Палеолит СССР

Глава первая Время и пути древнейшего заселения территории СССР человеком (Н.Д. Праслов)

Вопрос о первоначальном заселении территории СССР, занимающей около 40 % Евразии, является крайне сложным. Его успешному решению мешает слабая изученность наиболее древних памятников, повсюду обусловленная тем, что их поиски сопряжены с большими трудностями. Такие памятники, как правило, погребены на большую глубину в процессе ландшафтных перестроек. Поэтому открытие палеолитических поселений часто носит случайный характер, не считая, конечно, памятников пещерного типа, которые легче поддаются обследованию.

Открытия палеолитических памятников в различных районах Советского Союза, сделанные в последние два десятилетия, не раз уже заставляли менять представления о времени первоначального появления человека в том или ином регионе. Сейчас значительно изменились наши знания о палеолите Европейской части СССР, Средней Азии и Казахстана, а также обширных просторов Сибири и Дальнего Востока, как, впрочем, изменились представления о палеолите и по другим регионам Старого Света.

Первоначальное заселение территории СССР первобытным человеком было очень сложным и длительным процессом. Освоение новых территорий осуществлялось, по-видимому, из разных центров обитания, в разное время и имело разные масштабы. Во всем этом процессе огромную роль играли природная среда и уровень развития материальной культуры. Заселение умеренной зоны, в которой отчетливо выражаются сезонные климатические колебания с резкими перепадами от высоких летних до низких зимних температур с длительным снежным покровом, возможно стало только после освоения искусственного получения огня и создания искусственного теплового барьера между человеком и окружающей средой. Без теплой одежды и надежно утепленных жилищ невозможно было существование в перигляциальной зоне средних широт Европы и Азии в условиях развития континентального ледникового покрова. Огонь, жилище и одежда — основные достижения человечества, сыгравшие наряду с развитием охотничьего снаряжения главную роль в расширении первоначальной территории обитания предков человека и первых людей.

По известным в настоящее время материалам наиболее древние палеолитические памятники на территории СССР расположены в южных районах, примыкающих к зоне, в которой происходило выделение человека из животного состояния. Многочисленные открытия наиболее древних следов деятельности ранних гоминид на территории Восточной Африки усилили позицию сторонников африканской прародины человека. Однако имеются серьезные основания для включения в эту зону и южных районов Азии (Борисковский П.И., 1977), откуда известно значительное количество неогеновых приматов, в том числе дриопитека, рамапитека и гигантопитека. В Южной и Юго-Восточной Азии известны находки архантропов и их каменных орудий. Поэтому представляется возможным, что территория советского Закавказья входила в зону становления человека, являясь ее северной окраиной. В миоцене и плиоцене здесь были благоприятные условия для жизни приматов, на что указывает находка в 1939 г. в восточной Грузии, в Кахетии, двух зубов и обломка верхней челюсти ископаемой человекообразной обезьяны, получившей название «удабнопитек гареджийский» — Udabnopithecus garedziensis. Удабнопитек был найден вместе с костями таких крупных млекопитающих, как носорог, мастодонт, динотерий, гиппарион, гиена и др. (Бурчак-Абрамович Н.О., Габашвили Е.Г., 1950). Эта находка интересна тем, что она является единственной на территории СССР, относящейся к человекообразным обезьянам.

В Закавказье пока неизвестны древнейшие каменные изделия, найденные совместно с ранними формами гоминид.

Все же имеются факты, которые позволяют считать, что первое появление человека на территории Кавказа относится к очень раннему времени. Мы полагаем, что нельзя считать убедительной значительную переоценку возраста находок в Сатани-Дар в сторону омоложения (ср.: ч. II, гл. 2). В этом обширном местонахождении М.З. Паничкина (1950, 1953) выделила группу изделий, которые наиболее близки аббевильским формам орудий. К сожалению, в Сатани-Даре материалы собраны на поверхности и не поддаются геологической интерпретации. Это допускает возможность разного толкования сделанных здесь находок. Ко в последнее десятилетие появились новые дополнительные материалы, которые позволяют вновь вернуться к точке зрения М.З. Паничкиной и С.Н. Замятнина, поддержанной А.А. Формозовым (1965), П.И. Борисковским (1957) и другими исследователями палеолита о первом появлении людей на территории Кавказа в раннем ашеле.

Новые раскопки в Азыхской пещере в Азербайджанской ССР, проведенные М.М. Гусейновым (см. ч. I), привели к открытию под среднеашельским культурным слоем, в котором найден крупный фрагмент нижней челюсти ископаемого человека, еще нескольких культурных слоев с археологическим материалом и с фауной. Сейчас пока трудно согласиться с мнением М.М. Гусейнова (1976) о датировке нижнего слоя олдувайской эпохой — для этого пока нет достаточных аргументов. Но слой 6, залегающий под среднеашельским, доставил грубые каменные орудия, которые можно сопоставлять с древним ашелем Западной Европы. В этом слое собраны многочисленные остатки ископаемой фауны, в составе которой присутствуют месопотамский олень (Cervus mesopotamica), зюссенборнская лошадь (Equus süssenbornensis), носорог мерка (Dicerorhinus mercki), бизон Шётензака (Bison schötensacki). Перечисленные формы характерны для тираспольского фаунистического комплекса.

В Западной Европе в миндельских отложениях залегают раннеашельские памятники. Следовательно, 6-й слой Азыхской пещеры и подстилающие его слои относятся к более раннему времени, чем средний ашель. Таким образом, нижние слои этой пещеры в какой-то мере косвенно подтверждают первоначальную интерпретацию Сатани-Дара и более убедительно свидетельствуют о раннеашельском времени появления человека на Кавказе. В связи с этим не нужно забывать и о таких небольших местонахождениях, как Игнатенков Куток и станица Саратовская в долине Псекупса на Северном Кавказе, которые С.Н. Замятнин и А.А. Формозов относили к «шелльскому», т. е. к раннеашельскому времени.

Соседство Кавказа с Ближним Востоком, где хорошо известны древнепалеолитические памятники раннеашельского времени, а может быть, и более ранние верхневиллафранкские, отсутствие крупных естественных преград и открытие древнейших слоев в Азыхской пещере позволяет достаточно убедительно говорить о первом появлении человека на Кавказе, особенно в Закавказье, в нижнем плейстоцене не позднее миндельского времени.

Гораздо сложнее обстоит дело с определением времени и путей первого проникновения людей на территорию Восточно-Европейской равнины.

Европа, по-видимому, не входила в зону становления человека, и первые люди здесь появились позднее, чем в Африке и Азии. Наиболее древним памятником является грот Валлоне в Приморских Альпах на юге Франции. Но это местонахождение моложе африканских, и датируется временем не позднее гюнцского похолодания. Палеомагнитные данные указывают на то, что поселение в этом гроте относится к зоне прямой намагниченности. А. де Люмлей связывает ее с эпизодом харамильо, абсолютный возраст которого от 950 тыс. до 890 тыс. лет.

Анализ всех европейских материалов позволяет считать, что наиболее достоверное появление здесь первых людей можно относить к рубежу эоплейстоцена и нижнего плейстоцена (Иванова И.К., 1972, с. 236). Вначале обитаемая территория была ограничена югом Западной Европы, а в конце гюнц-миндельского межледниковья и в миндельское время фиксируется расширение ареала. На это указывают многие пункты находок раннеашельских орудий в центре Западной Европы. К этому же времени относится и находка нижней челюсти ископаемого человека у Мауера близ Гейдельберга (ФРГ).

В памятниках миндельского времени зафиксированы следы огня; по-видимому, к этому времени и относится широкое освоение человеком европейского континента. Памятники этой поры известны не только в Западной, но и в Центральной Европе — в Чехословакии, Венгрии, Румынии. Возможно, именно к этому времени относится первое появление человека в южнорусских районах (см. ч. I).

Во время максимального оледенения, опускавшегося двумя большими языками по Днепру и Дону до широты Днепропетровска и г. Калача, в пределах Восточно-Европейской равнины возможность обитания первобытного человека сохранялась только в самых южных районах. К сожалению, следы жизни древнего человека в этот период очень незначительны. Достоверные памятники известны лишь в разрезе у хуторов Хрящи и Михайловского в устье Северского Донца, и, может быть, в Королево в Закарпатье.

Благоприятные условия теплого микулинского (рисс-вюрмского) межледниковья, когда среднегодовые температуры были выше современных, позволили освоить пространство Русской равнины — до широты 54 параллели. Наиболее яркими памятниками продвижения людей на север в это время являются Хотылево близ г. Брянска и Сухая Мечетка на окраине г. Волгограда.

Наступившее новое вюрмское похолодание не привело к сокращению занимаемой людьми территории. На это указывают мустьерские находки в Бетово поблизости от Хотылевского местонахождения, находки единичных разрозненных кремневых изделий близ г. Белева в Тульской обл. и, возможно, на отмелях р. Волги между Казанью и Куйбышевом. Имея уже относительно высокий уровень материальной культуры, люди стали приспосабливаться к ухудшающимся условиям, совершенствуя одежду и жилища. В ряде мустьерских стоянок найдены выразительные кремневые проколки, как, например, в Рожке 1, для сшивания шкур.

Дальнейшее совершенствование обработки шкур животных с появлением призматической техники расщепления камня и создания разных типов скребков, наряду с усовершенствованием очагов и жилищ позволило первобытным людям в эпоху позднего палеолита не только сохраниться в обитаемом ареале, но и продвинуться значительно севернее в условиях прогрессирующего похолодания (Величко А.А., 1973). Позднепалеолитическая стоянка Сунгирь под Владимиром, расположенная несколько севернее 56° северной широты, и Островская имени Талицкого на р. Чусовой фиксируют очередной этап в освоении Русской равнины (Бадер О.Н., 1971). Обе они относятся к брянскому интерстадиалу. К этому же времени относится, по-видимому, и самая северная позднепалеолитическая стоянка у деревни Бызовой в среднем течении р. Печоры, расположенная севернее 64 параллели, примерно в 175 км от Полярного круга (Канивец В.И., 1976). Для нее получена дата по костям в Тартуской лаборатории в 25450±380 лет. Эта дата близка сунгирской.

Брянский интерстадиал не был теплым. В центре Русской равнины на широте г. Брянска условия были примерно такими, как теперь в центре Якутии (Величко А.А., Морозова Т.Д., 1975). Реконструкция одежды погребенных в Сунгири также указывает на то, что климат был очень холодным.

Климатический минимум, наступивший после брянского интерстадиала, привел, по-видимому, к оттоку населения к югу от 56 параллели. Однако по археологическим данным сейчас пока нельзя судить, насколько значительным было сокращение обжитой территории.

Новая волна освоения северных шпрот выше 56 параллели относится к позднеледниковью (стоянки Алтыново и Золоторучье на Верхней Волге). В Прибалтике люди появились, по-видимому, на рубеже плейстоцена и голоцена. В северо-восточной Белоруссии, в Литве и Латвии достоверных палеолитических памятников, обоснованных стратиграфически, нет. Относимые к финальному палеолиту некоторые местонахождения в Литве (Римантене Р.К., 1971) нуждаются, по нашему мнению, в дополнительном обосновании. Датировки, основанные на типологическом анализе и сопоставлении с памятниками в других районах, недостаточно убедительны, так как формы орудий и техника их изготовления могут быть пережиточными. На Валдае, в Прибалтике и на северо-востоке Русской равнины известны памятники мезолита. С этого момента жизнь здесь не прерывалась.

Первоначальное заселение территории Средней Азии, Сибири и Дальнего Востока происходило примерно так же, как и в Восточной Европе. Наблюдается постепенное расширение обитаемого ареала с юга на север. Здесь также наиболее древние памятники пока известны только к югу от 48 параллели в пределах Средней Азии и Казахстана (Алпысбаев Х.А., 1961, 1977; Ранов В.А., 1977). Более 15 пунктов дают изолированные находки различных галечных изделий, которые предположительно относятся к домустьерскому времени. К сожалению, в большинстве случаев они не имеют достаточного стратиграфического обоснования, поскольку найдены на поверхности. Именно поэтому нельзя считать убедительным отнесение ко второй половине нижнего плейстоцена шелльско-ашельского комплекса каменных орудий, собранных в большом количестве Х.А. Алпысбаевым в районе хребта Каратау в Южном Казахстане (см. ч. II, гл. 4).

Значительно больший интерес представляют новые находки домустьерских памятников в лессовых разрезах Южного Таджикистана, где В.А. Ранов совместно с геологами А.А. Лазаренко и А.Е. Додоновым исследует восемь местонахождений (Путеводитель…, 1977). На двух из них проводятся систематические раскопки с детальным геологическим изучением (Каратау I и Лахути I). Каменные изделия залегают в ископаемых почвах на глубине более 50 м от поверхности водоразделов. Возраст пятого почвенного комплекса, в котором залегают каменные изделия в местонахождении Каратау I, термо-люминесцентным методом определен в 200 тыс. лет, что соответствует среднему плейстоцену.

Каменные изделия, собранные в этих местонахождениях, хотя и изготовлены преимущественно из галек и в галечной технике расщепления, имеют довольно развитой облик и не производят впечатления очень древних. Это дает возможность предполагать более ранний возраст типологически более архаичных местонахождений Борыказган и Танирказган, открытых и изучавшихся Х.А. Алпысбаевым.

Большая часть домустьерских местонахождений Средней Азии и Казахстана имеет выраженные черты галечной техники первичного расщепления и относится к пласту галечных культур, характерных для Азии. Это уже само по себе указывает на их истоки. Однако следует отметить, что в районе казахского мелкосопочника открыты местонахождения (Сары-Арка и др.), в которых довольно хорошо представлена бифасиальная техника и ручные рубила (Медоев А.Г., 1970). К сожалению, все североказахстанские местонахождения представлены только сборами на поверхности и расчленены на хронологические этапы искусственно. С обоснованием этих этапов трудно согласиться. Так, например, совершенно нет оснований для датировки местонахождения Жаман-Айбат доднепровским временем (Клапчук М.Н., 1977), как нет оснований для выделения леваллуа-ашельской культуры в отличие от ашельской в Сары-Арка (Медоев А.Г., 1970). Возможно, что некоторые из них относятся к позднеашельскому времени. Если удастся найти доказательства этому предположению, тогда можно будет говорить о том, что на территории Средней Азии и Казахстана имеет место соприкосновение двух больших историко-культурных провинций: переднеазиатской с традициями двусторонней обработки камня с ручными рубилами и галечной восточно-азиатской с чопперами и без ручных рубил.

На территории Сибири и Дальнего Востока бесспорных домустьерских памятников нет. Относимые рядом авторитетных исследователей к древнему палеолиту местонахождения в Филимошках на р. Зее и в Кумарах на р. Амгуни (Окладников А.П., 1968а) не имеют, по нашему мнению, достаточно бесспорного стратиграфического обоснования. Поэтому сейчас представляется затруднительным решать проблему первоначального заселения Сибири (ср. ч. II, гл. 4).

Памятники мустьерской эпохи хорошо представлены на всей территории Средней Азии и Казахстана. Известны также они на Алтае, в Хакасии, в отрогах Кузнецкого Алатау, в Туве, в Саянских горах и в долине р. Ангары. Так же, как и в Восточной Европе, в эту эпоху фиксируется расширение ареала обитания до 52–53 параллелей северной широты. Улалинка, Усть-Канская и Страшная пещеры недавно дополнены новыми мустьерскими памятниками — пещерой Двуглазка (Абрамова З.А., Ерицян Б.Г., Ермолова Н.М., 1976) и серией местонахождений на высоких террасах р. Ангары (Медведев Г.И., 1975).

В эпоху позднего палеолита происходит еще большее расширение обитаемого ареала. Известны позднепалеолитические памятники на юго-восточной окраине Западной Сибири (Ачинская и Томская стоянки), в Забайкалье и в Приморье. Особенно хорошо изучены позднепалеолитические поселения в долине Енисея. В последнее десятилетие серия новых позднепалеолитических памятников открыта на Дене, Алдане и даже в бассейне р. Индигирка, вплоть до 71° с. ш. Появилось сообщение об открытии позднего палеолита в стоянке Ушки на Камчатке. Для Ушковской стоянки получено и несколько различных дат — от 10 тыс. до 21 тыс. лет (Диков Н.Н., 1977). Однако они не проясняют стратиграфической позиции памятника, а типология каменного инвентаря слоев, относимых к позднему палеолиту, не отличается от мезолитического. Это заставляет осторожнее относиться к определению памятника как позднепалеолитического.

В раннем голоцене в эпоху мезолита древние охотники появляются севернее 72 параллели на Таймыре, в Заполярье. Этот момент можно считать окончательным в освоении территории нашей страны.

Процесс освоения сибирских просторов в эпоху палеолита, очевидно, не был таким постепенным и последовательным, как он рисуется по известным сейчас археологическим памятникам. На такой схематичности сказывается неравномерность изученности разных территорий, недостаточная степень обоснованности точного возраста и сложности палеогеографических реконструкций; выводы о древности того или иного памятника иногда оказываются поспешными. Несомненно, в результате новых исследований изложенная здесь схема усложнится и станет более детальной как для каждого региона в отдельности, так и в целом для всей северной Евразии.

Глава вторая Ранний палеолит Кавказа (В.П. Любин)

Кавказ — одна из главных областей первичного заселения территории нашей страны древнейшим человеком, область высокой концентрации памятников нижнего палеолита. Изобилие, характер и особенности этих памятников в кавказской области теснейшим образом связаны с географическим положением этой области, ее природными условиями, четвертичной историей и соседством с переднеазиатским древнепалеолитическим миром.

Историографическое введение. Первые поиски следов каменного века на Кавказе были предприняты более ста лет назад в связи с подготовкой V Археологического съезда в Тифлисе в 1881 г. Исходным рубежом исследования палеолита на Кавказе считается, однако, 1898 г., когда французский ученый Жозеф де Бай обнаружил на Северном Кавказе Ильскую мустьерскую стоянку близ Краснодара. Открытие палеолита к югу от Кавказского хребта произошло несколько позже, во время поездки французского исследователя Жака де Моргана по Армении. На западном склоне Арагаца тогда были собраны каменные орудия, отнесенные им в целом к верхнему палеолиту, хотя он и намечал в их составе некоторые мустьерские формы (Morgan J., 1909).

К 1917 г. нижний палеолит Кавказа был одним из наименее разработанных разделов первобытной археологии этой области. Сведения об ашельской эпохе отсутствовали, скудные мустьерские материалы (Ильская, Арагац) не сохранились и потеряли почти всякое научное значение. По существу советские археологи вынуждены были начинать поиски и изучение нижнего палеолита заново.

Работы советских археологов по исследованию нижнего палеолита Кавказа можно разделить на четыре главных этапа.

Первый, охватывающий период до 1934 г., характеризовался изучением ранее известных памятников. В 1925 г. С.Н. Замятнин вновь открыл и возобновил исследование Ильской стоянки (1925, 1926, 1928 гг.)[3].

Второй этап, включающий 6–7 предвоенных лет (1934–1941 гг.), свидетельствует о становлении советской кавказоведческой палеолитической науки, выражающемся прежде всего в развертывании широких специализированных разведок больших территорий. Планомерные поисковые работы охватили в эти годы кавказское Причерноморье и отчасти Прикубанье. В Сочинско-Абхазском Причерноморье были обнаружены первые в нашей стране ашельские памятники (Яштух, Гвард, Бырц и др.), первые на Кавказе мустьерские местонахождения (Хоста, Лечкоп, Эшери, Келасури, Очамчире и др.) и мустьерские пещерные стоянки с непотревоженным культурным слоем (Ахштырская, Навалишенская, Ацинская, Воронцовская, Хостинская I и II) (Замятнин С.Н., 1937, 1940, 1950, 1961; Паничкина М.З., 1940; Крайнов Д.А., 1947). В Прикубанье были открыты нижнепалеолитическое местонахождение Фортепьянка и другие (Замятнин С.Н., 1949).

Третий этап составляет первое послевоенное десятилетие. Качественно новым здесь является вовлечение в исследования памятников и проблем раннего палеолита специалистов, выросших в национальных кавказских научно-исследовательских центрах. Главные достижения этого периода: открытие двух новых крупных районов концентрации ашельских и мустьерских памятников — в Армении (Замятнин С.Н., 1947; Паничкина М.З., 1950; Сардарян С.А., 1954) и в Южной Осетии (Любин В.П., 1954, 1958, 1960а) и новой группы раннепалеолитических памятников в Прикубанье (Замятнин С.Н., 1949, 1950; Формозов А.А., 1952).

С 1955 г. начинается четвертый, последний, этап, наиболее значительный по своим научным результатам. Его открывает обнаружение четырех горных многослойных пещерных стоянок с ненарушенными ашельскими культурными слоями. Это — Кударо I (1955 г.), Кударо III (1957 г.) и Цона (1958 г.) на территории Юго-Осетинской автономной области Грузинской ССР и Азых (1960 г.) в Азербайджане (Любин В.П., 1959, 1969а; Любин В.П., Левковская Г.М., 1972; Каландадзе А.Н., 1965; Мусеибов М.А., Гусейнов М.М., 1961; Гусейнов М.М., 1965). В эти же годы раскапывались десятки новых и ранее известных мустьерских пещерных стоянок в Грузии, в Армении, в Азербайджане, в Причерноморье и в Прикубанье (Замятнин С.Н., 1961; Гусейнов М.М., 1959, 1973а; Коробков И.И., 1962; Григолия Г.К., 1963; Тушабрамишвили Д.М., 1963а, б; Бердзенишвили Н.З., 1964; Аутлев П.У., 1964, 1973; Паничкина М.З., Векилова Е.А., 1962; Векилова Е.А., 1967, 1973; Каландадзе А.Н., 1969; Ерицян Б.Г., 1970, 1975; Любин В.П., Соловьев Л.Н., 1971; Ниорадзе М.Г., 1976; Любин В.П., 1977а; Джафаров А.К., 1978а, б и др.), а также были выявлены и обследованы сотни новых ашельских и мустьерских местонахождений в различных районах Кавказа. Среди них следует отметить большие группы нижнепалеолитических местонахождений в Прикубанье (Аутлев П.У., 1963; Формозов А.А., 1965), в Причерноморье (Коробков М.И., 1967, 1971; Гумилевский Н.И., Коробков И.И., 1967; Щелинский В.Е., Островский А.Б., 1970; Любин В.П., Щелинский В.Е., 1972; Бердзенишвили Н.З., 1979; Григолия Г.К., 1979 и др.), в Имеретии (Тушабрамишвили Д.М., 1962), в Южной Осетии (Любин В.П., 1960а, 1977а), в Армении (Любин В.П., 1961), в Джавахетии (Григолия Г.К., 1965), в Кахетии (Бугианишвили Т.В., 1969, 1979), в западном Азербайджане (Мансуров М.М., 1965, 1978) и др.

К настоящему времени нижний палеолит установлен во всех районах Кавказской горной страны: на Большом Кавказе (вплоть до полосы высокогорий), во многих местах Закавказской межгорной депрессии, на Малом Кавказе и на Армянском вулканическом нагорье (рис. 11). Важными чертами послевоенных этапов исследований являются: монографическое издание материалов отдельных стоянок (Григолия Г.К., 1963; Аутлев П.У., 1963; Бердзенишвили Н.З., 1964), обобщение материалов, накопленных в пределах как отдельных областей Кавказа (Паничкина М.З., 1950; Сардарян С.А., 1954; Формозов А.А., 1965; Любин В.П., 1960а, 1969б), так и всего Кавказа (Любин В.П., 1969а, 1977а), и широкое привлечение к исследованиям памятников представителей естественнонаучных дисциплин (Любин В.П., Колбутов А.Д., 1961; Любин В.П., Бурчак-Абрамович Н.И., Клапчук М.Н., 1971; Любин В.П., Левковская Г.М., 1972; Любин В.П., Аутлев П.У., Гричук В.П. и др., 1973; Любин В.П., Ренгартен Н.В. и др., 1978; Любин В.П., Селиванова Н.Б. и др., 1978; Габуния М.К., Тушабрамишвили Д.М., Векуа А.К., 1961; Гричук В.П., Губонина З.П. и др., 1970: Щелинский В.Е., Островский А.Б., 1970; Векуа А.К., Мамацашвили Н.С., Тушабрамишвили Д.М., 1973; Векилова Е.А., Гричук В.П. и др., 1978; Ниорадзе М.Г., Векуа А.К. и др., 1978; Маруашвили Л.И., Мамацашвили Н.С. и др., 1978).

