Падший ангел

ГЛАВА 2

Опустившись на пятки, Тори потрясенно глядела на него снизу вверх.

— Ты что? — пискнула она. А затем раздражен но стала его отчитывать: — Джекоб Бэннер, ты что, разум потерял? Явился сюда и предъявляешь какие-то нелепые требования! Что на тебя нашло?

Он стоял с каменным лицом, глядя на нее в упор, не проявляя никаких признаков раскаяния.

— Делай, как я сказал, Тори, — приказал он.

— Нет. И не подумаю! Теперь это мой дом, Джекоб, и у меня нет никакого желания его покидать. Мне казалось, я тебе все объяснила прошлым летом. Я считала, что ты понял мои чувства.

— Многое изменилось, — серьезно сказал он. — За это время кое-что случилось.

Она почти его не слушала, мысли ее были заняты тем, как его убедить.

— Ты не должен здесь находиться, Джекоб. Это против правил.

— Когда я уйду отсюда, ты пойдешь со мной.

— Это тоже против правил, — она яростно сверкала на него глазами.

— Будь прокляты все правила, — чертыхнулся он, вызвав гул возмущенных возгласов за своей спиной. Тори покраснела от смущения.

— Джекоб! Здесь не место для таких слов! — резко осадила она его.

Джейк нахмурился еще больше и критически оглядел ее.

— Не соблаговолишь ли подняться с колен? — рявкнул он. — Ты только посмотри на себя! Твои руки стерты чуть не до мяса из-за этого отскребывания. И готов биться об заклад, что коленки у тебя еще хуже! Ты за этим пришла сюда, Тори? Чтобы не разгибаясь мыть полы, стены и ступеньки, как поденщица? Раз тебе это нужно, чтобы быть счастливой, мы с радостью предоставим тебе такую возможность дома.

Если бы на них не смотрело столько глаз и не слушало столько ушей, Тори накричала бы на него. Вместо этого, глядя ему в лицо со всем достоинством, какое только можно было проявить в подобных обстоятельствах, она проговорила:

— Я здесь для того, чтобы научиться благочестию и смирению, и это, Джекоб, часть моего обучения. Если тебе не нравится видеть меня на коленях, лучше тебе немедленно удалиться.

Терпение его кончилось; склонившись, он схватил ее и рывком поставил на ноги, мрачно пробормотав сквозь зубы:

— Запакуй, что тебе надо взять с собой, Тори, или брось здесь. В любом случае, мы уезжаем… вместе! Ты нужна дома!

Вырвавшись из его рук, она уставилась на него уже неприкрыто свирепым взглядом и прошипела:

— Ты мне не хозяин, Джекоб!

— Это еще посмотрим, — вежливым тоном воз разил он. — А теперь быстро решай, пойдешь ли послушно сама или мне вынести тебя отсюда на плече?

— Ты не посмеешь.

— Неужели? — Мгновенным, как укус змеи, движением он схватил ее и, перекинув головой вперед через свое широкое плечо, быстро двинулся вниз по лестнице. — Ты нужна своей матери. Она зовет тебя.

— Я тебе не верю, — проговорила она, задыхаясь от тряски. На каждом шагу плечо его вдавливалось ей в ребра. Голова кружилась, и она за крыла глаза. — Мама меня понимает. Не то что ты. Она приняла мой выбор. Почему, спустя столько времени, она меня позвала обратно?

Проталкиваясь через море черных ряс, он ответил:

— Она больна, Тори. Очень больна. Тори потрясение смолкла.

— Джекоб, — наконец произнесла она испуганным голоском. — Пожалуйста, поставь меня на землю.

Он сразу же поставил ее, повернул лицом к себе и сумрачно посмотрел ей в лицо. Большие зеленые глаза вглядывались в него, безмолвно вопрошая о том, что она не решалась произнести вслух.

Его руки продолжали лежать на ее плечах, уже не удерживая, а предлагая поддержку, когда он тихо проговорил:

— Возможно, она умирает, Тори. Поверь, мне не хотелось так сообщать это тебе. Лучше бы, конечно, каким-то другим, не таким грубым способом…

— О святые небеса! — Теперь она сама приникла к нему. — Что случилось?

— Был пожар. Кармен обгорела, и доктор очень обеспокоен состоянием ее легких. Она надышалась горячего дыма.

Тори крепко зажмурилась, как бы отгораживаясь от его слов. Слезы сочились из-под сомкнутых век и струились по лицу. Жалобные всхлипывания вылетали из ее горла. Притянув к себе, Джейк обнял ее, дрожащую, обоим теперь было все равно, что на них смотрит целая толпа сестер, впрочем, многие из них открыто разделяли ее горе.

— Поплачь, ангельское личико, — ласково утешал он, невольно вспомнив, как любил называть ее раньше. — Выплачься.

Одна за другой, тихо и незаметно сестры удалились прочь, пока не осталась свидетельницей их печали только мать-настоятельница. Наконец, когда Тори немного успокоилась, Джейк с трудом произнес:

— Это еще не все, Тори.

Она кивнула, лицо ее еще пряталось у него на груди.

— Говори, — попросила она и напряглась, прижавшись к нему.

— Отец умер. Погиб в огне.

— О Боже, Джекоб! — разрыдалась она. — Как мне жаль, как же мне жаль!

— Мне тоже, дорогая, — тихо признался он. — Больше, чем я мог предположить.

— Ты любил его, — еле выговорила она. — Как бы вы ни воевали друг с другом, я знала, что ты его любишь, так же крепко, как и я. И он любил тебя, хочешь верь, хочешь нет.

— Да, думаю, любил по-своему, — грустно заключил Джейк.

Прошло еще несколько минут, прежде чем они заметили, что в стороне тихо стоит в ожидании мать-настоятельница. Притянув заплаканную девушку в свои объятия, она стала утешать ее и сочувствовать. Затем со смиренным вздохом спросила:

— Полагаю, вы сейчас уедете, сестра Эсперанса?

Тори кивнула.

— Да, — матушка. Я очень сожалею, но мне надо поехать домой.

Ласково улыбнувшись юной послушнице, женщина сказала:

— Возвращайся к нам, сестричка. Наша любовь пребудет с тобой, пока ты не вернешься в эту обитель.

Тори была потрясена, узнав, что пожар произошел больше недели назад и что сестры-монахини скрыли от нее это известие. Но еще больше потряс ее вид любимой матери, которую она увидела в первый раз за два года. Со слезами на глазах смотрела она на бледное, измученное страданиями лицо, обрамленное прядями седых волос. Неужели это ее мать, прежде всегда такая цветущая, энергичная и жизнерадостная? Когда поседели ее красивые черные волосы? Только ли боль покрыла морщинами ее лицо, или это уже годы наложили свою печать на любимые черты?

