Ответный удар

Глава XII

Когда Мойше Русси жил в варшавском гетто, время от времени у него появлялось чувство, что произойдет нечто ужасное (еще более ужасное, чем необходимость постоянно находиться за высокими стенами, словно в загоне), если он будет сидеть, сложа руки, и не предпримет каких-то решительных шагов. Мойше научился слушаться этого ощущения. А, судя по тому, что ему удалось до сих пор остаться в живых, он поступал правильно. Здесь, в Лодзи, тревожное предчувствие вернулось.

Не обычные страхи, к которым он давно привык, и даже не то ощущение ужаса, которое он испытал, когда увидел собственное лицо на плакатах, развешанных по всей рыночной площади, и прочитал сообщение о своих преступлениях — изнасилование и убийство маленьких девочек.

«Нужно быть полным кретином», — сказал он самому себе, — «чтобы спокойно относиться к подобным обвинениям».

Чувство было новым, незнакомым, едва уловимым намеком на опасность — ускользающее напоминание о том, что вот-вот случится неладное. Когда неприятное ощущение только появилось, Мойше сделал вид, что ничего особенного не происходит. На второй день он уже не сомневался, но ничего не сказал Ривке.

«А вдруг я ошибся», — сказал он себе.

На третий день — точнее, вечером третьего дня, после того, как Ревен отправился спать — Мойше вдруг заявил:

— Я думаю, нам следует перебраться в другое место.

Ривка подняла голову от носка, который штопала.

— Зачем? — спросила она. — А чем тебе здесь не нравится?

— Не знаю, — признался Русси. — Может быть, все в порядке. Или нет, я не знаю, — повторил он.

— Будь ты женщиной, можно было бы предположить, что у тебя депрессия, — проговорила Ривка. Но вместо того, чтобы посмеяться над ним, она совершенно серьезно спросила: — Куда мы можем перебраться? Ты имеешь в виду квартиру в Лодзи? Другой город? Или страну?

— Я бы сказал, на другую планету, но, похоже, ящеры и там все захватили. — Он невесело усмехнулся.

— Ну, если ты считаешь, что нам нужно переехать, давай переедем, — согласилась Ривка. — Лучше проявить излишнюю осторожность, чем не проявить ее вовсе. Вот завтра и начни искать квартиру, если тебе кажется, что этого будет достаточно.

— По правде говоря, я не знаю, — ответил Мойше. — Жаль, что нельзя настроить свои ощущения, точно радиоприемник — было бы намного легче.

— Да, жаль, — мрачно проговорила Ривка. — А что ты намерен сделать? Можем, например, поехать в Згеж. Это недалеко, но, наверное, придется оставить тут большую часть вещей. Знаешь, мы столько раз бросали свои вещи, что теперь уже все равно. Главное, что мы трое вместе, а остальное не важно. Вот один из уроков войны, который мы неплохо усвоили.

— Ты права. — Русси встал со старого, неприглядного стула, подошел к лампочке, возле которой сидела Ривка, и положил ей руку на плечо. — Обидно только, что такие простые истины нам преподает война.

Ривка отложила носок в сторону и накрыла его руку своей.

— Ну, мы с тобой в таких уроках никогда не нуждались. Просто война показала, что для того, чтобы выжить, нам нужны не вещи, а люди, которых мы любим.

— Вот и хорошо, потому что вещей у нас с тобой почти и нет.

Мойше замолчал, опасаясь, что его шутка может обидеть жену. Они не только оставили в прошлом свои вещи, но и дорогих сердцу людей, погибших в гетто, дочь. Но в отличие от вещей, людей на рынке или в магазине не купишь.

Если Ривка и заметила замешательство мужа, вида она не подала.

— Ты мне так и не ответил, ты хочешь уехать из Лодзи, или мы останемся здесь? — спросила она деловым тоном.

— В большинстве городов, окружающих Лодзь, практически нет евреев, — ответил он. — Мы будем там, как бельмо на глазу. Мы совсем не похожи на поляков. И не думаю, что сможем сделаться на них похожими. — Он вздохнул. — В Лодзи тоже не было бы евреев, если бы не прилетели ящеры.

— Ладно, тогда останемся здесь, — проговорила Ривка, принимая его не совсем внятный ответ.

Мойше не знал, правильно ли поступает. Может быть, им следует бежать из Лодзи, даже если придется отправиться в восточные районы Польши, удерживаемые ящерами. Там, по крайней мере, нацисты не успели уничтожить всех евреев. Но он не мог заставить себя сняться с места только потому, что он стал — как сказала Ривка — жертвой депрессии.

Чтобы убедить себя в том, что он не намерен бездействовать, Мойше сказал:

— Завтра начну искать новую квартиру на Мостовской улице. Эта улица находилась в противоположном конце лодзинского гетто.

— Хорошо, — сказала Ривка, взяла носок и сделала несколько стежков. Однако через пару минут задумчиво проговорила: — Все равно за продуктами придется ходить на рынок Балут.

— Да, верно. — Мойше принялся расхаживать взад и вперед по комнате.

Уехать, или остаться? Он не мог принять никакого решения.

— Все будет хорошо, — попыталась успокоить его Ривка. — Бог нас до сих пор хранил, неужели он отвернется от нас сейчас?

«Этот довод мог бы звучать вполне убедительно до 1939 года», — подумал Мойше.

Почему Бог закрыл глаза на гибель такого количества евреев? Почему допустил планомерное уничтожение своего народа? Мойше ничего не сказал жене, ему и самому не хотелось об этом думать. События последних лет сильно поколебали его веру в Бога, зачем зря тревожить Ривку?

Он зевнул и сказал: — Давай спать.

Ривка убрала носок, поколебалась немного, а потом спросила:

— Хочешь, я поищу квартиру? Чем меньше народа тебя увидит, тем меньше ты рискуешь попасть в лапы к ящерам.

Мойше знал, что она права. Но гордость не позволяла ему прятаться за спиной жены — кроме того, у него не было никакой уверенности в том, что его опасения оправданы.

— Ну, какие тут проблемы, — заявил он. — Мне всего лишь придется пройти через рыночную площадь, а я теперь совсем не похож на человека, изображенного на тех плакатах. В особенности, когда я гладко выбрит.

Ривка с сомнением на него посмотрела, но ничего не сказала. Мойше решил, что одержал победу.

И в самом деле, никто не обратил на него внимания, когда она прошел через рыночную площадь и зашагал на восток, в самое сердце лодзинского гетто. Неприглядные кирпичные дома отбрасывали тень на узкие улочки и, несмотря на то, что ящеры изгнали нацистов отсюда год назад, ощущение тесноты и убожества по-прежнему пронизывало этот район, даже сильнее, чем в варшавском гетто.

«Возможно, дело в вони», — подумал Мойше.

Здесь пахло отчаянием и тухлой капустой, немытыми человеческими телами, старой канализацией и отходами, которые мусорщики не в состоянии убрать. Далеко не все люди, согнанные нацистами в гетто Лодзи, смогли вернуться домой. У иных просто не осталось домов — ведь шла война: немцы сражались с поляками и русскими, а ящеры с немцами. Многих привезли сюда в вагонах для скота из Австрии и Германии. Их дома остались за территорией, контролируемой ящерами. Даже сейчас люди вынуждены ютиться в гетто в крошечных комнатах и квартирках, потому что у них просто нет другого выхода.

Плакаты с изображением Хайяма Рамковского взирали на прохожих со стен всех домов. Впрочем, никто особенно не обращал на них внимания. Прохожие спешили по своим делам, словно Старейшина вовсе и не призывал их трудиться на благо освободителей. Только пару раз Мойше заметил, как кто-то бросил мимолетный взгляд на плакат, а одна пожилая женщина просто покачала головой и рассмеялась. У Мойше тут же поднялось настроение, он подумал, что, наверное, все совсем не так уж плохо, как может показаться.

Его портреты тоже были развешены тут и там, истрепанные и выцветшие от времени. К его огромному облегчению на них тоже никто не смотрел.

Добравшись до Мостовской улицы, Мойше начал заходить во все дома подряд, спрашивая, не сдается ли здесь комната или квартира. Сначала он решил, что ему придется оставить все, как есть, или уехать из города. Но владелец четвертого дома заявил:

— Вы, знаете, вам страшно повезло, приятель! Час назад у нас выехала одна семья.

— Почему? — с вызовом спросил Мойше. — Вы берете за жилье тысячу злотых в день, или крысы с тараканами заключили союз, чтобы их выжить? Там у вас, наверное, настоящий свинарник.