Географическая специфика Кавказа заключается в исключительно большом разнообразии ее природных условий. Для понимания палеолита Кавказа в гораздо большей степени, чем для понимания палеолита других обширных регионов нашей страны, необходим учет этого разнообразия, чем и обусловлено настоящее краткое географическое вступление (рис. 12). Границы Кавказа на севере и юге не являются естественными физико-географическими рубежами, так как по обе стороны их нет резких природных различий. Открытость Кавказского перешейка к северу и к югу и смыкание Закавказья с Западной или Передней Азией, частью которой оно является, сыграли важную роль в первоначальном заселении Кавказа человеком и связях его древнейшего населения с сопредельными территориями.

Наиболее крупными орографическими элементами рассматриваемой области являются равнинное Предкавказье и Кавказская горная страна. Предкавказье располагается в степной зоне европейской части СССР, представляя собой южную часть Русской равнины. Кавказская горная страна занимает среднюю и южную части перешейка и подразделяется на Большой Кавказ, Закавказскую депрессию и Закавказское нагорье.

Большой Кавказ — могучая горная система, протягивающаяся поперек Кавказского перешейка. Длина его около 1100 км, ширина — до 180 км. В осевой полосе ее поднимаются хребты — Главный, или Водораздельный, и Боковой с вершинами более 5000 м.

По длине Большой Кавказ делят на три отрезка: Западный, Центральный и Восточный, границами между которыми считают сечения, проходящие через Эльбрус и Казбек. Центральный Кавказ наиболее высокий и оледенелый. На Западном иногда обособляют лесной Черноморский Кавказ (средневысотные горы на участке от Анапы до Сочи) и Абхазский (или Кубано-Абхазский от Сочи до горы Эльбрус).

Закавказская депрессия — зона межгорных прогибов, разделяющая Большой Кавказ и Закавказское нагорье. Западную часть ее составляют Рионская впадина (Колхидская низменность), восточную — Куринская впадина. Между ними располагается среднегорный Сурамский (Лихский) хребет, являющийся наиболее приподнятым участком депрессии.

Закавказское нагорье — небольшая, северная, расположенная в пределах нашей страны часть Переднеазиатских нагорий. С севера ее ограничивает зона куро-рионских впадин, с юга — р. Араке. Наиболее крупными орографическими элементами нагорья являются хребты Малого Кавказа, Армянское вулканическое нагорье, Приараксинские хребты и среднеараксинские котловины.

Малый Кавказ — система хребтов, окаймляющих Армянское нагорье с севера и северо-востока (хребты Аджаро-Имеретинский, Триалетский, Сомхетский, Карабахский и др.).

Армянское вулканическое нагорье занимает центральную часть Закавказского нагорья. В пределах Армянского нагорья выделяют Южно-Грузинское (Джавахетское) и Центральное (собственно Армянское). Нагорья эти отличаются широким развитием лавовых пород, большой приподнятостью (1500–3000 м), слабой расчлененностью, аридностью и континентальностью. На юго-восточном направлении Армянское нагорье ограничено группой Приараксинских хребтов (Зангезурский и др.), на юге, вдоль границы, — цепочкой среднеараксинских котловин с равнинным рельефом (Араратская, Нахичеванская, Ордубадская). Левобережная часть этих котловин и других орографических элементов Закавказского нагорья находится в пределах Турции или Ирана (Гвоздецкий Н.А., 1948, 1963; Антонов Б.А., Гвоздецкий Н.А., 1977).

Исключительное разнообразие климата Кавказа определяется главным образом влиянием рельефа. Основные климаторазделы проходят по гребню Большого Кавказа и Главному Транскавказскому поперечному поднятию. Климаторазделы существенно влияют на распределение тепла и влаги в пределах перешейка. Большой Кавказ разграничивает два климатических пояса: умеренный и субтропический (Северный Кавказ относится к умеренному поясу, Закавказье — к субтропическому). Горы и поднятая делят территорию горных областей Кавказа на множество районов со своими честными особенностями климата, что обуславливает исключительную пестроту местообитаний, исключительное разнообразие растительного и животного мира. Число видов растений на Кавказе превышает 6000 (тогда как на огромной территории европейской части СССР их около 3500), число видов млекопитающих достигает 130. Особенно богатые в видовом отношении леса произрастают в Колхиде; в лесах этих — множество диких съедобных растений (орехоплодных, плодовый, овощных и др.) (Гросгейм А.А., 1942; 1952). Благодатный климат и обильные пищевые ресурсы Колхиды, судя по скоплению здесь палеолитических памятников, особенно привлекали первобытных людей в эту область. Колхида была, видимо, наиболее надежным убежищем фауны, флоры и человека и во времена оледенений (Любин В.П., 1969а, 1974).

Для изготовления каменных орудии палеолитические люди находили на Кавказе обильный сырьевой материал. Используемые ими каменные породы чрезвычайно разнообразны; в то же время наблюдаются определенные территориальные различия в употреблении осадочных и вулканических пород. Так, в срединной части Кавказского перешейка, в зоне тектонического Транскавказского меридионального поднятия (территория Северной и Южной Осетии, Джавахетии и Армении), в которой имеются многочисленные разломы и излияния лав, абсолютно преобладают ашельские и мустьерские индустрии, базирующиеся на лавовых породах (андезиты, базальты, обсидианы). Наиболее крупные ашело-мустьерские мастерские и стоянки-мастерские встречены непосредственно на выходах лавовых пород в районах особенно мощного проявления магматизма (Армения, Джавахетия). Таковы Сатани-Дар, Джрабер, Фонтан в Араратской котловине, северное подножье Мокрых гор в Джавахетии. К западу и к востоку от названной зоны (в Колхиде, Причерноморье, Прикубанье, Дагестане, Азербайджане) доминируют кремень и другие осадочные породы.

Отметим также, что в ашельское время люди чаще употребляли грубый и вязкий валунный материал, крупные гальки, куски различных окремненных и вулканических пород (Азых, Цона, Кударо, Лаше-Балта, Юкары-Салахлы и др.). При отсутствии в достаточном количестве более качественного сырья такой материал использовался отчасти и мустьерскими людьми (Цони, Азых, Кударо). В ряде мест широко использовались кремнистые сланцы и известняки и аргиллиты (Кударо, Цона, Джручула, Таглар).

Размещение раннепалеолитических поселений в связи с тафономическими условиями и палеогеографией. Картирование раннепалеолитических памятников показывает сильную диспропорцию в заселении древними людьми западной и восточной половины Кавказского перешейка, несоответствие в заселении равнинных, предгорных и горных районов, редкую встречаемость в этой области стоянок под открытым небом с ненарушенным культурным слоем. Картина эта отражает не только состояние наших знаний, но и тафономические особенности захоронений палеолитических остатков в условиях горной страны и события четвертичного прошлого Кавказской области.

Тафономические обстоятельства (сильная эрозия) не благоприятствовали сохранению и захоронению здесь палеолитических стоянок под открытым небом. Особенно плохо сохранились следы пребывания ашельских и мустьерских людей в полосе средних и высоких гор. В глубине гор Большого Кавказа, например, известны лишь скудные раннепалеолитические находки в Юго-Осетии (местонахождения Фасраг и Учелет на высоте 1600–1800 м) и Имеретии (сборы Д.М. Тушабрамишвили на склонах и перевалах Бачинского хребта). Единичны также местонахождения в равнинных районах (например, находки А.А. Формозова в карьере Гирей близ г. Кропоткин). Подавляющее же большинство раннепалеолитических местонахождений располагается в полосе низких предгорий и прилегающих к нему участков депрессий, вовлеченных в зону новейших сводовых поднятий Большого и Малого Кавказа. Таковы местонахождения северных предгорий Большого Кавказа, местонахождения предгорий южного склона Западного и Центрального Кавказа, местонахождения северных предгорий Малого Кавказа и подгорных участков Гянджа-Казахской наклонной равнины в западном Азербайджане. В области же Армянского вулканического нагорья местонахождения располагаются главным образом в районах межгорных понижений — котловин.

В.М. Муратов (1969а), исследовавший геолого-геоморфологические особенности ашельских местонахождений в Прикубанье, отмечает, что последние приурочены к зоне устойчивых четвертичных поднятий очень небольшой амплитуды: они тянутся узкой полосой, захватывая высокую часть Прикубанской наклонной равнины и низкие предгорья. Севернее этой полосы они, видимо, погребены под толщей новейших континентальных осадков; южнее, в горных районах, могли быть уничтожены интенсивным склоновым смывом.

На колхидском склоне Большого Кавказа ашельские и мустьерские памятники (в том числе и пещерные) известны в горах вплоть до субальпийского пояса горно-луговой зоны, до высоты 1600–2100 м над уровнем моря (местонахождение Учелет и пещеры Цона и Кударо в Юго-Осетии, в 15–20 км от Водораздельного хребта (рис. 11), в то время как на северном склоне мустьерские и ашельские находки отмечены не выше абсолютной высоты в 1000 м (местонахождения североюрской депрессии в Карачаево-Черкесии, ь 60–70 км от Водораздельного хребта).

Различия в масштабах проникновения древних людей в глубину гор южного и северного склонов Большого Кавказа следует, по всей видимости, объяснять фактором гляциологическим: плейстоценовые оледенения проявились наиболее мощно на северном склоне, особенно в его центральной часто. Во время предпоследнего оледенения и максимальной фазы последнего оледенения (терского и безингийского, по Е.Е. Милановскому) ледниковые языки проникали в североюрскую депрессию и кое-где, через ущелья Скалистого хребта, продвигались севернее последнего (Думитрашко Н.В., Милановский Е.Е., 1977; Думитрашко Н.В., Милановский Е.Е., Бальян С.П., Саядян Ю.В., 1977).

В эпохи оледенений сильно снижались высотные ландшафтные пояса и резко сокращались территории, пригодные для жизни человека. Стоянки людей в эти периоды перемещались в районы низких гор, предгорий (Любин В.П., 1969а; 1970; 1972а; 1974; 1980а).

Территории, доступные для обитания человека в ледниковья, были не только сужены, но и расчленены: горно-ледниковый барьер Большого Кавказа периодически почти полностью отделял Северный Кавказ от Закавказья. Ряд более мелких прерывистых барьеров находился в Закавказье (ледники покрывали вершинные зоны вулканических нагорий и наиболее приподнятые хребты Малого Кавказа и Южной Армении) (Думитрашко Н.В., Милановский Е.Е., 1977) (рис. 12).

Гляциально-климатический фактор дополнялся рядом других палеогеографических обстоятельств, влиявших на изменчивость размеров и пределов зоны расселения четвертичных людей, на дислокацию их стоянок. Таковы вулканизм, наступания (трансгрессии) и отступания (регрессии) морей, перестройка речной сети.

Молодой вулканизм связан с полосой Транскавказского поперечного поднятия. С наибольшей мощностью он проявил себя во второй половине плейстоцена на Армянском вулканическом нагорье, явившись здесь одним из главных факторов формирования рельефа (Антонов Б.А., 1971; Милановский Е.Е., 1977б). Вулканические извержения, растекания лав по котловинам и долинам рек могли быть причиной гибели древних поселений, перемещения людей в другие районы.

История развития Черного, Азовского, Каспийского морей и Маныча в эпоху среднего и верхнего плейстоцена не менее важна для представления об изменяющихся границах кавказской ойкумены раннепалеолитических людей. Амплитуда колебаний уровней Черного и Каспийского морей, связанных с чередованием ледниковых и межледниковых эпох, достигала в плейстоцене 100–200 м. В трансгрессивные фазы развития этих морей, когда Маныч превращался в реку-пролив, а Азовское море — в проточный бассейн, они образовывали единую водную артерию. Так, в начале верхнего плейстоцена (рисс-вюрмское межледниковье), во время карангатской — нижнехвалынской трансгрессии, Крым становится островом, а Маныч — проливом, затоплены были также Рионская низменность и часть Прикаспийской.

Стадии высокого стояния уровней морей разделяют стадии резкого понижения. Предкарангатская (послеузунларская) регрессия соответствует рисскому оледенению (или последнему этапу его). В это время Черное и Азовское моря сильно сокращаются по площади и осушается Маныч. Послекарангатская регрессия в начале вюрмского оледенения была более значительной: осушается Маныч и Азовское море, Дон прокладывает свою долину к Керченскому проливу, Черноморский бассейн достигает своего максимального регрессивного уровня (122 м ниже современного), при котором вдоль побережья Кавказа осушается полоса моря шириной 7,7–9,4 м (Островский Б.А., 1967; Милановский Е.Е., 1977в).

В силу периодического осушения Маныча и (в начале вюрма) Азовского моря возможны были, по всей видимости, известные сухопутные контакты Кавказа с Крымом и Русской равниной, передвижения определенных групп палеолитического населения этих областей. Небезынтересно в данной связи отметить, что единичные встреченные в Донбассе ручные рубила (в районе Амвросиевки и близ Макеевки; Замятнин С.Н., 1953; Цвейбель Д.С., 1972, 1979; см. также ч. II. гл. 3) имеют, как кажется, некоторые параллели на Кавказе.

В период послекарангатской регрессии Черного моря, когда в Кавказском Причерноморье происходило сильное снижение высотных ландшафтных зон (Любин В.П., 1968, 1974; Гричук В.П., Губонина З.П. и др., 1970; Любин В.П., Бурчак-Абрамович Н.И., Клапчук М.Н., 1971), вероятно, смещение населения к берегу моря и в какой-то мере временное пребывание его в осушенной полосе шельфа.

Перемещения поселений палеолитических людей могли также происходить в связи с перестройкой речной сети. В плейстоцене многие реки Кавказа полностью или на значительных участках меняли свои русла, смещались в различных направлениях (Думитрашко Н.В., 1977). На склонах реликтовых долин, которые сохранились в рельефе, вероятны поэтому находки следов пребывания древнейших обитателей Кавказа.

Раннепалеолитические скальные убежища (навесы, гроты, пещеры). Раннепалеолитические стоянки в скальных убежищах являются главным источником наших знаний о древнейшем населении Кавказа. Стоянки эти находятся в первичном залегании и обладают ценными стратифицированными свидетельствами: археологическими, литологическими, палеонтологическими, палеоантропологическими. Новейшие данные об их размещении, количестве, степени исследованности и вероятном научном потенциале представляют значительный интерес.

Большая часть исследуемых в настоящее время скальных убежищ связана с карстующимися (главным образом юрскими и меловыми) известняковыми породами. Породы эти распространены на Большом Кавказе и на востоке Малого Кавказа: на Большом Кавказе расположено 12 из 16 выделяемых в настоящее время в рассматриваемой области карстовых областей (рис. 12). Известняково-карстовый ландшафт опоясывает Большой Кавказ почти на всем протяжении его северного склона (от р. Пшехи в Прикубанье до р. Самур в Дагестане) и западной, колхидской, части южного склона (от р. Сочи до Кударского ущелья в Юго-Осетии) (Гвоздецкий Н.А., Маруашвили Л.И., 1977).

В полосе карстующихся пород северного склона известно большое количество навесов и пещер, но они еще очень слабо исследованы: открыты лишь единичные пещерные стоянки конца каменного века в Дагестане (Чох), Северной Осетии (Шау-легет) и в Кабарде (Сосруко). Исключение составляет только Прикубанье, где известна группа пещерных стоянок мустьерского времени (Монашеская, Баракаевская, Губский навес № 1 и др.).

В западной, колхидской, части южного склона, где в условиях теплого и влажного климата карстовые процессы протекают особенно интенсивно, отмечены многие сотни скальных убежищ (Гвоздецкий Н.А., 1963; Гвоздецкий Н.А., Маруашвили Л.И., 1977; Тинтилозов З.К., 1976). В этой полосе, в пределах всех высотных зон, исследуется большая группа пещерных памятников нижнего и верхнего палеолита. Таковы стоянки Сочинско-Адлерского Причерноморья (Ахштырская, Воронцовская, Кепшинская, Ацинская, Навалишенская, Хостинская I и II), Абхазии (Свантасавана, Бзыбский навес, Окуми, Квачара, Апианча и др.), Имеретии (Сакажиа, Ортвали, Чахати, группа Цуцхватских пещер, Сагварджиле, Джручула, Самглеклде, Дзудзуана, Таро-клде, Хергулис-клде, Гварджилас-клде и др.) и Юго-Осетии (Цона, Кударо I и III, Кведи, Шагат-хох). Особенно поразительна концентрация палеолитических стоянок в карстовых полостях речных каньонов Окрибы (ущелья рр. Цхалцитела и Шабатагеле) и небольшой (60×42 км) Верхне-Имеретской возвышенности (ущелья р. Квирилы и ее притоков (Маруашвили Л.И., 1971а).

Известняково-карстовый ландшафт и карстовые пещеры на Малом Кавказе известны лишь в хребтах его восточной части — Сомхетском, Шахдагском и Карабахском. Здесь выделяют четыре разрозненных и археологически еще слабо исследованных карстовых области: Западноазербайджанскую, Дашкесанскую, Шушинскую и Зангелано-физулинскую (Гвоздецкий Н.А., Маруашвили Л.И., 1977). В двух из них — первой и третьей — исследуются четыре раннепалеолитические пещерные стоянки (Дамджилы, Дашсалахлы, Таглар и Азых).

Вне Малого Кавказа, на территории Закавказского нагорья, до недавнего времени были известны лишь ашело-мустьерские местонахождения открытого типа (Сатани-Дар, Джрабер и др.). Ряд свидетельств последних лет позволяет, однако, допустить, что «палеолитический пещерный потенциал» Закавказского нагорья не уступает, возможно, потенциалу известняково-карстовых областей Кавказа. Потенциал этот, как кажется, составят палеолитические стоянки в естественных гротах, обнаруженных недавно в лавах Армянского вулканического нагорья[4]. Убежища эти приурочены к глубоким речным каньонам-ущельям, врезанным в обширные лавовые плато нагорья. Палеолитические убежища нового типа обнаружены в основании протекавших по этим ущельям молодых — плиоценовых и четвертичных (доашельских, по К.И. Карапетяну) — лавовых потоков. К.И. Карапетян (1977) относит подобные небольшие, как правило, полости к типу «лавово-контактных» и полагает, что они возникли при вымывании рекой шлаков из линзовидных карманов, образовавшихся в результате взаимодействия оснований раскаленной лавы с водой[5].

Именно такие, как кажется, палеолитические «гроты под лавами» впервые были обнаружены на территории Цалкинского и Гомаретского плато Южногрузинского нагорья. Таковы Бармаксыз (Эдзани) и Зуртакети, исследованные, соответственно, в 1937, 1963 гг. (Куфтин Б.А., 1941; Габуния М.К., 1964, 1970) и в 1945, 1962 гг. (Маруашвили Л.И., 1946; Замятнин С.Н., 1950; Габуния М.К., 1970). Более значительные исследования лавовых убежищ были произведены в Армении после того, как Г.А. Азизян открыл в 1966 г. в лавовой полости каньона р. Раздан в Араратской котловине мустьерскую стоянку Ереван I. К настоящему времени в ущелье р. Раздан обнаружено свыше сотни таких полостей (Карапетян К.И., 1977); в них открыты и исследуются нижнепалеолитические стоянки Ереван I, II, Лусакерт I, II, Зовуни и др. (данные Б.Г. Ерицяна).

Вероятны значительные масштабы распространения лавовых гротов на территории всего Армянского вулканического нагорья и сопредельных районов плиоценовых и четвертичных вулканитов Турции и Ирана. К.И. Карапетян (1977) насчитывает в вулканических районах Армянской ССР не менее 1,5 тысяч таких пещер. Б.А. Антонов еще раньше (1958, 1971) отмечал наличие подобных пещер в долине р. Тертер, в Кельбаджарской котловине Карабахского нагорья. Вероятны пещеры такого рода и в лавовых потоках долин рек Акера, Арпы и др. Л.И. Маруашвили (1971б, с. 349) говорит о широком распространении естественных пещер в лавах Южногрузинского нагорья (в ущельях рек Куры, Ахалкалаки, Храми, Машавери, Зуртакети и др.).

Лавовые пещеры, в отличие от известняково-карстовых, которые нередко бывают на Кавказе галерейными (длиной до 50-100 и более метров), имеют вид небольших гротов и навесов. Всего в настоящее время на Кавказе известно и исследуется около 70 пещерных стоянок эпохи палеолита и мезолита. Свыше 50 из них содержат раннепалеолитические культурные слои и, как правило, являются многослойными.

Раннепалеолитические находки под открытым небом (геологогеоморфологические позиции и возраст). Огромное разнообразие местообитаний в условиях горного и равнинного Кавказа явилось причиной большого разнообразия мест поселений древнейших людей. В климатически благоприятные периоды они селились в пределах всех высотных ландшафтных зон, располагаясь по берегам рек (пойменные террасы), озер и морей, близ родников, в удобных ложбинах, в естественных убежищах. Во времена похолоданий предпочтение отдавалось укрытым местообитаниям (пещеры, навесы, гроты) в полосе низких гор. Выбор участка для поселения или кратковременной остановки определялся также близостью сырья для изготовления орудий, пунктов, удобных для облавных охот (обрывы, теснины), скрадывания дичи (солонцы, переправы), мест, изобилующих растительной пищей.

Четвертичные оледенения, трансгрессии и регрессии морей, тектонические движения, вулканизм, эрозия и другие явления обусловили исключительное разнообразие сохранности и захоронения указанных поселений. Наилучшей степенью сохранности обладают стоянки, погребенные в отложениях скальных убежищ, встречающихся в толщах закарстованных известняков (Большой и Малый Кавказ), в основаниях лавовых потоков (Закавказское нагорье), в массивах юрских (?) песчаников (Медовые пещеры близ Туапсе). Что касается поселений под открытым небом, то часть из них могла быть затоплена морем, перекрыта аллювием, склоновыми отложениями, лавовыми потоками[6], ледниковыми и водно-ледниковыми осадками и т. д., сохранившись (в первичном или вторичном залегании) в погребенном состоянии, в определенной стратиграфической позиции. Другая часть разрушенных стоянок оказалась на дневной поверхности и фиксируется только находками каменных орудий, геологическая привязка которых, как правило, невозможна.

Раннепалеолитические находки под открытым небом связаны чаще всего с морскими и речными террасами: они приурочены к базальным горизонтам этих террас (аллювий), к покрывающим их покровным (континентальным) суглинкам или к поверхности и склонам этих террас. Комплексное изучение геологогеоморфологических позиций и возраста террасовых находок производится в настоящее время в Сочинско-Туапсинском Причерноморье. Расчленение всего комплекса четвертичных отложений опирается здесь на стратиграфию и геохронологию морских террас и соответствующих им террас речных долин Причерноморья. А.Б. Островский выделяет на черноморском побережье следующие фаунистически датированные морские террасы: нижнеплейстоценовую (миндельскую), чаудинскую (140–150 м), среднеплейстоценовые — древнеэвксинскую (миндель-рисскую) (90-120 м), узунларскую (пшадскую) (65–80 м) и древнекарангатскую (ашейскую) (55–60 м), верхнеплейстоценовые — карангатскую (рисс-вюрмскую) (35–37 м), позднекарангатскую, или сурожскую (вюрмскую 18–20 м), и новочерноморскую (голоценовую). Ураново-иониевые датировки возраста раковин из базальных горизонтов четвертой ашейской террасы колеблются в пределах 144–120 000 лет, третьей карангатской — 91–71 000 лет, второй сурожской — 49–30 000 лет.

