Падающее небо (Воин Рима №9)

Галлиен не был императором, каким был его отец, Валериан. Старый император никогда бы не взял с собой в поход шутов и мимов. Валериан едва терпел их во дворце. Префект претория выглядел…

злобно смотрел на него за столом, предназначенным для шутов. Он сидел рядом со столом Галлиена, на почётном месте.

Галлиену не хватало достоинства, необходимого для его высокой должности. Вместо сенаторов или высокопоставленных военных он предпочитал общество проституток и сутенеров, театральной сволочи. Он тратил время на сочинение стихов или бесконечные бессмысленные споры с философами. Деньги, которые он растрачивал, были предметом разговоров всего Рима. Колоссальная статуя на Эсквилинском холме; грандиозный портик на Марсовом поле: казалось, не было конца огромным и незавершённым строительным проектам, опустошавшим казну. Самым бессмысленным из всех был Платонополь. Какую выгоду могла извлечь Res Publica из затерянного города на Апеннинах, управляемого непостижимыми догматами давно умершего греческого философа?

Слуги торжественно внесли основное блюдо.

Центральным блюдом был целый дикий кабан, но было и ошеломляющее разнообразие других блюд, среди которых были целые стаи фазанов и павлинов.

Прежде чем все приступили к еде, император встал и произнес тост. Галлиен был одет в пурпурно-золотую тунику. Его пояс для меча был украшен драгоценными камнями. Драгоценные камни украшали шнурки его сапог. Золото в его светлых волосах сияло в свете лампы.

Все встали.

Император смотрел прямо на Волузиана.

«Отсутствующим друзьям».

Боги мои, конечно же, нет!

Галлиен хихикнул.

Эта хитрость сработает только в случае внезапности. Неужели все предостережения Волузиана ничего не значили?

Милостивые боги, не позволяйте ему назвать Ауреола, генерала, пропавшего с пира. Любая армия полна шпионов.

«Жены и возлюбленные... пусть они никогда не встретятся!»

Галлиен подмигнул Волузиану и осушил свою чашу.

Все выпили свои напитки, включая префекта претория.

Император остался стоять. Он протянул чашу, чтобы её наполнили. Скоро должен был состояться ещё один тост. Рабы суетливо разливали напитки всем обедающим.

Волузиан понюхал вино. Мамертинское из Сицилии, легкое для питья, обманчиво крепкое.

Галлиен коснулся рукояти своего меча, его раскрасневшееся лицо теперь было печальным.

«Мы носим их ради Салонина».

Все защитники положили руки на оружие и повторили тост.

Словно охваченный эмоциями, Галлиен рухнул на кушетку.

Волузиан присутствовал на пиру, увековеченном в ритуале. Они обедали во дворце в Риме. Все офицеры оставили свои мечи в прихожей.

Салонин был молод. В качестве мальчишеской шалости Галлиен

Сын спрятал оружие. Забавляясь, Галлиен повелел, чтобы отныне протекторы, привилегированный круг офицеров, надевали свои портупеи, когда их приглашали на пир к императору.

«Сколько времени ему потребовалось, чтобы отомстить?» — прошептал Кекропий на ухо Волузиану так тихо, что третий человек на ложе, расположившийся позади префекта посередине, не мог его услышать.

Прошло пять лет с момента восстания в Галлии. Пять лет с тех пор, как Постум приказал казнить Салонина.

Мальчика обезглавили, а его тело оставили непогребённым. Тень Салонина была обречена вечно скитаться по земле.

Сразу после убийства Галлиен перешёл Альпы. Поход не увенчался успехом и вскоре был прекращен. Императору потребовалось пять лет, чтобы предпринять новую попытку.

«Колеса божественного правосудия вращаются медленно, но мелют очень мелко», — Волузиан говорил громким голосом.

«Как и Марк Антоний, наш благородный император всегда пробуждает

«Он отрывается от заслуженных удовольствий, чтобы исполнить свой долг. Его месть неумолима».

Мужчина, который делил с ними диван, пробормотал молитву:

«Пусть боги направляют его руку», — но Кекропий лишь улыбнулся.

Волузиан не был уверен, насколько уместно сравнение с Марком Антонием. Он не имел образования, и единственное образование, которое он получил, он получил самостоятельно в редкие минуты отдыха после того, как занял высокую должность.

По крайней мере, Галлиен наконец-то вышел в поле. Волузиан не сомневался ни в храбрости императора, ни, порой, в его способности командовать войском. Разгромив Постума здесь, в Галлии, Галлиен должен был двинуться на восток.

Объединив свои силы с войсками Одената Пальмирского, наместника империи на Востоке, император поставил себе первостепенную задачу – начать войну с персами и освободить Валериана из плена. Как только его отец освободится, они смогут избавиться от Одената, и истинное римское правление будет восстановлено по всей империи. Если Галлиен исполнит свой долг, всё будет хорошо.

Волузиан съел немного фазана. Мясо фазана было легко перевариваемым. Сегодня вечером ему ещё многое предстояло сделать, и он не хотел завтра чувствовать себя раздувшимся.

На танцпол вышли три танцовщицы из Гадеса. В прозрачных одеждах их бёдра соблазнительно мерцали.

Это воодушевило бы тех, кто объелся устриц и тому подобного.

Волузиан взглянул на ночное небо. Луна уже взошла. Была уже вторая стража. Ему уже пора было уходить.

Пронзительные крики.

Волузиан вскочил с ложа, наполовину обнажив меч, прежде чем заметил причину переполоха. Рядом стоял Кекропий, тоже держа руку на рукояти. Большинство остальных протекторов уже вскочили на ноги.

Ложа скоморохов рухнула, опрокинув соседние столы. Подносы и кубки гремели по каменным плитам пола. Сами шуты катались и скреблись по полу. Их одежды и лица были покрыты пролитым вином и соусами, в волосах застряли кусочки еды.

Галлиен в знак удовольствия хлопал ладонью по своему дивану.

Веселье распространилось по столовой.

Вложив оружие в ножны и вернувшись на ложе, Волузиан изобразил на лице улыбку снисходительного дядюшки. Разваливающееся ложе было старой шуткой, восходящей к временам императора Гелиогабала.

Когда благопристойность вернулась, Волузиан задумался, что делать, если Галлиен не исполнит свой долг. Конечно, император мог сражаться, когда был начеку, и рядовые солдаты последовали бы за ним куда угодно. Однако Галлиен был непостоянен; его внимание перескакивало с одного на другое, словно овод. Характер императора был подорван роковым легкомыслием. Префект всегда гордился тем, что смотрел трудностям в лицо, не уклоняясь от сложных решений. Нужно было быть честным с самим собой.

Первый заговор был слишком поспешным и плохо спланированным. Волузиан признал свою вину. Он огляделся, окинул взглядом весь пир.

Рядом с ним сидел Кекропий. По другую сторону стола сидел протектор Гераклиан. Там же находились два сенатора, Ацилий Глабрион и Нуммий Фаустиниан. Префект старался не задерживаться взглядом на заговорщиках. Но когда он взглянул на человека, расстроившего заговор, Баллиста внезапно поднял голову и поймал его взгляд.

Волузиан поднял чашу и улыбнулся.

Баллиста сделала то же самое. Тёмно-синие глаза варвара казались чёрными в свете лампы.

Он знает, подумал Волузиан. Одни боги знали, как это сделать. Волузиан усердно заметал следы.

– но Баллиста почему-то подозревал, что префект претория причастен к неудавшемуся убийству человека, которого он поклялся защищать. Совокупность мелочей, ведь они покинули Рим. На марше или на императорском совете Волузиан замечал, как Баллиста наблюдает за ним. Время от времени Волузиану казалось, что он замечает задумчивое или даже печальное выражение на лице северянина.

Баллиста не поняла бы. Никакого предательства не было. Когда император назначал префекта претория, он вручал офицеру меч.

Если я буду править хорошо, используй этот меч на благо мне. Если же буду править плохо, обрати его против меня.

Галлиен правил не очень хорошо.

Галлиен был не первым императором, вручившим Волузиану меч. Валериан вырвал Волузиана из безвестности, назначил его командиром своей конной гвардии, а затем возвёл в чин префекта претория. Валериан был хорошим императором. Теперь же Валериан оказался пленником персов. Пленение опозорило империю, угрожая самой безопасности Рима. Если его недостойный сын не выступит за освобождение Валериана, его должен заменить император, который это сделает. Волузиан остался верен Валериану.

Пришло время идти. Волузиан промокнул подбородок салфеткой и встал с кушетки. Он подошёл к императору. Галлиен смотрел ему вслед.

Волузиан отдал честь. Даже при Галлиене пир не был местом, где можно было ползать по полу в знак всеобщего обожания.

«Мой господин, с вашего разрешения, я осмотрю лагерь».

«Так скоро?» — Галлиен отпил вина. «Слишком много шума из-под палки и мимов».

«Мой господин, если я захочу посмеяться над клоуном, мне не нужно далеко ходить — я смеюсь над собой».

Император поднял кубок в ответ на эту шутку.

«Каков ваш девиз на завтра, милорд?»

«Пусть это будет «Салонин».»

«Салонин», мой господин.

Когда он вышел, раздалось скандирование: «Салонин! Салонин!»

последовал за Волузианом вниз по лестнице.

* * *

Павильон префекта претория блистал роскошью. В нём пахло корицей и кедровым деревом.

Волузиан отпустил своего камердинера и, оставшись один, расстегнул перевязь и повесил её на подушку походной кровати.

Он тяжело опустился. Было уже поздно – до рассвета оставалось не больше четырёх часов.

Авреол получил последние указания. Волузиан наблюдал, как полководец уезжает со своими людьми по тёмной улице. Если повезёт, никто во вражеском лагере не видел бы их отъезда. Ночь была тёмной, и их путь был неясен.

Яркая вечеринка Галлиена на возвышении амфитеатра должна была привлечь все взоры.

После ухода Авреола префект обошел ряды. Часовые не спали, большинство солдат спали. Волузиан отдал приказ офицерам.

Всё было сделано. Его обязанности завершены. Завтрашний день в руках богов.

Волузиан знал, что ему пора спать. Кряхтя, он снял сапоги и тунику и положил их под рукой, на случай, если его неожиданно разбудят. Обнажённый, он лёг в постель.

Ночь была тёплой, и он лежал под одной простынёй. Он посмотрел на единственный оставшийся гореть светильник. Он был небольшим, с изящной бронзовой отделкой. В его мягком свете он оглядел внутреннее пространство шатра: позолоченные и чеканные доспехи на подставке; столы и стулья из дорогой мебели.

дерево; экзотические ковры на полу. В его детстве, в глуши Этрурии, подобные вещи были неизвестны. Мебель в хижине была сделана из местной древесины, самодельной.

Семья спала в одной комнате, животные — в другой.

У них было пятеро детей: четыре брата и сестра.

Только Волузиан пережил младенчество. Небольшое поместье его отца оказалось в долгах. Землю продали. Армия предложила Волузиану возможность побега. Префект претория проделал долгий путь.

Волузиан подумал о своём сыне, родившемся при совершенно иных обстоятельствах. Молодой Публий служил квестором. Эта должность открыла ему доступ в Сенат. У Публия были взгляды представителя римской элиты – взгляды и ценности, которые Волузиан мог подражать, но никогда не обладал по-настоящему. Юноша жил беззаботной привилегированной жизнью, проводя время на охоте и вечеринках. Публий ничего не знал о кознях отца, о провалившемся заговоре. Его невиновность не спасёт его, если Волузиан будет разоблачён. Этого нельзя было допустить.

Трое из участников заговора были мертвы. Помимо самого Волузиана, четверо остались в живых. Керкропию и Гераклиану, военным, можно было доверять; последнему, пожалуй, с меньшей уверенностью. Сенаторы, Ацилий Глабрион и Нуммий Фаустинины, – другое дело. Но они, конечно же, должны были понимать, что, став доносчиками, они выдадут самих себя. Даже если бы они и заговорили, Галлиен не ладил с сенатом. Император, возможно, предпочёл бы довериться слову своего префекта претория.

Волузиан колебался. Если Галлиен отклонится от пути долга, если он снова впадёт в безделье и праздность, необходимо будет совершить ещё одно покушение на его жизнь. В следующий раз оно должно увенчаться успехом. В этом отчаянном начинании сенаторы могли бы быть полезны. Но пока, или если бы подобные действия не потребовались, они оставались страшной опасностью. Многие погибли в гражданской войне. В хаосе

Причины их гибели часто оставались неясными. Возможно, было бы лучше, если бы оба сенатора оказались среди погибших.

Наконец, был Баллиста. Несмотря на то, что северянин был варваром, Волузиану он нравился. Баллиста был его старым товарищем по оружию. Они вместе сражались в битве при Сполетии, которая привела Валериана на трон.

Чрезмерно ревностный подчинённый, движимый личной неприязнью, попытался использовать заговор, чтобы убить Баллисту. Это была серьёзная ошибка. Это стоило подчинённому жизни.

Баллиста не только выжил, но и остановил убийцу, вонзившего нож в Галлиена. Хотя у него не было доказательств, Волузиан всё больше убеждался, что Баллиста считает, будто сам префект претория был замешан в этом деле.

Волузиан надеялся, что проблема разрешится сама собой. Дважды в этой кампании он отправлял Баллисту на задания, где смерть была вероятным исходом. Оба раза северянин возвращался. Волузиан гордился своим холодным прагматизмом. Всегда смотри проблеме в лицо. Не принимай поспешных решений, за исключением поля боя. Но, приняв решение, доводи его до конца. Принцип установлен, а рассмотрение средств можно отложить до послезавтрашнего дня. Если боги позволят, место Баллисты в боевой линии может решить проблему в любом случае.

Успокоившись, Волузиан перевернулся на другой бок и уснул. Жаль, но Баллисте пришлось умереть.

OceanofPDF.com

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Равнина Везонтио

Двенадцать дней до июльских календ

ИНОГДА БОГАМ НУЖНА помощь, чтобы прояснить смысл их слов. Печень первых двух жертв оказалась неблагосклонной. Постум не хотел, чтобы печень третьей оказалась такой же. Пока жрецы вспарывали живот овцы, вытаскивая её внутренности, Постум незаметно сунул небольшой V-образный кусок железа себе в ладонь.