Когда такое говорит один еврей другому, реакция может быть самой разной. Владелец, или управляющий, или кто он там был, с деланным возмущением прижал руку ко лбу и вскричал тоном оскорбленной невинности:

— Свинарник?! Мне бы следовало вышвырнуть вас вон за такие слова. Вот подождите, увидите квартиру, будете на коленях меня умолять, чтобы я вам ее сдал.

— Я на колени не встаю даже для молитвы. С какой радости я должен падать вам в ноги? Да чтоб вы так жили! — сердито заявил Мойше. — Кроме того, вы так и не сказали, какую цену намерены заломить за ваш хлев.

— С таким поганым языком вам и смотреть на нее нечего, — заявил хозяин и направился к лестнице. Мойше не отставал. — И, вообще, оборванец вряд ли сможет платить четыреста злотых в месяц.

— Ну, задница, если бы царь Соломон жил в Лодзи, он тоже не смог бы платить четыреста злотых в месяц. — Мойше остановился. — Жаль, что я зря потратил время. До свидания. — Он продолжал стоять на месте. — Сто пятьдесят я бы дал, но не больше.

Владелец дома уже поставил одну ногу на ступеньку, вторая так и осталась на своем прежнем месте.

— Я давно умер бы с голода, если бы здравый смысл не оберегал меня от пустозвонов вроде тебя. Я готов отдать чудесную квартиру всего за 350 злотых!

— Вот и отдай кому-нибудь другому, а я пойду своей дорогой. Мне есть на что потратить свои денежки. Большое спасибо. Даже 175 и то слишком много, а уж 350… и говорить нечего!

— Самый настоящий пустозвон! Думаешь, я ничего не соображаю? — поинтересовался хозяин и начал подниматься по лестнице, которая воняла мочой; впрочем, в гетто все лестницы пахли одинаково.

К тому времени, когда они добрались до квартиры, их разделяло всего сто злотых. И тут они застряли. Прежде чем продолжать торги, Мойше требовал показать ему квартиру. Управляющий — или владелец? — нашел нужный ключ на связке, висевшей у него на поясе, и широким жестом распахнул дверь. Мойше заглянул внутрь. Квартира, как две капли воды, походила на ту, в которой они жили сейчас: гостиная, справа от нее кухня, слева — спальня. Она была немного меньше, но это не имело никакого значения.

— Электричество работает? — спросил он. Управляющий потянул за цепочку, прикрепленную к люстре. Зажегся свет.

— Электричество работает, — зачем-то сообщил он.

Мойше отправился на кухню и открыл кран — полилась вода.

— А как канализация?

— Паршиво, — ответил управляющий, и Мойше подумал, что кое-какие остатки порядочности ему все-таки удалось сохранить. — Но для Лодзи, да еще учитывая, в какое время мы живем, совсем неплохо. Знаешь, приятель, меньше чем на 275 злотых я не соглашусь, и не проси.

— Ну, совсем неплохо, — проворчал Мойше. — Моему сыночку, конечно, придется голодать, но я, пожалуй, готов платить 225.

— Тогда придется голодать моему сыночку. Давай неделим разницу? Двести пятьдесят?

— Двести сорок, — предложил Мойше.

— Двести сорок пять.

— Согласен.

— И это меня ты назвал задницей? — Управляющий покачал головой. — Я уже давно так не торговался. Упрямства тебе не занимать. Если я скажу, сколько мне платили предыдущие жильцы, ты будешь плакать от жалости ко мне. Итак, когда вы переедете?

— Мы можем начать перевозить вещи сегодня, — ответил Мойше. — Впрочем, у нас их не так, чтобы очень много.

— А что тут удивительного? — ответил управляющий. — Немцы отбирали, поляки воровали, люди тащили все, что плохо лежит — а остальным приходилось жечь мебель, чтобы приготовить еду или не замерзнуть прошлой зимой, или позапрошлой, или той, что была перед ней. Так что, валяй, тащи все, что у тебя осталось. Но прежде чем здесь появится хотя бы одна малюсенькая кастрюлька, положи-ка вот сюда плату за первый месяц, дружище. — Он протянул руку ладонью вверх.

— Вы все получите, — пообещал Мойше. — Господин, э-э-э…

— Стефан Беркович. А как вас зовут? Должен же я назвать жене имя человека, который меня так ловко обманул.

— Эммануэль Лайфюнер, — не колеблясь ни секунды, ответил Мойше.

Он специально выбрал имя попроще, чтобы не забыть его по дороге домой. В конце концов, они с Берковичем расстались довольные друг другом.

Когда он рассказал Ривке о том, как сбивал цену и сообщил, что управляющий похвалил его за упорство и ловкость, жена пожала плечами и заявила:

— Если он такой же, как все домовладельцы, он говорит это всем, кто снимет квартиру в его доме, просто, чтобы доставить им удовольствие. Впрочем, сегодня ты справился неплохо. Бывало хуже — много раз.

От такой похвалы у Мойше почему-то возникло ощущение, что его отругали. Ривка отправилась на улицу и взяла напрокат ручную тележку. Затем им осталось только вынести вещи, сложить их на тележку и отвезти на новую квартиру. Если не считать потрепанного старого дивана у них не было ничего, с чем не в состоянии справиться один мужчина. Правда, сначала Беркович получил свои деньги.

Два маленьких сервиза и кастрюли; пара скрипучих разваливающихся стульев; немного одежды (не слишком чистой и не слишком хорошей); игрушки, несколько книг, которые Мойше купил в разных местах; матрас, одеяла и деревянная рама.

«Совсем мало», — подумал Мойше.

Но пока он жив, есть надежда, что рано или поздно у них все будет.

— Подойдет, — сказала Ривка, остановившись на пороге новой квартиры. Мойше, ожидавший от жены едкой критики, рассмеялся от облегчения. Ривка заглянула в спальню, изучила крошечную кухню, а затем вышла к Мойше и кивнула. Она приняла его выбор — без особого энтузиазма, но все-таки приняла. — Да, все в порядке.

Они расставили мебель практически на те же места, на которых она стояла в предыдущей квартире. Мойше огляделся по сторонам, оценивая плоды своих трудов. Да, получилось неплохо, настоящий уютный дом.

— Почти все, — сказал он вечером.

Он вспотел и отчаянно мечтал помыться, но один из положительных моментов переезда (а ведь хорошего сейчас так мало) заключается в том, что ты видишь результат.

— А что еще осталось? — спросила Ривка. — Мне казалось, мы закончили.

— Не совсем. Осталась одна табуретка и пара старых одеял, которые мы сложили весной на верхнюю полку. Помнишь, мы спрятали под ними мешок с консервами, на случай если, не дай Бог, конечно, нам снова придется голодать.

Мойше отличался излишней неорганизованностью, но этот недостаток компенсировала прекрасная память. Он мог раскидать свои бумаги, но зато всегда помнил, где они лежат. Вот и теперь он точно знал, что они перевезли, а что осталось на старой квартире.

— Если бы не еда, можно было бы все бросить, — проговорила Ривка. — Но ты прав, мы слишком долго голодали. Я не хочу, чтобы это повторилось. Возвращайся поскорее.

— Конечно, — пообещал Мойше.

Поправив кепку, он медленно спустился вниз по лестнице. Когда он ухватился за ручки тележки, у него заныли плечи и руки, но Мойше, не обращая внимания на усталость, зашагал по людным улицам в сторону своего старого дома.

Он снимал мешок с продуктами с полки, когда в открытую дверь кто-то постучал. Мойше тихонько выругался и, стараясь не шуметь, убрал мешок на место. Ни к чему посторонним знать, что у тебя имеется запас (пусть и небольшой) продуктов. Нет никакой гарантии, что им не захочется прибрать его к рукам. Он подумал, что, скорее всего, пришел кто-нибудь из соседей попрощаться. Или владелец привел нового жильца посмотреть на квартиру.

Он решил, что будет вести себя вежливо и попытается побыстрее избавиться от непрошеных гостей, чтобы, не теряя времени, вернуться домой. Приветливо улыбаясь, Мойше вышел в гостиную.

В дверях он увидел двоих представителей Службы охраны порядка, с бело-красными нарукавными повязками и черными звездами Давида, оставшимися еще с тех пор, когда нацисты хозяйничали в Лодзи. В руках они держали внушительного вида дубинки. У них за спинами маячили два ящера с оружием.

— Вы Мойше Русси? — спросил устрашающего вида представитель Охраны порядка и, не дожидаясь ответа, поднял дубинку. — Вам лучше пройти с нами.

Летая в небе или путешествуя на поезде, Людмила, конечно, знала, как необъятна русская степь. Но она была не готова к тому, что ей придется шагать пешком по ее бескрайним просторам.

— Придется заказать себе новые сапоги, когда мы вернемся на базу, — сказала она Никифору Шолуденко.

На его подвижном лице появилось выражение, которое Людмила про себя называла «усмешка НКВД».

