Глава 14

— Кто знает, как долго продлится наше совместное существование. Люблю тебя. Думаю, нам нужно находиться вместе большую часть времени, которое нам отведено.

Голос Гевина затих, уступив место звяканью чашек и блюдец. Мы сидим в кафе на главной улице и делим на двоих содержимое чайника. Мы оба закончили рабочий день. У меня кружится голова.

Я наклонилась над столом, схватила его руку обеими руками, потянула к губам и поцеловала ладонь. Его кожа пахла терпентиновым маслом, на ней оставались крохотные следы белой краски. Я поцеловала его ладонь еще раз и провела кончиком языка по линии жизни. Он улыбнулся, и я опустила наши руки на поверхность стола.

— Я тоже люблю тебя. — В ответ на мои слова он улыбнулся шире. — Но откуда обреченность и пессимизм? Твой голос звучит так, будто ты ожидаешь, что все кончится в любую минуту.

Он вздохнул и отнял свою руку.

— Знаешь, все может случиться.

— Ты слышал, о чем мы говорили только что? О любви с большой буквы. Это значит, ты привязан к людям. Что бы ни случилось, мы будем преодолевать это вместе.

— Я предпочел бы гулять с тобой в безлунную ночь.

— Безлунную?

— Да. Никакой луны. Никаких звезд. Просто темнота, мы с тобой и вересковая пустошь.

— Не отвлеклись ли мы от темы?

— Нет, это как раз то, о чем я говорю. Мы должны заниматься тем, чем хотим заниматься. Жить полнокровно. Проводить время так, как хотим.

Я схватила другую его руку, когда он потянулся к чайнику.

— Милый, мне хочется, чтобы мы прожили полнокровно остаток нашей жизни.

Он провел большим пальцем по моей ладони, глубокая борозда от этого действа прокладывала возбуждению дорожку до самой моей потаенной ложбинки.

— Значит ли это, что ты пойдешь со мной по вересковой пустоши в следующее новолуние?

— Да.

Он смотрел прямо мне в глаза и смеялся:

— Не следует ли нам уйти и вернуться в комнату?

— Да, пожалуй.

На улице он схватил меня за руку и повел по аллее между кафе и следующим магазином. Он прижал меня к стенке, и мы поцеловались. Я прижалась губами к его губам и телом к его телу. Я чувствовала его напрягшееся естество. Просунула руку в его брюки и охватила его пальцами. Затем он завозился с моей юбкой, устраняя ее со своего пути. Внезапно я почувствовала его в себе, и весь мир замер.

— Здесь нельзя, может увидеть кто-нибудь, — прошептала я ему на ухо.

— Если повезет, то это будешь ты, — прошептал он в ответ.


До следующего новолуния оставалось две недели. Мы проводили эти недели в работе, прогулках, любовных утехах и беседах. Это были лучшие недели в моей жизни. Иногда по вечерам мы заходили к Мелу и Шейле, угощались на их кухне. Другими вечерами ходили в паб, вместе с супружеской четой или без нее. Но день, по обыкновению, кончался в нашей комнате, где мы, переплетясь нагими телами, катались и извивались в постели до тех пор, пока едва могла представить себе, чья часть тела кому принадлежит.

Однажды ночью, лежа в постели на моей спине, вспотевший и охваченный истомой, которая наступила после совокупления, Гевин потянулся и вставил между моих губ прикуренную сигарету. Я подняла вверх обе свои руки. Одной из них взяла сигарету, другой схватилась за запястье Гевина. Непроизвольно я стащила пальцами ленту от пота, обнажив скрывавшийся под ней шрам. В комнате воцарилось молчаливое ожидание. Гевин и я смотрели друг на друга. Не моргнув и не отводя взгляда, я поднесла его запястье к губам и поцеловала. Его лицо ничего не выражало. Я лизнула шрам, провела языком по его окружности, пока она не кончилась. Шрам окружал его запястье полностью. Я снова поцеловала его и бросила на Гевина взгляд.

Наконец он заговорил:

— Это след от веревки. Запястья были связаны за спиной. Они сняли наручники и связали меня в наказание веревкой. Поверхность веревки была грубой, а руки они связали крепко. Они мочились на меня в том месте, где были связаны руки, чтобы веревка жгла сильнее.

У меня было такое чувство, будто кто-то попал камнем в мою грудь. Я была раздавлена. В голове никаких мыслей. Не думала о том, через что он прошел и как ему помочь. Я снова поцеловала его запястье.

— Люблю тебя. — Вот все, что я могла подумать и сказать.


Утром мы сели в автобус до Камелфорда, выехали из города и поехали по Бодминской пустоши. Взяли с собой спальные мешки и еду, но от палатки отказались.

Это была наша первая, по-настоящему совместная прогулка. До нее, в Девоне, когда я гуляла, он оставался в пабе. С ним было приятно совершать прогулку. Мы почти всегда шли в ногу, и он не болтал. Это меня устраивало. Мы шли рука об руку, и легкий дождик окроплял наши лица. Так бродили час или два, за это время как раз добирались до вересковой пустоши.