В последние годы на участке этих морских и соответствующих им террас обнаружено много ашельских, мустьерских и позднепалеолитических местонахождений. Часть находок собрана на поверхности террас, часть залегала в их базальном аллювии или в континентальном покрове (Щелинский В.Е., Островский А.Б., Янушкевич Ю.Д., 1970; Щелинский В.Е., Островский А.Б., 1970; Островский А.Б., Измайлов Я.А. и др., 1977; Щелинский В.Е., 1977). Публикации об этих находках носят, к сожалению, очень предварительный, иногда не вполне ясный характер. Сообщается, что мустьерские изделия встречены в базальном горизонте третьей карангатской (рисс-вюрмской) морской террасы и в отложениях коры выветривания того же времени более высокой четвертой ашельской террасы. Отдельные мустьерские местонахождения обнаружены также в отложениях более древних — конце среднего плейстоцена (аллювий IV террасы р. Шапсуго) и в отложениях более молодых (нижневюрмских). Ашельские же находки тяготеют к среднечетвертичным субаэральным покровам IV, V, VI и VII морских и речных террас (ашейской, пшадской, древнеэвксинской и чаудинской). Отмечено сосуществование ашельской и мустьерской культур в конце среднечетвертичного времени, мустьерской и верхнепалеолитической в период нижневюрмского оледенения (Щелинский В.Е., Островский А.Б., 1970). В более поздней публикации (Островский А.Б., Измайлов Я.А. и др., 1977) говорится, что ашельские местонахождения связаны с отложениями V (узунларской) и более древних террас, а мустьерские — с морскими осадками IV и III террас и с соответствующими континентальными образованиями.

Каменные орудия из этих террасовых местонахождений пока не опубликованы. Не исключены неточности в определении археологического возраста отдельных находок, что привело, как кажется, к чрезмерному удревнению некоторых мустьерских и позднепалеолитических местонахождений.

С целью установления стратиграфии четвертичных отложений и возраста террас левых притоков р. Кубань, к которым приурочена большая часть палеолитических месторождений Прикубанья, В.М. Муратов производит широкое сопоставление этих террас с морскими и речными террасами Причерноморья. Аналогом морских террас, по его мнению, является, соответственно: чаудинской — V терраса кубанских притоков, древнеэвксинской — IV, карангатской (рисс-вюрмской) — III, позднекарангатской — II. III терраса хорошо развита в долинах всех этих рек и почти повсеместно перекрыта покровом лессовидных суглинков, аналогичных тем, которые покрывают карангатскую морскую террасу (Муратов В.М., 1969б, в).

На основании такой параллелизации производится определение стратиграфического и возрастного положения важнейших прикубанских раннепалеолитических памятников открытого типа. Культурные слои Ильской мустьерской стоянки, по мнению этого исследователя, приурочены к толще склоновых отложений, перекрывающих III террасу, что позволяет говорить о вюрмском возрасте стоянки. Ашельские изделия на местонахождении Игнатенков куток в долине р. Псекупс вымываются из базальных галечников IV террасы, что допускает среднечетвертичный возраст этого памятника.

В рамках данной схемы делается также попытка раскрыть геологический возраст мустьерских террасовых местонахождений в долинах каспийских рек (местонахождения Гамурзиево и Насир-Корт в долине р. Сунжа). Лессовидные суглинки, к которым приурочены мустьерские орудия, перекрывают здесь III рисс-вюрмскую террасу, но нигде не распространяются на молодые террасы, что предполагает вюрмский возраст этих орудий. Произведенные исследования позволяют заключить, что мустьерские памятники Северного Кавказа «связаны с толщей вюрмских склоновых отложений, перекрывающих рисс-вюрмские аллювиальные отложения третьей речной террасы» (Муратов В.М., 1969б, с. 35).

Террасовые раннепалеолитические местонахождения имеют широкое распространение и в других районах Кавказа. К югу от Сочи они известны на поверхности и в аллювии 35-40-метровой террасы р. Псоу, которая в устье этой реки переходит в соответствующую ей морскую (древнекарангатскую), что допускает отнесение кремней из аллювия террасы к рисскому времени (Любин В.П., Щелинский В.Е., 1972). Мустьерские кремни в этом районе собраны также на поверхности и в покровных суглинках морских карангатских и соответствующих им речных уровней на участке рек Мзымта, Псоу, Сандришпи, Лапста, Хашупсе. В ряде пунктов (Хейвани, Бароновка, Сулево и др.) мустьерские и, вероятно, позднеашельские орудия залегали в покровных суглинках, развитых на более высоких террасах (Соловьев Л.Н., 1959; Гумилевский Н.И., Коробков И.И., 1967; Любин В.П., Щелинский В.Е., 1972).

В полосе Транскавказского меридионального поднятия, в северных и южных предгорьях Центрального Кавказа, где число уровней и относительные высоты речных террас возрастают, мустьерские местонахождения встречены на поверхности и в размывах покровных суглинков 80-100-метровых и более высоких террасовых уровней на р. Большой Лиахви в Юго-Осетии на р. Баксан близ Заюково Кабардино-Балкарии (Любин В.П., 1977а, б). В долине р. Терек близ Орджоникидзе мустьерские находки приурочены к поверхности и покровам 70-80-метровых террас (Любин В.П., 1969б).

В предгорьях Малого Кавказа группа раннепалеолитических местонахождений связана с разновысокими четвертичными террасами р. Куры и ее притоков Инджа-су, Храми, Акстафа и др.; террасы эти датируются временем от нижнехазарского (миндель-рисс) до хвалынского (вюрм) (Мансуров М.М., 1978).

Вопрос о возрасте террасовых местонахождений Кавказа, несмотря на ряд отмеченных геологических привязок, чрезвычайно сложен. Одна из главных трудностей заключается в переотложенности, вторичном залегании всех (за исключением Ильской стоянки) ашельских и мустьерских находок, связанных с террасами. Правда, памятники с разрушенным культурным слоем, перемещенные компоненты которых (чаще всего лишь одни кремни) были затем захоронены в синхронных им или более поздних базальных горизонтах террас, могут быть датированы более уверенно. Ураново-иониевые даты некоторых таких уровней в известной мере ориентируют в возрасте вмещаемых ими культурных остатков.

Гораздо более проблематичны стратиграфическое положение и возраст находок, встреченных в покровах террас: покровы эти не одновозрастны самим террасам (Иванова И.К., 1969, с. 31) и могут иметь стратиграфические лакуны. Лишь надежные литолого- и биостратиграфические показатели колонок покровных отложений могут помочь геологической стратификации и датировке встреченных в них археологических находок. Иногда, впрочем, даже наличие таких показателей и нахождение в покрове в первичном залегании не дают картины ясного стратиграфического положения стоянки. Так, ранневюрмский возраст Ильской стоянки определяется лишь как наиболее вероятный (Величко А.А., Иванова И.К., 1969). Что же касается раннепалеолитических находок на поверхности террас, на плоскогорьях, в руслах рек и т. п., то они по существу не имеют стратиграфического значения (Иванова И.К., 1969, 1977).

Отметим, наконец, что в условиях Кавказской горной страны сопоставление морских и речных террас, параллелизация террас равнинных и горных районов, террас черноморских и каспийских рек имеет большие методические трудности, ибо число террас, их высота и возраст определяются здесь многими локальными факторами (различиями ритмов и амплитуд неотектонических движении в разных районах, асинхронностью Трансгрессий Каспийского и Черного морей и др.; Думитрашко Н.В., 1977; Милановский Е.Е., 1977в).

Раннепалеолитические стоянки в пещерах (литолого-стратиграфические и биостратиграфические показатели; вопросы экологии и хронологии). Ашельские и мустьерские стоянки в пещерах занимают более надежные геохронологические позиции. Они находятся в основном[7] в первичном залегании, имеют многообразные литологические и биостратиграфические характеристики, иногда — радиоуглеродные датировки.

Мустьерские культурные слои кавказских пещер по этим показателям относятся в целом к первой половине вюрмского оледенения, ашельские — к более древним отделам плейстоцена. Но устоявшихся и общепринятых взглядов на этот счет пока не существует. Недостаточно разработана и более дробная хронология последней ледниковой эпохи: привязка отдельных мустьерских и более поздних культурных слоев к тем или иным этапам вюрмского оледенения.

В группе пещер сочинского Причерноморья (Ахштырская, Воронцовская и др.) некоторые исследователи отмечают следующее закономерное строение отложений: мустьерские слои представлены толщей пестроцветных глин и суглинков, отлагавшихся (судя по спорово-пыльцевым показателям верхов этой толщи) в условиях холодного и влажного климата первой половины вюрма; верхнепалеолитические — толщей остроугольного десквамационного щебня, имеющей радиоуглеродную дату 19000±500 (Муратов В.М., 1969б; Фриденберг Э.О., 1970; Гричук В.П., Губонина З.П. и др., 1970; Муратов В.М., Фриденберг Э.О., 1974; Векилова Е.А., Гричук В.П. и др., 1978). Мустьерские слои причерноморских пещер не всегда, однако, представлены только глинистыми (весьма варьирующими, кстати) отложениями, что говорит о нестабильности климатической обстановки в эпоху образования этих отложений.

Климатические колебания мустьерского времени запечатлелись в лито-стратиграфии многих пещер Кавказа чередованием различных по своему составу горизонтов (глинистых и щебенчатых; переполненных щебнем, угловатым или сглаженным — выветрелым или окатанным; претерпевшим большие или меньшие геохимические преобразования). Лито-стратиграфические показатели находятся в согласии с биостратиграфическими и позволяют обозначить в вюрме Кавказа несколько климатических подразделений: два холодных максимума брёрупский интерстадиал и так называемый «средний вюрм», что в общих чертах соответствует Вюрму I и II, Вюрму I–II и Вюрму II–III французской схемы (Любин В.П., 1968; 1972а; 1974; 1980в; Любин В.П., Левковская Г.М., 1972; Левковская Г.М., 1980; Маруашвили Л.И., 1978).

Наиболее древние мустьерские уровни (слои 4 в пещерах Кударо I и III; слой 3d в Сакажиа; вероятно, низы мустьерских отложений в Цоне, в Ахштыре и в некоторых других пещерах) характеризуют обстановка повышенного увлажнения и заметных эпигенетических изменений (сталагмитовые покровы и возросшие пристенные натеки; линзы брекчии; заметная оглаженность и корродированность щебня; фосфатно-карбонатные образования). Похолоданию эпохи Вюрма II (нижневалдайское, или калининское, оледенение Русской равнины) соответствуют, по всей видимости, щебенчатые отложения Бронзового и Двойного грота в Цуцхватах, верхи слоя 4 и слой 3 в Кударо I и III, уровни За, в, с в Сакажиа, мустьерские слои в пещерах Баракаевской и Кепшинской, нижние мустьерские слои в Ереванской пещере и др. Влажный климат эпохи Вюрма II–III запечатлелся в сильной эрозии кровли мустьерских отложений, в появлении глинисто-карбонатных корок и т. п., отмеченных в кударских пещерах, в Цоне, в Ахштырской, Воронцовской и других пещерах (Замятнин С.Н., 1961; Любин В.П., 1968, 1972б, 1980б, в; Любин В.П., Бурчак-Абрамович Н.И., Клапчук М.Н., 1971; Любин В.П., Левковская Г.М.. 1972; Ерицян Б.Г., 1970; Маруашвили Л.И., 1978; Аутлев П.У., 1978; Селиванова Н.Б., 1980).

Более древние домустьерские отложения известны в настоящее время по ашельским культурным слоям закавказских пещер Кударо I. III, Цоне и Азых (рис. 13). Ашельские культурные слои в пещере Кударо I представлены тремя литологическими горизонтами, средний и нижний из которых (56 и 5в), судя по всем показателям, являются межледниковыми (рис. 13); они сложены плотным фосфатизованным суглинком (алевритистый фосфорит), возникшим в результате сильного преобразования первичного обломочного и костного материала. Известняковый щебень носит здесь следы сильнейшей коррозии вплоть почти до полного растворения (Ренгартен Н.В., Черняховский А.Г., 1980).

Ашельские слои в Цонской пещере имеют мощность до 2,5 м и подразделяются на пять горизонтов суглинков и супесей, содержащих иногда щебень и (в базальном горизонте) крупные глыбы известняка (Каландадзе А.Н., 1965).

Мощность ашельских напластований в Азыхской пещере превышает 6 м. Здесь как будто представлены все стадии ашеля: ашель ранний (слой VI), средний (V) и верхний (IV–III). Ашельские слои подстилает четырехметровая пачка более древних доашельских осадков (слои VII–X), датируемых предположительно верхним апшероном (верхнее подразделение плиоцена, относимое некоторыми исследователями к эоплейстоцену). В этих придонных слоях найдены гальки со следами искусственной оббивки, напоминающие архаичные олдувайские орудия (Гусейнов М.М., 1975).

Толща отложений в Азыхе разделяется на 25 литологических горизонтов, отличающихся по цвету и вещественному составу; последний свидетельствует о характере природной обстановки в период формирования тех или иных археологических слоев. Судя по этим данным, во время образования слоев VIII–X существовал теплый и относительно влажный климат; во время накопления осадков раннеашельского слоя VI климат менялся от теплого и относительно влажного до относительно засушливого и холодного; во время образования слоя V — от относительно теплого и влажного до относительно влажного и холодного (Гаджиев Д.В., Гусейнов М.М., Мамедов А.В., Широков Н.Ш., 1979).

Биостратиграфические показатели кавказских пещерных стоянок углубляют наши представления о возрасте этих стоянок, о природных особенностях различных районов четвертичного Кавказа и крупных климатических сдвигах, имевших место на Кавказе со времени первичного заселения его территории человеком.

В пещерах найдены обильные фаунистические материалы: в ашельских и мустьерских слоях пещеры Кударо I обнаружены костные остатки более 80 видов крупных позвоночных, грызунов, рукокрылых, птиц, амфибий и рыб, в Кударо III — более 40 видов, в Азыхе — 35, в Цоне — 13; в мустьерских слоях Ереванской пещеры — 24; Кетлинской пещеры — 17, Ахштырской — 16, Джручулы — 12, Воронцовской — 10, Баракаевской — 7.

Фауна ашельских и мустьерских культурных слоев, встреченных в пределах одних и тех же многослойных памятников, демонстрирует существенные количественные и качественные различия. В ашельских слоях Азыхской пещеры, расположенной в области Переднеазиатских нагорий, представлено, как указано, 35 видов животных, в мустьерских — только 10. Основными объектами охоты и в ашеле и в мустье здесь были пещерный медведь, благородный и гигантский олени, но в составе ашельской фауны встречен ряд архаичных элементов (лошадь типа зюссенборнской, бизон типа Шотензака, носорог Мерка), характерных для тираспольского и хозарского фаунистического комплекса, в составе же сильно обедненной мустьерской фауны эти элементы отсутствуют (Алиев С.Д., 1969; Гаджиев Д.В. и др., 1979).

В фауне ашельских слоев Цонской пещеры, находящейся в глубине гор южного склона Большого Кавказа, абсолютно преобладают остатки пещерного медведя (90 % всех костей), в фауне мустьерских слоев заметно возрастает удельный вес остатков парнокопытных (Каландадзе А.Н., 1965; Каландадзе А.Н., Тушабрамишвили Д.М., 1978). Соответствующие и более подробные свидетельства получены при изучении материалов, расположенных поблизости кударских пещер. Так, остатки пещерного медведя в основных ашельских слоях пещеры Кударо I составляют 74,6-84,5 % всех костных находок, в мустьерских — 29,1-48,8 %. Количество же остатков таких травоядных животных, как благородный олень и тур (горный козел), изменяется в обратной пропорции: в основных ашельских слоях их мало (до 10–15 %), в мустьерских — 30–45 % всех костных находок, причем в ашельское время в составе названных травоядных преобладает благородный олень (обитатель лесных биоценозов), в мустьерское время — тур (житель преимущественно субальпийского и альпийского поясов).

В ашельских и мустьерских фаунистических комплексах кударских пещер интересны не только количественные соотношения тех или иных форм, но и отличия в видовом составе: только в ашельском комплексе, к примеру, присутствуют такие теплолюбивые формы, как макак, соня-полчок, подковонос Мегели; только в мустьерском — улар (горная индейка) и красный волк (обитатели альпийского и субальпийского поясов).

На протяжении времени обитания в пещере ашельских и мустьерских людей по мере похолодания климата наблюдаются и морфологические изменения у животных некоторых видов (тенденция к увеличению размеров оленей и козлов, уменьшение размеров зубов у пещерного медведя и др.) (Верещагин Н.К., 1957а, 1959; Верещагин Н.К., Барышников Г.Ф., 1980а, б; Барышников Г.Ф., 1976, 1977, 1978; Барышников Г.Ф., Дедкова И.И., 1978; Громов И.М., Фоканов В.А., 1980; Бурчак-Абрамович Н.И., 1980; Гаджиев Д.В., 1980; Любин В.П., 1974; Любин В.П., Ренгартен Н.В. и др., 1978).

Значительные масштабы климатических изменений, имевших место в период вюрмских похолоданий, фиксируют и фаунистические материалы ряда стоянок с культурными отложениями только мустьерской эпохи или мустьерской и позднепалеолитической эпох. Фауна мустьерского слоя Кепшинской пещеры, расположенной в полосе современных широколиственных лесов сочинского Причерноморья, содержит остатки таких альпийских и субальпийских животных и птиц, как тур, прометеева и снежная полевки, улар и альпийская галка, что предполагает снижение границ вечных снегов и поясов растительности в эпоху обитания в пещере мустьерского человека на величину до 1400–1500 м (Любин В.П., Бурчак-Абрамович Н.И., Клапчук М.Н., 1971). В Южном Закавказье, на Араратской равнине, характеризуемой в настоящее время континентальным климатом и полупустынной растительностью (по данным Ереванской стоянки), в мустьерское время произрастали леса из сосны, ели и березы, а животный мир был представлен лосем, оленем, туром, лошадью, диким ослом (Ерицян Б.Г., 1970). О значительных сдвигах ландшафтно-климатических зон говорят и фаунистические материалы мустьерских стоянок Северного Кавказа (Ильской, Монашеской, Баракаевской). Присутствие, например, в мустьерском слое Баракаевской пещеры (верховье р. Губе, северный склон Скалистого хребта, полоса современных широколиственных лесов кубанского Кавказа) остатков пищухи, козла, муфлона, бизона и лошади говорит об остепнении в вюрме северных отрогов Скалистого хребта (данные Г.Ф. Барышникова).

В периоды наибольших вюрмских похолоданий лишь во внутренних районах Колхиды (наиболее теплых и влажных и в настоящее время), как кажется, сохранялись относительно благоприятные климатические условия. Это как будто удостоверяют фаунистические и палинологические показатели Джручульской и Цуцхватских пещер, а также большая концентрация мустьерских и позднепалеолитических поселений в пещерах предгорной Колхиды. Следует, однако, отметить, что пещеры, о которых идет речь, были наиболее удалены от центров вюрмского оледенения и располагались в глубоких каньонах, служивших убежищем для наиболее теплолюбивых видов фауны и флоры. Климатические колебания вюрмской эпохи проявлялись здесь в увеличении открытых пространств (Мамацашвили Н.С., 1975, с. 69; 1978; Векуа А.К., Мамацашвили Н.С., Тушабрамишвили Д.М., 1973; Маруашвили Л.И., 1978), в наличии периодов похолодания и иссушения климата, засвидетельствованных находками в составе фауны некоторых мустьерских и позднепалеолитических уровней остатков лошади, тура, серны, прометеевой полевки, росомахи, малоазиатского хомяка, суслика, аргалиобразного барана, безоарового козла, дикобраза (Смирнов Н.А., 1923–1924; Ниорадзе Г.К., 1933, 1953; Громова В.И., 1948; Громов В.И. 1948; Тушабрамишвили Д.М., 1960; 1963; Векуа А.К., Мамацашвили Н.С., Тушабрамишвили Д.М., 1973; Векуа А.К., 1978; Бендукидзе О.Г., 1978), а также носорога, близкого, как полагает Л.К. Габуния, к типу шерстистого (Габуния Л.К., 1957; Габуния Л.К., Тушабрамишвили Д.М., Векуа А.К., 1961).

Спорово-пыльцевые показатели ашельских и мустьерских слоев кавказских пещер оказались еще более информативными в отношении природного окружения древнего человека. Показатели эти, к сожалению, пока немногочисленны: они известны для ашельских и мустьерских слоев кударских пещер, для мустьерских слоев некоторых пещер Прикубанья, Причерноморья, Имеретии и Армении.

В ашельскую эпоху, судя по спорово-пыльцевым данным, кударские пещеры находились то в пределах лесостепной зоны (базальный слой 5в), то в полосе широколиственных лесов горно-лесной зоны (5б), то в верхней части субальпийского пояса горно-луговой зоны (5а); амплитуда снижения ландшафтно-климатических высотных зон за время пребывания в пещере ашельского человека превышала 1300 м. В эпоху образования мустьерских слоев пещеры располагались: вначале (слой 4) близ верхней границы горных лесов (пояс темнохвойной тайги горно-лесной зоны), затем (слой 3) — в пределах горно-луговой зоны (Любин В.П., Левковская Г.М., 1972: Любин В.П., Ренгартен Н.В. и др., 1978: Левковская Г.М., 1980).

Обстановка сильного похолодания в мустьерскую эпоху зафиксирована и в Сочинском Причерноморье. В период образования верхнего мустьерского слоя в Ахштырской пещере (абсолютная высота 300–320 м) местность вокруг нее была покрыта темнохвойными лесами, произрастающими в настоящее время на высотах от 1200 до 1900 м (Гричук В.П., Губонина З.П. и др., 1970; Векилова Е.А., Гричук В.П. и др., 1978). Спорово-пыльцевой анализ мустьерских отложений Кепшинской, Воронцовской и Навалишенской пещер доставил в общем аналогичные свидетельства (Клапчук М.Н., 1970; Любин В.П., Бурчак-Абрамович Н.И., Клапчук М.Н., 1971). Значительный масштаб снижения поясных границ отмечают и первые пыльцевые показатели мустьерских отложений прикубанских пещер (Любин В.П., Аутлев П.У., Гричук В.П. и др., 1973).

Возвращаясь к вопросу о хронологии раннего палеолита Кавказа, отметим, что абсолютный возраст мустьерских слоев кавказских пещер устанавливается полученными за последнее время радиоуглеродными датировками: более 47800 и 49000 (Grn-7665) — для верхнего и нижнего пределов мустьерского слоя 4 пещеры Ереван I; 44150±2400/1850 (Grn-6079) — для мустье пещеры Кударо I (слой 3а); 35680±480 (Grn-6031) — для позднего мустье Воронцовской пещеры близ Хосты. Датировки эти помещают мустьерские памятники Кавказа, как отмечалось, в рамки вюрмского оледенения.

Абсолютный (радиологический) возраст более древних (довюрмских) палеолитических стоянок Кавказа пока не установлен. Определение же их относительного возраста опирается на приведенные данные естественных дисциплин. Так, ашельские напластования пещеры Кударо I по своим палинологическим, прежде всего, характеристикам являются межледниковыми: формирование ашельского слоя 56, по Г.М. Левковской, происходило в условиях климатического оптимума межледниковья, а базального слоя 5в — в его начальную ксеротермическую фазу; при этом имеется в виду последнее (рисс-вюрмское) межледниковье. Нельзя, однако, полностью исключить возможность более древней даты кударского ашеля (Любин В.П., Ренгартен Н.В. и др., 1978; Маруашвили Л.И., 1975; Любин В.П., 1980в). Еще сложнее обстоит дело с датировкой ашельских и более древних напластований Азыхской пещеры. Всестороннее изучение материалов этой пещеры пока не закончено. Первоначально, на основании фаунистических находок в VI слое (остатки представителей тираспольского фаунистического комплекса), было высказано осторожное предположение о миндель-рисском возрасте этого слоя (Алиев С.Д., 1969; Гусейнов М.М., Рустамов Д.Н., Гаджиев Д.В., 1976). Результаты палеомагнитных исследований (граница между палеомагнитными эпохами Брюнеса и Матуяма установлена в подошве рассматриваемого слоя) допускают как будто более древнюю датировку VI слоя: гюнц-миндельское межледниковье (Величко А.А., Праслов Н.Д., 1978) или — в соответствии с каспийской схемой — время образования верхнебакинских отложений (Гаджиев Д.В. и др., 1979). Датировка эта нуждается, конечно, в дополнительном серьезном обосновании.

