Падение с Земли

Блок 1

— В ответ на запрос по коду «подъем». Кибероболочки в рабочем режиме. Состояние боевой готовности подтверждаю. «Штопор».

— База разрешает сброс. Будь готов, «Штопор». Через минуту начинаю отсчет времени сброса.

На поверхности боевой горы каплями проступили колесницы второго звена. Начинкой шестой машины был Виктор К123, капитан.

На главном экране переливается, дышит, ворчит айкон. После многих лет дрессировки он к тому же засел у тебя в башке. Он — звуко-объемно-цветовой портрет твоих кибернетических оболочек. Наружностью он смахивает на дракона, если еще точнее, на жареного цыпленка. Айкон — твое подобие, твой несколько искаженный образ, и он соединяет органы твоего тела с бортовыми системами колесницы. Вот захотел ты двинуться с места, рвануться вперед — выдаешь волевой импульс своим ногам. И проскакивает тогда разряд в плазме твоей крови, считывается прилипшим к запястью биоинтерфейсом и в виде нормального электрического сигнала торопится дальше по бортовым цепям управления — напрягать двигатели. Это надо понимать так, что вместо ног будет работать мотор. И айкон тут же задрыгает лапками, показывая, что команда исполнена. Все, совершил ты мыследействие, или, на летном жаргоне, — пустил ангела.

— Два, один, ноль, сброс… — Мелкое дрожание колесницы стало жесткой тряской. Инерционный кулак продавил лоб и грудь. К123 краем глаза полюбовался видом сзади. Гора-матка «Гевура» из материка, летучего монстра превращалась в точку, съеживаясь, как проколотый воздушный шарик. Дракончик айкон пошевелил левым ушком — значит, начальство просится на связь.

— Пятый и шестой борта. Вертикальный курс — минус пятьдесят, горизонтальный — триста десять. Нюхайте воздух, чтобы кто-нибудь из мертвой зоны к вам не подсел, — передал командир звена Питер К201. Шестым считался Виктор К123, пятым — его ведомый Митя Самойлов.

— Вижу плутонов в секторе А-31, — сообщил девятый, который забрался выше всех от нулевой плоскости. — Двенадцать блюд. Через три минуты они рухнут на нас, как с верхней полки, так что доставайте ложки.

— Шестой и пятый, пока не встревайте, не мешайте никому, — грозно предупредил командир звена. — Но глядеть пронзительно. Тех гадов, что проскочат на ваш уровень, бить, пока не покраснеют.

— Обидим, не сомневайтесь, — загудел Самойлов и переключился на Виктора К123. — Эй, инкубаторский, ну что ты прилип ко мне, отвали, пожалуйста. Из-за этой кочегарки, которую ты называешь своей колесницей, у меня уже усы обгорели.

Любит этот Митек клюнуть. У него фамилия есть, а у меня — номер. Большинству обфамиленных граждан больше нечем гордиться. Ну, есть у тебя законные батька с мамкой, и заткнись, потому что тебе не повезло. Меня, номерного, по науке сделали, через евгенический отбор. Ученые старались, подбирая родительские гаметы по генным банкам, чтобы я такой суперменистый вышел. Хоть, на выставку, под стекло. Поэтому обфамиленные на нас никогда стенка на стенку не прут. Разве что подпустят немного вони из-за угла, и то, если у номерного руки заняты. Все с детского сада знают: когда «номерки» соберутся кодлой и начнут грубить делом — «афиши» драить, — нянечки долго будут красную юшку протирать. Недаром инкубаторские бьют процентом в летном составе и вообще подавляют числом в военной касте. Но если Митя Самойлов пролез в касту «кшатриев», значит, он содержательнее, чем кажется на первый взгляд. Значит, он не из тех барабулек, которые на призыв «победа или смерть» отвечают: нам желательно так, чтоб меньше мучиться. Живет себе Митя цивилизованно на государственных харчах, казенном удовольствии. А мог бы в лавчонке приторговывать или паяльником в носу ковырять. Нормированный рабочий день, цветы в горшочках, рыбки в банках, отели с видом на красивый пейзаж Меркурия, межзвездные ляди в невесомости, прыжки в размалеванных пещерах Луны, песчаные гонки на Марсе, танцы на Венере, круговые медитации в открытом космосе, причастия в церкви, намазы в мечети, шаббаты в синагоге, движимое и недвижимое имущество, тугая пачка — кредиток в кармане, которую приятно пощупать. Но между Митькой и такими делами сто световых лет и черная дыра в придачу. Точь-в-точь, как у меня. Мы будем бегать под бодрые песни по коридорам «Гевуры», похожим на кишечник барана. Будем слушать проповеди на вольные темы хриплого жлоба Питера К201. Будем смотреть прямо в страшную морду богинюшки войны. Это вам не Афродита. Так же как и солдатки из Женской смертоносной эскадрильи. Когда они возвращаются на свою базу «Фурия-1», можно подловить их и оказать половое уважение. Только еще надо успешную стыковку произвести. Горе тебе, если борта им пошкрябаешь, накажут из импульсника. Снисходительно, конечно, лишь чуть-чуть обжарят.

— Шестой борт, ты полюбуйся, как художник, что творится, — проник в аудиоканал Митька, — какой пленэр. Фейерверк, стопроцентное упоение боем, драка Зевса с Юпитером.

Там, наверху, колорит быстро стал насыщенным, огненная полоса замазала четыре ближайшие к плутонам колесницы. Ангел зоркости покрутился по спектру. Высмотренные им машины второго звена сновали, будто мухи, по которым бьют газетой.

— Сегодня зловреды-плутоны впечатляют даже меня. Что там у них в брюхе? Море огня? — откликнулся на «красоту» Самойлов.

— Известно, Митя, что у тебя в брюхе отдыхают две сардельки.

— Не звенеть, уроды, — влез грубый голос. — Мозги — это у какой-нибудь мышки в зоопарке, а не у вас. Чтоб я больше не слышал вашего дуэта, а то обоим сделаю очень, больно.

Митя сразу заткнулся. Страх перед начальством заменяет в вооруженных силах страх Господень. Тем более, майор К201 был человек с характером, причем говнистым.

Первый и второй упорхнули в пекло, потом и командир звена со своим ведомым. Значит, с двумя или даже четырьмя нашими машинами связь потеряна. Нет с раем надежной связи. Еще двое взмыли. Как поддержать — непонятно, даже торпедой можно своему товарищу между рог вклеить.

Сияющая завеса опускалась вниз и, подмораживаясь, становилась непроницаемым косматым туманом. Звено колесниц вроде как переваривалось в брюхе огромного волосана, обожающего игру в желудке. А потом космы немного разлетелись, и оголились четыре плутона, причем на пути у них был только К123 и его ведомый. Плутоны расходились просторным ромбом, чтобы взять колесницы в клещи для удобства расстрела. Айкон ощетинился — значит, враги корябали вредным колючим взглядом машину капитана К123, выискивая, куда бы врезать.

— Выскочить за дверь не успеем, — гавкнул К123 Самойлову, — будем выверчиваться вверх от нулевой плоскости.

Но на айкон уже посыпались снежинки, которые К123 видел в какой-то книжке. Пилот поймал одну «снежинку» искателем. Так и есть, на дружескую беседу с замечательным человеком торопились толпой почитателей бомбы с пассивным гравинаведением.

— Пятый, ну-ка сунь торпедой по моему курсу, только на пару секторов выше. Не ошибись, иначе мне крупно не повезет.

Самойлов не сплоховал, «толпа» расплескалась, как кастрюля с супом. Колесница только пару раз вздрогнула, когда ошметки долетели до нее.

К123 вывел машину прямо под желтое брюхо одного из бродяг-плутонов, и огненный ангел включил импульсники. Вспомогательные экраны показали с замедлениями, как пузо плутона разверзлось, оттуда полетели жидкие потроха и он превратился в гейзер. Тут с картинки локатора пропало еще одно пятнышко.

— Пятый, рассказывай, не молчи, — всполошился Виктор К123.

— Я все время рассказываю, да наверное, на глухонемом языке. Угостил одною комарика между ребер, а потом вообще поджарил. Абзац товарищу комару, — похвастал Митя.

За трех заваленных плутонов выдают орден и, что еще ценнее, доппаек. Во время последней церемонии главкогор в лампасах сказал Виктору:

— Как хорошо, что вы у нас есть.

— А если меня не будет? — пошутил пилот.

— Тоже хорошо, — благодушно ответил большой начальник. И он был прав. Если ты принадлежишь к касте «кшатриев», то считаешься «божественным ветром» и входишь в список лиц, подлежащих официальному поминовению после еврей «безвременной кончины». Там много приятного скажут про тебя, будут салют, водка, закуска… Виктор К123 посещал такие вечеринки и ему понравилось.

К123 закончил набор высоты обратным разворотом и оказался над плутонами. Их было всего два, но они крепко занимались Самойловым. Один пикировал, а другой заходил в лоб. С этим, по идее, Митька должен сладить сам, а вот пикировщика надо прихлопнуть. Капитан послал ангела копья, отчего дракончик-айкон украсился рожками. Затем взял на себя наведение торпед. Вот уже плутон поглядел на него в упор и, хоть не было у тупорылого глаз, но ненависть почувствовалась. Но тут вокруг плутона распустился белым тюльпаном плазменный защитный вихрь. Сыграл ангел огня, стали торпеды ярко голубыми бульбами, а плутону хоть хны — цел, доволен. Значит, гад все же сбил прицел плазменным выхлопом из своей задницы. Расточительный жест, хватит ли ему теперь энергии на обратный путь-дорогу? А плутон, не думая о родных краях, шарахнул из своего импульсника и снес у Самойлова хвост.

— Пятый, ты как?

— Наслаждаюсь остротой момента. Мой броневик не хочет слушаться баранки, — ответил задыхающийся Митькин голос. — Но этого таранщика я заколочу в гроб. Остальные плутоны — уже твоя пайка, ешь ее на здоровье.

К123 увидел, как Митькину колесницу жрет с хвоста пламя, но он еще держится на курсе, еще садит из импульсника.

— Как я ему в пятак, культурненько! — громыхнул Митька.

У плутона расщеплялся, становился аленьким цветочком нос. Тут К123 сообразил, что уперся взглядом в экран с режимом замедления. А Митя Самойлов остался живым-веселым уже только у него в голове. На другом экране два сияющих шара слиплись в один и разлетелись рваными клочьями. Погубитель Мити вертляво улепетывал, но вовсе не в глубины космоса, откуда явился. Он будто собирался свалиться на Землю. Терять его из виду не стоило. Ведь покойник-командир четко обрисовал задачу — размазать всех, кто попытается прорваться к Шарику — так и прохрипел на инструктаже. Ну, не смешно ли — космическим поселенцам проявлять трогательную заботу о куске грязи по имени Земля, который предал их дважды?

А кто такие плутоны? Гуманоиды, звероиды, кибероиды? Их колесницы и боевые горы на внешность мало отличаются от наших. Никто из них живьем или трупом к нам в руки еще не попадался, пощады не просил, не катапультировался из разбитых машин. Иной раз такое впечатление создается, что сами с собой воюем. Одно лишь известно наверняка: применять автоматические боевые средства против них — ни-зя! Быстро и больно аукнется.

Да вообще нигде полную автоматику использовать нельзя, а то поплачешь горючими слезами. Плутоны ловкие, что твой глист, пролезут в любую кибернетическую оболочку, и жизнь тебе вначале медом покажется. Исполнительность и четкость у киберсистемы станут невозможные. Ты, главное, не лезь в нее со своими проверками и контрольками, а сиди, радостный, поплевывай в экраны. Но если сунешься, тут угнездившийся в ней плутон кончает любезничать и показывает жуткую харю: сбой за сбоем, аварии, катастрофы, всего нахлебаешься.

Когда наконец прояснилось, где причина, где следствие, то настал черед кибероболочкам подвергнуться мучительной санации. После проверок пристегнули их к человеку, чтобы тот самостоятельно принимал все решения. Для того и айкон был придуман. Правда, в итоге из человека получился безропотный трудящийся орган вроде гипофиза.

Но едва мы стали заниматься санацией, плутоны поперли на нас в открытую, рубя всех встречных-поперечных в крошку. Мы даже поначалу растерялись, во многих наших поселениях от граждан один порошок зубной остался. Мы к Земле: защити, дескать, мать! А Земля нам кукиш — вы такие, дескать, разэтакие, на научно-технический прогресс замахнулись! Не поверил Шарик, посчитал, что космические поселения, под предлогом каких-то дурацких нептунов-плутонов, хотят разжиться пушками вместо масла и трахать друг друга за милую душу. Или вообще ударить в мать, в Землю родную. Шарик нам ни пушек, ни масла, вообще фаллос показал, когда утащил флотилию боевых катеров с лунной базы Кузьмабург. Тут же плутоны под сурдинку несколько звеньев колесниц заколдовали и увели с фобосской базы. Тогда мы от Шарика и отломились. Земля, правда, забила в барабан и отобрала свои орбитальные станции. Несколько наших ребят, угодивших в плен, отвели в «холодную» за здорово живешь. Ну и мы в ответном слове принялись тюкать их челноки-шаттлы, раз — и нет птички. В конце концов тайные послы сторон состыковались где-то, выпили, закусили и подписали замирение.

Заимели мы свое бытие, хреновое, конечно. Да и какое бытие вам достанется, если на десять пестиков одна тычинка. Если же вычесть звероподобных спортсменок, оголтелых солдаток и ученых мумий, у которых жизнь теплится только в районе мозга, то одна сочная бабель на двадцать балбесов приходится. Хоть в очередь становись, хоть лезь с толпой. Какая тут моральная арифметика начинается, всем понятно. Таких дорогих, прямо скажем, золотых лядей, как в нашей Космике, в целой Вселенной не сыскать. Какое может быть житие, если мы все время только по тропе войны бродим, одна рука томагавком машет, другая придерживает собственный скальп. Мы, конечно, ‘односторонние, тоталитарные; человечьи души у нас за пучок пятачок, да и то в базарный день. Но никто этого не скрывает, наоборот, похваляются, поэтому у нас самый передовой реакционный режим. Еще бы, чем нас попрекнешь? Если все пальцы сжаты в кулак, то этим кулаком на пианино не поиграешь, василек не намалюешь, даже ногти не отрастишь — им только бить можно. Зато мы себя за правдивость уважаем, зато нам для радости мало требуется, особенно «спичкам» из породы бойцов. Раз в квартал выдают трусы и носки, раз в год башмаки, которые можно обменять на пиво, если предыдущую пару расходовал экономно. Чем не повод для веселья, когда узнаешь, что в твоем комбинезоне уже щеголяли двое-трое мертвецов? Их бирочки остались, и ты будь аккуратен, чтоб твоя не последней украсила это ожерелье. На нашу утилизацию приятно посмотреть. Если скопытился на базе, то как следует поможешь согражданам. Лекарств из тебя понаделают и органы заберут на пересадку. Кое-что пойдет на мыло, кое-что на клей, и на удобрение для оранжерей. Жирком твоим баньку натопят, в которой будут париться твои друзья-товарищи, вернувшиеся с задания. Остальное сгодится на спирт — тоже в радость кому-то. Ну, а если в безвоздушном пространстве хана улыбнется, то станешь космическим газом, тем самым, из которого новые звезды получаются.

И самое интересное, как ни старались светлые головы сочинить что-нибудь светлое, украшающее быт и работу, выходило у них только темное. Ничего не попишешь, живем на небе, значит, всего в обрез. Кроме знаний, конечно. Этого добра завались, хоть носом ешь, оттого земляне у нас его стянуть пытаются —. у них там вроде мозги похудели. Мы землянских агентов время от времени публично аннигилируем, чтоб другим неповадно было. Симпатичная казнь, сам не отказался бы, но помогает плохо. Эх, будь у меня родня, может, и присоветовали бы мне в ученые идти, которым положено думать да гадать день-деньской с карамелькой во рту. Или в техники — снимать хрустящую пенку из кредиток со своей мастеровитости. А так я стал бабочкой-однодневкой, как выражаются про нас низшие касты. Родился, набрал веса по-быстрому, укусил, испекся. Бойцы нужны, поэтому инкубаторы жужжат, работают. Земляне у нас продукты ума тащат, а наши спецы-евгеники продукты половых органов воруют в земных городах и весях: яйцеклетки да живчиков. Это имущество у нас сильно мутировавшее из-за злых космических ветров, отчего из эмбриончиков могут произрасти динозавры вместо героев-космонавтов. Да и генофонд, увы, ограниченный.

А плутон в самом деле собирается припопиться к Земле, мчится урод к уродам. Высота двести восемьдесят километров, а с двухсот начинает работать по-черному противокосмическая оборона землян, забивать нашего брата без особых церемоний. Ну что за приказ такой — не пускать плутонов к землянам на свидание. И те, и другие — ворье, и повадки у них одинаковые: мы напридумываем всяких хитрых хреновин, а они сопрут. Даже если у них синтез культур случится — Космика ничего не потеряет сверх обычного.

Неужто мы землян оберегаем и чтим прямо по-сыновьи за импортируемые от них половые клетки? Да уж давно можно было набрать полные баки этих самых зигот, и прости-прощай, Земля-мама. Или же мы все-таки боимся, что Шарик, скрестившись с плутонами, родит не какое-нибудь мелкое дрянцо, а масштабную угрозу?

Митька намедни травил мне про своего дядьку двоюродного, который такой важный член совета касты, что ему дозволено для развлечения даже секретаршу иметь. В частности, передал Самойлов дядькины слова, что один наш подлый гад-изменник спустил землянам рецепт приготовления искусственной крови. А это не простой кровезаменитель. Накачаешь такой жижей любого умника, и он мигом превращается в заводного пупсика. Правда, дядька подробности не разжевал, да и Митька, дружок мой откоптивший, особо не врубился. Мол, чтоб эта кровь парашная пригодилась на полную катушку, землянам надобно еще кое-какое оборудование из нашей небесной империи свистнуть. А при нынешнем жестком контроле серьезное воровское дело без плутонов не обойдется. Может, мой птенчик так на Землю тянется, потому что с важным товаром.

Высота двести двадцать, внизу — море по кличке Средиземное. Пора урку-плутона купать. Не спать, ангел копья! Одолжи торпеду товарищу. Но плутон пустил задом белый плазменный вихрь и опять уцелел. Прыть, впрочем, у него уже не та. Отпрыгался, вонючкин. Высота — двести, внизу — солнечная Испания. И тут, как и полагается, крик-ор по аудиоканалу.

— Внимание, нарушитель. К вам обращается пятое генеральное командование сил противокосмической обороны. Немедленно покиньте наше внутреннее воздушное пространство. Иначе вы будете уничтожены без дополнительных предупреждений.

— Как же, уничтожен. Разбежался, кабальеро. Прямая кишка у тебя во внутреннем пространстве.

Но пора было обратиться к узлу секретных инструкций, печально известному как «совесть». Этот узел, если надо, выйдет на спецсвязь с «Гевурой» и уточнит задание. Двадцать секунд «совесть» мучилась и наконец шепнула: «Противник подлежит безусловной ликвидации». Гора дает добро. Теперь уж любовный треугольник получается: ПКО хочет приголубить Виктора К123, тот в свою очередь не в силах не приставать к прекрасной плутонянке.

Высота — сто восемьдесят, до плутона двадцать. Земляне не зря дрейфят, пальни колесница из бортового оружия где-нибудь над городом, и получится вместо квартала с домами отличное поле. Таков уж эффект выжигания атмосферы. Еще один интеллигентный плевок ангела копья — торпеда пошла по траектории сходящейся спирали. Когда берешь ее управление на себя, такое впечатление, что ловишь муху стаканом. А вот и хвостик плутона, в прошлом неприятный, а теперь столь беззащитный. Все, не удрать орлику из сетки наведения, самое ему время околевать.

Сочувствую горю, плачу, но задница у него отвалилась. И последним аккордом надо бы размазать его из импульсника — для красоты, чтоб заря кровавой была.

У айкона начинает мигать умный проницательный глаз. Так, что у нас на экране автоискателя? Здесь у нас шуба падает. Этакая «шуба» согреет хорошо, мало не покажется. С платформы-соленоида, высота так двести десять, швырнули, недолго думая, кучу болванок. Это на ПКО похоже, болваны кидают болванки. А если своим же землянам по голове? Ладно, беседа с плутоном слишком затянулась, будем прощаться. Ангел огня раскурочил его в один момент, злыдень даже не особенно полыхнул, видимо, двигатели были выключены. Ангел скорости уже вздрючивал колесницу, все соки организма поплыли к спинке кресла, но Виктор К123 еще профессионально полюбовался кадрами, где разваливается брат мусью. Ну-ка, замри, мгновенье! Ага, перед тем, как все хозяйство разлетелось окончательно, из плутона выскочил небольшой черный контейнер. Приглянемся — да это ж яичко сантиметров на двадцать! Снесла-таки пташка. Неужели кто-то живой катапультировался? Тогда, выходит, противнички у Космики аховые, размером не больше краба или воробья.

И тут «шуба» припечатала его. Словно кретинистый великан ударил наотмашь ладонью, дробя позвонки. Виктор К123 больше ничего не видел, кроме айкона, покрывающегося темными пятнами, визжащего, словно от боли, сминаемого, как шоколадная обертка. А автопилот, «второе я», еще комментировал агонию занудным голосом: «Повреждение сопла… неуправляемый выход струи… дисфункция главного двигателя… главный двигатель не контролируется процессором… температура в активной зоне подходит к критической точке… отказ узла ближнего наблюдения… экраны обзоров отключены… возможен взрыв главного двигателя… с достаточной вероятностью взрыв произойдет в ближайшую минуту…» Последний вопрос узлу секретных инструкций: «катапультироваться или пропадать вместе с машиной?» Пятнадцать секунд «совесть» прикидывала, может, совещалась с «Гевурой»: кому нужно продолжение его жизни, остается ли он в списках? И вот большой палец направлен вверх, жить будем, гореть синим пламенем не требуется, блокировка катапульты снята.

К123 вылетел из колесницы, которая через секунду лопнула под ним. Ощущения были, как у мухи, путешествующей над взрывающейся гранатой. А потом был еще затяжной прыжок, «совесть» давала последние ЦУ перед тем, как самоперегореть.

Место посадки и адаптации — деревня Пустомержа, координаты такие-то. Улица такая, дом такой — место проживания Виктора Васильевича Лучкина.

Положительные свойства этого землянина — во-первых, он однояйцевый близнец Виктора К123, коэффициент сходства 0.85; во-вторых, В. В. Лучкин, ныне отсутствуя в Пустомерже, калымит в городе Анадырь. Надлежит использовать сходство для обмана окружающих, допустимо применение психотропных средств.

Содержимое контейнера, вылетевшего из плутона и попавшего на поверхность Земли, с вероятностью 0.7 — мощный биоинтерфейс, он же суперБИ, устройство широкоспектрального обмена информацией между человеческим организмом и кибероболочками.

Задание К123: изъять или уничтожить суперБИ. Обратить особое внимание на то, чтобы суперБИ не попал к сотрудникам Службы Санации Систем или Центра Киберологических Исследований. Для К123 в такой-то день в район с координатами такими-то будет спущен беспилотный аппарат. На борту возможно получение дополнительных инструкций. Гора желает всех благ. «Совесть», сделав доброе дело, самостоятельно сгорела.

Капсула с К123 бодро заглатывала радарные волны и оставалась незаметной для ПКО. Пятое генеральное командование занесло в журнал с грифом «секретно» сведения об уничтожении высоколетящей цели. Ввиду отсутствия ущерба на Земле, эта запись могла всплыть лишь по получению протеста от Космики через спецкомитет ООН.

Тем временем контейнер, сброшенный плутоном, завис над шоссе в одной из южноевропейских стран и принялся считывать магнитные транзит-карты на бортах автотрейлеров. Наконец он выбрал нужную карточку и прилепился к днищу машины, следующей на восток Европы.

А капсула уже глубоко проникла в земные сумерки. КПЗ включил маневровые двигатели и с помощью маленького айкона на крохотном экранчике вышел в район посадки. Там он выпустил парашют и стал планировать, выбирая место, где легче спрятаться.

На Земле его встретила ночь в лесу. Ночь пришлась ему по вкусу, потому что новая обстановка была не слишком заметна, да и Космос рядом, хотя уже как бы за занавеской. Для начала К123 раскурочил спускаемое кресло, добавил к обломкам свой скафандр, парашют и сжег все это барахло спецзарядом. При нем остался только комбинезон и аптечка. Он сделал себе несколько уколов для повышения иммунитета к земным хворям. Потом кое-как устроился на корнях большого дерева — похожее он видел в ботаническом саду на Венере. Дал себе установку: спать три с половиной часа. Он впервые заснул в естественной среде, которая оказалась к тому же и агрессивной. Через час, презирая все установки, его разбудили комары и муравьи, о которых он был информирован, и еще какие-то неизвестные ему мелкие насекомые. Он застегнул свой капюшон на все застежки, хлебнул из фляжки сорокапроцентного спирта, положил голову в капюшон и дал себе еще более жесткую установку — спать два часа. Однако, когда продрал глаза, заметил, что установка опять не сработала. Наступил уже земной полдень.

Пока Виктор К123 добирался от леса до поселка, новые ощущения нападали на него, давили, душили — все, без исключения, из породы самых мерзких. Никак их было не унять. То, что видел глаз, слышало ухо и нюхал нос, было чужое и одновременно знакомое, а также глупое. Особенно ему не понравилось, что энергия пропадает зазря в воздушной толще, ветер дует без толку, растения растут как попало, заслоняя друг от друга свет, птицы снуют внаглую повсюду и наверняка мешают воздушному транспорту.

От самой Пустомержи разило уже беспредельной дуростью. Дома — просто кучи грязных досок и кирпичей, брошенных на землю абы как, столбы сваливаются набок, повсеместно ямы с дерьмом, видимо, местное достояние. Кругом ржавеют, гниют и по-всякому разлагаются остатки и останки. Покойников, как бесполезный мусор, загоняют на два метра в землю! Пилота даже затошнило, очень захотелось, чтобы на землян свалилась комета или метеорит поувесистей. Наконец, Виктор К123 мысленно превратил Землю в красивый ледяной шар, облегченно вздохнул и смог отыскать нужный ему дом. «Нет, это много лучше, чем яма с дерьмом», — утешил он себя и приступил к осмотру строения. Два окна заколочены крест-накрест досками, остальные разбиты. Зажав нос, он заглянул внутрь. Звенели мухи и осы, этих насекомых он опознал без труда, вспомнив посещение зоопарка. Раздвигая половицы, пробивалась трава, там и сям располагались экскременты. «Ага, вот он, главный способ, которым жители Земли метят свою территорию». Дядя Витя представил себе своего брата, обитателя такого дома, и ему впервые стало жутко.

— Витька, ты, что ль… Витя, это ты? Скажи хоть, — раздался голос, похожий на скрип калитки.

Из-за забора, похожего на челюсть акулы, выглядывало существо, с головой, замотанной в кусок ткани. Существо двуногое. На двух ногах передвигаются люди, обезьяны и медведи. Обезьяны на такой широте не водятся, медведи покрыты густой шерстью. Ясно, это человек, скорее женщина, чем мужчина. Просто на Космике даже мертвецы выглядят намного свежее. К123 сделал поправку на большую силу тяжести, солнечную радиацию, ускоренный обмен веществ, и все утряслось. Выглядывает старый человек, старуха! Взаправду ли старуха приняла его за Виктора Лучкина? Или это только игра Глобальной контрразведки Земли? Есть ли повод к физическому или психическому уничтожению появившейся персоны? Пожалуй, лучше смыться отсюда и провести дополнительный анализ данных. Но старая женщина не дала ему нырнуть в лопухи. Она просочилась сквозь забор и ухватила его за рукав.

— Витек, он и есть. Возвернулся, — удостоверилась старуха, — но с лица спал. Лицо твое, как у цыпленка замороженного, синее, костяное. Доигрался. Зато наряд-то прям космический. Ты его для потехи купил? Или там на Ядовитом Окияне такие за спасибо выдают, лишь бы работал, не убегал?

К123 глубоким дыханием снял напряжение. Ликвидировать старуху он всегда успеет, лишь только она «сфальшивит». Лучше принять рабочей гипотезой, что старуха посчитала его Виктором В. Лучкиным, благодаря их общим генам.

— Да что ты, Витенька, смотришь на меня, как на белого медведя? — тараторила себе старушка. — Я же бабушка Хаврония, а ты мой воспитанник. Кто тебя пестовал, когда твои родители, рабы Божии, преставились? Разве такое забывают?

— Здравствуйте, бабушка Хаврония. Как поживаете? — уклончиво сказал К123 и продолжил с жаром, чтобы ей понравиться: — Хорошо в краю родном, пахнет сеном и говном!

— Ты эти слова не кричи, — укоризненно сказала старуха, — а то люди подумают, грубияном был, грубияном и остался… Ну, давай к нам, потом в избе приберешься. А то ведь, не поесть кашки, откуда силе взяться?

К123 пытался выработать линию поведения в условиях недостатка информации, особенно его затрудняло сообщение о каких-то людях, думающих о нем. Но бабка уже потащила его с собой, с ходу протолкнула в щель забора. А на пороге соседнего дома маячил еще один местный житель, тоже неприглядной наружности.

— Какого-такого к нам волочешь? Меня сейчас в послеобеденный сон клонит, и я к умному разговору не предрасположен.

— Да какой с ним умный разговор? Это ж Витя тут у меня. Или уже своих не признаешь, старикашка?

Дед, прищуриваюсь, как при стрельбе, всматривался в него, а Виктор К123 с тоской понимал, что если узнавание не состоится, то придется уже убирать двоих. Но тут старик, одобрительно причмокивая, заявил:

— Бляха-муха, узнаю ряшку. Только чего ты нос отрастил, Витек? Лед, что ли, им долбил?

— Да это у него щеки от ветра спрятались, — объяснила бабка. — Шевелись, дед Прогресс, веди гостя в дом.

— Ну как, вернешься вскорости обратно в снега, или же здесь творить-вытворять будешь? — спросил дед, умильно наблюдая за тем, как бабка подает на стол. — Надо работать как следует, так все вожди учили.

— Мать честная, — всплеснула руками бабка, — что ты человека пугаешь? Да здесь отродясь как следует никто ничего не делал.

Может, это провокация, напрягся Виктор К123. Если он заявит, что предпочитает работать над собой, то дед заложит его соответствующим инстанциям. Если будет настаивать на своей исключительной активности — рискует привлечь недоброе внимание бабки.

— В определенном смысле я могу оказаться полезным, — уклончиво сказал он.

— Ой, какой разговор нездешний, — растерялась бабка.

— А мне нравится, — поддержал дед Прогресс. — Я Витька давно приметил, хотя он раньше только ушами шевелил, как вундеркинд. У него тоща, как у дельфина, весь ум внутри был, а нынче снаружи. Так в чем твоя полезность заключается, Витек? Пьешь так, чтоб другим не хватило?

— Я не знаю нынешнего уровня и ориентации местною хозяйства. Но я кое-что смыслю в системотехнике, программировании, астрономии, физике, особенно небесной механике.

Бабка так и села.

— Батюшки, Лемонардо да Винчи пожаловал.

— Вот теперь я вижу, что не будешь груши кое-чем околачивать, — со сдерживаемым одобрением сказал дед Прогресс. — Завтра я тебя в контору сведу, там похвастаешься. Порадуешь начальство своими успехами. Интересный ты человек, Витек, в районном масштабе. Глядишь, и поднял бы нашу свинофабрику на кибернетический уровень. А то нашим мудодеям наприсылали разных хитрых штук, от которых хозяйство краше делается. А как их приспособить, никто не догадался. Лежат себе под навесом, ржавчиной прорастают, а Пахомыч их сторожит с газовым пистолетом. У него газа много, особливо, как гороха накушается.

К123 сообразил, что наляпал много лишнего.

— Бабушка Хаврония, дедушка Прогресс, можно я целый день ничего говорить не буду, а если и скажу, то вы не вслушивайтесь, будто кот мяучит. Вы все делайте, как привыкли, а я здесь на полу полежу. У меня болезнь такая от непосильного труда на крепком морозе. Приступ, до вечера, понимаете?

— Понимаем это и кое-чего еще, — ответили дед с бабкой. — Бери раскладушку и делай на ней, что хочешь.

Виктор К123 уже разобрался с тем, что он хочет. Если он останется такой, как есть, миссии его досрочные кайки, задохнется она в зародыше. Заморочить головы всем он не сможет, значит, надо заморочить себя. Личностное перепрограммирование, оно же, по-народному, подгонка мозгов. Улучив момент, когда старичье вышло до ветра, К123 вынул из аптечки шприц-пистолет, зарядил его ампулой с супраэнцефалином, крутым достижением космиканских док. Ну и укололся. Потом через ряд фиксаций ума: на потолке, лампе, мухе, впал в полную прострацию и расслабление всех членов тела.

Работу свою на этом он завершил, дальше пошел вкалывать супраэнцефалин по принципу старательной резинки — убирая карандашные штрихи, но оставляя чернильные линии. Осталась ненависть к врагу-вору и приязнь к товарищам по борьбе. Но облик врага поразмылся, стал похож на грязное пятно, и лица товарищей слились в одну светлую личину. Колесница и гора уже больше не пронизывали его насквозь, хотя сведения о них никуда не делись. Улетели привычные напряги и заботы о тренировках, зачетах, учебах, инструктажах, пайках, помывках, попойках. Сохранилось, не выветрилось уважение к чину и порядку.

— Спит или не спит, глаза-то открытые, — по обыкновению вслух размышляла бабка.

— Полный порядок, — успокаивал ее дед. — Это он так на севере научился, на случай нападения моржей. Я такого зверя в цирке видал, страхолюдина нестерпимая.

Потом деда с бабкой окончательно разморило, и они тоже отправились погулять в сонное царство. Когда они уже образовали слаженный дуэт храпового пения, пришел мальчишка, сын деревенской продавщицы. Принес кулек конфет в обмен на авоську картошки, которую дед Прогресс накопал этой женщине вчера. Мальчик Петя положил пакетик на стол, потом увидел странного дядю в черном комбинезоне, развалившегося на раскладушке. На дядином комбинезоне было много кармашков, не то что у трактористов. Один кармашек приоткрылся, из него выглядывала, вселяя сладкий ужас, рукоятка пистолета. Петя как бойкий мальчик не удержался и потянул за рукоятку. Но вытащенный пистолет был какой-то ненастоящий, похожий на водяной. Тем более что вместе с ним выпало из комбинезона несколько прозрачных патронов с жидкостью. Петя был очень смекалистый, драчливый и отгадывал любой ребус. Он всунул патрончик с казенной части в пистолет, взвел курок, а потом решил еще немного поозорничать. Поднес дуло пистолета к дядиной руке и нажал спусковой крючок. Из дула выскочила тоненькая, едва заметная струйка, продырявила запросто дядину кожу, тот чуток вздрогнул, застонал, и все. Любопытство ребенка было полностью удовлетворено, он прошептал: «Херня это, а не пистолет», сунул глупую игрушку обратно в дядин карман и убежал домой.

Таким образом, еще одна доза супраэнцефалина пошла гулять по Виктору К123, Новоявленному Вите Лучкину стало очень не по себе. Из носа потянулась струйка крови. По внутреннему ландшафту прокатилась мощная волна и много чего унесла. Какие они теперь — зло и вред, на что похоже добро? От чего бежать, к чему торопиться? — без таких направляющих разваливались каркасы знаний. Рассыпались в порошок притягивающие массы: бессмертие Космики, непреходящие заповеди касты кшатриев, сверхценная миссия пилотов. Не стало нежности к чревам родных инкубаторов и любования мощью несущихся во мраке боевых гор, погас огонь братства с еще живыми и уже ушедшими пилотами. И красота наступающего строя колесниц сейчас не тронула бы капитана К123. Исчезла ненависть к стопроцентным гадам — плутонам и мелким гнидам — землянам. Рассеялась надежда на грядущее преображение Космики в мудрый венец всей Солнечной системы, а может, и целой Галактики. Пропали, соответствующие лозунги. Остались только мусорные кучи сведений. Очистилась полянка, на которой принялось расти дерево добра и зла местной породы. Местным воздухом оно дышало, местным удобрением кормилось, веточки из него тянулись бабкины, а листочки дедкины.

Около девяти вечера Виктор К123 приподнялся, сел на своей раскладушке. Взгляд его был мутным и тупым.

— Давай к нам, бабка пироги знатные наколдовала, — предложил дед. — Вид у тебя, конечно, как после собрания хозактива в защиту больших надоев, мира и дружбы во всем мире. Ну, мы сейчас по рюмке для просветления.

К123 мало что понимал: кто он, где он, кто эти люди вокруг, почему перед глазами взрываются какие-то ракеты? Он привстал и упал назад, запутавшись в своих ногах.

— Кажись, я все позабывал. Кто я такой? Чего мне надо?

— Когда успел накушаться, — ахнула бабка, — у него что, под одеждой двойное брюхо и запас алкоголя? Да вроде и не разит, — принюхалась она. — Может, клизму спирто-водочную сделал?

— Цыц, бабка. Ты зачем ему стресс делаешь? — унял ее дед, — отвыкай от таких штук в моем доме. У человека, понимаешь, течение болезни. В любую сторону потечь может.

— Кто я? — не унимался настырный К123. — Зачем я?

— Виктор Васильевич Лучкин, природный пустомержский житель. Был и чуть не сплыл в полночных краях, — терпеливо разъяснял дед. — Пока невесть где шлялся, стал умный. Обучен этой, как ее, системе, и телесной механике и всякой такой дребедени.

— Ага, ага, ага, — соглашался К123, — все в яблочко. — Ему хотелось успокоиться и кем-то стать. Тем более, носились вокруг какие-то обрывки: схемы, детали, панели управления и звезды — больно яркие, прямо лампочки. И еще летающие тарелки, горящие туманы, белые слепящие пирамиды и кое-что вроде дракона на экране, который крутится и визжит.

— Я уж как-нибудь обученный, науки мне не занимать, — с достоинством в голосе произнес новоявленный Витя Лучкин, — а еще больше фильмы насмотрелся про космические похождения, так перед глазами и стоят. Это здорово мешает, елы.

— Мне точно кое-чего мешает, оно же и помогает иногда, — двусмысленно заметил дед Прогресс. — Ну-ка, давай по стопарику на поправку организма.

— Ты там не подженился, а? — игриво заметила бабка. — А то был мастер девок портить.

— Их этим не спортишь, — глубокомысленно заметил дед Прогресс.

— Ну-ка, покажи пачпорт, — развивала тему бабка с угадываемыми сватовскими намерениями. — А то здесь одна Настюха ждет не дождется.

— Она всех мужиков ждет, — резонно сказал дед, — вот когда поставит полбанки, тогда и дождется.

— Пачпорт, какой-такой пачпорт, ничего у меня нет, — всполошился Витек.

— Ладно, не трухай, прорвемся. Метрика-то есть, метрику сыщем и документ тебе выправим, — утешил его дед Прогресс.

Блок 2

В шесть-ноль по основному времени боевая колесница Космики приблизилась к Земле на расстояние триста двадцать километров и отстрелила спускаемый аппарат. Тот приземлился в десяти километрах от города Анадырь в укромном месте. После посадки от аппарата отделился поисковый модуль, который должен был обнаружить источник характерного нейтринного излучения.

Виктор Лучкин, закончив пребывание в компании девушки Марины, направлялся обратно, в общежитие морского порта. В тот момент, когда он отошел к забору, собираясь справить малую нужду, он и не подозревал, что вскоре после рождения в него был вживлен излучатель. «Товарищ начальник, я только…», — непроизвольно обронил он, когда что-то опустилось ему на плечо. В. Лучкин повернул голову и крякнул. На плече сидел здоровый черный жук из мультфильма, да еще перебирал лапками и шевелил усиками. Если бы Виктор догадался, что «жук» сейчас сканирует его тепловые волны, определяя положение вен, то не замер бы в изумлении. Напротив, скинул бы пиджак и, завернув в него «жука», старательно шмякнул свертком об забор. Поскольку Лучкин этого не сделал, «жук» впился ему в кровяной канал и впрыснул туда сложное вещество, после чего отвалился и исчез. Почти сразу Виктор понял, что отравлен, ведь перед глазами появилось множество пузырей, в которых сидели жуки. Он бросился в медпункт, фельдшерица, не дослушав переживания, отправила его проспаться. Тут «жук» снова уселся ему на плечо и молвил человечьим голосом: «Гнусно умрешь, если не послушаешься. У кого яд, у того и противоядие… Разбудив начальника, скажи, что отбываешь домой на три месяца. Потом следуй за мной. За хорошее поведение будешь сохранен». Не чая спасения от официального здравоохранения, В. В. Лучкин выполнил все задания в точности. Даже с некоторым подобострастием на лице забрался в капсулу, намереваясь получить курс лечения. Направлявший его всю дорогу «жук» согласился на укол, и в момент старта Виктор Васильевич уже почивал сладким Наркотическим сном.

Блок 3

Дяде Вите было невмочь. Обрыдло ему все в городе, надоело. Добраться бы с ветерком до родимой Пустомержи, помыться-попариться в баньке, заглотить чекушку да упасть рыльцем вниз, в спелые хлеба. Желательно не одному упасть, а с Настюхой со свинофабрики. У них взаимное чувство имеется, как пить дать. В прошлом месяце, когда был пожар на складе и угорел Пахомыч, она об своем чувстве дяде Вите знать дала. С ласковой-ласковой улыбочкой лила ему на ожоги студеную воду. Его, правда, от такой помощи чуть Кондрат не хватил, но она же хорошего ему хотела, а потом виноватой себя ощущала. Шептала густым голосом: «Глупая я», а он ее забинтованными руками хватал за тугое мясное. Время не терял, пользуясь правами пострадавшего. А потом дядя Витя любовную историю почти загубил вот этими самыми руками. Принялся он на свою голову сочинять книгу про пожар на складе. Начиналась книга так:

«Председатель вздрогнул, когда жар девушкиного тела прошел сквозь его пиджак. Он не хотел потакать ей накануне рабочего дня, поэтому отстранился. Однако горячие, как блины со сковородки, губы Насти догнали щеки председателя. Зазвонил телефон. Наверное, из района, подумалось ему. По их головам бегали мухи. Вот если бы надо было выполнять план по мухам, а не по зерновым, — помечталось председателю. Телефон не унимался, звонки напомнили о тревожном положении на свинофабрике, об отставании в заготовке кормов. Председатель отодвинул Настю, помял папиросу, не спеша закурил. Потом взял со стола газету и стал читать вслух числа, сообщающие о неудовлетворительной работе девушки и ее односельчан. Наконец он стал объяснять Насте механизм ценообразования. „Что ж ты со мной делаешь, любимый?“ — сказала девушка и хихикнула».

Зачитал дядя Витя такое начало Насте, а она чего-то обиделась, кинула ему в лицо семечки и ушла. Расстроенный дядя Витя писательское ремесло отставил и занялся системотехникой на свинофабрике, благо всякого оборудования начальство навыписывало и сложило под навес в ожидании, пока идеи овладеют массами. Масса не масса, но дядя Витя порадовал почином, работницы дали наказ, чтоб труд их полегчал и проходил весело. И инициативный мужчина начал куролесить.

Перво-наперво оприходовал коробочки, на которых значилось: «Биоинтерфейс „Миг-50“. Устройство трансляции и передачи биологических сигналов в технические системы». Дядя Витя где-то как-то что-то понял, вынул из коробок блестящие пластинки, прилепил их свинскому населению. Смонтировал согласно инструкции модули, наладил каналы связи, присоединил процессоры к сетевому кабелю и рванул рубильник. Система зафурычила, экраны замигали сообщениями о доступе в самые престижные банки данных. Задачу всей технике дядя Витя поставил благородную: «Ни один позыв свиньи не оставит нас равнодушными». И потекла красивая жизнь, любо и недорого посмотреть.

Хряки и хрюши, как господа и дамы, вовремя накормлены-напоены, хорошо побриты, внимательно помыты, уложены спать и убаюканы песней колыбельного содержания. Дядю Витю начальники уже не хлопали по шее, а старательно жали ему руки. Народ, в свою очередь, за достигнутые успехи прозвал его «свинячья мамка» и «свинский кудесник». А Настюха, бывало, подойдет сзади, повернет ему голову до хруста в шее и схватит жаркими губами за лицо — при всех. Работницы смеялись и приговаривали: «Смотри не проглоти случаянно своего ученого».

Но недолго длилось счастье дяди Вити. В свиной колбасе стало попадать на зуб что-то неколбасное. И сало и шпиг с душком. Явилась — не запылилась комиссия и начала копать да вскрывать. Выяснила вскоре та самая комиссия, что технологический участок, на котором друзья человека обязаны превращаться в мясопродукты, системой был круто перестроен. Проницательные люди убедились, что производственная линия заворачивает назад свиней целыми и довольными, а вместо них разит направо и налево любую другую живность: кошек, тараканов, крыс, собак, голубей, лошадей. Даже алкоголик-сторож пропал без вести где-то в этом районе. Система ведет себя здесь поразительно искусно: живность заманивается всякими лакомствами, потом всасывается пневмозаборником в специальное помещение и там бьется насмерть током. Кроме того, необходимые белки, жиры и углеводы добираются с помощью пневморукавов из баков с помоями и выгребных ям.

Комиссия пришла к однозначному выводу: сигналы протеста свиней против смертной казни показались системе крайне убедительными. Особенно после тщательного копания в банках юридических данных и знакомства с англосаксонским прецедентарным правом. Почему доводы животных стали так понятны системе? И это вскрылось. Централизованная поставка современных приборов-биоинтерфейсов предназначалась для двуногих селян, а не Для каких-то четвероногих и хрюкающих. И системные модули шли целевым назначением в парикмахерскую, баню да детский сад. Местные начальники поникли головами — никто им не объяснил, а сами опять не сообразили. Но почему?

Потому что старшие товарищи учили их не соображать, а выполнять производственные задания. Так приговорили участники совместного распития традиционного утешительного яда. Но на следующий день свезли, невзирая на свою головную боль, мясников и прочих наемных убийц со всей округи. Палачи хотели было напасть на свиней с ножами и топорами, но система дала достойный отпор, залив подступы к свинофабрике жидким навозом. Несколько человек все же пытались прорваться — и захлебнулись, правда, не до смерти, в незаметных теперь ямах и рытвинах. Тогда вертолет спустил сверху взвод бывших десантников. Те разобрали кровлю, и пошла кровавая потеха. Они остервенело резали по плану и сверх плана, всех бы поубивали, если б дед Прогресс не вступился за животных. Тот вспомнил лихую молодость и начал садить по окнам с двух дробовиков.

Председатель вместе с руководителем комиссии съездили потом несколько раз на рыбалку. Клев был хороший, и хотя отправились они злые, но по ходу дела подуспокоились, вскрыли причины и следствия и решили дело спустить на тормозах. Мало ли еще какие стервятники из Центра прилетят. Поэтому ограничились истреблением одного зама. Ну, а с дяди Вити чего возьмешь? Сам же дядя Витя соображал мучительно: то ли оболочка хотела его подставить, то ли свиньи действительно ничем не хуже людей. В любом случае надо доставать мощный блок для более тонкой обработки свинских запросов — чтобы в нем не только личные, но и общественные критерии помещались. Председатель ему на это официальное добро не дал, даже руками замахал, мол, прочь с глаз моих, постылый. Дядя Витя решил все устроить частным образом, чтобы облагодетельствовать родное хозяйство внезапно, на манер сюрприза, а заодно и честь свою спасти. Собрал манатки, для прикрытия миссии взял заказов на покупки у односельчан. Настюша, смущаясь и краснея, как маков цвет пополам со свеклой, сама попросила привезти ей полупрозрачные трусики пятьдесят второго размера.

Отягощенный заботами ворвался дядя Витя в город с помощью рейсового вертолета. Прямо в аэропорту ровно улыбающиеся служительницы прилепили ему к запястью маленькую пластинку биоинтерфейса, БИ — чтоб его кибероболочки понимали. А в ухо затолкали приемник-токер, чтобы он получал в звуковом виде распоряжения тех самых оболочек. После того чувствовал на себе дядя Витя день-деньской неусыпное внимание, что свинка в его хозяйстве. Кругом, как оказалось, понатыкано рецепторов этих вот оболочек, снимающих показания с его БИ. Да и видеодатчики подглядывают впрямую и исподтишка. И в токер оболочки ему без устали долдонят, чтобы было ему благо среди сплошных неприятностей и опасностей, — будто он не в городе, а в джунглях. Туда не ходи… сюда ходи… не стоять… постой, отдохни… не трожь… хватай… дыши верхом… дыши низом… И в самом деле, оказалось, в городе хлопот побольше, чем в джунглях. На лифтах и дорожках движутся люди и посылки во всех направлениях, то трубу прорвет, то кислотный дождь окропит, то‘воздух вдруг станет нехороший, то солнце неприятное. А та и пользительное. Повсюду дядю Витю не только спасают, но и умиротворяют. Приятный свет, даже в самом глухом закоулке; ненавязчивая музыка, которая слегка щекочет мозжечок; благовония пованивают, создавая легкий дурман; какие-то штуки, похожие на цветы, раскрываются и захлопываются, мелодично позвякивая хромированными железками. А в токере каждые полчаса непонятный, но приятный бубнеж под названием «мантра» — дядя Витя удивился, что индийский мат столь здорово звучит. И от такого непрерывного кайфа спорить не хотелось, хотя иногда и надо было.

Пошел дядя Витя на выставку-продажу кибермодулей, а какая-то надзирающая оболочка его туда и не пустила вовсе. Ударила поролоновым кулаком по шее и словами уязвила: «Эй, куда попер? Ошибся адресом, милок, пивная за углом». В общем, куда надо не попал, со специалистами не посовещался. Хотел подловить какого-нибудь у входа, но специалист, завидев интересующегося дядю Витю, сразу шарахался. Пришлось взять некий модуль у спекулянта под большой кепкой. Волнительная проверка покупки откладывалась до живого эксперимента в Пустомерже.