— Если мы доберемся до базы — обязательно, и все будет хорошо. Впрочем, все будет хорошо, даже если сапог на складе не окажется.

Людмила кивнула. Шолуденко, конечно, прав. И тут ее нога провалилась в какую-то жижу, которую она не заметила. Возникло ощущение, будто она попала в зыбучий песок. Ей даже не удалось сразу выбраться из вонючей западни, пришлось вытаскивать ногу осторожно, понемногу, чтобы не потерять сапог. Когда она, наконец, высвободилась, и они продолжили свой путь, Людмила проворчала:

— Жалко, новые ноги никто не выдает.

За яблоневым садом сверкала полоска воды.

— Похоже на пруд, — сказал Шолуденко. — Хотите помыться?

— Хочу.

После того, как она разбила свой У-2, срочность возвращения на базу перестала иметь такое принципиальное значение. Поскольку они с Шолуденко не знали, в какой день доберутся до места назначения, задержка в час или два уже ничего не меняла.

Они прошли через сад, который и в самом деле стоял на самом берегу пруда. Вода оказалась обжигающе холодной, но зато Людмиле удалось смыть грязь с ноги. Она намазала обе ступни гусиным жиром, который достала у одной старушки. Мокрые ноги во время распутицы дело самое обычное, а гусиный жир спасает от раздражения и нарывов.

Людмила вымыла сапог снаружи и изнутри, а потом нашла в своей сумке кусок какой-то тряпки и старательно его вытерла. Затем, прекрасно понимая, что ужасно перепачкалась, когда ее самолетик падал, плеснула водой в лицо.

— Вот бы сейчас в баньку, — мечтательно сказала она. — Сначала хорошенько разогреться, а потом — в ледяную воду.

— Нет, купаться сейчас нельзя, зачем вам воспаление легких? — сказал Шолуденко. — Не стоит рисковать.

Опытный солдат, который до прихода нацистов, а потом ящеров наверняка находился на действительной службе, а не сидел в каком-нибудь удобном городском кабинете. Да и вел он себя соответственно: уверенно шагал вперед, умело находил место для привала, не жаловался. Людмила относилась к офицерам безопасности, как кролик к удаву — они представлялись ей охотниками, завораживающими своей властью и исходящим от них ощущением опасности, людьми, чьего внимания следует избегать. Но шли дни, и Шолуденко постепенно начал представляться ей самым обычным мужчиной. Впрочем, Людмила не знала, до какой степени может ему доверять.

Он опустился на колени на берегу пруда и тоже принялся умываться. Людмила стояла рядом и внимательно смотрела по сторонам. Сейчас, когда на Украине хозяйничали ящеры и их пособники, а бандиты разгуливали на свободе, грабя всех, кто попадался у них на пути, нигде нельзя было чувствовать себя в безопасности.

Словно в подтверждение ее мыслям, по дороге, с которой они только что сошли, проехала колонна вражеских танков.

— Хорошо, что они не заметили у нас оружия, — сказала Людмила.

— Да, у нас могли быть неприятности, — согласился с ней Шолуденко. — Мне совсем не нравится их отвратительная привычка сначала стрелять из автомата, а потом задавать вопросы. Так никогда не узнаешь ничего полезного. Впрочем, моего мнения почему-то не спрашивают.

От того, что Шолуденко свободно и легко говорил о таких страшных вещах, как допросы, Людмиле становилось не по себе. Внутренне она ощетинивалась, словно дикое животное, которое пытается напугать врага своим свирепым видом. Только Людмила тщательно скрывала от Шолуденко свои чувства. Время от времени она задавала себе вопрос: — А какие допросы он вел? Пару раз даже чуть было не спросила его прямо, но в последнюю минуту одергивала себя. Несмотря на то, что Шолуденко служил в НКВД, он производил впечатление вполне приличного человека. Если бы Людмила знала наверняка, чем он занимался, вместо того, чтобы строить предположения, ей было бы легче с ним общаться.

— Жаль, что нельзя проследить за танками, — сказал он. — Да и радио у нас нет. А то сообщили бы кому следует полезную информацию. — Он вытер лицо рукавом и грустно ухмыльнулся. — Мечтать об этом, все равно что рассчитывать найти клад, точно?

— Уж конечно, — согласилась с ним Людмила, и Шолуденко расхохотался. — Вполне возможно, что они просто перемещаются с места на место. Если ящеры заберутся в настоящую грязь, то завязнут там надолго. Осенью я пару раз видела такие сцены.

— И я тоже, — сказал Шолуденко. — Только не стоит на это особенно рассчитывать. Никакие болота и грязь не помешали ящерам отгрызть приличный кусок нашей любимой Родины.

Людмила кивнула.

С первых дней вторжения фашистской Германии советское правительство начало всячески культивировать символы Святой Матери Родины. После революции большевики боролись с ними, объявив пережитками умирающего, националистического прошлого. Но как только они понадобились, чтобы поднять народ на борьбу с нацистами, про них вспомнили снова. И, несмотря на то, что правительство упорно следовало идеалам атеизма, Сталин даже помирился с московским патриархом.

— Думаю, можно снова в путь, — заметил Шолуденко. — танков больше не слышно.

— Да, я тоже не слышу, — наклонив голову и прислушиваясь, согласилась с ним Людмила. — Но все равно мы должны соблюдать осторожность. Их машины производят меньше шума, чем наши. Вполне возможно, что они затаились где-нибудь и ждут.

— Уверяю вас, старший лейтенант Горбунова, я знаю про эту особенность вражеских танков из личного опыта, — язвительно-официальным тоном сообщил Шолуденко. Людмила прикусила губу. Да, конечно, офицер НКВД выполняет задание правительства на территории неприятеля и наверняка знаком с вражеской техникой лучше, чем она себе представляет. А Шолуденко, тем временем, продолжал: — Однако не стану отрицать, что некоторые уроки следует повторять, причем как можно чаще.

Приняв его слова за подобие извинения (даже и это больше, чем она ждала от представителя НКВД) и немного успокоившись, Людмила натянула сапог. Через несколько минут они с Шолуденко уже шагали в сторону дороги. Впрочем, им хватило одного взгляда, чтобы остаться на обочине; танковая колонна превратила проезжую часть в непроходимое болото, которое тянулось на много километров и терялось где-то за горизонтом.

Идти вдоль дороги оказалось делом совсем не простым. Земля еще оставалось скользкой и сырой, а молодые растения и зеленеющие кусты, радуясь долгожданному теплу и яркому солнцу, цеплялись за путников ветками и корнями, всячески стараясь остановить их и привлечь к себе внимание.

По крайней мере, у Людмилы сложилось именно такое впечатление после того, как ей пришлось подниматься с земли в четвертый раз за последний час. Она так злобно выругалась, что Шолуденко весело захлопал в ладоши и заявил:

— Ни один кулак не поносил меня словами, которыми вы только что приветили несчастный корень. Ладно, не буду спорить, он сам напросился.

Людмила стала пунцовой. Шолуденко фыркнул, и она поняла, что он заметил ее смущение. Что бы сказала мать, если бы услышала, как ее дочь ругается, точно… ну… никакого подходящего сравнения на ум Людмиле не приходило. Два года в Красной армии сделали ее такой грубой, что она порой сомневалась, сможет ли нормально жить, когда наступит мир.

Когда она высказала свои мысли вслух, Шолуденко развел руки в стороны, как будто пытался охватить весь мир вокруг себя. Затем показал на глубокие, заполняющиеся водой колеи, оставленные танками ящеров.

— Пусть сначала наступит мир. А потом будете волноваться по поводу пустяков, — сказал он.

— Да, вы правы, — согласилась с ним Людмила. — Судя по тому, как развиваются события, война никогда не закончится.

— История это всегда борьба — такова природа диалектики, — напомнил ей одну из доктрин марксизма офицер НКВД. Но в следующее мгновение он снова стал самым обычным человеком. — Однако я бы не возражал, если бы борьба была не такой беспощадной.

— Вон там деревня, — показала Людмила. — Если повезет, удастся немного отдохнуть. А если очень повезет, то и поесть. Они подошли поближе и увидели, что деревня заброшена.

Часть домов была сожжена, другие своими дырявыми крышами напоминали лысых стариков; посреди улицы валялась дохлая собака, которая уже начала разлагаться.

Людмила не успела заметить больше ничего — прогремел выстрел, и в нескольких метрах от ее ног в воздух взметнулся фонтан грязи. У нее была отличная реакция — не успев по-настоящему осознать, что происходит, Людмила упала на землю и выхватила из кобуры пистолет.