— Ох, мама! — вздохнула она. При звуке дочернего голоса Кармен зашевелилась и пробормотала: «Тори», — но не проснулась. Едва не рыдая, Тори подвинула стул поближе к постели.

— Я посижу с ней, — прошептала она Розе, которая стояла рядом и смотрела на них.

Роза кивнула и тихонько вышла из комнаты. Джейк задержался, незаметно стоял он в дверях и с тоской глядел на мать и дочь. И боль отразилась в его глазах. Спустя какое-то время он мягко проговорил:

— Я рад, что ты дома, Тори. Если кто-то может дать ей волю к жизни, это, конечно, ты.

Два долгих дня Тори не отходила от постели матери, покидая комнату, только чтобы поесть. Да и то Роза чаще приносила ей что-нибудь перекусить на подносе прямо туда, но девушка едва прикасалась к еде. Спала она в кресле около постели Кармен, не обращая внимания на затекающую шею и ломоту в спине. Джейк то и дело навещал Кармен и почти всегда, заглянув в комнату, заставал Тори на коленях в молитве. Он долго терпел, но в конце концов решил вмешаться.

Утром третьего дня, войдя в комнату больной и глядя в мутные от усталости глаза Виктории, он объявил:

— Начиная с этого момента ты будешь есть в столовой, Тори. Я велел Розе больше сюда подносов не носить.

Подойдя к креслу, в котором, обмякнув, сидела Тори, он взял ее за руку и, подняв на ноги, повел к двери.

Спотыкаясь от слабости, Тори все-таки пыталась высвободить руку из его крепкой хватки. Но она настолько устала, что от ее жалких усилий не было толка.

— Джекоб, я не могу ее оставить! — тихо вскрикивала она, не желая будить мать, которая перед этим провела беспокойную ночь.

— С ней все будет хорошо, — уверял ее Джейк, — Роза последит за ней, пока ты поешь и немного отдохнешь… в своей комнате и на своей кровати, — добавил он. Усадив ее перед тарелкой с солидной порцией горячей яичницы с беконом, он скомандовал: — Ешь. — Увидев, что она продолжает тупо сидеть, слишком усталая, чтобы понять, чего от нее хотят, он вложил вилку в ее дрожащие пальцы и повторил:

— Ешь, Тори. Если будешь себя вести так и дальше, у тебя не хватит сил, чтобы ухаживать за матерью. Смотри, какая ты худющая, кожа да кости, и эти синяки под глазами, на кого ты похожа? Счастье еще, что ты не напугала Кармен до смерти при встрече. Ты начинаешь походить на грифа над ложем болезни.

Тори скорчила рожицу, услышав такой отзыв о себе.

— Да, умеешь ты польстить, братец! Если ты всем расточаешь такие цветистые комплименты, не удивительно, что до сих пор не женат.

Он криво ухмыльнулся:

— В моей профессии мне почти не приходится иметь дело с настоящими леди. Обычно, если они меня и замечают, то с опаской подбирают юбки, воротят и вздергивают свои деликатные носики и скорее упадут в обморок от страха, чем от восхищения. Такие, как я, не привлекают благовоспитанных леди. И все-таки, признаюсь, в свое время не одна головка с интересом поворачивалась в мою сторону.

Презрительно шмыгнув носом, она фыркнула:

— Раскрашенные леди, не сомневаюсь. Из тех, которые хотят, чтобы им платили за время и любовь.

Джейк расплылся в усмешке.

— Ревнуешь, лапочка? — поддразнил он ее. — Если ты отделаешься от этого бесформенного черного мешка, ты, пожалуй, легко привлечешь мужской взгляд, даже не прибегая к их ухищрениям. Видит Бог, достаточно тебе похлопать своими длиннющими ресницами, и любой мужчина со всех ног бросится угождать тебе. Понять не могу, зачем тебе захотелось похоронить себя в каком-то унылом монастыре, когда ты могла бы завести себе мужа и детей.

Тори со вздохом отложила вилку.

— Джекоб, об этом было столько переговорено. Я довольна выбранной мной жизнью. Когда ты решил отправиться на розыски убийц Кэролайн и отомстить за нее, я тебя не осуждала за это. Пожалуйста, не суди и ты меня теперь.

— Насколько я помню… — Джейк помолчал, вспоминая эти мрачные дни своей жизни. — Ты внесла свою лепту в уговоры, убеждая меня никуда не ездить. Плакала, спорила и закатила целую истерику.

— Ну и чего я добилась? — с вызовом сказала она. — Ты уехал, отмахнувшись от наших уговоров. После твоего отъезда отец месяц бесился и бранился, а мама ходила в слезах и все время молилась о тебе. Все были несчастливы. Мне постоянно казалось: вот-вот что-то случится; мы все время боялись за тебя, ждали, что нам в любой момент сообщат о твоей смерти. И это притом, что Кэролайн и ее семья только-только были похоронены. Не знаю, как мы все это вынесли.

Джейк с угрюмым видом снова вложил вилку ей в руку и кивком потребовал, чтобы она принималась за еду.

— Иначе я не мог, Тори. Знаю, тебе трудно было это понять в таком-то возрасте. Сколько тебе тогда было? Одиннадцать?

— Нет, я понимала, почему ты уехал, — воз разила она. — Будь я мужчиной, я бы поехала с то бой. Ты же знаешь, я любила Каро, но тебя я любила больше и так за тебя боялась… Тебе было всего лишь девятнадцать, а ты собрался преследовать нескольких убийц, которые гораздо лучше тебя обращались с пистолетом.

— Я справился, — ответил Джейк, и глаза его потемнели до цвета старого золота, когда он вспомнил свой первый поход за отмщением. Его сестра Кэролайн была на два года старше. Ее застрелила на улице пьяная шайка бешеных бандитов. В тот момент он держала на руках ребенка. Когда она упала, ребенок ударился головой о бордюрный камень. Оба погибли. Обезумев от ярости, ее муж Чарли вытащил свой пистолет. Но, прежде чем он успел нажать на курок, в него выстрелил один из бандитов. В один день трое невинных людей бессмысленно расстались с жизнью. Целая молодая семья в считанные минуты исчезла с лица земли.

В пьяном угаре ограбив несколько магазинов и насмерть перепугав жителей, бандиты покинули город. Шериф все это время прятался у себя в конторе, да и после с погоней особенно не торопился.