Раннепалеолитические памятники Кавказа. В древнем палеолите, как известно, выделяют четыре археологические эпохи: древнейшую, олдувайскую (дошелльскую), отвечающую самому началу истории человечества; раннеашельскую, или аббевильскую (шелльскую); ашельскую и мустьерскую. Эти эпохи в основном сопоставляют со следующими подразделениями плейстоцена: олдувай — с виллафранком, аббевиль — с минделем, ашель — с миндель-риссом, риссом, и рисс-вюрмом, мустье — с первой половиной вюрма. Виллафранк (дунайское и гюнцское оледенения) принято относить к эоплейстоцену, гюнц-миндель и миндель — к нижнему плейстоцену, миндель-рисс и рисс — к среднему плейстоцену, рисс-вюрм и вюрм — к верхнему плейстоцену.

Эоплейстоцен. Вопрос о появлении человека на Кавказе в эоплейстоцене остается не вполне ясным. В литературе, однако, в настоящее время отмечают два памятника, осторожно помещаемых в рамки эоплейстоцена: Азых (слои VII–X) и карьер Цимбал на Тамани.

В 1974–1979 гг. в Азыхе, как говорилось, на глубине 10–14 м от дневной поверхности пола пещеры, в толще придонных слоев (VII–X), датированной апшероном (гюнцем), были найдены гальки со следами искусственной (?) оббивки, которые напоминали архаичные олдувайские орудия (Гусейнов М.М., 1975; Гаджиев Д.В. и др., 1979). В этой же толще встречены мелкие обломки костей, не поддающиеся пока определению. Есть основания ожидать в будущем, как предполагает Д.В. Гаджиев (Гаджиев Д.В. и др., 1979), находки в этой толще элементов фауны таманского фаунистического комплекса. Азыхская пещера находится в юго-восточной части Малого Кавказа, в Тугской котловине (долина р. Куру-чай, бассейн р. Аракс), на относительной высоте около 400 м. Основной сквозной 200-метровый ход ее тянется с севера на юг в виде анфилады из пяти залов и двух устьевых галерей — северной и южной. К настоящему времени раскопаны: современная 25-метровая южная галерея, примыкающий к ней зал (30×8 м) и (не полностью) привходная площадка, пещерные отложения на которой находятся в 15-метровом «скальном желобе» — в остаточной базальной части древней устьевой части пещеры (рис. 13, 4).

Слои с галечными находками встречены лишь в небольшом раскопе перед современным входом в пещеру. Гальки эти образовались не из местных известняков, а из кремня, кремнистых и кварцевых пород, кварцита, базальта, порфирита, верхнеюрских туфов и других пород, широко представленных в русловом аллювии окрестных горных рек Куручай и Кенделенчай. В пещеру их принесли, как предполагают, древнейшие ее обитатели (Гусейнов М.М., 1975, 1977).

М.М. Гусейнов (1975) выделяет в галечном материале четыре группы находок: 1) целые речные гальки округлой формы; 2) плитчатые формы; 3) куски тех и других; 4) предметы со следами намеренной обработки. В составе последних: немногочисленные гальки и куски галек и плиток со следами искусственных снятий и единичные более четко выраженные формы типа чопперов, чоппингов и отщепов.

Коллекции галек VII–X слоев известны в настоящее время лишь по кратким предварительным публикациями и демонстрациям отдельных предметов. Мнения специалистов в отношении этих находок разошлись, и они не получили пока должного признания.

В карьере Цимбал, в речных отложениях которого залегают остатки млекопитающих таманского комплекса (гюнц-миндель), найдено два каменных предмета (отщеп и дисковидное изделие; Формозов А.А., 1965) и искусственно (по Н.К. Верещагину) расщепленные кости. Ряд обстоятельств, однако, не дает оснований для каких-либо выводов о геологическом возрасте найденных кремней: костеносная толща в какой-то мере разновозрастна (Верещагин Н.К., 1975б), кремни найдены на поверхности, и связи их с таманской фауной и искусственно (?) расщепленными костями не установлена (Иванова И.К., 1969, 1972; Любин В.П., 1969а).

Нижний плейстоцен (гюнц-миндель и миндель)[8]. К нижнему плейстоцену, сопоставляемому с раннеашельской (аббевильской, шелльской) археологической эпохи, относят в кавказской области такие памятники, как Азых (слой VI) (Гусейнов М.М., 1975, 1977), Игнатенков куток на Кубани (Замятнин С.Н., 1961; Формозов А.А., 1960, 1962, 1965) и Сатани-дар в Армении (Паничкина М.З., 1950; Борисковский П.И., 1979).

Более достоверным, как кажется, является Азых, имеющий литолого-стратиграфическое и биостратиграфическое обоснование. Слой VI Азыхской пещеры вскрыт на участке 125 кв. м и имеет мощность около 1,5 м. В ней найдено 1226 каменных предметов (речные гальки и изделия из них). Состав их: речные гальки (12,5 %), отходы производства (58,0 %), отщепы и орудия (29,5 %). Речные гальки (размерами от 5×10 до 5×4 см) представляют собой сырьевой запас или вспомогательные орудия (некоторые носят следы ударов — отбойники). Вторая группа находок — отходы производства, к сожалению, не охарактеризована автором находок. Третья насчитывает 362 изделия: отщепы (139), бифасы (6), чопперы и чоппинги (24), орудия на отщепах. Техника расщепления галечного сырья клектонская. Бифасы невыразительных форм, аббевильского облика. Сколы-заготовки для орудий массивные, с гладкими и скошенными ударными площадками, нередко краевые и полукраевые. В составе орудий на отщепах: остроконечники, скребла (68), зубчато-выемчатые изделия (48) и др. (Гусейнов М.М., 1975) (рис. 14).

Игнатенков куток. В предгорьях северного склона Кавказского хребта, в районе станицы Саратовской, под обрывом 35-метровой террасы р. Псекунс (бассейн р. Кубань), в разное время были найдены два примитивных ручных рубила, нуклеусы и отщепы (Замятнин С.Н., 1961; Паничкина М.З., 1961а; Формозов А.А., 1960, 1965) (рис. 15). Наиболее вероятным источником данных материалов является верхний слой галечников этой террасы, залегающих на супесях апшеронского возраста. Супеси определяют нижний возрастной предел галечников, но подлинная датировка последних остается неясной (Иванова И.К., 1969). Н.А. Лебедева и Г.И. Горецкий считают 35-метровую террасу шестой террасой Кубанского бассейна и относят ее к миндельскому времени. В.М. Муратов полагает, что Псекупс размывает здесь свою четвертую (рисскую) террасу. Соответственно этому Игнатенков куток датируют то нижним плейстоценом (Формозов А.А., 1965), то средним (Величко А.А., Иванова Н.К., Муратов В.М., 1965). Археологические критерии (массивные бифасы — миндалевидный и тяготеющий к протолимандам) не могут разрешить этот спор окончательно.

Сатани-дар. На поверхности холма Сатани-дар, у подножья горы Арагац, в юго-западной Армении собрано большое количество обсидиановых и базальтовых орудий, из числа которых М.З. Паничкина (1950) и С.А. Сардарян (1954) отобрали группу наиболее архаичных — шелльских орудий. Древнеашельский (шелльский) возраст части находок на Сатани-даре до сих пор безоговорочно принимают некоторые исследователи (Ерицян Б.Г., 1972; Борисковский П.И., 1979), отмечая при этом примитивность относимых к этому комплексу обсидиановых ручных рубил (массивность, неправильные очертания, наличие зигзагообразных — в профиль — лезвий), скребел, нуклеусов и отщепов и глубину покрывающей эти изделия патины.

Датировку рассматриваемых изделий следует, как кажется, производить более осмотрительно, так как они отобраны путем типологического анализа из большой коллекции разновозрастных находок, патина на которых далеко не всегда находится в согласии с их морфологией. «Шелльские бифасы» этой коллекции вообще должны быть ревизованы, поскольку в состав их ошибочно зачислены обычные верхнеашельские плоские формы на отщепах, двусторонние нуклеусы и даже куски обсидиана со следами естественных повреждений. Единичные же бифасы более архаичного облика могут быть и среднеашельского и более позднего возраста (рис. 16).

Средний плейстоцен (миндель-рисс и рисс) и первая половина верхнего плейстоцена (рисс-вюрм). Средне- и позднеашельские индустрии, помещаемые в эти хронологические рамки, на Кавказе гораздо более многочисленны. Подавляющее большинство этих индустрий встречено, однако, во вторичном залегании, и датировка их покоится главным образом на типологических показателях; поэтому, как это говорилось на примере «шелльского» комплекса Сатани-дара, существуют разногласия и неясности в вопросе отнесения этих находок к ашелю среднему (даже раннему) или ашелю позднему. Среднеашельские индустрии все же встречаются заметно реже, чем верхнеашельские. Последние имеют более широкое территориальное распространение (в силу, возможно, более благоприятной природной обстановки в период рисс-вюрмского межледниковья) и представлены более массовым и, как кажется, типологически более доказательным материалом (поздние типы бифасов, развитый инструментарий на отщепах и т. п.).

Среднеашельский возраст имеют, вероятно, некоторые местонахождения Прикубанья (Фортепьянка), горы Яштух в Абхазии, Юго-Осетии и Армении. Более уверенно к среднему ашелю относят стратифицированные находки из V слоя Азыхской пещеры, который датируют обычно миндель-рисским межледниковьем (Алиев С.Д., 1969; Гусейнов М.М., 1975; Гусейнов М.М., Рустамов Д.Н., Гаджиев Д.В., 1976)[9].

Слой состоит из шести литологических горизонтов. Он примечателен своей мощностью (до 5 м), находкой фрагмента нижней челюсти пренеандертальца, многочисленных очагов и остеологических материалов. Обилие в слое костных находок при небольшом количестве каменных орудии говорит о том, что в период его формирования в пещере существовали лишь временные охотничьи лагеря. Временный и эпизодический характер пребывания людей в Азыхе на всех уровнях слоя 5 удостоверяют также отсутствие в составе инвентаря отходов производства и выборочный состав орудий. Так, в двух нижних литологических горизонтах было найдено всего 135 каменных предметов (три бифаса, 14 чопперов и чоппингов. 17 скребел, 7 остроконечников, 17 отщепов и др.), в третьем горизонте обнаружено 5 бифасов, 7 чопперов и чоппингов, 4 скребла, 24 нуклевидных орудия; в верхних горизонтах найдены лишь скребла (14) чоппер и нож (Гусейнов М.М., 1975).

Каменные орудия этого слоя демонстрируют более высокий уровень техники обработки камня и оформления орудий, чем таковые в нижележащем слое VI. В технике вторичной обработки господствуют оббивка и ретушь — чешуйчатая ступенчатая и крупная высокая (surélevée); отмечены резцевидные сколы, приемы ретушного усечения (troncature) и ядрищного утончения. Бифасы — массивные и удлиненные (миндалевидные и копьевидные). Скребла разнообразны: боковые, поперечные, угловатые (некоторые на крупных краевых и полукраевых отщепах); боковые с утонченным обушком; типа кина и протокина и др. Имеются унифасы и массивные мелкие орудия протошарантского облика (протолимасы, острия и др.).

В слое обнаружены остатки каменной кладки в виде полукруга (жилище?), внутри которого находится очаг в искусственном углублении и очажный горизонт (мощностью в 26 см и площадью до 10 кв. м), состоявший из скопления многочисленных кострищ. Скопление кострищ этого горизонта напоминало форму латинской буквы L, основание которой лежало поперек привходовой части зала, а вертикальная линия тянулась вдоль центра зала. Первая линия кострищ имела, видимо, защитную функцию, вторая — бытовую (Мусеибов М.А., Гусейнов М.М., 1961; Гусейнов М.М., 1963, 1965, 1972, 1973а, б, 1974а, б, 1975, 1977; Гаджиев Д.В., Гусейнов М.М., 1970).

Материалы ашельских слоев юго-осетинских пещерных стоянок (слои 6а, 6б, 6в, 7, 7а Цонской пещеры; слои 5а, 5б в пещеры Кударо I и слой 5 пещеры Кударо III) представили также ценные свидетельства о культуре, хозяйстве, образе жизни и природном окружении ашельских обитателей Кавказа. Пещеры расположены в глубине гор южного склона Большого Кавказа, в Юго-Осетии (Грузинская ССР), на значительных абсолютных высотах (от 2150 до 1580 м), в пределах современной горно-лесной (Кударо I и III) и горно-луговой (Цона) высотных ландшафтных зон. Пещеры эти галерейные, с разрушенными входными частями (со времени первичного заселения длина их карстовых тоннелей сократилась на 10–15 м), с мощными отложениями (4–7 м). Их характеризуют сходные колонки культурных напластований (слои ашельские, мустьерские, мезолитические, энеолитические) и определенное несогласие напластований. Выпадение из колонок синхронных литологических и культурных подразделений (поздний ашель, поздний палеолит) свидетельствует о решающей роли здесь гляциального фактора, обусловливавшего пригодность или доступность пещер для заселения их человеком. Пещеры эти, судя по многим указанным выше показателям, были заселены ашельцами в основном в теплое межледниковое время, точная атрибуция последнего, однако, не вполне ясна (Любин В.П., Ренгартен Н.В. и др., 1978; Любин В.П., 1980в). Не ясно и хронологическое соотношение ашельских слоев пещер Юго-Осетии со слоем V пещеры Азых.

Кударские пещеры (Кударо I, II, III, IV) находятся на горе Часавали-хох (южная оконечность известнякового хребта Велуамта, отрог Главного Водораздельного хребта), в долине р. Джоджори (бассейн р. Риони), на относительной высоте 240–260 м. Располагаются они компактной группой, несколькими ярусами. В настоящее время исследуются лишь пещеры Кударо I (1956–1959, 1961, 1978 гг.) и Кударо III (1956–1957, 1959, 1974–1975, 1977–1979 гг.).

Пещера Кударо I находится в верхнем ярусе, имеет длину более 50 м, является проходной и состоит из трех узких галерей, лучеобразно сходящихся в центральной камере. К 1979 г. восточная галерея и центральная камера раскопаны полностью, южная галерея — наполовину, северо-западная — в устьевой части: всего вскрыто около 90 кв. м (рис. 13).

Наиболее полная колонка отложений мощностью до 5 м выявлена в восточной галерее. Только здесь хорошо сохранились мустьерские слои (2 м), а ашельские (1–1,2 м) — прежде всего базальный (5в) и средний (5в) — находятся в наилучшем состоянии (рис. 13).

Пещерные напластования, помимо их литологического и культурного несогласия (перерывы в процессе осадконакопления и заселения), характеризуются провисанием к центру галереи (явления гравитации и эрозии) и фациальной изменчивостью синхронных горизонтов (действие различных антропогенных, локальных и эпигенетических факторов). Кровля ашельских отложений испытала размыв и переотложение (5а). Средний и придонный ашельские слои (5б, в) сложены плотным фосфатизованным суглинком.

В ашельское время в пещере существовали долговременные поселения человека: обильный костный материал представлен кухонными отбросами (раздроблены все кости, имеющие пищевую ценность), обильный каменный инвентарь (более 3700 каменных изделии) — свидетельство всех этапов обработки камня (желваки, отбойники, нуклеусы и другие отходы производства, сколы-заготовки, готовые орудия) и утилизация орудий (износ, поломки, переоформление и т. д.). В ряде мест — в нишах близ стен — отмечены скопления костей и орудий. Зафиксированы также места обработки камня (Любин В.П., 1959, 1970, 1977а, в; Любин В.П., Ренгартен Н.В. и др., 1978; Lubin V.P., 1971).

Пещера Кударо III расположена в четвертом (снизу-вверх) этаже карстовой системы Часавальской горы. Она принадлежит к типу горизонтальных, почти полностью погребенных. Общая длина ее узкого (2–6 м), почти прямолинейного тоннеля достигала в ашельскую эпоху 145 м, но со временем устьевая галерея разрушилась (от нее сохранилась лишь базальная часть — глубокий скальный желоб) и современная длина пещеры не превышает 130 м. В средней и дальней частях ее имеются три подпрудных озерка.

К 1979 г. раскопаны северная половина скального желоба (отложения в нем носят внутрипещерный характер) и начальная часть современного устья на общей площади около 35 кв. м; ашельские слои, однако, вскрыты лишь на участке менее 15 кв. м. Максимальная мощность отложений достигает 6–7 м.

Количество и нумерация археологических и литологических уровней в общих чертах согласуются с таковыми в Кударо I, но мустьерские отложения здесь гораздо более мощные (4 м), а ашельские — незначительные (0,2–0,3 м), размытые и бедные археологическими находками. Литологические и культурные уровни залегают более горизонтально; явления фациальной изменчивости, размыва и выноса известной их части выражены резче.

Нижний мустьерский слой 4 и ашельский слой 5 содержали большое количество костей крупных млекопитающих, известная часть которых накопилась без участия человека: наряду с кухонными отбросами здесь встречены черепа пещерного медведя, благородного оленя и козла (Capra cf. prisons Woldr.) и нерасколотые крупные трубчатые кости. В ашельском слое найдено около 20 каменных изделий (отщепы, чоппер, ручное рубило) и (впервые для кударских пещер) размытое очажное пятно (Любин В.П., 1978; Любин В.П., Левковская Г.М., 1972; Любин В.П., Селиванова Н.Б., 1975; Любин В.П., Селиванова Н.Б. и др., 1978; Lubin V.Р., 1971).

Цонская пещера находится в 5–6 км от кударских пещер, на южном склоне известняковой горы Буб (Валь-хох), в субальпийском поясе горно-луговой зоны, на относительной высоте 250–300 м.

Пещера принадлежит к типу коридорных, коленообразных: единственный горизонтальный 90-метровый ход ее состоит из трех расположенных под углом широких (4,5-15 м) галерей. Пригодная для раскопок часть пещеры превышает 1000 кв. м. Первоначальные размеры ее были, вероятно, еще большими: 15-метровая устьевая галерея (как и в Кударо III), судя по простиранию ее базальной части и заключенных в ней культурных отложений вовне — в пределы современной площадки перед входом, была, примерно, на 10 м длиннее.

Наибольшая мощность (до 7 м) вскрытых осадков отмечена на входной площадке. Мощность ашельских культурных отложений (до 2,5 м) превышает здесь мощность мустьерских (до 1,4 м). К настоящему времени раскопаны привходовая часть («скальный желоб») и почти вся современная устьевая галерея: всего около 100 кв. м (раскопки 1958–1961, 1965, 1968, 1977–1978 гг.).

Ашельские остатки расчленяются на два культурных горизонта: верхний (литологические уровни 6, 6а, 6б) и нижний (7, 7а), выстилающий дно и имеющий локальное распространение. В верхнем обнаружено свыше 100 отборных орудий: бифасы (47), чопперы, скребла, зубчатые формы и др. В нижнем — около 30 изделий: отщепы, скребла, небольшие орудия высоких форм (Каландадзе А.Н., 1965; Каландадзе А.Н., Тушабрамишвили Д.М., 1978). В синхронных, как представляется, ашельских слоях пещеры Кударо I, в которых установлены остатки длительного поселения, изделия типа первого и второго слоев Цоны встречаются в совместном залегании. Допустимо предположить, что верхний ашельский слой Цоны, содержавший в основном отборные бифасы, представлял собой остатки временного охотничьего лагеря, нижний — остатки стоянки. Отсутствие же бифасов в последнем объясняется, по всей видимости, малочисленностью сделанных в нем находок.

Пещеры Кударо I, III и Цона расположены по соседству. Ашельские индустрии их идентичны. Только в этих индустриях представлены оригинальные сланцевые «ручные топоры-тесаки», которым А.А. Каландадзе присвоил наименование «цалди» (рис. 17, 8; 18, 1). Кударо I (долговременная стоянка) и Цона (охотничий лагерь) могли принадлежать одной группе населения и составлять одну ашельскую культуру.

Каменные индустрии ашельских слоев Кударо I и Цоны, судя по достаточно большим коллекциям, в общем тяготеют к индустриям протошарантского круга. Их характеризуют нелеваллуазская техника расщепления камня (на базе главным образом галечного сырья); ретушь крупная, высокая разнообразная зубчатая, чешуйчатая ступенчатая; скребла боковые, поперечные, угловатые, с утонченным обушком; различные плохо выработанные формы скребков; орудия выемчатые, зубчатые, клювовидные; острия типа тейяк и кинсон; протолимасы; чопперы и чоппинги. Встречены также немногочисленные бифасы: копьевидные удлиненные, миндалевидные, сердцевидные удлиненные, с поперечным лезвием и с обушком (рис. 17; 18).

Среди поздних ашельских памятников Кавказа, встреченных in situ отмечают III слоя Азыха и Среднехаджохскую стоянку на Кубани. Индустрия низов III слоя Азыхской пещеры, по данным М.М. Гусейнова (1975), является верхнеашельской, переходной к мустье. Она содержит много отщепов и орудий на отщепах (остроконечники, скребла, ножи, зубчато-выемчатые изделия); найдены также четыре ашельских бифаса, дисковидные и леваллуазские ядрища, удлиненные отщепы и пластины.

Индустрия этого слоя, по нашему мнению, является леваллуазской, фасетированной. В ней преобладают леваллуазские неретушированные изделия (отщепы, пластины, остроконечники); скребла — главным образом простые боковые и двойные, реже — конвергентные и угловатые; зубчатые и выемчатые орудия. Обилие отходов производства и костных остатков свидетельствует о существовании долговременной стоянки-мастерской.

Частично сохранившийся культурный слой Среднехаджохской финальноашельской мастерской находится в первичном залегании (высокая концентрация находок в четко выраженном горизонте, наличие чешуек, углей и т. д.), но геологически не датируется: слой приурочен к делювиальному шлейфу, перекрывающему один из террасовых перегибов склона долины р. Средний Хаджох (Муратов В.М., Аутлев П.У., 1971).

Таковы современные данные о геохронологии и культурном облике стратифицированных ашельских стоянок Кавказа. Гораздо шире представлены в этой области ашельские находки, встреченные во вторичном залегании. Это — так называемые местонахождения: остатки разрушенных стоянок открытого типа.

Первые памятники такого рода на Кавказе, как отмечалось, были открыты и исследованы С.Н. Замятниным в 1934–1938 гг. в районе гор Яштух, Бырц и Гвард в окрестностях г. Сухуми. Наибольшие сборы были сделаны на яштухских местонахождениях. В 1958–1960 гг. эти местонахождения исследовались Н.З. Бердзенишвили (1979), в 1961–1965 г. — И.И. Коробковым (1971). В составе находок: нуклеусы (кубовидные, дисковидные), многочисленные массивные клектонские сколы, единичные бифасы и унифасы, чопперы, зубчато-выемчатые и другие орудия.

В настоящее время на Кавказе насчитывается более 100 ашельских местонахождений. Десятая часть этих памятников располагается на Северном Кавказе (Прикубанье), остальные — к югу от Кавказского хребта, в Западном и Южном Закавказье: в пределах колхидского склона Большого Кавказа, в центральной наиболее возвышенной части Закавказской депрессии (районы, примыкающие к Сурамскому хребту) и в западной и центральной частях Армянского вулканического нагорья.

Районами наибольшего сосредоточения этих памятников является Прикубанье, Абхазия, Имеретия, Юго-Осетия, Джавахетия и Армения. В южной (армяно-джавахетской) и в центральной (Юго-Осетия) частях этого ареала кавказского ашеля находятся памятники с большим количеством ручных рубил, в северо-западной (колхидско-прикубанской) — памятники с единичными ручными рубилами.

Наиболее изобилуют ашельскими находками с большим количеством ручных рубил самые южные — приараксинские — районы Закавказья, т. е. территория Закавказского нагорья, представляющего собой северный выступ обширного, расположенного за пределами нашей страны Армянского нагорья. Первые люди пришли на Кавказ, по всей видимости, с юга, из области обширных переднеазиатских нагорий: район распространения ашельской культуры на Кавказе представляет собой как бы верхушку айсберга, главный массив которого уходит в глубь территории Передней Азии.

Широкое продвижение первопроходцев в горные районы Передней Азии и Кавказа было возможно, вероятнее всего, в межледниковые эпохи, так как, судя по материалам кударских пещер, во времена больших похолоданий люди покидали горные районы.