Армия выстроилась в ожидании. Было ещё рано. Солнце ещё не рассеяло туман, но небо обещало погожий день.

Первосвященник положил дымящиеся внутренности на алтарь.

С должным почтением Постум взял печень обеими руками. Подняв её для более внимательного изучения, он сжал кусок потрохов. Кровь потекла по его предплечьям.

Все ждали его решения.

«Победа!» — крикнул император.

Постум высоко держал печень в правой руке. Стоявшие рядом могли видеть V-образный отпечаток – греческую букву «ну», первую букву имени Ника.

Офицеры и солдаты ликовали. Это был тот же знак, который Постум видел много лет назад, когда совершал ауспиции перед победой над франками при Деусе.

«Геркулес Деусонов», — бормотали солдаты.

Управляющий двором Постума подал ему полотенца, чтобы вытереть кровь. Император завернул кусок металла в одно из них и вернул своему доверенному слуге.

В Деусе знамение было реальным. Постум знал, что оно послано Гераклом. В те дни Постум чувствовал присутствие бога, знал, что его божественный покровитель рядом. Всё, к чему он прикасался, увенчивалось успехом. В последнее время он чувствовал себя опустошённым. Годом ранее его войска потерпели первое поражение, и Галлиен отвоевал провинцию Реция к северу от Альп. Теперь, когда его благосклонность ослабла, неужели бог теперь оскорбится этим обманом?

Не было времени размышлять о поведении божества.

Перед битвой необходимо соблюдать все установленные веками ритуалы.

Постум взошел на трибуну. Она не была ни высокой, ни изысканной, сооруженная из сложенных в кучу кусков дерна, но возносила императора немного к небесам.

С вершины Постум смотрел вниз на сомкнутые ряды своей армии.

«Солдаты Рима, сегодня мы сражаемся не за дело одного человека. Мы сражаемся за свободу и справедливость».

Вы все знаете, что у меня не было амбиций стать императором.

Вы и народ Галлии призвали меня на трон.

Покинутые тираном Галлиеном, западные провинции были захвачены варварами. Освещённые пожарами горящих городов, франки, алеманны и тюринги насиловали, убивали и грабили по всей Галлии и Испании; каледонцы и ирландцы грабили всю Британию. Если бы вы не выбрали своего собственного защитника, некому было бы оплакивать павших.

Постум сделал эффектную паузу. Он был доволен изображением траура.

«Ни у тебя, ни у меня не было выбора. Но у этого женоподобного существа, которое осмеливается притворяться императором, был выбор. Вы все знаете,

что я написал, обещая не переходить Альпы. Мы предложили ему мир. В своей самодовольной гордыне он перешёл горы и выбрал войну.

Поднимался ветерок. Он ласкал гребни солдатских шлемов, колыхал знамена над их головами. Мало кто из толпы мог слышать, но Постум приказал, чтобы по одному офицеру от каждого отряда встали у подножия трибунала и повторили суть его речи своим солдатам.

«На войне важны три вещи: мужество, дисциплина и благосклонность богов. Мы только что видели доказательство последней – проявление воли богов. Как же иначе? Боги благоволят тем, чьё дело правое. Мы не искали этой войны. Сражаться в целях самообороны всегда справедливо. Боги накажут нечестивца, который обрекает тысячи своих жалких подданных на смерть лишь из-за собственного тщеславия».

По войскам пронесся тихий гул согласия.

«Нет нужды напоминать вам о вашей храбрости. Сколько раз мы побеждали диких франков и тюрингов? Если вам нужно напоминание, посмотрите, где теперь стоят эти варвары в наших рядах. Некогда свирепые враги, наша доблесть сделала этих воинов нашими верными последователями».

Присутствие союзников нельзя было игнорировать. Однако слова Постума были тщательно подобраны. Он упустил из виду, что лишь некоторые варвары потерпели поражение. Франки всё ещё сражались против него в Пиренеях. Вожди, приведшие свои отряды в Везонтио, были щедро вознаграждены. Империя Постума оказалась бы в плачевном состоянии без серебряных рудников Испании.

В любом случае, упоминание о воинах-варварах было встречено молчанием. Большинство солдат считало германских союзников сродни свирепым, полуобученным животным.

Лучше иметь их на своей стороне, но не доверять им.

«Что касается дисциплины... Вчера вечером, офицеры и солдаты, мы съели наши скромные пайки по нормативам. На закате...

Часовые обходили позиции, а остальные тихо разошлись по палаткам. Наш сон нарушали лишь звуки пьяного кутежа из рядов наших врагов. Сегодня утром мы отдохнули и полны уверенности. Те, кому скоро предстоит бежать от наших мечей, сонно смотрят на восходящее солнце.

«У них раскалывается голова, болит живот, дрожат руки, и они проклинают свою недальновидность».

Осталось сказать еще несколько заключительных слов.

«Когда Галлиен вырывается из дворца, из публичных домов и бань, когда его злой демон вынуждает его идти в поход, он приносит их содержимое в свой лагерь. Его старшие офицеры следуют его примеру. Богатства Италии и Африки, всей империи сложены в их казармах. Когда вы прогоните их обратно через Везонтион и отправите тех, кто выжил, бежать в горы, все эти сокровища будут вашими!»

Услышав это, вооруженные люди одобрительно закричали.

«Пусть нашими девизами будут Свобода и Изобилие!»

Когда зазвучали трубы, офицеры отдали честь и разъехались по своим постам.

Постум остался один, выглядывая из трибунала.

Туман рассеялся, и солнце отбрасывало длинные тени на пологую равнину. Утро пахло дымом от костра и лошадьми.

Все раскинулось перед ним, словно на картине: равнина и армии, лесистые холмы на севере и, за врагом, река и город на востоке.

Постум изучил расположение своих войск. Оно было совершенно стандартным. Тяжёлая пехота занимала центр.

Их поддерживали лучники. Кавалерия была распределена по флангам, а резерв состоял из преторианцев и конной гвардии Постума.

Ощутив прохладу ветерка на лице, Постум переключил внимание на врага. Армия Галлиена была зеркальным отражением его собственной.

Тяжелая пехота выглядела примерно одинаковой по численности, вероятно, приближаясь к двадцати пяти тысячам человек с каждой стороны.

Сбоку. Хотя трудно было сказать наверняка, у Галлиена, похоже, было больше лучников. Пехоты, конечно, было больше там, где резерв противника был выстроен на небольшом возвышении где-то в тылу. Судя по количеству знамен, у Галлиена было около трёх тысяч преторианцев против тысячи у Постума. Плотный отряд на небольшом расстоянии от преторианцев мог состоять лишь из пятисот воинов германской гвардии Галлиена.

Хотя численность пехоты была несколько не в его пользу, Постум видел, что другие обстоятельства складываются в его пользу. Несмотря на донесения шпионов, у Галлиена было мало всадников. На правом фланге Постума силы были равны: около двух тысяч пехотинцев противостояли друг другу. Но на левом фланге трёхтысячный отряд конницы Постума, похоже, имел не более пары тысяч противников. Именно здесь битва и должна была быть выиграна.

Отогнать вражеских всадников, не дать всем своим скакать за ними, затем — со всей скоростью, прежде чем резерв успел вмешаться — повернуть и ударить по пехотинцам Галлиена во фланг, пока они сражались с Постумом.

Пехота. Все войска, преданные своему фронту, бегут, если их атакуют с фланга или тыла. Это была вечная истина войны. Стоит начать панику, и она распространяется по армии быстрее, чем чума по трущобам.

Конечно, эта военная хитрость требовала времени и личного вмешательства. Ни мужество, ни ясный ум ещё не покидали Постума в бою. В своём воображении, словно дирижируя гладиаторским боем в амфитеатре, он разыгрывал все этапы конфликта. Когда Галлиен…

Пехота дрогнула, наступил хаос. На пути к отступлению стояли три препятствия. За спиной у них были лагерь и предместья Везонтио. За этими переполненными палатками и узкими переулками оставался лишь один мост через реку в главный город. Сбившись в кучу, те, кто попал в беду, были беспомощны, их спины были открыты для меча.

Накануне вечером на совете собрались самые кровожадные из

Окружение Постума, во главе которого стоял Марий, с нетерпением ожидало резни. Постум отдал приказ не убивать без необходимости. Оставалось лишь обратить в бегство другую армию. Если Галлиен не падет в бою, он вряд ли долго переживёт поражение. Его собственные люди позаботятся об этом. Солдаты противника были римскими гражданами. Империя не согласится на тотальную резню мириадов своих обученных воинов.

Далекий рев труб и слабые крики радости ворвались в мысли Постума.

Блестящая кавалькада двигалась вдоль фронта вражеской армии. Над головами старших офицеров в утреннем солнце сияли знамена. Один из всадников, крупный мужчина, восседал на белом коне.

Впереди отряда ехал одинокий всадник, пурпурный плащ которого развевался на плечах. Значит, Галлиен, прервав свой кутеж, отправился в бой.

Постум оглянулся на запад. Он не собирался оглядываться. В отличие от армии Галлиена, у его армии был свободный путь к отступлению. Отличная дорога тянулась по равнине на протяжении пары миль, прежде чем пересечь невысокий лесистый хребет. Последний был идеальным местом для сдерживания противника. Если день сложится неудачно, большая часть армии сможет уйти.

Генералу всегда следует планировать худшее, но это были дурные мысли.

Лови момент. Не дай Галлиену времени, чтобы винные пары рассеялись, и произнеси речь. Воспользуйся трезвостью и ранним подъёмом.

«Звучит сигнал к наступлению!»

Трубачи вокруг трибунала подали сигнал. Его подхватили и передали по всей линии.

Лови момент! Постум надел шлем на голову, завязал шнурки. Carpe diem! Он спустился по ступеням. Конюший подвёл его коня; другой подсадил его в

седло. Излучая спокойную целеустремлённость, Постум занял место во главе своей конной гвардии.

Время никогда не тянется так медленно, как в ходе продвижения к бою.

Пехота уходила, и их спины, казалось, не удалялись. Кавалерия шла шагом, подстраиваясь под их темп. Земля была сухой, и тысячи сапог и копыт поднимали первые облачка пыли. Скоро она сгустится и закроет всё поле.

Вдали раздавался звук труб. Враг начал наступление. Теперь всё пришло в движение, ничто иное, как божественное вмешательство – удар грома среди ясного неба, землетрясение или настоящее явление божества –

могли бы предотвратить бойню.

Постум посмотрел на лесистые холмы на севере.

Лишь крошечная стайка птиц, взмывавших с деревьев, нарушала покой. Внезапно перед его мысленным взором возник чёткий, словно бриллиант, образ долины Рейна, где он провёл детство: тёмные соломенные крыши и ярко-красная черепица крыш ферм; тенистая зелень лугов; серебро широких вод реки. Он чувствовал запах прибрежной грязи, созревающего зерна, слышал щебетание парящих ласточек. Армия была его жизнью, но война была для него мерзостью.

«А теперь начинаются игры!»

Мечтания Постума были прерваны.

Мециан, командир конной гвардии, говорил взволнованно, как будто то, что должно было произойти, было не более чем долгожданным зрелищем в цирке.

Струи стрел, словно шквалы тёмного дождя при боковом ветре, обрушивались то на пехоту, то на другую сторону. Маленькие фигурки дергались и падали. Наступающая фаланга воинов Постума оставляла павших на траве, словно пародию на луг, усеянный цветами.

Было что-то божественное или, может быть, просто бесчеловечное в том, чтобы наблюдать с безопасного расстояния за гибелью людей.

Раздались новые звуки труб. Кавалерия на обоих флангах перешла на рысь, а затем на галоп. Дисциплинированные отряды не могли развить полную скорость, пока не приблизились почти к противнику.

Теперь пыль поднималась быстро и густо.

«Нам пора идти», — сказал Мециан.

'Еще нет.'

Постум, возможно, и разлюбил войну, но он знал её настроения, как мужчина знает настроения отчуждённой и ненавидимой супруги. Редко какой конный бой решался первой атакой. Эскадрон за эскадроном солдаты атаковали, коротко сражались, затем разворачивались, отступали и снова атаковали. Усталость и страх истощали решимость, словно масло, вытекающее из треснувшей амфоры. Если не вмешалась какая-то внешняя сила, всё зависело от того, какой сосуд первым опустеет.

По равнине прокатился оглушительный грохот. Пехота сцепилась. Пыль теперь висела повсюду. Ветер взбивал её и клубил, но ему не хватало силы, чтобы разогнать душные облака. Битва была почти не видна, лишь изредка мелькали металлические лезвия да изредка мелькали яркие штандарты.

«Конная гвардия, приготовиться к наступлению». Постум повернулся к Викторину. «Имперский штандарт останется у вас и преторианцев. Если Галлиену удастся разглядеть, что происходит, мы не хотим раскрывать ему наши намерения».

'Сэр.'

«Шагом вперед!»

Словно единый зверь, некое многоголовое существо из мифа, всадники — колено к колену, двести пятьдесят в ряд и четыре в глубину — следовали за Постумом к левому флангу.

Первые раненые, хромая, выбирались из завесы пыли. Некоторые шли пешком, многие всё ещё были на лошадях. Не все были действительно ранены. Некоторые симулянты, другие же с готовностью помогали раненому товарищу спастись.

Ветер изменился и усилился. Постум бросил последний взгляд на тихие холмы к северу, откуда он

сейчас пришло.

«Вперед, рысь!»

Поездка в облаке пыли была такой же дезориентирующей, как попадание в густой туман: видимость составляла всего несколько шагов, шумы боя то странно приглушенные, то внезапно громкие, доносящиеся, казалось, со случайных направлений.

Из темноты с грохотом выскочил потрепанный отряд.

«Свобода и изобилие!»

Это были его люди. Натянув поводья, они свернули в сторону.

«Близко! Становитесь на меня клином!»

Веками римские императоры не сражались врукопашную. В последнем поколении постоянные вторжения иноземцев и бесконечные гражданские войны положили конец этой привилегии. Отчаянные времена требовали отчаянных мер. Постум обнажил меч и поднял щит.