У Джейка не было ни страха, ни сомнений. Он прискакал домой, прижимая к груди крошечное тельце ребенка. Слезы текли по его лицу, и он не стыдился их; на поводу он вел за собой коня, к спине которого были привязаны тела сестры и зятя. Тем же вечером, захватив в собой спальный мешок и провизию, он оседлал коня и взял пистолет. Парень остался глух и к отчаянным мольбам мачехи и маленькой сводной сестры, и к резким увещеваниям и угрозам отца: с ожесточенным сердцем он отправился на поиски убийц.

Так началась его жизнь профессионального стрелка семь долгих одиноких лет тому назад. С тех пор он отточил свои способности до совершенства. Мужчина, сидевший сейчас напротив Тори, мало чем напоминал того смешливого беззаботного мальчишку, с которым она росла. Ушла застенчивость юности, ее сменил жесткий цинизм, придавший холодный блеск его золотистым глазам и жесткие очертания скулам. Брат, которого она знала всю жизнь, теперь стал для нее незнакомцем.

Погруженная в мысли об этом страшном времени. Тори глядела на Джейка, размышляя, какую часть своей души он навсегда потерял за эти годы. Сколько человек он убил? Джекоб никогда не говорил, удалось ли ему выследить и уничтожить убийц Кэролайн, а Тори и ее мать так никогда и не решились спросить. С тех пор Джекоб только дважды наведывался на ранчо, причем последний раз Тори уже была в монастыре. Она видела его в тот день несколько минут, и большую часть этого времени он потратил на то, чтобы уговорить ее уйти из монастыря, а она пыталась заставить его понять, почему ей невозможно это сделать. Она надеялась, что он не возобновит сейчас, когда она вернулась домой ухаживать за матерью, свои уговоры, но понимала, что он вряд ли упустит такую возможность.

— Джекоб, — нерешительно заговорила она, хотя и знала, что лучше бы этот разговор не начинать, — раз я остаюсь с мамой, мне понадобится еще одежда. У меня с собой только одна ряса. Мы так спешили, когда уезжали, и я была так растеряна, что не подумала взять остальные вещи. Как ты считаешь, можно будет послать кого-нибудь из работников в монастырь, чтобы забрать кое-какие мои вещи?

Суровые золотистые глаза яростно сверкнули.

— У тебя в твоей комнате есть одежда, Тори, — резко проговорил он. — Мама сохранила большинство твоих старых вещей. И шкаф, и комод стоят там же, где стояли.

Усталый вздох, казалось, сотряс все ее тело, но она взяла себя в руки, готовясь к предстоящему спору.

— Я не могу носить свои старые платья, Джекоб. Мне нужны мои остальные рясы. Пошли за ними, пожалуйста.

— Нет. — Всего одно слово, короткое, резкое, и вот война между ними объявлена.

— Тогда я сама попрошу одного из мужчин, — решительно глядя на него, заявила Тори, хотя голос ее оставался спокойным и мягким.

Джейк покачал головой.

— Нет, не попросишь. Любой, кто нарушит мои приказы, недолго проработает на «Ленивом Би», и я не думаю, что кто-нибудь рискнет своей работой, только чтобы угодить тебе.

– На самом деле ты хочешь сказать, Джекоб, что они не рискнут навлечь на себя гнев такого грозного стрелка? — В ее голосе слышался явный сарказм. — Тогда ты достоин презрения, Джекоб Бэннер! Но твоя тактика со мной не сработает. Я сама заберу свои вещи из монастыря.

— И оставишь свою мать без присмотра? — Он поднял брови.

При этих словах она заколебалась, затем возразила:

— Ты же сам говорил, здесь есть Роза. И это ненадолго. Съезжу туда и обратно за несколько часов.

— Забудь об этом, Тори. В ближайшее время ты туда не вернешься.

Его самоуверенный тон только больше взбесил ее:

— Ты не сможешь меня остановить, Джекоб.

— Не смогу, ангельское личико? — поддел он ее. Несколько долгих минут они упрямо сверлили друг друга взглядом под тиканье старых дедовских часов.

— Сколько тебе лет, Тори? — наконец поинтересовался он дружеским тоном, казалось, переводя разговор на другую тему. — У тебя ведь скоро день рождения, не так ли?

Тори хмуро глядела на него с другого края стола, соображая, к чему он клонит.

— Да, в конце августа мне будет восемнадцать. Кивнув, он продолжал:

— То есть до этого, милая, еще три месяца. — Он замолчал, но в золотистых его глазах засветилась насмешка. — До тех пор, согласно завещанию отца, я твой законный опекун. У меня в руках полный контроль над тобой и всеми твоими поступками. Не говоря уж о твоем состоянии, включая кругленькую сумму, которую отец отложил для тебя до твоего замужества или до того дня, когда тебе исполнится двадцать один год, смотря по тому, что произойдет раньше.

— И ты собираешься пробыть здесь так долго, Джекоб? — ядовито-медовым голосом осведомилась она. — Помнится, единственный раз ты приехал на такое время, что стоило повесить шляпу на гвоздь, — это когда с отцом случился удар, и ты был нужен маме, чтобы следить за ранчо. А потом, достаточно было отцу поправиться настолько, что бы взяться за дела самому, ты сразу же отбыл в неизвестном направлении — к своим пистолетам и славе великого и страшного стрелка.

Джейк злобно уставился на нее.

— Когда на тебя найдет, ты все такая же ведь мочка с острым, как бритва, язычком. — Он криво усмехнулся, отчего у нее все внутри дрогнуло. — Но не беспокойся. Я пробуду здесь долго, достаточно для того, чтобы избавить тебя от этой привычки. Великий и страшный стрелок, такой как я, сумеет справиться с дерзкой девчонкой, вроде тебя, одной левой. Кроме того, многое изменилось. Отца больше нет. На этот раз ему не станет лучше и он не возьмется, как раньше, за дела.

— Да, многое изменилось, Джекоб. Вот только в чем — в том, что ты стал нужен маме и ранчо, или в том, что больше нет отца, который погонял тебя и командовал, как надо все делать? Ты теперь останешься здесь насовсем?

Лениво пожав плечами, он постарался скрыть, как больно задели его ее слова. В них было много правды.

— Может быть. Посмотрим, как пойдут дела. Может, теперь я испробую некоторые свои идеи, на которые отец не соглашался. Как ни велико это ранчо, нам двоим было на нем тесно.

— Потому что каждый хотел настоять на своем и ни один не хотел уступать.

— Не совсем так, Тори, — напомнил он. — Ты же знаешь, как между нами было. Всю жизнь я старался, как проклятый, соответствовать тому, чего от меня ждал отец, но всегда не дотягивал до его стандартов. Как бы я ни старался, ему всегда требовалось, чтобы было еще лучше. Господи! — простонал он с отвращением. — Я мог по воде пешком пройти, но он бы ворчал, что я и телегу не прихватил с собой.