Еще один выстрел — она по-прежнему не видела вспышки, хотя отчаянно вертела головой по сторонам. Где же спрятаться? И где Шолуденко? Он упал на землю одновременно с ней. Забыв про грязь, Людмила откатилась к деревянному забору — не слишком надежное укрытие, но все же лучше, чем ничего.

— Кто в нас стреляет? Почему? — крикнула она Шолуденко.

— А черт его разберет, лично я не знаю, — ответил офицер НКВД. Он скорчился за колодцем, который прикрывал его лучше, чем забор Людмилу. — Прекратите огонь! Мы свои! — крикнул он как можно громче.

— Врете! — Обвинение сопровождалось пулеметной очередью из соседнего дома, во все стороны полетели искры — часть пуль угодила в каменную кладку колодца. Стрелявший завопил: — Не обманете! Вы из отряда Толоконникова, собираетесь нас отсюда выкурить!

— Слушай, дубина, я не имею ни малейшего представления о том, кто такой Толоконников, — заявил Шолуденко. В ответ снова раздалось:

— Врешь!

Новая порция пуль засвистела в воздухе. Противники Толоконникова явно не испытывали недостатка в боеприпасах.

Наконец Людмила заметила вспышку выстрела. Она находилась в семидесяти или восьмидесяти метрах, слишком далеко для пистолета, но все равно несколько раз нажала на курок, чтобы отвлечь внимание неприятеля на себя и дать Шолуденко передохнуть. Затем быстро откатилась в сторону. А в следующее мгновение пулемет полил шквальным огнем то, место, где она только что находилась.

Офицер НКВД тоже выстрелил, раздался крик, и пулемет смолк. «Не вставай!» — мысленно приказала она Шолуденко. Вдруг это ловушка? Он остался лежать на месте. А через несколько минут огонь возобновился.

Людмиле удалось найти большой камень, за которым она и укрылась. Чувствуя себя в относительной безопасности, она крикнула:

— А кто такой Толоконников? Что вы не поделили?

Если у него такие свирепые противники, значит, и сам он совсем не прост.

Людмила не получила никакого вразумительного ответа на свой вопрос, если не считать новую пулеметную очередь и злобный вопль:

— А ты, сука, заткнись! Предательница!

Над головой Людмилы пронеслось несколько острых осколков камня, за которым она пряталась — их следовало опасаться не меньше, чем самих пуль.

«Ситуация явно тупиковая. И сколько же времени она может продолжаться?» — подумала Людмила.

Невеселый ответ пришел мгновенно — бесконечно. Ни та, ни другая сторона не может обойти друг друга и напасть с тыла, поскольку укрыться здесь негде. Они с Шолуденко отступать не имеют права. Оставалось сидеть на месте, периодически стрелять и надеяться на удачу.

Затем в уравнении появилась новая переменная. Словно из пустоты, возник какой-то человек и швырнул фанату в окно, из которого стрелял пулемет. Через минуту после того, как она взорвалась, он забрался внутрь. Людмила услышала выстрел, а потом наступила тишина, а мужчина, бросивший гранату, перелез через подоконник, спрыгнул на землю и скрылся.

— А этот на чьей стороне? — крикнула она Шолуденко.

— Я же сказал, у них тут сам черт не разберет, что происходит, — ответил тот. — Может, на стороне Толоконникова, или на своей собственной. Вполне возможно, что и на нашей, только я бы не стал особенно на это рассчитывать.

Враг Толоконникова — тот, кто выстрелил в Людмилу и Шолуденко первым — слишком поздно понял, что его приятеля прикончили. Людмила вряд ли смогла бы сказать наверняка, что произошло дальше, она не все видела, но разорвалась еще одна граната, потом прозвучали выстрелы — винтовка, пистолет, снова винтовка. И наступила звенящая тишина, особенно пугающая после шума и грохота.

— И что дальше? — спросила Людмила.

— Подождем немного, — ответил Шолуденко. — После того, как мы открыли огонь, тут такие странные вещи начали происходить… что-то мне не хочется рисковать, и не просите.

Некоторое время вокруг царила тишина, а потом со стороны деревни послышался неуверенный голос:

— Ludmila, bist du da?

Людмила удивленно потрясла головой.

— У вас здесь знакомые? — тихо спросил Шолуденко. — И они говорят по-немецки?

Признаваться в таком офицеру НКВД очень опасно, но Людмила понимала, что у нее нет выбора.

— Георг, ты? — спросила она тоже по-немецки.

Если Шолуденко знает язык, что ж, очень хорошо. Если нет, в его глазах она уже стала подозрительной личностью, и, значит, терять ей нечего.

— Да, — ответил Георг, по-прежнему не показываясь. — Назови имя генерала, командующего нашей базой, я хочу убедиться, что это действительно ты.

— Товарищ Феофан Карпов, полковник, — ответила Людмила. — Я уверена, он придет в ярость, узнав, что ты покинул расположение базы без его разрешения — я ведь не ошиблась, именно так и было — ты же самый лучший механик, что у нас есть.

— Кажется, я начинаю понимать, — проговорил Шолуденко. Значит, он все-таки знает немецкий. — Он ваш близкий друг?

— Нет, — сердито заявила Людмила. — Но очень хотел бы им стать и потому иногда ведет себя глупо. Порой он меня ужасно раздражает. — Затем, словно прочитав мысли офицера НКВД, Людмила поспешно добавила: — Не нужно принимать никаких мер. Георг отличный механик и прекрасно служит Красной армии, даже, несмотря на то, что он фашист.

— Уважительная причина, — проговорил Шолуденко. — Если бы речь шла о ваших чувствах… — Он не договорил, но Людмила прекрасно поняла, что он имел в виду.

Людмила заметила какое-то движение в окне дома, где находился второй противник Толоконникова, с которым разобрался Шульц. Через несколько секунд в дверях появился Георг. Он держал в руках палку с привязанной на конце старой тряпкой. Людмила, наконец, поняла, что произошло. Если бы кто-нибудь выстрелил, уловив движение внутри дома, Шульц остался бы внутри.

«Да, похоже, ему довелось принять участие не в одном сражении», — с невольным восхищением подумала Людмила.

Шульц и в самом деле походил на настоящего ветерана. Он был одет в диковинную смесь русской и немецкой военной формы, хотя каска на голове не оставляла сомнений в том, откуда он родом. За поясом рядом с несколькими гранатами торчал пистолет. На плече висела винтовка, а в руках Георг держал русский ППШ-41.

Механик радостно улыбнулся, блеснув белыми зубами, показавшимися ослепительными на фоне черной бороды, делавшей его похожим на свирепого пирата.

— И кто твой дружок? — спросил он Людмилу.

Шолуденко ответил сам, назвав свое имя и отчество, но не сообщил, что он из НКВД (Людмила удивилась бы, если бы он это открыл).

— Ну, и что произошло? Вы оставили службу, чтобы отправиться на поиски прекрасной дамы? — продолжал Шолуденко по-немецки. — Полковник вряд ли вас похвалит.

— Да пошел он, — пожав плечами, ответил Шульц. — Это не моя армия, и даже не мои военно-воздушные силы, если вы понимаете, о чем я. А когда я вернусь вместе с ней… — Он показал пальцем на Людмилу. — …старина Карпов будет так счастлив видеть нас обоих в целости и сохранности, что не станет особенно возникать по поводу моей самовольной отлучки. Вы бы его слышали. «Мой лучший пилот не вернулся с задания. Что же теперь делать?» — Он вдруг заговорил фальцетом, ни имевшим ничего общего с голосом полковника, но все равно получилось очень смешно.

— А как ты узнал, где меня искать? — спросила Людмила.

— Я разбираюсь в показаниях компаса и решил, что тебе хватит ума достать свой и посмотреть на стрелки — если ты будешь в состоянии, — обиженно заявил Шульц. Но в следующее мгновение его лицо прояснилось, и он спросил: — Ты хотела знать, как я догадался, по какой стрелке следует идти? — Он провел пальцем по носу. — Поверь мне, существуют разные способы.

Людмила бросила взгляд на Шолуденко, который, вне всякого сомнения, внимательно прислушивался к их разговору. Впрочем, он только спросил:

— Как далеко мы от базы?

— Около восьмидесяти километров. — Шульц посмотрел на Шолуденко, а потом на Людмилу и снова на офицера НКВД, и лишь после этого поинтересовался:

— А кто он все-таки такой?

— Тот человек, с которым я должна была встретиться. Вместо того чтобы доставить на базу важную информацию, имеющуюся у него, я приведу его самого.

Вместо ответа Шульц только фыркнул. Людмила чудом удержалась, чтобы не расхохотаться ему в лицо. Он рассчитывал найти ее в степи, естественно, одну, и получить несколько дней на то, чтобы соблазнить. А если не получится, изнасиловать. Теперь же ему оставалось только гадать, переспала ли она с Шолуденко.