Неясные очертания во мраке.

«Салонин!»

Это был противник, численностью в несколько эскадрилий, но не в особом порядке.

'Заряжать!'

Постум ударил его шпорами. Боевой конь без колебаний рванулся вперёд.

Не осознавая, что теперь их противники превосходят их числом, Галлиен

мужчины перешли в контрнаступление.

На какой-то ужасный момент Постум подумал, что его бросили.

Офицер яростно ударил его по голове. Постум принял удар на выступ щита, почувствовав, как удар прошёл по левой руке.

Прежде чем Постум успел нанести ответный удар, один из его стражников зарубил противника.

Еще один удар противника справа.

Постум отразил удар мечом, готовым к ответному удару, но воин исчез.

Конная гвардия прогрохотала мимо своего неподвижного императора.

Необъяснимо,

Постум

был

один.

Предстоящий,

то

безошибочно узнаваемые звуки бегства и погони: топот сильно понукаемых лошадей, крики смертельной агонии и возгласы ликования.

Всё зависело от следующих мгновений. Любое промедление — и конница Постума будет рассеяна, а победа упущена в безумной погоне.

Из пыли вышли Мециан и трубач, за ними следовало еще больше людей.

Постум пытался отдать необходимый приказ, но горло пересохло. Слова не шли с языка.

Он схватил трубача за плечо и прохрипел ему на ухо: «Отзыв! Отзыв!»

Трубач попытался сплюнуть. Поднёс инструмент к губам. Издал тонкую, дрожащую ноту. Он откупорил фляжку, прикреплённую к луке седла, прополоскал рот, сплюнул и выпил.

Во второй раз отзыв прозвучал ясно и правдиво.

Постум огляделся. В глаза ему попал песок, но он видел немного дальше. Ветер усиливался, унося пыль к югу. С ним было двести, может быть, триста человек, ещё больше отводили назад своих взмокших от пота лошадей.

Взяв вино у трубача, Постум выпил.

«Перестройтесь в строй передо мной. Клин», — махнул он рукой. «Сюда, лицом на юг».

В любой момент пыль рассеется, и они увидят, что их ждет.

OceanofPDF.com

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Равнина Везонтио

Двенадцать дней до июльских календ

БАЛЛИСТА СЛЫШАЛА, КАК кавалерия двигалась в клубящихся облаках пыли: топот копыт, звон и скрежет сбруи, пронзительные крики людей и лошадей.

Время от времени в поле зрения появлялся всадник или небольшая группа всадников. Иногда они ехали в одну сторону, иногда в другую. Едва появившись, они тут же исчезали в липкой мгле. Солдаты обеих армий были вооружены одинаково; определить их принадлежность было невозможно. В их движениях не прослеживалась никакой закономерности. Невозможно было сказать, кто побеждает.

Уже несколько дней стояла сухость, равнина раскалялась под палящим солнцем. Баллиста сражался на востоке, в великих пустынях у Евфрата, но никогда не знал такой битвы из-за пыли. Она была повсюду, забивала глаза и нос, застревала в горле, ограничивая видимость всего несколькими шагами.

Баллиста напрягал чувства, чтобы проникнуть за завесу. Весь исход битвы зависел от невидимой кавалерийской схватки. От исхода сражения зависело выживание Баллисты и солдат Тридцатого легиона здесь, на крайнем правом фланге пехотной линии.

«Как вы думаете, они придут снова?»

Вопрос Максимуса вернул Баллисту. Вражеская кавалерия была не единственной угрозой.

Франкские воины, тяжело дыша, стояли в пяти-шести шагах от переднего ряда легионеров. Варвары довольно храбро атаковали. Легионеры сдерживали их. Затем – как это почти всегда случалось, если одна из сторон не сдавалась в первом же натиске – после ожесточенной схватки, длившейся, пожалуй, не больше четверти часа, бойцы расступились. Человек может сражаться лишь ограниченное время, прежде чем его конечности отяжелеют, а боевой дух упадет. Баллиста видел это на многих полях сражений. И всё же этот сговор оставался для него загадкой. Почему обе стороны отступили одновременно, словно по какому-то неслышному взаимному сигналу?

«Да, когда у них хватит смелости», — сказал Баллиста.

Мужчинам всегда было трудно собраться с духом, чтобы сделать несколько шагов назад, навстречу опасности, и снова схватиться за клинок – гораздо труднее, чем в первый раз. Баллисте было приказано держать оборону. Битву должны были выиграть другие, Ауреолус и его люди. Чем дольше продлится это затишье, тем лучше.

Баллиста шёл вдоль тыла строя, похлопывая легионеров по спинам и подбадривая тех, чьи имена он знал в первых рядах. Молодец, Тит; продолжай в том же духе, Марк. Банальные высказывания, но солдатам они, похоже, понравились.

«Сэр», — отдал честь Ферокс. Лицо центуриона пересекала большая, наполовину зажившая рана. Кончик носа исчез. Когда он заживёт, его внешность не улучшится. Он может напоминать Максимуса, который много лет назад лишился кончика этой конечности. Лучше было не поднимать эту тему. Никто не хотел иметь нос, похожий на кошачью задницу.

«Есть ли жертвы?»

«Девять человек выбыли из боя, трое из них погибли».

«Неплохо, центурион», — Баллиста повысил голос, чтобы было слышно. «Я всегда говорил, что никто не станет связываться с Тридцатым, особенно с кучкой франков, трахающих овец».

Легионеры ухмыльнулись. «Не со стариком Блонди на нашей стороне!» — крикнул один из них.

Мяч-ис-та! Мяч-ис-та!

Песнопение звучало достаточно храбро. Мужчины отбивали ритм мечами по щитам. Они ещё не слишком устали. В них ещё оставалось много боевого духа.

«Продолжай, центурион».

Ферокс был более чем способен возглавить этот отряд в бою. Роль Баллисты как исполняющего обязанности командующего была во многом символической. В армии Галлиена было гораздо больше старших офицеров, чем требовалось. Непрекращающиеся войны привели к потоку повышений в звании, и с потерей западных провинций не хватало подходящих должностей для всех бенефициаров. Почти каждый отряд в строю возглавлял один из протекторов. Патриций Ацилий Глабрион вел отряд Десятого легиона следующим слева по очереди.

Земля задрожала под сапогами Баллисты. Легионеры и франки замолчали. Все смотрели на север. Где-то в этом мраке атаковал большой отряд тяжёлой кавалерии. Баллиста вышел за край строя.

Чёрт возьми, эта пыль! Что же происходило непонятно где?

Из мрака выскочил одинокий всадник. Он мчался так, словно за ним гнались фурии преисподней. Заметив пехоту, он резко повернул коня и поскакал к Везонтио. Если только он не совсем заблудился, то, должно быть, это был воин Галлиена.

Звуки из-за завесы изменились: топот множества лошадей, бегущих как один; ликующие крики; визги страха или боли. Казалось, эти звуки уносились мимо, на восток.

«Приведите лошадей», — сказал Баллиста Тархону.

«Максимус, останься со мной».

Баллиста пошла обратно к Фероксу.

«Центурион, у тебя Тридцатый. Я приведу подкрепление, чтобы прикрыть твой фланг. Пока я не вернусь, Ацилий…»

Глабрио — ваш старший офицер.

Тархон подъехал верхом на гнедом, ведя за собой Бледного Коня и вороного Максимуса. Двое других вскочили в седла.

'Подписывайтесь на меня.'

Ацилий Глабрион сидел верхом на пышном гнедом позади Десятого. Как и легионеры Ферокса, их противники отступили и не спешили готовиться к новой атаке.

«Слишком жарко для тебя?» — все слова патриция были презрительными.

«Я иду к императору просить больше людей. Наш фланг открыт».

«Нам приказано оставаться. Покидать свой пост — нарушение воинской присяги. Но это не первый раз, когда ты покидаешь начальство».

Баллиста сдержалась, чтобы не выдать резкий ответ: «Возьми под контроль Тридцатый».

«Наказанием за дезертирство является смерть».

«Просто исполняй свой долг».

У Баллисты не было на это времени.

«Ты читал моему брату лекцию о его долге?»

«В другой раз, Глабрио».

'С удовольствием.'

Баллиста повернулся к Бледному Коню и ускакал прочь.

Галлиен находился с резервом на холме позади.

Они не двигались, и пыли здесь не было. При ясной погоде им был бы хорошо виден весь участок поля боя. Но сейчас они почти ничего не видели из-за боя.

«Какие новости?» — Тон императора был спокойным, но лицо его было бледным и изможденным. Галлиен выиграл множество сражений. Баллиста уже сражалась с ним. Бледность была скорее следствием похмелья, чем дурных предчувствий.

«Наша кавалерия справа отступает».

Галлиен махнул рукой, словно отгоняя насекомое. «Таков был их приказ — отвлекать врага».

«Мой господин, это не притворное бегство. Они бегут».

«Никаких признаков Ауреолуса?»

Баллиста беспомощно развел руками. «Не до пыли... Теперь там может быть что угодно».

Волузиан заговорил: «Тогда откуда ты знаешь, что наши солдаты бегут?»

«Я знаю, как звучит поражение».

Сенатор из свиты усмехнулся.

«И Баллиста знает звук победы». Высказав упрек, Галлиен не смотрел на сенатора. «Сколько моих полководцев победили персидского царя царей?»

Офицеры, стоявшие за императором, хранили молчание. Враждебность некоторых из них к Баллисте была очевидна.

«Возьмите преторианцев и немецкую гвардию и защитите этот фланг».

Несмотря на все страдания, вызванные вчерашним пьянством, Галлиен все еще мог действовать решительно.

«Не все преторианцы, господин, — сказал Волузиан. — Не подобает, чтобы император остался без охраны преторианцев».

Галлиен отвел взгляд, словно сосредоточившись на чем-то, что мог видеть только он.

Баллиста подозревал, что император рисует в воображении панораму битвы.

«Очень хорошо», — резко сказал Галлиен, очнувшись от своих размышлений.

«Баллиста, ты пойдёшь с германцами и двумя тысячами преторианцев. С оставшейся тысячей и конной гвардией мы будем в полной безопасности. Если понадобится, мне останется достаточно людей, чтобы бросить их в главный строй в качестве резерва. Волузиан, отдай необходимые приказы».

Время тянулось, и Баллиста старалась не ёрзать от нетерпения, пока префект претория усердно писал. За все годы своего пребывания в должности Волузиан орудовал стилусом так, словно это был новый инструмент, которым он раньше редко пользовался.

Наконец послание было отпечатано на воске, и деревянная табличка захлопнулась.

Склонившись в седле и одновременно поворачивая коня, Баллиста послал императору воздушный поцелуй кончиками пальцев и ускакал прочь.

Трибун с сомнением посмотрел на текст. «Читать этот текст нелегко».

«Смысл достаточно ясен. Волузиан — солдат, а не писец. Ты должен выполнять мои приказы».

«Мы сделаем то, что приказано, и по любому приказу будем готовы». Эти слова невозможно было произнести с меньшим энтузиазмом.

«Две колонны, по одной с каждой стороны от немцев. Приготовиться к маршу».

Баллиста переправилась и заняла позицию возле Фреки, вождя алеманнов, возглавлявшего немецкую гвардию.

«Это как выйти на лед с двухлетним жеребенком, неподкованным, норовистым и необъезженным», — сказал Фреки.

«Вещи, которым нельзя доверять, — согласился Баллиста. — Зевающий волк, отлив, тихие разговоры невесты».

«От преторианцев помощи ждать не приходится», — говорили они на языке Германии. «Они хороши в избиении безоружных мирных жителей, но не так эффективны против воинов».

«А ты, Фреки, что говорит сегодня твое сердце?»

Аламанн пожал плечами. «Правда, мой народ не любит вас, англов. Мало кто любит. Но мы с тобой дали клятву верности Галлиену. Мы словно снег, перелетающий с одного дерева на другое».

«От одного дерева к другому», — сказал Баллиста.

Максимус сделал знак, чтобы отвратить зло.

«Готовы!» — Баллиста перешёл на латынь. «По команде — выдвигаемся!»

Бежать в кольчуге было жарко, утомительно и неудобно. Сегодня песок, забившийся под доспехи и одежду Баллисты, натирал ему плечи до дыр. В глубине души он жалел, что послал…

Тархон должен вернуть Бледного Коня в лагерь. Но лишь часть его. Суанийец ска зал мрачных слов. Оскорбление его чести. Он был таким же искусным убийцей, как и прежде. Потеря пары пальцев ничего не значила. Последнее было не совсем правдой. И всё же не забота о человеке, а о мерине повлияла на решение Баллисты. Это будет дело пехоты. Вызвав Бледного Коня из отставки, Баллиста не собирался рисковать им без необходимости. Было бы непростительно, если бы, пока он занят, животное пострадало или потерялось. Он питал огромную привязанность к Бледному Коню.

«Вот это хорошо», — сказал Максимус.

Опустив голову, сосредоточенно продолжая идти, переставляя ноги, Баллиста не осознавала, как далеко они зашли. Ветер усилился и отступил на север. Теперь он бил им в глаза, но уже начал срывать пелену пыли. Слева от них отряд Тридцатого легиона Ферокса был как на ладони. Впереди облака рассеивались, и едва можно было различить смутные очертания, отблески металла и цветные пятна.

«Стой! Выстройтесь в линию под прямым углом к легионерам.

Три ряда, щиты перекрываются, все готовы принять кавалерию.

«Преторианцы, займите позиции по обе стороны!» — Баллисте пришлось прокричать последнюю команду.

Немцы, тяжело дыша и отдуваясь после забега, перестроились. Тем не менее, они с рвением завершили манёвр, в то время как преторианцы толкались и наступали совершенно беспорядочно.

Давайте совершать смелые поступки.

Фреки тихо продекламировал стихотворную строку.

Баллиста молча провел свой предбоевой ритуал: сначала ослабил кинжал на правом бедре, затем меч на левом и, наконец, прикоснулся к лечебному камню, привязанному к ножнам.

Из северного ветра, окутанный ореолом пыли, появился враг.