Тори болезненно дернулась.

— Пожалуйста, Джекоб, не поминай всуе имя Господне в моем присутствии. Хватит того, что ты вытащил меня домой.

Он поднял бровь с привычной дерзостью.

— Только не говори мне, Тори, что ты не рада оказаться здесь, не рада снова увидеть Кармен, пусть и в таком плохом состоянии.

Она, соглашаясь, кивнула.

— Я ужасно скучала по маме эти два последних года. Страшно, конечно, видеть, как ей больно, но я счастлива снова быть с ней рядом. И так странно, что папы уже нет на свете. — Она вздохнула, на глазах у нее заблестели слезы. — Мне не хватает его.

— Мне тоже, лапонька, — вздохнул он. — Мне тоже.

— Ты только из-за папы раньше не приезжал домой? — спросила она. — Если бы ты бросил эту жизнь в насилии, он принял бы тебя с распростертыми объятиями в любое время.

— Невозможно просто взять и перестать быть стрелком, Тори. — Он покачал головой, удивляясь ее наивности. — Нельзя просто вернуться домой, повесить пистолеты на стенку и начать прежнюю жизнь. Люди тебе не позволят, как бы ты этого ни хотел. При такой жизни заводишь много врагов, и те, кого ты не убил, будут преследовать тебя до конца дней твоих. Твоя слава липнет к тебе, как грязная тень, она следует за тобой по пятам, и, что бы ты ни делал, ты не можешь ее стряхнуть с себя. Всегда находится кто-то, желающий доказать, что он быстрее выхватит пистолет, точнее прицелится. Всегда есть кто-то, кому надо с тобой разобраться или чего-то от тебя добиться. Я не ищу опасности, милая, она сама меня находит. Поэтому я и не рвался возвращаться. Не хотел подвергать опасности вас.

— А теперь?

— Теперь у меня нет выбора. Я должен остаться, — он пронзил ее острым взглядом золотистых глаз. — И у тебя тоже, Тори. У нас у обоих есть долг по отношению к тем, кто в нас нуждается, кого мы любим. Я честно предупреждаю тебя, раз и навсегда. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы не дать тебе вернуться в монастырь. Тебе надлежит быть здесь, и я собираюсь проследить, чтобы ты здесь осталась. Я не дам тебе уехать.

— Ты не можешь заставить меня остаться, Джекоб, — сказала она, вызывающе выставив подбородок. — Как только маме станет лучше, ты меня не удержишь.

Его улыбка была самой надменной дьявольской усмешкой, какую она когда-либо видела.

— Смогу, даже если мне придется привязать тебя к себе и следить за тобой днем и ночью. Тори, ты приехала домой насовсем, нравится это тебе или нет. Так что лучше привыкай к этой мысли. После смерти отца я управляю этим ранчо и всем на нем, включая тебя. Здесь мое слово — закон, и никто не осмелится тебе помочь. Я твой опекун, твой сторож, твой…

Тори от злости изменилась в лице: щеки ее пылали, зеленые глаза метали молнии.

— Ты отвратительный, мерзкий тиран, — вскричала она, не дав ему договорить. — Ты столько обвинял отца в том, что он стремится управлять жизнями людей, но ты намного хуже. Ты презирал в нем эту черту, Джекоб, а сам становишься точно таким же, даже еще хуже!

Если бы он не привык за последние годы скрывать свои чувства, он бы побледнел от этих слов.

Тори ударила его по самому больному месту, и он знал, что она сделала это нарочно. Сравнить его с отцом было самым язвительным упреком, какой она могла высказать, особенно над свежей могилой Роя. Джейк с отцом большую часть его двадцати семи лет провели в яростной борьбе друг с другом, но теперь он, к собственному удивлению, тяжко горевал о нем и сам еще не разобрался в обуревавших его после смерти отца противоречивых чувствах.

— Незаслуженный упрек, Тори, и недостойно с твоей стороны так говорить. Если такому поведению, злобному и низкому, учат тебя в монастыре, тебе там не место.

— Это ты, Джекоб, ведешь себя гадко и низко! — На Тори как-то мгновенно навалилась усталость, даже говорить не хотелось. Последние несколько дней ее добили. Ее мать лежала смертельно больная в соседней комнате, и Тори до боли тревожилась за нее. Она сама была настолько слаба, что еще не смогла по-настоящему прочувствовать смерть Роя. Этот человек всю свою жизнь был ей отцом, с тех самых пор, как ее мать вышла за него замуж, а было Тори тогда всего несколько месяцев отроду. Сердце ее болело за Джекоба, и она ощущала ту боль, которую, она знала, и он испытывал. Она чувствовала, что сестры в монастыре предали ее, когда скрыли от нее такие важные известия. За последние шестьдесят часов она почти не спала, все у нее спуталось: и в голове, и в сердце. С чего начался этот дикий спор с Джекобом? Это уже чересчур!

Приступ громких рыданий застал врасплох обоих. За ним последовал второй, третий, и, как ни старалась Тори взять себя в руки, ей это не удалось. Плач вырывался из груди отчаянными обжигающими всхлипами, а горячие слезы солеными потоками стекали по лицу. Она беспомощно смотрела на Джейка, ошеломленная тем, что не может справиться с раздирающими ее чувствами.

А потом он оказался на коленях у ее стула, и ее руки протянулись к нему в поисках утешения, которое она всегда у него находила. Взяв ее в охапку, он быстро понес ее через холл в спальню. Сев на край постели, он прижал ее, как ребенка, к себе и стал укачивать, разделяя с ней общее горе.

— Ох, Джекоб, как больно! Так больно! — рыдала она, уткнув лицо ему в шею, стараясь впитать и перелить в себя его силу.

— Знаю, ангел, знаю, — хрипло бормотал он, судорожно сжимая льнущее к нему тело. Слезы комом стояли у него в горле.

Когда ее плач почти стих и перешел во всхлипывания, он мягко опустил ее на подушки. Дрожащими руками отер ей с лица слезы, нежно глядя в покрасневшие опухшие глаза.

— Поспи немного, Тори, — сказал он, ласковы ми поцелуями закрывая ее веки.

Устало, глубоко вздохнув, она сонно попросила:

— Не будь таким вредным и злым со мной, Джекоб. Мне больно, когда ты сердишься на меня. Я люблю тебя.

Если бы глаза ее были открыты, она бы увидела, какую боль причинили ему эти простые слова. Она увидела бы, что он дернулся, как от удара.

— Я тоже люблю тебя, ангельское личико, — произнес он. — Мне не хочется доставлять тебе боль, но боюсь, что придется. Не думаю, что этого удастся избежать.