«Не твое собачье дело, нацист поганый», — подумала Людмила.

Весело улыбнувшись, впервые с той самой минуты, как «кукурузник» развалился на части, Людмила сказала:

— Ну что, в дорогу, товарищи?

Остаток пути до базы обещал быть исключительно интересным.

Йенс Ларсен вместе с остальными физиками внимательно наблюдал за тем, как Энрико Ферми убирал стержни автоматического регулирования кадмия из самой середины атомного котла, воссозданного под футбольным стадионом Денверского университета.

— Если наши расчеты верны, на сей раз k-фактор будет превышать единицу, — тихо проговорил Ферми. — И мы получим самоподдерживающуюся цепную реакцию.

Стоявший рядом с ним Лесли Гроувс, проворчал:

— Мы добились бы этого несколько месяцев назад. Непременно. Если бы не заявились проклятые ящеры.

— Вы совершенно правы, генерал, — обратился к нему Ферми, хотя Гроувс по-прежнему носил нашивки полковника. — Но теперь работа пойдет заметно быстрее. Во-первых, потому, что нам удалось украсть у ящеров радиоактивное вещество. А во-вторых, мы поняли, что движемся в правильном направлении — иными словами, создать атомное оружие можно.

Ларсен вспомнил миф о Прометее, укравшем огонь у богов и подарившем его людям. И о наказании за преступление: боги навечно приковали Прометея к скале, приказав свирепому орлу клевать его печень. Йенс не сомневался, что всем его коллегам в разное время вспоминался этот миф.

В отличие от большинства из них не только эксперименты в Металлургической лаборатории заставляли Ларсена думать о Прометее. Всякий раз, когда он видел Барбару, шагающую рука об руку с типом по имени Сэм Иджер, орел с удвоенной силой принимался терзать его печень.

Работа стала чем-то вроде обезболивающего средства, хотя до конца справиться с тоской Йенс не мог. Он наблюдал за показаниями приборов, слушал нарастающий гул, а потом ровное рычание счетчика Гейгера, сообщающего о том, что в самом сердце атомного котла постепенно увеличивается облако нейтронов.

— Теперь — в любой момент, — тихонько проговорил он, словно обращаясь к самому себе.

Ферми убрал стержни еще на несколько сантиметров, посмотрел на приборы, что-то быстро прикинул на листке бумаги.

— Джентльмены, у меня получается, что k-фактор равняется 1.0005. Котел производит больше нейтронов, чем поглощает.

Кто-то из физиков захлопал в ладоши, несколько человек просто кивнули. Случилось то, что предсказывали расчеты. И, тем не менее, все понимали, что произошло важное событие.

— Моряк из Италии открыл Новый свет, — заявил Артур Комптон.

— Значит, теперь мы можем производить взрывной металл, необходимый для бомб, ничем не отличающихся от тех, что имеются на вооружении у ящеров. Я правильно вас понял, джентльмены? — спросил Гроувс.

— Мы значительно приблизились к решению данной задачи, — ответил Ферми и опустил стержни назад в котел.

На инструментальной панели рядом с ним стрелки приборов отклонились влево; счетчик Гейгера застрекотал медленнее, и Ферми вздохнул с облегчением.

— Складывается впечатление, что мы научились контролировать интенсивность реакции. Огромное достижение.

Большинство ученых улыбались, Лео Силард рассмеялся, а у Ларсена возникло непреодолимое желание вытащить кадмиевые стержни из котла и оставить их лежать до тех пор, пока радиация не заразит все вокруг — стадион, университет, Денвер. Он подавил его в себе, как и другие опасные для жизни окружающих, но менее зрелищные поползновения, возникавшие у него в последнее время.

Лео Силард проявил практичность другого рода.

— У меня в кабинете есть бутылка хорошего виски, — заявил он. — Я считаю, нам нужно отметить успех.

Его предложение получило единогласную поддержку. Йенс потащился в здание Научного центра вслед за остальными. Виски и вправду оказалось отличным; оно наполнило его рот едва уловимым ароматом дыма и проложило приятный теплый след прямо в желудок. Только вот чувствовать себя лучше Ларсен не стал, а ведь именно с этой целью люди начали производить виски.

Силард поднял бутылку и посмотрел на свет — на донышке осталось чуть-чуть жидкости цвета сияющей меди. Йенс протянул свой стакан (точнее, стомиллилитровую лабораторную колбу, в которой, как он надеялся, никогда не держали ничего радиоактивного).

— Да, ты заработал добавку, — сказал Силард и вылил остатки виски Йенсу. — Ты проделал такую огромную работу с котлом…

Йенс быстро опорожнил стакан… и тут же вспомнил, что еще не завтракал. И что ему нечего праздновать. Да, он неплохо справился с решением своих задач, но зато его жизнь разрушена.

— Классная выпивка, — сказал один из инженеров, работавших под его началом. — Теперь нужно пойти и кого-нибудь трахнуть.

Ларсен поставил колбу на полку и выскользнул из переполненного людьми кабинета. Он прекрасно понимал, что слезы, навернувшиеся на глаза, вызваны виски, но все равно чувствовал себя униженным. Неделю назад он подцепил какую-то шлюху в Денвере. Тогда Ларсен пропустил не два стаканчика, как теперь, а напился почти до потери сознания. У него ничего не получилось с той девицей. Она повела себя благородно, и от этого ему стало еще хуже. Йенс сомневался, что решится на повторение эксперимента в ближайшем будущем. Одна неудача — очень плохо. Но две… Зачем жить на свете?

Вот с такими невеселыми мыслями он спускался вниз по лестнице, чтобы забрать свой велосипед. Оскар стоял на посту рядом. Увидев Йенса, он молча кивнул.

— Назад, в общежитие? — спросил он.

— Угу, — сквозь стиснутые зубы промычал Йенс.

Он ненавидел свою армейскую койку, ненавидел базу, ненавидел то, что ему приходится возвращаться туда, ненавидел полковника Хэксема непреодолимой и всепоглощающей ненавистью, которая зрела с каждым днем и становилась похожей на выдержанное бургундское вино — чем дольше оно хранится, тем ярче букет. Иногда Ларсену хотелось засунуть полковника Хэксема вместо контрольного стержня прямо в атомный котел. Если бы только он обладал теми же свойствами, что и кадмий…

И вот в довершение всех неприятностей Ларсен увидел Барбару, возвращавшуюся домой, в квартиру, которую выделили им с Сэмом Иджером. Иногда Барбара просто не замечала Йенса; ему ни разу не пришло в голову, что виной тому его собственное поведение. Впрочем, она всегда старалась соблюдать приличия и потому вежливо ему кивнула и даже немного замедлила шаг.

Ларсен двинулся в ее сторону. Оскар никогда от него не отставал — теперь у всех физиков имелся собственный телохранитель — но сейчас сообразил, что подходить слишком близко не стоит. Слабеющий голос разума предупредил Йенса, что ничего хорошего из разговора с Барбарой не выйдет, но виски оказалось сильнее и заставило голос разума замолчать.

— Привет, дорогая, — поздоровался Ларсен.

— Привет, — ответила Барбара. То, что она произнесла всего одно слово, страшно возмутило Ларсена. — Как дела?

— Как обычно, — ответил он. — Ничего хорошего. Я хочу, чтобы ты вернулась.

— Йенс, мы обсуждали это уже сотни раз, — устало проговорила Барбара. — У нас ничего не получится. Возможно, сразу, как только я приехала в Денвер, мы могли бы… Но сейчас, нет. Слишком поздно.

— Какого черта, я тебя не понимаю! — Йенс разозлился еще сильнее.

Глаза Барбары сузились, и она сделала шаг назад. Вместо того чтобы ответить на его вопрос, она сказала:

— Ты пьян.

Йенс не стал объяснять ей, что праздновал победу вместе с остальными учеными.

— Ну, предположим, я выпил, — заявил он. — А что, святой мистер Иджер и капли в рот не берет?

В тот самый момент, когда Ларсен произнес эти слова, он понял, что делать этого не следовало. Впрочем, легче ему не стало. На одно короткое мгновение Барбара замерла на месте.

— До свидания. Еще увидимся, — сказала она и пошла прочь.

— Барбара, ты должна меня выслушать! — схватив ее за руку, выкрикнул Ларсен.

— Отпусти меня! — сердито потребовала Барбара и попыталась вырваться, но Йенс держал ее крепко.

И тут, словно по мановению палочки злого волшебника, появился Оскар и встал между Йенсом и Барбарой.

— Сэр, леди попросила ее отпустить, — напомнил он и высвободил руку Барбары из цепких пальцев Ларсена.