Пятьсот, шестьсот всадников в шлемах, доспехах, со щитами и мечами в руках.

Здесь перед закатом мы будем

Дадим нашим копьям громкий звон.

Преторианцы отреагировали на внезапное появление противника крайне негативно. Из обоих отрядов стражи раздались нервные крики. Причудливые белые плюмажи на их шлемах колыхались: одни пытались выстроиться в строй, другие же отставали. Центурионы кричали, хлеща по спинам непокорных посохами из виноградной лозы.

«Ничего подобного, — сказал Фреки. — Вот как они расплачиваются за золото своего военачальника. Людьми, достойными стать рабами».

Офицер в чеканных и позолоченных доспехах обращался с речью к всадникам.

«Ты готов к войне?» С его плеч свисал пурпурный плащ.

«Готово!» — рявкнули в ответ солдаты.

Баллиста расположился в первом ряду, Фреки — справа от него, Максимус — слева. Если именно здесь Судьба оборвет нить его жизни, он умрёт в хорошей компании.

'Готовый!'

При третьем ответе кавалерия двинулась вперед шагом.

В этом медленном, размеренном продвижении было что-то неумолимое.

Преторианцы все еще толпились в замешательстве.

«Рысью!»

Враг находился в нескольких сотнях шагов.

Немцы молча ждали.

Преторианцы с обеих сторон раздавали тревожные команды и отдельные, неубедительные боевые кличи.

«Стой твёрдо!» — проревел Баллиста по-латыни, чтобы его услышали римские гвардейцы. «Ни одна лошадь не натолкнётся на сплошной строй. Стойте твёрдо, и они не пойдут в атаку! Держите строй, и вы в безопасности!»

«Свобода и изобилие!»

Офицер выхватил меч и пустил коня в галоп.

— Постум! Солдаты рванули вперед. — Постум!

Пятьдесят шагов; топот копыт разъедал землю.

Казалось, сам воздух содрогался от их приближения. Баллиста уперся правым сапогом в землю, уперся плечом в щит.

Грудь его содрогалась от грохота; перед глазами мелькали дикие глаза и раскрытые пасти лошадей, над головой — зловещий блеск стали. Вот-вот.

Затем, словно рукой бога, наступление было остановлено.

Вместо ужасающей атаки царил хаос: лошади виляли, сталкивались, упирались ногами в землю, замирали всего в десяти шагах от коня. Всадники, наполовину выпавшие из сёдел, цеплялись за шеи своих коней.

Один конь, обезумев до предела, врезался в ряд справа от Баллисты. Падая, пронзённый вытянутыми копьями, он сбивал воинов с ног. Зацепившись за его могучее плечо, Фреки отбросило назад.

«Там!» — кричал офицер в ярком плаще.

«В пропасть!»

По инерции умирающее животное пронеслось сквозь ряды немцев. Баллиста, не раздумывая, шагнул в проём. Всадник павшей лошади кое-как поднимался на ноги. Баллиста убил его ударом тыльной стороны руки в голову.

Подняв клинок, Баллиста повернулся к врагу.

Максимус стоял рядом с ним. Какое-то время они стояли одни. Ближайшие воины понукали своих коней двигаться. Затем воины северян сомкнули вокруг них кольцо.

Линия была восстановлена.

Баллисте не нужно было оглядываться, чтобы понять, что преторианцы на обоих флангах сломлены. Крики ужаса и боли говорили сами за себя.

«Звучит призыв!»

Командир кавалерии знал своё дело. Если бы он быстро не восстановил контроль над своими людьми, большинство из них оказались бы в проигрыше.

Сражайтесь. Их кровожадность возросла, и они разбежались, преследуя бегущих преторианцев до их лагеря и далее, на улицах Везонтио.

Когда зазвучали трубы, Баллиста отдал свой приказ.

«Встаньте в круг, стену щитов!»

Германские воины подчинились, руководствуясь дисциплиной, основанной на опыте, а не на парадах.

Кавалерия перестраивалась в ста шагах от него. У офицера всё ещё оставалось около трёхсот человек под знаменами. Исход сражения был решён. Ещё многим суждено было погибнуть, прежде чем всё решится.

Фреки подошёл и встал рядом с Баллистой. Они не разговаривали.

Сказать было нечего. Пришлось терпеть.

К всадникам подъехал курьер. Он обратился к офицеру. Тот приподнялся на луках седла, глядя поверх голов своих людей на север.

Другой офицер, в чуть менее изысканной броне, возбуждённо говорил. Старший ответил коротко, всё ещё глядя на север.

Баллиста видела вершины лесистых холмов. Над ними висело низкое облако.

Все солдаты оглядывались. Испуг пробежал по их рядам, словно ветер по кукурузному полю. Из тыла строя всадник развернул коня, пнул его сапогами по бокам и помчался на запад. В мгновение ока за ним последовала ещё дюжина.

Это было облако или пыльная пелена?

Отряд рассыпался, и командир рявкнул, требуя от них остановиться. Он кричал, что бояться нечего. Всё это было частью его плана. Его слова остались без внимания. Остальные его люди бросились в погоню за убегающими товарищами.

Определённо столб пыли. Высокий и узкий, пока его не унесло ветром.

Младший офицер схватил лошадь своего командира под уздцы, повернул её на запад и, по суровому приказу, отпустил.

Баллиста защищал проблеск надежды. Если он ошибался, разочарование было бы невыносимым.

Человек в пурпурном плаще откинулся в седле. Он посмотрел на немцев, преграждавших ему путь. Его взгляд встретился с взглядом Баллисты. Затем он тронул коня вперёд.

Отмахнувшись от оставшихся солдат, которые бросились его сопровождать, офицер направил коня на расстояние оклика.

«Галлен недостоин твоего мужества». Он говорил по акценту из земель у устья Рейна.

«Мы дали ему клятву верности мечу», — сказал Баллиста.

«И ты не передашь свою клятву верности? Дашь клятву другому?»

«Мы этого не сделаем, Император».

Постум поднял руку в знак прощания или даже благословения и поскакал прочь вслед за своими разбегающимися воинами.

Напряжение спало, словно люди, вырвавшиеся из амфитеатра, германцы бросили щиты, ударили друг друга по спине. Смеясь, они говорили, что у этого ублюдка Постума есть яйца. Неплохой человек – не для батава.

Баллиста вышел из строя. Его взгляд провожал отступающего императора мятежников. За его спиной оставалось не больше двадцати верных воинов. Затем Баллиста посмотрел на север.

Четыре колонны кавалерии спускались с холмов. Прибыл генерал Авреол. Долгий фланговый марш

– вверх вдоль реки Дубис, вокруг и через холмы –

удалось.

На глазах у Баллисты раздались звуки труб. Наступающая кавалерия остановилась и выстроилась в длинную линию. Лошади били копытами, вскидывали головы в бешеном беге. Постум не мог от них уйти.

Баллиста ждал, когда трубы прозвучат сигналом атаки.

OceanofPDF.com

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Город Августодунум

Шесть дней до июльских календ

Несмотря на всю злобу судьбы и тяжесть разочарований, жизнь должна была продолжаться. Бесконечные мирские требования к римскому императору не прекращались ни в разгар гражданской войны, ни после поражения в той войне. Город был в смятении, когда Постум въехал в Августодун. Поднялись многочисленные беспорядки и бесчинное уничтожение имущества, и местные жители были готовы линчевать всех христиан. Это было знаком смутных времён. Катастрофы, природные или вызванные человеком, включая поражения в битвах, всегда списывались на атеистов, отрицавших традиционных богов. Не способствовало этому и то, что в Августодунуме все последователи Хреста, распятого еврея, по всей видимости, были иммигрантами с греческого Востока. Несмотря на имевшиеся в его распоряжении войска, исполняющий обязанности наместника Требеллий чувствовал себя не в своей тарелке. Постум был вынужден вмешаться, приказав провести массовые аресты.

Теперь, как того требуют надлежащие правовые процедуры римского права, ведущим христианам должно быть предоставлено право высказаться в свою защиту.

«Прокурор заявил, что все события, которые потрясают и угнетают наш мир, вызваны нами и должны быть приписаны нам, потому что мы не поклоняемся вашим богам.

Что касается этого, то, поскольку ты невежественен в познании Бога и чужд истине, ты должен знать, что мир

«Стареем. Зимние дожди больше не питают посевы на полях, а летом солнце больше не помогает зерну созреть».

Постум перевел взгляд на карту империи, нарисованную на задней стене школы риторики, которую он отвёл под суд. Христианин был образованным человеком. Размах его речи соответствовал обстановке. Деревья увядали, источники пересыхали, луна меркла, а согласие между соседями – и честность в суде – исчезали.

Образованный человек, но глупец. Характерным для непримиримости этих атеистов было то, что, даже защищая их, он осмелился оскорбить императора в лицо, имел наглость назвать его чуждым истине, правящим при дворе, лишенном честности.

С другой стороны, возможно, христианин был вовсе не глупцом, а реалистом. У этого испытания мог быть только один исход.

Обвинитель, молодой местный оратор по имени Эвмений, ревностно отстаивал свою позицию. Возможно, его собственное греческое происхождение отчасти вдохновило его на это рвение. Какими бы ни были его мотивы, Эвмений убедительно доказал, что, когда Требеллий приказал всем горожанам принести жертвы ради успеха Постума при Везонтионе, христиане в этом не участвовали. Они не совершили возлияний и не вкусили ни кусочка жертвенного мяса. Вопрос заключался лишь в характере их наказания.

«Бог не сдерживает кнутом. Остаётся вечная тюрьма, неугасимый огонь и вечное страдание».

Христианин был в самом расцвете сил. Грехи человечества были перечислены – проклятие, ложь, убийство, воровство и прелюбодеяние – и приближался апокалипсис. Звери полевые, змеи земные, птицы небесные… все будут скорбеть. Никто не сможет опровергнуть волю Божью.

Постум отметил Везонтио на карте. Он был так близко, победа была у него в руках. Всё, что стояло у него на пути,

Как же вели себя эти германцы. Даже тогда победа была бы за ним, если бы его люди не впали в панику при появлении Авреола и его конницы. Конечно, Постум не объявил публично, что Авреол не вмешается. В каждой армии были доносчики. Конь, навьюченный испанским золотом, обещания повышения по службе, даже намёк на возведение в ранг цезаря, обеспечили временный нейтралитет Авреола.

По крайней мере, Авреол сдержал слово. Его воины сидели неподвижно, без сомнения, подшучивая и недоумевая, пока Постум бежал с поля боя. И всё же предательство Авреола тревожило Постума. Последующее тайное приближение другого протектора Галлиена усилило его тревогу. Даже после победы приближенным Галлиена нельзя было доверять. Постуму не нужно было смотреть на людей, сидевших с ним в этом дворе. Они были ничуть не менее продажными и амбициозными, чем те, кто окружал Галлиена. Где-то в глубине его сознания вертелась старая история о царе, который жил с мечом, подвешенным над его головой на нити.

«Я охотно исповедую себя христианином. Я посрамляю вас и ваших богов. Зачем нападать на слабость моей земной плоти? Сломите силу моего разума, уничтожьте мою веру, победите меня – если сможете – аргументами. Победите меня разумом!»

Водяные часы опустели. Постум не собирался препираться с этим фанатиком, словно софист. Он обратился к своим советникам. Викторин попросил разрешения высказаться.

«Хорошо известно, что Галлиен издал указ о веротерпимости. Среди его безумия это редкий момент здравомыслия».

Христианин на скамье подсудимых лучезарно улыбнулся префекту претория, словно подозревая, что пути его Бога неисповедимы.

«Не потому, что поклонники еврейского преступника заслуживают чего-либо, кроме смерти».

Напротив, обвиняемый выглядел ещё более довольным этой кажущейся сменой тактики. Несомненно, это было лишним доказательством неискупленной порочности власть имущих и мира в целом.

«Но поскольку первое качество императора — милосердие, даже к виновным. Если тиран, подобный Галлиену, иногда проявляет милосердие по прихоти, то насколько же более уместно, чтобы хороший правитель, подобный Постуму, проявлял эту добродетель как нечто само собой разумеющееся. Я предлагаю конфисковать их мирские блага и пожизненно изгнать. Пусть ни один гражданин не предлагает им огонь или воду под страхом смерти».

Марий поднял руку, чтобы заговорить. Несомненно, он не согласится. Неужели не будет конца ссорам Постума?

придворные?

«Необразованные люди часто видят вещи яснее, чем те, кого не омрачили годы школьной скамьи. Многословные теории философов поощряют бессмысленные и вредные спекуляции. Этот грек собственными устами признался, что не поклоняется богам, от которых зависит безопасность римской империи. Плебс Августодуна вправе требовать отмщения».

Марий оглядел прекрасный мраморный портик, как будто знаменитая школа ораторского искусства Мении и ее детище, преторианский префект Викторин, каким-то образом были замешаны в подрыве традиционных устоев Рима.

«Галлиена не следует брать в пример. Его отец, Валериан, был хорошим императором. Он поступал праведно по отношению к богам и ничего не боялся. Валериан приказал преследовать христиан по всей империи. Галлиен — трус.

Он трепещет перед речами этих безбожных отбросов и их мёртвого бога. Пять долгих лет Галлиен был слишком напуган, чтобы даже попытаться спасти своего отца от персов. Берите пример с Валериана, а не с Галлиена. Бросьте этих христиан зверям!

Хотя все советники, получившие высшее образование, согласно кивнули.

Окрыленный приближающейся мученичеством, христианин начал выкрикивать радостные обличения похоти, мошенничества, жестокости, нечестия и гнева.

Сотник завершил свою тираду резким ударом дубинки по затылку.

Христианин лежал на полу, стонал. Его духовные братья и сёстры взялись за руки и молча ждали.

Постум придал своему лицу то же выражение, с которым изображался на статуях божественный Марк Аврелий: сдержанный и задумчивый, пребывающий в общении с богами.

«Грядёт война. Мы не должны обманывать себя. Во время войны единство необходимо. Христиане сеют раздор».

Постум сделал весомую паузу, стремясь придать своим словам достоинство.