Не в силах удержаться, он наклонился и поцеловал последние слезы, мерцающие на ее пушистых ресницах. Она уже крепко спала.

— Ох, Тори, — вздохнул он, глядя на нее. — Что мне с тобой делать? Что должен я делать со своими чувствами к тебе? Ты говоришь, что любишь меня, да только имеешь в виду сестринскую любовь к бра ту. Но ведь на самом деле, ты же знаешь, я тебе не брат по крови. Что почувствуешь ты, когда поймешь, что я теперь испытываю к тебе не братскую любовь, а любовь мужчины к женщине, и уже давно?

Устало проведя рукой по лицу, он тихо прошептал:

— Надеюсь, ты не станешь презирать меня, мой ангелочек. Мне так чертовски необходима твоя любовь, что, кажется, умру, если ты когда-нибудь воз ненавидишь меня. Невинная моя монашечка, погибель ты моя. Наверное, это последняя возможность нам обоим спастись от беды, любовь моя, и дурак я буду, если не воспользуюсь этим.

Он осторожно протянул руку и нежно, чтоб не разбудить ее, снял с головы накрахмаленную белую вуаль. При виде коротко стриженных волос он, хотя другого и не ожидал, испытал потрясение, у него даже дух перехватило от расстройства. Длинные блестящие косы сменила гладкая шапочка темных волос, почти такая же, как у него. Сердце его сжалось, когда он погладил неровные пряди. Лучше бы они отрезали ему руки, по крайней мере хуже, чем сейчас, ему бы не было. На его взгляд, ее обезобразили нарочно, уничтожили нечто прекрасное.

— Что они с тобой сделали, будь они прокляты! — еле слышно чертыхнулся он.

Его первоначальным намерением было устроить ее поудобнее, чтобы она лучше отдохнула. Однако вид этих грубо обрубленных волос разозлил его. Вдобавок снять с нее тяжелые ботинки на пуговках оказалось не так-то просто, и он рассвирепел еще больше. Слишком разъяренный, чтобы возиться с ними, он вытащил свой нож и разрезал их прямо у нее на ногах. Затем пришла очередь шерстяных чулок, слишком теплых и неудобных, чтобы носить их поздней весной в Нью-Мексико.

Отступив от постели, Джейк постоял в раздумье. Какое-то мгновение он боролся со своей совестью, с удивлением обнаружив, что она у него еще сохранилась.

— А, пропади все пропадом! — пробормотал он наконец. — Если уж повесят, то неважно, за ягненка или за волка.

ГЛАВА 3

За Кармен присматривали по очереди Роза и Анна, вторая служанка, а Тори проспала полсуток и продолжала спать дальше. Джейк приказал, чтобы ее не тревожили: пусть проснется сама, когда ее тело подскажет, что отдохнуло. Она просыпалась медленно, с трудом. Ум и тело не хотели снова очутиться перед испытаниями, но подсознание подсказывало, что этого не избежать. Наконец веки ее лениво дрогнули, и, несколько раз зевнув, она обнаружила себя в собственной постели, в своей старой комнате. Еще несколько мгновений, и она вспомнила, как здесь оказалась. Еще несколько… и она ощутила, что лежит под тонкой простыней совсем голая.

Сразу абсолютно проснувшись, Тори призадумалась. Неужели Роза, раздев ее, не смогла найти ночную рубашку? Или просто побоялась разбудить?

Тори пожала плечами. Какая разница, грешно, конечно, но до чего же это приятное чувство — проснуться, не испытывая раздражения от ярдов намотавшейся на нее материи, как всегда бывает после сна.

Не найдя своей рясы, Тори решила, что Роза взяла ее постирать, и мысленно поблагодарила за заботу.

«Право, мне надо постараться каким-то способом облегчить ее работу, — подумалось ей. — Она так нам всем предана, такая добрая и замечательная женщина».

Непривычно было после двух лет, проведенных в тяжелой черной одежде, надевать на себя легкое цветное платье, хотя она и постаралась выбрать в шкафу самое блеклое, просто бледно-зеленое, которое она носила, работая в саду. В нем она чувствовала себя легкой, как перышко, готовое в любую минуту улететь. Так же странно было ходить с непокрытой головой, не ощущая на плечах ни тяжести монашеской вуали, ни собственных волос.

Проглядев ящики комода, Тори нашла наконец легкую шаль, чтобы накинуть на голову вместо исчезнувшей вуали. После этого она с более привычным чувством рискнула выйти из комнаты. Роза как раз выходила от Кармен.

— Как мама? — шепнула Тори и, заглянув в спальню, увидела, что мать спит.

— Сегодня утром сеньора Кармен дышит лучше, сеньорита Тори. Думаю, доктор будет доволен, когда услышит об этом.

— Хорошо. Спасибо, что присмотрела за ней, пока я спала. Теперь с ней посижу я.

— О нет, сеньорита Тори. Сейчас накрывают стол, и сеньор Джекоб с нас голову снимет, если вы не поедите. Уже прошел целый день с тех пор, как вы ели в последний раз. Сначала как следует покушайте, а потом уж посидите со своей мамой.

Удивленно уставившись на Розу, Тори повторила:

— Целый день? Я проспала целый день?

— Si. Думаю, вы скоро свалились бы в обмороке, если б сеньор Джекоб не заставил вас отдохнуть. Вам надо лучше следить за собой, иначе вашей маме не будет от вас никакого толка.

— Да-да, — рассеянно согласилась Тори. — Ты права, Роза, — и она слегка обняла добрую женщину. — Ты так замечательно о нас заботишься и, наверное, устала от всех этих дополнительных хлопот по уходу за мамой. Не знаю, как тебя и благо дарить. Я лишний раз помолюсь за тебя.

Роза покраснела от удовольствия.

— Gracias.

Направишись в столовую, Тори внезапно вспомнила о своей пропавшей одежде.

— Да, Роза мне очень неприятно тебе надое дать, но не скажешь ли мне сразу, как только моя ряса будет чистой? Мне, право же, не слишком приятно расхаживать в этих платьях.

— Ваша ряса? — наморщив лоб, переспросила Роза.

— Да, и еще я не смогла найти сегодня утром свои ботинки. Что ты сделала с ними?

Роза растерянно покачала головой.

— Сеньорита Тори, я ничего не знаю ни о вашей одежде, ни о ваших ботинках.

Тори оцепенела от ужасного подозрения.

— Разве не ты раздевала меня? — неуверенным голоском спросила она у недоумевающей женщины.

— Нет, не-я:

Женщины уставились друг на друга, одна и та же мысль пришла в голову обеим. Лица у обеих залились яркой краской.