Сначала шли по проселочной дороге, ведущей к паре отдаленных коттеджей. Затем через ворота выходили в открытое поле, где паслись овцы. Трава была коротко объедена, а склоны холмов усеяны серыми камнями и булыжниками. Небо было бледной тенью такого же серого цвета. Тропа вилась бурой, резко обозначенной, протоптанной змейкой. Здесь мы пошли быстрее. Ноги ступали по ней легче, чем по дороге в рытвинах. На полпути через первое поле располагался влажный болотистый участок, уложенный камнями для перехода. Грязь была не слишком жидкой, поскольку стояла в основном сухая погода. Мы прыгали с одного на другой камень, смеясь и покрикивая друг на друга.

Вокруг находилось немного людей, и по мере того как наступал полдень, их число увеличивалось. За полями открывалась вересковая местность, и булыжники становились более крупными. В некоторых местах попадались стоячие камни. Мы обходили их, поскольку вокруг собирались группы людей с фотокамерами. У Рафтора мы остановились перекусить, присев на камни, которые громоздились в стороне от тропы. Выбрали место подальше от тропы, чтобы нас не видели.

Я села на камень, нагревшийся от солнечного света. Стала жевать хлеб и огляделась. Голубое небо, вересковые поля, тянувшиеся повсюду отары пасущихся белых овец. Мелькали розовые, красные или голубые тенниски людей, бродящих по тропам небольшими группами. В воздухе разносились разные звуки: голоса, окликавшие друг друга, смех, блеяние овец. Эти звуки окружали нас и в то же время существовали отдельно. Сидя на камнях, где нас не видели, мы составляли маленький приватный мирок.

Гевин сидел на большом камне, свесив ноги. Он был одет в черную тенниску, черные джинсы и ботинки фирмы «Де Мартенс». Волосы коротко подстрижены, на шее и руках приличный загар. Запястья прикрывали ленты от пота, татуировка на тыльной стороне руки зажила. Черная магическая фигура выглядела внушительно и устрашающе. Глядя на него, я чувствовала знакомое томление, идущее из-под низа живота. Интересно, насколько хорошо мы были укрыты от дороги. Он почувствовал мой взгляд, повернулся и улыбнулся.

— Гевин, можно спросить тебя кое о чем?

— Обо всем, что угодно.

Я не могла спрашивать его обо всем, что угодно. Существовали обширные зоны, которые выходили за пределы моей компетенции. Я слышала свой голос, словно чужой, удивляясь, зачем рискую в столь благоприятный момент.

— В ту ночь, во время вечеринки, почему ты напал на меня в хлеву?

Гевин собирался откусить от яблока, но остановился и бросил на него взгляд. Затем потер им о бедро. Он посмотрел на меня, и я смогла увидеть страх, равно как и беспокойство, в его глазах.

— Кэт, я не могу объяснить это…

— Ты сожалеешь? Я знаю.

Он уперся взглядом в яблоко.

— Иногда, — сказал он, моргая, — в темноте случается, что я не представляю, где нахожусь. Тогда я был в таком состоянии. Действительно, был. Мой мозг не может отделить воспоминания от реальности. Это случается в темном замкнутом пространстве.

Палатка. Пикап. Он не ложился спать в них, предпочитая ночлег на открытом воздухе.

— Эмоции, которые я переживал в прошлом, остались со мной, и они не потеряли силу. Иногда это страх, парализующий страх. Это то, что я переживал, когда нас впервые захватили в плен. Но позднее я почувствовал гнев, в ту ночь в хлеву я был во гневе.

— Против них?

— Да, против них. Против себя. Против всей обстановки. Просто гнев. Я снова оказался там, в том месте. Когда ты вошла, то стала частью этой ситуации, за тем исключением, что какая-то часть меня узнала тебя и знала, что я хочу тебя. Вот почему… — Он остановился и покачал головой. — Это не оправдание. Прости, я не так выразился, но я действительно сожалею.

Я поднялась и села на камень рядом с ним. Взяла его руку, которая не держала яблоко.

— Понимаю.

Мы поцеловались долгим нежным поцелуем, который увлажнил мои губы.

— Эгги говорит, что у тебя посттравматическое расстройство. Она считает, что ты нуждаешься в лечении.

— Да, знаю. Возможно, она права. Обычно она права.

— И?..

— Она приводила врача, психиатра, на ту квартиру однажды. Я возненавидел его. Он показался таким самодовольным и ухоженным. Слишком велика была пропасть между его легкой жизнью и тем, где был я. Я не нашел с ним взаимопонимания.

— Может, ты не готов к этому?

— Может.

Он впился зубами в свое яблоко. Я видела, как он прожевывал и откусывал от яблока снова, покончив с ним в секунды.

— Когда почувствуешь себя готовым, поищи кого-нибудь для себя, с кем тебе удобно.