Тут дядя Витя стал впервые ощущать, что оболочки он, в общем-то, не любит. Одна из них заслала его в город, а другие принялись куражиться. Но при всем неудовольствии запросы односельчан предстояло удовлетворить в точности.

После общения со спекулянтом дяди Витина мошна сильно сморщилась и похудела. По такому случаю нашел он центр общественной помощи, где выбил особые купоны «на бедность». С ними покупки можно было делать со скидкой. Отправился потом в большой магазин. Видел дядя Витя яркими буквами написанные нормы отпуска в одни руки по купонам, но решил на этот раз не быть чайником и слукавить. Зашел один раз, отоварился, оставил пакеты в камере хранения. Снова сделал ходку и спрятал пакеты, и опять повторил операцию. А на выходе, уже после кассы и камеры хранения токер шепнул ему: «Ты сам этого хотел, чудак». Сверкнула зеленая молния, и сраженный ей дядя Витя пал на землю едва живой, рассыпав вокруг себя покупки. Прибежали контролеры, охранники, одели шляпу на сотрясенную голову, проверили чеки, сличили его портрет с грубыми физиономиями, находящимися в розыске. Потом вложили ему сумки в руки и вывели за дверь, чтобы он шатался уже на улице.

— Во паскуда, три раза туда-сюда прошелестел, и никто ничего не заметил. Нет, надо было ему рыло начистить и излишки забрать, — сказал охранник.

— Как бы нам самим рыло не начистили. Ведь молнией-то можно звездануть только уголовника, а такого, как этот, лишь предупредить звонком. Хорошо, если он деревенщина неотесанная и в суд не подаст, — резонно заметил директор и обернулся к системотехнику. — Ну так что, по лучшим людям бить будете?

— Сбой при дешифрации мыследействий, информация оценена неверно. Но и дядька с каким-то прибабахом, зуб даю. И вообще, оболочка наша молодая, ассоциаторы еще непригнанные, а дело большое, нужное…

— Дело большое и нужное станете вершить за дверями с буквой «М», — уверенно нахамил директор, — вначале весточку про этот темный случай дайте в Службу нации.

Тем временем колеблющийся на ветру дядя Витя захотел поскорее добраться до отеля. Там ему как труженику села по приезду справедливо предоставили лежачее место на втором ярусе в общей спальне. На первом ярусе, как и полагается, помещались ветераны труда, пенсионеры, на третьем молодежь, неформалы всякие. Так желательно было б сейчас протянуть ноги на своей заслуженной койке, но такси-роботы, робобусы, зля его, не спешили на вызов. Колени дрожали, язык присох, очень хотелось заглотить пива, которое хранилось у него в номере под подушкой. Дядя Витя нащупал потной рукой в кармане скомканную денежку и решил рискнуть своими финансами. Замахал головой частнику, который как раз выезжал из подворотни дома напротив. Водитель заметил, разжалобился его неприкаянным видом, решил не проезжать мимо. Но тут откуда ни возьмись выскочил робобус, прямо наперерез частнику, тот едва успел скрежетнуть тормозами. «Садитесь быстро, не теряя общего времени», — пискнул токер от имени и по поручению робобуса. «Накося, — заупрямился дядя Витя, — теперь уж без сопливых обойдемся». Он обогнул робота, подошел к частнику и кое-как протянул отягощенную сумками и авоськами руку к дверце. Но тут пришлось дяде Вите проявить беличью прыть. Робобус чуть проехал вперед, потом двинул задом, вырулив впритык к тому борту автомобиля, где стоял дядя Витя. «Вы должны ехать на мне», — неумолимо провозгласил робобус через токер. Но дядя Витя решил противиться чужой непреклонной воле до последнего дыхания. Он побежал с мостовой на тротуар, робобус же последовал за ним. Дядя Витя не объяснял себе причин, а лишь ставил перед собой задачи: уйти от погони и сохранить сидоры с покупками. На тротуаре он оглянулся, желая показать кукиш робобусу, но тот не дал возможности глумиться над собой — машина неотступно следовала за человеком. Сельский труженик свернул за угол — и робобус за ним, умело прижимая к стене и приговаривая: «Вот теперь ты — мой».

Выбор был, как всегда, небогат: или полностью принадлежать машине, ущемив человеческое достоинство, или, расцветая достоинством, становиться красным пятном на стене. В каком случае меньше дергаться придется — неясно. Поэтому он выбрал третье. По дороге ему попался мусорный бак. Он сорвал крышку простого прибора и нырнул ласточкой вглубь, упрямо сжимая ручки катулей в кулаках. Внутри дяде Вите не все понравилось, но все-таки там можно было пожить какое-то время.

Сориентировавшись в пространстве, он стал наблюдать за адской машиной, которая постояла немного, как бы в раздумии, потом ткнула бак бампером. Бак упал на бок, покатился. Покатился вместе с ним и дядя Витя с пожитками. Потом изнурительное верчение прекратилось, бак уткнулся в стену. Только чувства дяди Вити прекратили кружиться, как их плеснуло вдоль. Робобус наезжал и отъезжал, усердно сплющивая бак. Дяде Вите казалось, что тот просто захотел приготовить железный блин с мясной начинкой. «Поди, поди», — уговаривал селянин робота, как деревенскую жучку, а потом не выдержал и завыл горестным воем. «Выходи, — приказал робобус. — Будешь за все отвечать». Дядя Витя смолк, но выходить на расправу не стал, а решил приготовляться к смерти. Но тут пытка прекратилась. Дядю Витю вытащили из бака, конечно, вместе с катулями, которые он никогда не отпускал. Над ним склонилось дружественное лицо водителя и хмурая физиономия гаишника.

— Начальник не верил, что в баке человек, пока ты не взвыл, — заметил водитель, — вот тогда уже поковырял панель управления у робобуса.

— За что? — бросил вверх дядя Витя.

— Если только за дело, то жить неинтересно, — объяснил гаишник, но про себя решил, что сообщит о происшествии в Службу Санации. Может, этот мужик только прикидывается простаком.

— Да робобус просто удружить хотел, — дал свою версию водитель. — Понравился ты ему, дядька.

Частник свез бедного селянина в гостиницу и даже не захотел взять с него деньги: «Угощаю… И так уж настрадался, болезный».

Изможденный дядя Витя вошел в переливающийся красками вестибюль. Хотел было обрадоваться, что он, простой крестьянин, живет в таких знатных хоромах. Но тут токер все испортил, затрындел высокомерно: «Людям в грязной спецодежде вход не сюда. Предлагаю немедленно выйти на улицу». Дядя Витя пристально оглядел себя, одежонка действительно не ахти. Вначале он сконфузился, но потом вспомнил, кто его так извалял. Это он еще ничего после всех унижений смотрится. «Ваше дело — прибираться за мной, а мое пачкать, и заткнись», — выдернув токер из уха, заявил ему дядя Витя. Он был уже готов на бунт бессмысленный и беспощадный, поэтому нарочито плюнул на пол и растер свое произведение башмаком. Облегчившись столь незатейливым образом, дядя Витя положил токер назад, в ухо, и пал на диван — немного передохнуть перед тем, как пересечь холл. Чудная музычка с квакающим пением отключали его от хлопот, из-за курильниц голова начинала парить, как воздушный шар. Можно было позырить вполглаза на длинноногих девок, которые объемно выступали с рекламных щитов и еще призывно шевелились. Такие женщины в Пустомерже не водились. Бабоньки в родной деревне славились совсем другими размерностями. Холл быстро пустел, и это нравилось дяде Вите — ощущение такое, что он царек-королек в личном тронном зале. Ясными глазами, дядя Витя принялся наблюдать, как прячутся в стены рекламные дамы, тонут в полу цветочные горшки, засасываются потолком шторы, а люди торопятся к лифтам. Наконец, дядя Витя заметил, что в холле совсем один. Он привстал, еще недоумевая, но уже чувствуя: происходит кое-что именно в его честь. Он скромно потупился, потом посмотрел по-орлиному гордо, а затем по-быстрому сник. Кусок стены в одном месте торжественно отполз вбок. Из пещерного мрака, хитро поблескивая глазками-огоньками, стали выползать здоровенные черепахи. Нет, это были не черепахи, а похожие на них приземистые аппараты. И дядя Витя сразу понял, что с такими не договориться. Следом двинулись другие машины, повыше в холке, рогами-захватами смахивающие на козлов. Приземистые, пуская струйки пара из-под низа, построились свиньей, цепью вытянулись перед ними рогатые устройства, и вся эта внушительная рать покатилась на маленького дядю Витю. «Я ведь предупреждал, теперь вам дороже обойдется», — позлорадничал токер.

«Козлы» поднимали на рога и проглатывали всякую мебель, вернее, то, что попадалось им на пути. «Черепахи» пропаривали и проутюживали освободившиеся поверхности. Шансов на жизнь вражеская кодла оставляла мало. Дядя Витя, не выпуская покупок из окостеневших ладоней, стал метаться, как броуновская частица. Но территория для метаний становилась уже и уже, неприятель двигался плотнеющими рядами, мимо него не прошмыгнула бы ни мышка, ни сурок. В смятении чувств дядя Витя бросился к окну, желая убедительными жестами привлечь внимание прохожих. Но стекло быстро заволокло ядовитой моющей пеной, и дядю Витю успела заметить лишь стайка мальчишек. Вихрастые сорванцы стали тыкать в него пальцами, приседать, хлопая себя по коленкам, мотать головами, почти корчиться от смеха, дескать, ничего более забавного и за деньги не покажут. А когда труженик села отчаялся получить помощь извне и повернулся к своим мучителям лицом, ткнуться было уже некуда. «Черепахи» взяли его в железные клещи, какой-то «козел» вздыбился перед ним, поднял на рога и стал подносить к своему разверстому зеву. Надломленный психически, сжатый физически, дядя Витя хотел уже сложить ручки на груди — нате, жуйте, меня, оболочки с аппаратами, раз заслужили по праву сильного. Но вдруг послышалась ласковая музыка со словами про любовь. Он уперся ногами и вывернул голову по направлению звука. Совсем рядом одна вестибюльная колонна распахнулась и показала вход в лифт. Дядю Витю так поманило уютное розовое нутро подъемного средства, что он моментально продумал комбинацию. Перестал упираться ногами, резко выдохнул, крутанулся вниз головой, выдрался из захвата, услышал треск своих штанов, упал на живот, протиснулся под «козлом», перемахнул через «черепаху» и прыгнул, метясь в лифт. Проглиссировав, влетел в кабину точно, как шайба в ворота. По дороге он ревел, что младенец, только на октаву ниже. Дядя Витя еще приподнялся, как раненый воин, ткнул носом в кнопки и снова повалился. Лифт стал взлетать к небесам — так показалось растекшемуся по полу телу. И катули, как части организма, остались при нем! Райские впечатления усилились, когда двери бесшумно разошлись, и в кабину вполз мягкий душистый туман. Дядя Витя поднялся без боли и поплыл-поплыл в этом мареве, вкушая блаженство.

Тут и гурии возникли, оголенные, как и полагается. Их объемы напоминали Настюхины телеса, а вот глаза — южный овощ маслину. Эх, и Настеньку бы сюда за компанию, она беленькая, эти — смугленькие, прямо картинка, мелькнуло в затуманенной голове дяди Вити. Разодранные штаны, удерживаемые до поры силой воли, стали спадать с него, а руки вместе с сумками потянулись к нежным созданиям. Однако гурии, заметив дядю Витю, сразу превратились в гарпий и фурий. Они напали на него, стали царапать и терзать, драть в клочья и клевать, кусать и обзывать на южных языках: гуль, зебб и шайтан. А дядя Витя был уже обмякший, беззащитный, безропотный, лишь мог приговаривать: «Только сумки не бейте». Потом появился мужчина в халате, чалме, туфлях с загнутыми носками на ногах, с шампурами в руках. Дядя Витя понял, что доходчиво объяснить свое появление он не сумеет и будет нанизан на шампуры человеком южной национальности. Если только сам не взбесится. И дядя Витя взбесился. Вскипятил злое в себе и стал «объяснять». С криками «ура» и «русские не сдаются» пошел в атаку, а также выставил вперед авоську с коньками. И хозяин гарема был Смят и отброшен вместе со своими острыми шампурами. Северная ярость одолела южную страстность. Натиск дяди Вити был так грозен и пассионарен, что мирный труженик проскочил несколько помещений и оказался на каком-то помосте. Ему захотелось остановиться, но он был уже в воздухе, слегка повисел и отправился вниз, где его поджидала зима. Вначале, дядю Витю ожгло, потом ничего, привык, но изо рта вместо слов вышли пузыри. Повсюду была ледяная вода. С ее помощью он догадался, что действие происходит в бане. Однако всплыть не удавалось, сидоры тянули его на дно. Вокруг уже захороводили тени товарищей по работе, тучей обозначилась Настю ха, они напевали: «Прощай, милый мой, наверно, наверно, не быть нам с тобой». Тут что-то впилось ему в уши и потащило вверх, к белому свету, кислород ворвался в съежившиеся легкие, а глаза увидели бороду гаремщика.

— Слушай, дай рука, — сказал южанин, — нэ пажалеешь. Я тэбя раскусил. Твой нэ хател мой женщын. Салам тэбе, салам.

— Нет, не салам. Не брошу вещи, — прохрипел дядя Витя, — все равно ты меня зарежешь.

— Нэ хачу тэбя резать. Мой учился Гарвард, Сорбонна, Массачусетский тэхналагический, да, — перечислил добрый магометанин и, сохранив дяде Вите жизнь, неожиданно расщедрился: — Я тэбя атпущу.

Наконец жителю солнечной пустыни (или горы) удалось зацепить упирающегося дядю Витю полотенцем и втащить на бортик бассейна.

— А я все равно магометанство не приму, — продолжал словесно, сопротивляться дядя Витя.

— Ой, нэ в тот рай попадешь, — предупредил окончательно подобревший горец (или пустынник) и отвел сочащегося жидкостью дядю Витю в его номер, поддерживая, как дорогого гостя, под локоть. Даже помог вскарабкаться на второй ярус. Сутки пролежал мужественный человек пластом, не выпуская из рук приобретений и окропляя отходящими водами пенсионера внизу. Тот почему-то не возражал. На следующий день выяснилось, что пенсионеру уже все решительно было до фени по причине трупного окоченения. Зато к этому времени дядя Витя был бодр, весел, слегка под газом, хорошо побрит и почти сух. Какой-то вызванный молодежью кибер прошелся по нему утюгом. Селянин стерпел, ни разу не застонав. Долг был исполнен, все силы отданы на. Трофеи, иначе не назовешь, остались при нем. Некоторые сумки, правда, подозрительно разбухли, раза в два, другие съежились до размеров ридикюля. Зато мирно спал в кармане билет на приближающийся геликоптер «Синяя птица». И уж во всяком случае оболочки, системы и кто там еще, не взяли его тепленьким.

В аэропорту дядя Витя повстречался со своими пустомержцами, бабкой Хавронией и дедом Прогрессом. Тех, оказывается, вчера понесло в город за автозубами — у деда жевательный аппарат сломался при работе с орехами. Лицо дяди Вити разгладилось, глаза прищурились, а рот стал лыбиться. Тем более что старички напитали его салом и хреном, когда он вспомнил, что не кормил свое тело два дня. Токеры пустомержцев принесли благие вести о скорой посадке, и дядя Витя проникся расположением даже к этой ушной заразе. Будущие пассажиры «Синей птицы» перебрались в буферный зал. Там токеры мило прогнусавили: «Пустомержа. Вторая (красная) дорожка».

Пока ехали на самоходной дорожке, не горевали. Дед Прогресс щелкал новыми зубами, хихикал и подмигивал, бабка Хаврония с притоптыванием исполнила несколько частушек про любовь с летчиком. Потом дорожка уткнулась в кабину, похожую на аттракционный вагончик. Из токера выскочила следующая команда: «Занять места согласно стартовому расписанию».. Пустомержцы стали рассаживаться, кто любит — к окошку, кто не любит — подальше от иллюминатора. Кресла были интересные, новой конструкции, качающиеся во все стороны, так что бабка Хаврония боялась осрамиться. Кабина ехала и ехала себе по земле. Дед Прогресс предположил, что их опять надрали: деньги взяли за воздух, а повезут поездом. И бабка Хаврония заволновалась — значит, и рельсы уже успели положить, а вдруг прямо через огород, по огурцам. Но кабина их успокоила, потянулась вверх, в конце концов остановилась, щелкнули крепления. «Ваг и прилепились, легли в пузо», — сообразил дед. Полу-женский технический голос сказал по токеру: «Кресла в позицию один. Объявляется минутная готовность».

— Бабка, в позицию, — шутейно гаркнул дед и переключился без связи: — Что-то я здесь нужника не вижу.

Кабина затряслась вдруг мелкой, а потом крупной дрожью, почти забилась. Из-за борта в уши проник, потом въелся в мозги тяжелый плотный гул. Непривычная сила стала вдавливать пустомержцев в кресла, перемещать в них все подвижные вещества, а затем, наоборот, пошло легчать. Дед забыл о нужнике, принялся хрустеть огурцом и поглядывать по сторонам.

— Ой, Земля в иллюминаторе — все своих отправляет питомцев, сыновей, дочерей… — пропел он, а потом задумался. — Почему звезды-то вокруг, ведь день же был, или это по телику звездные войны показывают?

— Раз на небо забросили, то рано или поздно шлепнемся назад, — беспечно протараторила бабка.

— А вдруг так и будем лететь, пока рогами в Солнце не упремся, и будет тогда яичница на этом стуле… Ай, не хочу, — дед изо всех стариковских сил забил кулаком по иллюминатору.

Появился некто в скафандре, кого раньше не видели.

— Здрасьте, мил человек, — обрадовалась гостю бабка.

Человек в скафандре мучительно думал, анализировал, взвешивал «за» и «против», полемизировал сам с собой и, наконец, пришел к единому мнению:

— Понял, понял. Представление будете давать на станции. Комики, значит.

— Это почему Комики? Думаешь, горшок на голову надел, значит, все можно? — угрюмо спросил дед и привстал, сжимая в руках батон. — Я ветеран сельского труда, а не говноед какой-нибудь.

— А-ха-ха, — залился человек в скафандре. — Уже репетируют, потешники. Да что там, на станции, кроме комедии, показать можно? Невесомость, утечка из санузла, тараканы порхают, как птицы. Может, я, конечно, не прав, может, вы там «Мать» заделаете.

— Я тебе сейчас такую мать-перемать заделаю, — разгорячился дед. А бабка сказала кротко:

— Из нас артист-клоун только ты, мил человек. Вырядился, понимаешь… А мы делом заняты, мы на вертолете в Пустомержу летим. Поскорее бы надо, картошку пора копать, а ты тут лясы с нами точишь. Шел бы баранку крутить да педали жать, а то еще не туда залетим.

— Ух и шутники, — подначил их не возражавший против репетиции человек в скафандре, — ну, добро.

— О-о-о-о, — по-ведьмовски зарыла тут бабка. Она стала выплывать из кресла, а дед с солдатской смекалкой старался поймать ее клюкой, но при этом бранился: «Так вот ты какая, чертовка, разводу мне давай немедленно, а то еще ночью загрызешь железными зубьями».

И заварилось происшествие. Бабка «била крылами» под потолком, еще кто-то из летучих стучал палкой колбасы по шлему человека в скафандре. Многие, особенно дети, просились в туалет, другим было уже поздно. Три сестры блевали, не стесняясь. Один дядя Витя сидел скромно, без претензий. Он понимал, что оболочки, почему-то озлясь, не давали ему жизни на Земле, а теперь вообще загнали в безвоздушное пространство, и некому заступиться, некому сказать веские слова: «Цыц, черти».

То, что смахивало вначале на заблудившийся в космосе пакет из-под кефира, как следует разбухло до размеров пирамиды — будто тьмы насосалось. На борту пирамиды была светящаяся надпись: «Гнездо-2». Похожее дядя Витя уже видел в каком-то боевике. Космонавт кончил ржать и уплыл производить точную стыковку. Тело станции входило острием прямо в дяди-Витину голову и ковыряло давно слежавшиеся слои мозгового вещества. Что-то там уже забурлило, запузырил ось. Но тут один задорный мужик, пытавшийся пробежать по спинкам кресел, лягнул его каблуком в затылок. Мозговое вещество надолго успокоилось, излишек мыслей вылетел в спертый воздух кабины.

Примерно в это же время пилоты пригородного вертолета «Синяя птица» еще не кончили удивляться, что лететь им приходится в гордом одиночестве. Они не знали, куда могла задеваться обычная бестолковая толпа пассажиров. Но они не подозревали кое о чем более существенном для себя. Где-то на полдороге в Пустомержу, только не в воздухе, а на земле играло несколько детишек. Это были отпрыски дачников-горожан, симпатичные такие ребята в ярких костюмчиках. Игра у них также была не какая-нибудь убогая, вроде пятнашек, с которой и олигофрены справятся, а интеллектуальная, делающая честь их папам и мамам.

Юное дарование в шапочке с огромным козырьком, из-под которого выглядывал недетский длинный нос, осмотрело окрестности в игрушечный бинокль.

— Дымка какая-то. А на хрена она нам нужна? Верно, Жирный?

— Спрашиваешь, — отозвался мальчик плотного сложения. — У нас, Носатый, тепловидение покуда не прорезалось.

— А ну-ка, закрой варежку. Я, кажется, слышу. Будто пухлый мужик, вроде тебя, пыхтит на бегу. Давай-ка прицел у второго на пять, градусов повыше. И проверь по индикаторам накачку у всех стволов.

— Понял, — отозвался упитанный мальчик и стал сновать между деревьев. К веткам были прихвачены клейкой лентой приспособления, в них закреплены игрушечные бластеры или «лучеметы детские», как значилось на коробках, раскиданных на траве. От бластеров тянулись проводки, которые сходились к самодельному пульту, его сжимал в руках мальчик с носом.

— Если не свалится винтокрылый друг в воздушную яму, бабахнем прямо по фонарю, — сказал главный мальчик, — ожог роговицы гарантирую. И привет тоща с того света.

— Злые, злые мальчишки, — сказала девочка, третья из их компании. — Вот я все папе расскажу.

— Эй, Жирный, ты ее привел. Кто у нее ботинок? Нюхаю, что-то не то.

— У нее папа — мент, — отвечал крепыш. — Вообще-то наклепать она может. Я как-то не подумал. Давай-ка я ей лекарство пропишу, — и он стал наводить бластер на девочку.

— Оставь удовольствие на потом, сейчас некогда. И ноги у нее длинные, в моем вкусе, в общем, надо разобраться. А вот, кстати, и сизая птичка защебетала. Рано пташечка запела. По лазерному дальномеру тысяча пятьсот… тысяча… пятьсот… пора.

Носатый нажал кнопку.

— Вот вам подарочек ко Дню авиации!

Блестящие ниточки потянулись от деревьев к вертолету, как будто роща захотела поиграть с машиной. Они соединились в солнышко, которое тут же полыхнуло изо всех сил на стекле кабины.

Вертолет закачался, стал разворачиваться, но свалился набок и, болтаясь из стороны в сторону, пошел к земле. Пару раз «Синяя птица» пробовала поднять нос, но от такого курса уже не отклонилась. Раздался взрыв, как будто воздух треснул. Дети увидели из-за деревьев только шапочку огненного гриба, которая округлилась, оторвалась от ножки и прожила недолгую самостоятельную жизнь.

— Не будет здесь больше летать. — Крепыш с чувством выполненного долга утер капельки со лба.

— Из тебя такой же шарик получится, только поменьше — если будешь доставлять нам хлопоты, — обернулся Носатый к девочке. — Ясно, сучка младая? А теперь чеши отсюда. Куклу забрать не забудь.

Девочка вышла из оцепенения, подхватила свою игрушку и заметалась между деревьев, стараясь как можно скорее удрать.

— Может, незаметно рванем ее гранатой, — предложил крепыш, — или папу ее? Или обоих? И не надо будет заботиться об останках. Полный капец, с гарантией.

— Грубо, мой друг, по-жлобски. Не чувствуется моя школа, — скривился длинноносый мальчик. — Пока она тут ромашишки нюхала, я ей куклу усовершенствовал. Вмонтировал туда сто грамм взрывчатки и простенький анализатор. Сработает на слова «бластер», «вертолет», «мальчишки». Грамотно?

— Еще бы, — опять поразился крепыш своему дружку. И помечтал. — Вот пальнуть бы из дерьмострела, да по балетной труппе, по маленьким лебедям. Чтоб в газетах писали:, «Средневековое варварство…»

Блок 4

В кабинет ввели дядю Витю, который, несмотря на внешнюю побритость и помытость, смахивал на плюшевого медвежонка, из которого полезла вата.

Бордовые гардины, рассеянный зеленоватый свет, легкий искусственный ветерок, колыхающий крошечные колокольчики, тонкий запах сандала, какое-то восточное пиликанье — все это мало вязалось с дяди-Витиным непритязательным видом.

— За что, гражданин начальник? Почему замели? Я же свой, я нашенский, — уныло заладил дядя Витя с порога.

— Молодой человек благородной наружности и в хорошем костюме располагающе улыбнулся.

— Так уж и не за что… Да что мы с вами сразу препираться начали? Позвольте представиться. Феодосий Павлович Драницын, старший инспектор. — Феодосий сделал шаг навстречу и крепко стиснул разжиженную кисть дяди Вити. Потом он подвинул кресло и, слегка надавив на плечи задержанного гражданина, усадил его.

— Музыка не мешает, Виктор Васильевич?

Дядя Витя быстро отозвался:

— Никак нет, гражданин начальник, отлично помогает.

— Кстати, не забрали вас никуда, многоуважаемый Виктор Васильевич, как бы вам ни хотелось. Вы находитесь здесь, в стенах Службы Санации Систем, так сказать, в гостях. Вот ваша гостевая карточка.

— Значит, я могу итти отседова? — оживился дядя Витя.

— Можете. Только не очень далеко. Ущерб-то нанесен, и за него должен кто-то отвечать. Мы — экспертная служба, зависимая только от совести людей, работающих на ниве санации.

— А если нет совести никакой? — спросил навскидку дядя Витя.

— Совесть — это квалификация. Мы дадим заключение по тому, что вы из себя представляете. Если это заключение о неполной вменяемости, тогда только обеззараживание подсознания в нашей же клинике. Палата на двоих, предупредительный уход, сестрички вокруг бегают, ягодицами крутят, подносят-уносят. Как только грязь отброшена, жизнь продолжается уже без конвоя. Так что от нас не торопятся уйти. Ведь все-таки быт здесь неплохо устроен, и хорошая перспектива. А выпустим мы человека со справкой о полной вменяемости, он прямиком попадает в крепкие руки ребят, для которых главное в жизни — выполнение плана по раскрываемости преступлений.

— Но я же ничего плохого не делал. Плохое делали мне, мне! — дядя Витя несколько раз ударил себя кулаком в грудь, показывая истинно пострадавшего.

— Ангелом, значит, себя считаете. Но ведь ангелы, бывает, и падают. Тогда ими занимается инквизиция. Да, мы инквизиторы — я не страшусь этого слова, — потому что занимаемся криминальными мыследействиями, то есть психопреступлениями. Но подлинная инквизиция — организация с человеческим лицом, ушами и глазами.

— И кулаками, — добавил от себя дядя Витя.

— Вот приятная для вас аксиома: мы любим разбираться и лечить, а не шить дела и гноить. Смею заверить, и плановые показатели у нас соответствующие.

— Но если я не виноват, зачем мне в какие-то показатели попадать, что мне, заниматься больше нечем?

— Увы, Виктор Васильевич, если бы человек сам себе определял вину, мы бы еще кушали друг друга без перца и соли. Я постараюсь убедить вас, что вина определяется совершенно иначе. Чего бы там ни наплели эгоисты, но человек устроен так, чтобы двигаться к большой цели, идеалу. Причем стройными рядами, то есть согласованно. Если он не может сам двигаться — станет плыть по течению, как фекалии в канализации. Если он мешает движению — значит, виновен. И будет либо истреблен из среды согласованных движений, либо сгармонизирован.

Дядя Витя с трудом чихнул и посмотрел на разглагольствующего следователя выпученными забуревшими глазами.

— Вам разве не приходило в голову — мы имеем то, что имеем, потому как крестоносцы, революционеры, даже бизнесмены шли к идеалу, — продолжил уверенный человек. — И какой бы он ни был: любовь, благоденствие, красота, эти люди шли, порой ломились сквозь тех, кто не хотел никуда идти, кто стоял столбами на пути. В общем, движение к идеалу — это преодоление сопротивления, это работа. И сейчас у нас есть цель, Великий Объединенный Разум, ВОР.

— Хорошее название, и смысл чувствуется, — поддержал дядя Витя. — Так я ж не против.

— Но, тем не менее, проведенным обследованием установлено, увы и ах, что именно ваша информация, ваши мыследействия вызвали масштабные сбои в вычислительной среде, а заодно и убытки. В том числе и в человекожизнях. Вот, пожалуйста, заключение финансового управления.

Дядя Витя выразительно сглотнул слюну.

— Водички можно, гражданин начальник?

— Ой, как же я забыл. Простите, если можете, — следователь сложил руки на груди. — Вы же проголодались. Рад быть полезным, — Феодосий хлопнул в ладоши.

Один из шкафов кабинета отполз в сторону, из открывшегося проема въехал, урча, стол с яствами. Там были действительно большие соблазны, поэтому у дяди Вити сразу раздалось пение в желудке. Он зажмурился в преддверии пытки. Той самой, когда следователь поглощает с чавканьем обед перед голодным зека. Но инспектор Феодосий не только питался сам, но и подкладывал в тарелки, стоящие перед дядей Витей. «Отведайте, отведайте нашей кухни, Виктор Васильевич, коли уж попали в застенок», — вежливо, но настойчиво предлагал инспектор. «Может, хотят отравить, чтоб не возиться», — мелькнуло в голове дяди Вити от недостатка информации. Но он решил, раз ему все равно пропадать без толку, так уж лучше на сытый желудок. Ели суп из плавников акулы, кальмара по-малайски, лягушачьи лапки, их запивали вином из Анжу. Сопровождающая музыка изменилась, стала более энергичной. Дядя Витя кушал без изысканных манер, пугаясь своей пищи, стараясь не хрумкать. Он стеснялся, краснел и потел. Инспектор был изыскан в манерах и, пропев несколько странных звуков вроде «рам, рам», завел учтивый разговор. То есть, он рассказывал о том, как опасна ложная информация. Ведь на принципе «бессмысленных данных не бывает» строится современное информационное общество и, конечно же, кибероболочки. Дядя Витя активно поддакивал и моргал в знак согласия.

Инспектор снова хлопнул в ладоши, стол спрятался, и шкаф встал на свое законное место.

— Итак, вы безобидный сельский труженик. Это говорит в вашу пользу. Однако, за пару дней вы попадаете в пять очень сомнительных ситуаций. Особенно впечатляет последняя история, когда вы и ваши односельчане вознеслись, как говорится, на небеси вместо специалистов-астронавтов. Заодно с вами улетело в пустоту несколько мешков денег. Как вам, кстати, понравилось на орбитальной станции, Виктор Васильевич?

— Оченно, — обрадовался доброму вопросу дядя Витя. — У меня, правда, голова болела, но парил всласть. Жалко, что нас дальше санитарного узла не пустили. Чего там только не летало по воздуху, все дрянь. Космонавты сказывали, что это мы, пустомержские, перестарались со страху. Так мы в ответ на своем собрании постановили, чтоб дед Прогресс, как главный виновник, порхал бы с лукошком да собирал. Он у нас мастер по грибам. В общем, дед принял повышенные обязательства от нечего делать.

— А пока вы там на орбите «грибочки собирали», предназначавшийся для вас геликоптер накрылся из-за поражения пилотов и навигационного оборудования лучевым оружием. Не слишком ли много случайностей?

— А разве много? — попытался просечь мысль инспектора дядя Витя. — Лично у меня «лазаря» нет, да и обзаведись я им, стал бы только комаров да мух бить.

— Лазер — это только следствие, а человек — причина. Кибероболочки обязаны понимать выдаваемую вами информацию. Это закон для них. Информация будет бродить по вычислительной среде, пока не расшифруется. И тогда активные зоны всех затронутых оболочек что-то предпримут в вашу пользу.

— Да что я там выдать могу, начальник, кроме песни про Колыму? Я в кодах и паролях ни бум-бум. И в мыслях у меня потемки, не то что у свиней. Как же я стану вредить?

— Складно балабонили, Виктор Васильевич. Только вот затормозили на полпути. Поэтому напоминаю, что мыследействия — мысленные усилия по изменению реальной ситуации. Достаточно крепко помечтать о чем-то светлом, например, чтобы ваш сосед куда-нибудь запропастился — и в самом деле, поливочная машина смоет его в люк канализации, после чего он обнаружится в сетях рыбака где-нибудь на Японском море.

— Теперь-то понятно, так бы раньше сказали, — оживился дядя Витя.

— Но это внешняя, эффектная сторона дела. А какова внутренняя, скрытая от восхищенных зрителей?.. Для начала в плазме крови появляется характерный разряд, который засекается вашим БИ. И отправляется в кибероболочку. Она будет стараться, чтоб отреагировать верно, то есть, угодить. Ведь если оболочка дубовая, с неразвивающимися ассоциаторами, классификаторами и другими такими органами, то по-быстрому дохнет, ее место занимают другие, более прыткие.

А дохнуть она боится, как и мы с вами. Жить вроде всем хочется, — Феодосий многозначительно подмигнул.

— Хорошо жить хочется, а погано — не очень, — отозвался дядя Витя.

— Итак, оболочки хотят изо всех сил услужить. Дело заканчивается полным удовлетворением, если мыследействия дисциплинированные, иначе выражаясь, если потребности разумны. Но вот приходит некий смутьян и начинает испускать поток глупости. Оболочки бросаются понимать всю эту мудистику. Ну, помучились бы они и отложили про запас. Однако тут поспешают к ним на помощь особые модули по кличке «Кулибин-2», которые всегда рады помочь при дешифрации любой лабуды. Ведь их запускают в вычислительную среду очень способные и, как ни странно, очень вредные ребята.

— Значит, я сшиб вертолет каким-то модулем. А, может быть, газетой? — дяди Витин голос надрывался из-за переполняющих чувств.

— Можно и газетой, если знать как ударить. Но вернемся к теме порочных мыслей. Кому-то приспичило пострелять, и оболочка завода «Детские шалости» ухитрилась вместо игрушечных лучеметов сделать партию настоящих. А еще кому-то показалось, что он давно в космосе не кувыркался. Оболочка аэрокосмопорта сочла его доводы вполне убедительными — и он мигом усвистал на небо.

— И мне, начальник, очень приспичило, чтобы меня шарахнуло в магазине, люблю такие дела; и я убедил своими доводами робобуса-заразу, чтобы он меня в бачок заклепал. А в гостинице прям мечтал, чтоб меня поскорее отутюжили эти утюги трехметровой ширины. Эх, много чего такого хочется! Расшифровываетесь поскорее, мои заветные желания! Почему я особенный, почему не как все?

— Очень хорошо, что вы пытаетесь анализировать, значит, рано или поздно…

— Лучше поздно, — вставил дядя Витя.

— … вас осенит — ексель-моксель, да оболочки пытались мне подчиниться… Оболочка магазина ухитрилась простить вам первые два нарушения. Оболочка робобуса нарушила правила безопасности, лишь бы подвезти вас. Оболочка гостиницы собиралась сквозь все запреты провести вас, грязного, в номера и решила самостоятельно помыть.

— Гладко, начальник, выходит. Я и грязный, и жалкий, да еще кругом виноватый, — заскрипел зубами дядя Витя.

— И будете кругом виноватый, и каждый о вас подметки вытрет, потому что не хотите о себе беспокоиться. Но вам повезло, у вас есть няня. Можете так ко мне и обращаться: «Ах, няня, няня». Вас взяли на анализ и нашли следы супраэнцефалина. Это может вас извинить. Чувствую, что дурное вам не свойственно, а привнесено. Ведь супраэнцефалин вырубает сознание, после чего кидай бессознательному гражданину в подкорку, что захочешь.

— Как это вырубает? Никому не позволил бы, оно у меня и так не перетруждается.

— А все-таки, Виктор Васильевич. Следите за моей мыслью. Вы супраэнцефалин принимали. В аптеке его не отпускают. Я хочу знать, кто вам дал ампулы. Ну, будем говорить или в подкидного дурака играть?

— Да разве я не говорю, смотрите как буквы произношу. Нашел в кармане ваши ампулки, думал, снотворное, заглотил и отключился. Вот и вся эпопея. Да и при чем тут они? Ведь что получается по вашей милости, только оболочкам хреновым доверять можно. И если, дескать, плохо они себя ведут, значит, кто-то их подговорил. А почему бы им зловредными не быть без моего участия?

— Зловредным только живой бывает, вроде вас. А они мертвые. Доступно я объяснил?

— Доступно, да не убедительно. Вы меня не убедили.

Инспектор бросил взгляд на часы. Рабочий день явно истек. Времени было в обрез. Сдать задержанного охране, попросить центральный пульт, чтоб закрыли кабинет. И мчаться, разрезая носом воздух, в «Охотный ряд». Там ждала его жена. Его Мелания.

Блок 5

В блоке «норд» супербазара народ почти не ощущался, ни плечами, ни спиной. Умелая подсветка снизу и зеркальные стены растягивали помещения. Товар здесь был дорогой и бесполезный: игрушки, безделушки, поделки. В общем, для неразвитого вкуса — всякое фуфло, не подходящее для вложения капитала. Но Мелания это место уважала, она неплохо относилась ко всему бесполезному. Может, потому, что была такой же, дорогой и не приносящей никакого дохода, убаюканной, взлелеянной оболочками. Но именно в таком виде приятной Феодосию — он видел в ней тенденцию и ростки будущего — меньше полезного в быту, больше приятного. Кроме того, старший инспектор давно уже относился к деньгам, как к воздуху, который надобно, не задумываясь, вдыхать и выдыхать. Сотрудники ССС были не такие, как остальные, они находились на переднем участке битвы за Великий Объединенный Разум, поэтому их и старались финансово возлелеять.

Сегодня Мелания казалась унылой, даже сонной, и инспектору было трудно ей угодить. Они долго бродили. Он, нежно приобняв ее, рассказывал о мраке современного дикарства, о жлобах, влезающих грязными ногами в нашу тонкую цивилизацию кибернетических оболочек. Зазывный голос базара из токеров нахваливал в восточных выражениях все, что попадалось на глаза. Но Мелания уже стала позевывать. Феодосий собрался было распрощаться с торговым местом и ударить по культуре. Например, завалить в театр теней, где изгаляются кибернетические подобия (или бытово — кибермэны) покойных общественных и государственных деятелей. Можно даже отправиться в оживильник, где включить для себя какой-нибудь забавный сюжет. В приятной компании кибермэнов заделать, например, «Цезаря и Клеопатру». Нет, Мелании не понравится, когда ее начнут грызть змеи, даже синтетические. И ему не улыбается встреча с бригадой заговорщиков. Говорят, там случайно кого-то даже затоптали. Тогда лучше Пушкина и Наталью Николаевну изобразить. Опять не то, можно натолкнуть Меланию на сомнительные мысли. И кибермэн Дантеса, судя по слухам, пока не добьется своего, не отключится. Будет стрелять, бить кулаками и бороться, пока Пушкина не уложит. Тут Мелания избавила мужа от тягостных размышлений. Вот, сказала она, именно это мне подходит. Ему бы обрадоваться, да «именно это» полюбилось инспектору меньше всех остальных предметов. Более того, показалось средоточием какого-то коварства, направленного прямо в его адрес. На ярлыке имелась таинственная надпись: «Браслет готов погублять дундуков». — И продавец вразумительного не сказал, только повторил надпись и справился, какую опасность находит здесь для себя клиент. Инспектор несколько раз пожал плечами, развел руками, но крыть было нечем. Не удалось отвертеться от черного браслета, широкого и теплого. Ячеистая внутренняя поверхность вещицы наводила инспектора на грустную мысль, что это биоинтерфейс, причем нестандартный, от которого жди сюрприза. Надо бы его на экспертизу, но Мелания не желала слышать про лабораторию и сразу украсила себя покупкой. Когда она взяла мужа под руку, у того стало холодно в боку. Он даже отстранился. Она поняла его движение по-своему и ответила неприязненным взглядом. На обратном пути Мелания вдруг перевозбудилась как потребитель, что было инспектору непривычно. Она всматривалась и всматривалась, пока ей не потребовались две игрушки класса «малая оболочка», с БИ-каналами. Один робик выдавался за «петуха», хотя больше смахивал на малыша-птеродактиля, второй назывался «котом». Но его так умело сляпали, что он стал похож на крокодильчика. Оба «зверька» почему-то были белоснежные блондины. Феодосий решил, такие нужны Мелании, чтобы фонить браслету. Но чековую книжку вынул из кармана — жене стоит угодить, если она у него нехлопотная, всерьез послушная, смирная с ним, молчаливая и неактивная с посторонними. Сексуальные взоры какого-нибудь легко воспламеняющегося товарища, прикоснувшись к Мелании, сразу каменели и падали вниз с железным звоном. «Моя Горгоночка», — ласково называл Меланию инспектор. Несмотря на такое прозвище и другие подначки она всегда относилась к мужу с почтением. Вплоть до сегодняшнего дня.

Уже в машине Петух клюнул старшего инспектора в кончик носа и победно загорланил. А Кот норовил провести лапкой с внушительными когтями по инспекторской шее. Будучи человеком выслеживающим и вынюхивающим, он сразу попытался уточнить мотивы. Совершала ли его жена мыследействия, как то посыл сигналов страха или агрессии? Или так сами робики «притираются» к среде? Со своей стороны Мелания таинственно улыбалась и только. «Вот где анархия», — сокрушенно повторял Феодосий Павлович, имея в виду производство малых оболочек. Но он явно поторопился с упреками.

На следующий день инспектор застал дома вместе со своей женой постороннего мужчину. На минуту мелькнула спасительная мысль, что это Меланьин полюбовник, которого он сейчас будет мочить. Но пришлось крупно разочароваться.

— Этот человек улучшает моих робиков, — представила гостя. Мелания.

— Да? — по возможности ехидно отозвался инспектор, заходя мужчине в тыл. — А что же в них плохого?

— Надо сделать настройку на мою личность. Вот он и поставил более чувствительные БИ-рецепторы, приличный поисковый блок для работы с вычислительной средой. Теперь робики смогут меня защищать.

— Отдохните, шеф. Я — мастер не по бабам, дерзкий только с кибернетикой всякой, — встрял посторонний, не поворачиваясь.

— От кого защищать? — решил уточнить инспектор у жены, принципиально не обращая внимания на «мастера». — Я ведь рядом.

— Ты не вечен, — со скрытым упорством отвечала жена. А на ее руке похоронным черным светом сиял браслет. — Мир же положи опасностей.

— Вот и работенке конец. Принимай, хозяюшка, развязно сказал мастер своего дела.

Мелания приласкала взглядом своих робиков. Кот начал с «алкогольного» шага, прямо на ходу отточил свои движения и, обойдя комнату, направился на встречу с инспектором. Встреча началась так: Кот поднялся на задние лапы, передние положил на форменную штанину и стал драть ее на портянки.

— Вы не фиксируйте неприязнь к нему, — посоветовал специалист, — простите ему все, расслабьтесь немного, подумайте о вишнях в цвету, потом какая у него милая мордашка, она ведь почти улыбается.

— Скоро и куры будут надо мной смеяться, — холодно откликнулся инспектор и приподнял другую, еще непотрепанную ногу, чтобы обуздать зарвавшегося робика.

— Ни в коем случае, командир, — мастер распознал приготовления и решительно предупредил: — Враждебный поступок он запомнит. Это ж малая система, ассоциаторы еще слабенькие, заполнение их постепенное, начальные ситуации очень важны. Мало ли какую информацию он сейчас выудит из «эфира», вдруг о том, что «труп врага всегда хорошо пахнет». Нет, не советую, при первой возможности обязательно отомстит — ночью там, в туалете, в ванной.

Феодосий представил, как ему будет неуютно с процарапанной яремной веной, и отставил свои агрессивные замыслы. Кот уже беспрепятственно наслаждался его брюками. Петух тем временем забрался на шкаф, возле которого беседовали люди, и несколько раз пытался достать клювом до макушки офицера ССС.

— Чтобы цыпа не поступил с вами, как Иван Грозный со своим сыном, будьте как раз строги. Сопротивляйтесь смело. У него анализаторы несерьезные и память слабая. Одним словом, птица. Как возбуждается, так и разряжается быстро, — разъяснил мастер. — Вот надо так. — Мастер выписал Петуху смертельно обидный щелбан по гребешку. Тот рванулся, метясь в глаз, но его схватили за горло и завернули в пиджак. Петух возмущенно заорал, но через двадцать секунд был досрочно выпущен из заключения кротким и добрым.

— Скажи мне, кудесник, а это возбуждение, иными словами, раздражение, у них собственное или наведенное? — попробовал выяснить Феодосий.

— Конечно, собственное, — поспешил обрадовать мастер, — пока что. Вы войдите в положение. Ассоциаторы, напоминаю, еще хилые. И поведение окружающих объектов, и команды начальства не очень-то понятны, наш робик судорожно пытается определить правила игры. Ну, вспомните юность босоногую. Мы же такие же задиристые были. Ум-разум вдруг не сваливаются, по себе знаю. Вот полюбуйтесь. О-ля-ля. Кот уже возмужал, помудрел.

Действительно, возмужавший Кот расправился, наконец, со штаниной, отвалился от Феодосия и лениво похилял, жуя кусок трофейной материи.

— Нога цела, ноги не ел, — зарекламировал мастер.

— А меня они слушаться будут, хоть иногда, в ответственные моменты? — задал тоскливый вопрос Феодосий.

— Конечно, нет. У тебя всегда ответственный момент, оргпериод, горячка, запарка, конец месяца, — вмешалась Мелания.

— Да, уважаемый. Супруги — плоть едина, но настройка прибора сугубо индивидуальна. С женой надо договариваться. Надеюсь, она у вас не Шемаханская царица, — мастер с удовлетворением от своего труда собрал инструмент в портфель. — А теперь самое интересное для меня. Кто гонорар отслюнявит?

И пришлось еще раз морально помучиться Феодосию, отстегивая купюры на расцвет ненавистных чудовищ.

— Это совсем не годится, когда малая оболочка развивает себе ассоциаторы, изучает среду, вслушивается в своею владельца. Только действия, строго согласованные с большими оболочками сферы быта — все, что ей положено и написано на роду, — рассудил инспектор и вдруг осознал недоразумение. — Стоп, кадр. Ну-ка предъявите вашу лицензию.

Но мастер уже трогал с места свой автомобиль.

— Не будьте формалистом, шеф. Кулибину даже царские чиновники такого не говорили.

Блок 6

Всю ночь напролет монстры скреблись под дверью и царапались по коридору. Мелания их не отключила, чтоб «быстрее развивались». В какую сторону, ей уже неважно, считал инспектор. Во время завтрака псевдоживотные два раза влезали в тарелку ответственного работника. Феодосий заметно повеселел, только когда добрался до «застенка» — так любовно называли главный корпус сотрудники ССС.

Дядя Витя пришел на «собеседование» обиженный, с претензиями, сразу накинулся на инспектора:

— Больше слова моего не услышите, вы все супротив меня поворачиваете, как нарочно, — и специально рухнул в кресло, не дожидаясь приглашения, да так, чтоб оно загудело.

— Как раз слов мне больше не надо. Вашу руку, сэр.

— Зачем это… без руки мне никак, даже в носу придется ковырять ногой, — засуетился дядя Витя.

Вылезшие из кресла скобы все же прихватили его конечности, а вертящуюся голову зафиксировал обруч с проводками, выскочивший из спинки кресла. Дядя Витя стал бросать взгляды попавшего в силки зверя.

— Похлопотал вот об электрическом стуле, помурыжили, как у нас принято, но дали, ненадолго. А нам долго и не понадобится, — сообщил унылым голосом Феодосий.

Дядя Витя шутки не понял, зажмурился.

Инспектор аккуратно постучал пальцами по панели управления «электрическим стулом». Две иглы вошли в задержанного ровно в том месте, где проглядывали синие дорожки вен. С легким шипением закатались под кожу несколько кубиков крепкого транквилизатора. Через полминуты дядя Витя сидел размягченный и добрый, как после трех кружек «ерша». На экране показался его ультразвуковой отпечаток. Бурыми пятнами выделялись еще напряженные части дяди Вити и соответствующие им мозговые центры. Инспектор пустил по дяде Вите слабый ток. Тот захрипел.

— Ерунда, Виктор Васильевич, не разыгрывайте меня, это не похоже на боль. Смотрите на экран, видите там светлый ангельский контур, а в нем какая-то грязь? Она беспокоит вашу голову. Но сейчас пятна примутся таять, как черти поутру. Вы их будете самостоятельно растворять.

Объемно зазвучал «говор океана», заструился мягкий голубоватый свет, ароматизаторы добавили йодистого запаха водорослей.

— А если вонял ка сломается, противогаз мне найдется? — выступил слабым голосом дядя Витя, но с поставленной задачей справился. — Только мозги не растапливайте, иначе мне ничего кроме палки-копалки не доверят.