— Этот змей! — зашипела Тори, обретя наконец дар речи. — Этот мерзкий паршивый змей!

Она ринулась на поиски Джейка, готовая разорвать его. Все навыки терпения, тщательно прививаемого ей последние два года, слетели с нее, как шелуха. Охваченная гневом, она не думала ни о молитве, ни о том, что надо смиренно подставить другую щеку. Все наставления сестер были забыты. Голос, перестав быть тихим и мягким, зазвучал резко и решительно, шаги вместо размеренных стали стремительными, а обуревавшие ее чувства никоим образом нельзя было назвать благостным покоем, хотя на лице это почти не отразилось.

— Джекоб! Я собираюсь убить тебя из твоего же пистолета.

Она обнаружила его уже сидящим за обеденным столом с лукавой улыбкой на губах.

— Какие проблемы, Тори? — насмешливо поинтересовался он.

Ее так трясло от злости, что она едва могла говорить. А когда смогла, то закричала в голос:

— Верни мне рясу, Джекоб, и сейчас же!

— Монашеское одеяние для визжащей сварливой девчонки? Нет, не думаю, что оно тебе подойдет. Я вижу, добрым сестрам не слишком удалось укротить тебя.

— Ты чудовище! Ты меня раздевал вчера!

Сумев небрежно пожать плечами, он ответил просто:

— Ну и что? Не в первый и не в последний раз. Я всего лишь старался, чтобы тебе было удобно спать.

— И заодно устроил себе зрелище! Неужели у тебя нет ко мне ни капли уважения, Джекоб? У тебя что, совсем нет стыда?

— Очень мало, — ответил он, посмеиваясь над ее негодованием.

— Как ты посмел сделать такое? — возмущалась она.

— Почему ты придаешь этому такое значение, Тори? Я в свое время менял тебе пеленки. Вообще, я не первый раз вижу голую женщину, еще несколько лет назад у тебя была привычка сбрасывать с себя всю одежду перед тем, как окунуться в реку. Если помнишь, отец много раз шлепал тебя за то.

— Тогда все было иначе. Я была ребенком, а теперь я женщина.

— Я это заметил, — криво усмехнулся он.

— Низкий ты человек! Мне надо бы глаза тебе выцарапать!

— Можешь попробовать, малышка. Можешь попробовать, но вряд ли это тебе удастся.

Прижав к бокам сжатые в кулаки руки, она буквально тряслась от бессильной ярости. Будь проклято его спокойствие! И еще смотрит свысока! Оба они знали, что своей угрозы ей не выполнить. Рядом с Джекобом Тори выглядела истощенной сироткой. Ростом она доходила ему до подбородка и была на семьдесят пять фунтов легче. За годы, пока они вместе росли, Тори потеряла счет своим молитвам, испрашивавшим у Бога такой же рост и размер, чтобы избить его до полусмерти! Сейчас снова настал один из таких моментов!

Делая глубокие вдохи, Тори пыталась вернуть себе хладнокровие. Немного успокоившись, она вдруг поразилась, до чего же легко она потеряла самообладание. Что сказали бы сестры в монастыре, если бы могли видеть ее сейчас? Как была бы поражена и расстроена мать-настоятельница! Какой позор! Тори скривилась при мысли о предстоящей исповеди и о том, какую епитимью наложат на нее за один этот день. Если она не научится укрощать свой язык и характер, ей придется до конца дней своих оставаться простой послушницей!

Заставив себя говорить тихо, она кротко сказала:

— Я сожалею, что раскричалась на тебя, Джекоб, но согласись — нехорошо было с твоей стороны меня раздевать. Ты никогда больше не должен этого делать, даже из самых лучших побуждений, — тут она поймала на себе его пристальный, жесткий взгляд, весьма ее озадачивший. — Соблаговоли вернуть мне мою рясу, я хотела бы сейчас одеться как положено.

— Ты прекрасно выглядишь в том, что на тебе сейчас, — ответил он. — Несколько бесцветно, но лучше, чем было.

— Где моя ряса? — упрямо повторила она.

— Я от нее избавился, — спокойно сообщил он, кладя себе на тарелку мясо с блюда.

— Что ты сделал? — взвизгнула она.

— Не заводись так из-за старой тряпки. Боже мой, Тори, я видал старые седельные одеяла, которые выглядели лучше! Обойдись пока тем, что у тебя есть в шкафу, пока мы не достанем тебе обновки. У тебя там найдутся вполне приличные и приятные платья, так что не устраивай скандала.

— Джекоб, ты не можешь так поступать, — простонала она. — Это дурно! Ты представляешь, скольких часов поста и молитв будет мне стоить твоя выходка?

— В этом доме, Тори, никаких постов не будет, — успокоил он ее и указал на свободный стул. — Садись и поешь, пока все не остыло. А потом посмотрим, что можно сделать с тем беспорядком, который у тебя на голове, где раньше были волосы. Чем они их остригли? Тупым мачете? Твои волосы выглядят, как южный конец направляющегося на север козла!

Ее руки невольно взлетели к покрывающей голову шали, и она, покраснев до корней своих стриженных волос, набожно пробормотала:

— Тщеславие — это грех, Джекоб.

— Какого черта? При чем здесь тщеславие, Тори? Твои волосы были чудом красоты. С каких пор красота стала злом? Разве вечерняя заря — грех? А новорожденный жеребенок? А что сказать о совершенстве летней розы или переливающихся красках радуги?

— Это другое, — пробормотала она, растерянно наморщив лоб.

— Почему другое? Чем твои волосы были грешней? Когда они темными волнами спадали тебе на плечи, или сияющим атласным водопадом стекали по спине, или развевались, когда ты скакала верхом, смотреть на них было одно удовольствие. А это ощущение, когда они скользили сквозь мои пальцы, как шелк! — Его глаза, сверкающие расплавленным золотом, впились в нее. — Ты помнишь, как я любил расчесывать их, когда ты была маленькой? — Голос его звучал мягко и обольстительно, от него у Тори мурашки побежали по ко же. — Я хочу снова расчесывать их тебе. Я хочу пропускать их сквозь пальцы и любоваться сверкающим полночным водопадом, смотреть, как тихо струятся они по твоей груди.

Не в силах вымолвить ни слова, Тори только смотрела на него, широко раскрыв растерянные зеленые глаза. Что с ней происходит? Почему она так реагирует на одни только звуки его голоса? Как это случилось, что глаза его захватили в плен ее глаза, и один лишь взгляд их заставляет все трепетать у нее внутри? Почему вся кожа ее горит, а сердце стучит, как в скачке?