«Исход войны определяется многими факторами. Среди них воля богов, безусловно, самая важная. Христиане отрицают существование богов. Если Галлиен будет терпеть атеистов, боги отвернутся от него. Если мы не позволим нечестивцам ходить среди нас, не может быть никаких сомнений, что боги поддержат нас, защитят нас и принесут окончательную победу».

Император подыскивал подходящие возвышенные фразы, которыми можно было бы завершить свою речь.

«Благочестие и необходимость неразрывно связаны. Мы должны поступать так, как угодно богам и людям. Властью, данной мне сенатом и народом Рима, а также самими вечными богами, я приказываю отвести христиан в камеры под амфитеатром и в назначенный день вывести их на арену, чтобы казнить на глазах у публики способами, соответствующими их отвратительным преступлениям».

Советники чинно аплодировали.

Охранники вывели осуждённых. Оратора тащили за ноги, его голова билась о каменные плиты.

Постум отпил глоток хорошо разбавленного вина. Полдень ещё не наступил. Дел предстояло много.

Следующее дело касалось невозврата задатка.

Потребуется некоторое время, чтобы провести заинтересованных лиц в здание суда.

Война действительно приближалась. Постум снова взглянул на карту на стене. Постум проследил её маршрут. Дорога из Везонтиона в Августодун. Дорога, по которой отступал Постум и по которой теперь наступал Галлиен. Сегодня утром разведчики доложили, что вражеская конница достигла Дубрисского моста. Переправившись через реку, Галлиен через пару дней достигнет Августодуна. Постум решил отложить казнь христиан до осады города. Это должно было поднять боевой дух защитников.

Августодунум был готов к осаде. Требеллий не сумел справиться с религиозными волнениями, но собрал обильные запасы продовольствия. Галлиен собирался перекрыть акведуки, но в городе были колодцы, и, если бы они вышли из строя, воду можно было бы черпать из ручьев у подножия укреплений. Стены требовали лишь поверхностного ремонта.

Хотя они были построены давно, скорее из чувства гражданской гордости, чем по необходимости, они представляли собой массивное сооружение: высокие и широкие, с прочным бетонным цоколем, облицованным гладкими блоками песчаника. Не менее пятидесяти четырёх башен позволяли торсионной артиллерии и лучникам обстреливать все подходы. Реки Арру и Аккорон служили рвом с севера и востока соответственно.

Единственной слабостью были четверо ворот. Однако они были защищены фланговыми башнями, и, как только Постум прибыл, он приказал добавить зубцы к их декоративной надстройке. Поразмыслив, он не стал закладывать четыре портала в каждых воротах. Защита

Город никогда не должен быть пассивным. Угроза вылазки не даст осаждающим расслабиться и почувствовать себя в безопасности.

Стены тянулись на мили, окружая огромную территорию. Но солдат для их охраны было более чем достаточно. Восемь тысяч воинов, наблюдавших за южными перевалами через Альпы, собрались в городе под командованием Требеллия. Благодаря подкупленному бездействию Авреола почти вся кавалерия и более половины пехоты смогли избежать битвы при Везонтионе с Постумом. Всего для защиты Августодуна было около тридцати тысяч вооружённых воинов.

Галлиен мог сидеть за пределами Августодуна до тех пор, пока голод, чума или предательство не вынудят его снять лагерь и отступить.

Прокурор был готов начать свою речь.

«Скупость должна быть наказана, а жадность должна быть наказана. Добросовестность среди людей не может быть сохранена, если их не сдерживает страх».

Даже в разгар войны мужчины не прекращали тяжбы и погоню за наживой. Постум увидел, как его сын записывает. Он никогда не понимал увлечённости мальчика юриспруденцией. Мысли императора вернулись к прежнему руслу.

Голод мог настигнуть осаждающих раньше, чем ожидал Галлиен. Войскам, призванным Постумом из Британии и с Рейна, теперь было приказано собраться в Могонтиаке в Верхней Германии. Их должно было быть четырнадцать тысяч. Оттуда, под командованием наместника Лелиана, они могли двинуться на юг и перекрыть Галлиену доступ к припасам из Италии через Сумм Пенин.

Аналогичным образом, накануне Постум отдал приказ войскам из Испании пересечь Пиренеи. Тысяча легионеров, соответствующее количество вспомогательной пехоты, пятьсот союзных англов и пять тысяч всадников, большинство из которых составляли мавританские племена, должны были отправиться в поход.

Долина Нижней Роны. Как только они окажутся на месте, Галлиену станет крайне сложно получить помощь через южные перевалы Альп.

Последнее решение далось нелегко. Оно лишило испанский гарнизон всего войска. Постум знал, что как только они отступят, франки, загнанные ими в Пиренеи, выступят вперёд. Варвары уже разграбили Таррако. Теперь судьба этого города досталась ещё многим поселениям полуострова. Но это был вопрос приоритетов. Как только Галлиен вернётся в Италию – или, лучше сказать, после его смерти – Постум сможет возглавить армию, чтобы усмирить Испанию. Как и в случае с некоторыми болезнями, для поддержания здоровья на долгие годы необходимы определённые страдания.

«Кто откажется от задатка, пусть заплатит вчетверо. Так говорит закон. Без верховенства закона какая надежда у человечества?»

Как же эти галлы любят звук собственного голоса.

Сын Постума всё ещё яростно писал. Пусть болтают и строчат, а оборону оставьте тем, кто разбирается в военном деле. Августодунум был надёжной крепостью. Едва эта мысль зародилась, как коварно появилась другая. Сильван и Салонин могли бы считать себя в безопасности за стенами Колонии Агриппинской.

Нет, сказал себе Постум, это совсем не то же самое.

Их застали врасплох — мало солдат и скудное продовольствие.

Совсем не то же самое.

Постум снова взглянул на сына. Первый долг отца — защищать своих детей. Его сыну не причинят вреда. Пока Постум жив.

OceanofPDF.com

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Город Августодунум

Четыре дня до июльских календ

Грязные словесные оскорбления не могли дать желаемого результата. Человек на стене, безусловно, считал, что нужно больше. Он взобрался на зубцы стены, сбросил штаны и подставил свою задницу императору.

«Наглый ублюдок, — сказал Волузиан. — Когда мы возьмём город, я прикажу его распять».

«Можно распять его вниз головой, — смеялся Галлиен. — Или посадить на кол — что-нибудь подходящее, например, кол в задницу. И всё же, вместо того, чтобы любоваться видом, нам лучше двигаться дальше».

«Конечно, так и надо», — подумал Баллиста.

Императорская свита находилась вне зоны эффективного выстрела из лука.

Защитники уже дали залп, большая часть которого не достигла цели. Но в паре сотен шагов они находились в пределах досягаемости торсионной артиллерии, которая, по словам дезертиров, была установлена на каждой башне. Через несколько мгновений они окажутся в пределах досягаемости трёх башен. Скорее всего, люди Постума поджидали императора и его военачальников, чтобы попытаться попасть под перекрёстный огонь.

Баллиста понятия не имел, откуда взялся ритуал, согласно которому командир осаждающего войска должен был подвергать себя опасности, проезжая вблизи стен. Конечно, было полезно самому осмотреть оборонительные сооружения. Но это можно было сделать незаметно. Возможно, демонстративное подвергание себя опасности было призвано поднять боевой дух своих людей или унизить их.

противников, демонстрируя своё презрение к оружию жителей города. Возможно, это должно было доказать его храбрость и снискать благосклонность богов. Этот обычай казался всеобщим. Ему следовали на далёком севере, где Баллиста был ребёнком. На востоке персидский царь царей должен был подойти достаточно близко, чтобы пустить стрелу через стены. Каково бы ни было его происхождение или значение, этот обычай был очень опасным.

Баллиста не мог оторвать глаз от башен. Пот ручьями струился под доспехами. Кольчуга не защищала от артиллерийского огня. Болт пробил бы металл и кожу, плоть и кость насквозь. Этот ритуал был не просто опасным – он был безумным.

'Галопом!'

Никто не колебался, услышав крик Галлиена. Десяток всадников, как один, пришпорили своих коней, пригнувшись, чтобы стать менее уязвимыми. Император, должно быть, заметил, как поднимаются ставни над артиллерийскими позициями, на мгновение раньше всех остальных.

Первый болт просвистел над их головами. Второй проложил борозду прямо перед ними. Последний снаряд пролетел всего в нескольких футах от последнего всадника.

Галлиен натянул поводья. Он был без головного убора, его волосы отливали золотом на солнце. Приподнявшись в седле, он насмешливо приветствовал защитников.

«Я думаю, мы уже увидели достаточно — нам лучше уйти на пенсию».

Баллиста восхищалась его спокойствием. Артиллерия будет перезаряжена в считанные секунды.

Галлиен развернул коня и снова поскакал галопом.

Баллиста подтолкнула Бледного Коня следом.

Двести шагов до безопасности. Спина Баллисты была ужасно уязвима. Артиллерийский болт прорвал бы его кольчугу, как нож масло. Сто шагов.

Грохочут копыта; казалось, это длится целую вечность.

Император юркнул влево. Болт метнулся вправо и пролетел высоко. Другой пролетел мимо них слева. Баллиста услышала безошибочный лязг других торсионных пружин.

Боги мои, куда он был направлен?

Клянусь всем святым, не в спину. Что-то предупредило его, и он ткнулся носом в гриву Бледного Коня. Зловещая стрела просвистела на расстоянии ладони над его головой, разминувшись всего на один-два пальца с головой коня.

Всего в четырёхстах шагах от стен императорская конная гвардия расступилась, пропуская своего императора. Вне досягаемости, наконец-то в безопасности, Баллиста прерывисто вздохнул. Окружавшие его люди смеялись, от облегчения у них кружилась голова.

Далеко к северу от города, за рекой Арру, находился театр. Конюхи ждали, чтобы забрать своих лошадей. Баллиста передал Бледного Коня Максимусу. Неудивительно, учитывая характер императора, что наверху здания лежали ковры и подушки, вино, остывающее на снегу, и слуги в ливреях с подносами деликатесов. Оттуда открывался прекрасный вид на город.

Галлиен пожал плечами и сбросил перевязь с мечом.

«Ну, друзья мои, чему мы научились, кроме того, что враги — очень плохие стрелки?»

Император откинулся на подушку. Он жестом пригласил Баллисту сесть рядом. Остальные расположились без церемоний. Волузиан остался стоять.

«Стены внушительны и в хорошем состоянии». Префект претория, как всегда, говорил медленно, словно тщательно подбирая слова. «Реку с этой стороны невозможно перейти вброд, а ручей вдоль восточной стены представляет собой серьёзное препятствие. К стенам нет ни одного подхода, который не был бы обстрелян башнями. Все ворота обнесены выступающими башнями, и, хотя обход длинный, у Постума более чем достаточно войск, чтобы занять его по всей длине. Явных слабых мест нет. Как и любая попытка штурма…

«Если взятие города закончится кровавым крахом, нам придется полагаться на предательство, голод или регулярные осадные работы».

«Голодом не обойтись», — сказал Ауреолус. «Мы могли бы перекрыть акведуки, но в городе есть колодцы, и, пусть и с некоторыми потерями, воду можно было бы набрать из ручьёв у подножия стен. Дезертиры сообщили нам, что у них провизии на несколько месяцев. При длительной осаде в укреплениях есть открытые пространства, которые можно использовать для выращивания сельскохозяйственных культур. Только предательство или прорыв обороны позволят нам проникнуть внутрь».

«Префект кавалерии — славный человек, когда рассуждает о предательстве», — подумал Баллиста.

Галлиен, по-видимому, принял оправдание Авреола, что он не смог вмешаться в Везонтио, поскольку его лошади были истощены после ночного перехода.

Баллиста не был убеждён. Будь северянин императором, префект кавалерии был бы, по крайней мере, отстранён от командования; скорее всего, Баллиста казнил бы его. Кстати, голова Волузиана была бы насажена на следующий пик. Ничто не связывало Авреола и Волузиана, но косвенные улики указывали на нелояльность обоих. Гораздо безопаснее было бы, если бы оба были мертвы. Жизнь среди римлян, размышлял Баллиста, не сделала его лучше.

«Филипп, отец Александра Македонского, говорил, что ни одна крепость не будет неприступной, если туда поместится мул, навьюченный золотом». Галлиен отпил. «Мы пошлем людей к стенам ночью и предложим огромную награду любому, кто откроет ворота или потайную дверь. Послания с той же целью можно привязать к стрелам и перебросить через оборону. Однако предательство по своей природе — дело ненадежное».

Галлиен поднялся и направился к парапету, возвышавшемуся над городом. Высшее командование его армии последовало за ним.

«Мы разделим армию на два главных лагеря, — указал император, — один на юге, другой на западе. Между ними и укреплениями не будет крупных водоёмов. Более мелкие форты перекроют дороги на севере и востоке. Когда все четыре позиции будут укреплены, мы соединим их рвом и валом, полностью отрезав город».

«Это потребует много труда, — сказал Волузиан. — Люди будут недовольны».

«Но дисциплина будет разрушена, если они будут сидеть сложа руки». Галлиен повернулся к Бониту и Целеру, двум осадным инженерам. «Какие машины и устройства лучше всего подойдут для разрушения участков стены перед нашими лагерями?»

Речь зашла о таранах и пентхаусах, башнях и пандусах. Уровень воды был слишком высок для подкопа.

Баллиста оперся предплечьями на тёплый, шершавый камень парапета. Хотя он успешно оборонял Милет и Дидим от готов, наибольшую известность он принёс осаде города Арета на Евфрате. Персы взяли Арету. Брат Ацилия Глабриона погиб при разграблении. Баллиста бежал. Если бы Баллиста рискнул высказать своё мнение, патриций не преминул бы выдвинуть обвинение.

Баллиста смотрела на окрестности, покой которых нарушался передвижениями войск. Каждая осада напоминала Баллисте осаду Аквилеи, первую, которую он видел в пределах империи. Он был молод, ему было всего шестнадцать зим, когда центурион прибыл в замок на острове Хединси и потребовал, чтобы отец Баллисты отдал одного из своих сыновей в заложники императору Максимину Фракийцу. Баллисте потребовались годы, чтобы простить отца за его поступок.