Наиболее важные и компактные группировки ашельских местонахождений (типа огромных мастерских или стоянок-мастерских) приурочены к выходам исходного сырья: обсидиана — в районе горы Артин и селений Джрабер-Фонтан в Армении и горы Коюндаг (Чикиани) в северной части Джавахетского хребта в Южной Грузии, андезита — в предгорьях Юго-Осетии, кремня — в районе Чиатури в Имеретии, горы Яштух близ г. Сухуми в Абхазии и горы Шахан на р. Белой в Прикубанье (Замятнин С.В., 1937; Паничкина М.З., 1950; Сардарян С.А., 1954; Любин В.П., 1961; Каландадзе А.Н., 1969; Тушабрамишвили Д.М., 1960, 1962; Аутлев П.У., 1963; Береговая Н.А., 1960; Коробков И.И., 1967, 1971).

Материалы ашельских местонахождений Кавказа исследованы и изданы в настоящее время совершенно недостаточно. Об их характере можно говорить главным образом на основе типологического анализа. Особенный интерес в этом отношении представляют прежде всего ручные рубила (бифасы), которые в какой-то мере ориентируют в вопросах возраста и местных особенностей ашельских подъемных материалов.

Так, ашель Сатани-дара в Армении характеризуют в основном бифасы сердцевидные (рис. 16), близкие к сердцевидным, подтреугольные, овальные и с поперечным лезвием. 75 % этих бифасов являются плоскими и короткими, более 1/3 относится к частичным. Миндалевидные и копьевидные формы немногочисленны. Продольные лезвия бифасов являются прямолинейными и слабо извилистыми. Значительное количество образцов характеризуют плоско-выпуклое сечение и плоско-выпуклая отделка (плоская сторона выравнена широкими снятиями, выпуклая — мелкими сколами и ретушью; отделка плоской предшествует отделке выпуклой).

Но самой примечательной особенностью Сатанидара является наличие небольших плоских «секировидных» бифасов с плечиками на продольных краях. В средней части корпуса таких бифасов имеются хорошо выраженные симметричные плечики-выступы, которые четко отделяют широкую округло-выпуклую базальную половину корпуса бифаса от более узкой подтреугольной дистальной (рис. 16, 1–3). Встречаются и образцы с одним плечиком (рис. 16, 4, 6).

Преобладание на Сатани-даре бифасов развитых типов (сердцевидных, субсердцевидных, субтреугольных — главным образом плоских и нередко частичных), плоско-выпуклая отделка многих экземпляров, прямолинейность или слабая извилистость (в профиль) продольных лезвий большинства этих орудий позволяют нам решительно отказаться от прежней «шелльской» даты (Паничкина М.З., 1950; Сардарян С.А., 1954) этих материалов. Существование на Сатани-даре наряду с отмеченными бифасами леваллуазской техники расщепления и орудий весьма развитых форм (леваллуазские остроконечники, отщепы и пластины; скребла поперечные, угловатые и др.; зубчато-выемчатые изделия) оправдывает, как кажется, отнесение материалов этого местонахождения в целом к верхнему финальному ашелю (ср. иную интерпретацию Сатани-дара в ч. II, гл. 1), хотя некоторые находки могут оказаться более поздними, некоторые — несколько более ранними (средний ашель?) (Любин В.П., 1977в).

Второе средоточие ашельских местонахождений в Армении находится, как указывалось, в районе селений Джрабер-Фонтан, в долине р. Раздан, к северу от Еревана, близ выходов обсидианового сырья (Любин В.П., 1961). Ашельские материалы Джрабера-Фонтана также характеризует леваллуазская техника расщепления, но бифасы в среднем здесь являются более крупными (более широкими, длинными и массивными). Частичных и треугольных форм меньше. Преобладают бифасы типа овальных и сердцевидных (рис. 19). Встречаются также копьевидные, миндалевидные, лиманды и унифасы, но «секировидные» формы отсутствуют (за исключением одного экземпляра с одним плечиком). Вероятный возраст джраберских находок — верхний ашель.

Третье средоточие ашельских местонахождений в Закавказье — юго-осетинское — состоит, как кажется, из разновозрастных памятников. В одних из них (Лаше-Балта, Гористави, Чдилети) преобладают бифасы более архаичного ашельского типа (миндалевидные, копьевидные, овальные (рис. 20), в других (Тигва, Налети) — бифасы более позднего облика (стрельчато-треугольные с обушком, треугольные, с поперечным лезвием) (Любин В.П., 1959, 1960а, 1977).

Переходя к другим ашельским местонахождениям, расположенным к северу от Малого Кавказа, существенно прежде всего отметить, что они содержат очень небольшое количество ручных рубил. Единственным исключением являются только что названные местонахождения Знаурского района Юго-Осетии (Любин В.П., 1960) и примыкающего к нему с юга Хашурского района собственно Грузии (устное сообщение Д.М. Тушабрамишвили). Район этот располагается между р. Лиахви и Сурамским (Лихским) хребтом, который является соединительной перемычкой между системами гор Большого и Малого Кавказа. Не исключено, что богатые бифасами андезитовые ашельские индустрии Юго-Осетии (полоса предгорий Большого Кавказа) были каким-то образом связаны с расположенными к югу от них андезитовыми ашельскими индустриями Джавахетии (Малый Кавказ) (находки Г.К. Григолия и З.К. Кикодзе (Григолия Г.К., 1965; Кикодзе З.К., 1978). В пределах Закавказской депрессии, к востоку от предгорных местонахождений Юго-Осетии, в настоящее время известно лишь одно ашельское местонахождение с бифасами — Юкары Салахлы в Западном Азербайджане (рис. 21).

Скопление ашельских местонахождений в области Большого Кавказа (имеретинские, абхазские, прикубанские) содержит разновозрастные индустрии. Наиболее, как кажется, архаичные из них (рис. 22) отмечены в районе горы Яштух в Абхазии и станицы Саратовской (местонахождение Игнатенков куток) в Прикубанье (клектонская техника расщепления камня, единичные бифасы). Другие ашельские местонахождения Прикубанья (Абадзехская, Хаджох и др.) (Замятнин С.Н., 1961; Аутлев П.У., 1963; Формозов А.А., 1965; Паничкина М.З., 1961а, б) доставили материалы в общем верхнеашельского характера с отдельными типичным миндалевидными, копьевидными и треугольными бифасами (рис. 23). В Имеретии же, в районе выходов превосходного розового туронского кремня обнаружены, по всей видимости, позднейшие ашельские индустрии (фации леваллуа) без бифасов или очень бедные бифасами (единичные копьевидные или с поперечным лезвием) (Тушабрамишвили Д.М., 1962) (рис. 24). Такого же, как кажется, типа ашельские индустрии обнаружены в районе Хейвани в Абхазии (рис. 24), в районе Цхинвали в Юго-Осетии и в некоторых других пунктах Закавказья.

Таким образом, по типологическим признакам подавляющее большинство ашельских местонахождений Кавказа в общем, как это представляется сегодня, может быть отнесено к верхнему ашелю. Допустим в то же время более ранний возраст (средний ашель) некоторой части находок в Абхазии (Яштух), в Юго-Осетии (Лаше-Балта), в Прикубанье (Игнатенков куток, Фортепьянка), в Армении и, с другой стороны, более поздний возраст (финальный ашель?) материалов Хейвани, Имеретии, Цхинвали. Предположительная дата одних — рисс-вюрм, вторых — рисс, миндель-рисс (?), третьих — рисс-вюрм и, возможно, вюрм I.

Заслуживает внимания то обстоятельство, что в южных районах распространения ашельских индустрий с многочисленными бифасами (на местонахождениях Сатани-дар и Джрабер в Армении) встречаются большей частью бифасы округло-выпуклых очертаний (сердцевидно-овальные формы). В то же время в колхидско-прикубанском районе (Имеретия, Абхазско-Туапсинское Причерноморье, Прикубанье) распространения ашельских индустрий с немногочисленными бифасами чаще, как кажется, встречаются бифасы остроконечно-вытянутых очертаний с толстыми пятками (миндалевидные, копьевидные и др.). В интервале между этими двумя районами — в западной части Внутренней Картли (Лиахвинско-Лихский район) — картина более пестрая. Что же касается бифасов с поперечным лезвием, то они, насколько известно, представлены повсеместно. Умножение материалов, подтверждающих это наблюдение, позволит придать ему культурно-историческую значимость. Ашельские индустрии[10] представляют главную сущность нижнего палеолита Кавказа. Дифференциация материальной культуры древнейшего населения Кавказа происходила, однако, не только в рамках ашельской культуры. Параллельно с ней прослеживаются как будто индустрии иного технико-типологического профиля. Некоторые из последних, впрочем, не всегда ясно отличаются от индустрий с редкими бифасами (клектонские индустрии Яштуха, к примеру, содержат унифасы, чопперы, чоппинги, скребла, клектонские анкоши, зубчато-клювовидные и скребковые формы, единичные бифасы (Замятнин С.И., 1937; Коробков И.И., 1966, 1971). Другие (типа Шиш-гузей в Азербайджане) имеют более специфический характер (примитивная техника расщепления, отсутствие бифасов, редкость скребел, обилие зубчато-клювовидных изделий, скребковидных орудий и т. д.; Мансуров М.М., 1978).

В целом ашельские индустрии Кавказа рано утрачивают бифасиальные формы и эволюционируют не в направлении мустье с ашельской традицией, а в направлении мустье типичного, мустье зубчатого и в отдельных случаях мустье шарантского облика (Любин В.П., 1972б, 1977а). Ранняя утрата бифасиальных форм и наличие развитого инвентаря на отщепах сообщают некоторым индустриям «премустьерский характер», по всей видимости, уже в рисс-вюрме (Ахабиюк на Яштухе, Хейвани, Имеретия и др.).

Краткий обзор ашельских материалов Кавказа свидетельствует о множественности конкретных форм развития материальной культуры древнейших обитателей Кавказа, о существовании в этой области в ашельскую эпоху локальных явлений различного ранга. К последним можно отнести комплексы с бифасами и без бифасов; протошарантский и собственно ашельский варианты развития ашельской культуры; зоны (?): южную и «колхидскую»; локальные образования типа археологических культур и др. Эти локальные явления, как представляется, существуют помимо различий хронологического порядка (разновозрастность памятников) и различий функционального порядка (функциональная неоднозначность памятников; деление их на долговременные стоянки, мастерские, охотничьи лагеря). Они имеют, по нашему мнению, главным образом социальную обусловленность.

Вторая половина верхнего плейстоцена (в пределах так называемого мустьерского вюрма, заканчивающегося около 35 тыс. лет до наших дней). Этот промежуток времени соответствует мустьерской эпохе древнекаменного века. Мустьерская культура на Кавказе имеет более широкое распространение и представлена гораздо большим количеством памятников. В настоящее время их насчитывается свыше 400: 52 находящихся в первичном залегании (50 — в пещерах; два — Ильская и Цони — под открытым небом) и более 350 — во вторичном (местонахождения).

Дислокация большинства мустьерских местонахождений совпадает с районами размещения ашельских памятников, но известная часть захватывает новые районы; Квемо-Картли — в Грузии, Гугарк — в Армении, Карачаево-Черкессию, Кабардино-Балкарию, Северную Осетию, Чечено-Ингушетию и Дагестан — на Северном Кавказе. Что же касается мустьерских пещерных стоянок, то в настоящее время они известны лишь в пределах «ашельского ареала» и сгруппированы в четырех районах: в Прикубанье (5), в Колхиде (25), в Араратской котловине (6), в предгорьях Малого Кавказа (4). Колхидские стоянки сосредоточены в сочинском Причерноморье (7), Абхазии (2), Имеретии (11) и на северо-западе Юго-Осетии (5). Тесные каньонообразные ущелья некоторых рек являются подлинными долинами пещерных убежищ (Борисовское ущелье в Прикубанье, Цхалцительское и Джручульское в Имеретии, Разданское в Армении). В нескольких случаях мустьерские «жилые массивы» приурочены к многоярусным карстовым системам (Цуцхвати, Кударо).

Размещение в предгорьях базовых стоянок, а в глубине гор только кратковременных охотничьих лагерей объясняется, видимо, климатическими невзгодами времени вюрмского оледенения.

Мустьерские памятники Кавказа можно дифференцировать как в хозяйственном (социально-экономическом), так и в культурном (индустриальном) отношениях. Хозяйственное расчленение определяется наличием в их составе функционально неоднозначных памятников (мастерские, базовые стоянки, охотничьи лагеря, кратковременные биваки и др.). Хозяйственно разнотипные памятники выражены разными вариантами фракционирования (группирования) кремневого материала. В мастерских представлены в основном отходы первичного расщепления камня, в лагерях — выборочные (часто отборные и немногочисленные) орудия, необходимые в охотничьих походах. Все же компоненты каменного инвентаря и другие свидетельства жизнедеятельности полных человеческих коллективов встречаются только на долговременных базовых стоянках.

Культурная (индустриальная) дифференциация памятников заключается в локальном своеобразии технико-типологических особенностей их индустрий, в качественном и количественном различиях изделий, входящих в инвентарь этих памятников. На фоне широкой вариабельности мустьерских индустрий проступают и отдельные черты их сходства, прослеживаемые на двух разных уровнях. Высший уровень сходства выявляет территориально сопряженные группировки идентичных (однокультурных) индустрий. Каждая из таких группировок относится к одному времени, сосредоточена на небольшой сплошной территории, отличается преемственностью, т. е. представляет узколокальную общность типа археологической культуры.

Низший уровень сходства, обозначенный понятием «линия развития», объединяет территориально разобщенные, близкие, но не идентичные в технико-типологическом отношении индустрии, генетическое родство которых доказать трудно, что не исключает, однако, какой-то общности их исторических судеб в пределах кавказского региона. В настоящее время на Кавказе выявлены мустьерские индустрии трех линий развития: типично-мустьерской, зубчато-мустьерской и шарантской. Первые две представлены многочисленными индустриями и несколькими выявленными к настоящему времени археологическими культурами, последние — пока единичным памятником (Цони — в Нижней Картли) (Любин В.П., 1977 а).

Наиболее интересными мустьерскими памятниками Северного Кавказа являются памятники типично мустьерской губской культуры, а также Ильская стоянка в Прикубанье и Лысогорское местонахождение в Северной Осетии. Губская культура представлена пещерными стоянками Борисовского ущелья (Монашеская пещера, Губский навес № 1 и, по всей видимости, недавно открытая П.У. Аутлевым Баракаевская пещера). Ее характеризуют (рис. 25): сочетание дисковидно-радиальной, леваллуазской и призматической техник расщепления камня, использование в основном ретуши краевой, лицевой, мелкой или глубокой, пологой или полукрутой; малые размеры изделий; многочисленные и разнообразные скребла (10–11 разновидностей, среди которых преобладают простые боковые и двойные со сходящимися лезвиями); скребки нескольких разновидностей; зубчатые изделия и др. (Аутлев П.У., 1964, 1973; Любин В.П., Аутлев П.У., Гричук В.П. и др., 1973; Любин В.П., 1977а).

В Ильской стоянке (рис. 26) различают индустрии верхнего и нижнего слоев. Первой свойственны леваллуазская техника расщепления, значительное количество пластин, леваллуазских орудий и позднепалеолитических форм, скребла и единичные двусторонние обработанные орудия. Второй — меньшее число леваллуазских форм, большее количество скребел (преобладают боковые выпуклые и поперечные) в двусторонне обработанных орудий (скребла, остроконечники, листовидные формы). В целом индустрии Ильской стоянки имеют многозначный характер: тарантский компонент (скребла типа кина и полукина; угловатые скребла и скребла с утонченным обушком, лимасы и т. д.) дополнен типично мустьерским (остроконечники разных пропорций, простые скребла) и в известном смысле (по манере изготовления орудий из галек) понтийским (Замятнин С.Н., 1934; Городцов В.А., 1941; Праслов Н.Д., 1964; Формозов А.А., 1965; Анисюткин Н.К., 1968; Любин В.П., 1972б, 1977а).

Индустрия Лысогорского местонахождения является зубчато-мустьерской на леваллуазской технической основе. Здесь прослежена связь между видом исходного сырья (андезит, алевролит, кремень, валунный камень) и типом изготовляемых из него изделий. В составе инвентаря: зубчато-выемчатые орудия, скребла, единичные остроконечники, в том числе удлиненные двусторонне обработанные чопперы. Своеобразна группа мелких орудий, изготовленных на фрагментах искусственно расчлененных сколов (Любин В.П., 1969б).

Среди мустьерских индустрий Закавказья отметим прежде всего три территориально обособленных колхидских группировки — хостинскую, цуцхватскую и джурчульско-кударскую. Они, по всей видимости, являются локальными образованиями типа археологических культур.

Первая из них, хостинская, содержит шесть многослойных пещерных стоянок (пещеры Ахштырская, Воронцовская, Навалишенская, Ацинская, Хостинская I и II) с индустриями типа зубчатого мустье (рис. 27). Индустрии этих стоянок, несмотря на многочисленные следы псевдоретуши (естественных повреждении), могут быть установлены с достаточной полнотой. Они характеризуются леваллуазской техникой расщепления, отличаются высоким процентом орудий и комбинированных форм, высокой степенью утилизации и реутилизации изделий. Преобладающие в коллекциях зубчато-выемчато-клювовидные формы дополняются различными скребковыми и небольшим количеством обычных мустьерских скребел и остроконечников. На поздних этапах происходит явная микролитизация инвентаря, обусловленная или усиливаемая фрагментацией и ретушным усечением, интенсивной утилизацией и переоформлением (Замятнин С.Н., 1940, 1961; Крайнов Д.А., 1947; Коробков И.И., 1962; Векилова Е.А., 1967; Любин В.П., Щелинский В.Е., 1967; Любин В.П., Соловьев Л.Н., 1971; Любин В.П., 1977а).

Цуцхватская группировка включает, по крайней мере, пять раскапываемых (начиная с 1971 г.) пещер Цуцхватской многоэтажной карстовой системы (пещеры Бронзовая, Бизоновая, Медвежья, Верхняя и Двойной грот), расположенной в каньоне р. Шабатагеле, в 12 км к северо-востоку от г. Кутаиси (исследования Л.И. Маруашвили и Д.М. Тушабрамишвили). В 10,5 м частично вскрытой толщи отложений Бронзовой пещеры выявлено 23 литологических уровня и пять мустьерских культурных слоев, четыре из которых содержат очажные прослойки мощностью до 0,5–0,75 м. Кремневые индустрии этих слоев, а также мустьерских слоев других, указанных выше цуцхватских пещер имеют, по данным Д.М. Тушабрамишвили, сходные технико-типологические показатели: являются нелеваллуазскими, нефасетированными; отличаются использованием зубчатой ретуши наряду с ретушью правильной чешуйчатой, субпараллельной, иногда частично двусторонней; сосуществованием типично мустьерских скребел и остроконечников (25–35 %) с зубчато-выемчатыми изделиями (25–29 %). Мустьерские индустрии пещер каньона р. Шабата-геле, по мнению Д.М. Тушабрамишвили, генетически связаны между собой и могут быть выделены в качестве особой цуцхватской мустьерской культуры (Векуа А.К., Мачацашвили И.С., Тушабрамишвили Д.М., 1973; Тушабрамишвили Д.М., 1978а, б). (рис. 28).

Джручульско-кударская группировка однокультурных памятников особенно интересна, ибо она представлена как долговременной базовой стоянкой (Джручула), так и охотничьими лагерями (Кударо I, III; Цона), как пещерными стоянками, так и местонахождениями с разрушенным культурным слоем (Хвирати). Памятники эти находятся в различных ландшафтно-климатических зонах Колхиды на удалении 5-80 км друг от друга. Индустрии джручульско-кударской культуры определяются как мустье типичное, пластинчатое, с леваллуазским расщеплением и леваллуазской фации (высокие индексы леваллуа типологические). Для них характерно применение частично двусторонней плоскостной ретуши, изготовление удлиненных и очень удлиненных мустьерских и леваллуазских остроконечников различных типов, скребел на пластинах, плоских лимасов, ножей — типичных и атипичных (Любин В.П., 1959, 1972б, 1977а; Любин В.П., Ренгартен Н.В. и др., 1978; Любин В.П., Селиванова Н.Б. и др., 1978; Тушабрамишвили Д.М., 1960, 1962, 1963а, б, 1969; Каландадзе А.Н., 1965; Каландадзе А.Н., Тушабрамишвили Д.М., 1978 (рис. 29).

Недавно в предгорьях Юго-Осетии установлена еще одна типично мустьерская культура — цхинвальская, представленная только местонахождениями. Ее отличают хорошо выработанные формы леваллуазских ядрищ треугольных и четырехугольных очертаний, остроконечники второго снятия средних и удлиненных пропорции, невысокий процент скребел, скребки (концевые и плечиковые), усеченные сколы, зубчато-выемчатые поделки, единичные бифасы и чопперы (Любин В.П., 1977а) (рис. 30).

Шарантская линия развития в мустье Кавказа в настоящее время выражена единственным памятником — Цонской стоянкой. Все параметры ее индустрии — техника расщепления, вторичная обработка, типология — практически не имеют аналогов на Кавказе. Технику расщепления характеризуют короткие, широкие и массивные сколы (индексы леваллуа, пластин и фасетирования являются крайне низкими), вторичную обработку — широкое применение чешуйчато-ступенчатой ретуши, типологию — преобладание боковых и поперечных скребел типа полукина и кина (рис. 31) (Григолия Г.К., 1963; Любин В.П., 1972б, 1977а).

Установление в мустье Кавказа трех линий развития не исчерпывает, разумеется, многообразия и сложности сотен мустьерских индустрий этой области. Линии эти — лишь первая попытка генерализации наиболее массовых и существенных явлений, предполагающая уточнения и дополнения. Три линии развития, кроме того, не представляют собой таких «жестких конструкций», в русле которых непременно укладываются все мустьерские индустрии соответствующих профилей. Наряду с индустриями, содержащими компоненты одной какой-либо линии развития, существуют индустрии менее четкого профиля, содержащие элементы двух-трех линий развития (Цуцхвати, Лысая Гора и др.).

Широкую вариабельность индустрий в пределах каждой линии развития обусловливает также их техническая фация. Весьма резко это сказывается на зубчатых индустриях, которые могут быть на леваллуазской или нелеваллуазской технической основе (ср., например, индустрии Ахштырской пещеры и пункта 3 на Яштухе) (Замятнин С.Н., 1961; Коробков И.И., 1967, 1971; Векилова Е.А., 1973). Несходство такого рода допускают различную генетическую подоснову вюрмского зубчатого мустье. Какая-то часть его могла возникнуть на базе довюрмских местных индустрий, характеризуемых примитивной нелеваллуазской техникой расщепления, отсутствием или редкостью и атипичностью скребел, высоким процентом невыработанных верхнепалеолитических форм (скребков в частности), обилием зубчато-выемчатых — клювовидных изделий, наличием чоппингов (французский археолог А. Люмлей обособляет такие индустрии под названием «эвеноских», отмечая их вероятные клектонские истоки; Lumley A. de, 1969. р. 164). Это предполагает вероятность существования генетически различных вариантов зубчато-мустьерских индустрий. Эвеноская линия на Кавказе как будто прослеживается в памятниках типа открытого В.Е. Щелинским Хадыженского местонахождения в Прикубанье (Праслов Н.Д., 1964), «тейяка-пункта 3» на Яштухе (Коробков И.И., 1967), западноазербайджанских местонахождений Шиш-гузей, Гаялы и Чахмаклы. Индустрии двух первых азербайджанских местонахождений М. Мансуров относит к ашелю, последнего — к мустье, отмечая их преемственность (Мансуров М.М., 1978). Корни зубчато-мустьерских индустрий такого рода на Кавказе все же еще не вполне ясны. Не исключена их связь с клектонскими индустриями Абхазии (Замятнин С.Н., 1937) или со стратифицированными ашельскими индустриями пещер Кударо I и Азых, в которых «эвеноские» (зубчато-выемчатые, скребковые и др.) формы встречаются еще бок о бок с бифасами я архаичного типа скреблами.