Почувствовав ее смущение, Джейк скрыл улыбку. Прекрасно. Тори начинает реагировать на него как на мужчину, хотя он подозревал, что она сама еще не понимает причину своего смятения, а когда поймет, то, вероятнее всего, расстроится. Наверняка она сначала станет бороться со своим чувством, считая его греховным и запретным. По крайней мере, начало положено, есть первые признаки того, что она неравнодушна к его мужскому обаянию, пока достаточно и этого. Осторожными усилиями, тщательно выбирая подходящие ситуации, он сможет изменить их отношения.

Тори вышла из ванны и стояла, давая воде стекать на полотенце. Было удивительно приятно ощущать, как высыхает кожа в прохладе ночного воздуха, струящегося из окна спальни. День был жарким и утомительным, несмотря на то, что она выспалась. Долгие часы просидела она у материнской постели в ожидании тех редких мгновений, когда Кармен просыпалась в сознании. Тори молилась за нее и болела душой, когда мать вскрикивала от боли.

Снова приезжал доктор и, хотя он все еще остерегался внушать им чрезмерные надежды, казалось, был доволен тем, как протекает болезнь Кармен. Он оставил еще мазей и обезболивающих лекарств и дал несколько дополнительных советов о том, как кормить больную и ухаживать за ней. Теперь Кармен чаще бодрствовала и больше могла пить жидкость, так необходимую людям, пострадавшим от ожогов.

Кармен до сих пор не рассказывали о смерти Роя, но с каждым часом становилось все труднее скрывать от нее это. Скоро они должны будут открыть ей все и Тори молилась только о том, чтобы у матери хватило сил перенести это сокрушительное известие. Положение облегчалось тем, что дома были и она, и Джейк: Кармен в их присутствии успокаивалась и охотнее боролась за жизнь, зная, что они рядом.

Даже теперь, все зная, Тори с трудом верила, что сестры и матери-настоятельницы скрыли от нее состояние матери. Если бы не Джейк, не его властная настойчивость, она до сих пор оставалась бы в монастыре, пребывая в блаженном неведении о трагедии, разразившейся у Бэннеров, и мать до сих пор бы звала ее, не понимая, почему единственная дочь не спешит к ней на помощь. Сотни раз на дню Тори благодарила Бога за упрямство Джейка, Ни за что на свете не согласилась бы она допустить, чтобы мать так страдала, а ее не было бы рядом для утешения и поддержки.

Хотя она старалась примириться со строгими правилами, запрещавшими передачу любых сообщений из внешнего мира к ней в монастырь, но не сделать этого в таких ужасных обстоятельствах, когда ее мать лежала при смерти, казалось просто бесчувственной жестокостью. Как решились они это сделать? Кармен могла умереть, тщетно призывая свою дочь, не зная, что дочь не бросилась к ее постели просто потому, что ничего не знала ни о пожаре, ни об ее увечьях.

Она считала бы, что Тори не любит ее, раз не захотела приехать, и тяжело переживала бы черствость своего единственного ребенка. И Рой умер и был похоронен задолго до того, как Тори узнала о несчастье.

Все это было так нечестно, несправедливо, что каждый раз при мысли об этом Тори не удавалось сдержать поднимавшийся гнев. Она не могла не возмущаться и ежедневно молилась, чтобы Бог дал ей силы простить, чтобы она могла вернуться в монастырь без чувства обиды на сестер. Нельзя было возвращаться с таким негодованием в сердце, а Тори, несмотря на все угрозы Джейка, все еще собиралась туда вернуться, когда мать поправится.

За последние два года монастырь стал ее домом, и она испытывала глубокую нежность к сестрам-монахиням. Она любила тихие часы, безмятежную атмосферу, доброе участие. Покой, который обретала ее душа в молитве, с лихвой возмещал ей часы, проведенные на коленях. Боль в спине и коленках забывалась, когда душу ее наполнял мир. А улыбка девочки-сиротки, одной из тех, кого она помогала учить, стоила всех епитимий и тяжелой работы. Именно это пыталась она объяснить Джейку прошлым летом, но не сумела его убедить. Возможно, теперь, когда они оба дома вместе, она сможет добиться, чтобы он ее понял, но он, казалось, был решительно настроен не пускать ее обратно.

Потянувшись за ночной рубашкой, Тори мельком увидела себя в длинных зеркалах, украшавших передние дверцы гардероба. Было странно наблюдать свое отражение в разных рассеянных по дому зеркалах, потому что в монастыре зеркал не было вовсе. И теперь ей показалось удивительным отражение не только собственного лица, но и всего тела, обнаженного, гладкого, поблескивающего от воды.

Она понимала, что ей надо отвести глаза, но почему-то не могла заставить себя сделать это. Ее даже потянуло поближе. Несколько коротких шажков, и вот она у зеркала, зачарованно вглядывается в него. Улыбка тронула ее губы, когда она посмотрела на свои волосы и вспомнила старания Джейка с ножницами несколько часов назад. Он не разрешил Розе и Анне ему помочь и взялся за дело сам, бурча и чертыхаясь себе под нос. Результат получился совсем неплохой. По крайней мере теперь ее волосы были подстрижены ровно, а не торчали зубцами в разные стороны… Но Боже, какие же они короткие!

Сейчас, вымытые и почти высохшие, они мягкими кудряшками вились вокруг ее головки. Не примятые тяжелой вуалью, они курчавились легкой пушистой массой, как шерстка у толстенького щенка, который был у нее в детстве. Кудри обрамляли нежный овал ее личика, заставляя глаза казаться еще больше и ярче.

Глаза ее невольно скользнули ниже по обнаженному телу, и Тори порозовела от смущения. Прошло много месяцев с тех пор, когда последний раз она разглядывала себя так, как сейчас, и так же, как в тот раз, она почувствовала неловкость и странное возбуждение. Так вот что увидел Джейк, когда раздел ее прошлой ночью. Что подумал он о ее теле теперь, когда она была уже не ребенком, а взрослой женщиной? Не показалась ли ее грудь ему маленькой по сравнению с грудью других женщин, которых он видел? Не были ли ее ноги слишком короткими, а колени слишком грубыми? Не счел ли он некрасивыми ее ступни и толстыми ее щиколотки? Понравилось ли ему вообще, как выглядит ее тело?

О своем теле трудно судить самой, но она попыталась поглядеть на него критически. Она сдвинула брови, увидев, какое оно бледное и худое. Исчез легкий золотистый загар, всегда его покрывавший, ведь столько месяцев прошло с тех пор, когда она последний раз ощущала на нем теплые поцелуи солнца. Хотя бедра ее еще оставались слегка округлыми, а талия такой же тонкой, как раньше, грудь казалась меньше. Она потеряла в весе, ноги и руки стали слишком худыми, а ребра делали верхнюю часть тела просто костистой. Даже лицо жутко осунулось, а темные провалы под скулами и под глазами напоминали череп. Кожа на локтях и коленях огрубела, кисти рук, прежде мягкие и гладкие, стали красными и стертыми.