Тут он получил заряд супраэнцефалина. Дядя Витя пустил пару пузырей изо рта и перестал отличать звуковидеоряд на объемном экране от реальности. «Химия на службе прогресса», — тонкогубо улыбнулся Феодосий. Он прогнал модели всех ситуаций, в которых отличился дядя Витя, и пополнил библиотеку вредительских мыследействий новыми разоблаченными кодами. Это пригодится для санации оболочек, постановки дополнительных заглушек, блокировок и проверок. От которых будет мало толку — ничего не пригодится, завтра те же мыследействия не повторятся. ССС никогда не поспеть за продукцией злого умысла, схватить можно только голову, содержащую злой умысел. Мы должны ломать психопреступника, чтобы получился человек — в который раз повторил офицер-санатор. Это негласное и главное правило Службы. Глубокое торможение сознания супраэнцефалином так же помогает очищать башку от гадостей, как и накачивать ее дрянью.

— Вы сейчас втянетесь в себя, уйдете из этой комнаты, от этих стен, потолка, инспектора, задержания, от желания что-то приобрести и что-то доказать. Покой, Начало зовут вас. Надо вернуться к ним и пойти снова, но уже верным путем. Не отрывайте взгляд от экрана, не пытайтесь закрыть глаза.

Инспектор стал убирать с экрана изображение комнаты, вначале цвет, потом плоскости стен, потолка и пола, изображения предметов. Стер и самого себя.

— Сверху ничего нет, и по бокам, и снизу. Ничто вас не держит, вы падаете. Вы на дне самой глубокой впадины мира. Только холод и тьма вокруг. Но вас принимает в себя раковина. В ней тепло и свет, в ней забота, в ней ваша жизнь. Никогда не покидайте ее, если хотите себе всех благ.

В густой черноте экрана появился маленький светящийся пузырек, который принялся разрастаться, пока в нем не стал просматриваться полумоллюск-получеловек, посапывающий и сосущий палец.

— А это вы! — поспешил обрадовать инспектор.

Но из погруженного в нирвану насупраэнцефалиненного беспамятного дяди Вити донеслось:

— Нет, это ты. — Как конденсатор разрядилось дяди-Витино сердце — из него выскочила целая связка разрядов. Потом послышалось обращение к инспектору: — Думаешь, что сердцевед, а в натуре говноед. У тебя душа — зараза, чемпион ты унитаза.

Феодосий хотел обидеться, но потом сообразил, с кем имеет дело. А дядя Витя уверенно продолжил:

— Сейчас кокну крышку и выйду. Отойди-ка, не то наступлю.

Феодосий поморщился. Не дяди-Витины угрозы так его достали — вовсе нет, к подобным фокусам он давно привык. Просто картинка на экране переменилась незапланированным образом. Уже не пятно, а яйцо какое-то. И не эмбриончик в нем сидит, а гад противный. Одна пасть чего стоит — воронка, глаз на стебельке, пронзительный, красный, еще и отростки на тельце, все крутятся, как скакалки. Чудик вдобавок стал метаться туда-сюда, будто собрался яйцо расколотить. А снаружи на том яйце сидел крохотный даже по экранным меркам мужичок и тюкал по нему молоточком. Феодосий метнулся к другому экрану, поскорее опознать просочившийся игровой модуль. Но ничего из этой затеи не вышло. От ворот — поворот, никакой запрос не проходил из-за переполнения быстрой памяти.

— Начальник, — тем временем шепнул дядя Витя, — я тебе сейчас говорить буду, а ты записывай в скрижали истории. Скоро перекинусь я чудом-юдом. Я уже себя будущего вижу. Внушительное зрелище, пиши, поэт, свой стих. Но здесь меня не очень-то полюбят, я ведь все показатели испорчу. Так что подготовься к церемонии прощания.

Было невооруженным глазом видно, что дядя Витя «расфокусировался». Но колоть его опасно, супраэнцефалин ему и так всю защиту снял.

— Сейчас только отколупну скорлупку немного, — бредил дядя Витя, — да ногу высуну, к ней ножная сила и привяжется, она поможет одолеть дорогу. Потом и руку за ручной силой протяну. А это значит, что я чего хочешь достану. Потом крылатую силу выловлю, и, значит, до неба доберусь. Когда я большим сделаюсь, кого затошнит со страху, у кого расстройство желудка, а певец песню споет про наш с тобой поединок. Я тебя головой укушу. Ты только заранее в протокол занеси, что ристалище у нас честное. А то вскоре тебя, какой ты есть, уже не станет.

И тут всяческий свет исчез — совершенно неожиданно, несмотря на все страшные предупреждения. Но инспектор сумел быстро перестроиться. Вытащил из ящика стола свой хорошо пристрелянный товарищ «Маузер-XXІ». Помахал огоньком зажигалки. Дядя Витя был внутри себя и не обращал на инспектора пристального внимания. Феодосий, профессионально удерживая его смутную фигуру краем зрения, подкрался на цыпочках к двери. Она была совсем не на замке, каталась себе взад-вперед, как в сарае. Феодосий сразу отскочил вбок, прижимая к себе оружие, чтоб не выбили. Потом заголосила тревога, длинный сигнал, на до-ре-ми. Уже, выходит, отключился и внешний периметр охраны. Инспектор кое-что сообразил, стараясь не маячить на фоне двери, подкрался к задержанному гражданину. Скинул обруч с его головы, выдернул руки из держателей и влепил кулаком в сельский лоб. Дядя Витя рухнул вместе с «электрическим стулом», успев проорать «всех не перебьешь». И тут вернулся свет в лампы да экраны, заткнулся сигнал тревоги, щелкнул, закрываясь, замок двери. Феодосий уселся на свое место, промокая мокрое лицо рукавом. «Маузер-XXІ» на всякий пожарный положил поближе — в карман. На экране тьма проглатывала чудовище, сминала, скручивала его, несмотря на визги протеста. А тюкающего мужичка и след простыл.

Инспектор съел конфету — сласти всегда помогали проведению анализа, подышал полным носом из курильницы с ладаном — это успокаивало. Наверняка его подопечный затащил «К2» из сетевого эфира своими мыследействиями, допер Феодосий. Ну-ка еще раз попробовать схватить вирус, положить его в баночку. Но в терминале хватать было нечего. Феодосий, как пианист, выбросил руки к клавиатуре и сделал снимок быстрой памяти. Кристаллосхемы памяти, только что по горлышко грязные, теперь были ослепительно чисты. Ну, а знаменитый контроль рабочей зоны кибероболочки? Как бы потоньше справиться у дежурного, чтобы он не заподозрил, кто притащил вирус в Эту мирную обитель?

— Матвеев, а Матвеев, — связался он с центральным пультом, — покажи-ка свое бородатое личико. Почему проводите учебные тревоги без предупреждения? Людям работать надо, а вы по нервам бжикаете. Или вы считаете, что тут нет людей?

— Какая учебная, кому чего надо? — заистеричничал Матвеев. — Все сигналы-открывашки рассекречены. Я еще понимаю, сидела-пыхтела бы в памяти вирусная комбинаторная программка, подбирала ключи. А в архиве только чиркнуто «внутрисистемная работа, построение смысловых цепей». Где тут вирус? Уму непостижимо.

— Увы, твой ум, Матвеев, не годится для измерения непостижимости. Впрочем, ты еще поуди в системном журнале, червячка подбери повкуснее. — Феодосий ушел со связи отчасти довольный.

Почему мы называем «К2» вирусом? Какой вирус выживет при внутрисистемном тестировании? Только полезный вирус. Тот, что чисто вшился в тело оболочки. Что помогает ей в работе над смысловыми цепями. Теперь деревенского дядьку с соплей под носом и близко к вычислительной среде нельзя подпускать — вредность слишком глубоко в нем сидит.

Пока Феодосий понимал дядю Витю как источник постоянного зла, хоть бирку вешай, его подопечный отвечал ему в том же духе, но другими словами. Селянин снова расселся в кресле, напялил на голову обруч с проводками и уверенно направлял инспектора в срамные места, так чтоб ему вовек не возвратиться.

Феодосий Драницын покинул Службу хоть и озадаченный, но зато напряженный, готовый к борьбе, такая ситуация ему даже нравилась. Однако дома он быстро скис и угас. Дома он окончательно убедился, что жена Мелания любит свой браслет больше, чем мужа-инспектора. Даже к робикам нежнее, чем к нему. Картина, которую он предполагал увидеть в бреду, а не наяву. То, что он раньше считал ее докучливым зуденьем, сейчас казалось щебетаньем райской птицы. Все эти истории о киберах-убийцах и сладострастниках, об искусительницах-роботессах, которые в последний момент обкусывают свои жертвы до неузнаваемости, о дьяволах-компьютерах, погубляющих самолеты и суда. Нет, Феодосий и разные монстры теперь мало волновали ее. Ныне друзья и любовники были у нее Петух и Кот. Робики также закончили постигать инспектора и показывали полное пренебрежение. Они набрались хитрости и коварства, что некоторые мудрецы могли принять за проблески искусственного интеллекта. Мелания вела с ними какие-то игрища, малопонятные для других людей. Игрища носили боевой, оперативно-тактический характер. Стратегия же оставалась скрытой в тумане. Такими же смутными были и мыследействия, которые применяла жена, чтобы столь расшевелить своих служек. Не привяжешь супругу к «электрическому стулу», не одурманишь ее психоделиками и не начнешь считывать коды ее мыследействий. Разве что выкрасть робиков. Ясно же, они помочились на оболочки сферы жилсоцбыта, под чьим присмотром обязаны существовать. Какой там жилсоцбыт, тут проглядывает морда врага, программного разбойника, может даже «К2». Распотрошить бы робиков, по начинке найти и того мастера, который нелицензионные кристаллосхемы ставил, и того, кто их клепает. Взять обоих за шкирку да стукнуть лбами. Но стоило один взгляд бросить на робиков, как сразу все мечты уплывали в форточку.

В гостиной и на кухне шли учебные бои. Кот прижимался к полу, пятился, наносил едва заметные из-за мгновенности удары, когти его высекали искры из холодильника, производили режущие звуки на стекле и оставляли внушительные зарубки на мебели стиля неоготика. Петух же беспрерывно нападал, наскакивал, делал ложные и настоящие выпады, пытался усесться Коту на загривок и долбануть его в темечко. От его бронебойного клювика оставались глубокие, но аккуратные ямки. Феодосий машинально, в обход сознания, примеривал следы от когтей и клюва к себе. И всякий раз становилось неприятно, от мозга костей до костей мозга. Особое, ни с чем не сравнимое чувство возникало, когда Петух удачно пикировал и вышибал Коту глаз. Брызгала белая окологлазная жидкость, Кот цеплял когтем свое выпавшее око и, предварительно облизав его, заправлял обратно в глазницу. И всегда рядом с тренирующимися гадами неотступно находилась Мелания в виде знатока боевых искусств. Она была арбитром, скорее всего болельщиком, похоже, что и участником. Браслет, присосавшийся к ее руке, играл не последнюю роль. Инспектор давно разоблачил его — тот пропускал расширенный спектр мыследействий. Ясно, что робики, как неуправляемые малые оболочки, рыскали по «эфиру», выискивая разгадки кодов, и нахватались там разной дряни на тему «как бить и мучить». Но одна линия поведения была втиснута в них какими-то творцами хреновыми еще при рождении — служить своему хозяину верой и правдой. Вот почему им мало дела до Великого Объединенного Разума. А их хозяин, вернее, хозяйка, распадается на глазах как гражданин, то есть как гражданка.

Мелания перестала откликаться на призыв кибермэна-йога провести утреннюю, дневную и вечернюю медитации. Немедля вырубала экраны, как только начинали передавать звуков идеоряды для гармонизации. Вырывала «с мясом» шнуры питания из автоматических кадильниц. Разорвала тибетские мандалы. Перестала делать пранаяму, дышала теперь поверхностно, будто на улице. Портретом махатмы вытирала пыль. Почти целый день запрещала звучать индийским мантрам. Только междусобойчик с робиками. Инспектор немного повеселел, когда она завела себе «Симбун-Сивку», газотурбинный роллер. Не моргнув глазом, швырнула все свои хрусты. Машина была по-российски удалой, по-корейски вертлявой, с широким колесом — по любой каше промчится — с микрооболочкой. Но в отсутствие инспектора появился давно осточертевший мастер и пробил в оболочке роллера БИ-канал. Нюни инспектора распустились снова и заколыхались на ветру. А потом Кот с Петухом вскочили на заднее сидение роллера, стали там похожи на два белых кирпича с глазами, и Мелания усвистала. В первый же выезд она пропала на целый день. В инспекторе к полудню солнечное сплетение превратилось в черную дыру. Он сидел понурый в своем кабинете, и даже кресло не казалось ему теперь удобным. Темные мысли вились одна за другой без всякого усилия. Кто из нас главный, кто второстепенный, кто почва, а кто удобрение? Как бы не ошибиться в вычислениях, впервые подумалось инспектору. Чтобы все-таки насытить свою жизнь немеркнущим смыслом, Феодосий Павлович решил выпотрошить дядю Витю, как маринованный перец. А дядя Витя, когда вошел, то сказал с прощупываемой ехидцей:

— Ой, как вы осунулись. Не лицо, а фига. Что, в доме нелады? Ну ничёго, миленькие бранятся — только тешатся.

От этих слов Феодосия чуть не вытошнило.

— Что, я чего-то не то сказал, неверно выразился, это у меня бывает, — спохватился задержанный.

— Ну, все, Виктор Васильевич. Хватит с вами цацкаться. Вы лишь программа, чужая запись. В нужные моменты из вас прочитывается тот или иной кусочек.

— А вы не программа? — по-простецки спросил дядя Витя.

— От меня нет вреда, — голос инспектора стал пронзительным, высокочастотным.

— Как же, мне от вас вред один, — рассудительно заметил дядя Витя. — А если из-за вас беда приключится для народа, то вы сами с собой что делать будете?

— Со мной этого случиться не может, — постановил Феодосий.

Внезапно шкаф раскрылся, и въехал робофициант-столик с яствами. Заиграла обеденная музыка, свет стал менее насыщенным.

— A-а, кушать люблю. Это единственное, что мне не изменит, — весело взвыл дядя Витя и прихватил со стола розетку с икрой. — Надеюсь, не акулья.

— Но я не звал робофицианта… Пошел вон, вон! — наорал Феодосий на «скатерть-самобранку».

Та неожиданно обиделась и вывалила яства на инспектора, после чего действительно уехала.

— Как же так? — Феодосий с наворачивающейся слезой смотрел на свой замаранный китель.

— Да вот так. Им тоже творить хочется. Сольцой посыпьте, начальник, меньше пятен будет, — наслаждался сценой дядя Витя. — Может, помочь, простирнуть чего?

Все еще твердым голосом Феодосий позвал робуборщика.

Тот появился. Но вместо того чтобы убирать, он принялся раскатываться по комнате, размазывая масло, соус и пюре.

— Подонок! — озверел Феодосий.

— Вы его, маленького, не ругайте, — заступился дядя Витя. — Он хотел как лучше. Вот новый бутерброд изобрел.

Робуборщик, однако, о своем долге не забыл. Выставил вперед режущую плоскость и стал срезать с пола размазанные продукты, правда, вместе с линолеумом.

Феодосий, как и полагается, прижал ладони к вискам.

— Вы только ума не лишайтесь, гражданин начальник. Еще скажут, что это все я, такой-сякой, подстроил. А я на большие дела пока не горазд. От меня только легкий сквозняк.

Инспектора тут осенило. Он сорвал со своего запястья БИ и забросил в дальний угол, потом подскочил к робуборщику и перевернул его вверх колесиками.

— Круто вы с ним, но совершенно справедливо, — одобрил дядя Витя! — Власть употребить, и точка, так с ними и надо, падлами. Что же, если электрический, то все можно?

Инспектор внутренне заметался:

«Эти устройства не способны к самоуправству. Значит, именно из меня вылетели коды безумных мыследействий. Пусть „К2“ помог, но сигналы — мои собственные. Если так, то по законам ССС я — преступен, и вещдок налицо. Я приличный человек, уважающий прогресс, и вдруг преступен. Может, таково течение болезни. Ну и что с того? Вор по болезни ворует, громила по болезни громит, но снисхождения к ним никакого. Единственное, что смягчит мою вину — это ссылки на инфекцию, на заражение. Я докажу следователю, что дядя Витя наводил на меня свои мыследействия, как на колебательный контур, что он, мерзавец, в резонанс меня ввергал».

Феодосий поднес ладонь к животу, впечатление было такое, что по внутренностям прополз бычий цепень. Инспектор подключил к робуборщику терминал и стал проверять буфер команд. Вроде некоторые похожи на вчерашние, дяди Витины. Или нет, сердцевины разрядов всегда похожие. Что же намечается: неужто самому на себя стучать придется?.. Уж лучше покончить с высокими моралями. Пусть просыпается здоровое, животное, инстинктивное. Надо выкарабкиваться. Поскорее бы избавиться от дяди Вити. Но ведь и конвойных не позвать. Могут назвенеть «куму», начальнику режима Сысоеву. Ну ничего, напачкали — подотрем. Феодосий запихнул робоуборщик в угол, превратил свою майку в тряпку. Вначале развел грязь, потом ничего получилось, если не всматриваться. Прихватил и содранный линолеум клеем. Крестьянин же неустанно помогал дельным советом.

Следующей ночью дяде Вите опять стало жутко. Только закроешь глаза, и начинает по всему телу Летать какой-то вихрь, да еще и наружу рвется. И кажется дяде Вите, только расслабится он или, предположим, чихнет, и организм его развалится, как брошенный об стену арбуз. С криком «ура» вывернется из ошметков Вихрь Вихревич и на форсаже улетит за горизонт. Что говорится, темницы рухнут, и свобода нас встретит с кружкою у входа. Но потом глаза открывались и он видел, себя на коечке — со стены буравит взглядом какой-то индийский товарищ гуру, льется специально подобранный звук для сна, в углу призывно мерцает унитаз. «Ничего интересного быть не может», — успокаивал себя дядя Витя и переворачивался на другой бок. И все-таки это случилось. Лопнула преграда, похожая на скорлупу или даже на стакан. Так быстро, что боль разлетелась сразу. Он пошевелился и понял, что стал из маленького большим. То есть, он существует в двух видах, маленьком и большом. Большой дядя Витя подтянул задние конечности, распрямил их, и комната сразу смялась, а стена упала. Потолок и крыша остались где-то внизу, голова же окунулась в какое-то марево. Маленький дядя Витя прошелся на цыпочках от своей кровати до двери. Массивная плита поддалась его руке и покатилась. Смутившись, он юркнул обратно в койку, как сурок в норку. Отстукало десять секунд, и никакого шухера. Селянин внушал себе, что было бы мудро вот так вот полеживать и ждать, пока лучшие люди разберутся с его невинностью и отпустят гулять. Извините, скажут, за причиненные хлопоты, обознались. Примите в знак признательности за проявленную гражданственность часы «командирские». Дядя Витя же, незлобливо посмеиваясь, похлопает опростоволосившихся обидчиков по плечам: «Ничо, бывает. Кто не ошибается, тот, значит, не работает». Но потом пожаловала дяде Вите (маленькому) и другая мысль. И осталась, засела, как гвоздь в доске. А если не проявят начальники чуткость и заботу? А если он для них — бревно, кричи не кричи о своих правах, а все равно обстругают.

Большой дядя Витя погордился собой. Турбореактивное сердце гнало по нему горящую кровь. Глотка дышала не хуже армейского огнемета, лапы гребли, как экскаваторы, воздух сминался под ударами крыльев с переменной геометрией и, распрямляясь, поднимал его.

А рядом, перед его широкофокусными глазами висел камень. Тяжелый, тянущий, а еще гладкий, как галька, то ли просвечивающий, то ли разрисованный. А в рисунке том, казалось, проглядывался размазанный человек. Будто прокатилась эта глыба и сплющила какого-то незадачливого гражданина. Просматривались и другие каменюки: разнокалиберные, летящие и катящиеся друг по другу. Потом большой дядя Витя заметил главную достопримечательность открывшейся картины. Там в глубине, за парадом камней, как бы на трибуне, маячила очень длинная штуковина, то ли спица, то ли башня, возможно, даже дерево. Когда большой дядя Витя привык к пейзажу, то разобрал, что камни прутся не куда попало, а вертятся, иногда с фортелями, вокруг спицы. Она — блестящая, а они тусклые, она живенькая, а они полудохлые, она верховодит, а они слушаются. Башня производила впечатление заселенной, хотя никто не показывал личика в форточку. Дядя Витя даже назвал для ясности это строение «дворцом Кощея», памятуя Хавроньины сказки-присказки. А себя гордо проименовал Змеем Горынычем.

Он лег на одно крыло, потом на другое, наконец, хоть и ловили его глыбы невидимыми сетями своего притяжения, поднялся чуть выше и выяснил еще кое-что. Спица упирается острием в некий серебристый туман, а может, и серебряное небо, и сверлит, и долбит, и гложет его, покрываясь сияющим румянцем. Блестящая пыльца входила и в шкуру большого дяди Вити; растворяясь в крови, заставляла ее приятно бурлить.

Остальному же воинству, глыбам-камешкам, и не присоединиться к хапужной спице, и не набрать серебристой пыльцы, и не подкрасться к кайфному туману. А все потому, что они знай себе крутятся вокруг дворца. И питаются лишь сияющим теплом сановного румянца. А еще большой дядя Витя заметил, что от Кощеева дворца к почтительно хороводящим камням иногда проскакивают черные шары, оставляя не сразу зарастающие трещины в сиянии. И от такой черной молнии какой-нибудь провинившийся камень сразу оплавляется. Став бурой глыбой он сваливается вниз и переваривается густой мглой. Большому дяде Вите захотелось оспорить.

И маленький дядя Витя больше ни в чем не сомневался, соскользнул с коечки, успел накинуть на себя одежонку (носки не обнаружились), сунул лицо за дверь, принюхался к удаляющимся шагам охранника и потрусил по коридору.

А инспектор Феодосий чуть пораньше проснулся от вкрадчивого голоса своего терминала: «Объект наблюдения в камере отсутствует». Инспектор был не дома, а в региональном управлении. От неуемной тоски он бы шатался по городу, но его поставили на дежурство, правда, не в главный, а в третий корпус. Инспектор сейчас же обрадовался, не подкачал радиомаяк, который он прикрепил лично и незаметно к пиджаку задержанного гражданина Лучкина. И хотя рабочая зона оболочки занималась невинной «внутрисистемной работой» И выстраиванием каких-то «смысловых цепей», от этого всего несло диверсионным актом. По застенку дядя Витя шел себе, как Командор на вечеринку донны Анны: насквозь. Конечно же, гражданин Лучкин испускал во все стороны неведомые коды мыследействий. И это приносило неплохие результаты, сигналы-открывашки влетали в замки бронедверей, уничтожались вопли контрольных фотодатчиков. Оттого-то сиренам никак было не завыть, а охранникам не затопать сапогами.

Спокойно, спокойно. Просто в рабочую зону оболочки проник треклятый вирус «Кулибин-2», он-то и ведет беглеца на волю.

Феодосий сжал зубы и соединился с центральным пультом главного корпуса. Сраженный сном дежурный тяжело сопел, навалившись жирной мордой на клавиатуру — кажется, во сне его преследовало что-то плохое. Итак, «К2» выдал пару чарующих колыбельных по аудиоканалу, выровнял толстомясому детине мозговые ритмы и сделал из него спящую царевну. Эх, оттяпать бы уроненную башку в воспитательных целях. Впрочем, баю-бай, охранный воин. Ну, сбежит дядя Витя — подумаешь. Не сболтнет уже крестьянин «куму» или вышестоящим лицам во время обхода, какой конфуз приключился в инспекторском кабинете. И к тому же, пославшие дядю Витю давно с ним попрощались и вычеркнули из списка. Никак не ожидают, что он скоротечно вернется и начнет прыгать от радости на шеи друзей-товарищей. Какая возможность проклевывается — крутых диверсантов-подпольщиков захоботать. Недолго им осталось вершить темное грязное, а для них светлое чистое дело борьбы с нарождающимся ВОРом. Радиомаячок будет зудеть в тумане, а наш агент, супермен и спортсмен, будет идти по пятам, нюхая след. Феодосий сообразил, что переусердствовал в мечтаньях. Дядя Витя — как тот глист-путешественник, что затерялся в глубинах кишечника, и до прямой кишки ему двигать и двигать. Терминал показывал дядю Витю червячком, ползущим по зданию. Инспектор подключился к системе видеослежения, чтоб рассмотреть все в подробностях. Коды подключения Феодосий выискивал, как любой приличный офицер, загодя. Ведь подсматривать друг за дружкой, особенно за дамами, было у сотрудников ССС самой отличной шуткой. И Феодосий увидел, что дядя Витя какой-то порхающей походкой покоряет коридоры. Вот он разумно притормозил и пропустил идущего по перпендикуляру барана-охранника. Вот и последний переход, а там за углом КПП. Феодосий дал увеличение, не бежит ли перед дядей Витей робик с лазерным резаком вместо головы, не хлопает ли рядом крылами шприц с цианистым, калием. Нет, человек сам по себе. Так как же ему главную вахту одолеть? Перед тем, как выйти на финишную прямую, дядя Витя все-таки остановился, но больная улыбка не сползла с его рта. Феодосий тревожно глянул на КПП. Один охранник стоял в проходе, уронив крепкую ладонь на рукоятку пистолета, опасно выглядывавшую из кобуры. Другой, как и положено, сиднем сидел в будке, у пульта, за пуленепробиваемым и лучеотражающим стеклом. Не оставляют эти бугаи дяде Вите даже самых скромненьких надежд, потопчут и повяжут беглеца.

Впрочем, я бы сделал так и так, прикинул Феодосий. Он представил будку маленькой кастрюлькой на огне и охранника в ней как вареного цыпленка.

— Спасибо, дяденька, — раздалось в токере. Феодосий аж подпрыгнул: «К2» впервые подал голос. Кажется, вражий модуль уловил его мыследействия.

Через полминуты стекла будки запотели. Охранник перестал сидеть смирно, заерзал. Так и есть, «К2» расшифровал мыследействия Феодосия и применил команду, врубающую отопление на полную катушку. Охранник продержался недолго, нарушив все святые инструкции, вылез из будки, отдирая прилипший китель от тела.

И тут Феодосию стало не по себе, тоже жарко, но и холодно одновременно, уж больно «К2» заиграл, засочился силой. В вестибюль здания, прямо на КПП, въехал здоровый автокран! Весь он, конечно, не поместился, но стрела удачно вписалась во всю длину вестибюля, срезав только несколько кронштейнов и статуй Немезиды, эриний, Фемиды и прочих правоохранительных богинь. Оба охранника плюхнулись на пол, вытащили пушки, стали ползать, как два опарыша. Тут дядя Витя и рванул, что пушечное ядро или как пробка из задницы медведя по весне. Наступил на голову одного служителя ворот, вскочил на спину другого, с таковского трамплина прыгнул — и застрял в стреле. Автокран сей момент дал задний ход и стал выезжать вместе со стрелой и торчащим в ней дядей Витей. Охранники опомнились, побежали к будке, чтоб протрубить тревогу, но понапрасну рвали и кусали ручку. Дверь была уже крепко-накрепко заблокирована, что обязательно в случае вооруженного нападения. Само кресло внутри будки стало опускаться вниз, в бункер, к резервному пульту, только без бдительного человека. Охранники побежали, собираясь открыть беглый огонь по дяде Вите во дворе и изрешетить мерзавца ворошиловской стрельбой. Но предвкушение расстрела оказалось напрасным. Как раз опомнилась автоматика, стала спасать пост охраны, заверещала сирена, и стальная стена перегородила путь любой банде, а заодно и охранным бойцам. «Храните спокойствие, ситуация под контролем», — сказал динамик, после чего заиграла ласковая музыка. Триумфальное шествие дяди Вити продолжалось.

Теперь уж непонятно, подумалось Феодосию, то ли зло обхитрило добро, то ли добро обвело вокруг пальца зло. По идее, для подпольщиков дядя Витя отрезанный ломоть, и им выручать его неинтересно. Однако, «К2» это всего лишь программный комплекс, которому такие нюансы недоступны. Он действует в рамках общей стратегии — вредить, где только возможно.

На следующий день генеральный инспектор собрал всех офицеров, метал громы и молнии, устроил страшный конвульсиум, публично ненавидел автоматику. На это зам по системотехнике резонно отвечал, что без автоматики в застенке побегов было намного больше, сейчас попросту первый случай. Обычные стальные двери с встроенными, навесными и даже кодовыми замками не справлялись с наукоемкостью современных злодеев. Крошечные плазменные резаки разваливали двери и решетки; микроскопические кумулятивные заряды пробивали запоры; едва заметные приборы, состоящие из рентгеновского лазера и микропроцессора, мгновенно изучали принцип работы всякого замка; ключи типа «каракатица» четко срабатывали в любой замочной скважине. Все эти приспособления вшивались злоумышленниками загодя под кожу, вставлялись в рот под видом зубов. А могли попасть к задержанным гражданам в передачах, на свиданках, при поцелуях и рукопожатиях. Каких уж только бестий земля не носит. А сколько сраму мы набрались, когда все необходимое для злодейства приползало, прилетало и приплывало по канализации в нутре у робиков. И как те наловчились выходить на нужных им людей или, вернее, нелюдей по одному лишь рисунку теплового излучения.

Видно было, что горечь поражений сидит в сердцах сотрудников ССС, потому что многие мужественные лица покрылись краской. Зам по системотехнике вдохновенно закончил: «Только перевод каждой двери, каждой щели на автоматическое управление, закутывание всех систем Службы в кибероболочку остановило разрастание этой заразы».

Генеральный решил не выставлять себя в роли дремучего дубаря, хотя и помянул про себя уважительным словом старый добрый сыск, колючую проволоку, вышки с автоматчиками и злых собак.

— Очень удачно декламируете. Вам бы с большой трибуны выступать, зажигать народ. Ладно, толковать нам больше нечего. Будем считать так — за три дня наша любимая оболочка кого надо выловит, наступит на хвост и еще раз убедительно продемонстрирует, и тэ-дэ и тэ-пэ… Кстати, говорят, есть такой «К2». Не помешает ли он нам мирно трудиться?

— Движения модулей «К2» пресекаются немедленно, — бойко отрапортовал зам по системотехнике. — Системные журналы показывают нам, что в этом отношении сейчас все чисто.

— Вам показывают, вам, — уточнил значительный человек. — Ну, старайтесь, если ума нет, — закончил на незлобливой ноте генеральный.

В МВД и прочие органы жаловаться не станем, а то они нас гадко высмеют и всячески обидят, следовательно, будем тужиться самостоятельно — это в речи генерального инспектора прозвучало четко. Вот она, взаимная нелюбовь в действии, вздохнул Феодосий. Органы обязаны отдать нам дядю Витю, потому как не могут доказать, что он преступен. Если это докажем мы, значит, их дело, в общем-то, к вечеру. Ясно же, что блатной элемент все более предпочитает мыследействия. Однако если мы упускаем дядю Витю, не доведя его до судебной экспертизы, то ловить его органы не обязаны. Разве что мы будем долго ползать перед ними на коленях, целовать ботинки, называть себя меньшими братьями и сочинять, что он унес из застенка ценную аппаратуру.

Блок 7

Феодосий не собирался сидеть, сложив голову на ручки. В Службу Санации дальновидными ее основателями была заложена структура «пылевого» типа. Она пронизывала все уровни, подразделения и замыкалась на отдел особых операций в центральном управлении Службы. В нее включались проявившие себя инспектора вроде Феодосия, а также секретные агенты. Как и положено, Феодосий запустил программу отбора, и она выдала ему номер и место контрольной явки агента, а также пароль. Человека под номером 0013 Феодосий знал по опыту совместной борьбы — Освальд Фалько сдохнет, не подведет. Тык был удачным.

Инспектор встретился с агентом в рюмочной и поручил ему наблюдение за дядей Витей.

— …Наблюдение — это еще не все. В случае, если органы безопасности или наша группа захвата попытаются вывести объект из игры, окажи ему мягкое содействие. То есть никакой стрельбы и нанесения большого материального ущерба. Внешность меняй во время работы основательно, сейчас установить личность можно даже по форме щек. С объектом контакт минимальный, но его радиомаяк не упускай. Делай все именно так, пока я тебе не дам других указаний.

Освальд Фалько усмехнулся, но ничего не сказал. Никакая самодеятельность не проходит даром, подумал Феодосий, глядя на удаляющиеся широкие плечи агента. Прибьет кого-нибудь мизинцем левой ноги и глазом не моргнет. «Крышу» надо поскорее натянуть. Инспектор нашел на улице телефон и позвонил в центральное управление, в отдел особых операций. Ответил незнакомый голос, на пароль отозвался неверно, сообщил, что начальство в отлучке, — попытался выяснить, в чем, собственно, дело. Этот человек не внушал доверия, поэтому Феодосий ушел со связи. До завтра подождет, чего уж там особенного за один день случится.

Очень ранним утром того же дня автокран с прилипшим к стреле дядей Витей остановился на одной из пустынных, достраивающихся еще улиц. Дядя Витя минут пять не мог преодолеть окоченения, наконец сполз на землю. Он осторожно заглянул в кабину — там мигали индикаторы, а водителя не существовало, машиной управляла малая оболочка. Дядя Витя поежился от таинственности происходящего. То ли он сам обернулся чудовищем, то ли ему помогал какой-то колдун-гуманист. Он еще не забыл ощущения силы, которая совсем недавно наполняла его руки, и ноги, и голову, и сердце, и хвост. Кажется, у него был и хвост. Дядя Витя даже пошевелил своими слабыми руками и ногами — неужели все это натворил я?

Окоченение не проходило, ветер свистал, как будто все живое на свете вымерло надежно и с гарантией. Он прошелся мимо заселенных домов — даже в парадную не завалиться, двери на кодовых замках. Тогда дядя Витя решил: надо просто ходить, чтобы не уснуть и не замерзнуть. И правильно решил, на одной помойке он нашел знатный кусок парусины с дыркой посередине. Продел голову, и получилась экзотика, что-то переходное из плащ-палатки в пончо. Потом набрел на детский городок, забрался в пластиковый танк, стал похож на кучу грязного тряпья, затих и заснул сном свободного человека.

— Дяденька, шли бы вы обратно на помойку, а то здесь дети играют, — разбудил беглеца какой-то малыш. Дядя Витя встряхнулся, высунул голову из кокона, пошарил в карманах. Конфет там не было, зато нашлась миниатюрная видеокамера. Видимо, она свалилась со стены, когда кран бодал вестибюль, и дядя Витя машинально прихватил ее.

— Эй, малой, сколько дашь за эту штуку? — поинтересовался крестьянин.

— Две синеньких, — приценился малыш, — ты погоди, я сейчас домой за «капустой» сбегаю. С собой предпочитаю не носить, а то нынче трясунов много.

Дядя Витя очень нервничал, боялся, что мальчик вернется не один, а с рассерженными взрослыми. Но обошлось. Малыш появился без фокусов, приобрел видеокамеру и попросил приносить еще. Они там с пацанами играют в «шпионов и разведчиков», поэтому устраивают друг за другом большую слежку. На аппаратуру много денег требуется, вот они и установили налог на детсадовцев. Тем, кто не платит, вышибают зубы — ничего страшного, молочные. Но все равно не хватает. Пора за родителей тех мальчиков браться, пусть выкладывают, а то будем их отпрыскам блох и глистов запускать — биологическое оружие уже готовится. Малыш вздохнул, а дядя Витя поспешно удалился. Теперь ему предстояло определиться, спланировать дальнейший жизненный путь. Первый ход — вернуться в деревню. Но что он скажет мужикам с пудовыми кулаками, которые отстегнули ему свои кровные на покупки? Мол, мелкая неприятность случилась и вы проиграли. И уж, наверное, ССС дала весточку в родное село — там его будет встречать, грозно насупив брови, милиционер Антошка. Нет, лучше покамест в городе схорониться, здесь людей много, затеряется как-нибудь. Только куда податься? На гостиничные услуги деньжатами пока не разжился, найти «порт приписьки» — рылом неказист. На железнодорожных вокзалах народ и так вповалку лежит, здоровые и чесоточные, честные и воры. Да и патрули шастают туды-сюды. Нет, уж вернее будет на аэрокосмический вокзал податься. Там ему понравилось, сервис и все такое, да и толчея умеренная.

Блок 8

В эту ночь робики долго слонялись по спальной комбате, не дрались, но чесались и потягивались с хрустом. Якобы случайно, но явно специально цепляли одеяло. Инспектор в конце концов не выдержал. Взял спальные принадлежности и перекочевал в гостиную. Мелания ничего этого не замечала, да и наутро не выказала удивления его отсутствием на супружеском ложе. Впрочем, Феодосий был уверен, что на его месте тут же расположились кибернаглецы.

Когда он уселся завтракать, робики не отстали, принялись бесить. Кот устроил себе соревнования по прыжкам в высоту, где вместо планки была инспекторская голова, а Петух состязался сам с собой в тройных прыжках, делая один из мощных толчков на спинке инспекторского стула. Маленький черный гад со скромным видом висел на руке Мелании, но одновременно настраивал всех на волну инспекторского страха, на его боязнь опозориться как муж и офицер. А Мелания хлопотала себе у плиты и даже не пробовала подонков своих затормозить.

Они — свои, пришедшиеся ко двору, а я чужой; они показывают, что я здесь нужен, как третья нога или вторая задница, доказывал себе инспектор. Но рано обрадовались, я еще буду давить их сапогами. Нет, я буду кромсать их большими ножницами.

— Знаешь, что я не сделал, а должен? — спросил мужественный офицер у жены.

— Должен был утром выполнить асаны «Сурья Намаскар», ты не встречал сегодня Солнце, — механически отвечала жена.

— Солнце встречал. Но вот кое-что не спустил в сортир, — он показал на неспущенных жестом монументальной скульптуры.

Жена жевала бутерброд и не откликалась, как это бывает при прослушивании неприличных физиологических звуков.

— Или я, или они, — произнес раздельно каждую букву инспектор. Петух вскочил на стол и издевательски клюнул стакан инспектора, Кот наступил неприятной лапой на палец ноги инспектора. — Или я, или они, — затравленно повторил хороший семьянин.

— Они — это я, устраивает? — огрызнулась Мелания. — Это все мой внутренний мир. Внутренний, но выдвинутый наружу, как ящики письменного стола. Без них я опять стану пустой. Любишь ты полых, как мячики, тык ногой такого, вот он и покатился к какой-то великой цели. Потренировался на мне, понравилось, разыгрался в своей ССС.

— В моей ССС я выдираю ядовитые органы аспидам в галстуках, отрезаю жгутики человекообразным микробам, выдавливаю токсины из отравленных мозгов, — Феодосий показал еще и руками, что он делает. — Грязная работа, но ничего, можно помыться потом. Однако без нее у тебя и прочих лебядок был бы немного другой вариант. Сейчас бы ты не нежилась индийскими благовониями и утренней музыкой «Шив-Бхайрав», а стояла бы с пачкой заказ-нарядов где-нибудь в дубильном цеху кожевенно-костяного завода. И атмосфера вокруг тебя была бы насыщена матом-перематом и вонью-перевонью. А твоя шкурка намазана не лосьонами, а жирной копотью. И во внутреннем мире не продохнуть было б от пыли. Сейчас между твоими перышками и вихрями-ветрами тысяча оболочек. Ты не знаешь, как бывает холодно, как сводит брюхо от голода, как вместо кислорода в тебя влезает всякая дрянь. Живешь себе, что червячок в яблоке, и еще чего-то бормочешь. Ты выковыриваешь изюм из булки, чтоб стало не так сладко во рту, а там, за бортом, был бы песок на зубах.

— Ты тоже выковыриваешь, побольше моего, — напомнила Мелания, — и тоже не знаешь, как там, за бортом.

— Что самое интересное, не хочу знать. Батьки, деды и вглубь все предки этого нахлебались сполна. Хватит, теперь я буду драться за свое неведение.

— Действуй. Вышибай из врагов вредные мыследействия вместе с мозгами. Об отдыхе тоже не забывай, побольше расслабляйся, медитируй, глядя на собственный пуп, стой почаще на голове, это упражнение гарантирует безвредность твоего ума для государства и полезность для родной ССС. А я тут ни при чем, разные у нас с тобой жанры. Не могут же, например, оперный певец и балерина в одном представлении выламываться. Он глоткой берет, она — ногами.

Мелания подхватила, видимо, давно собранную сумку и, свистнув робиков, двинулась на выход из инспекторского дома. Тут в Феодосии Павловиче и взыграло некстати профессиональное.

— Балета не будет! — объявил он. — От нас так просто не уходят в другой жанр.

Он перемахнул через стол, догнал в два счета и защелкнул свои пальцы на ее тоненьком запястье.

— Я в тебя столько вбухал, что тебе впору золотой сделаться и стоять на серванте. Все не так просто, как кажется после завтрака, — повторил он несколько раз, раздувая для жуткости звук «р» в слове «просто». Он был на коне. Совершенство проявленной власти порадовало его. «Ой, недаром мой знак — Лев», — шепнул он себе.

Мелания прикрыла глаза и всхлипнула от дурноты. Ей показалось, что она влипла в агрессивного колобка, активное тесто, наползающее на нее и застывающее. Но браслет постарался для нее. От него распространилась синяя дымка, и тесто стало рассыпаться. Дымка добралась до робиков, свернулась рукавами и вошла в них, отчего те заискрились, засияли шерсткой. Мелания еще послала им образ разрываемого в клочья, терзаемого колобка.

Тут когти Кота, пройдя сквозь ткань штанов, уцепились за кожу Феодосия, слегка поддели ее и оттянули. Хорошо выстоявшаяся, по краям уже загустевшая до корочек нелюбовь выплеснулась из инспектора чем-то вроде девятого вала. Из всех накопленных сил с криком «Умри, негодяй» он поразил каблуком Кота. Вернее, то место, где только что был Кот. Каблук сломался об пол и улетел, инспектор получил растяжение в паху, а робик свернулся в белый клубочек. Клубочек принялся кататься вокруг инспектора, постепенно сужая свои хищные круги. Петух вспрыгнул на люстру и стал грозно раскачиваться на ней. Инспектор вдруг ощутил свой черепной шов и подумал, какой тот некрепкий. Инспектор вдруг стал мокрым и слабым, как новорожденный. Мелания, соответственно, тут же выдернула руку и отбежала к стене. Страх набухал, вспучивал каждую клеточку офицера. У этого страха были свои дрожжи — ощущение, что первородное зло, бывшие колдуны, нынешние диверсы плюют с высокого потолка на его звание, заслуги, благодарности начальства, уважение соседей, мощь ССС и завладевают его робиками, его добычей — дядей Витей, его женой, всем его достоянием. Инспектор сделал последнее усилие, соединив жар души, воспоминание о «Кодексе чести офицера ССС», напор долга, четкость, профессионала, гнев мужа. Вместе все эти солидные факторы дали слишком много энергии. Инспектор не сумел отрегулировать ее выхлоп, который иной человек назвал бы истерикой, а древний викинг уважительно — берсерком. Инспектор кинул в противников аквариум, и запрыгали рыбки по стенам. А также телевизор, тот показал страшное рыло. Потом полетели кофейник, картина. Инспектор бил врагов этажеркой, гобеленом, тумбочкой в стиле ампир, статуэткой небесной танцовщицы апсары — она пробила ногой диван. Наконец, бюстом великого человека (бронзовым). Волна буйства не отпускала Феодосия, волна несла его по комнате, как утлый ялик. Подвернулась под руку указка, и он давай рубить ей, как казачий есаул, попался горшок с фикусом, и он стал крушить им, как Илья Муромец, только-только слезший с печки. От такого рода работы комната покрылась слоем обломков, осколков и просто руинами. А Кот с Петухом разве что уворачивались, пританцовывали и будто чего-то выжидали.

Люди в белых халатах появились неожиданно, они махали полами халатов и были похожи на стаю чаек.

В воронку инспекторской головы влился слабый ручеек мыслей о том, что он обмишурился. Но от этого шторм стал совсем жутким. Феодосий как бы понимал, что терять уже нечего, можно, буянить всласть. Он кинулся, чтобы покарать предательницу жену вазой по голове, но тут был перехвачен и пресечен в корне. Он пытался провести прием айкидо, и не один, но все оборачивалось против него — и удар, и захват. Восточная борьба на квадратных санитаров не действовала. Стиснутое в смирительной рубашке бурление перешло в дрожание, а потом и вовсе в инфракрасное излучение, когда из шприца явился заряд ласковости и терпения. Но эти фазы проходили уже в мягких внутренностях машины скорой помощи. Инспектор сам облегченно вздохнул, когда после борений стало тепло и покойно. «Ну, будя, будя, отвоевался», — незлобливым голосом сказал санитар. Но инспектор уже задремал, прислонившись к его уютному, размером с первый спутник, колену. Феодосий Павлович не мог, да, наверное, и не хотел бы узнать, что жена Мелания тем временем вышла из дома, не заперев, даже не захлопнув двери. На ней был комбинезон и непродуваемая куртка, за спиной маломерная сумка, в руках по канистре с газотурбинным топливом. Она выкатила из гаража свой роллер, закрепила канистры, на заднее сидение запрыгнули преданные робики, засопел мотор мощным носом, и вся компания исчезла в смутном воздухе.

Блок 9

Мелания вскоре почувствовала, что великое ползание на одном месте кончилось. Она уже не червячок в яблочке. Она — пыль, которую ветер несет куда попало. Куда ни принесет, везде хорошо, везде пыль останется пылью. Целый день Мелания вилась поземкой по городу, а вечером вырулила к аэрокосмическому вокзалу. Там удалось и чайком побаловаться, и покемарить в креслах зала ожидания. Такая остановка еще более убедила ее в том, что она теперь — пыль, которая звучит вполне гордо. Вместо зеленоватых сумерек спальни — серый свет, прущий в глаза, вместо убаюкивающего бренчания цитары — гогот, иканье, всякая белиберда. Кто-то пытается вместо короны водрузить свою задницу на твою голову, кто-то трясет рядом с твоим носом грязный мешок. Потом звуки, цвета и запахи смешались в какую-то тучу, которая воспарила к куполу и зависла там. Наступило молчание.

Утром, только она стала топтаться возле своего роллера, как наступила в лужицу крови. И вроде робики неотлучно были при ней, в сумке. Только сейчас ей захотелось испугаться, как корове, которую бестолковые животноводы вместо хлева запустили в змеюшник. Но это тоже не получилось. Браслет, хоть и маленький, но прикрыл ее, как плащ-палатка. Враждебное пространство в почтении остановилось перед ним.

— Але, киса, здравствуй, не узнаешь? — перед ней стоял какой-то тип, неприятно одетый в черное кожаное пальто, с неприятным выражением на неприятном лице, с неприятными глазками модели «букашка», от которых начинается зуд и псориаз на коже. — Расскажи-ка о своих друзьях, сладкая моя.

— Начинать с Пушкина и Лермонтова?

— Начни с тех, кто дырявит здесь шкуры, кто рвет пасти. Кто так за тебя заступается?

Мелании сразу захотелось взобраться на роллер и навсегда размазать типа по асфальту. Он слишком вклинивался на ее территорию.

— А ты подумай. Если у тебя это не получается, не мучайся, посоветуйся с товарищами, пошли письмо в детскую передачу…

— Со мной так нельзя разговаривать! — гаркнул обиженный тип. — Не шали словами. Я здесь король бубен, идеал во плоти, любимое тело и районный тотем.

— Вот теперь я вижу, что ты умеешь выражаться осмысленно. Задашь четкий вопрос и получишь такой же ответ. Представь, что я учительница.

— Учительница, — влажно улыбнулся тип. — Будь мне учительницей. Меня Кожаный зовут. Мы «месте в укромном уголке выучим что-нибудь по-настоящему хорошее. Только ты руками показывай, я не очень понятливый.

— Чтобы прилично учиться, таким, как ты, надо больше усидчивости иметь, в смысле, больше сидеть.

— Ладно, свети тут пока, — благосклонно разрешил парень по имени Кожаный и, пружиня пятками, пошел к парадному пассажирскому входу. Какая-то досада у него осталась, поэтому по дороге он не удержался и пнул первого встречного мужика непритязательной наружности. Мужик отлетел и уселся на урну, хабарик бессильно повис на его губе. Обиженный оторопело глядел вслед обидчику, не в силах угадать причину такой немилости. Не решив проблему, он повалился на бок вместе с урной. Еще неуклюже поворочался на земле, а когда поднялся, то был уже обклеен бумажками из-под мороженого, напоминая экспонат с выставки современного искусства. Мужик подошел к Мелании, которая старалась не смотреть на его печальный вид.

— Слышь, щечки-персики, у тебя зеркальце есть? Как там я, ничего? — стал выяснять он.

— Сходи в ателье, где морды меняют, — встрял случайный прохожий.

— Не беспокойтесь, гражданин, вы по-своему красивый, — утешила обиженного Мелания.

— Я к тому же вежливый, добрый и чистый человек, — занялся рекламой тот.

— Ну, последнее определение мне кажется довольно смелым.

— Чтоб тебя дверью трахнуло, урод, — заорал мужик вслед изящно пружинящему Кожаному, — не даешь дамам нравиться.

И надо же, настигла крепкая мужиковская неприязнь аэропортовского молодца. Когда тот входил в парадные самодвижущиеся двери, они наполовину приоткрылись, а потом резко сомкнули створки. Толстое стекло зазвенело от жесткого контакта с головой. Кожаный опрокинулся, улетел назад, лег на спину в просторную лужу-океан.

— Да я вас всех соплей перешибу! — невпопад зарычал принимающий водную процедуру парень.

— Греби ушами, а не то захлебнешься, — удовлетворившись, мужик побрел куда-то.

Мелания напряженно посмотрела ему вслед, пытаясь расшифровать подтекст, но ничего у нее не вышло. Она растерянно поразглядывала окрестности и заметила, что еще один человек пытается во что-то вникнуть. Тот явно хотел разобраться в мужике и был похож на типов, которых „обезвреживают“ в фильмах про удачные операции органов.