Возвращаясь к характеристике мустье Закавказья, обратим внимание на наличие в небольшом тесном районе — на стыке трех закавказских республик (район Мариеули — Казаха — Ноемберяна) — мустьерских индустрий нескольких линий развития: шарантской (Цони), типично мустьерской (Гадыр-дере, Юкары-Салахлы, Кочаскар, пещера Дашсалахлы и др.), зубчато-мустьерской (Гилик, Чахмаклы) (Замятнин С.Н., 1958; Гусейнов М.М., 1959; 1975; Любин В.П., 1960б; Григолия Г.К., 1963; Мансуров М.М., 1965, 1972, 1978; Ерицян Б.Г., 1970б; Коробков И.И., Мансуров М.М., 1972).

Севернее этого района, в Кахетии, недавно обнаружено свыше 30 ашельских и мустьерских местонахождений. Техника расщепления в их индустриях — нелеваллуазская, бифасы отсутствуют. В наиболее показательных индустриях (Зиари, Кистаури) преобладают скребла, зубчатые и выемчатые орудия. В Зиари представлены два производственных комплекса: стоянка и мастерская. Последняя, подобно Среднехаджохскому местонахождению в Прикубанье, находится в непереотложенном состоянии; геологическая привязка ее, однако, невозможна (Бугианишвили Т.В., 1969, 1979).

Наиболее важные мустьерские памятники южного Закавказья: пещеры Ереван I (рис. 33), Лусакерт I и II в Армении (рис. 34), Азых (мустьерский комплекс) и Таглар в Азербайджане (рис. 35). Обсидиановые типично мустьерские индустрии семи мустьерских уровней пещеры Ереван I представляют разные этапы развития одной культуры. Средние технические показатели индустрий всех слоев: леваллуа — не более 18, пластин — 8,5. Вторичную обработку характеризуют: намеренное рассечение сколов и орудий; ядрищный прием утончения; ретушь стесывающая, чешуйчатая, субпараллельная; резцовые сколы. Ведущими типами орудий являются остроконечники, скребла, ножи, скребки, долотовидные изделия, резцы, выемчатые формы (Ерицян Б.Г., 1970). Мустьерские индустрии культурных слоев пещер Лусакерт I и II (рис. 34), по данным Б.Г. Ерицяна, демонстрируют чередование различных вариантов мустье (типа Арзни, зубчатого, типичного). Природа такой интерстратификации еще не ясна (Ерицян Б.Г., 1975).

Индустрии расположенных недалеко друг от друга Азыхской и Тагларской пещерных стоянок выражены разными вариантами мустье. Мустье Азыха является зубчатым на леваллуазской технической основе. В инвентаре господствуют зубчатые, выемчатые, клювовидные формы и скребла (иногда — зубчатые, редко — типа кина). Значительна серия леваллуазских сколов и остроконечников. Мустьерские остроконечники единичны. Встречаются также скребки и резцы. Индустрия Тагларской пещеры — леваллуазская, пластинчатая. Среди орудий преобладают остроконечники разных типов (леваллуазские и мустьерские; последние — главным образом узкие, удлиненные, изящные, но различных очертаний, иногда с усеченным (?) или утонченным основанием) и боковые скребла — одинарные и двойные (рис. 35, см. также рис. 36) (Гусейнов М.М., 1973а; Джафаров А.К., 1978а, б).

Антропологические находки в раннем палеолите Кавказа. В течение последних 20 лет в ашельских и мустьерских слоях кавказских пещер обнаружен ряд важных антропологических находок. В ашельских слоях встречены: зуб (резец) в Кударо I (1959 г.) и фрагмент нижней челюсти в Азыхе (1968 г.). В мустьерских: зуб (первый моляр) в Джручуле (1960 г.), зуб и три плюсневых кости в Ахштырской пещере (1961 г.), коренной зуб и обломок черепной крышки в пещере Ереван I (1973 г.), коренной зуб в Бронзовой пещере Цуцхватского пещерного комплекса (1974 г.), коренной зуб и фрагмент верхней челюсти в Сакажиа (1975–1976 г.), обломки черепа, три изолированных зуба и нижняя челюсть ребенка в Баракаевской пещере (1976–1977; 1979 гг.). В печати охарактеризованы лишь некоторые из этих находок.

Зуб ископаемого человека из ашельского слоя 5б пещеры Кударо I принадлежит представителю гоминид, близкому к питекантропу (синантропу), либо к неандертальцу. Первое, по мнению А.А. Зубова (1980), более вероятно. Фрагмент правой ветви нижней челюсти с двумя коренными зубами из верхнего ашельского слоя Азыхской пещеры, несмотря на специфические черты строения, содержит признаки, с одной стороны, характерные для питекантропов, синантропов и в особенности для мауэровской челюсти, но несомненно с большим числом прогрессивных черт, с другой стороны, обладает признаками, характерными для ранних неандертальцев (более прогрессивный зубной аппарат и др.). Возможно, как полагает Д.В. Гаджиев, гоминид из Азыха представляет переходную стадию от поздних архантропов к ранним палеоантропам (Гаджиев Д.В., Гусейнов М.М., 1970). Азыхатроп «…относится к числу пренеандертальцев типа гейдельбергского человека, питекантропа из Араго и других пренеандертальцев более молодого геологического возраста» (Гаджиев Д.В. и др., 1979).

Во втором мустьерском слое Сакажиа был обнаружен фрагмент верхней челюсти с зубами; в четвертом мустьерском слое — изолированный нижний моляр. Наличие у сакажийца наряду с явно неандерталоидными особенностями таких признаков, как высокий свод нёба и относительная узость грушевидного отверстия, свойственная скорее ранним неоантропам и, по-видимому, некоторым палестинцам, а также наличие отдельных своеобразных черт указывают, быть может, на некоторую обособленность сакажийского палеоантропа. Не исключено, как заключают Л.К. Габуния и А.К. Векуа, что он представлял в известной мере ветвь, параллельную палестинским палеоантропам, заметно отличавшимся как от европейских и прочих неандертальцев, так и от позднепалеолитических неоантропов. Очень существенно, наконец, замечание указанных исследователей о том, что изолированные зубы мустьерцев, найденные в Джручуле и Цуцхвати, не имеют существенных отличий от зубов сакажийца. По-видимому, они относятся к тому же представителю палеоантропов (Ниорадзе М.Г., 1976; Ниорадзе М.Г., Векуа А.К., Габуния Л.К. и др., 1978).

Второй верхний моляр и три кости стопы найдены в верхних мустьерских уровнях Ахштырской пещеры. Моляр отличает такое сочетание прогрессивных и архаичных черт, которое позволяет предполагать, что зуб принадлежит ископаемому человеку современного типа (Векилова Е.А., Зубов А.А., 1972, с. 62).

Подытоживая рассмотрение наличных антропологических находок из отложений кавказских пещер, отметим прежде всего отсутствие среди них в настоящее время остатков антропоидных предков человека — приматов типа австралопитеков, представляющих первую стадию антропогенеза и остатков древнейших людей (архантропов) начального этапа второй стадии. Поздние формы архантропов представлены, как кажется, находками в ашельских слоях пещер Кударо I и Азых, а потомки архантропов — древние люди, палеоантропы, относимые к заключительному этапу второй стадии находками в мустьерских слоях пещер Джручулы, Бронзовой, Ереван I и Сакажиа. Костные остатки человека из поздних мустьерских слоев Ахштырской пещеры свидетельствуют о появлении человека типа Homo sapiens fossilis на Кавказе уже в эпоху мустье.

Антропологические находки последних лет заполняют очень важный пробел в наших знаниях о древнейших обитателях Кавказа. Эти находки свидетельствуют о том, что процессы сапиентации неандертальцев, сложения человека современного типа, завершались на Кавказе еще в рамках мустьерской эпохи (Ахштырь), что, кроме того, популяция, обитавшая на территории Имеретии (Сакажиа, Джручула, Цуцхвати), обладала значительными прогрессивными чертами. Представители этой популяции, если так можно сказать, были еще палеоантропами, но уже не неандертальцами. Типичные неандертальцы в мустье кавказской области, судя по имеющимся данным, пока не обнаружены.

Хозяйство, идеология, общественные отношения. Охота и собирательство являются главными источниками существования древнейших людей. Ашельские и мустьерские стоянки Кавказа, как указывалось, содержат огромные скопления костей млекопитающих. Это — типичные кухонные отбросы: все имеющие пищевую ценность кости находятся в раздробленном состоянии.

Обильные кухонные отбросы говорят об исключительном значении охоты в жизни древнего человека. Доставляя ему мясную пищу, шкуры (для одежды, одеял, подстилок и покрытия жилищ), кости (топливо, иногда — материал для орудий), она являлась главным источником добывания средств к жизни (Верещагин Н.К., 1959).

Видовой состав добычи ашело-мустьерских охотников отражает обычно характерные черты палеоландшафтов того или иного района (или высотной зоны) Кавказа. В составе охотничьей фауны преобладали крупные млекопитающие: козлы, бизоны и лошади (Баракаевская и Монашеская пещеры в Прикубанье), бизоны, лошади, олени, мамонты (Ильская стоянка близ Краснодара), пещерные медведи (Ахштырская, Воронцовская и другие пещерные стоянки сочинского Причерноморья), пещерные медведи, олени, козлы (Кударо I, III, Цона), пещерные медведи, благородные и гигантские олени, лошади (Азых), дагестанские козлы, дикие ослы, лошади, бизоны (Цони), дикие ослы, козлы (Дашсалахлы), лошади, дикие ослы, безоаровые козлы, носороги (Ереванская пещера). Охотничью добычу составляли и многие другие крупные и мелкие животные, в том числе некоторые птицы, грызуны и рыбы (Бурчак-Абрамович Н.И., 1980; Громов И.М., Фоканов В.А., 1980; Цепкин Е.А., 1980).

Для раскрытия существа охотничьей деятельности различных групп людей количественные показатели состава фауны важнее в какой-то мере качественных, так как основным объектом охоты являлись обычно один — два, реже три — четыре вида животных. Среди стоянок с резким преобладанием среди фаунистических находок остатков одного какого-либо животного особенно показательны мустьерские стоянки сочинского Причерноморья, обитатели которых охотились почти исключительно на пещерного медведя: в пещерах Ахштырской, Навалишенской и Воронцовской ему принадлежат соответственно 98,8; 98,3; 94,2 % всех костных остатков. Высокий удельный вес отдельных видов животных отмечен также в пещерах Кударо I и III, в Ильской и многих других стоянках. В Кударо I и III остатки пещерного медведя составляют соответственно 61,5; 78,2 % всех костей, в Ильской — остатки бизона — 60 % (Любин В.П., 1970, 1980в).

В многослойных стоянках в соответствии с изменением окружающей природной среды наблюдается изменение количества остатков тех или иных животных от слоя к слою. Так, в межледниковых ашельских слоях пещеры Кударо I кости пещерного медведя составляют 74,6-84,5 % всех костных находок; в мустьерских же вюрмских уровнях медвежьи кости составляют лишь от 1/3 до 1/2 всех находок. Костные остатки благородного оленя и козла (тура) распределяются по этим уровням в обратном направлении (Верещагин Н.К., Барышников Г.Ф., 1980а). В нижних культурных слоях пещер Цоны и Джручулы таким же образом преобладают остатки пещерного медведя, в верхних — крупных копытных (данные А.Н. Каландадзе и Д.М. Тушабрамишвили).

О масштабах охот можно судить по количеству добываемых особей: в отложениях небольших устьевых галерей пещер Кударо I и Воронцовской найдены соответственно остатки 140 и 60 особей пещерного медведя, в Ильской (довоенные раскопки) — остатки 43 зубров.

Значительный интерес представляют данные о изменении возрастного состава пещерных медведей, установленные Г.Ф. Барышниковым и И.И. Дедковой для пещеры Кударо III на основании изучения зубов этих животных. В ашельских слоях этой пещеры преобладают зубы медвежат и молодых особей (86 %), в мустьерских — зубы взрослых и старых особей (до 80 %). Такое изменение возрастного состава во времени, по мнению названных исследователей, связано, вероятно, с изменением природной обстановки и условий накопления костного материала (Барышников Г.Ф., Дедкова И.И., 1978). Допустимо, однако, известное участие здесь и антропогенного фактора: усовершенствование орудии и способов охоты позволило человеку промышлять в мустьерское время главным образом крупного зверя, доставлявшего большое количество мясной пищи, жира и шкур. Необходима, впрочем, проверка этих данных и выводов на материалах долговременных (а не кратковременных, как в Кударо III) стоянок, где влияние антропогенного фактора должно было проявляться более сильно.

В основе однообразия и разнообразия главных объектов охоты лежала, видимо, так называемая охотничья избирательность. Человек использовал из окружающего его животного мира главным образом те виды животных, которые были массовыми, крупными и наиболее доступными, т. е. виды, изобиловавшие в данной местности, дававшие наибольшую массу мяса и шкур, доступные для охоты с его примитивным вооружением и являвшиеся наиболее добычливыми. Целесообразность такой избирательной охоты вела к известной специализации первобытных охотников.

В нижнепалеолитических слоях пещеры Кударо I совместно с костями крупных млекопитающих встречены десятки тысяч костей лосося. Связь скоплений этих костей с очажными пятнами позволяет рассматривать добычу лосося в качестве одного из видов хозяйственной деятельности древних кударцев (Цепкин Е.А., 1980).

Собирательство — вторая по значению отрасль хозяйственной деятельности древнейших людей — было источником главным образом растительной пищи, по всей видимости, повседневной и в количественном отношении значительной. Четвертичный Кавказ доставлял человеку растительную пищу в таком количестве и ассортименте, каких не было ни в какой другой области нашей страны. Значение собирательства, по всей видимости, возрастало в периоды потеплений и широкого распространения лесов, когда растительные пищевые ресурсы распределялись более равномерно. Тяготение людей к районам, изобилующим растительной пищей, удостоверяется, как кажется, концентрацией ашело-мустьерских стоянок в области Колхиды и примыкающих к ней участков Северного Кавказа (Прикубанье) и Восточного Закавказья (Юго-Осетии).

В последнее время в литературе стали накапливаться сведения, связанные с идеологическими представлениями древнейших обитателей Кавказа. Свидетельствами возникновения в мустьерскую эпоху примитивных религиозных верований принято считать прежде всего неандертальские погребения и «медвежьи культы». Первые на территории Кавказа пока не обнаружены, вторые, судя по публикациям, имели как будто широкое распространение. Вначале (Любин В.П., 1959б; Любин В.П., Колбутов А.Д., 1961) сообщалось о находках единичных медвежьих черепов, намеренно установленных у стен пещеры, затем — об обнаружении особого «тайника» с черепами медведей (Гусейнов М.М., 1972, 1973б) и, наконец, об открытии целой культовой пещеры, связанной с ритуальным почитанием этого животного (Векуа А.К., Тушабрамишвили Д.М., 1978; Маруашвили Л.И., 1978; Маруашвили Л.И., Мамацашвили Н.С. и др., 1978).

Рассмотрим все имеющиеся в настоящее время исходные материалы. Первые находки такого рода отмечены в кударских пещерах. В 1957–1958 гг. в ашельском слое пещеры Кударо I встречены два раздавленных черепа — пещерного медведя и оленя, расположенных по сторонам восточной галереи. В 1959 г. в нижнем мустьерском слое пещеры Кударо III обнаружен череп крупного пещерного медведя, стоявший у стен пещеры, лицевой частью к ее центру, и имевший, по определению Н.К. Верещагина, ритуальную пришлифовку клыков и какие-то надрезы в основании (Верещагин Н.К., Барышников Г.Ф., 1980б).

В ходе дальнейших исследований и наблюдений над расположением других костных материалов находки в Кударо I были взяты под известное сомнение. Череп же из Кударо III (хранится в ЗИП АН СССР) заслуживает опубликования и освидетельствования более широким кругом специалистов. Кроме того, должно быть тщательно изучено пространственное и хронологическое взаимоотношение этого черепа с другими костными материалами и черепами медведей, оленя, козла, обнаруженных в пещере в 1974–1975, 1977–1979 гг.

В 1971 г. в верхнем ашельском слое Азыхской пещеры, по свидетельству М.М. Гусейнова, был найден «тайник» азыхантропа, в котором были намеренно, в определенном порядке собраны и зарыты черепа пещерного и бурого медведей, что, по мнению названного исследователя, является «символом, зачатком таинственных религиозных представлений» (Гусейнов М.М., 1973б). В краткой предварительной публикации об этой находке сказано; черепа (взрослой особи, молодой и двух медвежат) найдены в вертикальной расселине размерами 1,5×0,8×1,0 м; на переднем плане лицевой частью ко входу располагался большой череп и три обломка верхних челюстей, на заднем — два перевернутых черепа; все три черепа обрублены почти одинаковым способом (лишены нижних и верхних челюстей); на одном из черепов имеются следы слабых царапин и надреза длиной 2,2 см, на другом — восемь косых надрезов (длиной 1,5–4,7 см, шириной 0,2–0,5 см, глубиной 0,3 см), являвшихся, видимо, следом трудовой практики азыхантропов в пилении костей зубчатыми орудиями (Гусейнов М.М., 1973б). Приведенные данные вызывают ряд сомнений в правильности доказательств тому, что широкая расселина являлась тайниковым ритуальным хранилищем, что черепа были намеренно собраны, обрублены (к тому же одинаковым образом), помещены в определенном порядке и закопаны, что надрезы на них — искусственного происхождения. В нише на самом деле найдены не одинаково обрубленные черепа, а несколько разных фрагментов осевых черепов медведей (мозговых коробок и верхних челюстей). Полномерная оценка «тайника» предполагает публикацию разнообразной и доказательной документации (планы, разрезы и т. п.), выяснения соотношения костей в «тайнике» с другими (изобильными, кстати сказать) костными материалами пятого слоя и т. д.

В 1971–1972 гг. на самом высоком ярусе Цуцхватской пещерной системы раскапывалась небольшая Верхняя пещера, имевшая, как полагают грузинские исследователи, культовое назначение: вход в пещеру был отчасти заложен небольшими глыбами сухой кладки; в отложениях ее, вдоль стен, были уложены в определенном порядке черепа и кости конечностей пещерных медведей; другие культурные остатки представлены здесь лишь небольшим количеством (14 экз.) каменных изделий (скребла, пластины, отщепы, выемчатые формы), приносившимися сюда только для совершения ритуальных обрядов, связанных с жертвоприношением (Векуа А.К., Тушабрамишвили Д.М., 1978). Весьма ответственные выводы о культовом назначении Верхней пещеры требуют такой же строгой и полной документации, а также демонстрации находок и вновь вскрываемых участков более широкому кругу специалистов.

При всей критичности подхода к материалам о существовании культа медведя в мустье Кавказа в них, по всей видимости, имеется определенная доля вероятности, которая со временем, возможно, проявится более отчетливо и утвердится в науке. Научную ценность истинных сведений переоценить будет трудно: они прольют свет на формирование сознания и мировоззрения древнейших обитателей Кавказа.

Рассмотрение вопросов социально-экономической организации ашельского и мустьерского общества, судя по имеющимся материалам, должно, как представляется, исходить из принципа этносоциальной значимости каменного инвентаря: облик каменных орудий в каждом человеческом коллективе определялся в первую очередь опытом многих поколений, местными традициями, представлением о том, что эффективность орудий, их «способности», т. е., следовательно, и благополучие человека неразрывно связаны прежде всего с формой этих орудий. Комплексы орудий являются поэтому этноспецифичными, аккумулировавшими в себе важную этносоциальную информацию, свидетельством того, что носители каждой из культур образуют определенное этническое единство (Любин В.П., 1977а).

Применение этого принципа позволило выделить в нижнем палеолите Кавказа (в настоящее время в основном в мустье) узколокальные группировки однокультурных памятников типа археологических культур. Каждая из таких группировок — явление территориальное, хронологическое и генетическое, т. е. относится к одному времени, сосредоточено на одной небольшой территории, отличается хорошо выраженными местными особенностями и преемственностью в развитии каменных индустрий. В составе каждой такой группировки имеются памятники различного типа (долговременные базовые стойбища, охотничьи лагеря). Разнотипные памятники, по всей видимости, являются фиксатором различных проявлений социально-экономической жизни палеолитических людей, свидетельством их многообразных занятий на этих стойбищах и вне этих стойбищ, показателем целенаправленной социальной деятельности отдельных частей человеческого коллектива (охотничьи экспедиции, собирание растительной пищи, походы за сырьем) в интересах всего коллектива.

В узколокальных группировках родственных индустрий проступают контуры таких общественных явлений, как форма объединения труда (каждая группировка — коллектив, прочно спаянный постоянным совместным трудом на основе общей собственности на охотничье собирательские территории и средства труда) и форма его социальной регламентации (половозрастное или естественное разделение труда, ведущее — на примере охотничьих лагерей и мастерских-к ранней форме групповой специализации).

Истоки раннего человечества на Кавказе в настоящее время не совсем ясны. В 1939 г. в местности Удабно в Кахетии были найдены остатки антропоида конца третичного периода, могущего быть по своим морфологическим признакам предком человека (см. ч. II, гл. 1). В связи с этим было высказано предположение, что Кавказ может быть включен в пределы прародины человечества (Дебец Г.Ф., 1952). Теоретически это допустимо, но вопрос остается открытым по многим причинам. Разноречивы, например, данные о геологическом возрасте (верхний миоцен? поздний плиоцен?) и систематическом положении удабнопитека. Большинство ученых, правда, полагают, что он был близок к дриопитекам и рамапитекам (Бурчак-Абрамович Н.И., Габашвили Е.Г., 1947; Габашвили Е.Г., 1975). Гипотеза об отнесении удабнопитека к числу прямых предков человека и включении Кавказа в зону превращения обезьяны в человека нуждается поэтому в подкреплении ее находками на Кавказе остатков более близких предшественников и предков людей (австралопитековых), а также архантропов ранних форм. Необходимость в таких обоснованиях и материалах сохранится и в том случае, если в науке утвердится мнение о бесспорности галечных орудий, найденных в эоплейстоценовых, как предполагается, VII–X слоях Азыхской пещеры.

Вопрос об истоках раннего человечества на Кавказе и времени заселения этой области людьми далек, таким образом, от своего разрешения. Неясны: автохтонность или аллохтонность этого явления, исконное обитание человека на Кавказе или приход его из более южных областей; время первичного заселения; возможности повторных миграций; истоки ашельских индустрий Кавказа. Современное состояние наших связей свидетельствует, тем не менее, о несомненности глубинных связей древнейших культур Закавказья и Переднеазиатских нагорий. В южной половине Кавказского перешейка, в отличие от северной, обнаружены обильные нижнепалеолитические материалы. Близкие ашельские и мустьерские находки встречены по обе стороны пограничного Аракса: типологически сходные ашельские орудия из лавовых пород найдены как близ Еревана и в Джавахетии, так и близ Карса в Турции (Kökten К., 1943) и на территории Иранского Азербайджана (Sadek-Kooros)[11]. Мустьерская индустрия Тагларской пещерной стоянки в Азербайджане имеет весьма близкие параллели в индустриях Иранского Курдистана и Луристана и Иракского Курдистана (в индустриях, в частности, выделяемых под названием хорремабадского мустье; Hole F., Flannery К.V., 1968).

Взаимосвязь древних индустрий Кавказа и сопредельных северных территорий менее ясна, поскольку ашель с бифасами не прослеживается севернее предгорий Большого Кавказа. Правда, единичные бифасы позднеашельского облика встречены, как отмечалось, в Приазовье и в Южном Донбассе.

На исходе ашеля (?) и в мустье связи Кавказа с южнорусской равнинной более вероятны. Нахождение в ряде мустьерских комплексов Северного Кавказа двусторонних орудий (на Ильской стоянке, на Лысой Горе, в Баракаевской пещере и др.) допустимо объяснять связями с мустье Крыма и Русской равнины, в котором эти орудия многочисленны.