Руки, двигаясь как будто независимо от ее воли, погладили длинную шею, спустились на грудь и замерли. Словно бы она стояла вне своего тела, снаружи, и смотрела на незнакомку в зеркале, видела, как напряглись у этой женщины темно-розовые соски, когда тонкие пальцы коснулись их. Но не другая женщина, а она сама ощутила, как что-то пробуждается в ней. Интересно, каково это — почувствовать на своем теле руки мужчины. Руки Джекоба, касающиеся ее.

Как во сне, ее руки скользнули по слегка выступающему животу, по округлостям зада и перешли к внутренней мягкой плоти бедер. Она уже вся дрожала, как в лихорадке, представляя себе большие, темные от загара руки Джейка на своей бледной коже. Понравится ли ему бархатистость ее мягкой теплой кожи? Получит ли он удовольствие, прикасаясь к ней? Будет ли ему…

И тут Тори опомнилась. Что это с ней? О чем она думает? Как позволила таким мыслям прийти к ней в голову? Руки ее прижались к щекам, огорченно запылавшим от стыда за свое поведение. Стыд затопил ее отвращением к себе.

В порыве негодования она заставила себя снова поглядеть в зеркало, стараясь более реалистично увидеть все недостатки и пытаясь удостовериться, что ни один мужчина, и особенно Джекоб, не найдет ничего приятного в ее внешности и что это ее ничуть не огорчает.

— Наверное, вот отчего в монастыре не было зеркал, — сурово пробормотала Тори, — чтобы мы не сталкивались лицом к лицу со своим уродством и недостатками. Мы не будем знать, какими бледными и худыми мы стали, а значит, нас это не станет волновать. И вуали должны, наверное, спрятать от других эти ужасные стрижки, чтобы мы не пугались друг друга, встречаясь в коридорах монастыря или случайно замечая безобразное свое отражение в блестящем донышке кастрюли.

— Ты совсем не безобразна, малышка. Звучный знакомый голос, казалось, отразился от стен комнаты, и Тори, круто обернувшись, увидела в дверях своего сводного брата. Испуганно вскрикнув от унижения, она схватила ночную рубашку, загородилась ею, пряча свое тело от его горящих золотых глаз. Джекоб толчком закрыл за собой дверь, и комната вдруг съежилась от его присутствия, стала мала для них двоих.

— У тебя красивое тело, Тори, а прелести лица могут позавидовать ангелы.

Снова обретя дар речи, Тори ахнула:

— Джекоб! Сколько времени ты здесь стоишь? Его жаркий взгляд пробежал по всему ее телу, и лишь после этого он ответил, лениво растягивая слова:

— Достаточно долго.

— Что… чего ты хочешь? — заикаясь, проговорила она, совершенно растерянная от его оценивающего взгляда и ласкающих интонаций голоса.

— Тебя, — прямо ответил он. — Я хочу тебя, Тори, но не раньше, чем ты тоже меня захочешь. И так же сильно.

— Что ты говоришь, Джекоб, не смей, — ахнула она. Ее начала бить дрожь, пальцы тряслись так сильно, что она едва могла удержать рубашку, которой загораживала свое трепещущее тело от его взгляда. — Пожалуйста! Это грех! Ты об этом не должен даже думать!

Темная бровь поднялась, и он мягко ответил:

— Ангел, почему же не должен? Ты же думала. Я смотрел, как ты касалась себя, думая при этом обо мне. Ты думала о том, что почувствуешь, когда мои руки тронут твое тело.

— Нет! — вскрикнула она. — Нет!

— Да, моя маленькая лгунья. На твоем лице было выражение женщины, мечтающей о прикосновении возлюбленного.

— Ты ошибаешься! Как могу я так думать о тебе? Ты же мой брат, Джекоб! Даже случайная такая мысль — страшный грех.

— Но я не брат тебе, Тори. Так что в этом нет ничего плохого. Между нами нет кровного родства. Нет беды и греха в том, что ты меня хочешь или что я хочу тебя. Нас за это молния не поразит насмерть. И души наши не будут приговорены к адским мукам из-за того, что нас влечет друг к другу.

— Но ты же мой брат, — неуверенно проговорила она. — Я всегда думала о тебе как о своем брате! И всегда буду думать только так.

Он медленно покачал головой.

— Напрасно, любовь моя. Отрицай, сколько хочешь, но мы оба знаем, что это не так, и чем скорее ты признаешь это, тем счастливее будешь. Не ешь себя поедом, дорогая, по поводу такого доброго и естественного чувства, как желание мужчины, особенно если этот мужчина — я. Неожиданно он ухмыльнулся:

— И ради всего святого, не приписывай себе воображаемых грехов. Ты и так за последние пять минут наврала столько, что мать-настоятельница переломала бы себе все руки.

Закрыв глаза, она взмолилась:

— Джекоб, пожалуйста! Ты не прав. Сжалься надо мной. Это безумие, я не хочу это обсуждать дальше. Просто оставь меня в покое.

— Ладно, — легко согласился он. Так легко, что она удивленно открыла глаза. Мы поговорим об этом позднее.

— Нет, не поговорим. Я отказываюсь слушать от тебя еще хоть одно подобное слово.

— Мы поговорим позже, — повторил он. — А пока ложись спать, Тори, и пусть тебе приснится сладкий сон обо мне. — Он положил было руку на ручку двери, но вдруг усмехнулся снова и кивнул в сторону зеркала. — Между прочим, может, ты и прикрыла перед, но передо мной все время было восхитительное зрелище со спины. Очень захватывающее, малышка, и очень отвлекающее от раз говоров!

У Тори даже дыхание перехватило. От его прощальных слов ее обожгло острым стыдом. Сердито вскрикнув, она схватила ближайший предмет — им оказалось лежавшее на туалетном столике ручное зеркало — и швырнула в его темноволосую голову. Зеркало разбилось на мелкие осколки с утешительным грохотом, но, увы, попав не в цель, а в торопливо закрывшуюся дверь. До нее донесся издевательский смех, проскрежетавший как терка по ее взвинченным нервам.

Униженная и разъяренная, Тори в бессильном бешенстве смотрела на кучу острых осколков у двери. Горячие слезы бежали по щекам.

— Будь ты проклят, Джекоб Бэннер! — отчаянно воскликнула она. — Погляди, что ты заставил меня наделать! Как будто у меня и так мало проблем. Теперь у меня будет семь лет невезения!