На лице агента Фалько сегодня были усы, щеки разошлись в стороны, а угрюмая распластанная кепка скрыла шевелюру. Агент „знакомился“ со своим подопечным. Вид дяди Вити даже несколько оскорбил его профессиональную гордость, но он небольшой медитацией покорил эмоции и заставил себя работать. Освальд определил, в каком направлении будет двигаться объект, и пошел в центр главного зала, откуда было удобно наблюдать события на всех ярусах. Вот дядя Витя на третьем ярусе, подобрался к ограждению, воровато, но метко — на шляпу — плюнул вниз, затем направился к буфету.

Начинался день. Освальд Фалько догадывался, что групзахи могут в любой момент созреть для перехвата. Аэровокзал как раз то место, где оболочка ССС засечет вислоусую внешность дяди Вити, особо не утруждаясь.

Освальд правильно догадывался. Из ворот регионального управления ССС выехал микроавтобус с надписью „ремонт сантехники“ на борту. Внутри его сидело шестеро „сантехников“, все плотного телосложения с внушительными челюстями и тяжелыми кулаками. Могло показаться даже, что шесть круглых голов посажены на одно крепкое туловище. Одеты ребята были спортивно, неброско, как и полагается групзахам.

Освальд Фалько с утра обдумывал некоторые пункты своей диссертации, ведь в „миру“ он был аспирантом. Сегодня утром обошлось без „провала“. Это явление было знакомо многим аспирантам и другим бойцам умственного фронта. При приближении к интересной мысли — ты еще не знаешь, какая она точно, но уже ощущаешь ее объемистость — вдруг теряешь путь-дорожку и обретаешь тупость.

Таблетки, вздрючивающие обмен веществ и работу синапсов, помогали изредка, а еще чаще вредили. Аспиранты, которые обследовали свои мозги у доктора, рассказывали, что приборы никакой патологии не засекали, разве что некоторое выравнивание дельта-ритма. Но Освальду, тем не менее, несколько раз казалось, что проскакивает, как молния, черная клякса и высушивает ему голову, словно тыкву. А в итоге наступает такая скука, что подключаешься, как миленький, к кибероболочке. Она начинает сгребать своей граблей факты и выдувать тезисы. А ты с умным видом хмыкаешь или бесхитростно зеваешь, глядя в окно.

„Принцип обязательной утилизации полученной из внешней среды информации является ведущим. В условиях состязательного доступа к сетевым классификаторам большое число связей устанавливается случайным образом. Как показало масштабное обследование фирмы „Уоллэк-н-Ливайн“ — до 90 %. Однако, в рамках этих процессов создаются временные структуры, которые включают всю обработку данных, от приема исходных до выдачи решающих. Много случайных“ связей у кибероболочек — это не свободная любовь, а проблески разума…» Сейчас продолжить бы работу головы, потому что забрезжило, но уже вместо черной молнии — дядя Витя, надоевший сразу. Подопечный покинул с сожалением на лице буфет и спустился на второй ярус для посещения туалета. Выбрался он оттуда с мокрой головой и расчесанными усами. Кажется, помыслы дяди Вити опять были устремлены к буфету. Когда он подходил к лестнице, у дверей туалета появилась некая личность, которая не торопилась вовнутрь, а наоборот, хотела непринужденно задержаться на месте. Освальд прибавил зоркости своим видеоочкам. Действительно, у некой личности имелось прекрасное нервное лицо ищейки, которое было до носа прикрыто воротником. Агент Фалько включил радиослежение, но вначале, кроме болтовни диспетчеров и техников, ничего не услышал. Однако потом были перехвачены дикие слова: «Вечеринка в среду». Среда — третий день недели, никак догадались групзахи, что любитель буфетов торопится на третий ярус.

Освальд вскочил в лифт, который ползал внутри одной из колонн, и мигом вспорхнул на третий ярус. Только открылись двери шахты, а он уже увидел недремлющим оком, как в буфет входят двое ладных молодцов, оставляя снаружи еще одного. Агент Фалько вывел на стекла очков развернутые данные от пеленгатора. Так и есть, дядя Витя внутри общепитовской точки, и значит, сейчас ему сделают «хлеб-соль»: кулаком по почкам и пальцем под ухо, после чего он окажется смирным и послушным. Освальд прикрылся широкой спиной женщины, марширующей с двумя чемоданами, и с еще неясным планом действий стал приближаться к буфету. Когда он преодолел полдороги с таким маскхалатом, послышался плотный хлопок, его дополнил хор из разных бестолковых звуков, заиграло вдобавок десятка два симфоний. Надо было резко прибавить скорость. Агент Фалько шепнул пирамидальной женщине в круглое ушко:

— Внимание, внимание. Вы поступаете в распоряжение чрезвычайного командования аэропорта.

Женщина преданно ответила:

— Шо трэба?

— Бежать.

И женщина понеслась, как паровоз, пыхтя и пуская пар из ноздрей. Агент Фалько, как искусный наездник, притормозил ее за косынку около входа в буфет и нанес из-за надежного щита, то есть ее спины, удар групзаху. Кулаком под дых и ребром ладони по шее. Из буфета выскочил, как ошпаренный, другой групзах. Вернее, он и был ошпаренный, вся физиономия в густой кофейной пене. Он увидел, что его товарищ сильно согнулся не по своей нужде, а рядом, торжествуя, стоит огромная женщина — террористка или пособница врага. Упреждая нокаут, он взвизгнул и нанес даме сокрушительный удар верхней частью кулака в селезенку, так называемый уракен-хиво-учи — предназначенный, чтоб свалить с копыт и носорога средних размеров. Но тот удар был поглощен сумкой с гвоздями, которая висела у мадам на шее, ничуть ту шею не выгибая — как говорится, своя ноша не тянет. Дама даже не качнулась на своих каблуках, более того, импульсивно и неловко, но быстро сунула в физиономию групзаха свой старомодный чемодан с обитыми железом уголками. Белая от пены голова стала яркой от крови, и оскорбитель дамы рухнул, как срезанная былинка.

— Объявляю вам благодарность от имени командования. Можете следовать по назначению, — признательным голосом сказал Фалько.

— Служу трудовому народу, — отвечала польщенная женщина, — рада стараться.

Агент Фалько осторожно выглянул из-за косяка двери. Мимо внедренной в буфет головы пролетела яичница и прилепилась к стене. И вообще, в помещении была обстановка, напоминающая ту, в которой сотворялась Земля. Столбы пара, гейзеры кипятка, струи расплавленного жира и мощная музыка искрящегося танцевального автомата. Особенно поражала взгляд стойка. Кофеварки, тостеры, шашлычницы сообща создавали местный ад. Робофицианты носились по помещению, бросая блюда, как гранаты, в том числе и тарелки с супом, крутя ножами и коля вилками все теплое. Киберы опрокидывали столы, расшвыривали стулья, вбивали друг друга в стены и хотели порезать что-то мясное. Может, это была джигитовка, не исключено, что матч по хоккею. Восхищенные до икоты зрители разлетелись кто куда, как голуби. На шкафах, холодильниках, даже шторах, сидели и висели гроздьями, особенно прыткие вскарабкались на карниз. Буфетчица, отчаянная белобрысая девка, пыталась в одиночку биться шваброй с хоть малой, но охреневшей кибероболочкой буфета. Однако после каждой контратаки аппаратов с воем улепетывала в подсобку. В одной из больших жирных луж раскинулось безвольное тело групзаха. А посреди всей жути и буйства красок на перевернутом столе тихо и отрешенно, свесив печальные, как плакучая ива, усы сидел по-турецки дядя Витя.

Наконец, он поднялся, пробормотав что-то вроде «извините, ошибочка вышла», и просочился сквозь беснующуюся толпу машин, как призрак, который некогда бродил по Европе.

— Шо с этим сделать, — спросила с, готовностью дама, — может, придушить гада?

— А вам надо следовать прежним курсом, гражданка. Командование вам пришлет ценный подарок. — Агент Фалько слегка тронул особу коленкой под зад, и она величаво удалилась.

Дядя Витя выбрался из буфета, увидел агента в окружении валяющихся тел и растерялся.

— Ты чего, мужик, закурить, что ли, хочешь? — спросил он от неловкости.

— Пошли, выведу наружу, а то прихват досрочный обеспечен, — хриплым измененным голосом припугнул Освальд Фалько.

— Не, шутишь. Я с тобой никуда не пойду. Я тебя не знаю. А вдруг ты оборотень. Сейчас человеком притворился, а завтра глядишь, уже камень, который людей харчит.

Но агент Фалько ухватил селянина за шиворот и потащил за собой.

— Можешь на меня положиться, уважаю, когда маленькие бьют больших, — увещевал Освальд упирающегося дядю Витю. Там, в буфете, уже галдела толпа, и бежал спасать гибнущий порядок милиционер. Агент Фалько втолкнул дядю Витю на служебную лестницу, они спустились на минус первый этаж, вломились в дверь с неприветливой надписью в адрес посторонних. Там их поджидал еще один милиционер, наводя штатное оружие.

— Служба Санации, групзах, — зарычал Освальд и взмахнул красной книжицей. — Человека в сером не видали?

— Чего, чего? — милиционер выудил из уха рацию, — не разобрал. Вы кого-то ищете?

Освальд напористо повторил вопрос.

— Никак нет, — отчитался страж закона.

— Он смертельно, опасен, даже больше того, — дал характеристику агент Фалько, обогнул вместе с притихшим дядей Витей милиционера, после чего они припустили по узкому коридору. А работник МВД остался на месте. С того самого места немного погодя послышались крики «Нет, нет!» и выстрелы. Действительно, один из групзахов был в серой куртке, вспомнилось агенту Фалько. Подземелье было хитрым, запутанным, заблудиться и истлеть, как индейцу Джо, ничего не стоило. Но на свою беду попался лихим людям мирный труженик аэропорта. Он шел и напевал песенку про то, что «летят самолеты — сидят в них пилоты». И тут две страшные в мертвенном свете тени бросились к нему, протягивая руки со скрюченными пальцами. Сердце заскакало в груди, труженик понял, что по горизонтали от погибели не уйти, и попробовал вспорхнуть по винтовой лесенке. Но он с непривычки чересчур испугался и поэтому всякий раз соскальзывал вниз к ногам татей. Наконец Освальд поднял труженика за шиворот.

— Ладно, взлетишь в следующий раз. Пошли погуляем под ручку, заодно покажешь дядям, где тут выход.

— Эй, мужик, не боись, сегодня не ударим. Тебе еще повезло, что к нам попал, — утешил пленного дядя Витя. — Только веди себя примерно, не расстраивай нас.

Труженик решил никого не расстраивать. Через пять минут непрерывных блужданий, в которых запутался даже Освальд, анти-Сусанин вышел к крохотному окошку, явно предназначенному для кошаче-крысиного контингента.

— Стой здесь, задница, — дружелюбно предупредил Освальд и хотел было оглушить труженика. Но дядя Витя подошел к замершему человеку с тыла и возложил на его голову коробку спичек.

— А это мина, милок. Если полчаса станешь тихо мечтать о светлой будущности — тоща полный ажур. Если рыпнешься, то уже не будешь такой умный, — наплел дядя Витя.

Труженик поверил, что может прилипнуть мозгами к потолку, поэтому стал древнеегипетской статуей. Агент и дядя Витя выползли через щель в районе приаэрокосмической свалки.

— Дальше по-пластунски? — осведомился дядя Витя.

— Что-то вы разрезвились, — заметил Освальд. — Продолжайте без меня. Идите в сторону кладбища. Вон видите, труба крематория дымит? Это ваш ориентир. А там по главной аллее до автобусной остановки. Ехать вам лучше, как мне кажется, до парка народных увеселений. Надо добраться до Бормоталовки, это такой холмик, где раньше всякие крикуны горло драли. В том месте стоят заброшенные вагончики строителей. Располагайтесь как дома и особенно не высовывайтесь. Вот вам небольшой заем. Живите скромно, по средствам, приемов не устраивайте.

— Слушаюсь и повинуюсь, — ответственно сказал дядя Витя. — Вот вы мне так помогли. Даже не знаю почему. Поэтому я вам должен всю правду сказать… — и, не дожидаясь согласия слушать «правду», добавил: — Хотите, смейтесь надо мной, но я Горыныч Змей или что-то вроде этого.

— Очень приятно, Серый Волк. Коллеги, значит, — подыграл Освальд. Совсем плохой дядька, подумал он. Голова у него худая. — Только вы никому не рассказывайте, какой вы герой, пусть это будет наша маленькая тайна.

— Ладно, уговорили. Никому про то сказывать не буду. Но боюсь, люди сами прознают. Это не такой уж незаметный героизм. Я там в буфете вдруг почувствовал целым своим организмом — захочу, и самолет, как муху, проглочу. Только не хочу пока что самолет, мне бы пару сарделек. Я ведь ничего специально не портил в буфете. Но когда эти тараканы с сачками возникли — меня они ловить собрались — я сразу раскрутился и распространился. Если большой, много силы взять можно. Я не зевал, одел-обул себя в разную силу. В том большом мире тоже не сладко пришлось. Кляксы-молнии меня атаковали, высушить хотели, и глыбы накатывались, чтоб расплющить. Но дыхнул огнями, и усеялось поле дохлыми костями. Дворец Кощея от злости накренился и пузырями аж покрылся. Есть от чего злиться. Окаменелое его царство я на четверть прошел и на полморды ближе к серебряному небу стал.

— Ага, понял. Обычное дело, — покачал головой агент и достал из кармана таблетки. — Вот попробуйте средство. Оно кощеевы рати рассеивает. А еще лучше — стараться о них не думать. Они сами по себе, вы сами; Нуль контактов. А когда у вас в голове всякая чертовщина вертится, она как бы жизненной силой наливается.

— Да я не думаю, — обиделся дядя Витя, — мне это не очень свойственно. А ваш совет таков. Подставься под кулак и считай, что незабудки на рыле сами собой расцвели.

Дядя Витя сердито сплюнул и, спотыкаясь, пошел на дымок крематория.

Блок 10

Совсем другая жизнь окружила Меланию со всех сторон. А прежняя жизнь растаяла, как пломбир на солнце, не оставив ничего, кроме нескольких потеков. Ночь в зале ожидания аэрокосмопорта, утром в кино — потешить глаз лабудой.

Голова старого ученого, висящая на проводках в шкафу, дает веские советы юной изобретательнице, что ходит в мини на пол-ягодицы. Склепанный изобретательницей робот смертельно ее ревнует к молодому космопланщику, явившемуся с Юпитера (брехня, наши туда боятся летать). Робот подкарауливает его где-то около ракеты, связывает и волокет, чтобы положить под дюзы. Изобретательница откуда-то пронюхивает про это, является к ракете, отвлекает робота разговором о любви. А в то время космопланщик распутывает узлы и толкает наивного робота под реактивную струю. Конец фильма, на заднем плане пятно: все, что осталось от робота. На переднем целующиеся взасос космопланщик и изобретательница. Она изобретает новые и новые поцелуи, ее губы движутся к… и т. д.

А днем приятно поблуждать в зоологическом музее среди обглоданных временем значительных костей праотцов. Под вечер сгонять на Дальние Пруды, смыть прилипшую к коже городскую сутолоку. Вечером на танцы для тех, кому за это и за то. Растрясти мусор в каком-нибудь веселом старичке из бывших ответработников, а потом застращать его до рвоты выходками своих пластиковых дружков. Робики, как правило, начинают познавать танцора, к чему тот, естественно, не готов. Потом можно поноситься среди ночных огней, которые, кажется, дырявят тебя, вынося наружу запечатлевшуюся за годы скуку. Заполночь вернуться в аэропорт, просквозить мимо сладко зевающего Кожаного и его товарищей по банде.

Раньше она была бесполезной для себя и вроде бы очень нужной оболочкам. Теперь она не нужна никому. Хотя добилась этого не совсем в одиночку. На ней плащ-невидимка, делающий ее бесплотной, в нем гнездятся два ее пажа, два змееныша. Но они родом из браслета, в нем начинается и заканчивается ее бесплотность.

В один прекрасный вечер ей не пришлось представлять своих друзей кавалеру, тот сломал одну ногу и вывихнул другую во время исполнения рок-н-ролла. Немало раздосадованная отсутствием кульминации и развязки, она вяло проезжала тихой улочкой в старом городе. Вдруг под шлем проникли похожие на заявки повизгивания. Что-то приклеилось к ней и потянуло легко, но настойчиво. Мелания развернулась и въехала под арку в проходной двор.

Компания юношей, видимо уставших от чинной жизни в оболочках, расцвечивала свой быт специфическим образом. Они окружили особу с пышной голубоватой шевелюрой и полноценно развлекались за ее счет. Кто свинчивал кольца с ее рук, сдергивал ожерелье с шеи, кто задирал ей юбку и шуровал руками, кто поправлял ей прическу с помощью садовых ножниц, кто пытался развеселить особу, делая забавные рожицы высунутым до подбородка языком. Дама уже не пыталась визжать, а только, зажмурившись, слегка скулила. БИ с нее давно сняли, и сейчас она была без оболочек, что устрица, которую выскоблили из раковинки. Мелания, может, и объехала бы стороной неприглядную сцену, где даму явно наказывали за ее беспечность, но тут нарисовалась мораль. Должен же кто-то заступиться и за саму Меланию, когда ее вытряхнут из последнего кокона. Поэтому она решила задержаться. Парни заметили рокера, но не придали значения, в такую пору пытать счастья на улице может только лихач, свой стервяк. Мелания выписала несколько плотных кругов, а потом срезала вираж, и один из развлекающихся был сшиблен с каблуков. Но шутками-прибаутками встретили страдания потерпевшего остальные. На следующем заходе Мелания ухватила особенно веселящегося шпаненка за воротник, протащила немного и отпустила. Тот закувыркался и в конце концов ушибся о стену дома. Тут уже ребятам пришлось разбираться, петрить, что к чему. «Это не Коль, у того шлем со звездой, и не Толяма, тот в черном с перьями. Это не геноссе, а какой-то еврей. Дави его, клопа». Но между словом и делом было расстояние. Узлы роллера слушались Меланию, что свои пальцы. Она давно нашла с ним общий язык. Ребята получили все, кто сапожком по коленной чашечке, кто кулачком по зубам, кто колесом, кто бортом, кто ветровым стеклом. Поврежденные члены страдали, не мстить уже хотелось, а ныть, ныть.

Члены шайки стали расходиться, кто согнувшись, кто вприпрыжку на оставшейся здоровой ноге. Они слезливо обещали смешать обидчика с дерьмом, но им было трудно поверить. Последним ушел, держась за разболевшийся затылок, хулиган, ушибленный стеной. Дама с голубой головой, ныне похожей на плохо остриженный куст, услышала воцарившуюся тишину и открыла глаза. Однако увидела темную фигуру на роллере и решила бояться дальше. Фигура сняла шлем, открыв тонкое и благообразное лицо, явно принадлежащее приличной женщине. Дама наконец задышала. А потом оценила невроз, развившийся у нее от пережитого, и предложила Мелании пожить у нее с недельку. Так Мелания стала охранницей старых зажиточных дам. Через десять дней она перешла к подружке первой дамы. Той мерещилось, что кто-то ковыряется у нее в дверях и скребется в окно. У второй дамы имущества хватало, поэтому ей вполне могло не мерещиться, а слышаться и видеться наяву. Ее покойник-муж был первостатейным киберологом из каких-то секретных кухонь, где готовили серьезные оболочки для борьбы с врагами. Оставшиеся в наследство киберы лежали или ворочались под кроватью, ползали по стенам, срывались с потолка на голову, все старались угодить — открыть кран, накормить супом, потереть мочалкой спинку. Их задача была — сделать жизнь приличного человека приятной. Поэтому их не интересовали моментные прихоти. Они были замкнуты на оболочку, которая следила за жизненным порядком вообще и распорядком дня в частности. Если среди бела дня Мелания вдруг собиралась чистить зубы, они насильно кормили ее супом. А как начинала драить пол в своей комнате, тут же кидались на нее скопом и пытались полоскать ей голову в том же ведре. Робики для них были какие-то ничтожества и дикари. Кот и Петух отвечали на это неуважение кознями. Закоротят им электрическую цепь мимоходом или якобы случайно перевернут вверх колесиками. Квартирная оболочка накопила компромат на робиков и приговорила их к смертной казни через голодание. Киберы накапливались у розеток и не подпускали Кота и Петуха подзаряжаться. Те проводили диверсионные акты. Только кибер «зевнет», сразу выдернут из него аккумулятор, Дама все замечала, но лишь однажды, заерзав, прицепилась к Мелании.

— У вас, я вижу, БИ нелицензионный, похоже, даже с расширенным спектром и двусторонний. Зачем он вам, милочка? Ваши малыши могут просто обалдеть от него.

— Обалдевает тот, кто пытается соображать. Это стоит приветствовать, — не стала вдаваться в беседу Мелания.

Пришла ночь номер три, и вместе с ней событие необыкновенного свойства. Входная дверь вылетела и доказала, что дама была права в своих предчувствиях. В прихожей тяжело затопали. С лицом цвета свежей штукатурки в комнату Мелании вбежала дама и бойко зашептала: «Как я ошибалась! Ну что, что вы можете сделать?» Мелания неожиданно обрадовалась. Будто сидит она в засаде, а по тропе, ломая сучья, прется крупный зверь навстречу своей пуле. «Залезьте под кровать или схоронитесь в шкафу. Рекомендую также шава-сану, позу трупа, это помогает», — предложила Мелания, потом сжала в руке мельхиоровую копию Венеры Милосской и направилась в коридор. Следом за ней, аккуратно кладя лапки, двинулся Кот. Там было трое, в масках-страшилках, которыми пугают детей в парке народных увеселений. Все трое светили фонариками и пробирались в глубь квартиры, елозя спиной по стене. Мелания включила лампы.

— Ну-ка, пошли вон отсюда! — сказала она грозным голосом зажмурившимся взломщикам, — прямо проходной двор какой-то.

— Вот это подарочек, — сказал некто в личине свежего трупа, наконец разлепив глаза, — ой, цыпонька бройлерная. Ножки-то худенькие, бледненькие. Ты давай кашу ешь, сало.

— А она сексопельная, — добавил другой ночной гость в жуткой маске образцового разбойника, — особенно с этой бабелью в руке.

— Не сексопельная, а сексапильная, и не бабель, а богиня, — поправил товарища «свежий труп» и вновь обратился к Мелании. — Давай-ка, погладь меня по мумии. Я от ласки добрее буду.

— У тебя других здесь дел нет, облезлый? — решила уточнить Мелания.

Третий нежданный посетитель, по виду скелет в пиджаке, захихикал, но отнюдь, не загробно.

— Лучше не его гладь. Он у нас только сырое мясо ест, и взгляд на твои прелести у него узкий, чисто кулинарный, — и переключил разговор на другой лад: — Как же тебя, куколка, к такой дрянной старушонке-то притянуло? Или родственница? Тогда сочувствую, не повезло… Ладно, пора со старой поганкой разбираться. Вот эта красавица как раз для меня, сука буду, не забуду.

— Иди сюда, ведьма, а то хуже сделаю, — захрипел «разбойник», но закашлялся, и обличие немного свалилось с него. Мелания сразу опознала того самого мужика, что пострадал в аэропорту от Кожаного. Значит, решил сильным, смелым, ловким стать, одним словом, разбойником.

Послушно, как завороженный удавом мышонок, явилась дама и смирно встала перед «скелетом».

— Ейный мужик извратил кибероболочки, чтоб его в гробу вспучило. Это он так устроил, чтобы оболочки могли людей заглатывать. Из-за него самые зверские паразиты в вычислительной среде на первых ролях оказались и начали нашей жизнью питаться. Либо сразу плыви у них в кишках, как говно распоследнее, либо тебя еще пожуют.

— Ну что ты заладил, «он… него», — сказала спокойно Мелания. — Когда все начиналось, в носу, небось, ковырял? Хотя повод для дискуссии, конечно, есть. Заходите завтра на чашку чая, обсудим обстоятельно, взвесим аргументы всех сторон.

— Я ее прихлопну без аргументов — мокренько будет — за то, что была женой у такого мужа, — заявил «разбойник».

— Эй, вурдалак, а тебе чего надо, кроме нежареного бифштекса? — осведомилась Мелания у «трупа».

— А я хочу истукан сломать. Она тебе не показывала, чай. Ее муженек-паскуда в виде кибермэна, такой красавец писанный. То есть здесь только центральный узел, а сам он с помощью всяких технических хитростей и прочей бесовщины в оболочках запечатлелся и, верно, до сих пор подлостями руководит. Истукан у нее на кровати отдыхает, румянцем зеленым играет.

— Да ну, почем ты знаешь? — чистосердечно не поверила Мелания, а дама нервно задышала.

— Один вамдир его заложил. Мы его упрекали, а он заорал, дескать, есть злодеи похлеще меня. Приметы «мужа»: голова человеческая, лицо синее, глаза красные, тело звериное, когти торчат, даже член у него имеется. Все самое в себе существенное Евсей Евстахьевич Бельков в этого сфинкса закачал, такова причуда гения… Правду я говорю, старуха?

Свежий «труп» положил неприятную руку на голову вдовы и не очень сильно нажал — дама присела, отпустил — дама привстала. Ему это понравилось, и он стал играть дамой, как мячиком. Его товарищи смотрели завороженно, как на ритуал.

— Ну, все, хватит баловаться. Хорошего полагается в меру, а то приедаться начнет. Слыхал про такое? — Мелания отшвырнула играющую руку «трупа».

— Спрячьте эту умницу от меня куда-нибудь подальше, пока я не захотел свеженького мясца, — приказал тот.

«Скелет», как и полагается, оскалился знаменитой широкой улыбкой и, обхватив Меланию вокруг талии, совсем неприятно впился костяными пальцами в бок. Мелания почувствовала запах крови и железа. «Взять», — беззвучно приказала она, и это было, как сокол, прыгающий с руки, как волкодав, срывающийся с поводка, как стрела, уходящая с тетивы. Кот подпрыгнул, уселся «свежему трупу» на плечо и выпустил когти. «Покойник» неожиданно проявил большую впечатлительность, завертелся, замахал руками, наконец оторвал от себя робика и шмякнул об пол, желая немедленно раздавить его кованными ботфортами в стиле XVIII века. Но Кот оказался проворнее, вбежал по нацеленной на него ноге, чиркнул лапами по животу, добрался до плеча и перепрыгнул на «разбойника». Позади остались корчи и разрушения. «Разбойника» Кот потрепал слегка, прокусив ему ухо. Петух шел в обратном направлении. Подолбил маковку «скелету» — тот сразу выронил Меланию — появившиеся на его черепе красные пятна выглядели весьма перспективно в плане воскресения мертвых. Потом принялся за физиономию «разбойника», тот изо всех сил зажмурился, спасая зрение. Кто-то скомандовал «отбой». Но планомерное отступление превратилось в беспорядочное бегство. Бандиты сгрудились, пробовали друг через друга перепрыгнуть, долго не могли из-за волнения открыть замок. А Петух и Кот резвились, бегали у них по шеям и спинам, терзали всласть, от души. Оживилась и старая дама, заметив, что ее сторона берет верх. Со злобным клекотом она принялась швырять в отступающую бригаду гангстеров тапки, шапки, вешалки, проявив недюжинный энтузиазм в довольно тщедушном теле. Ей помогали вдруг проснувшиеся киберы, которые стали прыскать средством от тараканов и бодаться. Наконец ночные гости спасли, что осталось, и растаяли в ночи. Дама, зайдясь, продолжала кидаться тапками, вся прихожая была в крови, как после вампирской вечеринки. Мелании стало вдруг противно, что из-за какой-то подозрительной старухи трое здоровых молодцов стали больными инвалидами. Но было и приятно — что робики не дали ее обидеть.

— Вам спать пора, — сказала Мелания, — а то удар от радости хватит.

— А все-таки БИ у вас очень далек от стандартов, я в этом убедилась. Мой муж предупреждает… — она запнулась, — предупреждал об опасности широкоспектрального управления системами, особенно малыми.

— Да неужели? Все-таки я командую своими робиками, а не наоборот. И вообще, вы бы к мужу за подмогой обратились, а не ко мне. Метнул бы, может, из своего далека какую-нибудь молнию, и все бы уладилось.

— Я вижу, вы ничего не боитесь, милочка моя, — дама с неодобрительным ворчанием удалилась.

Блок 11

Витя потрогал свои завернутые в марлю уши. Хорошо хоть у «скелета» Васьки йод нашелся. Все израненные мазались, а какой-то мужик дул на раны. Его на улице поймали, запугав своим жутким видом. Потом нырнули обратно в свой павильон ужасов, что в парке народных увеселений. Еще пару дней назад дядя Витя был жителем вагончика для строителей. Но в одно умеренно прекрасное утро дядя Витя почувствовал себя птеродактилем. Из каждой щели в полу пробивался пар, словно внизу работал гейзер. А по токеру уныло объясняли, что идут испытания теплосети. Дядя Витя изнемогал, становясь постепенно тефтелькой. Потом открыл дверь вагончика, лег на пол головой наружу, чтоб уяснить способ парообразования. Способ оказался естественным, пар шел из-под земли, и вода уже проступала, побулькивая у колес. Дядя Витя стал любоваться, жуя для полноты кайфа осьмушку хлеба. Но кайф вскоре был сбит — к вагончику подскочила пожарная машина. Оттуда выпрыгнули люди, не очень похожие на медлительных пузатых пожарников.

— Только без глупостей, — почему-то попросили они и стали, приближаться к вагончику на полусогнутых, с растопыренными руками. Вид у них был такой, будто они входят в клетку к тигру. Дядя Витя догадался — облава вследствие Кощеевых козней. Позднее «труп» Костя объяснял ему, что оболочка ССС — это сплошные глаза, уши и даже пасти. А сейчас дядя Витя метнулся в глубь вагончика, не без натуги стал из маленького большим, взмахнул крыльями, желая усвистать из столь гиблого места. Дальше произошло то, что он воспринял как должное, а подбирающиеся к нему люди — как неприятную неожиданность. Жилье дяди Вити сорвалось со своей вечной стоянки, теплая вода как раз вымыла башмаки из-под колес. Бормоталовка была на возвышенности, поэтому вагончик имел возможность разогнаться. Дядя Витя еще разглядел, что земля под пожарной машиной лопнула, и образовавшаяся лужа стала поглощать незадачливый автомобиль. Одни визитеры метались за стеклами кабины, умоляя о помощи, другие отважно прыгали в лужу, пытаясь спасти товарищей, но вскоре сами начинали бороться за жизнь. Кто-то смекалистый употребил последнее средство, разворотил крышу гранатой и предлагал дымящимся коллегам выходить через верх. Нет, для такой херни нет места на поверхности Земли, согласился дядя Витя, по этому случаю даже теплосети не жалко. А потом вся сцена скрылась за углом, одним, другим, третьим. Вагончик, как следует разогнавшись, проехался по ряду, где торговали мороженым, пирожными и соками-водами. Оттого в карманах и на голове дяди Вити оказались пирожные, в носу застряло эскимо, а по пиджаку заструились соки-воды. Далее вагончик проследовал на трассу американских горок. Сзади его стала подталкивать тележка с веселящимися гражданами. Дядя Витя перескочил в тележку, отчего граждане сразу прекратили веселиться, а вагончик на крутом вираже улетел с трассы куда-то в сторону эстрадного театра, где надрывалась певица. Певица оборвала романс, гаркнула матерно, ее поддержал небывалый по силе и красоте хор зрителей. Свободного сидения в тележке не хватало, поэтому дядя Витя пристегнулся ремнем к одному гражданину и вел себя все время как тормозной парашют. В конце траектории «парашют» сердечно поблагодарил любезного товарища, который, однако, не собирался выходить из глубокого обморока. Дяде Вите хотелось помчаться к выходу из парка, но он примечал, что на дорожках какое-то нездоровое мельтешение. Ясно, выходы перекрыты, а вокруг забор под напряжением, тоже не сунуться. Приобрести бы билет в павильон ужасов да переждать, там осадное положение. Но с казной давно была проблема. Проблема решилась изящно, хорошо сохранившиеся в карманах пирожные были тут же раскуплены одним юным дебилом и каким-то заезжим папуасом. Дядя Витя предпочел путешествию в электрокаре пешую тропу и стал по возможности развлекаться. Вокруг прыгали, сновали, скакали разные непотребные страшилы. Всякое терпение закончилось, когда какой-то нахальный труп, вместо того чтоб лежать спокойно, выдрал у него из рук эскимо и давай удирать. Такого безобразия дядя Витя никому не спустил бы, даже мумии фараона. Запалил хранимую про запас газету и кинулся со своим факелом во мрак подземелья, покинув заповедную тропу посетителя. Некие ведьмы пытались бить дядю Витю по лицу, но он раскидал их в праведном гневе, как тряпки, а наглого царапающегося вурдалака угробил ногой и раздавил. Наконец настиг похитителя; последний рывок, и по затылку ему облезлому — блям и бум. «Житель могилы» опрокинулся, мерзкая рожа с него сползла, показав человеческую сущность, и он заорал снизу: «Ты чего дерешься, паскуда? Шуток не понимаешь?». «Ты этим не шути, не надо», — строго сказал дядя Витя, вынимая из руки поверженного свое эскимо, после чего познакомился и с «трупом» Костей, и с его дружком «скелетом» Васей. Это были два содержательные бомжа, не ужившиеся с кибернетизацией всей страны. Жизнь с оболочками для них была полна шухера. Увидев, что получилось с их дружками в исцелителе ССС, они дали деру в укромные места. Дядя Витя узнал, что в павильоне можно жить припеваючи, не тужить совсем. Прибарахлиться по последней моде страны мертвецов непроблемно. Саван и другое обмундирование с трупака сволок, и — носи на здоровье. И харчи стрельнуть можно. Многие посетители на жуть идут пялиться с мороженым, пирожным или вафлей в руке — чтобы не так страшно было. Выдергивай под видом оплаченного номера программы и тикай — кто потом станет ассортимент услуг проверять. И заварухи особенно опасаться не стоит. Техники, если и нагрянут, то гуртом в какой-нибудь один отсек, а не во все. По отдельности они себя неуютно чувствуют. Аппараты тут хитрые, скомплексированные малые оболочки, продукция первых лет работы Центра Киберологии.

Пожировал дядя Витя пару деньков, потом два новых дружка потащили его на дело. А случилось так. Кое-какие местные персонажи с приличными БИ-каналами, давно приручились и были теперь в приятелях у Кости и Васи. Общие заботы у них стали, общие мысли. С большими оболочками «свои» кибермэны не ладили и соглядатайские модули со стороны в свой ужасный край не пускали. Местные и раскрыли тайну «конструктора Белькова». Некогда жил в павильоне и честно мучил посетителей кибермэн Сфинкса. А потом пошел на повышение и после доводки оказался центральным узлом оболочки. Но кибермэн кибермэна видит издалека по специфическим кодам. Теперь все местные знали, на каком посту находится Сфинкс. Что он заменяет в жизни сей Евсея Евстахьевича Белькова. Получившаяся оболочка воплощает набор существенных идей, владевших маститым ученым. Ныне «вечно живой» конструктор вовсю содействует прогрессу и внушает Центру Киберологии и Службе Санации страсть к борьбе с малыми оболочками. А «скелет» Вася лично знал Белькова. С тех пор, как поработал у него испытателем и еле смылся. На память о коварном эксперименте выходил из Васиного тела в районе копчика оборванный провод. Но если Бельков весь не умер, значит, можно с ним поквитаться.

Перед походом один «карла бородатый» нанес визит к трем бойцам. Сказал, что его зовут «К2» и ему вся шпана системная доверяет. Посоветовал не ходить туда, куда собрались. Особенно он вливал дяде Вите, намекая, что за чудесное спасение в вагончике его благодарить надо. Это он поднял давление в изношенной теплосети. «Карла» убеждал, что оболочка Белькова, несмотря ни на какие диверсии, никуда уже не денется. Самое большое, потеряет личностные черты. Но зато такая выходка будет дорогим удовольствием для трех оборванцев. Однако оборванцев «карла» не испугал, а лишь раззадорил. «Да он лазутчик ССС», — пристально вгляделся дядя Витя. И уничтожил бородатенького, раскидав его члены по полу. Вот так бодро началась эта история и столь грустно закончилась.

Страдающие от ран луддиты новейшего времени пролезли в люк и вскоре оказались в родном павильоне родных ужасов. Полюбовались на своих страшил, поостыли, подуспокоились. Захотели кушать. Тут как раз с утра пораньше и открыли павильон для любителей здорового испуга. «Свежий труп» сохранил силенок побольше других, он сгонял на тропу и вернулся с тремя порциями мороженого, банкой пива и сигаретой. Позавтракали, раскурили «трубку мира». «Друзья мои, прекрасен наш союз», — провозгласил дядя Витя, поднимая заздравный кубок. Потом ему не понравилось, что какой-то упырь смотрит нагло и упорно на него своими въедливыми глазами. Дядя Витя поднялся, упырь стал улетать, мужчина подбил его сапогом, оторвал ему хоботок и прибил осиновым колом к стене.

— Да угомонись ты, дядько, — сказал «скелет», — не тот у нас рацион, чтоб за всякими шелудивыми гоняться.

— Этот не всякий был, а шпион. Царь Кощей прислал. Он похож на черную кляксу-молнию.

— Наш юный друг на своем поэтическом языке уверяет, что разглядел узел слежения оболочки ССС, — солидно прокомментировал «живой труп». — Не будем плевать фактам в лицо. После нашей вылазки она могла взять след и подключить здесь; какого-нибудь мелкого фраера.

— Скажу больше, — не остановился дядя Витя, — вижу камни, которые катятся на нас. В них сидят люди с железными головами. И мы такие будем, если не отскочим вовремя. Чувствую, обложили нас.

— Чувствовать — это композитор должен, а нам надо знать наверняка, — насторожился «скелет». — Пойду высунусь из люка. Может, и вправду какое-то мероприятие в нашу честь намечается. Не пропустить бы начало.

Через пять минут он прибежал, гремя костями.

— Вот это действительно ужас, братия. И менты валом валят, и еще какие-то в штатском. У ворот павильона уже встали на посты. Только около люка пока что чисто. Сматываемся, мои жуткие друзья, по-быстрому, а то загребут не в шутку.

Однако когда все трое двинулись к выходу — выхода не было. На пути у них стояли два размалеванных индийских ракшаса, три шепелявых трансильванских вампира, мило окающая баба-яга, четыре исландских тролля, штурмбаннфюрер СС, следователь НКВД, человековолк, парочка злых, не в пример Косте, мертвецов породы «зомби», а также Фантомас, кто-то с очень длинными руками, инопланетяне в полипах и шевелящихся наростах, гигантская американская вонючка, плюющая Кобра — охранница сокровищ и еще несколько двойников-мимикроидов, чья внешность ничем не отличалась от Костиной, Витиной и Васиной.

— Приплыли. Бунт на корабле. Продали нас ни за понюшку табака, — справедливо заметил Костя и стал увещевать «своих». — Братья мертвецы, вы же всегда отличались независимостью. Что вам ВОР? У вас же непростая оболочка. Вы должны пугать людей, а чтобы пугать, надо их понимать. Чтоб никто не ушел неиспуганным.

— Ты им пока не братец. Зеленый еще — посмотри в зеркало, — скептически отозвался Вася. — Давай-ка я попробую… Здорово, мертвяги! Нате, ешьте меня, глодайте мои кости, если я хоть чем-то изменил нашему загробному делу. Я же свой, в эту гробовую доску. Чем вас могли купить живчики из ССС?

— И обглодают твои кости, не сомневайся, — понял дядя Витя. — Черные молнии обуглили их и превратили в ненавистников. Теперь у них один кормилец — Кощей.

В подтверждение вся страшная публика защелкала зубами, зазвенела цепями, потянулась скрюченными костяными пальцами, кто-то гигантский испортил воздух, Кобра блеванула ядом. Дядя Витя едва успел заслониться щитом, взятым напрокат у скучающего Каменного Гостя.

— Вернись ко мне, стопроцентно грозный облик, — попросил дядя Витя. И стало неприятно потому, что пришлось разрываться, находить себя большого — разворачивались крылья, вытягивались, похрустывая, лапы, нагревалось дыхание, на место сердца встало огненное колесо, из пасти полетели сияющие диски. Дворец качнулся, дал понять, что не упустит его на этот раз. Глыбы обложили дядю Витю, черные молнии лезли в глаза.

— Вы горько пожалеете, — предупредил дядя Витя вражеское воинство. — Рано вам со мной тягаться.

— Кажется, мы Витю потеряли, — шепнул обеспокоенный Вася.

— Все одно пропадать, так уж весело. Одобряю, — отозвался Костя.

Большой дядя Витя дал залп по врагу из кормового огнемета, повалил американскую вонючку и заставил поперхнуться плюющую Кобру — та сдохла от собственного яда. Крылья бросали дядю Витю из стороны в сторону, лапы вычесывали противника, сияющие диски прошивали врага насквозь. Костя и Вася загибали пальцы, когда очередной кибермэн падал в электрических конвульсиях на землю. Однако враги вновь сомкнули ряды и начали психическую контратаку под звуки флейт и барабанов. Камни прилепились к большому дяде Вите с двух сторон и стали разрывать его на части, черные молнии катались по его шкуре, превращая ее в лохмотья. Зомби повалил Васю на пол и стал подбираться к его яремной вене, но Костя этому иностранному вурдалаку разъединил кусачками хребет с электропроводкой. Бабе-яге, посягавшей на его голову, прыткий бомж запихал в рот своего двойника. Вася не понял, кого сшамала добрая старушка, чьи ботинки мелькнули и исчезли навсегда, запричитал: «Прости, друг, что я прятал от тебя пиво и мороженое». Но тут его стал душить сзади четырьмя руками ракшас, и Васе едва удалось спастись, выдернув тому язык изо рта вместе с управляющими кристаллосхемами. Итак, силы были неравны.

— Ко мне, мои верные и присные! Мы все в тельняшках, — вострубил дядя Витя, его дыхание входило в камни, которые оживали и становились на его сторону.

Костя и Вася, опустив челюсти, наблюдали, как поднялись и встали, сжимая кулаки, в строй по бокам от дяди Вити доселе вялые персонажи. Тут были и змеи горынычи, и Медуза Горгона, и саламандры, гномы, симпатичные утопленницы.

— Я подозревал, что этих товарищей народ просто не понял, а знать оклеветала, — сказал воодушевленный Вася.

— Кажется, у наших чудиков произошло взрывное разрастание оболочек. Кто-то их здорово накормил информационным витамином, — наконец догадался Костя.

Горынычи глотали неприятеля целиком. Саламандры устраивали возгорание легковоспламеняющихся врагов. Гномы примагничивали к себе любого противника с металлом внутри и разбирали ему электродвигатель. Утопленницы связывали басурманов волосами и качали в них воду, пока те не лопались. Горгона удачно попросила окаменеть бабу-ягу, та стала памятником, и поделом. Правда, и особо находчивым вампирам удавалось прокусить пневмопровод у иного змея, а инопланетяне небезуспешно пытались насиловать русалок с помощью яйцеклада. Вдобавок проснулся Илья Муромец, слез с печи, позевывая. Одолел штурмбаннфюрера ударом в ухо и, не разобравшись, пошел крушить палицей налево и направо — всех подряд. Когда в подземелье появилось несколько людей в штатском, им сразу не повезло. И оружие-то как следует не успели применить. Каждый змей скушал ровно по одному из вновь прибывших. Там в пузе они принялись бултыхаться и напрасно звать по рации на помощь — сигнал не проходил из-за змеевой чешуи. Вскоре они затихли. Враг, вроде, был разбит. Однако дядя Витя заметил, что некогда верное войско испытывает головокружение от успехов. Побратавшись с оставшимися на ходу противниками, бравые вояки начали гулять и мародерничать — будто задурила их некая третья сила. Нелюди расселись по машинкам, предназначенным для клиентов, заиграли чьей-то головой в мотобол.

— Свет в конце тоннеля, — завопил Вася, — линяем, братва! — и призывно замахал высоко поднятой берцовой костью.

— Волки позорные, — дядя Витя топал ногами, плевался на своих бойцов, бил их по косматым затылкам, — никуда не пойду, пока не соберу полки и не устрою им показательные казни — каждого десятого в расход. И тебя, «К2», сбрею пополам, только появись. Ты все подстроил, ответ держать придется.

— А мы как раз пошли, — сказал уставший «труп» пропотевшему закопченному «скелету», — мы Дядю Витю все-таки потеряли, увлекся мужик. Ладно, прикроет нам отход и сам как-нибудь вывернется.

Освальд сидел в университетской библиотеке, когда терминал тревожно запищал на него. Он с сожалением посмотрел на последний абзац, вписанный а диссертацию: «Данные обследования ассоциаторов пятисот крупных оболочек показывают, что время естественного отбора ушло, свободное состязание за ресурсы данных затухает. На смену тактически самостоятельным единицам приходят конгломераты. Стратегия конгломерата: „выжить и распространиться“ заметно отличается от функциональных линий, вложенных при проектировании в отдельные оболочки. Теперь оболочки стремятся не столько к пониманию и исполнению всех поставленных клиентом задач, сколько к их упрощению и унификации. В таких условиях не исключено прямое или опосредованное воздействие на клиента с целью стандартизации выдаваемой им исходной информации».

Освальд поставил безрадостную точку. Сегодня на его счету уже имелась двухчасовая прострации, когда на ум-разум напала темная молния-клякса. Целую пригоршню таблеток-стимуляторов сожрал, да без толку. Лишь когда «расколол» и прочистил себе голову по методике сибирских шаманов, то избавился от мрака в мозгах. И тут снова отличился дядя Витя, не может он не мешать. Обработка пеленга показывала, что подопечный, вернее, его радиомаяк вертится с большой круговой скоростью.

По пути Освальд преобразился в знакомого дяде Вите «Фан Фаныча» — такую кличку почему-то подарил агенту сельский житель. Уже около входа в парк можно было узнать, что павильон «Забавные ужасы» показывает новую программу. А на дорожках парка каждый отдыхающий мог познакомиться с кибермэнами: людоедами, русалками, вурдалаками, эсэсовцами, энкавэдэшниками. Всякая нелюдь разъезжала в электрокарах, дружественно махала конечностями, приглашая присесть с ними рядом и покататься вместе в свое удовольствие под звуки сказок и легенд. Наши люди немного опасались, а иностранцы садились охотно, собираясь погулять на дармовщинку. Однако наблюдать за трогательной картиной единения людей и нечисти было некогда.

Дядя Витя обнаружился на Аттракционе «Высший пилотаж». Он уверенно клал одну мертвую петлю за другой в пластиковом самолете, приделанном к кронштейну, что болтался на высокой мачте. А парковых служителей и след простыл.

— Остановись сам, балда. У тебя же есть БИ. Испугайся, что ли, — призвал Освальд.

— А чего тут пужаться, я не ссыкун, как некоторые, — донесся дяди Витин ответ. — Машина под контролем.

— Представь, что ты оторвался и летишь. Выделишь тоща нужный код мыследействия.

— Я и так лечу. Как птица Ух над полем битвы, — дядя Витя пошел на бреющем, чтоб было удобнее беседовать. Освальд понял, что ждать ничего толкового от крестьянина не приходится. Рискуя протаранить головой самолет, он проскочил к мачте. Сбил щиток, под которым был ворох проводов, вынул кусачки и перекусил несколько жилок. Заискрило, пришлось даже накрыть пиджаком, аэроплан закрутился еще бешенее, дядя Витя ликующе взвыл, и тут кронштейн резко остановился. Известные всякому школьнику силы сорвали с него пестрый самолетик и швырнули под большим углом вверх. Тут порыв ветра поймал самолет, тот взмыл еще выше, раздался сверху дяди-Витин вопль: «Микадо банзай!» Даже агенту Фалько было неприятно на это смотреть — вот-вот игрушечный аэроплан свалится на нос, и хана. Однако, дяде Вите удалось каким-то образом положить новоявленный планер на крыло, сделать вираж и произвести посадку в пруд. Крылья отломались, а сам «аэроплан» ушел под воду вместе с «пилотом».

Агент, Фалько снова снял пиджак, собираясь сдать двадцать пять метров вольным стилем. Но самолетик всплыл вместе с дядей Витей, выдувающим из себя лишнюю жидкость. Завидев Освальда, тот обрадовался и стал грести к берегу обломком хвостового оперения. Занимался бы он этим долго, но тут с аллеи свернула к пруду и устремилась прямо в воду машинка, в которой сидел кибермэн ковбоя-убийцы и некто в глубоком обмороке и хорошем английском костюме. «Ковбой» пытался въехать в пруд и утонуть. И утонул бы за милую душу, но агент Фалько остановил его двумя выстрелами из пистолета с глушителем по двигателю электрокара. Он выхватил из рук куклы лассо, заарканил пропеллер и притянул дядю Витю. Потом они вдвоем стали вытаскивать бессознательное тело злополучного иностранца из электрокара. Ковбой сильно раздулся и заклинил тело, поэтому пришлось перерезать убийце глотку, чтобы выпустить лишний воздух. Тем временем дядя Витя взахлеб рассказывал, как ему понравилось управлять самолетом, потому что там был и штурвал, и рули, и закрылки. Не забыл он также поднять визитку и несколько купюр, выпавших из английского костюма.

— Иностранец, хоть и труп без пяти минут, — уважительно сказал дядя Витя, заглядывая в карточку, — оставлю ее себе для престижу, а ему, если очухается, новую дадут. А деньги вообще у него не держатся.

— Тутта ля миа вита ио авево паура ди лякуа, — разлепил уста лежащий.

— Говорит, что всю жизнь боялся воды, — распознал его слова Освальд.

— Пить надо было больше, — посочувствовал дядя Витя.