Баллиста был счастлив на севере. Он был ателинги, принцем династии Химлингов из англов, и его жизнь была чередой охоты и пиров, а иногда и сражений. Отец привозил ему дорогие книги из…

империи. Только оглядываясь назад, стало очевидно, что последнее было своего рода обучением. Если бы ему позволили остаться на Хединси, Баллиста женился бы на Кадлин, любви своей юности. После его отъезда её спешно выдали замуж за вождя-клиента.

Осада Аквилеи закончилась неудачно. Армия Максимина голодала у стен, и некоторые старшие офицеры составили заговор. Баллиста был вынужден присоединиться. Заговорщики настояли на том, чтобы именно он нанёс первый удар.

Это был первый урок римского двуличия. Максимина обезглавили, а его тело выставили напоказ. С тех пор тень этого ужасного императора преследовала Баллисту.

В прошлом году Баллиста наконец вернулся в Хединси. Всё прошло не так, как он надеялся. Кадлин вёл себя странно. Что-то невысказанное с её стороны висело между ними. Они расстались не по-доброму. Баллиста выполнил свою миссию, вернул отца из клятвы Постума к клятве Галлиена. Но, сделав это, он убил одного из своих сводных братьев. Дальнейшего возвращения на родину не было. Смерть этого брата не тяготила его. Это был честный бой, смертельный поединок, и этот человек был предателем. Его предательство оставило ещё одного их брата, Аркила, и пятьсот англов во власти Постума. Сын Кадлин, Старкад, был среди них. Баллиста знал, что не сможет заставить себя сражаться с Аркилом, не говоря уже о ребёнке Кадлин. Он скорее умрёт, чем причинит им вред.

Его взгляд следил за полетом птицы, парящей в теплых ветрах высоко в небе.

Последнее, что он слышал, – Аркил служил Постуму в Испании, преследуя разбойничьи банды франкских налётчиков. Исход этой войны должен был решиться здесь, в Галлии. Возможность встречи с братом или Старкадом была крайне мала.

До его ушей донеслось тонкое мяуканье, словно котёнок. Странный крик для такой крупной хищной птицы, как канюк.

OceanofPDF.com

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Город Августодунум

За два дня до июльских календ

«ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНОСТЬ ТРАЯНА, праведность Антонина, самообладание Августа».

«Панегирик» Нуммия Фаустиниана лился, как мёд, елейный и медоточивый. Поэт декламировал за обедом, акробат падал, а сенатор, приглашённый к столу императора, произнёс торжественную хвалебную речь.

Галлиен не слушал. Раскинувшись на императорском ложе с чашей в руке, император ласкал одну из танцовщиц. Её платье из прозрачного коанского шёлка было более откровенным, чем если бы она была нага. Волузиан не мог не заметить её накрашенные соски.

«Даже если бы эти хорошие императоры никогда не жили, он сам является примером для всех, кто придет после».

Отец Галлиена не проявил бы столь легкомысленного пренебрежения к Сенату. Среди грубиянов и непочтительных людей Валериан приобрел новое прозвище: Колобий. Это было жаргонное слово, обозначавшее нижнюю рубашку. Каждый день, когда персидский царь хотел покататься верхом, пленному императору приходилось опускаться на четвереньки в пыль. Шапур клал сапог на плечи Валериана, используя почтенного человека, некогда правившего лучшей частью мира, как живую подставку для седла. Это правда, сказал бы перс, а не ложь римлян. Теперь, с новым утончённым изяществом, Валериану позволяли носить только нижнюю рубашку. Эта мысль была отвратительна.

«Что в нем не достойно восхищения? Что в нем не выдающееся?»

Волузиан оторвал взгляд от полуобнажённой блудницы. В его собственных покоях находились рабыни, чтобы удовлетворять естественные потребности в приличном уединении. Он всегда гордился самообладанием, как в плотских наслаждениях, так и во всём остальном. С годами позывы похоти стали реже. Он размеренно оглядел шатер. Группа была небольшой: десять лож, по три человека на ложе. Тем не менее, спустя два дня осады, когда лагерь ещё не был полностью укреплён, это можно было счесть преждевременным.

«Он осуждает нечестивцев открыто и публично, но к невежественным он проявляет великодушное снисхождение».

Нуммий Фаустиниан зарабатывал себе на еду и питье.

Плоская лесть звучала искренне. Его гладкое, ухоженное лицо не выдавало никакого раздражения от недостатка императорского внимания.

Волузиан разыскал остальных, знавших о неудавшемся покушении. Ацилий Глабрион, элегантно опершись на локоть, слушал со сдержанной вежливостью, ожидаемой от человека хорошего воспитания. Гераклиан и Кекропий тихо беседовали. Цветистый панегирик, возможно, не заинтересовал бы таких военных, но их близость вызвала у Волузиана дрожь беспокойства. Это было ничто по сравнению с тревогой, охватившей его при виде Баллисты. Варвар не отрывал взгляда от пурпурной драпировки у входа, словно размышляя о чём-то важном, известном только ему.

Этот ублюдок знал и выжидал.

Волузиан украдкой просунул большой палец между остальными, отводя зло. Жест был непроизвольным. Крестьянина можно было вывести из хижины, но что-то от хлева осталось. Раздражаясь на себя, Волузиан потянулся за чашкой. Баллиста ждал слишком долго. Скоро он уже не сможет причинить вред префекту претория.

Волузиан сделал глоток. Его рука была совершенно ровна.

Продуманная стратегия требовала кавалерийского рейда вглубь вражеской территории. Летучий отряд мог захватить сельскую местность и помешать Постуму получить помощь с юга. Баллиста была вполне квалифицирована для руководства такой экспедицией. Своевременное и незаметное сообщение противнику могло гарантировать, что ни отряд, ни его командир не вернутся.

Оставался лишь один вопрос: кто должен сопровождать варвара в столь обреченном на провал задании.

«Какие добродетели превыше любви к семье и любви к человечеству? Здесь, на западе, наш благородный император мстит за своего жестоко убитого сына. Когда мятеж будет подавлен, он отправится на восток, чтобы освободить своего отца».

Семейный долг сочетается с благоговением перед богами и заботой о человечестве. Галлиен повсюду свергнет тиранов и восстановит свободу.

Волузиан рискнул ещё раз взглянуть на Баллисту. Северянин погрузился в какие-то тайные расчёты. Убить его было непросто. Многие пытались. Мало кто выжил. Если колонну предали, Баллиста ещё мог пробиться. Возможно, требовалось что-то другое. Злая рука, рядом с Баллистой, едущая вместе с колонной. Изящнее всего было бы использовать одного из заговорщиков. Но, возможно, лучше подойдёт другой – кто-то незапятнанный подозрениями.

Убийство отдельного человека или предательство целой колонны? Не было необходимости принимать поспешные решения.

Поместите предателя в центр лагеря, и Баллиста не вернется.

Речь Нуммия Фаустиниана подошла к концу. Как и следовало ожидать, когда протекторы подражали императору в пьянстве, её сменили более приземлённые развлечения. Кто-то поспорил, что Авреол не сможет поднять огромную позолоченную статую Геркулеса, стоявшую в центре императорских покоев.

Префект кавалерии гордо поднялся с кушетки.

Вокруг павильона шумно спорили мужчины. Защитник Клавдий предлагал ставки четыре к одному.

Ауреолус обеспечил себя крупной суммой. Между двумя офицерами не было взаимной симпатии.

Волузиан наблюдал, как Авреол скручивает шею, разминая мышцы. В гражданской войне предыдущего поколения полководец по имени Лет сдерживал своих людей, пока не убедился, на чьей стороне победа. Победитель казнил Лета. Ночной марш был утомителен, но оправдание, что кони людей Авреола в Везонтионе были истощены, не убеждало. Лет заплатил цену, но вот Авреол, всё ещё при дворе, всё ещё с мечом в присутствии императора. Галлиен был слишком доверчив. Волузиан подозревал, что он не единственный человек в этой палатке, имеющий тайную связь с Постумом.

Авреол уперся ногами, обнял бога руками. Он напрягся, но статуя не двигалась. Люди выкрикивали то ободряющие, то осуждающие возгласы. Авреол снова вздыбился, лицо его покраснело, вены вздулись. Геракл покачнулся, а затем, дюйм за дюймом, неуверенно поднялся в воздух.

Ауреолус с ревом бросил статую обратно на землю.

«Золото к золоту», — ликующе произнес Ауреолус. «Разве моё имя не означает «золото»?»

«Это название, данное гладиаторам!» — крикнул Клавдий.

«Заплати то, что должен!»

Клавдий бросил все содержимое своего кошелька к ногам Авреолуса.

«Сын пастуха привык к ручному труду».

«По крайней мере, я знал своего отца».

«Как ты смеешь!» Клавдий неуверенно поднялся на ноги.

Ауреолус усмехнулся: «Никто не обвинял меня в том, что я ублюдок какого-то дегенерата».

Клавдий покраснел от гнева. «Мои предки были царями Дардании – мой род восходит к Илу Троянскому».

«Дарданские цари, черт возьми».

Оба мужчины держали руки на рукоятях мечей.

Галлиен смеялся, словно в театре.

Волузиан наблюдал, как Баллиста и еще один офицер встали между пьяными мужчинами.

«Твоя мать была шлюхой, которую трахнул пьяный самозванец Гордиан». Авреолус рвался в бой.

Завесы откинулись, и в палатку ворвался трибун преторианцев.

«Враг в лагере!»

Как будто по комнате прошло божество, наступила тишина.

«Здесь... сейчас... в лагере... вылазка». Трибун не мог связно произнести ни слова.

Галлиен вскочил с ложа и схватил перевязь с мечом.

'Со мной!'

Все легкомыслие и опьянение исчезли, он побежал к двери.

Когда император исчез за занавесом, начался хаос. Протекторы схватились за мечи. Сенаторы принялись искать нож или другое импровизированное оружие. Мужчины путались под ногами, пытаясь выбраться.

Уже немолодой Волузиан остался с сенаторами в самом конце толпы.

Снаружи ночное небо было ярко-красным. В воздухе витал смрад гари. Шатры были охвачены огнём. Всё было в смятении. Слышался тревожный гомон голосов. Никто не знал, куда делся император. Преторианцы, дежурившие у павильона, должно быть, ушли вместе с Галлиеном. Войск не было видно. Звуки боя доносились с севера, со стороны города. Сенаторы разбрелись в разные стороны. Волузиан обнажил клинок и последовал за некоторыми из самых храбрых к врагу.

За исключением нескольких недавних гуляк, переулки между палатками были зловеще безлюдны. Волузиан, уже подгоняемый ветром, шел, опустив глаза, высматривая растяжки и другие опасности. Звуки по ночам распространяются странно. Шум боя теперь, казалось, доносился с северо-востока. Волузиан последовал за сенатором, вооруженным разделочным ножом, в переулок справа.

На следующем перекрестке сенатор остановился, уперев руки в колени.

«Куда?» — спросил Нуммий Фаустиниан.

Волузиан не ответил. Он оглядел каждый переулок. Никого не было видно.

Склонившись, Нуммий не заметил удара. Он застонал, когда сталь вонзилась ему в затылок, и рухнул.

«Прямо в Аид».

Всегда сначала бей, а потом говори.

Волузиан отправился удостовериться в смерти Нуммия.

'Сэр?'

В переулке стоял преторианец, глаза его были полны замешательства.

— Убийца, подосланный Постумом, — Волузиан выпрямился. — Обыщите его.

Привыкший подчиняться своему командиру, преторианец вложил меч в ножны и опустил щит.

Из этой ситуации было два выхода. Один был более надёжным.

Стражник присел, его руки блуждали по трупу.

Волузиан снова огляделся. Вдали виднелись какие-то фигуры. Слишком далеко, чтобы что-то разглядеть.

Преторианец не был сенатором. Что-то заставило гвардейца поднять взгляд. Меч ударил его по лицу.

Удар отбросил его в сторону, и он упал на колени. С мечом в руке он замахнулся на стражника. Волузиан нанес ему удар в запястье. Меч упал на землю. Неподалёку раздался топот бегущих солдат. Времени на промедление не было.

Волузиан приготовился нанести смертельный удар.

Сквозь тёмную кровь сверкали белые зубы гвардейца, обнажившиеся в месте рассечения челюсти. Выражение его лица напоминало лицо несправедливо избитой собаки.

Волузиан добил его мощным ударом в лицо.

Боги были милостивы. По-прежнему никого не было. Волузиан наступил сапогом на грудь преторианца, чтобы вытащить его меч.

Пора идти. Одним заговорщиком меньше. Нуммию не придётся сопровождать Баллисту.

Держа в руке окровавленный меч, Волузиан направился к мерцанию пожаров.

OceanofPDF.com

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Перевал Аспальуга в Пиренеях

Июльские календы

ЭТО МОЖЕТ БЫТЬ ПОСЛЕДНИЙ РАЗ.

Франкские воины собирались на вершине перевала.

Это был не последний бой Старкада, но, возможно, последний бой под знаменами Постума. Он помнил латинскую клятву, данную Ателингом Аркилом, словно это было вчера:

Именем Юпитера Оптимуса Максимуса и всех богов клянусь исполнять приказы императора, никогда не покидать знаменосцев и не уклоняться от смерти, ставить безопасность императора превыше всего.

Аркил сказал три года. Постум настаивал на пяти. Но император милостиво ответил на недавнее прошение ателинга вернуться к его расчётам. С момента клятвы прошло три зимы.

Постум хорошо обращался с англами. Сдержав слово, он не повёл их против собственного народа. Галльский император был щедр, дав им жалованье преторианцев, более чем вдвое превышающее легионерское. Кошельки людей Аркила были полны монет. В прошлом году, сдерживая франкских налётчиков в горах, они почти ничего не могли потратить. Их обоз был нагружен драгоценностями: золотой и серебряной посудой, филигранным оружием и рабами. Взамен англы храбро сражались за Постума на Рейне, в Альпах и здесь, в Испании.

Они не избежали смерти. От их первоначальной численности осталось меньше половины. Пятьсот уцелевших воинов заслужили право отправиться на обещанных кораблях из Бурдигалы обратно к берегам Свебского моря.