Он кивнул едва заметно, и я вдруг почувствовала себя весьма неловко в роли советчицы. Не хотела быть терпеливой и озабоченной подругой. Самопровозглашенным источником мудрости. Понятно, насколько его раздражала Эгги. Но ведь была еще Шейла.

— Шейла хочет очистить твою ауру, — сказала я, отстраняясь от собственной роли.

— В самом деле? — сухо произнес он. Он размахнулся и швырнул огрызок яблока далеко в поле. Падение огрызка напугало овцу, и мы вместе рассмеялись.

— Лично я предпочитаю твой метод лечения.

Он взглянул прямо на меня, и я улыбнулась.

— Что это за метод?

Гевин привлек меня, тесно прижал к груди и поднес губы к моему уху.

— Делать меня беззаботным, — сказал он, дыша на мою кожу теплой влагой.


Браун-Уилли, примерно в пяти милях от Камелфорда, является высочайшей точкой Бодминской пустоши и всего Корнуолла. Мы взобрались на гору после ланча и стояли на ее вершине, осматривая вересковые поля, которые расстилались вокруг под голубым небом. В течение двадцати минут мы стояли, держась за руки и не произнося ни слова.

Затем мы спустились в таверну «Ямайка», знаменитый паб контрабандистов. Мы остановились в нем и жадно поглощали пищу, проголодавшись после пребывания на свежем воздухе и продолжительной ходьбы. Закончив трапезу, мы заглянули в бар попить пиво. Я смотрела, как Гевин покупает напитки, и думала, как много изменилось с тех майских дней, когда я, разгоряченная ходьбой, вошла в паб и обнаружила его там в мрачном состоянии. С тех пор он проделал долгий путь. Теперь он был чистым и выбритым. Хотя он по-прежнему много выпивал, но больше не производил впечатления человека, в жилах которого течет только виски. Он шутил с хозяином паба, и они оба смеялись. Он больше не выглядел человеком, страдавшим от душевного расстройства, но был здоровым и крепким. Возможно, Эгги была права: он, видимо, на самом деле нуждался в помощи специалиста для того, чтобы совладать со своей памятью. Но мне казалось, что права и я. Разум, как и тело, инстинктивно распознает, что ему нужно, и, если ему не мешать, он сам вылечит.

Вечером в безлунной темноте он, должно быть, боялся столкнуться со своими фобиями и попросил меня пойти вместе с ним. Когда он присел с банкой пива рядом со мной, я прислонилась к нему и куснула его за ухо. Его кожа пахла одновременно свежим воздухом и сигаретами.


По ту сторону дороги А30, где вересковые поля простираются на юг, расположено озерцо Дозмэри. Легенда утверждает, что это то самое озеро, где король Артур вытащил из камня волшебный меч Эскалибур. Когда мы шагали по дорожке, которая вьется вдоль озера, садилось солнце и отражалось в воде золотистыми полосками. Нам попалось несколько других путников, возвращавшихся к своим машинам. Однако, когда потемнело, мы сошли с дорожки и отправились в поле, где уже не было никого.

Место, где мы сделали привал, представляло собой склон скалистого холма. Этот холм закрывал нам вид и заглушал шум от движения транспорта на главной дороге, расположенной всего лишь в паре миль. Мы могли видеть озеро. Когда солнце скрылось за горизонтом и его свечение на небе стало блекнуть, озеро поменяло свой цвет с золотого на розово-серебристый, затем на иссиня-черный. Когда, наконец, нас накрыла своим пологом тьма, озеро совсем скрылось из вида, но я чувствовала его присутствие.

Темнота меня поразила. Луна исчезает подобным образом каждые двадцать восемь дней, и мне казалось, что отсутствие ее света меня не тревожит. Мои глаза действительно привыкли к темноте, но даже при этом, в условиях открытого и незнакомого ландшафта, я не представляла себе реально, чем могли быть темные формы вокруг меня. Мы с Гевином сидели рядом на скале, соприкасаясь бедрами, и я радовалась его присутствию. Ночные шорохи насторожили бы меня, если бы я была одна. Мы держались за руки, и каждый раз, когда что-нибудь визжало или шелестело, он сжимал мою руку, и я чувствовала, что он улыбается в темноте.

Точно не могу припомнить, о чем мы говорили той ночью. Знаю только, что речь не шла о том, почему мы там оказались. Или о недавнем прошлом. Думаю, мы говорили о детстве, школе, прочитанных книгах, любимой музыке. Знай себе болтали без всяких ухищрений.

Наконец, мне стало холодно, и я влезла в свой спальный мешок. Тепло клонило меня ко сну, и я удобно устроилась возле Гевина, головой к его ногам. В темноте я не могла его разглядеть, видела только неясную фигуру на том месте, где он сидел. Издалека услышала блеяние овцы и легкий всплеск на берегу озера. Слышала дыхание Гевина, равномерное и медленное, а также мимолетное уханье совы где-то наверху. Затем я уснула.

Загрузка...