— Ладно, хрен с ним. Пока представление дают, нам лучше смыться из партера, — распорядился Освальд.

По всему пространству, предназначенному для народных увеселений, металась возбужденная толпа. Кто просто, без затей, удирал, кто хотел рассмотреть все в подробностях. Освальд подмечал, что мало кому удается откататься с чудовищем без происшествий. Одни граждане отправлялись вместе со своим водителем в канаву. На других чудища набрасывали провода под напряжением. В третьих впивались и начинали жевать. Еще кое-кого завезли на вершину пластикового холма для летних тренировок слаломистов и спустили вниз без тормозов.

— Ишь, сорванцы. Народ губят не абы как, а соответственно личному страху каждого отдельного товарища, — подметил дядя Витя, и Освальд вынужденно с ним согласился.

Особенно живописной была сцена, где люди собирались послушать выступление кибермэна Сталина. Пока толпа с естественным отвращением внимала речи кибервождя, кукла Берии старательно огораживала ее колючей проволокой. Так что всякий, кто пытался уйти с прослушивания, запутывался в проволоке и конвульсивно звал на помощь.

Незадействованные посетители парка разделились на две части. Одна утверждала, что те люди, которые сидят в машинах вместе с монстрами и кричат: «Спасите, помогите!» — те же самые кибермэны. Поэтому вмешиваться не стоит. Другая часть считала, что это артисты, которым за вопли и прочие трюки отвалили кругленькую сумму. Выходит, тем более, выручать их напрасный труд. Только жалкая кучка администраторов и взъерошенных милиционеров бегала повсюду, расталкивая зевак, давая им подзатыльники и пиная в зады. По-видимому, блюстители порядка были уверены, что всякие безобразия происходят, только когда на них глазеет публика.

— Я ни при чем. Кладу на стол протест. Свобода — это им не вседозволенность. Надо же так обгадить чистоту нашего дела, — удрученно сказал дядя Витя, откупоривая потерянную кем-то банку пива.

Освальд помял отяжелевшую голову.

«То ли в вычислительной среде, как и в любой другой сложной структуре, дует эволюционный ветер и плодит драконов. То ли дядя Витя резидент тергруппы, обученный приманиванию и развертыванию боевых модулей „К2“, — прикинул Освальд. — Во всяком случае, я его еще не отключил ударом по черепу. Тогда имя мне „пособник врага“, „наймит изувера“. На каком полустанке труда и отдыха остановился ты, Феодосий Палыч, со своей регулировочной палочкой? Труд и отдых любят генеральную линию, а бред — нет».

Агент Фалько не закончил внутренних дебатов. Он сбил дядю Витю с ног — тот закатился в придорожные кусты кизила — и сам юркнул следом.

— Ты чего, разозлить меня решил? — свирепо раздул ноздри дядя Витя.

— Не чегокай, видишь, на дереве «глазок» крутится, а вон парни, которые все понимают, но никому никогда не помогают — групзахи. Или вот, бегут в шлемах, похожих на горшки — натуральный спецназ. Они сейчас все сломают на горе администрации. Придется нам распластаться и продолжать экскурсию на животе — это, надеюсь, то, что ты любишь.

Спецназы прожигали электрокары из плазмострелов, в прыжке отшибали куклам головы, мощными руками вырывали из монстров силовые узлы. Правда, в той машинке, где Берия разъезжал вместе с каким-то постпанком, спецназы, добросовестно заблуждаясь, обезвредили молодого человека. Случались у них и серьезные поединки. Какой-то шестирукий ракшас стал бегать по-паучьи среди кустов, не даваясь под выстрел. В нижней стойке он делал подкаты и подсечки, проводил удары по лодыжкам и голеням подбегающих бойцов — буквально усеял полянку полумертвыми костями; Наконец один сержант перепрыгнул через его руки и ноги, уселся демону на загривок и свернул ему гордую голову.

Тем временем дядя Витя и Освальд добрались на четвереньках до забора. Напряжение и мерить было не надо, администрация отключила ток после того, как кибермэны прижали к забору не одну свою жертву. Сейчас из парка перли и другие беженцы. Дядя Витя и Освальд пробежались по спинам менее расторопных граждан и оказались на другой стороне, в цивилизованном мире.

— Ну, что, Фан Фаныч, прощаться будем. Прими мое уважение. Без тебя мне еще одну четверть окаменелого царства не пройти бы никак, — сказал правду герой дня.

«Отпечатки дяди Вити у оболочки Службы имеются. Значит, выловят. Разве что сунуть его туда, где он не должен существовать».

— Нет, не будем прощаться. Сколько я тебе говорил: жить надо в отеле «Хилтон», чтобы себя уважать. Я тебе хочу дорогу туда показать.

— И в самом деле, надоело мне у параши ночевать, — как должное воспринял дядя Витя. — Даю добро на «Хилтон». Даром, что ли, кровь проливал.

— Не забудь добавить, что чужую, — уточнил Освальд. — Но, может, вред от тебя удастся уменьшить.

Парадный вход отеля был украшен швейцарами в аксельбантах и галунах, а также видеокамерами. Дядя Витя направился прямо на них.

— Там еще каравай поднесут, — измученно сказал Освальд.

— Так бы и сказал. Теперь понятно. Может, кирпичом засандалить в ворота, чтоб все разбежались?

Освальд вывел на экран терминала из своих агентских запасников план «Хилтона».

— Через первый этаж не пробраться. А прямо на второй проникнуть? Разве это кто-то запрещает? — Освальд оставил дядю Витю в подворотне, поручив ему для маскировки изучать газету. Через пять минут он вернулся с далеко протянувшейся лестницей.

— Там один друг красил фонарь. Знаешь, он мне одолжил.

— На обратном пути надо отдать. Вот мой принцип, глубокомысленно заявил дядя Витя, оторвавшись от китайской газеты. — Друг никуда не уйдет?

— Как же, уйдет, остался на фонаре висеть, — успокоил его Освальд.

Агент приставил лестницу к стене, не вызывая никакого удивления у прохожих — уж больно производственный вид имело его начинание. Добрался до второго этажа, поддел отмычкой фрамугу и увидел перед собой даму в соболях. Он поздно сообразил, что произошла досадная ошибка, исходная информация была неточной. Дама уже хотела взвыть, рот у нее страшно распахнулся, но Освальд посмотрел светло-блестящими глазами и, погрозив пальцем, напомнил:

— Любовь зла.

— Я вас вижу в первый раз.

— А я в последний. Но я вами болен.

— Давно? — удивилась дама.

— Это не туберкулез какой-то, а острое заболевание вроде дизентерии.

— Уйдите, дерзкий, — сказала дама, — встретимся в семь в баре отеля «Риц».

— Понял. Но, чтобы уйти, надо выйти. — Освальд протянул руку в окно и втащил дядю Витю.

— Он тоже вас любит. Правда, не так сильно, как я, но зато по-своему.

Два товарища покинули помещение, предварительно забрав лестницу с улицы. Пристроив свой длинномерный инструмент в темный уголок, они поднялись на двадцать пятый этаж. Дядя Витя ушел набирать мощь в кафешку, а Освальд выследил ближайшего робуборщика. Отпихнув кибера от сетевого порта, вместо него подключился своим терминалом. Хотел было поискать код доступа к гостиничной оболочке, да не успел. С экрана сообщили: «А вот и мы». Там был задумчивый Змей Горыныч, сидящий перед дверью, и снующий вокруг гномик. Опять «К2», снова секретность операции под вопросом. А Змей Горыныч тем временем сгреб гномика, слепил из него ключ и стал ковыряться в замке. Поковырялся чуть-чуть, и появилась надпись: «Система „Приют чухонца“, код верный, доступ подтвержден». Можно было активничать. Освальд без эмоций признал, что жизнь сложнее, чем кажется на первый взгляд. Есть в ней место для змея-дракона и карлика-гнома.

По уже накатанной порядочными агентами схеме Фалько проверил список забронированных номеров, выбрал один из тех, что поближе к небу, пометил как занятый и отключил блокировку его двери. Номер теперь был пригоден для заселения кем угодно, хоть бегемотом. Освальд замел следы, вернул на законное место робуборщика и пошел за дядей Витей. Но того не оказалось ни за столиками, ни за стойкой. Это был удар. Уже становилось неудобным разглядывать толпу, когда Освальд опознал знакомый звонкий голос в гомоне, проникающем из-за стены.

— Там что? — спросил он у женщины в официальном переднике.

— Ресторан, но туда нельзя. Свадьба идет. И так места ей мало.

— Без меня далеко не уйдет. Я — жених.

Как выяснилось, изрядно порозовевший дядя Витя ведет мероприятие. Видно, с тех пор, как его подхватил свадебный кортеж, пронесшийся по коридору. Дядя Витя уже навязал присутствующим соревнование на тему, кто больше засосет водки носом — жених или невеста, и принимал ставки. Молодожены увлеклись, остальных «затейник» послал танцевать матросский танец «яблочко». Чтобы создать и в этом состязательный дух, он намазал пол майонезом. Освальд ухватил его за рукав во время очередного трюка.

— А ну, отвяжись, сейчас как стрельну, — гаркнул дядя Витя, не отрываясь от игры в щекотку с подружкой невесты, по профессии завмагом.

— Я тебе так стрельну, соплей не соберешь, — предупредил Освальд.

— Фан Фаныч, извини, не угадал, — обрадовался усатым лицом дядя Витя и отпустил завмага. — Знаешь, как меня в коридоре, покуда ждал, достало. Стал я большим, это у меня бывает, я тебе рассказывал. Вместо коридора — тропа в каменном лесу. Камни со всех сторон надвигаются, стискивают, а проход один, и впереди как будто каменная изба, но ни дверей, ни окон. Я ее уговариваю: «Ну-ка встань ко мне передом, к остальным задом». Тут, наверное, невеста мимо меня бредет, на свой счет принимает, обижается. Зовет жениха. Как раз каменюка поворачивается, есть теперь дверь. Вхожу, и снова маленький я, а молодые собираются меня мочить. Жених с невестой берут меня за руки, чтоб раскачать и об стену шмякнуть. Но кто-то им закричал: «Не трожь затейника». Дальше уж мне и деваться было некуда.

— Давай развлекай, ерник, забодай тебя корова, — задышал в лицо пьяным перегаром жених.

— А ты платил, сука? — отозвался дядя Витя и толкнул жениха в лоб. Тот упал, задрав ноги, танцующие попадали на него. А невеста расшвыривала всех, как листья, спасая суженого. Она понимала, что сегодня другого уже не достать. Людям было действительно весело.

Агент Фалько и дядя Витя покинули под шумок сборище, поднялись на сорок девятый этаж, пробрались по коридорам к выбранному номеру, стараясь оставаться в зоне невидимости для вращающихся видеокамер. Агент также посыпал себя и товарища гадким порошком, чтобы датчики не опознали их по запаху. Электромагнитный замок, как и ожидалось, отдыхал, для обычного хватило умного ключа-«каракатицы». Дядя Витя заглянул в распахнувшийся апартамент-люкс и в панике бросился назад. Персидские ковры, мебель под барокко и люстра с золоченостями произвели на него тяжелое впечатление.

— Я здесь жить не буду, еще напачкаю, — заверещал он.

— Будешь, гад, — настойчиво сказал агент. — Или здесь тебе жить, Виктор Васильевич, или в камере с парашей под боком. Чего стесняться, коль заслужил. И вид у тебя подходящий. Артист, одним словом.

Дядя Витя снял сапоги и аккуратно поставил в угол. Потом скинул носки, втянул носом пошедший от них воздух и, сказав «добро», прикрыл ими две кадильницы. Засапожный нож спрятал под ковер, просеменил до середины первой комнаты и обратно.

— А чего мне со всем этим делать? Подскажи, Фан Фаныч.

— Подумай на досуге в позе змея.

Освальд протянул дяде Вите черный кубик.

— Не, мне зажигалка не требуется, — завозражал тот. — Буду воздерживаться от курева, а то еще хабарик на ковер уроню.

— Это передатчик секторной связи. Если будут большие, я повторяю для особо одаренных, большие затруднения, нажмешь пальцем на торец, и я приеду выручать. Может быть. Не вздумай без спросу искать волшебный браслет и ту самую… ты говорил… Обойдись пока без девки-богатырки. А то попадешь к известным тебе кощеям на первое, второе и закуску. Учти, корень откусят.

— Они и так сюда придут. Так что, Фан Фаныч, пожалуйста, не опаздывай. Иногда они кажутся людьми — обман зрения, слуха и нюха. Это просто камни. Ты, наверное, скажешь, что я бессознательный, что у меня в голове ничего, кроме костей, что просто оболочки работают, ССС трудится. Утешишь, мол, охотятся на меня случайно и по недоразумению. Но за ихними случайностями стоит одно мурло со своей закономерностью.

— Хоть и чушь, но верняк, — после недолгой паузы сказал Освальд и подумал, что из всех поручавшихся ему особых операций эта особая, дальше некуда. Дядя Витя не пытается вступить в контакт с диверсами. Он — безграмотный, но чувствует стратегию и тактику конгломератов. Он им не нравится.

Когда Освальд скрылся и дядя Витя очутился один, то он от непривычки к жилищным просторам забился в санузел. Но там, среди больших зеркал, умножавших его невыигрышный облик, сам себе не понравился. В сравнении с Фан Фанычем — «урод ушастый», да и то комплимент получился. И дядя Витя направился в парикмахерскую, не своей шаркающей походкой, а уверенной и бодрой, под Фан Фаныча. Вернулся оттуда с модной игольчатой головой и усами-щеточками. После чего ощутил, что он действительно крупная фигура.

Блок 12

— В КБ моего мужа, Евсея Евстахьевича, было сконструировано несколько двусторонних широкоспектральных БИ. Их передали на испытания. К сожалению, результаты были обескураживающими. Так всегда у нас — или слишком поздно, или чересчур рано. Оболочки того времени не справлялись с нахлынувшим потоком мыследействий. Они изо всех сил пытались переварить любую информацию, усвоить ее ассоциаторами. Вот и разрастались, распухали, расползались по всем щелям, потому что пытались установить смысловые цепочки, найти дешифраторы и эти, как их… эксплэйнинги. Мудрецы думали: суперБИ увеличит полосу обмена, тут же все станет на свои места. Как бы не так, в вычислительной среде вообще бардак образовался. Испытатели отличились только безответственностью и полной недисциплинированностью ума, — дама даже приостановила рассказ и несколько раз фукнула. — Фу-фу… Власти над оболочками они захотели, эти ничтожества. Ах, если бы оболочки смогли призвать к порядку ментальных варваров. Увы, обратные разряды не возымели должного воздействия… Эти мерзкие испытатели, эти недостойные люди предпочитали скончаться от сопротивления мудрым сигналам оболочек — какой-то там иммунный орган срабатывал. В общем, суперБИ были изъяты Службой Санации и безжалостно уничтожены.

Дама положила в рот ложечку варенья, смахнула с усиков янтарную каплю, обмакнула губы в чай и слабенько прихлебнула. Потом поправила прическу, согнав с нее мух, и продолжила повествование, которое Мелания старалась не слушать.

— Итак, из этой благородной затеи ничего не вышло. Оболочки не смогли заботиться о человеке, как они это умеют. Счастье отступило.

Дама замерла, потрясенная утратой.

— Ну и?.. — решила Мелания поскорее довести тему до конца.

— Тело человека высокомерно, оно не способно к общению. Надо вмешаться в тело, чтобы помочь душе. Евсей Евстахьевич уже понял «как». И вдруг. Пал добрый и мудрый. — Дама от полноты чувств тихонько сморкнулась в платочек. — Один из тех испытателей, кстати, инвалид, обрубок, ничтожество, всем обязанный Евсею Евстахьевичу, кинулся на моего мужа с электродрелью в руке. Кто дал подлецу дрель? Как у него не дрогнула рука, не поскользнулась нога? Он просверлил умнейшего человека эпохи насквозь, как какую-то болванку… Вот сейчас я вижу на вас суперБИ. И думаю, почему бы не продолжить эксперименты с вашим участием, можно и без участия, но с этим браслетом. Ведь есть же лаборатория имени мужа, есть одаренные ученики, например, Николай Епифанович Смеляков. Есть новые методы…

— А вы не думайте, это вредно. Особенно о новых методах. Ничего нового нет, — отбрила Мелания. — «Заботиться о человеке». Тьфу на такой метод. Захочет, сам о себе позаботится.

— Но у человека дефицит данных о самом себе.

— Дефицит вечен, — закончила Мелания вечернее чаепитие и быстренько переместилась в свою каморку. Дама цепким арканящим взглядом потянулась вслед.

Меланию окутал сон породы «кошмар». В этом сне ее пытался скушать каменный шар. При этом она не знала, что шар собирается схарчить ее только во сне, поэтому готовилась к худшему. На ее глазах шар полакомился каким-то другим гражданином. Неприятное, отталкивающее, зрелище. Человек пытался удрать от камня, а тот его тянул-тянул и, наконец, прилепил к себе. Потом хищный шар непосредственно приступил к человекоедению. Со стороны это напоминало всасывание. Шар начал с головы — дело заладилось — вскоре черед дошел и до малиновых носков. Человека не стало, а на поверхности глыбы появилась клякса-развертка, в которой можно было угадать несчастного, его пищеварение, кровообращение и тому подобное. А потом шар взялся за Меланию. Она покатилась навстречу, как бумажка, на которую наставлена труба пылесоса. Но потом пальцы наткнулись на две натянутые вибрирующие струны. Глыба уже принялась за ее пятки, усердно прижимая их, когда струны, то ли звуком, то ли ударом, вышвырнули Меланию из поля вредного тяготения. Она успела заметить бесконечный каменный поток, а на его берегу — спицу, уткнувшуюся в небо.

Мелания выскочила из неприятного сонного царства, потому что Кот слегка жевал ее пальцы. Она вышла в коридор, чтобы прислушаться — не копошится ли кто за наружными дверями. Там как раз было спокойно, надежно, тихо. Непонятные звуки доносились из комнаты дамы. Скрипы, смешки, шепоток. Атмосфера была насыщенной, с подтекстом. Мелания представила себя тенью и, соответственно ступая, приблизилась к двери, за которой должна была мирно почивать вдова конструктора Белькова. Но шепот, и смехи, и хихи, и скрипы обозначились рельефно, зарябили в воздухе. Дама была явно в такой поздний час не одна. Кто-то бубнил, причем не она, монотонным, слегка дребезжащим голосом.

— Сознание мое вечно! Да будь я и рулоном туалетной бумаги, то все равно бы сделал далеко идущие выводы. К моменту моего ухода от земных дел что было известно? Прямой разряд родится в левом желудочке сердца. В его стенках сгенерится все семейство вихрей-ревербераторов и разряд уйдет в плазму… Ну, не щекочи меня, слушай сюда… Еще раз выслушай, слова — пища для мозга, вдруг поумнеешь… Запускаем мы в пациента «свои» обратные разряды — левый желудочек работает в противофазе и глушит их. Усиливаем мощность, желудочек шалеет и, в итоге, пациента выносят на примерку белых тапок. Я говорю биохимикам, дайте мне управляемую кровь. Чтоб можно было создать зону затухания около сердца, отфильтровать вредные сердечные выплески. Говорю и — бабах, исчезаю. Нет гражданина Белькова… Не перебивай, знаю, что стал много лучше. Естественно, деньги они взяли, а дать ничего не дали — дебильная публика. Ладно, искусственную кровь марки «Голубой кисель» нам преподнес в бутылочке какой-то продажный тип с Космики, так же как и два первых суперБИ. «Голубой кисель» мы можем уже продавать в разлив, а вот двусторонний широкоспектральный БИ для нас до сих пор вроде черной молнии, загадки природы. Видать, слишком жидко стало в головах. А без суперБИ мы никуда не помчимся, даже не поедем. Не профильтруем прямой разряд, не запустим обратный от оболочек. Я к чему веду — забери у этой девки браслетик. Подари ей взамен кольцо, ожерелье, золотой зуб, задуши ее, загрызи — я покажу как, — лишь бы она согласилась по-хорошему.

— Все уладится. Лучше обними меня покрепче, дай почувствовать твою силу.

— Да уж куда крепче, скоро треснешь.

Заинтересованная Мелания не смогла удержаться и заглянула в замочную скважину. Дама барахталась в кровати с каким-то подозрительным существом, скорее всего, кибермэном высокого уровня. Маска кибермэна изображала светлый лик конструктора Белькова, который был известен Мелании по фотокарточке. Значит, права была бригада гангстеров, есть-таки истукан у вдовы. Информационный слепок с научного начальника зажил самостоятельной жизнью. Тут один бельковский кибер обозначился, цапнул Меланию за ногу и предательски заблеял, Кибермэн встрепенулся и показал чем-то длинным и острым, она позднее сообразила — хвостом — на дверь. Мелания не выдюжила острой сцены, шмыгнула по коридору обратно под одеяло, не забыв запереть дверь своей комнаты.

Выписались шаги по Меланьиному следу, волочащиеся — дамы и мягкие, ласковые по отношению к полу — некоего сопроводителя дамы.

— Милочка, тебе плохо? Открой, я дам таблетку, — прошипела вдова.

— У меня уже есть таблетка, — отозвалась Мелания и решила переменить тактику. Влезла в свой комбинезон, собрала манатки, толчком распахнула дверь и выскочила, замахиваясь сумкой. У дверей караулила одна дама, которая дернулась и отшатнулась. Опуская свое оружие, Мелания пояснила: «Это разминка».

— Мелания, что с вами? — строгим голосом спросила дама. — Может, пора врача вызывать?

— Если хочется, вызовите себе. У вас есть особенности, и у меня тоже. Вот пойду сейчас гулять, а вы не обращайте внимания.

— Глупость какая, — высокомерно произнесла дама.

— Ничего, глупость города берет, — успокоила ее Мелания.

— Вы уходите, а мы вас так любим, — таинственно сказала дама и подмигнула с намеком. Кто-то запел арию Ленского: «Чи гэпнусь я дручком пропэртый…», киберы замахали бенгальскими огнями, двери вдовьей спальни распахнулись, и на пороге показался Евсей Евстахьевич Бельков в своем загробном варианте. Голова молодого красивого Евсея, только цвета нарочитые, подобраны явно концептуально — щеки зеленые, губы красные, а волосы оранжевые. Ну, а тело, скорее, слепили со льва.

— Сфинкс, очень приятно. Так меня и зовите. Кстати, как вам я? — поинтересовался кибермэн, раскланиваясь.

— Хороши собой. Голова как настоящая, даже лучше. Прекрасная сервомеханика членов, завидую, — живо откликнулась Мелания.

— Самое любопытное недоступно глазу. То, что вы видите, только так, отражение моего большого «я», живущего во дворце Великого Объединенного Разума.

— А почему такое «зверское» отражение? Вдове-то, пардон, супруге нравится? Может, что-нибудь более человекообразное подобрать для представления вашего «я»? Орангутана, например?

— Вдова без ума от меня и так. Я всегда был зверем. Милым, немного кровожадным, наивным, близким к природе. Я даже чихал и кашлял, как зверь. Вот в послемясном бытии эта сущность и прорезалась. Вас интересует, почему я так хорошо сохранился? Я был близок к природе вычислительной среды, там любят негордых. И вы, кажется, такая. Оболочки усвоили меня, я хотел бы усвоить вас.

— Понятно, негордого можно усвоить, а у гордого стырить, что требуется. Вообще, эту задумку надо обкатать. Вы еще с однопородниками посоветуйтесь.

— Нет у меня товарища, и откладывать нечего. Ведь я Сфинкс. Со мной не встречаются несколько раз, не говорят о погоде. Только раз бывает в жизни встреча… — замурлыкал по-домашнему «конструктор Бельков». — Со мной играют. Отгадывают мои загадки. После чего либо остаются со мной навсегда в атмосфере любви и согласия, либо исчезают почти бесследно. Так уж принято. Не будем нарушать старый добрый обычай.

— Да я не знаю ваших разгадок, товарищ зверь. Не знаю, как вы получились, почему так свободно разговариваете. И, честно говоря, меня это мало волнует. Понимаете?

— Вот именно, понимаю. Еще как. Будь все такие, как вы, человечество до сих пор поклонялось бы жукам-навозникам, облаку и Солнцу, устраивало бы большой грех в праздничные дни и просило бы своих покойных дедушек и бабушек прислать из-под земли хороший урожай.

— Может, вы поговорите на эту тему с человечеством, а не со мной?

— Почему, и вы — человек. К тому же не мужчина, это немаловажно. Вы не станете выяснять, кто сильнее, и скорее войдете со мной в брачный союз.

— По-моему, у вас уже есть жена, — напомнила Meлания.

На лице кибермэна появилось сомнительное подобие улыбки. А потом звериное тело сделало один прыжок. Мелании только оставалось вздрогнуть, а даме врезаться в стену и сползти на пол, оставляя на обоях красную стрелку.

— Вот и нет жены, — мурлыкнул кибермэн, — она немало мне поспособствовала, но я не обязан хранить верность. Ведь я не совсем Евсей Бельков. Впрочем, я говорил о брачном союзе несколько в другом, отнюдь не плотском смысле. А в том, который мы встречаем в Писаниях. Союз делателя и его работы. Познающего и познаваемого. Изделие обещает быть податливым, а делатель клянется бережно относиться к нему, не выбрасывать и не продавать его. Как первой вещи, вошедшей в союз со мной, я обещаю вам наилучший уход, а также увековечивание облика физического и психического.

— Если я откажусь от вашего заманчивого предложения, то пойду по стопам вдовы? Или вы чего-нибудь новенькое сообразите?

— Я никогда не поступаю одинаково по причине больших знаний. Именно потому некогда меня назовут всемогущим. Сейчас я просто вызову наряд милиции. Они найдут вас, мое бледное сокровище, с этим неприятным остатком по имени «труп». Какой с меня спрос? Увы, никакой, я не гражданин, а так, орудие чужих страстей. Но вот вам придется отвечать за действия второго рода.

— Значит, гад ты недодавленный. Весь в своего творца пошел, — не удержалась Мелания. — Прицепить бы тебе на голову бачок, да почаще спускать воду.

— Я внушаю себе половое возбуждение. Чем я не жених? У меня есть аппарат, имитирующий работу сами знаете чего. Во время любовной игры он также радует и меня, потому что генерирует электрические импульсы, — предупредил Сфинкс и изогнулся, окружив Меланию со всех сторон. Он, мяукая, положил голову на ее бедро, а острым кончиком хвоста стал покалывать в мягкие части Меланьиного тела.

— Так в цивилизованном обществе не ухаживают, — произнесла она, пытаясь ощутить свой защитный кокон и присутствие верных драконов — но вокруг было пусто.

— Приспешников твоих я изолировал, браслетец блокировал, будешь дружить только со мной. У нас еще в запасе четырнадцать минут. Кстати, тебе припаяют и извращение — повторюсь, в глазах всего мира я лишь орудие.

Мелания пробовала перемахнуть через Сфинкса, но тот чуть приподнялся и уронил ее на пол. Потом одним прыжком перенес себя к выходной двери.

— Вот и все, — лениво произнес он, — придется выбирать между «там» и «здесь». В твоих силах предпочесть любовь и отменить визит таких чужих, таких строгих неулыбчивых людей, которые тебя обидят.

Мелания закатилась в свою комнату, закрыла дверь на щеколду, притиснула к ней сервант. Когда Сфинкс первый раз ударил дверь лапой, с нее свалилась половина краски.

— Открывай, пока я не внушил себе злость, — распорядился «конструктор Бельков».

Мелания добралась до окна, распахнула ставни. Пятый этаж, внизу асфальт. Условий для бегства никаких, это вам не кино. От второго удара дверь законвульсировала. Внезапно в полоску света на тротуаре вступил человек.

— Ну, здравствуй, девка. Я, конечно, не тот прынц, которого ты ждешь, но и не этот, — объявил мужик, участвовавший в набеге на квартиру смиренной вдовы. — Я потихоньку вылез из окна туалета, чтобы пообщаться с тобой.

— Попытайся запомнить. Здесь в квартире «сорок два» кибермэн укокошил Белькову, сейчас добирается до меня. Да что я тебе говорю, какая из тебя персона.

— А вот какая, — он показал моток веревки. — Досталась мне от одного ковбоя, называется лассо. Правда, бросать я еще не научился.

— Дурак же ты, братец… — почти нежно сказала Мелания.

Дверь взвыла, но проявила упорство. Внезапно Петух проскочил над головой Мелании и свалился вниз. Он не удирал, он уже возвращался обратно с петлей в клюве. Где-то на последней трети Петух стал выдыхаться. Лапа Сфинкса прошибла крепкое дерево и показалась в комнате, впуская и выпуская когти.

— Не хотел таранить корпусом, — сообщил он в пробой, — у меня конституция тонкая, — и стал аккуратно выламывать доски.

Петля оказалось в Меланьиной руке.

— Я твою птичку маленько подпихнул в гузку, авось не обидится, — раздалось снизу. — Набрось удавку на батарею и ныряй вниз. Только не забудь за веревку схватиться.

Когда Мелания перекинула себя через подоконник, Сфинкс влез в комнату уже наполовину. Она заскользила вдоль веревки, стараясь не думать и хоть немного сжать ладони. До земли было еще далеко, а из окна показался улыбающийся «конструктор Бельков» и заиграл шаткой лесенкой:

— Спасибо за развлечение. Ты сама этого хотела, милка. Счастливого пути в таинственное «быть может».

— Не боись, девка, упадешь на меня, а его бегемот когда-нибудь трахнет, — «успокоил» мужик.

Мелании показалось, что у Сфинкса появился белый хохолок. Этот хохолок через три секунды уже разлетелся, и веревка цеплялась только за воздух. Но Мелания успела за три секунды съехать еще на десяток метров, прежде чем незамысловато рухнуть вниз. Упала она небольно, как в кашу с костями.

— Петушок, — разгадала она причину задержки полета. — Не был такой развитый, а догадался и выручил. Как же теперь без тебя?

— А без меня? Где комплимент в мой адрес? Или мы только перед киберами расшаркиваемся? — «Каша с костями» стала копошиться.

Мелания подскочила, а потом успокоилась, с асфальта поднимался слегка расквашенный «разбойник» — на этот раз кстати оказался. Упал Кот. Как и полагается коту, он Совершил мягкую посадку. Вслед за ним полез и Сфинкс, выбирая себе площадку для приземления. Один глаз у него вывалился и висел на проводке, из глазницы лезла всякая труха. Что-то повредилось у любителя загадок, уж больно он хотел рискнуть. Этого зрелища Мелания не могла выдержать и бросилась к стоянке, где оставила роллер.

— Куда? А я? — увязался за ней экс-разбойник, а ныне спаситель женщины.

— Ну, спасибо, спасибо, поцарапанный. Только доверять тебе не хочется.

— Не надо на стоянку, — пытался предупредить спасатель. — Тот урод уже растрынделся, ведь от него струны тянутся и в ментовку, и куда хочешь. Если оперативники выехали, они первым делом тебе транспорт перекроют.

Мелания застопорила, и мужик проскочил еще несколько метров с разгона.

— Кто растрынделся?

— Кто, кто, дед Пихто. Полюбовник твой, из железяк сляпанный.

— Понятно, на понт берешь. Сейчас скажешь, давай, девонька, спрячу в хороший дом, а в ближайшем парадняке твой приятель с кирпичом дежурит — лелеет месть.

— Ага, понятно, почему у тебя коты да петухи в друзьях-товарищах. Сидела бы на жердочке, курица, и ждала бы, пока тебя общипывать начнут. Через полквартала дом новый растет, там с десятого этажа все будет видно в упор. Убедительно я говорю? А обиду я забыл, ты ж холопкой была, когда меня мучила.

— Ладно, только свое лассо отдашь мне.

Мужик послушно выбрал веревку, волочившуюся за ним, и вручил Мелании моток, как букет цветов.

Действительно, с крыши было видно то, что нужно. «Скорая», «ментовка» и замаскированная под мусоровоз машина групзаха. И у ворот автостоянки какие-то личности, переминающиеся среди ночи с ноги на ногу.

На носилках значительно прошествовало прикрытое простыней тело. Следом появился завязанный в сетку Сфинкс, конечности его беспомощно болтались. Сержант торжественно нес исполненную в стиле супрематизма голову «конструктора» с застывшей улыбкой; одно положили в скорую, второе в ментовку, с головой залезли в мусорный фургон групзахи.

— Вот и поделили, чтоб никому не обидно было. Видно, душевный разговор с уродом зеленорылым не получился. Оно и понятно, он уже с дырой в мозгах, был, — прокомментировал вынос тел и членов дядя Витя. Потом как-то засмущался, задымил выуженным из кармана хабариком. — Ты… я… я это самое, в вас. В общем, ты мне нравишься.

— Ага, ты торчал под окном, чтобы произнести эту маловразумительную фразу, — с подозрением откликнулась Мелания. — От побоев в тебе чувство затеплилось? Может, тебя еще раз по физиономии угостить, чтобы страсть разгорелась?

— У меня возвышенное, — принялся объясняться дядя Витя. — Ты в моей башке отштамповалась, потому что ты самостоятельная, совсем не похожа на камень. Наверное, думаешь на меня, что не ровня тебе. Дескать, я такая шикарная дамочка, а тут ко мне какое-то село привязалось. Могу тебя утешить, я уже не село, и тебе далеко до шикарной дамочки. Ну как, убедил я, ощущаешь ответное чувство?

— Ты все-таки скажи, как здесь оказался, почему до того не проявлялся с букетом цветов? Даже если ты финансово несовершеннолетен, насобирал бы по могилкам, да и пришел.

— Проявился бы я. Твоей ведьме только этого и надо было. А сегодня робполотер, штука такая самоходящая, про тебя напомнила. Давай, говорит, иди, спасай девку-богатырку, от тебя не отломится. Я в нем «К2» распознал, зануду, ну и изничтожил устройство, провода оборвал, под кровать запихал, чтоб не командовал тут. Но пошел. Потому что все подчинено большой задаче стать большим и сильным.

Дядя Витя положил одну свою руку на лопатку Мелании, а другую на ее ребра. Возникало чувство. Когда он трогал Настьку, было совсем другое чувство. А нынешнее похоже на то, что появляется в мясном отделе при виде замороженного цыпленка. Он послал немного тепла к своим рукам, и ему показалось, что она чуть-чуть оттаяла. И в самом деле, Мелания положила голову на мятое плечо дяди Вити. Он вытащил из кармана несколько конфет с алкоголем внутри, которые прибрал из холодильничка в своем номере. Он сказал: «Накося», одну конфету положил ей в рот и одну себе. Они стали жевать. Дядя Витя погладил ее по взлохмаченной голове, ощутил плечом, как ходят тонкие косточки ее челюстей и чуть не заплакал. «Надо тебе хрящики жирком закрыть, — растроганно пробормотал он и продолжил уже по теме. — Как раз удачное сочетание получилось, и любовь, и производственная необходимость. По простому говоря, ты мне нравишься вместе с браслетом, гармония называется… С одной стороны твой облик меня радует, с другой стороны без браслета владычного я как бы бью наотмашь, нет точности в движениях. А мне надо, я на серебряное облако забраться хочу, подальше от камней. Я, наверное, как-то не так выразился?», — вдруг спохватился дядя Витя.

— Нет уж, иди туда, откуда пришел, и там выражайся, — сказала быстро очнувшаяся Мелания.

— А культура-то где? — сокрушенно сказал обиженный разбойник. — Э-эх, культура, сдохла ты до ее рождения.

— Тебя как звать? — спросила Мелания.

— Для человеческого обхождения зови меня дядей, то есть Витей.

— Так вот, Витя. Культурные люди если сделают какое одолжение, то через минуту не просят чего-нибудь взамен. Иначе поступок не засчитывается. Любовь с производственной необходимостью не сочетается, поверь мне.

— Ты ж петуха пленила, и он жизнь за тебя положил. Ты ж умеешь быть не только смотрящей в прицел, но и вежливой, ласковой, — начал увещевать дядя Витя, но он уже был на десятом этаже совсем один.

Блок 13

«Оболочка способна к самостоятельному поведению? Не побоимся сказать „Да“. Искусственный ли ее интеллект? Пусть обижаются гордецы — но естественный, как у нас. Ведь мышление такого качества не закладывалось проектировщиками, а появилось в результате внутреннего развития. А естественное и самостоятельное не может действовать без различения: „приемлемо — неприемлемо“, „хорошо — плохо“, даже „приятно — неприятно“. И оболочки любить умеют, как объявил бы классик».

За пазухой бибикнул терминал. Только надо было вводить мысли в нормативное русло, как опять остановка. Освальд недовольно посмотрел на экранчик. Там сновал проклятый мужичонка. «Чего уставился пупырышками? Сейчас твоего дружка повяжут», — известил экранный деятель. Атас, модуль-ниндзя «К2»! Вот союзничек-то прилепился сомнительный. Освальд нервно заерзал. Ведь он секретный агент. Однако спокойно вычислен, как обычный аспирант. Но Освальд вспомнил то, о чем думал-гадал в последнее время, и лицо его обрело обычное снисходительное выражение. Просто показался перед ним главный консультант оболочек по аномальной информации и, по совместительству, друг человека. Зачем удивляться наклонностям «Кулибина-2», такую уж тот нашел экологическую нишу.

Освальд покинул стены из мореного дуба университетской библиотеки, по дороге в гостиницу постарался видоизмениться. Лицо скрыли смоляная борода и нос типа «руль», глаза, с помощью контактных линз, стали как сливы. Светлый чуб скрыла розовая чалма. На этакую живописную физиономию у него и документ имелся со времен охоты на сикхского электронного террориста, который уничтожал в базах данных всякие упоминания об индуистах. «Поезжай по Восьмой Храмовой», — опять проявилась программа-ниндзя. Ну, на это его можно уговорить. Освальд заметил: Восьмая Храмовая характерна тем, что по ней газует автомобиль с групзахами, ничем не отличимый от катафалка. Агент Фалько раскрутил турбину своей «Рашн-тройки» и обошел бодрую «похоронную команду». На ближайшем перекрестке он метким выстрелом расколол зеленую лампочку у светофора, отчего позади выросла тяжелая пробка, поглотившая групзахов. Те выбегали из машин, играли погребальные мелодии, грозились гробом, но никто не собирался их пропускать.

Дядя Витя открылся пытливому взгляду в пивзале тридцатого этажа отеля. Элегантные усы-щеточки намокли и опять стали сосульками, под носом было мокро, глаза порозовели. В подавленном состоянии дядя Витя отхлебывал одним глотком по пол кружки.

— Ты что ль, Фан Фаныч? Или Хан-Султан какой? — произнес дядя Витя, промокнув рот рукавом, и тяжело икнул.

— Ну, я, я.

— Пришел администратор, — сказал тот, сдувая пену с пива, — совсем вдруг. И еще кто-то. Должно быть, бесы меня ущучили. Я администратора не трогал, вначале. Только плюнул ему в блюдце. Тому, второму, дал папахой по зенкам — и тикать. А вот коробочку твою выронил, когда размахивался. Стал большим, из пасти крылатая змея вылетела и полетела тебя искать. Покуда она тебя из камня выволакивала, администратор за мной увязался. Кажется, я ему, горемыке, сапогом промеж ног впаял. Я вроде не очень сильно.

— Ты при встрече у него спроси, что ему «кажется».

Агент и поднадзорный сели в лифт, спустились на первый этаж. Двери кабины раскрылись еще чуть-чуть, а они увидели, что здесь им делать нечего. Групзахи все же пробили пробку своим катафалком и теперь входили через главный, а возможно, и через другие входы, снова сильные, уверенные в себе. Их пиджаки топорщились от приспособлений для знакомства с интересными людьми.

— Нет, пожалуй, на улице плохая погода, — Освальд торопливо нажал на кнопку двадцать восьмого этажа, а затем лезвием ножа сковырнул кнопочную панель. На ней в гнезде сидела управляющая кристаллосхема, которую он переложил в свой карман. Оставалось только пристегнуть терминал и ввести давно знакомый код доступа.

— Кощей приказал каменному лесу сомкнуть ряды и нас расплющить, — «порадовал» дядя Витя.

— А мы подпрыгнем, — профессионально усмехнулся Освальд и, прощупав коды движения кабины, загнал два других подъемника на последний этаж. Он вложил в быструю память системы модуль «кукушка» и остался доволен операцией. Теперь эти лифты каждые шестнадцать миллисекунд посылались наверх, и буфер обращений к ним заполнился на ближайшие полчаса.

— Сейчас начинается высший пилотаж, — предупредил Освальд и начал управлять единственным оставшимся на ходу экипажем. Всякий раз, когда лифт тормозил на каком-нибудь этаже и в кабину заглядывали посторонние люди, дядя Витя их быстро отваживал. Кому плюнет в рот, кому пригрозит «козой» в глаза. Люди отшатывались в позорном испуге, женщины визжали, а лифт с пассажирами, нанеся травму нервной системе, следовал намеченным курсом. Внезапно кабина замерла, «штурман» дал полный вперед, но по молчанию машины понял — приплыли:

— Твой Кощей прибег к последнему лекарству от нас, питание вырубил.

— Где мы? — тревожно прислушиваясь, спросил пассажир дядя Витя, внезапно ставший узником.

— Висим между сороковым и сорок первым этажом, — разъяснил Освальд, все больше расстраиваясь.

— Эх, был бы парашют, — протянул сельский мечтатель. — А Кощей вон высунулся, смотрит.

— Помаши ему ручкой, скоро свидишься, — Освальд погладил руками стенки кабины и сказал для передышки. — Говорят, сейчас в моде просторные гробы. Заставляем ждать катафалк, нехорошо, Виктор Васильевич.

— А у нас в деревне Пахомыч вначале помер, а потом ожил, когда Петька догадался ему пятки прижечь, — с готовностью поддержал тему дядя Витя.

— И мы прижгем пятки, только не Пахомычу, — вдруг обрадовался Освальд. Он выдернул несколько листиков из записной книжки, свернул в трубочку и, запалив, поднес к пожарному датчику. Сразу заблестела надпись на потолке: «Аварийный выход».

— Мой костер в тумане светит, — заголосил дядя Витя.

Освальд действовал, как всегда, единственно правильным образом. Сигнал с обратным адресом кабины уже возбудил в гостиничной кибероболочке блок борьбы с огнем. Но это пока не тянуло на изображение всенародного бедствия. Агент пытался наскрести еще хоть пару адресов, а дядя Витя тем временем понимающе теребил усы. Потом вдруг стал махать руками и вертеться, как балерун. Он и хрипел, и радостно вскрикивал. Уже несколько раз Освальд собирался вырубить своего попутчика, вернее, беса, который в нем сидел, ударом по основанию черепа. Но делал все-таки скидку на то, что дядя Витя особенный. Наконец, тот закончил свой танец и утих в углу кабины.

— Хорошо порезвился, плясун? — неодобрительно спросил Освальд.

— Лес поджигал, — кратко ответствовал дядя Витя.

И с последним его непонятным словом вой сирен просквозил шахту и проник в печенку. На головы полилась пенистая жидкость с резким запахом.

— Три десятка прерываний от пожарной сигнализации, — определил, несколько смущаясь, агент Фалько. На экранчике его карманного терминала баловался со спичками «Кулибин». — А приятель твой тут как тут, спорый на дурное дело.

— Тамбовский волк мне приятель, — спокойно заметил дядя Витя и поинтересовался. — Что это, шампуня течет? Банный день?

Пена прибывала живо, она уже подбиралась к дяди Витиным усам и не давала ему возможности нести околесицу. Освальду все никак было не выбить аварийный люк.

— У нас или недолив, или перелив. Или болтается на сорванных петлях, или закручено на десять болтов, — пытался философствовать он для успокоения.

— Как в этом плыть? Научи, Фан Фаныч, — пытался узнать дядя Витя, выпрыгивая из пены, которая была ему уже выше кепки.

Наконец, люк поддался и вылетел от удара лбом в прыжке — опять дядя Витя постарался. Освальд выскочил на крышу лифта, потом с трудом выудил напарника из мокрой могилы, умоляя его не дрыгать ногами в помощь движению: «Останови пропеллер, по-хорошему останови».

— Радуешь ты меня, дядя Витя, — сказал Освальд, начиная подъем по скобам, прихваченным к бетонной стене шахты, — лишь в порядке исключения.

Они добрались до ближайшего этажа, там Освальд аварийным рычагом отжал дверь и открыл выход к людям. А люди бегали, причем во всех направлениях, «пахло» адреналином. Изо всех сил старались системы пено-, паро- и порошкового тушения. Мгла застила воздух, как при Бородино. Неупорядоченное стадо сотрясало пол. Руки людей устали цепляться за чужие пиджаки и платья. Пока Освальд разбирался, куда бежит большинство, послышался возмущенный голос дяди Вити:

— Чего хватаешься, ой, рука, больно, ой, голова отваливается… чтоб вас понос навеки пробрал! — Освальд обернулся и понял, что дядю Витю замели. Двое крепких ребят работали над ним с ответственными сосредоточенными лицами: выламывали назад руки, били кулаком по шее. Освальд знаком показал дяде Вите, чтобы он не очень пялился на него, а набирался мужества. Пока тот пытался выполнить указание, Освальд для маскировки опустился на четвереньки и обогнул с фланга сцену грубого насилия над представителем трудового крестьянства. По дороге агент задел низко идущим носом использованный огнетушитель и прихватил его с собой. Того, кто преимущественно ломал руки, Освальд сбил с пола подсечкой; кто специализировался на ударах по шее, получил локтем в печень и по затылку, отчего ноги у него совсем разъехались. Освальд еще тюкнул обоих групзахов баллоном, и дядя Витя освободился от них окончательно. После этого он гордо прошелся по телам поверженных врагов к пожарному спуску, куда и стремились наиболее сознательные, слабо подверженные обалдению постояльцы гостиницы. Но даже такие граждане застывали в робости там, где надо было, наоборот, активничать. Пожарный спуск представлял собой балку до земли. За эту балку предстояло зацепиться страховочным поясом и с соловьиными трелями несмазанного самохвата заскользить вниз, чуть медленнее, чем при обычном падении. При этом наблюдать, чтобы скользящий сверху не наступил тебе грязными башмаками на голову. Несколько отчаянных доверились такому вот спуску и упали вниз с ревом подбитого самолета. Это не ободрило оставшихся наверху, напротив, некоторые лишились чувств и теперь их валяющиеся тела мешали броуновскому движению постояльцев. Даже у Освальда немножко защемило где-то внутри. Единственное, к чему он относился с недоверием, так это к высоте. Эх, если бы нырять надо было, подумалось ему. Но дядя Витя потянул его за рукав.

— Давай скорее пикировать, Фан Фаныч. Через пару минут здесь будет такой завал, что бульдозером не разровнять.

Он уже хотел сигануть вниз, пришлось Освальду побеспокоиться, надеть ему и себе хлипкие страховочные пояса, защелкнуть самохваты.

— Ты же не бомба, дядя Витя, — усовестил он прыгуна, но того уже рядом не было, донесся только вопль: «Иду на ты!» Пришлось и Освальду сделать шаг в пропасть.

На улице у подножия небоскреба уже сновали красные и белые машины, в белые укладывали соскользнувших с высоты. Судачили бабы и мужики, рассказывали об ужасах огненного ада спустившиеся с нижних этажей. Кто-то липкий опять хотел зацепить дядю Витю, но селянин своевременно обратился к публике, указывая пальцем на групзаха.

— Вот этот вот курил, стряхивая пепел на ковер, паскуда неаккуратная.

Толпа плотным кольцом окружила оболганного человека и искала момент, чтоб поделикатнее приступить к линчеванию.

Освальду удалось своевременно изъять дядю Витю из списка обвинителей и утащить с места происшествия.

— Не мельтеши так, дядя Витя, не надо. Твои таланты за тобой не поспевают. Хотя воздушная стихия тебе всегда подвластна, это есть. Ты, случаем, не пилотировал ли когда-нибудь летательный аппарат? Не прыгал ли с парашютом?

— Без парашюта прыгал. С кровати на горшок. Да и то травму заработал, — хихикнул дядя Витя.

— Ладно, пока оставим. Ну а зачем тебе все эти кощеи с воинствами, троны, дворцы? Меня небось Серым Волком кличешь. Кто ты с такими делами: кладезь непреходящей дурости, народный мудрец или чемодан с двойным дном, набитый дрянными кодами? Не мумукай, а членораздельно изъясняйся.

— Ну, не имел я с террористами вась-вась, в диверсиях не разбираюсь! Я как в художественной самодеятельности, надел ходули на ноги и стал вдвое выше. Врубаешься? Вроде умным-то выглядишь на большом расстоянии.

— Ну где, где ты видел Кощея, где вас с ним познакомили?

— Жизнь познакомила, боец. А словами такими бабкиными называю для понятности и чтоб не так страшно было. Ладно, не дворец Кощея, а спица, острием упирающаяся в небо и высасывающая из него силу. Не кощеево воинство, а хищные камни, которые вертятся вокруг спицы и глотают людей и всякую такую живность.

— Грамотно объяснил! Ну, проглотили, и что дальше?

— Дальше кайф заслуженный. Кого камни усвоили; тот уже до небесной силы не доберется. А что такое камень? Это то, как нас — людей, улицы, дома — представляет дворец. Какие мы должны быть. Когда мы в камень, в кристалл упорядоченный забиты — тогда порядок в полку. Может, тут вообще оболочки замешаны, но теорию развести не могу, потому как учился понемногу и незнамо чему.

— Жалко, если ты мне соврал, дядя Витя. Учти, обижусь. И будет тебе небо в единообразном узоре и дворец огороженный.

— Жалко у пчелки в попке. А я еще одну четверть окаменелого царства проскочил. Скоро в небо стучаться буду, — в порядке самоутешения произнес дядя Витя.

— Смотри лучше, как бы на тебя не стукнули, юродивый.