В Закавказье двусторонние и частично двусторонние мустьерские формы встречаются заметно реже. Немногочисленные образцы их известны, например, в Кударо I и III, в Цоне и в Ахштырской пещере. Столь же немногочисленные двусторонние мустьерские формы в мустье Передней Азии (см. например: Rust А., 1950, taf. 53, 68; Suzuki Н., Takai F., 1974; Коробков И.И., 1978).

Среди двусторонних мустьерских орудий Кавказа особенно интересны единичные очень удлиненные формы[12] (наконечники копий?) (рис. 27, 36), напоминающие в известной мере африканские длинные копьеобразные остроконечники с двусторонней ретушью в культурах Санго-Нижнего лупембе Экваториальной Африки (Кларк Д.Д., 1977). Некоторые параллели этим кавказским орудиям можно найти и в мустье Русской равнины (Хотылево, Житомирская, Антоновка I и II, Сталинградская; Заверняев Ф.М., 1978, табл. XXVIII–XXIX; Месяц В.А., 1962, рис. 1, 5, 7; Гладилин В.Н., 1976, табл. XXI, XLVI; Замятнин С.Н., 1961, рис. 12–13). Рассматриваемые кавказские наконечники все же имеют настолько вытянутые пропорции и своеобразные очертания, что их можно, как это сейчас представляется, назвать местными, эндогенными кавказскими формами.

Одним из слабо разработанных вопросов нижнего палеолита Кавказа является вопрос о его хронологии. Датировка находок, встреченных во вторичном залегании, производится путем изучения их геолого-геоморфологических позиций и типологического анализа. Датировка эта, разумеется, весьма приблизительна. Более надежна датировка стратифицированных мустьерских культурных слоев пещерных стоянок, опирающаяся на немногочисленные радиоуглеродные даты и данные естественнонаучных дисциплин. В то же время хронология ашельских пещерных стоянок Кавказа пока не упорядочена: радиологический возраст их не установлен, критерии естественнонаучных дисциплин слабо разработаны для кавказского региона и недостаточны. Гюнц-миндельская дата VI слоя Азыхской пещеры, опирающаяся в значительной мере на обнаружение в этом слое остатков животных тираспольского фаунистического комплекса, нуждается, как отмечалось, в серьезном подтверждении. Зоогеографические особенности кавказского региона обуславливали, кстати сказать, низкие темпы эволюции здесь некоторых четвертичных млекопитающих (пещерные медведи, например, дожили на Кавказе до голоцена и сохранили черты архаичности, сближающие их с предковой формой Ursus deningori Reich; Барышников Г.Ф., Дедкова И.И., 1978).

Ашельскую культуру на Кавказе характеризуют в основном индустрии с бифасами. Индустрии с бифасами прослеживаются на Кавказе на всем протяжении ашеля и являются здесь господствующими. Ашельские индустрии с бифасами — безусловно старожилы кавказского региона и в некоторых случаях (своеобразные бифасы Сатани-дара) могут быть его эндемиками (узколокальными явлениями).

Широкая распространенность и многочисленность ашельских индустрий позволяет, как это кажется, сегодня наметить их некоторую территориальную дифференциацию. Рассмотрение этого вопроса должно, конечно, производиться с большой осторожностью, ибо в одних случаях нет уверенности в чистоте индустрий (индустрии, встреченные на поверхности, во вторичном залегании, могут содержать примесь более поздних изделий), в других — в их полноте (индустрии, представленные фациями мастерских или охотничьих лагерей, имеют весьма однобокий специализированный состав инвентаря).

Различия ашельских индустрий проявляются следующим образом. В ашеле Кавказа представлены индустрии со значительным количеством бифасов, с малым их количеством и без бифасов. Индустрии с большим количеством бифасов базируются главным образом на лавовом сырье и сосредоточены в южном и центральном Закавказье (Армения, Джавахетия, Юго-Осетия). Индустрии, бедные бифасами, расположены в основном на западе и северо-западе (Имеретии, Абхазия, Прикубанье). Индустрии, лишенные бифасов (клектонские и др.), встречены в Кахетии, Западном Азербайджане и в Абхазии и в целом тяготеют к районам, бедным бифасами.

В индустриях, обильных бифасами, представлена главным образом леваллуазская техника расщепления камня; в индустриях, бедных бифасами, техника расщепления разнообразится: в некоторых комплексах Абхазии. Кахетии и других районов и в протошарантских комплексах Кударо I и Азыха она клектонская, в ряде ашельских комплексов Прикубанья, Абхазии, Имеретии — леваллуазская. Определенные различия, по всей видимости, будут прослежены и в составе, и в особенностях других орудий в инвентаре ашельских индустрий.

Отмеченные различия можно объяснить разным происхождением ашельских индустрий, несходством используемого сырья, разными производственными традициями. Последние имеют, как кажется, решающее значение при сложении узколокальных образований типа группировок территориально обособленных идентичных индустрий. Такова, возможно, кударская группировка сходных ашельских индустрий, состоящая из базовой стоянки (Кударо I) и охотничьего лагеря (Цона).

Ашельские индустрии Кавказа в целом рано утрачивают бифасиальные формы и эволюционируют не в направление мустье с ашельской традицией, а в направлении мустье типичного, мустье зубчатого и в отдельных случаях (Цони) — мустье тарантского облика. Верхний ашель фации леваллуа, имевший наиболее широкое распространение на Кавказе, трансформируется здесь, судя по всему, в основном в мустье типичное. Последнее также базируется чаще всего на леваллуазской технике расщепления (нуклеусы типа levallois a u points и levallois a lames, нередко двух-трехллощадочные).

Ранняя утрата бифасиальных форм и наличие развитого инвентаря на отщепах сообщают некоторым индустриям «премустьерский» характер, возможно, уже в рисс-вюрме (Ахабиюк и Хейвани в Абхазии и др.).

Мустье Кавказа, судя по современным данным, разнообразится как в технико-типологическом, так и территориальном отношениях. В нем, помимо названных трех линий развития, отмечены территориально обособленные группировки однокультурных памятников (археологические культуры?) — кударская, цхинвальская и др. Широко варьирует и леваллуазская техника расщепления камня: в индустриях Гаялы, Джрабера, Цхинвали, Кударо и в ряде других памятников она имеет свои местные особенности. Мустьерские индустрии, расположенные в климатически наиболее стабильной центральной Колхиде (Имеретия), относятся в общем к одной (типично мустьерской) линии развития, в то время как индустрии более восточной части Закавказской депрессии (Западный Азербайджан), отличавшейся преобладанием открытых пространств, облегчавших передвижения, характеризуются заметной вариабельностью: здесь отмечены индустрии типично мустьерской, зубчато-мустьерской и шарантской линий развития.

Наиболее широкое расселение раннепалеолитических людей на Кавказе было возможно в теплые климатические периоды. Условия межледниковий благоприятствовали пребыванию и передвижению людей в полосе переднеазиатских нагорий (Butzer K., 1975), распространению их в северном направлении, проникновению в глубину гор Большого Кавказа (ашельские пещерные стоянки Юго-Осетии).

В эпохи оледенений условия жизни на Кавказе сильно менялись: граница вечных снегов резко снижалась, происходили большие изменения в расселении растительных и животных видов, палеолитические люди покидали горные районы и укрывались в основном в естественных убежищах предгорий и межгорных котловин, в глубоких каньонах карстовых и лавовых районов, ведя в них, по всей видимости, более оседлый образ жизни. Горно-ледниковый барьер Кавказа в этот период становился непреодолимым и была возможна определенная изоляция Северного Кавказа от Закавказья. В верхнем палеолите — в наиболее суровый период вюрмского оледенения — зона человеческого обитания на Кавказе предельно сужается: человек оставляет горные районы и, как это представляется сегодня, районы к востоку от Сурама. Верхнепалеолитическое население концентрируется в основном в Колхиде, в Причерноморье и в Прикубанье.

Глава третья Ранний палеолит Русской равнины и Крыма (Н.Д. Праслов)

Следы раннепалеолитического человека на территории Восточной Европы были выявлены почти одновременно с открытием позднего палеолита. При обследовании крымских пещер К.С. Мережковский в 1879–1880 гг. нашел типичные мустьерские каменные орудия в Волчьем гроте в долине р. Бештерек недалеко от г. Симферополя (Мережковский К.С., 1881; Merejkowsky, 1881). Эти находки были сразу правильно им оценены и получили широкую известность (Мортилье Г., 1903).

Несколько позже, в 189S г., Ж. де Бай открыл мустьерскую стоянку на Кубани близ станицы Ильской.

Однако только после Октябрьской революции, начиная с 1924 г., раннепалеолитические памятники Восточной Европы становятся предметом более внимательного изучения. В 1924 г. Г.Л. Бонч-Осмоловский организует систематические раскопки грота Киик-Коба в долине р. Зуи в предгорьях Крыма. Осенью того же 1924 г. П.П. Ефименко (1927, 1953) устанавливает следы мустьерской эпохи в долине р. Деркул уже в пределах Восточно-Европейской, или Русской, равнины. Открытие П.П. Ефименко имело огромное значение, поскольку указывало на заселение более северных, чем Крым и Кавказ, территорий во время предшествующее позднему палеолиту.

Единичные находки каменных изделии в Приазовье, Донбассе, на Днестре, Днепре и Десне в последующие годы подтвердили вывод П.П. Ефименко о заселенности Восточно-Европейской равнины в эпоху раннего палеолита. Особенно важны открытия раннего палеолита в бассейне р. Десны, сделанные в 1939 г. В.Н. Громовым и В.А. Хохловкиной во время работ Деснинской экспедиции под руководством М.В. Воеводского. Здесь в двух пунктах — у деревни Неготино Брянской обл. и в урочище Язви близ с. Пушкари Черниговской обл., каменные изделия мустьерского облика были встречены в четких стратиграфических условиях (Громов В.И., 1948, с. 384: Воеводский М.В., 1950, с. 217–230; 1952, с. 26–37). Однако регулярные работы по изучению этой эпохи в 20-30-е годы проводились только Г.А. Бонч-Осмоловским в Крыму и С.Н. Замятниным на Кавказе. На Русской равнине систематическое изучение раннего палеолита началось лишь в конце 40-х годов. Огромную роль в этом сыграли открытия П.И. Борисковского у Луки-Врублевецкой на Днестре и в Приазовье (Борисковский П.И., 1953), Г.П. Сергеева в Поднестровье и Г.И. Горецкого на Северном Донце. Начало 50-х годов ознаменовалось открытием ряда мустьерских поселений с хорошо сохранившимися культурными остатками, залегающими в четких стратиграфических условиях, на Днестре (работы А.П. Черныша) и на Волге (работы С.Н. Замятнина и М.З. Паничкиной). Одновременно А.А. Формозов продолжил успешные исследования крымских пещерных памятников. В 50-60-е годы новые раннепалеолитические памятники открыты и исследованы в Молдавии (Н.А. Кетрару), на Днестре (А.П. Черныш, Н.К. Анисюткин), на Десне (Ф.М. Заверняев), в Донбассе (В.Н. Гладилин, Д.С. Цвейбель), в Приазовье, на Нижнем Дону и на Волге (Н.Д. Праслов). В последние годы открыты и исследуются новые мустьерские поселения в Крыму близ г. Белогорска (Ю.Г. Колосов), на Десне (Л.М. Тарасов) и в Закарпатье (В.Н. Гладилин).

В настоящее время на территории Русской равнины, Крыма и в Закарпатье известно более 200 раннепалеолитических памятников (рис. 37). Они неравноценны по объему собранных материалов и по условиям залегания. Некоторые из них представлены хорошо сохранившимися остатками поселений, залегающими в четких геологических условиях. Другие местонахождения доставили огромные коллекции каменных изделий, которые позволяют изучать технику первичного расщепления и изготовления орудий. Значительная часть местонахождений представлена небольшими сборами на поверхности или случайными находками.

Полевые работы приносят все новые и новые открытия, увеличивая количество и разнообразие памятников. Даже в таком, казалось бы, хорошо изученном районе, как Крым, новые находки близ г. Белогорск увеличили более чем в два раза количество известных мустьерских стоянок. Причем мустьерские памятники Крыма не исчерпываются пещерными поселениями. Большое количество их располагалось и на открытых террасах. На это указывают новые находки А.А. Щепинским ряда местонахождений на поверхности обширных межгрядных понижений в междуречье Бодрака и Альмы.

Накопленные материалы, хотя и неравнозначные по своему содержанию, позволяют сделать некоторые выводы о времени и путях заселения Восточно-Европейской равнины, включая и Крым, а также попытаться проследить характер развития материальной культуры раннепалеолитического человека.

Совсем еще недавно острые дискуссии вызывал вопрос о существовании памятников, домустьерского времени на территории Русской равнины. Было немало исследователей, которые полагали, что первобытные люди здесь появились только в мустьерское время, не древнее микулинского оледенения. Подобная точка зрения получила развитие и за рубежом (Klein, 1969). Однако уже с конца 40-х годов было доказано существование на Русской равнине памятников ашельского времени (Замятнин С.Н., 1951; Борисковский П.И., 1953). Новые открытия следов домустьерского человека убедительно подтвердили вывод об ашельском времени освоения данной территории (Праслов Н.Д., 1968; Гладилин В.Н., 1971).

Среди раннепалеолитических памятников Русской равнины можно выделить материалы около 15 местонахождений, которые являются более древними, чем мустьерские. Они расположены на южной окраине небольшими группками в Приазовье, Донбассе, на Днепре, в Приднестровье и Закарпатье и не поднимаются севернее 50 параллели с. ш.

Наиболее древние из них сопоставляются со временем тираспольского фаунистического комплекса. Изучение эолитоподобных кремлей из карьеров с эоплейстоценовыми галечниками близ Матвеева Кургана, описанных В.Н. Громовым (1948, с. 253), не позволяет связать их с деятельностью человека — это типичные псевдоизделия (Борисковский П.И., 1953; Замятнин С.Н., 1953; Праслов Н.Д., 1902, 1908). Более достоверными являются местонахождения расщепленных и обработанных кремней у с. Лука-Врублевецкая на Днестре и у хут. Герасимовка на Миусском лимане в Приазовье.

Местонахождение Лука-Врублевецкая, расположенное в каньонообразной долине Днестра примерно в 20 км от г. Каменец-Подольский, открыто П.И. Борисковским и С.Н. Бибиковым в 1940 г. Оно изучалось П.И. Борисковским в течение двух сезонов (1940 и 1947 гг.) и отнесено им к шелльскому времени (Борисковский П.И., 1948, 1949, 1953). Здесь на бечевнике среди галечника выделено более 50 кремней со следами искусственной обработки. Дополнительные сборы, проведенные А.П. Чернышем (1965), увеличили коллекцию.

Ряд архаичных признаков, наблюдавшихся на всех собранных здесь изделиях, позволил П.И. Борисковскому рассматривать эти находки как единый комплекс, сопоставимый с наиболее ранними комплексами Западной Европы, типа клектона I Брейля или раннего аббевиля. Точку зрения П.И. Борисковского поддержал П.П. Ефименко (1953). Несколько осторожнее к оценке возраста Луки-Врублевецкой подходил С.Н. Замятнин (1951), который отмечал, что собранные здесь изделия могут относиться к древнему ашелю и с меньшей вероятностью к шеллю (аббевилю). К позднему ашелю Луку-Врублевецкую относила М.З. Паничкина (1950).

Изучение коллекций из Луки-Врублевецкой, хранящихся в Киеве и во Львове, позволяет сделать вывод о том, что собранные здесь изделия не составляют единого комплекса (Праслов Н.Д., 1969; Черныш А.П., 1965). Несмотря на то что все они изготовлены из одной кремнистой породы, характер их сохранности различен. Преобладает группа сильно окатанных находок. Выделяется только 14 предметов лучшей сохранности без следов окатанности. На некоторых из них сохранились следы прикипевшей извести. Края и грани довольно острые. От более древнего комплекса эти находки отличаются и некоторыми техническими признаками.

Морфологический облик каменных изделий обоих комплексов позволяет считать их домустьерскими. Верхний предел возраста по типологии определяется отсутствием типичных мустьерских форм, нижний — наличием ручного рубила раннеашельского типа и серией устойчивых форм отщепов. Второй более поздний комплекс также относится к домустьерскому времени. Он может сопоставляться с такими памятниками, как Круглик на Днепре и Михайловский хутор на Северском Донце.

Изолированность находок в Луке-Врублевецкой и отсутствие аббевильских местонахождений в этом районе и на соседних территориях заставляет более осторожно подходить к оценке возраста данного местонахождения, тем более, что условия залегания материала исключают возможность его датировки геологическим методом (Иванова И.К., 1977).

В более четких условиях собраны каменные изделия у с. Герасимовна на левом берегу Миусского лимана недалеко от г. Таганрога. Находки собраны на локализованном участке под обнажением древней террасы. Они, по-видимому, связываются с галечным горизонтом аллювия, перекрытого морскими осадками бакинско-чаудинского раннеплейстоценового бассейна. В галечнике встречены остатки слона Archidiscodon wüsti Pavl. и грызунов тираспольского фаунистического комплекса. Морские бакинско-чаудинские глины перекрыты мощной красноцветной ископаемой почвой лихвинского межледниковья и очень небольшой толщей среднечетвертичного темно-бурого суглинка. В верхнечетвертичное время аккумуляции на этой террасе не происходило, наоборот, она подвергалась размыву как более высокая.

Около десятка каменных изделий представлены крупным нуклеусом, скорее напоминающим галечное орудие, тремя скреблами и отщепами (Праслов Н.Д., 1968, с. 19–20). Небольшое количество собранных здесь предметов и отсутствие типичных характерных раннепалеолитических форм затрудняет археологическую интерпретацию этого местонахождения. Вероятно, материалы из Герасимовки можно рассматривать в сопоставлении с материалами раннего комплекса Луки-Врублевецкой и венгерского местонахождения Вертешселлеш, геологический возраст которого определяется в рамках миндельской эпохи (Kretzoi М., Vértes L., 1964, 1965; Howell F.С., 1966).

Следующий этап ашельской эпохи представлен местонахождением у хут. Хрящи в устье Северного Донца (Горецкий Г.И., 1952; Праслов Н.Д., 1968), открытым Г.И. Горецким в 1950 г. Оно расположено в 0,5 км выше хут. Хрящи в урочище Ореховая Россыпь, в излучине левого берега Северского Донца, размывающего здесь древние террасы. Большая часть палеолитических изделий собрана на бечевнике под обнажением. Но наблюдения над распределением обломочного материала позволили Г.И. Горецкому сделать вывод, что кремни происходят из галечникового горизонта аллювия только на том участке, где он обнажается весенними водами. Расчистка этого галечника, проведенная А.Д. Столяром и И.С. Каменецким, привела к обнаружению в нем еще двух предметов с бесспорными признаками искусственной обработки. Позднее Н.Д. Прасловым здесь были проведены дополнительные работы, подтвердившие вывод о связи этих находок с галечником. Кроме того, в вышележащих ископаемых почвах обнаружены следы деятельности человека домустьерского времени.

Наличие двух разновременных археологических комплексов, четкое геоморфологическое и стратиграфическое положение находок делают разрез у хут. Хрящи одним из опорных в настоящее время по изучению ашельских памятников на Русской равнине.

По своему геоморфологическому положению терраса у хут. Хрящи считается III надпойменной и относится ко второй половине среднего плейстоцена (Попов Г.И., 1970, с. 470, 473). Она прислоняется к мариинской донской террасе, сформировавшейся в лихвинскую межледниковую эпоху. Прислон III надпойменной террасы к мариинской хорошо прослеживается непосредственно в урочище Ореховая Россыпь и указывает на то, что она как бы надстраивает мариинские аллювиальные отложения. Особенно это ясно видно на строении покровной толщи, представленной суглинками и супесями с включением ископаемых почв.

Общее строение III надпойменной террасы схематично представляется следующим (рис. 3). На коренных породах каменноугольного возраста залегает базальный галечник, перекрытый аллювиальным песком. Выше лежат покровные бурые суглинки с тремя ярко выраженными горизонтами ископаемых почв, перекрытые в свою очередь серией чередующихся прослоев из суглинков и супесей. Общая мощность рыхлых отложений около 20 м. Археологические находки встречены в базальном галечнике в основании террасы и в средней ископаемой почве.

Результаты палионологических анализов хорошо согласуются с общими стратиграфическими наблюдениями и подтверждают вывод о древности археологических находок.

Данные спорово-пыльцевых анализов, выполненные Р.В. Федоровой в 1975 г., показали существенную смену растительности в течение формирования этой террасы — четкое чередование лесных и безлесных фаз (рис. 3). Эта цикличность, по-видимому, отражает климатические колебания на Русской равнине.

Большой интерес представляет выделение в нижнем слое галечника, с которым связаны находки, пыльцы и спор таких холодолюбивых форм, как карликовая березка (Betula nana) и сибирский плаунок (Selaginella sibirica). Обе эти формы являются надежными показателями экологических и климатических условии. По заключению Р.В. Федоровой, аллювий хут. Хрящи формировался в условиях сурового континентального климата приледниковья. Здесь существовали своеобразные приледниковые ландшафты, в которых сочетались черты сухих степей или полупустынь и северной тундры. Такие условия на Нижнем Дону могли возникнуть скорее всего только во время максимального распространения ледника.

Выше по разрезу данные спорово-пыльцевого анализа фиксируют потепление и развитие на уровне ископаемых почв лесной растительности своеобразного типа с преобладанием хвойных пород. В верхней части этой фазы Р.В. Федорова выделяет подфазу лесостепи с березовым лесом и периодическим появлением широколиственных пород (образцы 16–19). Затем усиливается тенденция к еще большей аридизации климата — вышележащие суглинки и супеси (образцы 20–24) отражают ухудшение климата и бо́льшее развитие степей. Почти в самом верху разреза в слоях 5 и 6 вновь появляются леса, в которых широкое распространение получают широколиственные породы и береза (до 40 %). Здесь встречена пыльца дуба, бука, липы, вяза и граба.

Палеопедологический анализ ископаемых почв, выполненный М.А. Глазовской (1956, с. 63–64), указывает также на их своеобразие, что согласуется с палеоботанической характеристикой этих почв. По-видимому, они относятся к внутририсскому (днепровско-московскому) потеплению.

Археологическая коллекция, собранная в Хрящах, включает всего около 80 предметов и по степени сохранности и по сырью четко распадается на две группы. Одна представляет собой сильно окатанные, глубоко патинизированные изделия из серо-коричневого кремня и серого дымчатого кварцита. Вторая состоит из отщепов и нескольких орудий из темно-серого и серого камня, совершенно не окатанных, с острыми краями и гранями, иногда с прикипевшей известью, указывающей на то, что изделия сравнительно недавно вывалились из разреза и не претерпели значительных перемещений.

Некоторая разница между этими двумя группами наблюдается и в технике расщепления.

Изделия аллювиального комплекса несут на себе черты большего примитивизма, чем изделия из ископаемой почвы. На это указывает невыработанность формы отщепов (рис. 38, 1, 4–7), преимущественно случайные их очертания, массивность, сильная волнистость плоскости откалывания, почти постоянное присутствие галечной корки на спинке, отсутствие подправленных или фасетированных ударных площадок, присутствие галечных форм орудий и т. д. Эта группа находок имеет подчеркнуто архаичные морфологические черты с гладкими резко скошенными ударными площадками и ударными точками в форме полукруга, а иногда и круга (рис. 38, 5, 6), что сближает ее с памятниками так называемого клектонского облика в Западной Европе (Breuil H., 1932).

Наиболее ранний аллювиальный комплекс Хрящей состоит из 60 предметов (26 кварцитовых и 33 кремневых). Среди находок 7 орудий, 7 изделий со следами вторичной обработки и 4 нуклеуса. Остальное представлено нуклевидными обломками, отщепами и обломками отщепов.

Техника первичного расщепления хорошо характеризуется нуклеусами и серией отщепов. Пластин и пластинчатых отщепов нет. Все отбросы производства представлены только массивными отщепами укороченных пропорций с неправильными очертаниями (рис. 38, 4–7).