Несмотря на все прелести городов Галлии и Испании, Старкад очень хотел домой. Из двадцати восьми зим, проведённых им в Средиземье, три прошли вдали от Хединси и севера. Он скучал по семье, друзьям, по их образу жизни.

Старкад видел, как из рядов выделяются отдельные франки. Их головы в шлемах были отчётливо видны. Это означало, что они находились в семистах шагах.

«Они собираются танцевать», — сказал пожилой воин.

«Так и есть», — сказал Старкад.

«Волчьи воины вдохновлены Одином. Лаем и воем они призывают силу зверя Всеотца.

Слепые к боли, их трудно остановить, именно их следует бояться. Убейте их, и остальные падут духом.

К кому, по мнению Гутлафа, он обращался – к ребёнку, к южанину? Старкад стоял в стене щитов, встречал сталь, был эрлом, командовал баркасом до того, как они вошли в империю. Когда Аркил был ранен, именно Старкад повёл выживших через Альпы из Ретии. С тех пор считалось, что он стоит вторым после ателинга в боевом отряде.

«Ателинг выбрал хорошую позицию», — Гутлаф не остановился. «Проход узкий. Они не смогут обойти нас с фланга».

По обе стороны тропы земля каменистая. Это разрушит их строй. За исключением этого места в центре, они будут добираться до нас поодиночке и парами.

Старкад не ответил. Больше всего его раздражали бесконечные советы старика, за исключением тех случаев, когда Гутлаф упоминал о происхождении Старкада.

Дюжина франков прыгала, подбрасывая копья в воздух, стараясь нагнать ярость клыкастых и когтистых зверей.

Старкад посмотрел вдоль строя, где молча ждали англы. Яркие раскрашенные щиты, начищенный блеск шлемов, кольчуг и наконечников копий. Белый конь на зелёном поле Хединси реял над резервом, где Аркил должен был занять свой пост. Белодраконий штандарт Старкада развевался и шипел на ветру.

Франки двигались. Они собирались идти, пока не подойдут совсем близко.

Это был отчаянный бой. Запертые в высоких горах, франки голодали. Им нужно было вырваться или умереть.

Старкад молча проверил, как его меч и кинжал плавно выскользнули из ножен, убрал их обратно и коснулся кусочка янтаря, привязанного к ножнам как целебный камень. Он не опозорит своих предков, кем бы они ни были.

Аркил вышел один перед строем. Как и все представители династии Химлингов, он был высок и крепко сложен, с длинными светлыми волосами до плеч. Рождённые Одинами, они были прирождёнными лидерами.

«Не нужно много слов. Они — франки, мы — англы. Они уже бежали от нас, и сделают это снова».

Аркил обнажил клинок. У Химлингов было множество знаменитых мечей. Это был Гайос, рычащий, вдвое моложе Одина и ответственный почти за столько же смертей.

«Последний бой, и мы сможем отправиться домой!»

Воины ударяли древками копий по щитам.

Очередь расступилась, пропуская Аркила. Когда он проходил мимо Старкада, ателинг похлопал его по плечу.

«Сердце и мужество, мальчик, сердце и мужество».

Франки были примерно в двухстах шагах от них. Из их рядов донеслось тихое гудение. Это было начало барритуса, боевой песни северян.

Подняв щиты, англы ответили тем же.

Обманчиво мягкий поначалу, барритус перешел в рев.

Отдаваясь эхом от деревянных досок, он заглушал голос франков. Барритус, являясь мерилом мужества, предсказывал исход.

В ста шагах от цели франки начали спускаться быстрее.

«Шилдбург!»

Передний ряд англов преклонил колени, наложив щиты друг на друга и уперев копья древками. Второй ряд поднял щиты, уперев их основаниями в выступы нижних. Старкад занес копье над Гутлафом. Образовалась боевая изгородь.

Вдохновлённые Всеотцом, звероподобные воины бросились вперёд, опережая франков. Другие, жаждущие поскорее закончить это испытание, последовали за ними. Гутлаф был прав. Их ряды раскалывались.

Древко копья Старкада было скользким в его руке. В груди было одновременно пусто и тесно.

Огромный франк бежал прямо на Старкада. В ярости воин сбросил доспехи. Слюна забрызгала его бороду.

Судьба часто щадит человека, если он храбр.

На холме франки первыми метнули копья. Старкад выставил щит, отклонив его от тела и отклонив снаряды. Наконечники копий с грохотом ударялись о деревянные доски, лязгали по металлическим доспехам. Крики и стоны боли свидетельствовали о том, что некоторым удалось пробиться.

Задние ряды англов бросились в атаку. Выглянув из-за края щита, Старкад увидел, как падают франки. Почти голый воин не был одним из них.

Сердце и мужество...

Франк бросился вперёд. Каким-то образом, извиваясь в воздухе, он уклонился от вытянутых копий. Он приземлился на щит Старкада. Отшатнувшись назад, почти упав на колени, Старкад выронил копьё. Обезумев, воин

Он вырывал щит, тыча по его краю мечом. Остриё царапнуло плечо кольчуги Старкада. Вес был сокрушительным, грохот — оглушительным.

Старкад попытался высвободить кинжал. Следующий удар пришелся по макушке шлема Старкада. Зрение затуманилось, звон удара оглушил его.

Старкад ударил снизу вверх. Острая, как бритва, сталь вонзилась в плоть. Старкад ударил ещё раз, три, четыре раза. Кровь щипала глаза, горячо текла по руке.

Старкад отбросил смертельно раненого мужчину в сторону.

Повсюду воины рубили, рубили, сцепившись в рычащих объятиях насилия. Склон перед ними, стена щитов англов, отступала назад.

Гутлаф остался один, все еще стоя на коленях, почти окруженный.

Старкад шагнул вперёд. Отбил щитом копьё слева и принял удар справа клинком.

Достигнув спины Гутлафа, он нанес удар через старика в сторону нападавших.

Невидимый удар обрушился на левую сторону шлема Старкада. Он отшатнулся в сторону. Издалека до него донесся торжествующий клич. Каким-то образом, на нетвердых ногах, он парировал ещё один удар. Это не могло кончиться добром.

Внезапно, с неожиданной для его возраста силой, Гутлаф рванулся вперёд. Прижавшись плечом к щиту, он отбросил вперёд стоявшего. Он едва успевал за ним, нанося удары в обе стороны. Двое франков упали в фонтане крови. Неумолимый Гутлаф продолжал атаковать. Щиты трещали, шлемы сгибались, кольчуги лопались. Франки отступали.

В битве наступает момент, когда одна из сторон понимает, что проиграла, когда разум и тело больше не могут выносить. Словно внезапный поток, бросая вызов природе, франки устремились через перевал.

Вон! Вон! Вон!

Традиционный боевой клич англов разнесся эхом по склонам холмов.

Старкад воткнул остриё меча в землю, опустился на колени и, измученный, вытер кровь с лица.

Неужели это его собственная боль? Голова болела так сильно, что было трудно думать.

Гутлаф поднял его на ноги и похлопал по спине.

«Ты хорошо сражаешься, — сказал старый воин, — как истинный Химлинг».

Старкад оттолкнул его и потянулся к рукояти.

Дикая, беззаботная радость битвы была в глазах Гутлафа.

«Почти так же хорошо, как твой отец!»

Это было уже слишком. В слепой ярости Старкад поднял клинок.

«Старкад, хватит!» Десятилетия командования придали голосу Аркила авторитет.

Старкад неохотно опустил клинок.

Аркил обратился к воинам: «Добейте их раненых, позаботьтесь о наших. Франки не вернутся – заберите золото у их павших». Ателинг понизил голос. «Старкад, на пару слов».

Лишь стража очага Аркила, дюжина воинов, поклявшихся никогда не покидать своего господина, стояла в стороне от разбойного грабежа. Ателинг жестом велел им остаться и увёл молодого эрла.

«Не будьте строги к старому Гутлафу».

Старкад не мог говорить.

«Он любит тебя как сына».

«Его слова позорят мою семью, Дом Вроснов».

«Это было сказано в качестве комплимента».

Старкад отвернулся. На другой стороне перевала люди, склонившись над землей, трудились, представляя собой кровавую пародию на жатву.

«Всю свою жизнь я слышала, как мужчины шепчутся, видела, как они улыбаются.

Всю свою жизнь я слышал то, что говорили о моей матери». Старкад был близок к слезам.

Аркил подошёл ближе и посмотрел Старкаду в глаза. Глаза у ателинга были тёмно-синие, с раскосыми уголками.

«Ты мой мужчина?»

«Я дал тебе клятву меча».

«Тогда послушай, что я скажу. Холен из Вроснов был хорошим человеком. Он воспитал тебя как своего сына. Ты не должен винить свою мать. Кадлин был молод, как и Дернхельм. Они собирались пожениться. Никто из нас не знал, что Дернхельма возьмут в заложники».

Старкад отступил назад, словно его ударили.

«Он бросил мою мать, оставил её беременной, как будто это было неважно. Это было просто ничтожество».

Аркил напрягся. «Помни, с кем ты разговариваешь.

Помните, Дернхельм — мой брат. Во многих отношениях он был лучшим из нас.

Голова Старкада закружилась от ярости, и он не обдумал свои слова.

«Если он приблизится к моему мечу, он умрет».

Аркил печально покачал головой. «Радость руки от удара кратковременна. Ужасно быть отцеубийцей».

Ателинг поднял руку, пресекая любые возражения. «Пришёл приказ от Постума. Мы должны идти в Галлию».

«Тогда мы едем домой?»

«Прежде чем мы отправимся в Бурдигалу, мы должны воспрепятствовать поставкам припасов в Галлиен с юга».

«Три года истекли».

«Третий год всё ещё идёт. Император держит своё слово. Мы сдержим клятву, данную Постуму».

OceanofPDF.com

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

КАВАЛЕРИЯ

OceanofPDF.com

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Лагерь перед Августодунумом

Июльские календы

ПЕРВЫЙ ОБЯЗАННОСТЬ - приносить жертвы богам и молить их даровать вам мысли, слова и дела, которые сделают ваше командование наиболее угодным богам и принесут вам, вашим друзьям и вашему городу наивысшую меру привязанности, славы и преимущества.

Баллиста, назначенный возглавить этот рейд на вражескую территорию, заимствовал труд Ксенофонта об обязанностях командира конницы из «A Studiis» Галлиена. В походе с императором, преданным культуре, правителя всегда сопровождал секретарь, чьей задачей было наблюдение за передвижной императорской библиотекой, были свои преимущества. Несомненно, в начале древнегреческого текста была мудрость. Ксенофонт, однако, не пренебрегал и более мирскими делами, как и Баллиста. Последние два дня он был занят смотром конных лучников из Эмесы. Сирийская лёгкая кавалерия была почти полностью укомплектована: четыреста восемьдесят три человека из пятисот двенадцати, которые должны были быть при знаменах. Их личное снаряжение и сбруя были в хорошем состоянии и чистыми. Не более дюжины лошадей нуждались в замене. Их новый командир, протектор Гераклиан, похоже, уже хорошо контролировал их.

Сомнительно, что то же самое можно было сказать о Третьем ала фракийцев. Они не произвели впечатления на Баллисту во время форсированного марша с гор к Везонтио. У Баллисты

По настоянию Солина, неэффективного командира, заменили. Это могло вызвать недовольство тех офицеров, которые были обязаны своим положением Солину. Их новый командир, галл по имени Луций Прокул, судя по всему, сделал блестящую карьеру в армии, но лично Баллиста его не знал. Какими бы ни были его способности, он ещё не успел добиться существенных улучшений.

Баллиста приказал выстроить тяжёлую кавалерию для смотра на равнине к востоку от Августодуна. Он спустился вместе с Луцием Прокулом и Гратом, префектом лагеря всей экспедиции. За ними на почтительном расстоянии следовали два младших офицера: главный оружейник отряда и его конюший.

Согласно инструкции, фракийцы построились в две пешие шеренги. Каждый всадник был в полном боевом снаряжении и стоял у головы своего коня. Кони были взнузданы, но седла лежали на земле, а кожа была снята, открывая вид на деревянные рамы. Издалека –

каждый эскадрон имел лошадей определенной масти – все вместе выглядело довольно великолепно.

«Третья Ала Фракийцев, сэр». В акценте Луция Прокула было что-то деревенское. «Триста семьдесят два человека со знаменами, восемьдесят четыре в отрыве, пятьдесят пропали без вести, шестеро погибли».

В любой кампании были бы потери и большое количество людей, отсутствовавших в знаменах по неизвестным причинам. Большинство из них были бы отставшими, хотя некоторые дезертировали.

«Какие обязанности требуют отсутствия восьмидесяти четырех солдат?»

«Согласно спискам, подписанным Солином, они находятся на различных должностях в зимних квартирах в Медиолане –

«Сбор лошадей, закупка фуража, охрана перекрестков, сопровождение сборщика налогов».

Луций Прокул ответил правильно, без намёка на извинения. Ущерб был нанесён задолго до того, как он принял командование. Любому опытному офицеру – Луцию Прокулу.

Что касается самого Баллисты, то было очевидно, что Третий Ала был насквозь коррумпирован. Солдаты подкупали своих начальников – центурионов в пехоте, декурионов здесь, в кавалерии, – чтобы получить отпуск под видом фиктивных командировок. Если сумма была достаточно велика, они могли никогда не появиться – в таком случае младший офицер мог получить и жалованье, и первоначальную взятку. Это был распространённый порок, который распространялся на любое формирование, если только командир не отличался честностью и активностью. Солин не был ни тем, ни другим.

«Когда мы вернемся, будут расследованы обстоятельства всех случаев несоблюдения стандартов».

Баллиста понимал, что скрытая угроза не внушит ему симпатии командиров эскадронов под его новым командованием, но важно было оставить свой след с самого начала. Восстановление дисциплины всегда было болезненным.

Баллиста указала оружейнику, что пора начинать осмотр.

«Солдат Малх, восьмилетняя служба, полуторное жалованье, не подвержен утомлению».

Солдат, о котором идет речь, выглядел старше восьми лет.