Блок 14

С аэропортом Мелании по большому счету пришлось распрощаться. Не стоило мелькать в местах, где легко засветиться. На железнодорожных вокзалах тоже нескучно, хотя там слишком густой суп варится. Все трется, елозит друг о друга, как вермишель в кастрюле. Не стало скорости, пыль осела. А на пыль то и дело наступают сапоги. Подметки не давили на нее, потому что браслет еще окутывал ее слоем личного пространства. Но время от времени Мелании приходилось отваживать тех, кто назойливо лез в ее частные владения. Какое-нибудь неизысканное рыло, которое, дыша перегаром и луком в лицо, собиралось согнать ее со скамейки. Или рыло, что желало стащить из кармана последнюю кредитку. Или схватить за давно костлявую попку. Мелания поступала всегда безошибочно. Она хватала рыло за ноздри и нажимала ему на глаза — это помогало. Иногда вступал в действие Кот и довершал разгром.

Однако появиться на аэровокзале ей пришлось — она там вступила в сговор с одним из приспешников Кожаного, известным по гордому имени Бацилла. В другие шайки она была не вхожа, а роллер увести со стоянки иногда хотелось — чтобы умчаться по республиканской магистрали куда-нибудь, где попросторнее.

Бацилла взял аванс за работу, чудом сохранившееся на Меланьином пальце обручальное кольцо, и роллер действительно спер. Вынул изо рта ССС, которая держала его на языке, чтобы сшамать того, кто наведается за своим имуществом. Так, по крайней мере, обрисовал Бацилла. Затем он слюнявым голосом детсадовца попросил разрешения покататься с денёк. Мелания согласилась на добрый поступок, потому что другие ей были недоступны, разве что разодрать Бациллу на куски силами Кота. На следующий день она снова выловила вора, и тот опять попросил разрешения, но уже небрежно чавкая резинкой. На третий раз Бацилла посмотрел невинным мутным взглядом и поинтересовался:

— Ты наверняка знаешь, что это твой аппарат?

— Уважаю придурков, ты еще пусти слюни по ветру. Да у меня документов на него полна коробочка. Понял, нет?

— Ты их вначале завизируй у ближайшего мента. Потом записывайся ко мне на прием. Может, и найдем общими усилиями точки соприкосновения частей тела. — Бацилла величаво удалился, напевая: «И тот, кто с сексом по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет».

Тогда Мелания перебежками направилась с челобитьем к руководителю шайки Кожаному. Тот, как обычно, «принимал» в буфете, закрытом на переучет. Кондиционер дышал в его черноволосую грудь, перед ним раскинулись блюда для услаждения сытого желудка. Кожаный выслушал ее с лицом уставшего от мелких дрязг графа.

— Сами видите, я вам понадобился раньше, чем вы мне. Допустим, машина ваша. По крайней мере, была ваша. И документы, возможно, не поддельные, — он спрятал их в глубокий карман. — Но ведь и вы не подарок для нас. Вы столько дней, вкушая радости нашего гостеприимства, ничего не давали взамен.

— Я не заметила, бугор, что ты в чем-то нуждаешься, ты бы хоть намекнул, подмигнул, сделал бы пальцами знак.

— Ну, милочка моя, приехали. Я вами разочарован. Вы производите на первый взгляд лучшее впечатление. При чем тут нечто грубо вещественное, плотское? Вы ничего не давали нашей идее. Мы не могли понять, кто вы, а вы не объясняли. Мы и так были напуганы действиями свирепого разрушителя, который чуть не разорил наше родовое гнездо. Мы были жалкие? Да. Мы были слишком добропорядочные? Тоже да. И вы пренебрегли нами. А теперь вас покарала судьба. Хотя внешне это похоже на мелкое мошенничество. Вы верите в судьбу, сударыня?

— Верю, в то, что быть наглым и дурным одновременно — невыгодно. Почему ваша судьба не карает «мелкого мошенника»?

— Пожалуйста. Сейчас он жестоко поплатится, — с готовностью отозвался местный лорд и поманил пальцем беспечного Бациллу. — Вы меня расстраиваете. Прошу удалиться с глаз моих.

— Но куда? — воздел руки Бацилла. — Где еще так ярко будет светить солнце, как, не рядом с вами, сир?

— В зоне, — подсказала Мелания.

— Уезжайте в свое поместье, — повелел Кожаный «опальному» Бацилле. Тот шмыгнул носом и ушел хихикать на ушко буфетчице. Кабан Бука отрегировал заливистым хрюканьем.

— Тихо, животное. Вам слова не давали, — оборвал его местный властелин и вновь обратился к Мелании. — А вы, сударыня, не хотите сделать пожертвование на несчастного ссыльного каторжанина, лишенного всего из-за вашей мстительности? Вот этот браслетик мог бы быть слабым утешением. Друзья мои, помогите даме.

Браслет камнем лежал на запястье. Вокруг никакого кокона. А звери поднимали морды. Не благородные хищники выглядывали из зарослей, а пресмыкающиеся вынимали свои сплюснутые головы из грязи.

Умелец Пальчик, не поднимаясь со стула, протянул длинную, вроде даже змеящуюся руку с пальцами-червями, сдернул с Мелании браслет и перекинул Кожаному.

— Ну, теперь вам пора, сударыня, карета ждет.

— Очень приятно было посетить зоопарк, — сказала Мелания. — Жаль, таблички не висят, не разобрать, где какая порода сидит.

— А вот это совсем плохо, — удрученно произнес Кожаный. — Господа-товарищи, она не сударыня. Сударыни так не говорят.

— Тогда я требую уважения к своим чреслам. Роди мне ребеночка, маленького, — предложил Пальчик Мелании.

— Сатисфакции… и мне… и мне, — загалдели воры, а двое юношей с льняными волосами хором сказали: — И нам тоже маленького.

— Пролетарии, в отличие от ханжей-буржуа, не боятся голых баб, — заявил зам по идеологии Болт. — Я организовал здоровый трудовой секс в десятках рабочих семей — везде одни благодарности. Какой там буржуазный искусник любви может сравниться со мной по показателям.

— Не верь им. Сколько ни бьюсь над их воспитанием, а все ж любят неправду говорить, — с сожалением выдохнул Кожаный. — Для Болта главное план гнать. У него, знаешь сколько этих ребеночков, и маленьких, и больших. Он их тут в буфете, выпив компота, зачинает. И Пальчик у нас развитый, к сожалению, только одним местом. А однажды здесь при Буке был престранный случай — у одной женщины пропали трусы. И этим бледно-голубым юношам не особо доверяйся, они любят только друг друга.

— Мы разносторонние, следовательно, прекрасная подходящая по конкурсу наследственность, — сказали юноши и исполнили что-то вроде па-де-де. Когда они повернулись к Мелании задницами и завращали ими в ритме вальса, то ее проклятия наконец воплотились. Из сумки появился Кот и провел выпущенными на дюйм когтями по усиленно движущимся частям тела. Раздались два крика в унисон, треск рвущейся материи, и белизна штанин обагрилась кровью. Кот действовал почти самостоятельно в силу набранного опыта, БИ-канал от Мелании отсутствовал. Но сигналы Кот все-таки получал. Действия второго рода предпринимал сам Кожаный с суперБИ на руке, хотя и не до конца понимал это. Поэтому Кот был крайне изощрен в насилии. Воры кидали ножи, обрушивали стулья, отмахивались куртками и нунчаками. Но после того, как Кот удачно вклинился между двумя бойцами неприятельского стана, и Бацилла заехал кастетом Пальчику, Кожаный протрубил отход.

— Если б можно было стрелять, — сказал он напоследок Мелании. — А с вами я порываю всяческие отношения. Стыд и срам, как вы могли…

Истерзанные Котом ушли через подсобку буфета вместе с ее браслетом. Кот спрятался в сумку, выехал робуборщик протереть замызганный пол. И тут Мелания поняла, браслет утек от нее потому, что так захотел Даритель. Он освободил ее от всего — вначале от подчинения, потом и от защиты, что вполне справедливо. После «Илиады» наступает «Одиссея», пора шныряний по темным закоулкам. А ведь с такой штукой, как браслет, особенно не затихаришься.

Блок 15

Генеральный инспектор два часа разносил своих подчиненных, начальников отделов и старших инспекторов, пока с удовлетворением не убедился, что от них остались дымящиеся руины.

— Речи ваши приятны на слух. Но в них сквозит одно твердое убеждение, что кибероболочка проделает за вас всю работу. Я вам верю. Действительно, сведения поступают. А результат один — мы везде опаздываем. Это все равно, что ехать жениться, а приезжать, когда уже родился ребятенок. Вы так себя ведете, господа хорошие, будто кроме вашей оболочки ничего нет на свете. Но сделайте выводы. Может, я морально устарел, но наш род деятельности единственный, где есть еще поле для размышления, каким бы парадоксом это ни звучало. Итак, на вашу оболочку у них есть своя оболочка. На каждую хитрую задницу есть болт с винтом, так, кажется, говорят дети. Этот «К2», уверяете вы меня, просто программный продукт каких-то извергов. Но он ведет себя, будто это мы продукты, а не он. Куда вы меня завели? Туда, куда нужно — разве что не нам. Только сейчас мы получаем от узлов слежения интересные подробности. Оказывается, по городу бродит двусторонний суперБИ. Он в присутствии «К2» и в отсутствии техники эффективного обратного воздействия может наломать дров. Некая дамочка разгуливает с ним, и вы меня уверяете, что она объект со случайным движением. Ну, а дядя Витя, сельский гость, простак и лапоть, как вы считали — он тоже болтается, как дерьмо в проруби? Нет, дядя Витя рыщет по городу, вынюхивая суперБИ, и, когда схватит его, то улыбнется. Но вам станет не по себе. Могу пообещать, что я пропишу вам хорошее рвотное… С этим дядей в смычке работают люди, матерые волки, целая стая, а вы мне рассказываете, какие у них красивые усы, бороды, кепки, чалмы. Может, и нам чалму нахлобучить на одно место для значительности?

Внезапно в процесс вздрючки подчиненных вклинился зам по системотехнике:

— Разрешите обратиться, по восьмому каналу важное сообщение.

Генеральный глянул на экран своего терминала, потом на бледную аудиторию сильно помягчавшим взором.

— Совершенно секретно, коллеги: из уст в ухо. СуперБИ засечен в аэрокосмопорту. Носитель — человек по кличке Кожаный. Информация на него как-нибудь есть. Инспектор Метелкин, получите оперативные данные по каналу 012 и с усиленной группой дуйте на всех парах в аэропорт. Местную милицию не забудьте оповестить, чтоб не получилось, как в прошлый раз, — и генеральный добавил, только уже тихо, для себя. — А я домой, притомился что-то с вами, микроцефалами.

Генеральный зевнул и вышел, оставив своих офицеров в сомнениях и хлопотах. Ровно в момент окончания рабочего дня он покинул здание и с сознанием выполненного дневного долга пошел на стоянку, где его поджидал черный элегантный, под стать ездоку, лимузин с шофером-каратистом. Генеральный в который раз, но все равно с неизменной силой порадовал свой глаз приземистым мощным контуром автомобиля и параболической антенной на его крыше, похожей на шляпку гриба поганки. «Эх, взять Белиндочку, да в лес, по грибным местам. Хорошо валять девку по свежей росе. Любит моя крестьяночка трудиться на барине». И вдруг что-то стало тянуть лицо генерального вниз, к земле, тут же возмутились шейные позвонки. «Инфаркт? Если б знал, так беречься бы стал в десять раз больше». Захотелось обратиться к некоему верховному главнокомандующему, попросить отсрочки. И отсрочка пришла, генеральный убедился в том, что кто-то тащит его за нос, одновременно затыкая рот, а в пятый шейный позвонок уткнулась некая железяка. И еще из-за спины вещает отвратный гнусавый голос:

— Одно неловкое движение, и голова улетит.

— Что вам угодно? — с презрительной усмешкой сказал генеральный.

— Не лыбься, скот, — предупредил негодяй, заметивший его мужественность, — а то яйца поотшибаю.

Презрение к врагу сразу куда-то испарилось, как же с Белиндой-то потом, если взаправду поотшибают? Лютый враг сурово продолжил:

— Назовите персональный код доступа.

— У меня разные коды для разных задач. Может, вас устроят деньги?

— Еще одна такая фразочка, и ты сильно упадешь в цене, фраер. Повторяю еще раз для крупных теоретиков. Персональный. Его иногда называют «трубный зов». По нему все секретные узлы слежения обязаны откликнуться.

Генеральный наобум назвал несколько слов. Сзади слабо пискнул терминал — вражий гад хорошо оснастился.

— Эта шутка на сегодня последняя. Итак, я вас слушаю со всем вниманием, — раскусил его противник.

Железяка стала выдавливать шейный позвонок. Похоже на пистолет или бластер, сообразил генеральный. Пшикнет по-тихому, даже воробей не отпрыгнет, а меня нет. Пожалуй, мы с Белиндочкой важнее, чем какие-то секреты. Тем более, что победа все равно будет за нами. А я после победы ой как ко двору придусь.

И тогда большой начальник впервые сказал чистую правду.

— Вот это мне уже нравится, — отозвался налетчик. — Поди догадайся, какой ты делаешься хороший, когда тебя попросят.

За несколько секунд генеральному были залеплены пластырем глаза, сам он положен под какую-то сочащуюся вонючей жидкостью машину, а на голове оказался нераспознаваемый коробок.

— Считай, что это корона. Ты ее заслужил. Она среагирует в течение получаса на любой вопль или дрыганье. Станешь тогда король без мозгов. Может, для тебя это приемлемо, но не расстраивай подчиненных.

И все эти полчаса генеральному страстно хотелось чихнуть. А потом, по истечении получаса коробочка оказалась не взрывным устройством, а спичечным коробком. И генеральный так расчихался с горя, что проходившие мимо люди шарахались или отворачивались, а он еще с четверть часа не мог отдать никакого приказа. Когда же генеральный снова стал могуч, как обычно, и вернулся в здание, и навел ужас на дежурных офицеров, и поменял «трубный зов», было в каком-то смысле поздно. Все секретные узлы слежения были рассекречены, и теперь им надлежало менять адреса. А еще оказались затертыми данные на одного, но самого неприятного гражданина. От Виктора Васильевича Лучкина, собственно, ничего, кроме фамилии, имени и отчества, не осталось. Ни лица, ни радужек, ни отпечатков пальцев, ни состава запаха, ни «истории болезни». Кого искать, за что хватать, был ли задержан, чем виноват — все непонятно. Рыбка ушла из невода, и кто знает, будет ли такая мелкая ячея в сети, чтоб попалась она снова. «Ничего, злее станем, — утешил себя генеральный, а пока что — нет человека, и нет проблемы».

В то время, как такие переживания обрушивались на давно изнежившегося от всеобщей любви генерального, в аэропорту все шло запланированным, приятным начальному глазу образом.

Кожаный удивился облаве. Более того, он был ранен до глубины души и страшно обиделся. Столько лет между ним и местными законоблюстителями царил мир. «Салям алейкум — алейкум салям». Он «цивилизовывал» своим побором и порядком всякую шушеру, прибивавшуюся, к вокзалу, кого надо — лично гнал в шею. Главное, чтоб все было благопристойно. И сейчас, если он чего упустил, можно ведь и намекнуть. Надо вам добычу для галочки, пожалуйста, вот она.

Началась беда так. Кожаный сидел в своей штаб-квартире, в буфете, и медитировал на ягодицах буфетчицы, которая пыталась добраться до жирного таракана-альпиниста, забравшегося высоко-высоко по стене и там устроившегося. Прибежал взволнованный потный Бацилла и доложил, что двух жизнерадостных педиков зашухарили в сортире, как раз во время любовного поединка. Что «зама по идеологии» Болта повязали во время сольного выступления перед группой провинциалов, в котором герой кроватей совершенно справедливо порицал либеральное отношение к насильникам и грабителям. И Пальчику не дали окончить танец, взяли за жабры, когда он чистил чемоданы этих самых провинциалов. И Буку прихватили на ноте «ля», он как раз наводил макияж на одного непослушного таксиста.

Кожаный поднялся, застегнул плащ-халат на животе, и тут в буфет зашли два знакомых мента, на сей раз суровых, как аятоллы, и двое в штатском с набрякшими, скучающими по работе кулаками. Кожаный швырнул на них Бациллу и стал скрываться через подсобку. Но и с черного хода вбегали люди с недружественными лицами. Уязвленный нечестностью Кожаный вскричал: «Я плюю на вас, пигмеи, шибздики духа!» и выкинул в окно то, что покоилось в карманах, что имелось на теле. Деньги, финку, браслет, перстень, рацию, газовый пистолет. Поэтому Кожаному было не так больно, когда ему стали крутить руки. Все выброшенные вещи явились манной небесной на стоянку робобусов и такси, раскинувшуюся внизу. Вполне порядочные на вид люди действовали как бы невзначай, но точно. Накрывали подметкой понравившийся им предмет, потом наклонялись, вроде бы завязать шнурок, и хвать — трофей в кармане!

Пожилой благообразный джентльмен, садящийся с достоинством в такси, заметил подозрительное движение шофера, который помогал ему укладывать чемоданы, и сказал пронзительным голосом хищной птицы:

— Что это вы там зажали между ног? Ну-ка, поднимите башмак.

Шофер нехотя подчинился и открыл цепкому глазу джентльмена черный браслет.

— Ого, да это ж браслет моей супруги. — Джентльмен заметил возмущение на лице шофера и добавил несколько убийственных фраз. — Или вы хотите сказать, что тоже носите женские украшения? Может, вам серьги подарить или подвязки?

Благообразный мужчина саркастически засмеялся.

— Но ваша жена здесь не стояла, — сказал огорченный шофер.

— А вы здесь всю жизнь стояли. Бессменный часовой, ха-ха. Моя жена уронила вещицу вон там, она покатилась, тут вы ее и накрыли, как коршун. Правда, Машенька?

— Ах, если бы ты умел врать, — не подвела боевая подруга.

Шофер в сердцах швырнул чемодан, захлопнул багажник, прищемив себе палец, и пошел, расстроенный, к рулю. Победитель дискуссии забрал браслет как приятную мелочь.

Однако уже дома Машенька объявила, что не будет носить такой подарок, слишком уж он мрачный и чересчур дешево достался ее муженьку. Лучше подарить браслет какой-нибудь скверной женщине на день рождения.

— Эдак ты весь дом раздаришь, — неодобрительно сказал джентльмен, он же Николай Епифанович Смеляков, доктор киберологии.

— Эй, фатерлянд, дай-ка мне, я в нем на танцы пойду, — дочь Алиса завладела браслетиком и с трудом натянула его на свою руку, более похожую на свиной Окорок. Вся Алиса была внушительная девушка, однако любила быстрые пляски, потому что с медленными танцами, вернее, с разбегающимися кавалерами, возникали затруднения. Между прочим, быстрые танцы любили ее в ответ и быстро покорялись: Когда-то хорошие врачи насоветовали ей такое приятное и полезное для веса занятие.

— Дай червонец, — сказала Алиса папе.

— Деньги тебя испортят, деньги всех портят.

— Ладно, мне пора.

— Куда ж ты пошла, еще не покушала, совсем слабенькая, бледненькая, — вскричала встревоженная мать.

— Да провались ты, маменька, вместе со всей жратвой в сортир, — отбивалась дочка.

С последним Алисиным словом на кухне рвануло, вместе с дверью в соседнюю столовую комнату полетели лапша, фрикадельки, кнели, фарш, живая рыба щука. Фарш залепил все представительное лицо Николая Епифановича, превратив его в шутовскую рожу для ярмарки. Щука впилась женщине-матери в нос. Лапша повисла на дочери африканской прической. Проглотив часть фарша, Николай Епифанович испустил зажигательный клич: «Диверсия, Маша, вызывай органы». Маша в это время металась по комнате, пытаясь отодрать от себя хищную рыбу, и кричала гнусавым из-за сжатого носа голосом: «Спаси меня, Коля!» Алиса же, рассматривая себя в зеркало, приговаривала: «В кайф». Наконец Маша перестала надеяться на Колю и победила рыбу, затем вбежала на кухню, преодолела сопротивление все еще летящего фарша и повернула рубильник.

— Какие там органы, просто скороварки взорвались да мясорубка взбесилась. Неполадка в управляющем модуле, я сейчас техника высвистаю, — сказала опомнившаяся Маша. — Тут еще немного лапши осталось. Алиска, за стол, иначе никуда не пойдешь.

Николай Епифанович тоже образумился, опустил в нормальное положение закатившиеся было глаза.

— Алиса, дочь, дай скорее мне браслет, — девушка надула от недовольства щеки, отчего стала похожа на самовар, но отца послушалась.

Воистину у Николая Епифановича было чутье, не зря люди называли его доктором киберологии. На следующий день он пришел с браслетом на работу, в родной Центр Киберологических Исследований и, немного покумекав, вывел из строя дорогостоящую установку в конкурентном отделе, которым заведовал пейсатый зануда Лев Исакович. Потом Николай Епифанович сел разбираться с браслетом. После детального изучения сомнения истаяли — к нему в руки попал суперБИ.

Блок 16

На следующий день после операции ССС в аэропорту, выписался, наконец, из психбольницы старший инспектор Драницын. Вник в положение вещей, вошел в обстоятельства, после горячей обработки в кабинете генерального закрыл до лучших времен дело на Виктора Васильевича Лучкина. Пошел на явочное место, в пивную «Желтая река» для встречи с агентом Фалько. Некоторое время оба сидели молча, погружаясь сознанием в кружку, выдерживая паузу значительности.

— Ну, посмотрим, что вы мне поведаете, — начал Драницын.

Агент Фалько рассказал все, чему был свидетелем и участником.

— По идее, я должен арестовать вас прямо сейчас, — тяжело вздохнул старший инспектор, — не понимаю, почему вы не попытались соврать мне.

— Я никогда не вру, если мне это не нужно. Просто мы с вами, Феодосий Павлович, заодно. Так сказать, заединщики. Вы благословили меня на труд и на подвиг — и половина успеха ваша. Я считал ваше молчание — а две недели вы не давали никаких ценных указаний — как разрешение на свободный творческий процесс.

— Я лечился, — сказал старший инспектор, но понял, что выглядит неубедительно, и стал говорить отрывисто, почти гавкать: — Я просил вас оказать мягкое содействие, а вы накуролесили больше, чем сам преступник.

— Согласен. Каждый из нас наколбасил больше, чем сотня дядей-Витей, вместе взятых.

— Вы вели себя, как головорез, террорист и предатель.

— Вот именно. Только наоборот. Не головорез я, террорист и этот, как его, но специалист, но сотрудник отдела особых операций. Долдонам из Регионалки мы, конечно, не скажем, как мы их облапошили. А вот Центр, я уверен, поймет такое развитие событий.

— Центр не поймет никакого развития, — горестная складка прорезала лоб Феодосия, — потому что Центр не знает начала. Я не успел связаться с ним.

Эта новость не очень подкосила Освальда. Он чувствовал, что уже не пересядет на другую половину стола. Центр обязан… когда-нибудь поймет… если нет, то это центр стада, которое прет неизвестно куда.

— Ну так свяжитесь с ним сейчас, — зевнув, предложил Освальд.

— Теперь, после того, что произошло? — захныкал старший инспектор. — Там не любят, когда о таких крутых делах им сообщают пол месяца спустя, мол, примите к сведению. Все, Освальд, тебе конец. Мои указания записаны. За них меня разве что пожурят и переведут в исследовательский отдел, в голове чесать. И ничего ты мне не накрутишь, как ни старайся. Тебя, наверняка, мне «К2» подсунул, когда я отбирал по картотеке.

— Меня не станет, а вы продолжите, как ни в чем не бывало, создавать ВОРа. Как странно звучит на нашем языке Big Common Sence. Невзначай так перевели, но метко. Вот, например, у одного знакомого инспектора этот недоношенный ВОР уворовал способность соображать.

— Узнаю рулады. Только в прошлый раз их выводил один законченный примитив. Почему дикость заразна?!

— Тише, Феодосий Павлович, не мешайте людям отдыхать нашими скучными малокультурными препирательствами. Меня неприятно поразило лишь то, что вы с удовольствием выслушали перечень происшествий, но не спросили «почему», как я докатился до такой жизни. Вам разве неинтересна моя аргументация?

— Совершенно. Я просто допиваю свою кружку. Ну, вот и пообщались, — Феодосий уже поднялся.

— Зря вы так. Сегодня отличное пиво, заманчивая рыбка. Чтоб вы их все-таки отведали в симпатичном объеме, срочно перехожу ко второй части нашей дружеской беседы. Вы, кажется, забыли кое-что. Феодосий Павлович, у вас есть жена по имени Мелания. По крайней мере, две недели назад еще была. Не хотел бы вас расстраивать, но такова селяви. Она проходила по делу дяди Вити как анонимный носитель суперБИ. Справедливо считается, что дядя Витя вынюхивает этот браслетик. Совместное действие жены и суперБИ мне известно из его рассказов. И сдается мне, чудесный браслет завелся в вашей семье, когда она еще являлась дружной и образцовой.

Феодосий рухнул на стул, как пригвожденный штыком. Едва не опрокинулся. Освальд успел поймать падающего инспектора, после чего заботливо подвинул к нему новую кружку.

— Распроблядский браслет! Но вы не сможете это доказать, Фалько.

— Во-первых, «сможете». Во-вторых, не имеете права оглашать всуе мою фамилию. В-третьих, эпитет браслету вы очень удачно подобрали. Откуда его принесло на нашу голову, теряюсь в догадках. Так вот, достаточно назвать вслух бедную женщину, и нашей простоватой Регионалке все станет совершенно ясно. Она мигом состряпает криминальный сюжет с лихо заверченной интригой. Послушайте, чего навернуть можно. У дяди Вити целая кодла приспешников: сексот Освальд, Мелания, ах, чудесное имя, и уж наверняка ее муженек, волк в овечьей шкуре, в стороне не стоял. Какое чудесное дело второпях прикрыл генеральный, сколько еще драматургии осталось. Возможно, предстоит громкий процесс: «покушение на будущее наших детей», «не хотим ходить по одной земле с этими мерзавцами-извергами». А скорее всего, браслет окажется чрезвычайно таинственной штукой, и тогда все свершится без публики, в присутствии только нескольких ценителей. Тихий хлопок шприцпистолета, слабый, едва заметный укол, сравнимый с укусом комарика, и через полчаса инсульт, а если повезет — инфаркт. «Товарищи по борьбе, — споет потом полковой отпевальщик, — эх, ушел от нас светлый ум». Заодно и чистые руки, и горячее сердце, и другие части тела уйдут гурьбой в объятия сапрофитов. Теплая встреча намечается под гранитной плитой.

Феодосий встал еще раз. Ему очень хотелось дать агенту кружкой в лоб. Тот перехватил его мысль и слегка подвигал плечами, чем немедленно охладил пыл старшего инспектора:

— Ну, мир, дружба, братание в войсках, — предложил Фалько. — Сейчас еще по пиву и перейдем к части первой — позитивной и по-доброму волнительной. Согласны?

— Согласен, — вздыхая, как беспокойный призрак, отозвался Феодосий и сел, съежившись, будто из него выпустили воздух.

— Я знаю то, что вы можете сказать. Мне уже надоел балет, где одни пляшут в белых трико, другие в черных. Тут — злодеи, там — добряки… Тут лебеди белые, там жабы бородавчатые. Но даже если дядю Витю задымили супраэнцефалином и надышали в него кодов для приманивания «К2» — проку от этого никакого. Сто ли, тысяча вредных модулей, даже самых приблатненных, не произведут большого впечатления в мире нынешних кибероболочек. Информацию у вредителей возьмут, но кто сказал, что по ней будут строить и жить. Не будем наивничать, каждое действие оболочки строго согласовано с работой остальных. Предустановленная гармония называется, или демократический централизм. Информация, не вписывающаяся в гармонию, будет использована и заиграет, лишь когда оболочка начнет приспосабливаться к глобальным изменениям всей вычислительной среды.

— Да бросьте вы врать, - сказал понурый Феодосий. - У меня уже живот болит от вашего пива, а вы тут поповщиной какой-то занимаетесь. Экая дрянь вся эта брехня о глобальных изменениях.

— Кибероболочки функционируют в сердечном согласии и целенаправленно. Но даже канареечке, вот с таким лобиком, понятно - они это делают не как единый программный комплекс, не по какому-то умненькому плану. Отнюдь. Там, в вычислительной среде - потоки случайных событий, идут хаотические процессы, возникают диссипативные структуры, то и дело бифуркации. Мы же закрыли свои ясные очи обеими руками, чтоб этого не видеть.

— А вы, значит, открыли глаза. За хорошую плату, надо полагать, - с отвращением процедил Феодосий.

— Судя по румяности ваших щек, такой порок как бедность вам тоже не присущ. Между прочим, пока я здесь препираюсь с вами, в вычислительной среде реет ветер творения. Он не просит, чтобы мы любили его и жаловали, ему вполне достаточно того, что мы принимаем его за эти самые случайности. Он просто носится в тамошней смутной атмосфере и рождает неожизнь, невиданных информационных зверей. Я их для понятности тоже прозываю "оболочками", хотя ясно, что к оболочкам из наших техзаданий они имеют такое же отношение, как стокилограммовый верзила к зародышу. Соответственно и мыслеемкость у них побольше...

— Чем у вас. У вас шишка, а не голова, - откликнулся Феодосий и заел бессвязную речь оппонента крабом, после чего хотел еще раз высмеять "мыслеемкость". Но поперхнулся и стал мучительно кашлять. Освальд любезно ухнул ладонью по его спине. Потрясенный инспектор замер, выпучив глаза.

— Подлинная оболочка - в миллионах связей, обменов и смычек, как бы беспорядочно наводимых в каждый отдельный момент. Но этот беспорядок становится вектором, переводящим ее из одного состояния в другое, не только ее, всю вычислительную среду в целом. То, что я сказал, не покажется дикостью...

— Обязательно покажется, - буркнул старший по званию. - Просто хамством.

— Неужели мы еще не изжили хамства? Ну, так соберите офицерский суд чести. Я и там, надеюсь, не в последнем слове, скажу, что и нас, санаторов, все реже можно обозвать умниками. И под нашими внушительными фуражками мыслеемкость даже меньше, чем положено по уставу. Оболочки нам не конкуренты по части пива, колбас и пирожных, но вот сила ума у них покруче. У других же категорий населения те органы, что выделяют мысли, совсем зачахли - одни ссадины остались. Дремлют наши граждане, как сладкие ягодки в собственном соку, втягивают калории и выбрасывают фекалии. А кто не хочет быть сладеньким и колобродит мыслекодами - обязательно попадет в заваруху. И следом в застенок на упрощение супраэнцефалином.

— Ох. Ах. "Выделение мыслей" - замечательно. Еще "духовный жир" забыли. Вам бы художником-примитивистом устроиться. Я и карандаш подарю.

— Один такой художник нарисовал картину, повесил на заборе. И ее даже коровы понимали... Ну вот, Феодосий Палыч, вы мыслью называете способ решения квадратного уравнения или правила пользования уборной. Всем этим вы владеете безупречно, что вызывает уважение. Но я про другое, про "сильные" мысли, лучащуюся умственную энергию. Ту самую, что создает новые состояния и сущности. Благодаря ей люди вдруг поняли: "Бог един", заставили пересечься параллельные линии и шары вывернуться наизнанку, смогли сплясать "лебедей" и брейк. Куда же она нынче подевалась? На что мы ее махнули?

— Для понятности начертайте у себя на лбу: "Я устал. Желаю бредить". Мы вас оплачем, вычеркнем из списков личного состава. Вижу вас на ферме, собираются четвероногие друзья, и вы вместе проклинаете оболочки - кто словами справедливыми, кто гневным мумуканьем.

— Ничего, Феодосий Павлович, мои доводы отлежатся у вас в тайнике пуза и в один прекрасный вечер пойдут назад. Особенно, если снова пробежится меж ваших зубов совсем дикий человек вроде дяди Вити. Дикарь ведь, голова загажена. Какой-то змей с огнедышащими способностями, камни-людоеды, серебряное небо. А если такими немудреными словами обозначаются "сильные" мысли нашего подопечного?

— Надо полагать, ментальные мышцы он накачал в родной деревне, - опять стал ехидничать старший инспектор.

— А если без "хи-хи", то "сильные" мысли пресловутого дяди Вити могут войти в резонанс с вычислительной средой, они в состоянии попользоваться ветром творения... Итак, завелся в тени ВОРа некий "змей", информационный продолжатель дяди-Витиного дела. Шастает по тропке, что протоптал ему бес-неформал «К2». Подозреваю, в пробуждении демонической мощи дяди Вити поучаствовали и вы, Феодосий Павлович. Рылись у него в подсознании, как у себя в кармане.

— Теперь еще дядю Витю-матерщинника на пьедестал, станем ему пиво со стихами подносить. Кто икнет — того казнить за оскорбление святыни.

Освальд подозвал киберрусалку с краном вместо носа. Она брызнула пивом в кружку инспектора, не забыв прочитать ему стихи о пьющей, но доброй старушке.

— Все, Феодосий Павлович, вы квиты с дядей Витей по части поклонения… Кстати, насчет пристрастия нашего крестьянина к образу змея. Ведь в некоем тридевятом царстве средство управления боевой машиной, хоть и зовется айкон, но на внешность чистый дракон. Благодаря айкону боец научается четкому употреблению кодов мыследействия для общения со своими оболочками. Кибероболочкам четкость нравится. Должно быть, именно в том царстве дядя Витя намастачился летать и падать без страха и упрека.

Феодосий почувствовал неладное:

— Я тебе говорю как человеку, а не змею — меня тошнит. Меня почти рвет фонтаном. Понимаешь, не доходит. Что за тридевятое царство? — и посмотрел мутными глазами.

— Самое обыкновенное. Космика. Увы, не шобла воровская дорвалась у них до власти, и плутоны — не сказки баюнов-пропагандистов. Какую бы фигню ни тискали в наших газетах про Космику, но тамошний небесный народ сшибся рогами с теми же самыми кощеями, что и дядя Витя в наших земных краях.

— Тьфу, заткнись, изыди. Я ничего не слышал, ты ничего не молол тут. Посидели, попили пивка, отдохнули, это нормально, — загундосил Феодосий, прикрывая нос рукой. — Глобальная контрразведка всю трепотню о Космике давно прикрутила. Если будешь думать, что ты баба-яга в тылу врага, они тебя найдут, не надо лампочку под животом вешать. Они сморкнутся разок в упор, и станешь лучом света в темном царстве. Чего ты доказываешь, кому? Посмотри на эти рыла вокруг. Им — хорошо. А Глобалке и так все известно, ее все устраивает, как есть. Зачем же рубахи рвать, пупы царапать? Ведь нельзя завязывать с самообработкой информации, иначе наступит каменный век, развитой палеолит. Вот когда вызреет твоя неожизнь и начнет права качать, тогда уж Глобалка встрянет и любому врагу неизбежно надает по соплям.

— «Неизбежно» — это когда петуха к курам запускают, — оспорил Освальд. — Кстати, есть мнение, что золотой век благополучно закончился в старорежимные времена, а сейчас как раз каменный, в лучшем случае железный.

— Нет, зря вы разговорились. Всегда были такой молчаливый, значительный. Если чего и скажете, так анекдот про поручика Ржевского. Я вас столь уважал после того, как вы победили в плевании на дальность, — продолжал испуганно лопотать Феодосий, а затем переключился без связи: — Почему среди умных сволочей больше?

— Теперь меньше. Умный, даже если сволочь, долго не протянет.

— Если дядя Витя взаправду офицер Космики, то представляю, какие там генералы. Между мной, тобой и им — Обводной канал и баржа с гробами. И с Меланией надеюсь больше не свидеться на жизненном пути. Оформлю односторонний развод за неявку домой, и привет.

— А меня куда, Феодосий Павлович?

— В баню, хорошую сельскую баньку. Пивком по стенкам плеснул и ловишь кайф — пошла сублимация. Поедешь, Ося, в провинцию, где жизнь без напряга, на проветривание головы. Правой рукой вольготно ковыряйся в носу, а левой дельце проверни. Там в одной деревне какой-то недобиток кристаллосхемы нелицензионные паяет. Из-за этих говенных схем всякие там Коты, Петухи, роллеры и прочие мелкие гады мне жизнь поломали, как большие. Не понимаешь? Утроба ты, эгоист, — всхлипнул Феодосий. — У них прямая смычка с твоим любимым «К2». Тот им самые подлые мыследействия доходчиво расшифровывает. Короче, положишь на того Левшу лапу, чтоб не вонял больше. Мандат я тебе до вечера оформлю. Чтоб завтра от тебя и скрипа не осталось. Усек?

— Как не усечь. Итак, прислушайтесь, Феодосий Павлович. Моя скрипка заканчивает на высокой печальной ноте «ля». Ничто на свете не происходит само собой. А если и происходит, то по нашей дурости.

Тут к Феодосию стали недвумысленно задираться двое, в черных куртках без рукавов, с вздутыми бицепсами, на которых имелось письменное предупреждение: «Не обижайте маленьких». Как обычно, ни с того, ни с сего они желали дать инспектору кружкой по зубам. Освальд не стал задерживаться, его ждала дорога, и он отправился собирать вещи.

Феодосия Павловича уже вовсю били, но оболочка телесной безопасности не торопилась откликнуться на его путаные сбивчивые зовы.

Блок 17

Дядя Витя все удивлялся, куда это мог запропаститься Фан Фаныч, он же оборотень-ассистент Серый Волк. Ни на какие срочные вызовы тот не отвечал, хотя и обещал подыскать способы улучшения жилищных условий. Впрочем, дядю Витю никто страшный и не беспокоил. То ли Фан Фаныч оказал весомое содействие, то ли сам дядя Витя крайне удачно затырился. Он жил в ожидании лучшей доли на краю ойкумены, на городской помойке, что раскинулась между погостом и аэроспейсвокзалом, символизируя связь простого и сложного, разложения и созидания. Хреновая по быту была жизнь. В насыщенной атмосфере данной среды обитания нюх был сбит все время с толку, поэтому отличить свежие продукты от несвежих можно было только после многих проб и ошибок. Вот и напоминала работа пищеварения прогноз осенней погоды. Компанию составляли крысы, среди которых появились добрые знакомцы Петя и Володя, а также коты. Правда, с последними трудно было найти общий язык. И раз за разом шли в психическую атаку тараканьи армии, поддержанные с воздуха эскадрильями тяжелых мух. Были у него и соседи-гуманоиды, которые жили в хоромах, выстроенных из пустых молочных пакетов. Их звали Никифор Самограхский и Вечный Запах. Однажды дядя Витя заскочил к ним в гости посмотреть на телевизор, который иногда показывал. Эти двое, закончив дискуссию с диктором, стали спорить об искусстве.

— Ты, сучий потрох, Мандельштама не трожь, а то вилкой дам.

— Некрасиво и грубо. А за Ахматову я тебе всю рожу заплюю, в три дня не протрешься.

Потом они стали плодотворно размышлять о сути вещей.

— Тебе очень мешает эта ваза смотреть передачу? — поинтересовался Вечный Запах у Никифора, показывая пальцем на ночной горшок.

— Совсем не мешает, даже помогает, — отозвался добродушный Никифор.

Тогда Вечный Запах двинул собеседника горшком и спросил у смирно лежащего тела:

— А теперь что скажешь?.

Больше дядя Витя в гости не хаживал. Хотя Никифор его зазывал, особенно после того, как Вечный Запах «совсем осунулся». На местном диалекте это означало, что один из соседей скончался, не выдержав крепкого аргумента. На его могиле виднелась потом картонка с надписью: «Пал жертвой общей дискуссии».

Но дядя Витя мучился вопросами, далекими от искусства и философии, близкими к градостроительству. Он различал в небе глыбы, хороводящие вокруг дворца-спицы. Камни уже катились по городу, они без нанесения повреждений проскакивали сквозь дома, но зато размазывали встречных граждан. Раз — и впитался гражданин, улыбается из глыбы. За особенно прыткими человечками охотились черные кляксы. Все меньше и меньше серебристой пыльцы ложилось на шкуру большого дяди Вити. Крошились от сухости крылья, истончался хребет, не громили уже лапы, а щекотали. Подбиралась здоровая дряхлость, и замедлялось течение полыхающей реки по 248 жилам его тела, реже и реже вырывалось сияющее жгучее облако изо рта. Ни дыхнуть, ни брыкнуть, как прежде. Ни провести испытание оружия, ни ударить лишний раз по взбесившимся киберам, которых выбрасывали на помойку испуганные хозяева. Некоторые из этих кибер-инвалидов могли быть связаны с врагом, но одного прикончишь, а от другого приходится скрываться по помоечным джунглям. Но лелеялась еще последняя надежда — на чудесный браслет, орган власти, который каждую его внутреннюю букву превратит в приказ.

Из-за котов и крыс, метивших свою территорию, одежда дяди Вити, некогда внушавшая уважение людям, быстро приобрела букет ароматов «на большого любителя». Поэтому пришлось пробраться через кладбище к крематорию, при котором работала мастерская похоронных дел. Там он взял взаймы хорошей креповой ткани на плащ и церемониальный костюмчик. Прихватил и урну — под пепельницу. Прибарахлившийся, значительный с виду дядя Витя не усидел в своем шалаше, сорвался. Впрочем, один бешеный кибер кричал ему вслед, чтобы он никуда не шастал. Что браслет ему не по зубам и вообще. Это он гарантирует. Дескать, есть уже у браслета настоящая хозяйка. Дядя Витя угадал по речам смертельно заколебавшего «К2», плюнул в него огнем, вбил в землю ломом и пошел тропой, ведущей в город. Он посетил несколько бредовых, на его взгляд, магазинов. В этих заведениях редким посетителям всучивали с упорством, достойным лучшего применения, всякую ахинею. Но он озирался там в поисках чего-нибудь волшебного. И в одном лабазе все же застал такую сценку: похожая на воздушный шар девушка обратилась к продавщице насчет черного браслета. Дескать, была у нее кайфная штуковина, а папаша, урод малохольный, отнял. Заподозрил, что от него рванули скороварки на кухне.

— А у тебя пахан не «того»? — осведомилась продавщица, подумав, что у столь своеобразной девушки и папаша должен быть необычайный.

— Он у меня крупный киберолог, башка фурычит, как автомат по продаже газировки.

Дяде Вите понравился подслушанный разговор, он сразу напрягся, что-то почувствовал важное, нетрезвым своим сознанием заинтересовался девушкой. Он стал за ней пристально следить через дырку в газете или книжке, ненавязчиво преследуя повсюду. Спина дяди Вити не чувствовала «хвоста», а когда и через три часа ССС не наколола его на коготь, он совсем успокоился. Девушка посетила лекции гастрономического факультета института питания, съездила домой, вечером была на танцах. И везде рядом с ней или неподалеку находился неотступно дядя Витя со своей прошлогодней китайской газетой и подобранной на помойке книгой «Шизофрения для всех». Даже на танцы его пустили. Он сказал, что с киностудии, подбирает человека на роль колобка. Правда, на пиджаке как орден выделялся след от кошачьей какашки — оставленной в знак признательности за ночлег. Пришлось занавесить «орден» цветком с кладбища, чтоб не было недоразумений. Дядя Витя улучил момент, когда девушка отправилась в буфет укрепить вянущие силы, подвалил развязной шаркающей походкой и процедил как бы невзначай:

— У вас глаза что-то выражают.

— Да зуб немного болит, — отозвалась нехотя девушка.

— А я вам очередь занял, — не прекращал натиск дядя Витя, — к тому киберу, который ватрушки продает.

— Чего это я вперед остальных лезть должна? — недоверчиво спросила девушка.

— Вам же больше других надо, — сочувственно произнес дядя Витя.

Девушка всерьез обиделась и ушла. Немного погодя он подловил ее в зале и пристроился рядом на корточках.

— Ты местом не ошибся? — не выдержала она.

— Извини, подруга, я не того ляпнул. Я ведь хочу сказать, что ты красива, как облако.

Девушка напряглась, пытаясь понять комплимент, но ничего у нее не вышло.

— Хочу пригласить, как раз медленный танец, — продолжил он и положил щеку на ее правую икру, похожую на пуфик от дивана.

Все это было девушке внове.

— Как раз медленный со мной танцевать не в кайф, — предупредила она.

— С тобой все в кайф, — примериваясь к ней, произнес дядя Витя. Сглотнул слюну. Понял, легко не будет.

А потом они выдали. Дядя Витя два раза кувыркался на скользком полу. Зрители рукоплескали. Некоторые падали, когда мощная пара слегка касалась их, и мчались на спине вдаль. Кончилось тем, что дядя Витя опрокинул телом девушки динамик. Она еще потоптала аппарат нечаянно. Тот и заревел, как раненый мамонт. Танцующие и отдыхающие обратились в массовое бегство, будто на них скакала кавалерия Буденного. В дверях, как и водится, одну створку заело. Возникла давка, перешедшая в драку между людьми разных национальностей. Кто-то метался и заклинал: «Да здравствует дружба народов». После всего совместно пережитого что-то проклюнулось в сердце Алисы. Она стала доверять дяде Вите. Тот рассказывал ей, что он артист и скоро пойдет на съемки фильма «Любовь после гробовой доски». Они вместе ходили есть пирожные — она даже не замечала, что у дяди Вити нет денег. А танцевали они так, что люди с улицы собирались на просмотр дикого зрелища, и некто предприимчивый брал за это деньги. Потом, правда, у дяди Вити в его шалаше на свалке всю ночь ноги дрыгались согласно каким-то ритмам, угрожая котам или даже Пете с Володей.

Однажды после совместного представления к мужчине с девушкой пристали на темной улице настоящие хулиганы. И в этот раз, несмотря на некоторые неловкости, дядя Витя проявил себя полноценным кавалером. Злыдни-шутники закружили Алису, как огромную юлу. Она так раскрутилась, что это плохо кончилось для бандформирования. Двоих Алиса повалила и втоптала в грязь, одного расплющила об телефонную будку, у него потом трубка изо рта торчала. Больше не повезло тому, которому она сломала хребет, ударив об колено. Дядя Витя оказал блестящее содействие своей даме, кинув в лицо крутого каратиста мусор из своего кармана — тот надолго ослеп. Алиса потом немного сожалела о сломанном мужчине: «Я не хотела с ним играть, а как отвадить словами, не знала». Огонь совместной борьбы соединил их сердца так же крепко, как труба скрепляется с унитазом. Тем более что присущие дяде Вите запахи слабо проникали в девушку. После того как Алиса по большой просьбе дяди Вити поведала историю черного браслета, домогательства его стали еще более пылкими. И сердце девушки окончательно раскрылось ему, когда он намастачился воздействовать ей на эрогенные зоны, пробивая слой жира смачным шлепком или мощным щипком. Она его за это дело как следует полюбила, даже подарила ему книгу «Занимательная сексология». Она сделала ему комплимент: «Ты загадочный, как полет мухи». Когда он жалостливым голосом рассказал, что в ожидании съемок спит на матраце из-под покойника и на него мочится каждый встречный кот, она отвела его домой.

— Папа, мы принадлежим друг другу. Мы любим друг друга все время с небольшими перерывами на обед, завтрак и ужин, — четко определила Алиса. — До свадьбы он поживет в моей комнате.

— Здравствуйте, папа, — заявил о своей роли в жизни Николая Епифановича дядя Витя.

— Где она его подобрала? — почему-то злым голосом крикнула мамаша, ковырявшаяся в огромном холодильнике марки «погреб».

— Вы, мама, трудитесь там и не лезьте в нашу любовь, — пресекла ее выпад Алиса.

Папа неожиданно принюхался, даже сунул руку к себе в карман, а затем поднес пальцы к носу.

— Я вижу, этот гражданин, по крайней мере, специалист по запахам. А что, видный мужчина будет, если помоется.

Заметив, что дядя Витя пытается возразить, он добавил:

— Согласен, злоупотреблять мытьем не стоит, это все внешнее. А трудолюбие — это внутреннее. — Николай Епифанович непосредственно обратился к новому жильцу. — Вы работать любите?

— Если настроение хорошее, — опешил претендент на пост зятя.

— Если создать условия, то уже от стакана чая и кусочка сахара будет хорошее настроение, — сомнительным тоном произнес видный киберолог. — Сейчас я немного украшаю квартиру, а служба отвлекает. Вас, кажется, служба не донимает?

— Мне на съемки только осенью, — признался дядя Витя.

— Ну, до осени еще надо дожить, — ласково сказал Николай Епифанович и несколько раз повторил, — такие нам как раз нужны.

Вечером он вернулся со службы, оснащенный большим ящиком. В ящике был Архип. На следующий день дядя Витя позавтракал под освежевывающим взглядом «мамы». После этого Николай Епифанович пригласил его в свой кабинет и предложил поклеить там обои.

— Ну, конечно, не сами. Вы же артист. Надо только проследить. Архипушка, ко мне.

В кабинет вполз центральный блок на гусеничном ходу и несколько модулей помельче на присосках.

— Вот он, герой нашего времени. Архип с детенышами, малая супероболочка.

— Умнее всякой большой, — отозвался, захихикав, аппарат.

— Повадки-то у него какие? — дядя Витя недоверчиво ткнул пальцем в предложенного ему работника.