Вид у него был достаточно суровый, и Йенс понял, что в случае необходимости Оскар без колебаний применит силу.

В трезвом состоянии он бы никогда не решился броситься на своего охранника, но виски лишило его способности здраво мыслить. Видит Бог, он и сам крепкий парень… а Барбара, черт подери, все-таки его жена, не так ли?

Оскар отбил его кулак и врезал ему в солнечное сплетение. Йенс сложился пополам и без особого успеха попытался сделать вдох. Его вырвало. Падая на колени, Йенс прекрасно понимал, что Оскар точно рассчитал силу удара. С такими ручищами он мог без проблем разорвать ему селезенку.

— Вы в порядке, мэм? — спросил Оскар у Барбары.

— Да, — ответила она и через минуту добавила: — Большое спасибо. Нам всем непросто, но Йенсу досталось больше других. Я все понимаю, и мне очень жаль, что так получилось. Но я сделала то, что считала нужным. — У нее чуть-чуть дрогнул голос, и она спросила: — Вы не сильно его ударили, правда?

— Нет, мэм, не беспокойтесь. Через пару минут он придет в себя. А вам, пожалуй, лучше пойти домой.

Йенс по-прежнему не сводил глаз с тротуара у себя под ногами. Но все равно слышал быстро удаляющиеся шаги Барбары. Оскар совершенно спокойно, словно ничего особенного не произошло, одним уверенным движением поставил его на ноги.

— Давайте, я стряхну с вас пыль, сэр, — сказал он и потянулся к Ларсену.

Тот сердито оттолкнул его руку и с трудом выдохнул:

— Да пошел ты… / Ларсен был готов умереть прямо здесь, на тротуаре возле здания Научного центра. Впрочем, он не сомневался, что минуты его сочтены — ведь он по-прежнему задыхался.

— Слушаюсь, сэр, — так же спокойно, ответил Оскар.

И тут, наконец, Ларсен немного пришел в себя и сумел сделать настоящий полноценный вдох. Оскар удовлетворенно кивнул.

— Ну вот, все снова в порядке, сэр. Хорошо. Садитесь на велосипед, нам пора ехать в общежитие. А завтра утром попросите себе нового телохранителя.

— С удовольствием, — сказал Йенс уже намного увереннее и громче — легкие снова заработали, как полагается.

— Прошу прощения, сэр, но я полностью разделяю ваши чувства, — ответил Оскар.

Йенс сердито что-то проворчал и направился к своему велосипеду; Оскар от него не отставал. Ларсен помчался прочь от университета, Оскар — за ним. Йенс уже давно понял, что отделаться от охранника не удастся. Впрочем, он и не пытался — просто хотел поскорее избавиться от ярости, которая его пожирала.

Из-под колес во все стороны брызнули мелкие камешки, когда он повернул направо, выехал на Аламеда, и помчался в сторону Лоури-Филд. Меньше всего на свете ему хотелось оказаться сейчас в армейской казарме в Лоури-Филд. Но больше идти некуда. Надо же где-то спать.

На какое-то короткое мгновение Йенса охватило такое удивительное равнодушие, что ему стало совершенно все равно, где он будет ночевать. Приближалась база военно-воздушных сил, а ему хотелось только одного — промчаться мимо, вперед, вперед, дальше, оставить за спиной казармы, бесконечные взлетные полосы… Все, хватит. Уехать отсюда, найти место, которое будет лучше отвратительного, мерзкого, вонючего Денвера, место, где его ждет другая, счастливая жизнь.

«Если ты поедешь дальше, то непременно попадешь на территорию, оккупированную ящерами», — напомнил ему внутренний голос.

И Ларсен тут же повернул свой велосипед в сторону казарм — прямо образцовый послушный мальчик, да и только.

Но когда они с Оскаром ставили рядышком свои велосипеды, Ларсен продолжал смотреть на восток.

— А ну-ка, жалкие лентяи… давайте, шевелите ногами, — прорычал Остолоп Дэниелс. Шел такой сильный дождь, что вода стекала с его каски прямо за шиворот

«Такого в жизни не случилось бы, если бы у нас были старые добрые английские каски», — возмущенно подумал он.

Злость прибавила резкости его голосу:

— Нас сегодня в новостях не покажут.

— Да уж, что верно, то верно, — заметил Дракула Сабо. — Юг Блумингтона давно остался позади.

— Вы абсолютно правы, рядовой Сабо, — проговорила Люсиль Поттер строгим учительским тоном. Она показала рукой куда-то вперед, на низкие приземистые здания, которые начали проступать сквозь пелену дождя. — Похоже на тюрьму города Понтиак.

Когда они подошли поближе, Сабо фыркнул.

— Кажется, кто-то тут хорошенько по… хм-м-м, порезвился.

— Вполне возможно, что в прошлом году наши сражались здесь с ящерами, — сказал Остолоп.

Тюремный комплекс выглядел, как и любое укрепленное место, за которое велись активные бои, причем не один раз. Следует заметить, что осталось от него не так чтобы очень много. Испещренная пулевыми отметинами стена, часть здания примерно в ста ярдах от нее, еще кусок стены — все остальное превратилось в руины.

Блумингтон остался в тридцати пяти проклятых милях за спиной Остолопа. Большая его часть тоже лежала в развалинах после того, как ящеры в очередной раз вынудили армию покинуть город. За последний год Блумингтон трижды переходил из рук в руки.

«Даже если ящеры уберутся восвояси, и завтра закончится война», — подумал Остолоп, — «Соединенным Штатам понадобится не один год, чтобы снова наладить жизнь».

Он не представлял себе, что в собственной стране ему доведется увидеть картины, представшие его глазам во Франции в 1918 году.

Остолоп изо всех сил гнал от себя печальные мысли. Сержант, как и менеджер, должен постоянно думать о том, что происходит сейчас — можно за деревьями не увидеть леса, если проявить излишнее легкомыслие.

Офицерам платят за то, чтобы они беспокоились о лесе.

— Здесь можно найти что-нибудь подходящее, чтобы разбить лагерь? — спросил он.

Кто-то у него за спиной ответил:

— Тут все неплохо защищено, сержант.

— Согласен, неплохо С земли, — сказал Дэниелс. — Но если ящеры начнут нас бомбить, мы будем у них, как на ладони.

— Здесь есть парк… кажется, он называется «Парк у озера», — проговорила Люсиль Поттер. — Мне там приходилось пару раз бывать. С трех сторон его ограничивает Красная река. Масса деревьев, скамейки и даже сцена со зрительным залом — если, конечно, что-нибудь от него осталось. Это недалеко.

— А вы знаете, как туда добраться? — спросил Остолоп. Когда Люсиль кивнула, он заявил: — Ладно, пусть будет «Парк у озера». — А затем громко крикнул: — Эй, Фредди, больше жизни. К тебе идет мисс Люсиль. Она знает приличное место, где мы сможем устроить наши бренные тела на ночлег.

«Надеюсь», — добавил он про себя.

Дэниелсу довелось видеть множество парков в Иллинойсе, и он примерно знал, чего ждать — мягкая трава, огромное количество деревьев, место, где можно развести костер и приготовить походный обед, может быть, взять напрокат рыбачью лодку, ведь парк стоит на берегу реки. Впрочем, с тех пор, как явились ящеры, вряд ли кому-нибудь пришло в голову стричь здесь газоны, которые наверняка превратились в роскошные лужайки.

Люсиль Поттер легко нашла «Парк у озера». Стоило ли тратить силы на то, чтобы его искать, уже другой вопрос. Как-то раз в одном из дурацких журналов, которые все время читал Сэм Иджер, Остолоп увидел изображение лунных кратеров. Прибавьте грязь и пару чудом уцелевших деревьев, и вы получите достаточно точное описание этого парка.

Дэниелс сомневался, что в парке осталось достаточно деревьев, под которыми мог бы укрыться его отряд в случае атаки с воздуха. Остолоп уже успел убедиться в том, что дождь чешуйчатым ублюдкам не помеха. Они одинаково точно стреляют и в плохую, и в хорошую погоду. Дэниелс не знал, как им это удается. Он только молил поливающие их дождем небеса, чтобы ящеры, вообще, разучились стрелять.

— Тут из земли кости торчат, — крикнул Фредди Лаплас.

— Правда? Ну, и что такого? — ответил Остолоп. — Здесь явно велись жестокие бои.

— Да знаю я, сержант, — обиженным голосом проговорил Лаплас. — Только мне кажется, часть из них принадлежит ящерам. — В его тоне прозвучало любопытство и отвращение одновременно.

— Что такое? — сердито поинтересовалась Люсиль Поттер. — Ну-ка, дай мне взглянуть, Фредерик.