Это означало бы службу. Либо он поступил на службу гораздо позже обычного, либо переслужился.

«Вы когда-нибудь служили?»

«Нет, сэр».

'Сколько тебе лет?'

«Не могу точно сказать, сэр».

Взгляд Малха был хитрым и проницательным. Баллиста подозревал, что он, возможно, служил в другом отряде под другим названием, прежде чем дезертировать и вновь присоединиться к фракийцам. Каким бы ни было его прошлое, его оружие и доспехи были безупречны.

«Его ездовое животное?» — спросил Баллиста.

«Четырехлетняя лошадь, вороная, с белой мордой и передними конечностями, одобрена префектом Солином», — зачитал конюх свиток папируса.

«Проведите его».

Даже на шагу лошадь клевала ногу с белой отметиной. На рыси она хромала, как кошка.

Баллиста подняла переднюю ногу. Копыто было сломано.

«Непригоден для эксплуатации. Сделайте пометку о необходимости замены».

Конюх жонглировал свитком папируса, одновременно открывая дощечку для письма.

«Выделите одну черную запасную лошадь для первой эскадрильи, сэр».

«Один звуковой ремон, любого цвета», — сказал Баллиста.

«Сэр», — конюх не пытался скрыть своего неодобрения.

'Следующий.'

«Солдат Титус, четырнадцать лет службы, двойное жалованье, освобожден от утомления».

Снова снаряжение мужчины было начищено и сверкало, и на этот раз лошадь была здорова.

«Положите раму седла ему на спину. Нет, не туда, не до середины шеи».

«Чем дальше вперед сдвинуто седло, тем легче ехать», — сказал конюх.

«И тем быстрее она сломается, ведь весь вес приходится на передние ноги, — Баллиста повысил голос. — Все седла должны располагаться посередине спины, в центре движения лошади».

Даже в правильном месте, когда всадник садился на раму, было очевидно, что дуга луки стесняла холку, сжимая ее в верхней части.

«Седло слишком маленькое. Конюх, его нужно заменить на другое. Если в подразделении нет альтернативы, необходимо изготовить новое».

И так продолжалось всё утро и весь день. Оружие и доспехи воинов блестели от полировки. Однако кони и их сбруя были просто позором.

Лошади, которые были слишком старыми или слишком молодыми, были спалены или

У них были язвы, чесотка или ещё какие-нибудь лошадиные недуги. Сёдла с недостаточно высокой лукой, недостаточно поднятой вилкой или слишком низким сиденьем.

В середине дня к нам нагрянул незваный гость. Баллиста, одетый лишь в пропитанную потом тунику, осматривал конюшню.

Корень хвоста был стерт до крови из-за плохо подобранного крупа.

«А, Баллиста, вот ты где».

Ацилий Глабрион смотрел вниз с высокого, пышного каштана.

Он говорил так, словно обнаружил в одном из своих поместий симулирующего раба.

«Глабрио».

«Меня попросили вызвать вас на военный совет императора». Тон патриция подразумевал, что его задача была необычной и неприятной. «Один час. Вы могли бы принять ванну и переодеться».

Не дожидаясь ответа, Ацилий Глабрион развернул коня и поскакал прочь.

Скрывая раздражение, Баллиста повернулся к Луцию Прокулу и другим офицерам фракийцев.

«Запишите, на каком этапе проверки мы находимся. Завтра, с рассветом, снова выведите отряд на парад».

«Нужно ли присутствовать тем, кого мы уже видели?» — спросил конюх.

Весь отряд. Всем сегодня вечером оставаться в казармах. Пусть солдаты смазают всю кожаную амуницию.

Мы выедем в путь через два дня. Я хочу, чтобы ала была готова.

Луций Прокул отдавал приказы.

Баллиста вернулся вместе с префектом лагеря.

«Плохой результат, — сказал Грат. — Хороши на параде, но не в поле. Солин плохо ими управлял. Слишком много людей, невосприимчивых к усталости. Они могут стать проблемой, как и некоторые из декурионов. Этот конюх никуда не годится. Но…»

Большинство людей придут в себя. Им нужна твёрдая рука. Луций Прокул может воодушевить их на кампанию.

За те несколько дней, что они провели вместе, Гратус произвёл на Баллисту впечатление. Бывший центурион излучал спокойную компетентность. Баллиста прислушивался к мнению других старших офицеров.

Луций Прокул служил на многих должностях. Галл, как говорили, был известным ловеласом. Его родовые поместья находились на территории мятежников, и было хорошо известно, что его двоюродный брат командовал конной гвардией Постума.

Некоторые могли подумать, что его лояльность может быть поставлена под угрозу. Однако многие из людей Галлиена были склонны к плотским утехам, и многие имели родственные связи с противником. Двоюродный брат жены Баллисты был сенатором в совете галльского императора.

Ранее Гераклиан командовал конными отрядами Галлиена. Назначение в ряды эмесенских лучников было понижением в должности, которое могло быть неприятным. Но у Гераклиана был блестящий послужной список. Он сражался под командованием Галлиена при Медиолане и в Ретии. Полагаю, он исполнит свой долг.

Ложкой дёгтя в бочке мёда был Ацилий Глабрион. У Галлиена было больше старших офицеров, чем того требовал размер армии. Но зачем, чёрт возьми, этой небольшой кавалерийской экспедиции – меньше тысячи всадников – нужен был заместитель? Если Баллиста был выведен из строя или убит, командование могли взять на себя Гераклиан или Луций Прокул. Грат также был подходящим кандидатом. Если нужен был заместитель, почему это должен был быть Ацилий Глабрион?

Патриций ненавидел Баллисту. Он лелеял эту ненависть почти десять лет. Его брат погиб при осаде Ареты. Ацилий Глабрион был убеждён, что Баллиста сбежал, бросив его на произвол судьбы. Это было извращением истины.

Баллиста вспомнила пыльный город на берегу Евфрата.

Брат был пьян и отказался выполнять прямое командование. Баллиста отстранил его от командования и заключил под домашний арест до решения военного трибунала. В ту ночь

Персы проникли за стены. Брат Ацилия Глабриона, преклонив колено в пыли, вызвался сражаться вместе с Баллистой в качестве рядового. Когда стало очевидно, что город не спасти, они попытались сбежать. Персы настигали их. Брат Ацилия Глабриона вызвался обороняться, предоставив другим свободу. Баллиста помнил его последние слова: «Тебе нет дела до патрициев, но я покажу тебе, как погибнет один из Ацилиев Глабрионов».

На совести Баллисты лежало многое: сделанное и не сделанное, нарушенные клятвы.

Смерть брата Ацилия Глабриона не была одной из них.

Они приближались к палаткам. Гратус попрощался с Баллистой.

Присутствие Ацилия Глабриона было бы неприятно, но это не должно было быть чем-то большим. Со времён Ареты он служил под командованием Баллисты на востоке. Они разбили персов при Цирцезии, пусть даже безрассудная атака патриция и лишила их части плодов победы. Эта экспедиция была совсем не такой отчаянной. Тихая поездка по галльской сельской местности, перехват безоружных обозных повозок, уговоры или запугивания местных жителей вернуть себе лояльность Галлиену. Возможно, беспокоиться было не о чём.

Неожиданно мысли Баллисты обратились к чему-то еще тревожному: гибели сенатора Нуммия Фаустиниана и преторианца во время набега на лагерь.

Все решили, что их убили люди Постума.

За исключением того, что налетчики проникли только на север лагеря, а трупы были найдены на юге.

Кто-то воспользовался беспорядками, чтобы свести старые счеты?

Баллиста выбросил неприятную мысль из головы и пошел мыться.

OceanofPDF.com

ГЛАВА ТРИНАДЦАТЬ

Дорога в Лугдунум

Двенадцать дней до июльских ид

БАЛЛИСТА ПРИКАЗАЛ КОЛОННЕ разбить лагерь. В миле от небольшого городка Кабилоннум у дороги раскинулся широкий луг, а за ним – лес…

идеальная местность для ночлега кавалерии во время похода.

Баллиста спешился и наблюдал, как они начинают разбивать лагерь.

Они выехали не рано. Второй час дня уже прошёл, когда они покинули Августодунум. Первые две мили они вели лошадей лёгким шагом.

Эмесенские конные лучники продвигались спокойно, но в рядах Третьего фракийского отряда сразу же возникло замешательство. Баллиста носился взад и вперёд по строю, отделяя скачущих кобыл от жеребцов, отправляя животных, которые кусались или лягались, в тыл эскадронов.

На первом привале кавалеристы сняли удила с коней, напоили их и подтянули подпруги. Эмесенцы без предупреждения проверили копыта своих лошадей. Солдатам обоих отрядов напомнили, что у них всего четверть часа, чтобы позаботиться о животных и справить нужду. По какой-то причине солдаты редко пользовались этой возможностью. Просьбы о разрешении высадиться и присесть были настоящим проклятием для кавалерии на марше.

После этого они переходили с шага на рысь, делая короткую остановку каждый час и более длительную паузу в

Полдень. В двух случаях, когда Баллиста приказывал им спешиться и идти пешком, раздавался ропот как со стороны сирийцев, так и со стороны фракийцев. Они ничего плохого не сделали – водить лошадей пешком было наказанием за пьянство или неподчинение. Баллиста делал вид, что ничего не слышит. Казалось бы, конные воины должны были оценить преимущества. К ногам вернулась чувствительность, их кони получили немного воздуха и на какое-то время сбросили вес. Вопреки мнению горожан, степные кочевники, если у них не было запасных лошадей, часто шли пешком без жалоб. Но кавалеристы не славились ни предусмотрительностью, ни состраданием ни к своим животным, ни к чему-либо ещё.

Баллиста потянулся, расслабив шею.

«Ты не можешь быть уставшим», — сказал Максимус. «Мы за весь день прошли едва ли двадцать миль».

«Я старею».

«Становятся мягкими, как эти оправдания для солдат».

«Пока что дела у них идут не так уж плохо».

Не так уж плохо, но было слишком много шума –

Ругань и проклятия – с обеих сторон, так как конные ряды были расставлены. Насколько позволяла численность, каждый эскадрон должен был быть выстроен на ночь в ряды по шестнадцать лошадей в ширину и по две в глубину, с достаточными интервалами между рядами.

Понимая, что об их лошадях нужно позаботиться прежде, чем об них самих, двое мужчин из каждого контуберния из восьми человек отправились собирать фураж. Расседлать и почистить лошадей им предстояло товарищам по столу.

«Оставьте одеяла, пока они остынут», — приказ Баллисты прорезал общий гвалт. «Дайте им немного воды, пока их обтирают, а потом покормите».

Ацилий Глабрион проскакал мимо на своём большом гнедом. Патриций проигнорировал своего командира и не обратил внимания на людей. Справедливости ради, второй по рангу офицер в экспедиции ничего не должен был делать, если ему не дали особых указаний. Баллиста не отдавал ему никаких приказов.

В тенистом уголке луга устанавливали большой шатер. Удивительно, как Ацилий Глабрион сумел перевезти столь сложную конструкцию, учитывая, что Баллиста ограничил каждого старшего офицера, включая его самого, всего тремя верховыми лошадьми и четырьмя вьючными мулами. Ограничение соблюдалось неукоснительно. Баллиста не удивился.

За несколько лет до этого, отправляясь в поход на Восток, он запретил офицерам перевозить личные вещи в повозках.

Приказ был проигнорирован. Баллиста сжёг машины нарушителей вместе с их содержимым. Ацилий Глабрион был среди тех, кто лишился своего имущества. Подобную историю рассказывали и пересказывали по всей армии.

Это воспоминание не доставило Баллисте особого удовольствия. Он был пьян, когда сжигал повозки. Он даже не был уверен, что это была его идея. Неприязнь Ацилия Глабриона к нему была не напрасной. Присутствие патриция вряд ли способствовало гладкому ходу экспедиции.

«Эй, — крикнул Баллиста, — что ты делаешь с этой соломинкой?»

Держа в руке пучок, занесенный в воздух, фракийский воин ничего не сказал, но выглядел он совершенно подавленным.

«Лошади мокрые. Их нужно высушить».

Появился конюший Третьего. Глаза его были налиты кровью. Возможно, это была пыль от дневного перехода, но от него пахло перегаром.

«Не мокрые, как будто перешли реку вброд», — сказал Баллиста. «Дождя нет. Только немного пота. Работа не нужна. Потрите их щётками».

«Их шерсть будет выглядеть лучше, если сначала использовать солому».

«Их внешний вид вызывает меньше беспокойства, чем их благополучие».

«В Третьем легионе мы так не поступаем», — резко ответил конюх. «Префект Солин всегда нас хорошо готовил. Достойны императорского смотра, как он любил говорить».

«Солин ушел», — подошел Луций Прокул. «Третий теперь мой. Ты сделаешь, как велит полководец».

Конюх хмыкнул и ускакал. Баллиста был уверен, что услышал что-то о трахающихся галлах и варварах. Походка у него была неровная; вполне возможно, он был пьян.

«Нет, не так!» — Баллиста шагнул вперёд и взял у солдата щётку. «Встань подальше от лошади, обопрись на щётку, вот так».

Солдат отступил назад, его поведение говорило о том, что весь мир несправедлив.

«Расчесывайте шерсть только в том случае, если она покрыта грязью.

В противном случае всегда следуйте направлению роста волос. Сначала шея, затем двигайтесь вниз.

Эмесенцы открыто смеялись над поражением фракийца. Некоторые даже выкрикивали комментарии на родном языке.

«Тишина в рядах!» — взревел Гераклиан.

Можно было предположить, что их префект не знал сирийского языка. Ираклиан разгневался бы ещё больше, если бы понял, что было сказано.

Баллиста посмотрела туда, где стоял обоз. Печальным свидетельством было то, что погонщики мулов под командованием Гратуса контролировали ситуацию лучше, чем любая из этих групп солдат.

Экспедиция, в которой два старших офицера едва могли заставить себя произнести хотя бы одно вежливое слово, конюх Третьего полка был неуклюжим пьяницей, солдаты под его началом не были готовы к походу, а солдаты каждого отряда испытывали глубокую неприязнь к солдатам другого, была неблагоприятной.