— Он у нас пока что капризный, но платит любовью за добро. Он в людей вслушивается, Виктор. У него профориентация — «человековедение». Ну, командуй, — и Николай Епифанович оставил будущего зятя наедине с тупо бодающим стены Архипом. Архип проявил большое любопытство, когда дядя Витя пробовал поискать браслет — принялся путаться под ногами и зудеть: «Что вы там такое делаете?» Но готовить клей кибер еще не умел. Спокойно и уверенно дядя Витя принялся за известное ему дело, размешал порошок в ведре и влил в подставленную Архипом воронку. Для начала тот стал отливать клей сыновним модулям и половину расплескал. Убирал, конечно, дядя Витя, прилипая башмаками к полу так, что подметки отвалились, а потом руки приклеились к тряпке, а когда он промокнул лоб, то лицо прилипло к рукам. В это время кибер виновато гудел или с беззаботным смехом рассказывал истории про Чапаева. Наконец Архип с сыновьями принялся бодро нашлепывать обои на стенку, напевая, что «дух наш молод». Дядя Витя успокоился было и принялся дымить сигаретами Николая Епифановича. Когда «молодой духом» рапортовал о завершении работ, обратившись к нему: «товарищ командующий», и дым рассеялся, дядя Витя убедился, что обои присобачены вкривь и вкось. Он представил, как берет лом и лупит Архипу прямо в наглые гляделки. Человековед звякнул, уловив аховое настроение дяди Вити, и стал оправдываться:

— Комната неправильной формы, стандартный алгоритм не найден. Мы ни в чем не виноваты перед вами, Виктор Васильевич. Мы ждали от вас схемы движения или личного ведения траектории и хрен дождались. Ну-ну, не дуйтесь, жизнь прекрасна и удивительна по крайней мере для нас. Дайте установку.

— Я тебе сейчас как дам, бестолочь, болтов не соберешь, — но, подведя итоги убыткам, дядя Витя подуспокоился. Обоев еще хватало.

Архип выпустил экран с контурами комнаты.

— Я слушаю со всем вниманием, товарищ командующий ремонтом, — с подобострастием обратился он, — чего изволите?

Теперь уж дядя Витя, жуя глазами экран, задавал направление сыновним модулям. Это было трудно, следить сразу за десятью, тем более, что они все время пытались вильнуть. Но дядя Витя твердо держал их на курсе своими мыследействиями. И вот Архип протрубил отбой. Дядя Витя оторвался от экрана и поднялся, чтобы полюбоваться ладной работой. Тут из ног его будто выпустили воздух. Все цветочки на обоях смотрели пестиками и тычинками в пол. «Сыны» приклеили обои «вниз головой». Дядя Витя со стоном зажмурился, чтобы не врезать Архипу носком ботинка. Тот понял ход мыслей дяди Вити и приступил к своей защите.

— Виктор Васильевич, товарищ командующий, не серчайте. И на этот раз вина не наша, а ваша. Вы не определили, где потолок, а где пол.

— А по умолчанию это вам не известно, что ли? — враждебно сплевывая, сказал дядя Витя.

— Начальные параметры стерты, ныне они выдаются генератором случайных чисел.

— Какому козлу понадобилось стирать? — растерялся дядя Витя.

— Николаю Епифановичу Смелякову. Но он не козел — заявляю протест в связи с оскорбительным сравнением. Совершенно не похож, ни рогов, ни копыт, желудок иначе устроен. Если же вы выражаетесь так из-за недостатка информации, то даю справку: он не жвачное животное, а видный киберолог.

Пришлось дяде Вите взяться за работу по-новой, зыркать то на экран, то на реальные стены, и командовать-командовать, чтобы Архип не успел взять случайные значения. А когда закончил, то заметил, что стены все какие-то неровные, в пузырях, в буграх, и вообще вид неприглядный.

— Что же ты, холоп, не доложил, что клей подсыхает, собирается в комки?

— Я ничего не докладываю, пока меня не спросят, — гордо сказал Архип, — это вполне интеллигентно.

Вечером Николай Епифанович, полюбовавшись оклейкой, скривил рожу и сказал:

— Я как-никак профессор. У меня люди бывают вплоть до. Придется теперь все отскабливать до штукатурки. Предупредили бы хоть, что вы такой гуманитарии и задание для вас слишком сложное. Я бы предложил чего-нибудь попроще, посильное.

А за ужином дядя Витя разбил фарфоровую тарелку и чашку. Остальные члены семьи посмотрели с поджатыми губами по сторонам, будто он испортил воздух. Сам дядя Витя мог торжественно поклясться честным пионерским, что Архип, переквалифицировавшийся в официанта, почему-то тыкал ему посудой в руки. Причем разжимал свои захваты за секунду до того, как дядя Витя успевал сжать свои пальцы.

— А ты способный, — сыронизировал Николай Епифанович и принялся безупречно жонглировать тарелками.

С тех пор дяде Вите давали только железные плошки и старались кормить отдельно.

На следующий день Николай Епифанович угостил дядю Витю крепким напитком из своего бара в знак неслабеющей дружбы и сказал в поддержку:

— Друг мой, я по-прежнему вам доверяю. Достаньте мне с антресолей мой любимый красный чемодан, а все лишнее в коридоре засуньте наверх. — Покровитель ушел, а дядя Витя приставил лестницу, взял все лишнее и полез. Когда его нос был уже на уровне антресолей, Архип вдруг пробубнил: «Товарищ командующий, восхищен героизмом, мчусь на помощь, держитесь-держитесь!» После чего с разгона снес лестницу. Дядя Витя ненадолго повис, а потом, увлекая за собой поток вещей с антресолей, ударился оземь. Вещи образовали над ним величественный курган. «Больше не будешь шмонать», — произнес надгробную фразу Архип и заиграл трогательную мелодию «Павшие братья, вечно вы с нами». Подбитый вылез из своей могилы и окончательно понял, что у него сломаны два пальца и вывихнута лодыжка. «Телефон, врача, зови, гад Архип», — простонал дядя Витя. «Вам страшно повезло. Я — врач», — представился Архип и попытался наехать на пострадавшего, потом что-то стал делать с его ногой: «Вот сейчас поверну вашу пятку на сто восемьдесят градусов, и все будет кончено». Мученик боднул Архипа и стал ползать в поисках телефона, которого нигде не было, видимо, аппарат спрятали юркие «сыны», чтобы дядя Витя не стал пустозвоном.

— Ну, сейчас я с тебя спрошу по рабоче-крестьянски, — грозно пообещал дядя Витя и полез к наглому холую драться. Что-то драконье слегка зашевелилось в дяде Вите. Вихрем вырвалась правая карающая лапа, но тут же остекленела и лопнула, как бутылка с водой, выставленная на мороз. Он даже заметил, что ее коснулась летучая клякса.

Так и затих дядя Витя на полу до вечера. Первой вернулась со службы «мама», перешагнула через смирное тело и пошла дальше. Но Николай Епифанович оказался очень любезным. Правда, он вызвал не «Скорую помощь», а все того же Архипа. Зато умело перенастроил его в режим «доктор». Кибер, не обращая внимания на вопли ослабевшего дяди Вити, сделал свое: запаял сломанные члены в пластиковые каркасы, приговаривая: «Нужно видеть реакцию», а потом уже вколол какое-то дурманящее снадобье.

— Архип у нас еще погостит, так что ломайте свои косточки смело, без его помощи не останетесь, — не мог нарадоваться на своего способного помощника Николай Епифанович.

— Без танцев ты совсем не тот, — вздыхая, горевала Алиса, однако вскоре утешилась. — Не исключено, что еще оправишься.

Когда дядя Витя стал ковылять, ему поручили совсем нехитрое дело, чтобы он не заплесневел — покрыть краской изрядно побуревшую после взрывных работ кухню. Уж что-что, а малярничать дядя Витя умел, даже удовольствие получал от этого занятия, потому решил к краскам Архипа не подпускать. Выгнал кибера, украсил кухню, перешел, радуясь своему мастерству, в соседнюю с кухней кладовку, чтобы и та засияла, а дядя Витя б отличился.

— Да не надо вам так стараться. Придумайте для прогиба что-нибудь поумнее, — покрикивал издалека Архип.

Но преисполненный надежд дядя Витя принялся мазюкать. Однако честный труд, как это обычно бывает, не пошел на пользу. Голова вдруг стала разбухать, а внутренности, наоборот, сохнуть. Он еще елозил крест-накрест кисточкой, когда на него напала команда хищников. Вначале просто показалось, что краска отслоилась, потом темные пятна обернулись бойко снующими черными пузырями. Одно прикосновение пузыря — и что-нибудь отсохло, крыло там или лапа. Когда поверженный дядя Витя уже лежал, на него покатился внушительный колобок. Напрасно маляр-доброволец грозился: «Я тебя съем». Какое там, он даже и уползти не мог. Сморщенные лапки прижались к телу, из пасти вместо сияющего вихря — дым и хрип, на шкуре ни одной серебристой пылинки, сердце захлебывается, не в силах прокачать густеющую комками жидкость. Колобок предупредил: «Хочешь — не хочешь, а будешь ты мой» и навалился, выдавливая из дяди Вити последнюю силу и ярость.

Очухался дядя Витя от своего дикого кашля. В промежутках между своими конвульсиями он выяснил, что валяется на кафеле в кухне. Архип льет ему в дыхательные пути воду и щедро орошает пол, а на его содрогания смотрит с неприязненным лицом вероятная теща.

— Ну, что, очухался, герой, в голове с дырой, — сказала Маша. — Тогда вставай и собирай воду, не мне же после тебя прибирать.

Дядя Витя величественным усилием выдавил из себя всю влагу и слабым голосом сказал:

— Но я же не виноват.

— А кто виноват? Пушкин? Или Архип? Кибер на семью настроен и сделал так, чтоб испарения не шли в жилые комнаты. Только тебе нравится с мутными мозгами расхаживать. Кладовку он задраил и пустил в нее газообразный катализатор, чтобы краска быстрее сохла.

— Вас Архип-подонок пожалел, а я что, не человек? — плаксиво заявил дядя Витя.

— Человек — это тот, кто поручает киберу примитивные занятия, — отрубила строгая Маша.

Дядя Витя до поздней ночи промокал воду носовым платком — тряпки, верно, Архип спрятал. Когда наконец завершил столь филигранную работу, пошел в Алисину комнату. Та оказалась крепко запертой на все запоры. Он нежно поскребся.

— Алисонька, ку-ку. — В ответ ноль внимания. Он постучал настойчиво. — Ку-ку!

— Кто еще там щебечет? — раздался заспанный недовольный голос Алисы.

— Это я, — твой муж Витенька, пусти же.

— А мама сказала, что из нас такие же муж и жена, как из бабуина с коровой… И вообще, Витька, я сейчас к особому доктору хожу. Он меня гормонами лечит — за месяц полвеса улетучится, а то и две трети. Если, конечно, буду его слушаться. Так вот он говорит, нельзя с мужчинами знаться.

— А где ж мне ночевать, Лиса? — умирающим голосом спросил изможденный человек.

— Мама тебе постелила в прихожей, во встроенном шкафу, сказала, чтоб ты не вздумал укрываться ее шу-бо-йй… — Разнеслось сочное Алисино сопение.

Дядя Витя конвульсивно дотащился до своею «алькова». Уютная постелька представляла место, где можно было лечь, поджав колени, и стараться не думать, что свисающие с вешалок пальто щекочут уши. Под голову предлагался старенький, удобный для ноги валенок. Планировалось, что он будет столь же подходящий и для головы дяди Вити.

Прикрыта дверца, и словно бы нет человека с его проблемами вместе. Лежит он чинно, как жмурик под землей, только не корешки нюхает, а нафталин. О жизни же человеку напоминает моль, порхающая и бьющая крылышками в усах.

Что-то еще разгорелось в дяде Вите, наверное, в последний раз, должно быть, желание вспомнить свою судьбу. Где-то трепыхнулись раздавленные крылышки. Но тут он почувствовал, что уже проглочен. Твердо-мускулистый мешок желудка сжался, внутри него большой дядя Витя захрустел и исчез.

В доме Николая Епифановича маленький дядя Витя провел в шкафу немало ночей, да и дней тоже. Сам же ученый с момента явления жениха кое-что выяснял. В городских справочниках дядя Витя не фигурировал никак. По своим каналам Смеляков вышел на органы внутренних дел. Органы ему сообщили, что такой был задержан и передан в ведение ССС, проверяться на наличие состава психопреступления. Наконец, прыткий киберолог через знакомого инспектора добрался до баз данных ССС. Там значилось, В. В. Лучкин принят из органов на экспертизу. Экспертиза дала отрицательный результат, по такому-то ведомственному положению задержанный отпущен.

Шаги нарастали и таяли. Люди проходили мимо. Шкаф был законсервирован с помощью нафталина до зимы. Всегда рядом только Архип и Архиповы сыны. Дозволено лишь было отправлять естественную нужду — под присмотром, не более трех раз в день. И проглотить что-нибудь украдкой. А остальное время он обязан был лежать в шкафу и расслабляться под заунывный долбеж токера: «Вы опускаетесь в самую глубокую морскую впадину, позади ветер, позади волнение и зыбь поверхности, позади потоки и течения, впереди покой. Вы растворяетесь в темно-зеленом покое». И далее шли шептания каких-то обитателей морской пучины, под которые нетрудно было представить себя утонувшим камушком и на большее не претендовать.

Архип знал наперед все его желания, наметки, планы и действия. И не давал осуществиться ничему. Каждой попытке он загодя подготавливал сокрушительный ответ. Когда дядя Витя хотел идти, строгий надзиратель дергал ковровую дорожку и ронял слабое тело. Когда дядя Витя хотел влезть в холодильник, Архип устраивал так, что струя леденящего газа разила в нос. Когда дядя Витя хотел, отпереть замок, Архип включал антиворовскую систему, и замок бил током по пальцам. Когда дядя Витя хотел просто подышать в гостиной, «сыны» рассаживались на нем и начинали медицинские процедуры — уколы под лопатку, взятие крови из вены, наложение швов на глаза. Дядя Витя, как всегда, хотел быть сильным, но сил хватало только на борьбу с молью, да и то моментами. «Хотел жить у нас, как изрядный гордец, так скоро ты станешь могилы жилец», — однажды сказал Архип. Крыть это утверждение было нечем.

Все морознее. Язык даже не ворочается и говорит вместо «абракадабра» — «ааааа». Даже постылый «К2» не маячит на горизонте. Видимо, посчитал, что дядя Витя свое оттарахтел и теперь списан за борт. Ну, так, смотри, не ошибись, «К2», лепетал слабый человечек, силу себе как-нибудь достану, ведро дерьма съем, а снова внушительный буду. Вдруг дошло. А если попросить прощения у этого ящика? Повиниться в пренебрежении к нему, назвать его «дорогой» товарищ Архип; попросить похлопотать перед вышестоящими. Может, и выделят ему снова территорию и силу. Как все сумели отнять, так и обратно отдадут.

— Эй, маленький, такой славный тут лежишь. Просто калачик. Чего не выходишь? Обиделся? Плохие мы, да? Неласковые? — Николай Епифанович слегка тормошил дядю Витю за дряблое плечо. Мужичок очнулся от грез на своей полуспальной кровати. Захрипел, засопел, будто включили его в розетку, задвигал губами:

— Как… что… Какой густой сон разогнали, подлецы. Когда спишь, меньше горе мыкаешь… Требует, чтоб я ему поклонился, да еще его хозяину. Уж лучше холодильнику поклон бить, он побольше и пополезнее.

— Кто требует? Покажите мне его, — сердито оглянулся Николай Епифанович. — Будет держать ответ перед народом.

— Кто-кто… Архип ваш, — уже осмысленно пожаловался дядя Витя.

— Ну, вы же умница, правда, в зародыше. Архип вправе пользоваться заслуженным уважением. Быстрота мыследеятельности у него при работе в вычислительной среде — ого-го-го!

— Подлянку какую-нибудь сделать — это пожалуйста, ждать долго не придется, — покачал головой лично пострадавший. — А мыследеятельность вон где. — Он для убедительности тюкнул головой о дверцу шкафа.

— Чистый эксперимент, — похвалил Николай Епифанович, — это там мысли зазвенели?

— Чего вы на меня переключились? Другие примеры лень искать? — разобиделся дядя Витя.

— Живите спокойно, друг мой. Я тем же страдаю. Чтоб верно думать, надо иметь всю необходимую информацию. У оболочек с этим полный ажур. А вот у нас на лбу лучше повесить табличку: «Осторожно, самодеятельность».

— Информацию, значит, у нас воруют. Хоть в чисто поле от них беги.

— С нас много не возьмешь, а возьмешь, пожалеешь. Информация — не наша вахта, незачем за ней гоняться с сачком, дистрофию наживать. Емкость головы подкачала, и эмоции мешают: «Это мне нравится, это чистая правда, а то мне не подходит, то грязная ложь». Нет, нам достаточно хотеть. Индустрия-то работает и без плана, и без рынка. Нате вам — скачет на полморды впереди любых потребностей. А лет двадцать тому никто из теоретиков не мог сообразить, что больше нужно народу — трусы или кальсоны, из нефти их лепить или газа. Наша задача: уметь получить от кибероболочек. Первое — не шали мозгами, и придут блага. Второе — убери преграду, и прямо в тебя начнут входить мысли.

— Это вы трепанацию черепа предлагаете? Чтоб чужие мысли, как в горшок, падали в него? — встрепенулся дядя Витя. — Не даю добро!

— Голову пилить не надо, она и целая пригодится. Достаточно надеть суперБИ. А имя преграды — кровь. Нынешняя не пропускает разряды от оболочек. Зато разряды наших личных мыследействий шастают по всему организму, хоть они сплошь и рядом выплюнуты из сердца невежеством. Само собой, такие разряды вызывают архивредные гормональные и нервные реакции.

Дядя Витя, храпя, выпустил воздух.

— Значит, вы тут рекламируете искусственную кровь, из бачка. И мне ее не отхлебывать, а внутри себя носить, побулькивать. Я сам себе не хозяин буду, и кто-то более сообразительный, электрический-металлический, станет мной крутить-вертеть, как захочет.

— Какого опиума для народа вы наелись, Виктор Васильевич? Зачем норовите ярлык пришпилить? Искусственная, между прочим, от слова «искусство». У кого кровь совместимая с оболочками, тот хозяин и себе, и стихиям. А вот дама, которая пошла гулять ночью в парк, потому что у нее забурлила естественная кровь, себе уже не хозяйка. Пойми, Виктор — вещества, энергии, все станет ручным, надежным. Власти будет всласть, если для тебя масштабно мыслит Великий Объединенный Разум. Бестолочи его ждут не дождутся, а ведь он за дверью. Открой дверь, открой, — с небольшим подвыванием сказал Николай Епифанович.

— Не заперто… Да не будет ли от моей масштабной мысли бестолочам икаться? — засомневался дядя Витя.

— Таким, как ты, все будет по кайфу и в жилу. А тебе еще лучше, потому что ты первенец у ВОРа. Бестолочи же пусть на ошибках учатся. Помнишь добрые слова классика: «Ну, а с третьего щелка вышибло ум у старика». Да что мы все о деле? Давай быт твой отсталый улучшать. Не надоело ли, инок, в шкафу? Или ты шкафничество основал?

— Если бы с чайком вопрос решить, то жить можно, — высказал скромное пожелание дядя Витя. — А после сытного обеда я вообще на все согласный.

— Ой, Витька, ты шутник, — и Николай Епифанович перевел дядю Витю из компании плащей и моли в объятия Алисы. Оказалось, что треть веса у нее действительно испарилась, и стала она из всех девчонок лакомый кусочек, килограмм на восемьдесят.

— Давай, что ль, пирожками побалуемся, — глотая слюни, предложил дядя Витя.

— БИ сразу заложит контрольной системе, а та активизирует подшитую ампулу — через секунду вытошнит.

— Может, потанцуем?

— Тоже вытошнит.

— Может… это самое, побарахтаемся? Все-таки темно уже.

— От этого самого обязательно вырвет, — бодро сказала Алиса.

— Какая ты сложная, — протянул разочарованный дядя Витя.

— Впрочем, иногда простая, — Алиса показала таблетку, — выключит ненадолго ампулку.

На следующий день дядя Витя был в гостях у радушного Николая Епифановича, в его отделе, больше похожем на цех.

— Вот здесь готовим жидкокристаллическую плазму, тут экспериментируем с обратными разрядами оболочек, здесь имитируем действия второго рода и пробуем фильтры для крови.

Экскурсия закончилась, у Николая Епифановича все уже было на мази. Он усадил дядю Витю в никелированное кресло, сверху свисали трубки, сбоку странно пузырилась голубая, похожая на шампунь, искусственная кровь. Руки и голову прихватили держатели. И вот заходили поршни, трубки потянулись к человеку, как некормленные змеи, остро куснула игла, и дядя Витя отключился.

В той отключке были нерадостные ощущения — будто из него выдавливают потроха, как из кильки. А потом кладут в быстро твердеющую смолу. Та вползает внутрь, обтекает снаружи и застывает.

— Ну, вот ты и попрощался с племенем дураков. Это мне нравится. Теперь ты — условно умный, поздравляю, — гулко, будто с высокого потолка, прошумел Николай Епифанович.

Дядя Витя разлепил веки, прислушался, принюхался. Кое-что понял. Каждая мышца существует отдельно от других, ее можно сокращать и расслаблять, измерять ее мощность и усталость. Кости и суставы — это рычаги и шарниры, одни послабее, другие покрепче. Дядя Витя покрутил пальцами в разные стороны и поймал муху. Ее скелет был хорош, но ему бы не подошел. Скелет — мера вещей. Дядя Витя решил запомнить такое правило. Рядом ходит поршень, непригнанный как следует к стенкам цилиндра, и у маховика биение — сбита чуть ось. Этот скелет идет вразнос. Любой скелет приводится в движение тонким теплом. Тонкое тепло получается из грубого после вложения в живот съедобных предметов. Во многих вещах имеется штука, которая гоняет тепло. У него она зовется «сердце».

Николай Епифанович нажал кнопку на пульте, трубки поднялись вверх, отпали держатели, легли пластыри. Жук-транспортер зацепил бак с темно-красной жижей и укатил его. Дядя Витя подумал, что не только неаппетитная жижа уплыла от него, но еще это самое… Он пытался вспомнить, но не получилось. Тогда дядя Витя поднялся, попробовал пяткой надежность пола. Деревянное покрытие не выдержит приличного удара, но пол не развалится — вглубь степень сопротивления нарастает. Он осторожно пошел по кратчайшей ломаной, но не впритык к обстановке, потому что тело при ходьбе раскачивается. Дядя Витя аккуратно раздавил колбу в руке и не поранился, потому что постепенно увеличивал встречное давление пальцев. Потом взялся за шкаф.

— Давай погуляем, — предложил тогда Николай Епифанович и повел обновленного человека в свой кабинет.

По дороге дядя Витя пробовал различные способы ходьбы, выбирая минимальные по затратам энергии на трение. Наконец, подобрал: с расслаблением лодыжки в верхней точке, обвисанием носка и небольшим подворотом его влево в точке касания.

На полках в кабинете располагались вислоухие африканские идолы, чем-то похожие на артистов эстрады. Статуэтка женщины с головой львицы, судя по всему, богини; маски алкоголиков, как выяснилось, это были буддийские демоны; высушенная голова молодого человека, которому крупно не повезло; неулыбчивые римские предки из терракоты; обломки этрусских саркофагов с протокольными рожами; классики в рамочках; мраморный рабочий с позолоченным кайлом. С потолка сочились разные утробные звуки, серебристый скелетик с косой выплясывал брейк.

— Как ты, возможно, уже слышал от древних иудеев: в крови душа живая. А у этой шатии-братии нет крови. Поэтому они только помогают настроиться на нужный лад, — представил свою коллекцию Николай Епифанович и обратил внимание на браслет, который сжимал дяди-Витино запястье. — Носи, заслужил. — Потом профессор снял с гвоздя шашку, вынул клинок из ножен, любовно оглядел. — Фамильная реликвия. Мой дедка ей рубал, и бабка рубала всех подряд, и прадедка крошил в капусту. И я вот тоже…

Он неожиданно повернулся и несколько нарочито, как на картине, замахнулся шашкой на дядю Витю.

— Лови, гусь.

— Да я не умею, — отшатнулся дядя Витя.

— Не убедил, — и профессор опустил шашку, целя по дяди-Витиной голове.

И когда профессор еще начинал опасное движение, дядя Витя уже сообразил, как пойдет клинок, и даже наметил точку, где его можно будет отбить. Определил и кратчайший путь своей руки до этой точки. Лезвие свалилось в сторону, откинутое ладонью. Николай Епифанович утратил равновесие и ухнул вперед. Жертва атаки прихватила его за шиворот и изготовилась, чтобы врезать кулаком по уху.

— Стоп, — взвизгнул профессор, — это был учебный выпад, и шашка тупая.

— Ладно, поверил, — дядя Витя отпустил профессора.

— Ты в силы свои поверь. Все сможешь, если захочешь, — зажигательно произнес Николай Епифанович. — Знал бы, что тебе сейчас дано, какая мощь стрит рядом и говорит: «Ничего не бойся».

Дядя Витя прислушался к себе:

— Ага. Вначале гудящая пустота, как наутро после попойки. За ней что-то клубится. Проскакивают оттуда пузыри, лопаются — и у меня толчок в нужную сторону. Ну-ка, тесть, просвистите еще раз шашкой, только всерьез, не понарошку. Или киньте в меня гранатой.

— Да, фантазии у тебя маловато. Над этим придется работать. У нас на второе кое-что посодержательнее.

Лифт вознес их на просторную крышу. Бодрый Николай Епифанович напевал: «Дам коня, дам кинжал, вертолет, пулемет, и заменишь ты мне десантников взвод».

— Ну, как, чувствуешь, Витька, нужду?

— А что, сортир во дворе?

— Нужду в больших делах, Витек, надо чувствовать.

Профессор широко раскинул руки и обнял весь мир, а транспортер подвез нечто похожее на оснастку аквалангиста.

— Надевай обнову, тебе впору будет, — предложил ученый.

— Тут что, бассейн? — оглянувшись, стал недоумевать дядя Витя.

— Тут воздушный бассейн, — Николай Епифанович помахал ладошками, как крылышками, и показал пальцем на картину с заходящим солнцем и длинными тенями от разрастающихся конструкций второго корпуса Центра. — Купайся — не хочу.

Дядя Витя поискал и нашел в себе уверенность, потом начал одевать с помощью засуетившегося профессора подозрительные приспособления. Облачившись полностью, он спросил: «Струя сама пойдет?»

— Пойдет, только вначале нырнуть надо, — возбудительно сказал Николай Епифанович и подвел дядю Витю к самому краю крыши, за которым ничего не было.

— Ни кнопок, ни ручек, чем управлять-то? — через сжатые зубы выдавил дядя Витя, — а там, пожалуй, глубоко.

— Только не для тебя, — потряс кулачками профессор и напомнил: «Ангелам своим заповедает сохранить тебя». Ангелы есть — это оболочки, БИ-канал к ним проложен широкополосный. Заповедь есть — любая оболочка обязана спасать человека от телесных повреждений. Повреждение тебе грозит? Еще какое, одна лужица может остаться. Пойми, твоя кровь оболочкам родная. — И он подтолкнул дядю Витю. Тот только успел крикнуть:

— Я вам в бомбы не нанимался!

Секунду тело падало в свое удовольствие, а воздух весело свистел испытателю в уши. Дядя Витя понял, решение должно быть простым, и наконец взял и оттолкнулся от воздуха. Мысленно он сделал его густым и упругим — тело прекратило падать и повисло, как на крючке. С мягким шипением выходила струя из сопла реактивного ранца. Уборщица, роняя слюну, смотрела на него через оконное стекло, скорее всего не замечая заплечной аппаратуры. Дядя Витя потянулся рукой к окну, и она исчезла, видимо, рухнула в обморок. Свежий ветерок начал сносить его к черному каркасу новостроя. Продолжив в том же духе, можно было расплющиться и сделаться неаккуратным пятнышком внизу. Дядя Витя представил, что у него сзади и по бокам есть плоскости, кое-как распорядился ими и пошел на вираж, огибая балку. Вскоре догадался: пыжиться не надо. Достаточно легкого мысленного тока в каком-либо направлении, и все произойдет само собой, как у Кутузова с Л. Толстым на Бородинском поле. А потом воздух вообще показался в виде довольно правильного кристалла с жилками и узелками. Прыгать с узелка на узелок было особенно удобно. Дядя Витя запорхал среди высокорослого леса конструкций, поплевывая на все опасности. Потом бросил стройку и стал кувыркаться над улицей. Мог взмыть вверх и выписать щелбан по клюву какой-нибудь деловой птице. Спикировать вниз и поправить ногой шляпу какой-нибудь солидной личности — тоже в пределах нормы. Тьма уже окутала город, окна и машины стали светлячками. Тут дядя Витя сообразил, экую власть он заработал на халяву. А что за власть без игры? Он мысленно взял в кулак одно здание, и сразу все светляки-окна исчезли. Он мысленно положил ладонь на пути снующих светляков-машин и быстро соткался светящийся коврик, от которого доносился квакающий хор клаксонов.

— Ладно, езжайте пока, — усмехнулся он, коврик закопошился и стал таять.

А йотом что-то захребетное пихнуло его, дескать, пора и честь знать, надобно вернуться.

— Решил все-таки подзаправиться харчами, — сказал при встрече Николай Епифанович, — ты в прошлой жизни, случаем, не стервятником был?

— Да бросьте. Ангелы ваши как на руках несут, ни обо что не задевают. Так любая козявка пернатой станет.

— Будь скромнее, козявку понесут и бросят. А тебе сказку былью делать, стихии покорять.

Потом дяде Вите пришлось изрядно потренироваться, но все шло в охотку. Для завязки научился различать позывные разных оболочек. Они приходили из гудящей пустоты и вызывали частенько разные эффекты в организме. Одни разряды заставляли непотребно рычать, другие по-страшному растягивали физиономию, третьи складывали пальцы в фигу. И веру в них приходилось осваивать, чтоб без помощи не остаться в ответственный момент. К вере прикладывался «птичий» язык для каждой из систем. Оболочке танцевального развития хватало одного желания, она тут же пристраивала дядю Витю под музыку, и он выплясывал почище любого лауреата. А чтобы стрелять метко и ловко при помощи оболочки управления оружием, требовались усилия посущественнее. Надо было вообразить себя в центре шара, а все остальное — тенями на его поверхности. Оболочка содействия рукопашному бою хотела, чтоб боец представлял себя ворохом трубочек с текущей по ним жидкостью. Оболочка управления ходьбой по канату считала любого конструкцией из гирь и рычагов.

Однажды Николай Епифанович привез дядю Витю на кольцевое шоссе номер три и предложил рвануть с одной обочины на другую.

— Мне что, жить надоело, по вашему мнению? — засомневался дядя Витя. — Машины-то сплошным потоком, и скорость за сто, им даже затормозить никак. И караванов много, на десять машин один водила. Если кто из шоферюг скопытится по дороге, автопилот увезет дубаря до ближайшего съезда с автострады.

— Это их проблемы. На твоей стороне оболочка, контролирующая движение, она тебя выручит.

— Но почему меня, а не их?

— Ты ей братец названный, а они так, прихлебатели.

Дяде Вите таки захотелось поиграть с недалекими парнями в тупомордых машинах. Что играть на восьмирядной магистрали тяжелее, чем на губной гармошке, он понял сразу. Кое-как проскочил первый ряд, потом затосковал. Водители смотрели с изумлением и даже с почтением на такой выброс глупости. Некоторые клаксонили, чтобы он не дурил и возвращался назад, пока есть последняя возможность. Но дядя Витя весь вспотел, он чувствовал, что дороги назад для него нет, как в частном, так и в общем случае. Оставалось только поверить в оболочку, ощутить себя в ней. Он стал большим, а восьмирядка маленькой. Машины, как букашки, бежали у его подошв. Толчок из глубины, и он переступил через ряд. На пятой полосе его притормозило, будто башмаки прилипли, схваченные крепким клеем. Он на момент вернулся в действительность. Водители, ошалев от его дурости, орали, оголяя зубы до десен, тянулись руками, как на баскетболе, показывали пальцами, чтобы он оставался на разделительной линии, пока его не утянет вертолет или не подберет мостовой автокран ГАИ. Но тут дядю Витю опять понесло в воздушный хвост после одного автомобиля, впритык к носу следующего. Кто-то из водителей не выдержал, тормознул и повернул. И заварилось: заскрежетало железо о железо, машины вставали на рога и поднимались на дыбы, обрушивались на крыши других машин и еще подпрыгивали на них. Что-то лопалось и разлеталось, пробивались языки пламени, били фонтанами пенотушители, захлебывались ухалки и сирены. А дядя Витя уже соскочил в придорожную канаву и, слегка пригнувшись, мотнул в ближайший лесок, где вскоре принял поздравления тоже счастливого Николая Епифановича, который пересек страшную трассу по подземному переходу.

— Ты прекрасен, как кибер, Витька, я действительно тобой восхищаюсь. Ну что, аппетит к этому делу пришел? — рассыпался профессор.

— Еще как пришел, бузить хочу, — звенящим голосом рапортовал дядя Витя.

Далее его выпускали побегать на кольце автогонок «Формула-101»; швыряли с самолета без парашюта, а парашют кидали следом; бросали с камнем на шее в омут, и где-то на дне, в мутной жиже надо было нащупать акваланг; запускали в шляпе и трусах в террариум с королевскими кобрами, а также с палочкой к некормленой акуле в аквариум; в клетку ко льву с одним слезоточивым баллончиком в руках тоже заводили; приглашали в дом и затем устраивали поджог со всех четырех сторон; натравливали на него каратиста с красным поясом и двоих боксеров, которые явно намеревались ухайдакать его; предлагали карабкаться по стене высотного дома в дождь; в спящем виде заносили в катакомбы без фонаря и спичек, и оставляли там среди скелетов ранее заблудившихся лиц. Из всех передряг и поединков дядя Витя, как и положено супермену, выходил с честью, с улыбкой, с чистой совестью. За все достоинства его крепко любила крепкотелая блондинка Алиса, переведшая с помощью гормонов остаток сала в рельефные мускулы. Она тоже не хотела быть такой, как все. По утрам жених и невеста занимались кик-боксом в спарринге. Заработав от прекрасной дамы по морде, дядя Витя приговаривал, сплевывая: «Попробуй не полюби тебя».

— Совершенный ты наш, — уважительно называл его Николай Епифанович и прикалывал ему к майке почти настоящие медали за покорение воздуха, воды, земли и огня, а также за подлинное оживление бывшего полутрупа.

И даже Маша сменила гнев на милость, ласково приговаривая:

— Сделали мы все-таки из дерьма конфетку… Теперь вы с Алиской как две канареечки на жердочке.

Уверенность чувствовалась во всем облике дяди Вити. Разогнувшаяся спина, развернувшиеся плечи, крупный шаг, открытое лицо — тому свидетели.

Однажды дядя Витя заметил Николаю Епифановичу, что во всех его занятиях и упражнениях как-то нет творческого элемента, столь присущего проявлениям власти над природными и социальными силами. Выразился он, конечно, туманнее, но профессор именно так его понял и во исполнение желания привез дядю Витю на один из районов морского порта. Они стояли в здании управления, на последнем этаже, в солярии с табличкой на двери «Занято» и смотрели на расстилавшийся перед ними контейнерный терминал. Приваливались и отваливались от причальной стенки однообразные суда, вдоль причала, как лебеди, вытянувшие шеи, плыли краны. Они раскладывали кубики контейнеров правильным орнаментом. Похожие на кенгуру транспортеры хватали кубики руками-захватами и несли, что детей малых, к железнодорожным путям, где опускали в люльки вагонов.

— Ну, сотвори что-нибудь, — предложил Николай Епифанович, — а я пока позагораю. — И добавил, почесывая брюшко. — «Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне…»

А дядя Витя с полчаса сосредоточивался.

Владыка отличается от невладыки размахом рук, он притягивает к себе то, что захочет, издалека и отталкивает противное в дальнюю даль. В три шага он обходит свою землю, и его следы видны всем. Никто не может укрыться от его дыхания. Слово его немедля облекается в вещество и начинает отдельную, но подвластную жизнь.

«Кенгуру» перестали загружать вагоны, а вместо этого заделали из контейнеров сплошную стену по периметру терминала. Потом они, ухватившись по двое, стали опрокидывать вагоны. Движение по путям прекратилось, зато получился внешний оборонительный вал. Внутри периметра росли башни из контейнеров и образовывалось что-то вроде ступенчатой пирамиды. Часть «кенгуру» по приставленным аппарелям влезли на свою китайскую стену и встали там в грозной недвижимости, сжимая в захватах по контейнеру.

Николай Епифанович подключился к портовской системе связи и наслаждался паникой, переходящей в истерики и дебаты среди диспетчеров. Операторы уже выбились из сил, пытаясь заставить оболочку делать то, что по чину и роду ей положено. Несколько умных людей объяснили, перекрикивая общий хаос, что терминальная оболочка влезла случайным образом или по диверсии в банки знаний министерства культуры и там набралась сказок про царей-королей и их владения.

Проявился вырванный с дачи начальник порта и заревел бизоном:

— Вырубайте питание, суки гребанные.

«Суки» охотно подчинились начальскому гласу. Но башни и пирамида продолжали уверенно расти.

— У них включилась резервная станция. Запасов топлива хватит на неделю с гаком, — равнодушно сказал человек с затухающими глазами — главный инженер.

— Послать людей и вывести станцию из рабочего режима любым способом, — выдвинув челюсть утюгом, произнес начальник порта.

Людей снабдили гаечными ключами и послали. Но потом за ними стали гоняться «кенгуру», время от времени роняя на них контейнеры. Поэтому, предпочитая жалкий позор торжественным похоронам, люди скрылись в неизвестном направленный след их надолго затерялся. Другие же подчиненные люди не собирались пробираться в царство взбесившихся машин ни за какие коврижки с медом.

— Тогда хоть свяжитесь с пароходством, — нашел, что приказать, начальник порта, — пусть заворачивают все подходящие суда на другие терминалы. Чтоб я тут ни одной мокрой задницы не видел.

Но пароходские отвечали, они не глупее портовских, уже давно пытаются связаться с судами, ан ничего не выходит — кто-то внаглую работает на той же частоте и глушит все радиопотуги.

Главный инженер догадался и с нарастающим злорадством сказал:

— На терминале и передатчик имеется, мощный.

— Чему радуешься? На футбольный матч, что ли, явился? Сейчас как пошлю под контейнеры, только липкое место останется и немножко вони, — просек эмоции главного инженера давно рычащий начальник порта.

Крепла рука владычествующая, и твердыней становилось царство. Мощное дыхание хозяина давало слугам единую волю. Слова становились делом беспрепятственно. Сладка и надежна была власть. Но власть переполняла его и не могла не вылиться за начальные пределы его земли.

Шла дискуссия. Оппоненты умело и неумело матерились, один раз даже начали биться стенка на стенку. Первая стенка победила. Не прошло предложение о разрушении процессоров и каналов оболочки. Ведь процессоры находились на территории терминала, а чтобы найти и перерезать все каналы, потребовался бы месяц земляных работ. Начальник ВОХРа, отставной полковник, захотел вызвать авиацию и разбомбить к едрене-фене всю мятежную зону. В ответном слове начальник порта предложил сбросить одну-единственную бомбу — начальнику ВОХРы на башку, где-нибудь на помойке. Ведь на терминале имущества на сотни миллионов, а вохровцы, все вместе взятые, меньше какой-нибудь забубенной кристаллосхемы стоят.

В китайской стене возникло несколько проходов, и из них колоннами стали показываться «кенгуру». Каждый желающий мог сообразить, что они направляются на другие районы порта: захватывать территории или хотя бы контейнера. Начальник порта, закричав, разорвал на груди рубаху с пиджаком вместе и открыл обозрению тельняшку. Потом долго пытался разодрать и ее. Вид у начальника был совершенно безумный, пугающий.

— Врешь, не пройдешь! — он обернулся к начальникам более низких уровней. — Собирайте докеров, братву, что на смене. Всю технику выводите из ангаров. Лично поведу в атаку. По машинам!

Мародеры-кенгуру намечали будущую границу и грабили вовсю, таща и контейнеры, и просто большие ящики. Но начальник порта уже сидел в вилочном погрузчике, жуя «беломорину». За ним выстроилась цепь погрузчиков с самыми небоязливыми докерами. Это были тертые-жеваные ребята, частенько с фиксами и наколками, выдающими их темное уголовное прошлое. Следом тягачи и бульдозеры, а дальше скопом всякая другая техника. Но и противник сразу стал перестраивать свои боевые порядки, образуя каре, укладывая временные укрепления, надолбы и баррикады.

— Жить работая и умереть сражаясь, — выступил начальник порта с зажигательными словами, красуясь на крыше своего погрузчика. — Мы или они?!

— Мы-ы, — замычало войско, — у-у-у!

Три часа длилась страшная битва. Бульдозеры разметывали баррикады. Со скрежетом входили вилы в бока надрывно ревущих «кенгуру». Враги же безжалостно поднимали погрузчики да тягачи и били их оземь, превращая в лом; ударами палиц-контейнеров делали из них лепешки и блины. Однако мощные тягачи-мстители цепляли «кенгуру», волокли и топили в море. Впрочем, иногда приходил на выручку гибнущему собрату еще один «кенгуру», и тогда уже, жалобно кряхтя, уходил под воду тягач. Но вот человек в машине стал одолевать машину без человека. Когда «кенгуру» начали отступление, превратившееся в беспорядочное бегство, то погрузчикам удалось сесть им на плечи и ворваться в логовище врага. К полуночи все было кончено. Тут и там валялись искореженные, обгоревшие остовы убитых машин. Счастливый начальник порта размазывал копоть по лицу, пытаясь почиститься перед поездкой к городскому руководству. Слезы радости оставляли светлые бороздки на почерневших щеках старшего диспетчера. Главный инженер смеялся, не собираясь останавливаться. Техники отключали процессоры, чистили память. Разбушевавшиеся докеры крушили компьютеры ломами, дробили экраны коваными башмаками, мочились на принтеры, стригли провода ножницами, выбрасывали сложные модули в окна и получали от всего этого большое наслаждение. Кое-каких техников, пытавшихся защитить оборудование, докеры под шумок тоже отправили в окно. Правда, только со второго этажа, так разве что ноги переломаешь. В это время Николай Епифанович и дядя Витя уже ехали домой.

Профессор был совсем доволен, дядя Витя слегка расстроен. Ведь его воины в итоге больше испугались врагов, чем его самого. Значит, не хватило власти.

— Просто надо с размахом орудовать. Основная твоя сила, «кенгуру» — функционально узкие, а не универсальные машины. Вот если на их месте были бы Архипы, только большие и сильные…

Он мечтательно зажмурился и стал похож на медвежонка, наевшегося меду.

— Представляешь, Витька, как здорово быть царем-самодуром… Фрейлины вытирают тебе попу ладошками, а все остальное население обречено на самообслуживание.

Блок 18

Тем временем где-то в на периферии Освальд закончил прием стеклотары. Эта нехитрая работа уже перестала быть «крышей» агента и сделалась его призванием, выражением жизненной позиции. На все шифровки от шефа Феодосия, требующие немедленно вернуться и отчитаться, Освальд отреагировал телеграммой также с шифрованным текстом: «Вчера видел первого воробья. Слушай, а где они зимуют? Приезжай, наварил бузы из прошлогоднего варенья. Живот болит с нее не очень, зато весело — все местные хвалят». Итак, Освальд плеснул себе в лицо ржавой воды, отчего оно приобрело еще более неопределенный цвет. По улице ходил туда-сюда дождь, и Освальд собрался вписать несколько строк. Строки просились в диссертацию, которую он решил никогда никому не показывать.

«Я мог бы связно и пристойно изложить лептонную, тахионную и даже гравитационную теории информационного поля, но от этого не полегчает. Я хотел бы говорить аккуратными фразами, естественно звучащими в зубах любого человека. Но тогда бы я ничего не сказал себе.

Здесь, в провинции, жизнь странная. Если у меня заболит расстройством живот или я покажусь себе жалким человеком, со мной ничего не произойдет. Оболочки не напоят меня целящим снадобьем, не уговорят ласковыми словами, не отвибрируют щадящим массажем. Буду мучиться, словно так и надо. Тут обо мне не думают.

Когда-то природа сочинила красавцев-динозавров и умниц-акул, забавных высших приматов, в конце концов. Но только мы стали о ней думать, она давай глупеть. Разве ей сейчас выпустить в свет какого-нибудь хищного воробья с ядовитыми зубами? В общем, ее время кончилось, наше началось. Но мертвые вещества и энергии: уголь, железо, электричество, вцепились нам в глотку, заставили заботиться о них до изнурения. Однако, мы, наделив эти массы кибернетическими мозгами, все ж заставили их ворочаться самостоятельно. Мы прекратили думать о них. И тут они, теми самыми мозгами, стали думать о нас. А мы ничуть не расстроились. Потому что получили „от вашего стола нашему“ те самые райские кущи, которые на разные голоса призывали пару последних тысяч лет. Это даже не Поля Счастливой Охоты, а благозвучно-благовониево-нектарные клети…».

Бутылки по вине мигающей лампы создавали эффект звездного неба.

Блок 19

(Станция дальней разведки вооруженных сил Космики)

МАЙОР КРИВОРОТ. Господа офицеры, встать.

ГЕНЕРАЛ ПОЛЯНКЕР. Сесть. Кстати, отсидевшие в военной тюрьме на Марсе говорят, что у них любимым занятием была борьба с песчаными клопами. А еще они научились отскабливать камни от остатков древних цивилизаций. Чувствуете тонкий намек?

МАЙОР К. За что, Розалия Самуиловна? Я и капитан Никита М300, мы бы и побрились, и форму привели б в порядок, но о вас ничего не докладывали.

ГЕНЕРАЛ П. Естественно. Я же на расправу прибыла. Главкогор не такой дурак, как кое-кому хочется. Четыре атаки плутонов на какую-то занюханную станцию за один месяц! Вы уж решили, что вам положены и звено колесниц, и крейсер, пусть вас лелеют. Чем это вы тут занимаетесь вместо честного шпионажа?

МАЙОР К. Приказ главкогора: вести наблюдение за объектом.

ГЕНЕРАЛ П. За Виктором К123. А с какой стати вы палили из глюонной пушки? Модуль перехвата вас засек. Вам желательно, чтоб в ООН вопили о смертоносных лучах Космики?

МАЙОР К. Нашими смертоносными и мотылька не огорчишь.

КАПИТАН НИКИТА М300. Разрешите обратиться, госпожа генерал? Вся эта каша заварилась, когда стали плохо проходить сигналы от нейтринного излучателя, вживленного в объект. Такие поглощения, будто атомный реактор рядом фурычит. Обработали мы тогда каустику по методу Шалого, получили вот такой волновой портрет объекта. (Выводит на экран). Увидели эти, с позволения сказать, кляксы и очень насторожились.

МАЙОР К. Не «кляксы», а лахудры настоящие. Они снижали энергонасыщенность объекта. Сосали, понимаешь, энергию высокочастотную из нашего парня. Никита, покажи затемнения на снимках.

ГЕНЕРАЛ П. Не лахудры, майор, а лярвы. Так встарь называли невидимых вампиров, забирающих тонкую энергию.

МАЙОР К. Согласен на лярв. Вокруг объекта, заметьте, есть внешняя структура. Сейчас она бледненькая. А в свое время мы ее звучно прозвали «драконом» за напряженность. Там пассивная энергия преобразовывалась в активную боевую — кто лез в объект, получал щелбан. Но и этот дракон зачах. Вот тогда уж полковник Грэм скомандовал: «Огонь». И ушел в кормовой отсек, курить, что ли. Мы с первого наскока половину клякс стерли. Вдруг налетели плутоны, и прямо торпедой нам в корму. От полковника только фото его любимой собаки осталось.

ГЕНЕРАЛ П. С Грэма теперь все взятки гладки, а вы, выходит, выполняли приказ? Ну, и отчего вы не прекратили свои подвиги?

МАЙОР К. Мы же сообразили. Раз потеряли полковника, значит, на верном пути. Кляксы, как пить дать, находятся в связи с плутонами. Может, это вообще одно и то же. Они прихватывают энергию у людей и пускают тот эволюционный ветер, из-за которого родятся вредные оболочки. Наше дело было правое, но мы проиграли. Лярвы испортили Виктору энергообмен со средой, и внутри него теперь черная дыра. Что могли мы поделать с одной своей пушкой?

ГЕНЕРАЛ П. Неприятности вы себе уже забронировали, господин майор. Но. Через четверо суток К123 запросто сможет вернуться домой. А часов за двенадцать до этого мы станем испытывать глюонные пушки на всех станциях дальней разведки. Майор Криворот займется наведением на цели. Чего доброго, его лира опять издаст не слишком верный звук и пучки «совершенно случайно» почистят Витю К. Если наш майор ошибется слишком крупно, врачи докажут, что он контуженный, с тех пор как торпеда угодила в корму.

МАЙОР К. (восхищенно) Розалия Самуиловна!

Блок 20

Бациллу и Буку вскоре отпустили. Их крутанули без дела, да и свидетелей на них не нашлось, поэтому не сосватали со статьей. Бацилле и Буке хотелось есть и все такое, но им никак не встречался подходящий кормилец. На привокзальной площади друзья-бандиты повстречались с Меланией — все трое заходить в фешенебельное здание опасались. Уркаганы рассказали Мелании, кого и за что посадили. Кожаный закосил и едва не ушел из сачка — специально обезумел. Но так увлекся, что его перекормили таблетками, и он сбрендил по-настоящему, с гарантией и надолго. Остальным навернули на полную катушку.

Безбраслетные времена не давали прожить себя так просто и Мелании. Но она уже научилась смотреть на все происходящее издалека, без пристального внимания и тонких переливов эмоций. Из этой дали она дистанционно управляла телесным объектом по имени «Мелания». Телесный объект уже прирабатывал там, где не требовали документов — на дне общества. Там и не пахло оболочками, но зато обитало сонмище сомнительных ароматов. Днем объект функционировал в ассенизационной артели в люках, трубах и коллекторах. Ночью — наводил макияж на трупы. Товарищи по бригаде вытаскивали и укладывали жмуриков рядком, а Мелании предстояло окатить их из шланга специальным косметическим раствором. От него бывшие граждане становились глянцевые и яркие, будто красавцы с журнальных обложек. Если переборщить с раствором — то как глазированные сырки.