Остолоп тоже отправился посмотреть на находку Фредди. По его мнению, кости ящеров являлись самым интересным аттракционом «Парка у озера». Можно, конечно, не ходить, но тогда придется достать лопатку и начать копать себе ямку в грязи, чтобы затем провести в ней ночь.

Шлеп, шлеп, шлеп.

Казалось, сапоги вот-вот слетят с ног, дождь лил, как из ведра, и отдыхать не собирался. Остолоп Дэниелс тяжело вздохнул. Жаль, что нельзя отменить войну по случаю дождя. Впрочем, может быть, и можно. На земле плохая погода, ветер и ливень наверняка доставляют ящерам больше неудобств, чем американцам. В воздухе, разумеется, дело обстоит иначе.

— Правда, не следует забывать, что мы отстали от них по части технического прогресса, — проворчал он себе под нос.

Фредди Лаплас, тощий, маленького роста паренек, который обладал сильно развитым чувством самосохранения, показал рукой на яму, быстро превращавшуюся в небольшой пруд. Да, из грязи действительно торчали белые кости.

— Они не человеческие, сержант, — заявил Фредди.

— Ты прав, — подтвердила Люсиль Поттер. — Эти кости не принадлежат никакому существу, живущему на Земле.

— По-моему, очень даже похоже на руки, — сказал Остолоп. — Ну да, у них когти вместо пальцев… и что с того? — Он поморщился. — На них, кажется, еще есть немного мяса.

Дождь смыл запах гниения, сохранившийся после сражения, но кое-что все-таки осталось.

Люсиль нетерпеливо фыркнула.

— У вас глаза есть, Остолоп? Вам должно быть известно, как устроены руки у людей — сначала идут две длинные кости, потом одна. Смотрите — у ящеров все наоборот.

— Ну, будь я… — воспоминание о мозолистой ладони отца заставило Остолопа оборвать себя на полуслове.

Теперь, когда Люсиль показала ему на различие, он тоже его увидел. Знания анатомии Дэниелс получил не благодаря прилежному обучению в школе, а из личного опыта — очень помогла работа на ферме, а потом общение со спортсменами, которые то и дело получали травмы, да и его самого не миновала сия чаша в те времена, когда он активно играл в бейсбол. Теперь же, присмотревшись повнимательнее, он добавил:

— Да и таких костей в запястье я никогда не видел.

— Они не могут не отличаться от наших, — пояснила Люсиль. — У нас кисть соединяется через запястье с двумя костями, а у ящеров с одной. Мышцы тоже должны быть совсем другими, только их тут их почти не осталось.

Чтобы получше разглядеть скелет ящера, Фредди Лаплас немного расчистил грязь саперной лопаткой. Несмотря на дождь, вонь стала такой невыносимой, что Остолоп закашлялся. Он уже знал, что у ящеров красная кровь. А теперь увидел, что в смерти инопланетяне выглядят так же отвратительно, как и люди.

— Господи, хотел бы я знать, как они встречают свой Судный день, — проговорил он так, словно спрашивал у Бога.

Он вырос в баптистской семье и, став взрослым, ни разу не имел повода усомниться в том, чему его учили в детстве. Но если Бог создал ящеров в один из дней Творения (интересно, в какой?), неужели он позволит им возродиться в том же теле, когда наступит Конец Света? Остолоп не сомневался, что проповедников тоже занимает этот вопрос, на который они непременно должны найти ответ.

Фредди раскопал часть грудной клетки инопланетянина.

— Ну и дела, — задумчиво проворчал он. — Больше похоже на замысловатую решетку, чем на настоящие ребра.

— А ты-то откуда столько про анатомию знаешь? — спросил его Остолоп.

— Мой старик держит мясную лавку в Бангоре, штат Мэн, — ответил Лаплас. — Вот уж где я навидался разных костей, до конца жизни хватит!

Остолоп кивнул, принимая его объяснения.

— Такие решетки отличаются особой прочностью, — заметила Люсиль Поттер. — Англичане использовали подобные конструкции в своих бомбардировщиках «Бленхейм» и «Веллингтон»…

— Правда? — удивился Остолоп.

Впрочем, он просто хотел поучаствовать в разговоре. Если мисс Люсиль что-то говорит, можно не сомневаться, что все именно так, как она сказала.

— А ты не мог бы выкопать для меня череп? — спросила она у Фредди.

— Я попытаюсь, мэм, — ответил Лаплас так, точно она вызвала его к доске и приказала решить трудную задачку на умножение.

Фредди принялся соскребать грязь своей маленькой лопаткой, а Люсиль Поттер его подбадривала так, будто он вот-вот выкопает новенький «Шевроле» (не то, чтобы они где-нибудь имелись), а в придачу к нему еще и запас бензина, которого хватит на год.

«Вот и пытайся понять женщин», — подумал Остолоп, наблюдая за тем, как Люсиль вытащила из сумки с инструментами маленький скальпель.

«Ее интересует дохлый ящер… а живой сержант — ни капельки».

Остолоп вздохнул. Он не сомневался, что Люсиль к нему неплохо относится. Он и сам к ней хорошо относился, даже больше. Кроме того, Дэниелс знал, что ей это известно. А как же иначе — после того поцелуя… Ну, когда он воспользовался ее бутылкой с эфиром, чтобы взорвать танк ящеров. Только вот искра, загоревшаяся в его душе, почему-то не зажгла огонь в ее сердце.

Наверное, где-то остался человек, которого она любит. Они расстались, когда Люсиль записалась в армию медсестрой, но она его помнит. Впрочем, Дэниелс в этом сомневался. Стоило только посмотреть на мисс Поттер, как сразу становилось ясно, что она старая дева.

«Просто мне не везет», — подумал он.

Дэниелс никогда не предавался печальным размышлениям по поводу того, что он изменить не в силах. Впрочем, годы, проведенные на игровом поле, а потом в роли менеджера все равно сделали бы его таким: слишком часто приходится принимать сложные решения, которые не всегда оказываются правильными. Если ты не чувствуешь этого нутром, то имеешь все шансы закончить жизнь, как Виллард Хершбергер, кетчер «Красных», который перерезал себе глотку в номере нью-йоркского отеля после того как проиграл решающую подачу в матче на своем поле.

И потому Остолоп отправился проверить, хорошо ли устроились его ребята, и нашел ли Дракула Сабо подходящее место, чтобы вести огонь из своей автоматической винтовки Браунинга. Дэниелс сомневался, что на них могут напасть, но возможности такой не исключал.

— Сержант, а у нас есть что-нибудь приличное пожевать? — поинтересовался Сабо.

— Наверное, только пайки. Радуйся, что хоть они есть, — ответил Остолоп. — Уж можешь мне поверить, во Франции мы и такого не видали.

На самом деле, Остолоп не имел ничего против консервов. Главная проблема заключалась в том, что парни из снабжения никогда не могли доставить их в достаточном количестве, чтобы он наелся досыта и забыл хотя бы на время об отвратительном чувстве голода. Впрочем, учитывая, что ящеры достаточно жестко контролировали воздушное пространство, перевозить продовольствие по земле стало делом очень не простым.

По мнению Остолопа у Сабо было лицо настоящего городского жулика: иногда непроницаемое, порой лукавое и одновременно все понимающее, словно он давал вам знать, что готов в любой момент над вами посмеяться и только ждет подходящего повода. Такая физиономия сама напрашивалась на хорошую оплеуху. И нужно заметить, Дракула научился отлично ее использовать в собственных интересах. Вот и сейчас он засунул руку под пончо и вытащил трех цыплят.

— Думаю, нам удастся отыскать что-нибудь получше скучного пайка, — заявил он, ухмыляясь, совсем как лис, только что побывавший в курятнике.

«Возможно, так оно и было», — подумал Остолоп.

— Предполагается, что мы не должны грабить своих, — сказал он, чтобы соблюсти порядок; жареный цыпленок действительно лучше, чем тушенка.

— Они просто гуляли по улице, и никого вокруг… ни одной живой души, — объяснил Сабо с таким невинным видом, точно говорил истинную правду. Возможно, он даже немного перестарался.

Но он знал, что командир не станет поднимать шум и наказывать его.

— Я рад, что так получилось, — заявил Дэниелс, — Но если ты будешь э-э-э… находить цыплят, когда неподалеку находятся их хозяева, мисс Люсиль придется выковыривать дробь из твоей задницы. Если повезет мелкую, а если нет — картечь.

— Ну, это если я случайно буду без своего автомата, — успокоил его Сабо. — Мне кажется, мисс Люсиль говорила, будто здесь есть сцена со зрительным залом. Под крышей приготовить моих птичек будет гораздо проще.