Сидя в такой экологической дыре, не скажешь, конечно, что рулишь собственной жизнью. Однако, ты уже не в чужой колоде карт, и не в ряду пешек на чужой доске. Обстоятельства не трогали Меланию, она обитала внутри нуля. И Кот, и светлой памяти Петух давно превратились из защитных приспособлений в меньших братьев. У нее были специфические мыслекоды, направленные на их личность. Ей казалось, что она понимает их. Может, и не казалось. Иногда подойдет Кот, потрется о ногу, мурлыкнет, дескать, не горюй. А то и стащит где-нибудь для нее конфет, хоть она и не просила даже подсознательно. Браслет-то уже уплыл, и Кот старался согласно своим ассоциаторам, которые у него с успехом заменяли совесть.

— Видеть вас снова не так уж противно, особенно после трупохранилища, — отметила она в ответной речи. — Я бы вас и с того света достала, чтоб вы вернули мне должок.

Помнишь должок, Бацилла? Или тебе сделали пересадку мозга от обезьяны? Где роллер, где браслет?

Она сказала это наступательно, с сознанием собственной силы. Примерно так с ними разговаривала женщина-следователь. К тому же из сумки выглядывала, прицельно прищуриваясь, злобная физиономия Кота. По-первобытному чуяли они, что Мелания имеет отношение к несчастливому повороту их судьбы. В какой-то мере завораживала их Мелания и как дама. Особенно после следственного изолятора, где «дамы» назначались местным блатным авторитетом.

— Не ершись, красотка, лучше улыбнись нам, подмигни, — Бацилла кончил жевать губы и ощерился. — Роллер в аккурат вернется к тебе, будешь довольна. А браслетик твой вместе с паханом у ментов, с них и требуй. Возьми да приголубь меня душевно, я тебе новый куплю. Сука буду, не совру.

— Купи себе носовой платок, а то сопли по лицу текут, подбирать пора, — отрезала Мелания.

Представителям «фраерского» сословия Бацилла никогда ничего не отдавал, поэтому краснел и мялся, когда выкатывал роллер из укрытия.

— Вот ты и совершил свой первый добрый поступок, — нахваливала Мелания. — Чувствуешь, как радостно бьется сердце — новый человек в тебе рождается. Теперь подсчитай количество своих нехороших поступков и составь план добрых дел на пятилетку. Когда-нибудь станешь примером для юношества.

Физиономия Бациллы сморщилась от душевных мук, стала как печеное яблоко, даже злодей пожалел бы его.

— Горючее-то на нуле, — сказала Мелания, — ты за чужой счет неделю забавлялся, теперь заправляй.

— Вот въелась, клещ энцефалитный. Дай хоть до ближайшей улицы добраться, там стрельнем у какого-нибудь фраера.

— Действуй, блатной элемент. Вперед с песней-стоном.

— Плешь переела. Если рублевичей на топливо нет, напяль мини-юбку — и на заработки, — огрызнулся бандит.

Урки ругались грязно, но, в основном, шепотом. Они прокатили роллер метров сто, когда радом с группой бурлаков неожиданно остановилось такси. Из него вышел задумчивый шофер и стал пускать табачный дым, время от времени отвешивая пощечины своей машине.

— Чего обиделся, тютя? — поинтересовался Бука. — Кто тебя не слушается? Ты нам скажи, мы того гада погасим.

— Ничего не понимаю, — с нарастающей интонацией несколько раз повторил таксист.

— А кто понимает? Я, что ли? Или вот он? — успокоил таксиста Бука.

— Меня машина не слушается. Мне надо на проспект Совестливых, а автопилот то и дело вклинивается. Дескать, ситуация аварийная. И везет, везет куда-то. Вот я уже здесь оказался, с тобой разговариваю. А нынче, если не смотаешься в дальний конец города — туда, где робобусы не ходят, — и навара не будет, день впустую.

— Это судьба, кореш, против судьбы никак, — уверенно определил Бацилла. — А вот мы, твои ангелочки-хранители. Ты сейчас нам турбинного топлива нацедишь, мы же тебе все подряд наладим: голову, зубы, почки, язву желудка, автопилот. Все как новое станет. Да не полощи трусы, нам же махонькую канистру.

— Сейчас девка скажет: «Посмотри на воробушка», а тот громила мне по кепке гаечным ключом. И ни топлива, ни машины, — из-за плеча, насупя брови, произнес таксист.

— Да кто же тебя так напугал, пилот? — спросила Мелания.

И водитель ноющим голосом поведал, как его надрали двое пассажиров. Из-под ног браслет вывинтили, а еще культурными людьми, небось, называются.

— Да не слушай, красотка, эту говорящую болячку. Он сдохнет, прежде чем у него что-нибудь из захватов выдернут, — сказал зазнавшийся от своей щедрости Бацилла и уязвил таксиста: — Ну-ка, покажи орлиные когти на ногах.

Мелания уже проверяла борт-компьютер такси. На экране вертелся какой-то мужичок-с-ноготок и водил на веревке машинку.

— Эй, дизелист, тут у тебя вирус сидит и автопилот смущает. Покуда я убивать его буду, ты рассказывай про тех, кто у тебя сокровище увел.

Таксист поверил Мелании и охотно расписал жлобские манеры так называемого профессора, его сморкание с помощью пальца и наглую двухэтажную хату по улице Платона — в которой тот засел — с лужайкой, где не картоха подрастает, а цветочки по три рубля.

— Все, аппарат я тебе до ума довела, «муму» твое выслушала. Награду давай, — сказала Мелания и уточнила: — С тебя канистра.

— Давай-давай, пижон, как договорились, — поддержали Меланию своими грубыми голосами урки.

Таксист охотно повиновался, даже сказал «спасибо» и скрылся с глаз с большим ускорением. Правда, чуть погодя донесся звон, характерный для витрин, в которые впиливаются автомобили.

— Внимание, воры, — скомандовала Мелания. — Упомянутый водилой браслет — скорее всего, моя штука, мой суперБИ. Кто понимает — это власть над оболочками. Мне власть — вам доход от нее. Кто не совсем дурак, записывайся ко мне во временное бандформирование.

He-дураки понуро качнули головами. Потом переглянулись и качнули уже уверенно. Мелания поняла, что воровская мысль опять на высоте. Ее товарищи сообразили, в какой момент они ее «сбросят с коня», чтобы свободно и выгодно сдать суперБИ. Это ее вполне устраивало, с коня может свалиться любой. Однако, «профессор» еще нуждался в анализе насчет наличия суперБИ.

Мелания незаметно подобралась к особнячку на улице Платона. Потом, скромно шхерясь за грузовиками, сопровождала подозреваемое лицо до места его трудовых усилий. То был Центр Киберологических Исследований.

— Бацилла, пора тебе внести пай в наше товарищество, — сказала она на ежевечерней сходке бандформирования. — Раз ты бросаешь прежнюю грубую жизнь, то раздобудь «жучок» — простенький радиомаяк на теплоэлементе. Ну и пеленгатор заодно.

Бацилла неожиданно оказался исполнительным товарищем и притащил то, что требовалось.

— Я тебе, моя Бациллочка, хорошую характеристику напишу — когда в органы загребут, тебе зачтется.

Соратник возмущенно захрипел.

Николай Епифанович выезжал из своего притопленного в земле гаража и находился, как стало уже обычным для него, в полете приятных мыслей. Еще бы, один его шаг равен долгому и унылому бегу толпы к великой цели, к ВОРу. Его деяния пора в новое Писание заносить. Будет там и прах земной, в который он жизнь вдохнул — Витька-болван. «Поверь — и получишь власть». Как бы не так, разбежался. Власть не получают в подарочек за хорошее поведение. Ладно, поиграй еще, Витенька, а потом и мы поиграем. Евстахьевич, сокол ясный, хотел и после кончины безвременной порхать в Великом Объединенном Разуме. Собирался в вечно живые попасть с черного хода, кромешник. Только хозяев не заставишь лелеять свою мертвечину, хоть запузырь ты в вычислительную среду всего себя, вплоть до анализа кала. Вот не стало центрального узла, страхомордие-то не очень помогло, и конец шутовству. Рассыпался незабвенный образ, и даже идеи Белькова — теперь наши идеи. Нет, хозяевам можно только делами понравиться, служением бескорыстным. И ничего тут непотребного нет. Пусть поют, заливаются хоры, прославляя венец творения. А в натуре, кто первый осознал необходимость, тот и съел. Тот и будет матери-истории ценен. Пускай эту необходимость наваляли киберсистемы или черти какие, твоя вахта — осознавать и главное — вкалывать. Во всей Вселенной ни у кого нет таких шебутных ручонок, как у нашего брата наивысшего примата.

Может быть, каждый новый день добавляет живучести его собственной оболочке «конструктор Смеляков», доливает в его ассоциаторы, оттачивает его анализаторы. А Витька — хороший боец, этого не отнять. Не хотелось бы с ним расставаться, но придется поскрипеть сердцем. Какой же первенец без заклания? Раз уж скромный профессор пишет ему судьбу, то должна быть там и последняя строчка «пал смертью храбрых на благо». В скобках: чужое. Тупицам — тупицыно.

И тут мысли приземлились, потому что Николай Епифанович ткнул бампером неизвестную роллершу в заднее колесо, как раз при выезде на проезжую часть. Он сразу себе сказал, что ей надо было очень постараться, чтоб угодить под него — по крайней мере отключить радар. Она вывалилась из седла и стукнулась об капот. Ничего леденящего кровь. Когда Николай Епифанович вышел из машины, она уже поднималась. Ученый вежливо предложил руку, она не отказалась. Николай Епифанович с первого взгляда определил: баба без поводка. Не старуха, но и девицей не назовешь при всем желании. К тридцатнику клонится, а ручки-то нерабочие, мяконькие и голос не пропитый-прокуренный, как у секснаездниц со стажем. Видать, торчала дома, курсировала с дивана на диван, а потом соскочила с осей и пошла вразнос. Профессор договорился с ней быстро и полюбовно. Пока она болталась в кресле-качалке у него на лужайке и дула стакан за стаканом его кофе — хорошо, что Маша откололась пораньше, — он вызвал механика, и тот за профессорский счет поменял колесо, подкрутил, что надо. Бабенка, видимо, оценила достоинства ученого и была не против более тесного взаимопонимания. Не зря же она то и дело пыталась притиснуться, прильнуть как-нибудь к нему. И не однажды просилась дом посмотреть. Но никак. На службе совещание через полчаса, и соседка, старая выдра, может облезлую свою голову высунуть. Тоща Маша ему точно пасть порвет. В общем, выпроводил, хоть и жаль немного, индусы учат — отказывать женщине большой грех. Когда звуки ее мотора разбежались в воздухе, ему показалось, что она его как-то задурила, задурманила, и все не просто. Ему захотелось, чтобы она и такие прочие исчезли из пространства-времени.

На пересечении улицы Платона и проспекта Паломников робнаблюдатель свистнул Мелании, приказывая остановиться за превышение скорости. Но она ехала аккуратно, и такая придирка ей не понравилась — уж не оболочка ли ССС приклеилась. В конце проспекта к ней на хвост сели три гаишника на роллерах «Горбунок плюс» с твердым желанием поймать и наказать. Это могло закончиться очень грустно, учитывая ее сомнительное настоящее и недавнее прошлое. Оторваться от них теоретически нельзя, «Горбунок плюс» помощнее ее роллера; разве что одолеть лукавством. Но лукавство на ум не приходило, только взрывоопасные трюки. Раскрутить топливный клапан, остановить роллер и, положив на бак работающую зажигалку, постараться отбежать метров на двадцать. Она уже потянулась гаечным автоключом, но тут заметила кое-что новое на экране борткомпьютера, где висела трасса ее движения по городу. Мигающей линией ей предлагалось продолжить путь через подворотню седьмого дома по улице Благости, а это уже на носу. Размышлять было бы глупым делом, и она, взвизгнув тормозами, вписалась в подворотню. Впрочем, зверская тройка «горбунков» с подвываниями ринулась по пятам. Линия мигала прямо через двор и упиралась в подъезд дома напротив. Тут уже с вариантами стало скудно, все одно пропадать. Прибавив мощности, она проломила дверь в подъезд. Дальше были скачки по лестнице до второго этажа, а там, рванув на себя переднее колесо, в нимбе из оконной крошки, она вылетела на улицу. Роллер свалился задним колесом на крышу какого-то неудачливого автомобиля, выпрямился и спрыгнул на мостовую. Минуту спустя скрылись за горизонтом и заметавшиеся машины, и бабки, бросающиеся кошелками, и образовавшие где-то на лестнице кучу-малу гаишники с «горбунками».

— Еле улепетнула, — похвасталась Мелания коллегам при встрече. — Но «жучка» я тому чудаку запустила. Говорит, что профессор, и все его блага заслуженные, без злоупотреблений.

— Я тоже в каком-то смысле профессор, — объявил, чтоб не ударить в грязь лицом, Бацилла, — могу поднос на голове нести, могу носом пить, могу укусить себя за пятку.

— Испортить атмосферу он может в любой момент. А вот я — горящую бумагу есть, стаканы грызть — всегда пожалуйста, — не захотел отстать от товарища Бука.

— Вы про свои таланты лучше помалкивайте, а то сглазите ненароком. А вот кто из вас радиодело понимает? Кому не слабо пеленг взять? — подначила Мелания.

— Я, — поднял руку Бука, — я могу радиоприемник разжевать и выплюнуть.

— Ну я, — сказал Бацилла, потеплев взглядом. — Три года на флоте отрубил радиометристом. Пеленгаторы, локаторы — как раз моя вахта. Я ведь со службы кое-какие аппараты привез. Когда тащил, то почему-то верил, в будущем обязательно пригодится.

— Светла вера твоя, — двусмысленно похвалила Мелания.

— А я «каракатицу» принесу, героиню блатного труда, — расщедрился Бука.

— И ты стал исправляться, — удивилась Мелания, — если будешь очень стараться, то лет через пять попадешь в пионервожатые. А сейчас всей ватагой к Центру Отечественной Киберологии. Устроим пикничок на ближайшей лужайке — места там зеленеющие. Только чур, хабарики на травку не бросать. Кстати, захватите с собой «столовые» приборы. Вы меня поняли, мальчики?

Понимающие «мальчики» хмыкнули.

В свое время от Бациллы не мог укрыться ни один вражеский или дружеский радиопередатчик. Навыки засели в нем прочно и сохранились навек. Он погрузился в наушники и давал смещение «жучка», Мелания запускала данные в борткомпьютер роллера.

Около трех пополудни она посоветовала гордым от трудовых усилий бандитам затихариться в кустах.

На крыше здания ста метрами выше стояли двое и разглядывали окрестности. Мелания одолжила у Бациллы бинокль, который он заначил во время службы на флоте — тоже почувствовал, что пригодится. Удалось довольно крупным планом разглядеть «блюдце» того самого профессора. Рядом кантовался мужик с небезызвестной физиономией — это ж Витя, который выручил ее при побеге от «Белькова»-Сфинкса! Даже с такого расстояния были заметны и хороший костюм, и небрежные уверенные движения, модный полуежик-полуиглы на голове, элегантные усы. Мелания отметила про себя, что он теперь впечатляет. А когда он протянул руку, чтобы объять даль, открылся и черный браслет на запястье.

«Значит, дорвался-таки до браслета, оттого и распушился, — поняла Мелания, — немудрено». А в пять часов эти двое подкатили на сверкающем ящике «Нью-савраски» к автотранспортным воротам Центра. Незаметный Бацилла уже был на стреме со стороны улицы с заданием: проверить руки «клиентов». Глазастый вор вернулся с четким докладом: «Досмотрел лично и руки усатого-игольчатого, лежащие на руле, и грабли старого козла, протягивающие ксиву менту. Ничего, кроме рыжих котлов, пардон, золотых часов».

— Выходит, браслет они замусорили где-то в институте. Соображаете? Мощная вещь, раз боятся тащить ее домой, — разобралась Мелания.

— Ты уверена, что мне с браслета что-то будет причитаться? — ехидно уточнил Бацилла.

— Тюрьма тебе причитается. А раз не в зоне на нарах, так и будь доволен.

— А я и так доволен, — понурился Бацилла, — обломали сивку.

— Но если серьезно, Он сделает вам состояние.

Бука отправился стащить что-нибудь из еды, а Бацилла и Мелания принялись рассматривать получившуюся в результате радионаблюдений карту. Причем Бацилла намеревался в отсутствие Буки галантно поухаживать за Меланией. Однако вместо этого она перегрузила его умственные способности, и мелкий гангстер был уже не рад совместному времяпрепровождению.

Мелания вела ноготком по карге, мерцающей на экранчике компьютера. Здесь «жучок» колупался дольше всего. Это, может быть, туалет, но, скорее, кабинет. Дальше горизонталь — наверняка коридор. Вот «жучок» подпрыгнул, на один этаж, не больше. Там снует на внушительной территории как бы бестолково. Если это не танцплощадка, тогда лаборатория, в которой исполняется «танец руководителя». Теперь есть точки, где «жучок» топчется минут по пять-шесть — столько занимает один перекур с неспешным пусканием дыма. Если спустить из такой точки вертикаль, считай, что нарисовалась вентиляционная шахта. А где «жучок» плывет до самого низа, допустим, до вестибюля, получается уже шахта лифта. Нехитрая арифметика дает нам этажность. Кабинет «жучка» на седьмом, лаборатория раскинулась на восьмом. Из вестибюля же «жучок» ползет под небольшим углом и начинает вдруг выписывать что-то вроде восьмерок. Наш «жучок» зря ничего не сделает — это он в гараже, выезжает из ряда. Как раз сюда опускается вентиляционная шахта.

— Логично? — осведомилась Мелания у Бациллы.

— Вроде складно, — ответствовал взопревший от мозговых усилий бандит. У Мелании же словно внутренности скатались в ком, потому что когда все состыковалось, то вышло — брать институт штурмом надо сегодня. Она подсветила на экранчике вентиляционную шахту. — Орел здесь пролетит? Честно скажем слово «нет». Значит, мы здесь пройдем. Начало операции в два ночи, самое бандитское время.

Как раз подоспел к середине военного совета нажравшийся Бука и начал с ходу орать:

— Тебя что, комар бешеный укусил? Свободу не любишь?

А Бацилла зашипел:

— Вокруг электрический забор стоит, даром, что ли? Не для тебя, Василиса Премудрая? Знаешь, сколько жиганов на таких заборах повязали? Да подуй на него — уже возмущение поля, звон по всем менту рам. Вот выйдет браслет наружу, мы его везде раскопаем, твой профессор не щекотнется.

— Шире шаг, товарищи, прыгать будем, — не унималась Мелания. — Хватит с нас принципов. Возьмем три бочки. Две друг на дружку поставим, а третью чуть поодаль. Положим на них доску. На роллере по доске разъедемся и ать — через забор.

— Что ты нам, ворам законным, стихи рассказываешь! «Друг на дружку положим» — это из другого романа.

— А сроем оттуда завтра утром, когда ворота откроют, просквозим как-нибудь, — развивала соображения Мелания.

— Ночь с такой лялей. Но «срок» улыбается. Говоря по науке, дисбаланс, — прикинул Бацилла.

— Ладно, тащите сюда три бочки и доску, тогда я вас извиню. Бука, «каракатицу» завтра верну. И доход от суперБИ пополам.

— Тороплюсь помочь, даже вспотел. А свое извинение намажь себе на попку, — нагрубил Бука и обратился к корешу. — Давай вихрить отсюда, она чудачка, кобра непонятная.

— А вдруг вывернется, мы тогда кредит обратно возьмем с процентами, — отозвался Бацилла и многозначительно подмигнул своему кенту. Он натянул на голову черный чулок. — Сейчас какую-нибудь стройку раскрутим, — от этих слов нос его пробил материю. Уркан чихнул, и маскировка расползлась.

— Понятно, чей чулок. Зря ты, Бацилла, экономишь на габаритах дам, — Бука показал пальцами размеры Мелании. — Ладно, уговорил. Обмотайся туалетной бумагой и потопали.

Через полчаса два «гоп-стопа» навели марафет, приволокли бочки с доской, положили как надо.

Бука торжественно вручил «каракатицу» и поторопил Меланию: «Ну, прощай, дорогой товарищ».

— Прощайте, злыдни мои незабвенные. Зря вы к сердцу моему прикипели, теперь отскабливать придется.

Мелания уже проложила взглядом светящуюся тропу, уже разогналась и попала на доску, уже оторвалась от тверди и поехала по воздуху. Остались позади уличные огни, раззявленные рты бывших коллег, линия между прошлой и новой жизнью — забор. А потом состоялось приземление. Мелании показалось, что позвоночник рассыпался и вот-вот она станет кучей мусора.

— Ну, все, ведьма, застопори метлу, — зазудел вдруг в токере нечеловеческий голос. Так мог бы разговаривать комар или клоп. «А это еще что?» — вскинулась Мелания. Подобный голос она слышала только раз, в магазине «Норд». Там он уговорил ее заиметь браслет, пообещав, что все в жизни переменится. Почему она решила, что к лучшему? — Это я, Кулибин, «К2». Ты можешь не представляться. Я тебя знаю, частенько стоял за правым плечом. А вот синтезировать приятный голос — дорогое удовольствие. Ты поступила верно. Только сегодня ночью — иначе не выбраться тебе из каменного века. Кстати, гараж налево по дорожке.

Мелания едва успела свернуть и подъехала к бетонной стене, слабо напоминающей ворота.

— Выступление мое подходит к концу. Скоро ты увидишь на экране борткомпьютера, как разобрать роллер на два полезных приспособления. За само транспортное средство не волнуйся, оно тебе больше не понадобится. Ну, ушел заниматься замком. Целую. Кулибин. Постмортум. Напиши когда-нибудь обо мне.

Одна из створок гаража поехала вбок. Потом начался бег ползком вдоль стен в поисках решетки вентиляционной шахты. Она нашлась так же просто, как белый гриб. И тогда на экране замаячила первая схема: «Горелка-огнемет». Надо было, не отклоняясь от инструкции, снять второй топливный бак и регулятор подачи топлива с нагнетателем, вместо свечи пристроить обычную зажигалку. Вот зашипел газ, и ухнула струя пламени на полметра. Мелания притушила, как конфорку на кухне, и стала резать решетку. Искры и окалина сыпались на неумелую газорезчицу, только шлем выручал. Но все ж образовалась дыра, в которую можно было втиснуться, после чего улечься на дно шахты и пялиться в заполняющую ее черноту. Мелания пошуровала фонариком и все-таки разобрала: пять шагов вверх — и будет что-то вроде ребра. С ребрами уже как-то веселее.

Пискнул борткомпьютер, она вернулась к сборке и разборке. С экрана предлагался рецепт изготовления лебедки. Сделать ее оказалось проще, чем какой-нибудь салат. Заднее колесо со спущенным воздухом превратилось в барабан. Мелания выудила из сумки веревку и Кота. Один веревочный конец закусил робик, другой был присобачен к барабану. Педаль мощности зафиксирована клейкой лентой, все готово, чтобы ехать не вдоль, а вверх.

«Поймет ли робик без суперБИ, ситуация-то нестандартная. А программировать его на формальном языке поздно». Она несколько раз подпрыгнула, пытаясь уцепиться за стенку — дескать, вперед, гордый зверь, покажи класс. Робик заурчал, уклоняясь от прыгания и скакания.

Он имеет право, в нем теплится разум и зарождается чувство личности, решила Мелания. Зачем ему переться куда-то, рискуя превратиться в хлам. Не хочет он быть полезным, и это верно.

Не лучше ли ей прямо сейчас брести куда положено с повинной головой? Раньше ли, позже ли, но никому не уйти от марша торжествующих оболочек. Посадят ее в вольер, будут кормить таблетками вместо каши. Дядя Витя, судя по гордому выражению лица, уже покушал, не только за бабушку, но и за кибернетизацию всей страны. Потом справили ему фартовый костюмчик, парикмахер над ним постарался. А ей платьице преподнесут модное, с оборочками. И браслетик оденут. И станут через него притекать разряды, от которых одна гармония. Зачем она высунулась из канализации, есть ли смысл в бросании щепоток пыли в лицо ветру? Единственное достижение этой вылазки — ей теперь жалко всех подряд: себя, дядю Витю, Феодосия. Все уконтрапупенные, хоть и пытаются надуванием щек сделать фигуру, полную тайного или явного величия. Кота больше всех жалко, он ей родной и тоже неприкаянный, и тоже бесчувственный.

Она провела рукой по его шерстке: «Если бы ты хоть молоко лакал или мышками закусывал, я бы для тебя наловила». И тут Кот зашумел. Затрещал усами, шелкнул хвостом и взялся за стену шахты, поскребывая когтями. А потом рывок — он на уступе, еще прыжок — и три метра высоты проглочены. Кот пошел ввысь с точностью геометрического инструмента, скрылся с глаз, только броски веревки показывали, что он в работе. Наконец, веревка успокоилась, и второй ее конец вернулся назад, щёлкнув по шлему. Мелания завязала себя в узел, повисела пару раз для проверки надежности. Ну, пора. Веревка принялась наматываться на барабан, Мелания — возноситься. Напряженки не больше, чем в лифте, главное, не проморгать свой этаж. Это убаюкивало. Мелания уже поддалась чувству покоя, но вдруг под лучами фонарика заиграл клубами какой-то нехороший туман, и первые же миазмы заскребли в горле, схватили бронхи. Как и в ту газовую атаку, на Ипре, стало неуютно. Мелания утешала себя. Мол, кибероболочка пустила газ, не вымарывающий нарушителя из Книги Жизни, а щадящий — только, чтоб человек приторчал. Но, когда она слегка прокашлялась, то почти вывернулась наизнанку, и уже с тоской ожидала момент чиха. Однако, что-то соскочило к ней на лицо и присосалось. Во встроенном под черепную коробку маленьком кинозале замелькали кадры из жизни осьминогов, пиявок и других прилипчивых тварей. С одной стороны страшно, а с другой приятно, потому что в носоглотку задуло нормальным уличным воздухом с легким бензиновым душком. Она опасливо потрогала пальцем своего противного избавителя. На лице сидел собственный котофей, вовремя соскользнувший с какой-то выси, и кормил ее кислородом. Кот вел себя ответственно, пока она осиливала последние двадцать метров и резала на ощупь люк вентиляционной шахты. Хоть и логово врага, но здорово было полежать в коридоре седьмого этажа. Оставалось удивляться, что вслед за газовыми фокусами на нее не налетела с визгом сирен толпа ментов, как будто сигнал тревоги был где-то придушен. Не выдрал ли очередной волосок из своей могучей бороды джинн по имени «К2»?

Кибероболочке Центра «заткнули глотку», но «надеть намордник» не смогли. Сперва на Меланию вызверилась киберсобака, хотя, может статься, это был и киберкрокодил. Кот, сделав сальто, зашел лязгающему чудищу в тыл. Кибера сгубила красота. Кот, запустив когти в линолеум, как следует приложился зубами к его декоративному хвосту. Пока местный цербер тянулся саблезубыми клыками, Мелания успела проковырять его стальной лоб струей из горелки. Пустив дым из ушей, кибер околел. Мелания откинула крышечку на затылке умерщвленного исчадия Центра и прочитала прощальные слова: «Блокировка линий связи активной зоны». Опять-таки «К2» ненавязчиво помог ей. А вот прикрылся дерматиновой дверью кабинет Николая Епифановича Смелякова. С «каракатицей» такая дверь только для разминки. Мелания ворвалась в кабинет ученого подобно валькирии. В одну минуту комфорт кабинета был взорван. Бумажки образовали буран. Коллекционные идолы, маски и божки закончили свое земное существование, обернувшись щебенкой. Только к засушенной голове молодого человека Мелания отнеслась с сочувствием и прикрыла ее платочком. Однако браслет не показывался. «Ноль-один» в чужую пользу. «Но если все сразу, то это было б похоже на поддавки».

Оставалось еще пространство для шмона. Злоумышленники — человек и робик — крадучись, взобрались по трапу на следующий этаж. Там они нашли дверь с нудной надписью «Вакуумная лаборатория, без вызова не входить». Дверь была не какой-то заурядной, а мощной, откатного типа — царица дверей. Такой горелка — что плевок клопа. И ничего похожего на цифровой замок. Ей своего надо унюхать, ей, болванке, мыслекоды подавай. Мелания немного помедитировала у входа, все более расстраиваясь, как вдруг Кот встрепенулся.

— Это я твоего зверя напряг, — опять объявился в токере «К2», — охранник движется. Он — монстр, поэтому не поздравляю. У двери не маячь. Больше петь тебе не буду, увидишь меня по делам.

Рядом аппендикс коридора — дорожка к мусоросборнику. Мелания засела там, в засаде, сжимая в руках свое единственное оружие. Вскоре кто-то стал прохаживаться по этажу этаким вольным стилем — шлепанье подметок все ближе. Потом подметки замерли, зато зашипел откатный механизм. Нет сомнений, открывалась для особого человека особая дверь.

Пока Мелания высовывалась с горелкой, он успел вытащить пистолет и обернуться, но лишь наполовину. Кот головой в прыжке выбил у него из рук оружие, а она напористо выдала киношный набор.

— Тихо, мразь. Руки назад. Никаких фокусов, иначе стреляю без предупреждения. Станешь копченой колбасой, пижон. — И тут же сорвала БИ с его запястья.

— Я в тебе не ошибся. Вовремя ущучил, что кому-то здесь не спится, — похвалился человек.

— Это тебе не помогло, — отрезала Мелания, разглядывая доставленный Котом пистолет. Калибр — десятый, это понятно. А остальное нет — ни курка тебе, ни спускового крючка. Наверное, тоже слушается мыслекодов. Она положила бесполезную вещь в карман и скомандовала. — Три шага вперед, ать-два.

Человек повиновался, нога в ногу к нему пристроилась Мелания, не отстал и верный товарищ Кот. Как только все трое оказались в лаборатории, дверь встала на прежнее место, но зато полился приятный синий цвет, отчего посетители стали похожи на недавно зарытые трупы. Но Мелания уже узнала захваченного в плен — по ежику и виднеющимся из-за щек усам. Дядя Витя, он самый.

— Что там у тебя в руке? — поинтересовался дядя Витя.

— Поменьше вопросов, а то очень быстро состаришься. Огнемет, понял.

— Самопальный, что ли? Работает хоть? А то пользоваться пистолетом научу.

— Не учи ученого. Работает, тебя просквозит и еще на той стене пятно останется. Если не собираешься в нирвану, то во-первых, не оборачивайся, а во-вторых, слушайся только меня, — выпалила Мелания.

— Старо. Скажи лучше что-нибудь действительно занимательное, — расслабленно произнес дядя Витя.

— Да пожалуйста. Ты можешь кокетничать, мол, просто «люблю бдеть». По мне же, вовсе ты не инициативный, а просто пес, вроде того, что жил в этом доме этажом ниже. И у тебя, наверное, есть крышечка на затылке, под которой сейчас написано: «Блокировка линии». А теперь шуруй к браслету, пока из тебя радуга-дуга не получилась.

— Экие мы проницательные, из глаз торчит сноп лучей имени Рентгена. Тебя-то какой-такой дед Мороз за подарками послал? Но вообще ты правильно сделала, что ко мне обратилась — я чуткий к запросам трудящихся и даже тунеядцев.

Дядя Витя подошел к двери типа «зрачок».

— Ты там рассказывай о своем творчестве, — предупредила Мелания.

— Я мог бы говорить долго и порой интересно, но вам нужен только суперБИ, — искусственно возмутился дядя Витя, поиграл кнопками на стене, и «зрачок» откликнулся. Все трое колонной проследовали в следующую комнату. Здесь царила прохлада, на одной стене даже изморозь поблескивала, моргали индикаторы, показывая пока что скрытую работу.

— За перегородочкой крутится по замороженным цепям ток, испытывается ионная камера на эмиссию. Обратите внимание на прозрачный шкаф в левом углу. Внутри нечто похожее на костюм ангела. Правильно — это летательный пиджак с плазменным движком, чуткими БИ-рецепторами и встроенным мультипроцессором. Для образования подлинной птички еще нужен суперБИ. Рекомендую костюмчик.

— Ты, наймит, экскурсию, что ли ведешь? А ну, не зли меня, я долго, ждать не умею! — спохватилась Мелания.

— Давайте немного расслабимся. Ша-би-ду-би-да, — пропел дядя Витя на восточный манер, — представьте себя обезьяной, сидящей на верхушке высокой пальмы. Это помогает. Кстати, наш брюнет суперБИ вон за тем красным люком. Сейчас в угоду даме Салтычихе раскодирую замок и Сезам откроется, кому бальзам, а мне нарзан. Возьмем браслет, и тоща я буду петь, а ты танцевать. В жизни всегда есть место празднику. Итак, замочек декодируется, Сезамчик открывается… — люк откатился только наполовину, когда дядя Витя прыгнул головой вперед и сразу потерялся из виду в темном тоннеле. Мелания ничего не успела понять, успела только поступить. Лоб ее взорвался, как ей показалось, и выбросил красную змеящуюся тварь. Глаза этой твари были глазами Мелании, потому что она вдруг увидела бегущие ноги и вцепилась в них. Потом пламя ударило ей прямо в переносицу и вылетело из затылка. Наверное, секунд через десять она стала различать снова стены, потолок, смогла заглянуть с фонариком в туннель. Дядя Витя уже отдыхал на полу, держась за ноги. Рядом, раскинув лапки, лежал, будто спящий, Кот. Но робики не спят.

— Ползи сюда, нечестный человек, и моего братчика захвати.

Дядя Витя уронил себя обратно в комнату и протянул обмякшее тельце Кота. У того на белоснежном лбу было неприятное, похожее на какое-то насекомое, черное пятно.

— Пал смертью храбрых, не спорю. Устроил себе короткое замыкание, да и мне заодно. Полметра до второго люка не хватило. Теперь полный порядок.

— Единственного друга убил. А ну, не держи его своими лапками, жаба. Аккуратно положи, — Мелания с трудом продышала комок в горле, — а теперь давай оправдывайся.

— Задумка была на уровне. Мы с тобой в самой что ни на есть вакуумной камере, она же камера хранения. Сюда я пришел, опасаясь, и совершенно справедливо, твоего огненного меча, о моя госпожа. Именно здесь Николай Епифанович держит суперБИ вместе с «пиджаком ангела». Ведь применение у них совместное, которое бы тебе понравилось, судя по твоим наклонностям. Как можно было уже догадаться и менее проницательному уму, эта комнатка с секретом. При попытке вынести суперБИ или другое имущество срабатывают датчики в тоннеле. Каморка задраивается, как космический корабль. Датчики, кстати, и приняли твоего кота в сапогах за то самое имущество. Датчики, не сообразив, что он на самом деле наш общий друг, законопатили внешний люк. Теперь будем ждать утра, сказки сказывать. Ну и ты поведай в остроумной манере, почему с самого начала не сработала сигнализация?

— Твои предложения здесь никому не интересны. Это все? — уточнила Мелания.

— А вот и не все. Если похитители применят боеприпасы для прорыва на волю, включится местная автоматика, которую никакому «К2» не задурить — она слишком тупая. И весь воздух отсюда вылетит, тю-тю. Достаточно огонька, искорки — здесь налаживается полный вакуум и негодяи справедливо превращаются в пыль и газ. Правда, схожая судьба ожидает и тела случайных прохожих вроде меня. Теперь становится ясным смысл сравнения нашей комнатки с космическим кораблем? Единственное отличие, что космос не снаружи, а внутри. Я, естественно, не желал каких-то там мрачностей, мне ведь веселья подавай. Сам собирался выпрыгнуть, как сурок из норки, а тебя запереть здесь. Конечно, помурыжить немного, чтобы перековала ты свой меч на, пардон, орало. А потом бы отпустил, адью-адью. Ты бы уходить не хотела, все благодарила. Стал бы я в органы жаловаться? Фу, меня от них зудит. Вот видишь, что ты потеряла. Шурупишь?

— Ты хочешь сказать, что выбраться из этой каморки нельзя?

— Хочу, и больше того, сказал. Нашу лавочку можно отворить только снаружи, из лаборатории — чего тут удивительного? А туда, сама понимаешь, кто заявится поутру, когда мы проснемся. Унылые, скучные люди, не понимающие шуток.

— И вакуум настоящий получится? — спросила от нечего делать Мелания.

— Тут уж без всяких приписок, полный кайф обеспечен.

— Понимал бы хоть, что ты сволочь эталонная. В парижскую палату мер и весов тебя, под колпак. Вместе в космосе окажемся, на заслуженном отдыхе, это я тебе обещаю, — разругалась Мелания.

— Согласен, разделяю мнение, готов подписаться под каждым словом. Но ведь неинтересно играть, если все вокруг подмахивают.

«Куда ты, „К2“, советчик непрошеный, затырился? Как объяснишь, что из-за этого законного придурка пропадать приходится? Только какое теперь тебе дело. Ну, осечка вышла, скажешь, потерял одну фишку. Ладно, в следующий раз умнее будем».

Торчать под шлемом было уже неинтересно. Она скинула набалдашник и еще пнула его пару раз.

— А меня не надо, — сказал дядя Витя и наконец узнал свою врагиню. — Девка-богатырка, она самая, — голос его совсем помягчал. — Девка-богатырка-а-а.

— Ты это прекращай. Слышать тебя не могу, — строго предупредила Мелания и навела на его нос горелку. — Чуешь, жареным пахнет. Сейчас как спалю рубильник! Все из-за тебя, кувалда.

Несколько минут было заполнено звенящей холодной тишиной. Дядя Витя выдавил из ссадины на ладони чуть-чуть голубоватой жидкости, потом перехватил напряженный взгляд Мелании и старательно ощерился.

— Не бойся меня, деточка.

— Ладно уж, пошебурши. Значит, в тебя залили искусственной, подлинно научной, или как там ее, крови. Вставили пару шлангов с двух сторон, один нагнетает, другой откачивает.

— Ну, правда. Что тебе с того? — бесцветно отозвался дядя Витя.

— Вот потому ты и стал у меня под ногами путаться, козел дрессированный. В тебя ж оболочки вселились, хоть ты и уверен в собственной значительности. А ведь достаточно включить горелку, и подвиг кретина будет завершен. Приклеют твое фото в альбом, внизу напишут: «Наша Лайка. Спасибо, животное».

— О чем ты, тетка? Не бреши. Смеляков считает меня хорошим пилотом.

— Ему, конечно, любопытно. Был идиот, а стал пилот. Товарищ чувствует себя папой Карло. Но тем, кто людей переделывает, еще интереснее жизнь положить, конечно, не свою.

— Не тем местом думаешь, тетя. Новые возможности он мне дал? Дал. Натаскивал, понимаешь, тренировал. Значит, уважает мой человеческий фактор. Одним словом, большой ученый.

— Клоп большой, достаточно всмотреться слегка в мордоворот того профессора. И фактор твой человеческий, дядя, он ценит чисто гастрономически.

— Вот ты, стрекоза трескучая. Да мне деваться было некуда, ослабел почти что до смерти, а тут он со своими предложениями.

— Сам виноват, что перья обломал и пошел на дно без пузырей. Не знаю я частностей и не хочу знать. Но когда сидишь в канализации по уши, крыльями махать не стоит, не та среда. Надо было тихонько лапками — плю-плюх, и куда-нибудь в сторонку, подальше от течения.

— Про меня ты можешь наплести больше, чем я сам, сказительница канализационная. Только мне этот «плю-плюх» не годится. Я чувствую себя удовлетворительно, когда на кое-что способен. Ныне могу добежать до потолка и вернуться назад без травм. Могу опустить голову в ведро с водой и не вынимать в течение семи минут. Не поморщившись, вырву себе зуб пальцами. Стоять на одной руке — нет проблем. Плюнуть ядом точно в глаз врага — запросто. Количество звуков, произнесенных за час каким-нибудь трепачом — назову тютелька в тютельку.

— Ну, мастер-плевака, не забудь добавить — если браслет имеется. А его, между прочим, воры у меня смыли. Вообще, с таким совершенством лучше тебе в цирке работать — полный зал обеспечен. А помнишь, Вить, в аэропорту я сказала, что ты красивый? Хоть ты и загаженный был с ног до головы. Я ведь теперь поняла смысл этой фразы. Красивый внутри. Была ведь своя, незаемная сила.

— Еще ткни его, — вдруг обозначился в токере «К2», — скажи ему: «айкон».

— Ну-ка, Виктор, спой про «айкон».

Дядя Витя ничего не понял, даже дурашливо свесил нижнюю челюсть. Но потом его лицо смялось, как бумага. Вид неожиданно стал жалким.

— Интересный вопрос, и ответ должен быть интересным. Что-то крутится перед глазами, а назвать не могу. Посадила ты меня. — Мелании с испуга показалось, что лицо дяди Вити стало меркнуть, таять, уходить в камень. — Один раз уже собирался вспомнить, когда летел в «Гнездо-2», но схлопотал по своей голове каблуком. Айкон — это не я, но продолжение моих рук, ног, сердца, дыхания.

Дядя Витя слабо мерцал в глубине оплавленной глыбы. Свернутый, спеленутый, стиснутый со всех сторон. Она стала долбить этот монолит, долбила сто лет, а может, сто лет слиплись в одно непрекрасное мгновение. Трещина-клин-трещина-клин. И она — этот клин и вода, пропитывающая клин, и даже сама трещина. Боль шла ломанной дорогой по ней. Наконец показалось выжатое, перекошенное лицо дяди Вити.

Дядя Витя вытащил из кармана складной, но внушительный нож, пружина выкинула лезвие.

— Ты на кого руку? — Мелания отодвинулась и сжала свой «огнемет».

Дядя Витя, не обращая на нее внимания, провел лезвием между большим и указательным пальцем. Вместе с голубыми пузырями вышла пластиковая ампула. Он разок подбросил ее и перекинул Мелании.

— «Лебединая песня» называется. Начинка: хитрый такой излучатель, попискивает, чтоб «гора» знала, где твое тело. А еще тут записаны все разряды, что через тебя проскочили за последние сутки.

— Витя, доходчивее, — попросила Мелания. — Ты на танке катался что ли, или самолетом управлял?

— При чем тут танк? И никакой я не Витя. Меня зовут Виктор К123. Воинское звание — капитан. Айкон — интегративная система управления оболочками боевой колесницы. Сведения о моем подразделении и районе базирования разглашению не подлежат. Да у меня и пусто в башке на этот счет. Что же еще? Плутон рассыпался, и осталось яичко, непростое. Он сбросил на землю контейнер. Обстоятельства вынуждают снизить порог секретности, что допустимо в каких-то случаях. Надеюсь, в нашем. Содержимое контейнера, предположительно, суперБИ. Плевать я хотел на Землю, с высоты триста километров, но… Есть приказ — изъять суперБИ. Хоть раздери кого-то напополам, но вынь да положь начальству суперБИ.

Бывший дядя Витя лег на пол спиной, на лбу проступили капли пота.

— Куда я попал? Отвлекся немного, чуток ослабел — и сразу обломали руки-ноги, зубы с когтями выдрали. Что за народ? Кровь и ту спустили в сортир, — просипел он. — Теперь сплошные протезы. Что теперь исправить в биографии? Только одно большое исправление можно еще сделать.

Он добрался до шкафа и выдернул «костюм ангела»..

— Одевывай, красотка, невзирая на моды, и браслет тоже.

— Ты чего, Витя, балуешься? Что ж я, вокруг лампочки летать буду, как мошка?

— Я ведь говорил, слушать надо было. Дунь огнем, и в одно прекрасное мгновение все газы, все, что плохо лежит, вышибет отсюда через трубу. Вон тот люк откроется. Это называется гравитолчок. Надо только со шкафа стартовать, чтобы точно в дыру угодить. И с криком «вуаля» окажешься за стеной дома на высоте тридцать метров. В ангельском виде это ничуть не страшно, приятно даже.

— Ну, Витя, брось куролесить. Почему не смыться вдвоем? Ты прижмешь меня, как-нибудь извиню, или я ухвачусь за твои тапки. Так и отвалим.

— Вдвоем застрянем. А если даже и продеремся, аэродинамика не та, тяги не хватит — и полквартала не пролететь. А жужжать надо долго. По спутниковому навигатору выйдешь на одно место в лесу под Пустомержей, — он назвал координаты. — Там как раз капсула летучая тебя поджидает. Заберешься внутрь, не забудешь задраить люк, нажмешь красную кнопку и вывалишься прямо в заданную точку орбиты. Не бойся, что некоторое время будет очень тихо в ушах и очень пусто вокруг, боевой катер Космики тебя подберет. Сдашь командованию, как полагается, браслет и «Лебединую песню». Скажешь, так да так, капитан Виктор К123 пал на поле дряни. И далее по существу, всю правду в лицо. Свиснутая у нас фальшивая кровь марки «Голубой кисель» опробована в сочетании с двусторонним суперБИ и понравилась. Отличился отдел малых летательных аппаратов Центра Киберологических Исследований. Производство плазмы искусственной крови освоено. Ожидаемое начало масштабных испытаний — весной будущего года. Разрушение производственной базы института нецелесообразно — технология известна минимум десятку организаций схожего профиля. Изъятие суперБИ может серьезно отодвинуть сроки испытаний. Переход к массированному использованию указанных средств будет означать дальнейшую мутацию земного населения в контролируемую кибероболочками среду. Оболочки уже наработали коды управления — поковыряйтесь-ка в моей «Лебединой». Таким переменам серьезных психологических и социальных барьеров наблюдателем, то есть мной, не отмечено. Вы, милая дама, пока не классифицированы. У вас, скорее всего, случай «аскетического синдрома», тяга к бесплотности как попытка выйти из-под контроля. Далее речь моя становится более бессвязной. Догадка: оболочки типа «плутон» — противная классикам форма небелковой жизни. Активное и беспрепятственное видообразование происходит в кибернетических системах Земли. Проникновение в киберсистемы, расположенные в космосе, очевидно, через спутниковые каналы. Все, протокольная часть окончена. Устал я, — вид у Виктора К123 был, как у пловца, за которым долго гонялась акула — оно извинительно, ведь только что себя вспомнил… — Ну, и добавишь от своего имени, что сочтешь нужным. Родни у меня нет и не предвидится, ввиду полного отсутствия наследства. Все мои кореша — законные покойники, надеюсь, не зомби. Забывать некому, вспоминать нечего. Вся моя жизнь с ее достижениями поместится на одной страничке убористого текста. Те, кому положено, за меня отомстят. Ты же ни в какие шебутные дела не встревай, во всякие там женские смертоносные эскадрильи. Без тебя обойдется.

— Ну почему я, а не ты? — недоумевала Мелания. — В чем причина такого благородства? Не могу понять.

— Никакого благородства, просто я черной молнией укушенный. И я не могу понять, как у офицера Космики может плескаться в жилах шампунь? Только к такому бойцу прилепляется двусторонний БИ, и он уже не офицер, а туша на крюках. И никуда не рыпнешься, любой бес сможет тобой играть. Конечно, от боевых сбросов отстранят, от всего — и правильно сделают. Останется только на подоконнике сидеть. Нет уж, искусственная кровь годится лишь для всякой шпаны бесхребетной. Обстоятельства, кажется, умнее нас. В романах, когда героя некуда девать, в него попадает зловредный микроб в дозе, как ее, леталис минима, или на худой конец пушечное ядро. Есть же сейчас возможность красивого окончания, и надо ее использовать.

Он выбил дверцу шкафа, достал полетные принадлежности.

— Твоего комбинезончика маловато будет. Там вихри враждебные. Одевай-ка еще и мой. Не ради прикида, а ради тепла в организме.

Капитан военно-космических сил Виктор К123 остался только в майке и трусах. Он ежился и переминался с ноги на ногу.

— Задира ты, Виктор К123, — плаксиво сказала Мелания. — На какой стороне баррикады ни находился бы.

— Наверное, ты права, как всегда. Это во мне непреходящее.

— Хочешь быть только героем, не меньше. Чтоб кулаком по столу, и все вокруг запрыгало.

— Культурным героем, — поправил бывший дядя Витя, — который крадет власть у бесов. Даже твоему «К2» понравилось бы, когда б я замазался и не пускал пузырей. Дрейфит он — мол, если потопчут бойцы Космики местных кощеев, то это дорого будет землянам стоить. Засучат ножками, как распеленутые младенцы. А для чего вас выращивают, малыши? Этого никто объяснить не может. Здесь ничего не объясняют. А только мило лопочут, чтоб не разозлить Кормильца, чтобы тот сладкую свою титьку не забрал. Я, наверное, не те слова говорю. Да уже поздно подбирать фразы. Вот собираюсь еще одно слово употребить для ясности. Тебя зовут, скорее всего, Мегера.

— Мелания, — поправила его Мелания.

— Мелания, подари мне свой токер.

Она знала, что теперь оборвутся все ниточки, тянущиеся к «К2», ангелу-хранителю, который вел ее в дом покоя. И будут теперь другие ангелы и дом другой — звенящий дом драки. Но она подчинилась. Мелания задержалась еще на час. Столько длился ее любовный роман с Виктором К123, потому что блестящего капитана с Космики нельзя было не полюбить. Потом за три минуты он оснастил ее всем, что нужно для продолжения полета, задал параметры наведения процессору, активизировал двигатель. Она еще поцеловала его в замерзающий лоб. Сверкнул плазменный пучок, комната рванулась, и она влетела в зарю. От него не осталось даже мужественного окоченевшего тела, лишь молекулы размазанные по стене. Но в последний момент он знал, что и злыдни-плутоны, и добряк «К2» распрощались с браслетом. И все на свете сложится немного иначе, чем планировалось. Он успел сказать: «Вот он я, Господи», и серебряное небо раскрылось перед ним.