Остолоп огляделся по сторонам. Парк занимал большую территорию, а, учитывая, что шел проливной дождь, разглядеть что-нибудь, похожее на здание, не представлялось возможным.

— Я ее спрошу, — предложил он и пошлепал по лужам туда, где Люсиль, точно безумный ученый, колдовала над останками усопшего ящера.

— Вы только посмотрите, Остолоп, — вскричала она, когда он подошел. С энтузиазмом, размахивая скальпелем, Люсиль показала на челюсти ящера. — Куча маленьких зубов, и все одинаковые, не то что у нас.

— Да, я уже видел их зубы, когда захватил в плен парочку живых тварей почти сразу после того, как они на нас напали, — проговорил Остолоп и отвел глаза — на черепе оставалось еще достаточно плоти, чтобы лишить его аппетита навсегда.

— Вам удалось поймать ящеров, сержант? — с восхищением в голосе спросил Фредди Лаплас.

Люсиль, как всегда, просто приняла к сведению его слова. Остолопу отчаянно захотелось поменяться местами с Фредди.

Но тут ничего не поделаешь! Он спросил Люсиль, где находится концертный зал, и она показала на восток. Остолоп отправился на поиски, надеясь, что от него хотя бы что-нибудь осталось. Его труды увенчались успехом, и вскоре он обнаружил небольшое здание театра. В него угодил снаряд, превратив одну стену в подобие детского заборчика из кубиков — все остальное, вроде бы, уцелело.

Когда льет сильный дождь, найти что-нибудь, находящееся на расстоянии пятидесяти ярдов, практически невозможно. Жидкая грязь заливалась Остолопу в ботинки и уже давно промочила носки. Он практически не сомневался, что его ждет грипп или воспаление легких.

— Стой! Кто идет? — донесся из-за водяной стены голос Сабо, который звучал так, будто тот спрятался в водопаде.

Дэниелс Дракулу не видел. Сабо, конечно, ворует цыплят и все такое прочее, но солдат он очень даже неплохой.

— Это я, — крикнул Остолоп. — Нашел театр. Если дашь мне твоих птичек, я их приготовлю. Я вырос на ферме, могу побиться об заклад, что у меня все равно лучше получится, чем у тебя.

— Ладно. Я здесь. — Сабо встал, чтобы Остолоп смог его разглядеть. — Думаю, сегодня ящеры вряд ли наведаются к нам в гости. Сержант, вы не возражаете, если я тут пару часиков погуляю, а вы бы оставили мне немного курятинки?

— Валяй, — разрешил Остолоп. — Только прежде чем уходить, оставь кому-нибудь свою винтовку, ты меня слышишь? Если вдруг у нас возникнут проблемы, сам понимаешь, придется отстреливаться.

— Не волнуйтесь, сержант, — ответил Сабо. — Я не собираюсь подставлять свою задницу даже за кусок жареной курицы.

В его голосе прозвучала неколебимая уверенность. Любому другому парню из своего отряда Остолоп поверил бы, не колеблясь, но с Сабо всегда следовало держаться начеку.

Он отнес цыплят в маленький театрик. Тот, кто побывал здесь последним — американцы или ящеры — разрубил на куски стулья, стоявшие перед сценой. То, что надо. Воспользовавшись валяющимися без присмотра дровами, Остолоп нашел на бетонном полу старое кострище и соорудил на нем свой собственный костер.

Затем, несмотря на то, что в кармане у него лежало несколько кремней, Дэниелс вытащил свою верную зажигалку «Зиппо».

Интересно, сколько еще она тебе прослужит, дружище? — спросил он у самого себя.

Сейчас он заправлял зажигалку керосином, а кто знает, когда удастся пополнить запасы — в такое то время. Пламя вспыхнуло с первой попытки.

Остолоп довольно быстро понял, почему предыдущие посетители концертного зала использовали в качестве дров стулья: их покрывал блестящий лак, благодаря которому огонь разгорелся моментально. Остолоп снова вышел под дождь выбросить внутренности и отыскать подходящие палочки, чтобы нацепить на них куски цыплят.

Когда с дымом костра смешался запах жарящегося мяса, в животе у Остолопа кто-то сердито заурчал. Наверное, его деды точно так же готовили себе ужин во время Войны Севера и Юга, только огонь разжигали спичками, а не зажигалкой «Зиппо».

— Готово! — крикнул он, когда достаточное количество кусочков аппетитно подрумянилось.

Ребята подходили по одному или парами, быстро ели и возвращались под дождь. Когда появилась Люсиль Поттер, Остолоп весело спросил:

— А вы руки перед ужином мыли?

— Представьте, да… причем с мылом. — Будучи медсестрой, Люсиль очень серьезно относилась к вопросам гигиены. — А вы свои помыли, когда разделывали и резали птичек?

— Ну, можно и так сказать, — ответил Остолоп и подумал, что руки у него точно были мокрыми. — Только без мыла.

Люсиль наградила его таким возмущенным взглядом, что еще немного, и он превратился бы в горстку пепла. Но прежде чем он успел хоть что-нибудь ответить, появился Дракула Сабо.

— Сохранили для меня ножку, сержант?

— Вместе с бедрышком, дружок, — ответил Остолоп.

Сабо принялся с удовольствием уплетать свою долю, а Дэниелс снял с огня половинку грудки, помахал ею в воздухе, чтобы немного остудить, и тоже занялся ужином, время от времени выплевывая остатки перьев — почистил он куриц не слишком старательно.

Через некоторое время он замер на месте, так и не успев донести до рта кусок мяса. Сквозь ровное шелестение дождя послышалось низкое гудение моторов и скрежет гусениц по неровной земле. Мясо, которое Остолоп уже проглотил, превратилось у него в желудке в маленький кусочек свинца.

— Танки, — выдохнул он так тихо, словно не верил собственным ушам. — Танки! — заорал Остолоп Дэниелс в следующее мгновение, вложив в свой вопль всю силу и страх, что охватил его существо.

Дракула Сабо бросил на землю обглоданные косточки и помчался к своей автоматической винтовке Браунинга. Какая от нее польза против брони ящеров, Остолоп не представлял. А еще он сомневался, что отвратительная погода и дождь сыграют ему на руку и удастся еще раз поджечь вражеский танк при помощи бутылки с эфиром — даже если у Люсиль остался эфир, в чем он, честно говоря, уверен не был.

Остолоп отложил в сторону свой кусок мяса, схватил автомат и осторожно выглянул в маленькую дырку в стене. Танки грохотали где-то поблизости, но он их не видел. Огня они не открывали; может быть, не знали, что его отряд расположился в парке.

— Отлично, — проворчал Остолоп. — Не хватало только остаться за вражеской линией фронта.

— Вражеская линия фронта? — Остолоп так старательно прислушивался к происходящему, что не заметил, как подошла Люсиль Поттер. — Это наши танки, Остолоп, — сообщила она. — Едут с севера… либо ящеры не разрушили мосты через Красную реку, либо мы их восстановили. Кстати, они производят гораздо больше шума, чем машины ящеров.

Остолоп немного успокоился и снова прислушался. После короткой паузы, которой он заменил нецензурное слово, наверняка смутившее бы Люсиль, Дэниелс проговорил:

— Вы правы. Господи, я чуть не начал стрелять в своих.

— Кое-кто наверняка так и поступит, — напомнила ему Люсиль.

— Точно. — Остолоп вышел из укрытия и крикнул, обращаясь к дождю: — Не стрелять! В южном направлении двигаются американские танки. Не стрелять!

Одна из ворчащих, фыркающих машин проскрежетала совсем рядом, и ее командир услышал приказ Остолопа. Дэниелсу он показался всего лишь размытой тенью, торчащей над башенкой, но слова он произносил, как самый настоящий выходец из Новой Англии.

— Точно, ребята, мы свои. Надеемся, ящеры нас в такой дождь не заметят. Преподнесем чешуйчатым ублюдкам подарочек, если они решили отправиться за вами в погоню, парни.

— Звучит неплохо, приятель, — ответил Дэниелс и помахал рукой. Танк — «Шерман», для «Ли» слишком большая башня — покатил к южной границе парка. Неожиданно Остолоп позавидовал экипажам, которых от врага отделяло несколько дюймов прочной брони. А с другой стороны, ему нравилось воевать в пехоте. Ящеры не особенно обращали внимание на обычных солдат, их гораздо больше занимали танки, которые они обстреливали с особой жестокостью.

Наверное, танкист из Новой Англии знает об этом гораздо лучше Остолопа. И все равно направляется на юг.

«Интересно, сколько раз ему приходилось участвовать в боях?» — подумал Остолоп. — «А вдруг следующий будет последним?»

Помахав колонне рукой, Дэниелс вернулся в разрушенный концертный зал, чтобы доесть своего цыпленка.