Основным сырьем для изготовления орудий в аллювиальном комплексе Хрящей служили галечниковый кремень, кварцит и черный кремнистый сланец, встречающиеся в большом количестве здесь же в галечнике. Расщепление производилось при помощи каменных отбойников, на что указывают следы трех ударов в виде концентрических трещин на ударной площадке одного из отщепов (рис. 38, 5). Точки ударов расположены вдоль внешнего края ударной площадки на одинаковом расстоянии друг от друга. Данный отщеп был сколот с нуклеуса только в результате четвертого удара.

Предварительная подготовка кусков сырья для расщепления выражалась в одном поперечном сколе, оформлявшем ровную скошенную ударную площадку, а в некоторых случаях скалывание отщепов производилось без предварительной подправки желвака. Угол скошенности ударных площадок на трех нуклеусах равняется 60–70°, что находит полное отражение в углах скошенности ударных площадок отщепов, колеблющихся в диапазоне от 120 до 130°. Элементы леваллуазской техники расщепления отсутствуют.

Собранные орудия представлены главным образом скреблами (рис. 38, 2, 3). Необходимо выделить только три изделия из кварцита, изготовленные путем двусторонней оббивки на массивных гальках. Тщательное оформление их лезвий как раз посередине сечения галек указывает, по-видимому, на то, что их использовали в качестве рубящих орудий.

Особенно выразительно одно орудие, изготовленное из асимметричной кварцитовой гальки путем подправки по тонкому краю двусторонними сколами (рис. 38, 8). Вторичной обработке был подвергнут только тонкий край, благодаря чему орудие очень удобно для захвата рукой. При изготовлении этого орудия древний мастер рационально использовал случайную природную форму.

Второй более молодой комплекс находок, происходящий из средней ископаемой почвы, представлен 15 предметами. Они совершенно не окатаны, а некоторые из них покрыты известковым натеком. К орудиям относятся четыре изделия, остальные являются отщепами без вторичной обработки. Из орудий наиболее выразительны два боковых скребла. Одно обработано крутой ступенчатой ретушью, а второе более тонкой приостряющей ретушью.

Собранная в Хрящах коллекция недостаточна для надежной археологической классификации материалов и для решения вопроса об их культурной принадлежности. Однако допустимо отнесение обоих комплексов к домустьерскому, т. е. ашельскому времени. Нижний аллювиальный комплекс можно достаточно уверенно сопоставлять с такими среднеашельскими памятниками, как Ванген, Валендорф в Центральной Европе (Toepfer V., 1964). По мнению осматривавшего эти находки французского археолога А. де Люмлея, они могут относиться ко второй половине раннего ашеля. Этому не противоречат геологические условия залегания находок в аллювии времени максимального днепровского оледенения. На территории Русской равнины аналогий этому памятнику нет.

Второй, более молодой комплекс хут. Хрящи может быть понят только в сопоставлении с находками у хут. Михайловского в отложениях этой же террасы примерно в 5 км ниже по течению Северского Донца.

Разрез в Михайловском совершенно аналогичен разрезу в Ореховой Россыпи у хут. Хрящи (рис. 39).

В Михайловском хуторе так же, как и в Хрящах, на аллювии лежат покровные суглинки и супеси с включением трех ярко выраженных горизонтов ископаемых почв. Самый верхний, четвертый, горизонт, прослеженный в Михайловском, в хут. Хрящи выделяется плохо, но все-таки его можно установить (Праслов Н.Д., 19С8).

Поскольку разрезы аналогичны, интерпретация Михайловского представляется такой же, как и в Хрящах.

Несколько кремневых отщепов, найденные in situ в нижней ископаемой почве Г.И. Горецким и Н.Д. Прасловым, указывают на местоположение археологического слоя, откуда происходят все предметы, собранные на осыпи.

Археологическая коллекция Михайловского местонахождения представлена более двумястами предметами: из них 190 изделий из кремля и около 30 из серого кварцита. Основным сырьем для расщепления служили гальки кремня и кварцита, в изобилии встречающиеся в аллювии этой террасы.

Небольшая величина галек наложила отпечаток на общий облик индустрии. В коллекции преобладают мелкие отщепы и осколки кремня и кварцита. Только единичные экземпляры достигают 7–8 см длины.

Техника расщепления здесь была более совершенной и разнообразной. Среди нуклеусов встречены дисковидные, протопризматические и даже леваллуазский плоско-выпуклый с предварительной оббивкой краев (рис. 39, 10). Выразительную серию составляют небольшие короткие нуклеусы с резко скошенной ударной площадкой. Встречен также один нуклеус, ударная площадка которого подготовлена продольными сколами, что отражалось на форме ударных площадок на отщепах. Площадки такого типа выделены Н.Д. Прасловым в особую категорию, которую можно назвать «площадкой бессергеновского типа», поскольку эта особенность была впервые замечена на найденном В.Н. Громовым отщепе близ с. Бессергеновка.

На большинстве отщепов Михайловского местонахождения преобладают гладкие резко скошенные ударные площадки (117 экз.). Предварительная подправка отмечена только на 17 отщепах, причем у некоторых из них подправка может быть не первичной, а вторичной, в тех случаях, когда на ударных площадках оформляли лезвия скоблящих инструментов. Угол скошенности ударных площадок в среднем превышает 100°. Только у четырех отщепов он лежит в пределах 90-100°. У единичных отщепов угол скошенности ударной площадки достигает 135°. Такое разнообразие отщепов хорошо согласуется с разнообразными формами нуклеусов.

Процент изделий со вторичной обработкой по отношению к общему количеству находок довольно высок — 9,6 % (около 29 экз.). Среди них лучше всего представлены инструменты для скобления — 11 экз. (рис. 39, 2, 3, 5, 6). Остальные орудия представлены в следующих количествах: режущие — 3, остроконечники — 3, зубчато-выемчатые — 2 и рубящее орудие — 1. Остроконечники (рис. 39, 1, 5) и скребла производят впечатление не очень совершенных, отличающихся от мустьерских большим примитивизмом в оформлении. Остроконечник, изготовленный из кремневого первичного отщепа (рис. 39, 1), довольно массивный, хотя при его изготовлении первобытный человек умело преодолел неподходящую первичную форму этого отщепа путем срезания значительной площади ретушированием.

Вторичная обработка производилась каменным отбойником, на что указывает резко выраженная форма углубленных негативов фасеток ретуши. Еще один остроконечник изготовлен также из первичного отщепа. Он имеет вытянутые очертания, напоминая аналогичные формы протомустьерских остроконечников из рисских слоев грота Бом Бонн на юге Франции (Lumley H., Bottet B., 1960).

Как интересную и непонятную форму следует отметить кремневый трехгранник (рис. 39, 4). Эта форма в единичных экземплярах, по данным И.И. Коробкова, отмечена на Яштухском местонахождении на Черноморском побережье Кавказа.

Наибольшее сходство, доходящее до тождества в технике обработки камня у Михайловского местонахождения, прослеживается со вторым ком апексом находок в Хрящах и с Бессергеновкой. Это неудивительно, если учесть, что все три памятника расположены поблизости, и относятся к одному времени — внутририсскому (одинцовскому) потеплению.

За пределами Нижнего Дона близкие аналогии можно найти в материалах Круглика на Днепре, раскапывавшегося В.Н. Даниленко. Однако коллекции Круглика засорены разновременной примесью. Обычно относимые к этому кругу материалы Ненасытна на Днепре (Ефименко П.П., 1953, с. 166–167), хотя и обладают некоторыми общими чертами, производят впечатление более поздних. Здесь уже имеются почти правильные грубопризматические нуклеусы, больший процент пластинчатых форм, зачастую с тонкофасетированными ударными площадками (Праслов Н.Д., 1968: Смирнов С.В., 1973).

По уровню обработки орудий и по условиям залегания намечается некоторое сходство материалов Михайловского хутора также с местонахождением Королево в Закарпатье.

В технике расщепления камня и в оформлении орудий таких местонахождений, как Михайловское и Королево, уже встречаются элементы, характерные для мустьерской эпохи. Все это дает основание относить их к позднему ашелю по археологической периодизации, хотя датируются они второй половиной среднего плейстоцена.

Сложнее обстоит с доказательством возраста отдельных случайных находок, которые по своей морфологии могут считаться ашельскими. К таким находкам относятся ручные рубила из Амвросиевки и Макеевки в Донбассе и несколько предметов у с. Кочуров недалеко от г. Гайсин в Винницкой обл.

Амвросиевское ручное рубило найдено В.М. Евсеевым в 1930-е годы в одном из оврагов Казенной балки на водоразделе, примерно в 2 км от р. Крынки и недалеко от известной Амвросиевской позднепалеолитической стоянки. Это рубило[13], впервые опубликованное С.Н. Замятнинным (1951), изготовлено из желвака темпо-серого кремня верхнемелового возраста, хорошего качества без включений. Поверхность орудия неравномерно покрыта интенсивной голубовато-белой патиной на выпуклой стороне и менее интенсивно на уплощенной стороне. Верхняя более выпуклая сторона блестящая, заглаженная. Люстраж перекрывает патину. Нижняя сторона сохранилась лучше — грани между фасетками четкие, а в одном из негативов скола имеются остатки прикипевшей извести, указывающие на то, что это орудие находилось в суглинках и выпало из стенки оврага незадолго до его находки. Обработано оно обычными приемами изготовления ашельских бифасов (Bordes F., 1961). Размеры его: длина 10,5 см, ширина 7,3 см, толщина 3,2 см. Оно слегка асимметрично, имеет широкую пятку, оформленную тремя встречными широкими сколами с одной стороны и серией мелких сколов с другой (рис. 40, 1). Последние носили характер легкой подправки края. Лезвия орудия слегка извилистые, типичные для среднеашельских бифасов. Они оформлены попеременными сколами то с одной, то с другой стороны. Края неровные, без дополнительной вторичной подправки лезвий, что обычно характерно для позднеашельских и мустьерских бифасов. Ретушь широкая, ступенчатая. Фасетки перпендикулярны линиям лезвий. Все это вместе взятое, если рассматривать данный экземпляр как типичное изделие раннепалеолитических охотников, позволяет согласиться с выводом С.Н. Замятнина о его ашельском возрасте по археологической периодизации (Замятнин С.Н., 1951, 1953).

Гораздо совершеннее по технике обработки и по форме ручное рубило, найденное случайно при земляных работах близ Макеевки там же в Донбассе (Цвейбель Д.С., 1979). Это орудие изготовлено на массивном кремневом отщепе (рис. 40, 2). Поверхность его покрыта глубокой до 2 мм белой патиной и вся с зеркальным блеском люстража, даже в глубине негативов ретуши. Дистальный конец отщепа сохранил на спинке участок меловой корки. Этот толстый конец превращен в пятку и оставлен практически без дополнительной обработки. Но оба лезвия, сходящиеся к острому концу, тщательно обработаны вначале широкими плоскими сколами с обеих сторон, а йотом дополнительно подправлены ретушью, наносившейся с плоской стороны брюшка. Нижняя сторона его обработана серией плоских сколов только с левого края, на правом краю имеется лишь один негатив. Начальные части этих негативов срезаны вторичной обработкой лезвий. Негативы на более выпуклой верхней стороне — широкие и располагаются перпендикулярно краю, однако ближе к острому проксимальному концу начинают поворачивать к центру орудия и становятся более узкими. Рубило удобно держать в правой руке. Его основное лезвие выправлено двусторонней ретушью.

Аналогии этому орудию на территории Восточной Европы нет. Подобные формы характерны для позднего ашеля, и поэтому можно предположить его верхнеашельский возраст. Оно совершеннее амвросиевского рубила, и, основываясь на его типологической характеристике, нужно признать его более поздним, чем амвросиевское.

Бифасы позднеашельских типов в единичных экземплярах встречены и на других местонахождениях: в Донбассе недалеко от хут. Сазонова, в бассейне Северского Донца (рис. 41, 1), на Беглице в Приазовье (рис. 41, 4), в гроте Выхватинцы (рис. 41, 3) и в Кишлянском Яру на Днестре (рис. 41, 2). Все они, кроме бифаса из грота Выхватинцы, представлены обломками и трудно поддаются типологической характеристике. Из них наиболее интересно изделие, найденное Н.К. Анисюткиным в местонахождении Кишлянский Яр вместе с сопровождающим инвентарем, который позволяет допустить позднеашельский возраст. Судя по находке бифаса микокского типа в гроте Выхватинцы, памятники этого типа были распространены и на Русской равнине.

Несомненный интерес представляют также находки П.И. Хавлюка у с. Кочуров недалеко от г. Гайсин Винницкой обл. Здесь на левом берегу р. Киблич на высоте около 30 м над урезом, на склоне террасы собрано около десятка кремневых изделий, среди которых выделяются три бифаса. В овраге, прорезающем этот склон, хорошо видно, что на высоте около 30 м обнажаются среднечетвертичные суглинки и мощная ископаемая черноземовидная почва, скорее всего микулинского времени. Такое строение склона позволяет допустить раннепалеолитический, а точнее верхнеашельский возраст найденных здесь изделий. Особенно выразительны два бифаса. Один из них овальной формы с четкой двусторонней обработкой. Другой, сердцевидный, массивный, длина его 11,5 см, ширина 9,3 см при толщине 3,5 см. Он симметричен, в сечении линзовидный. Лезвия его оформлены широкими сколами, идущими от краев к центру (рис. 41, 5). Одно лезвие зигзагообразное, второе более прямое, линейное. Пятка оформлена также широкими сколами без дополнительной подправки. Особенностью данного бифаса являются два параллельных широких скола, идущих вдоль длинной оси орудия с острого конца. На противоположной стороне эта часть оформлена одним широким и глубоким сколом. На конце имеются следы утилизации в виде небольших выщербинок.

Типологический анализ находок у с. Кочуров позволяет предположительно отнести их к верхнеашельскому времени.

Помимо упомянутых местонахождений, к верхнеашельскому времени А.П. Черныш (1965) относит находки единичных кремневых изделий в бассейне Днестра у с. Гура Каменка, Рогожане, Ченуша, Полна, Бабин и др. К сожалению, они представлены не типичными формами и не поддаются хронологической расшифровке ни в типологическом, пи в стратиграфическом плане. Находки у с. Выхватинцы на уровне галечника III надпойменной (рисской) террасы было бы заманчиво сопоставить с отложениями этой террасы (Иванова И.К., 1977). Однако все находки сделаны только на поверхности и ни очного изделия не найдено в террасовых отложениях.

В аналогичных условиях сделано несколько находок каменных изделий у с. Пролом в Крыму Ю.Г. Колосовым. Небольшое количество находок собрано у обнажения галечников III надпойменной террасы Крыма. Но их немного и среди них нет типичных, характерных ашельских форм, да и связь с галечником остается проблематичной.

Проблема перехода от ашеля к мустье на материалах Русской равнины пока не решается. Можно только говорить о том, что Русская равнина была заселена в ашельскую эпоху, а это теоретически допускает возможность автохтонного развития мустьерского населения. Однако на имеющихся сейчас в нашем распоряжении фактах такая связь не устанавливается. Можно поставить вопрос о генетической связи ашеля и мустье на таких памятниках, как грот Выхватинцы и Житомирское местонахождение, если удастся убедительно доказать их позднеашельский возраст. И в Выхватинцах и в Житомирском местонахождении выделяются группы изделий, которые сопоставляются с микокскими. Однако проблема их соотношения с остальным инвентарем остается сложной и трудноразрешимой. Возможно, что преемственность в развитии от ашеля к мустье будет обоснована на материалах многослойного местонахождения Королево в Закарпатье. Оно было открыто В.Н. Гладилиным в 1974 г. в результате планомерного и систематического поиска стратифицированных раннепалеолитических памятников в Закарпатье. Относимое к ашельской эпохе местонахождение Рокосово, открытое В.Ф. Петрунем в 1968 г., дало большую коллекцию изделий из обсидиана, андезита и реже из кварцита и кремня. Техника расщепления и орудия, собранные здесь В.Ф. Петрунем и В.Н. Гладилиным, имеют типичные раннепалеолитические черты. Однако по степени сохранности поверхности изделий и по морфологическим признакам коллекция распадается на разновременные группы — часть ее относится к верхнему ашелю, а часть — к мустьерской эпохе. Находки встречаются только на поверхности, культурных слоев не сохранилось: древние отложения разрушены делювиальными процессами. Трудность интерпретации таких материалов очевидна, что и заставило В.Н. Гладилина предпринять поиск памятников с сохранившимся слоем. Такой памятник, названный Королево, был найден напротив Рокосово, на левом берегу Тисы, в районе Хустских ворот, где Тиса прорезает вулканический Выгорлат-Хустский хребет и выходит на просторы Закарпатской низменности. Здесь действует огромный карьер по добыче строительного камня. В толще покровных суглинков, мощность которых колеблется в пределах от 1 до 10 м, по данным В.Н. Гладилина, насчитывается шесть горизонтов ископаемых почв.

Археологические материалы в Королево представлены только расщепленным и обработанным камнем. Других признаков культурных слоев нет. В ходе раскопок и расчисток стенок карьера В.Н. Гладилиным выявлено девять культурных горизонтов. Из них шесть верхних (I, II, IIА, III, IV, IVa) исследователь относит к мустьерской эпохе, три нижних (V, VI, VII) — к ашельской.

Сырьем для обработки служил преимущественно андезит, огромные глыбы которого залегают на месте в коре выветривания. Значительно реже использовались другие горные породы — кварцит, сланец, кремень.

Наиболее обширную коллекцию, насчитывающую несколько десятков тысяч предметов, доставил V горизонт, залегающий в верхах третьей ископаемой почвы. Характерной чертой инвентаря являются крупные размеры изделий. Один из дисковидных нуклеусов, например, имеет диаметр около 40 см. По указанию В.Н. Гладилина, для техники первичного раскалывания характерно сочетание клектонских, протопризматических и леваллуазских приемов. Среди нуклеусов отмечаются дисковидные в нескольких вариантах (одно и двусторонние — округлые, овальные и веерообразные), протопризматические (одно- и двуплощадные), а также черепаховидные, разных модификаций. Орудий сравнительно немного. Имеются чопперы одно- и двусторонние, скребла, остроконечники, резчики и др. В.Н. Гладилин данный слой по технико-типологическим показателям рассматривает как переходный от ашеля к мустье.

Горизонт VI приурочен к пятой ископаемой почве. По численности находок (рис. 42) он уступает лишь горизонту V. Основная часть коллекции представлена андезитовыми изделиями. Несколько чаще, чем в горизонте V, употреблялся кварцит. Поверхность андезитовых изделий голубовато-серого цвета с частыми и крупными ячейками выщелачивания. Нуклеусы представлены дисковидными, протопризматическими и черепаховидными формами. В.Н. Гладилин отмечает их крупные размеры, контрастный рельеф рабочих поверхностей и считает их более архаичными, чем нуклеусы горизонта V.

Орудий в горизонте VI больше, чем в V. Они представлены чопперами, скреблами, скреблами-ножами, зубчато-выемчатыми формами, и ножами и скреблами на сколах в виде «апельсинных долек» (рис. 42, 1, 7–9). Ретушь преобладает чешуйчатая и ступенчатая.

Горизонт VII прослежен в низах пятой ископаемой почвы. Находки отличаются от вышележащих более частыми и глубокими ячейками выщелачивания. Собранная коллекция невелика. Орущий мало. Найдено несколько чопперов и унифасов. В.Н. Гладилин выделяет также проторубила и определяет данный горизонт как ашельский.

По технико-типологическим показателям прослеживается определенное сходство в инвентаре Королево между слоями от VII до III. В результате В.Н. Гладилин (1978) устанавливает здесь генетическую связь между ашельскими и мустьерскими комплексами. Это обстоятельство чрезвычайно важно для решения многих вопросов развития палеолита в Закарпатье.

Мустьерские горизонты IVa, IV, III, и IIа имеют отчетливо выраженные леваллуазские черты. Горизонт II, по данным В.Н. Гладилина, относится к выделяемому им варианту мустье двустороннее, а I горизонт — к мустье зубчатому.

Многослойное местонахождение Королево в настоящее время находится в процессе исследования, и можно надеяться, что выяснение хронологии отдельных слоев этого памятника даст очень интересные результаты.

Памятники мустьерской эпохи распространены на территории Русской равнины значительно шире. Они известны около 52° северной широты в бассейне Десны севернее г. Брянска, а на Волге — севернее г. Куйбышева. Почти во всех бассейнах рек, текущих в южном направлении, обнаружены группы мустьерских местонахождений, среди которых выделяются поселения с хорошо сохранившимися культурными слоями. К сожалению, хорошо стратифицированные памятники расположены далеко друг от друга в разных геоморфологических регионах, что сильно мешает их сопоставлению как в хронологическом плане, так и в культурно-историческом. По поводу геологического возраста различных памятников имеются серьезные расхождения, что не дает возможности выделять синхронные материалы в разных регионах и ставить вопрос об их культурной принадлежности. Не выработаны критерии установления сходства или различия одновременных и разновременных памятников.

По всем этим показателям мустьерские памятники Русской равнины значительно сложнее для понимания, чем памятники Кавказа, да и Средней Азии. Такое состояние археологических источников вызывает необходимость перед рассмотрением и интерпретацией мустьерских местонахождений Русской равнины остановиться в настоящем разделе на некоторых общих вопросах методики изучения мустьерских индустрий и критериев выделения мустьерских культур. Даваемая здесь трактовка этих проблем в некоторых отношениях дискуссионна и полемична. Но уже указывалось (Введение), что неоднозначность решения отдельных вопросов является характерным элементом современной науки о палеолите.

Вопрос о характере развития материальной культуры в мустьерскую эпоху на разных территориях является одним из сложнейших в науке о палеолите. Попытка подойти к его решению на материалах Восточной Европы в послевоенные годы была предпринята А.А. Формозовым при изучении коллекции из раскопок навеса в Староселье (Формозов А.А., 1958). Годом позднее он опубликовал специальную работу, посвященную формированию этнокультурных властей на территории европейской части СССР в каменном веке, в которой в отличие от получившей широкое распространение концепции С.Н. Замятнина (1951) о сравнительно позднем появлении локальных различий в палеолите, верно отметил большую разницу между мустьерскими памятниками Русской равнины и Крыма, с одной стороны, и Кавказа — с другой. По существу, это была первая попытка культурного расчленения мустьерских комплексов на территории Восточной Европы. Для доказательства своих взглядов А.А. Формозов опирался главным образом на один из наиболее выразительных элементов в обработке каменных орудий — на наличие или отсутствие приема двусторонней техники оббивки (Формозов А.А., 1959, 1964). В последующие годы под влиянием типологических разработок Ф. Борда советские исследователи сосредоточили внимание на установлении различительных черт в каменном инвентаре мустьерских памятников и стали подразделять мустье на несколько вариантов: мустье типичное, мустье с ашельской традицией, мустье шарантского типа, мустье зубчатое. В зависимости от техники расщепления эти варианты дополнительно разделяются на леваллуазские и нелеваллуазские (Bordes F., 1961; Любин В.П., 1965). Эти варианты мустьерских индустрий стали рассматривать как категории выше рангом, чем археологические культуры — пути развития (по Г.П. Григорьеву — 1977) или линии развития (Любин В.П., 1977). Теперь почти повсеместно прослеживают сходные пути или линии развития, выделяя узколокальные образования типа археологических культур (Анисюткин Н.К., 1977; Любин В.П., 1977). При этом, однако, по нашему мнению, не обращают внимание на то, что обработка материалов по одной схеме и одинаковым критериям, предложенным Ф. Бордом, всегда приведет к результатам, которые предусмотрены этой системой. Именно поэтому, как мы полагаем, и возникают одинаковые «пути», или «линии», развития мустьерских культур на различных территориях.

В то же время уже давно замечено, что возможность использования типологических разработок Ф. Борда крайне ограничена. Они не могут применяться для изучения материалов многих памятников, расположенных в других регионах (Праслов Н.Д., 1965, 1968; Bosinski G., 1967). В более поздней своей работе Ф. Борд и сам фактически признал это, указывая на то, что в Восточной Европе существуют иные варианты мустьерских памятников, чем во Франции (Bordes F., 1968). Многие типы орудий, собранные на памятниках Северной и Восточной Европы, отличаются от тех, которые введены Ф. Бордом в его типо-лист, состоящий из 63 номеров. Эти орудия являются новыми типами изделий по сравнению с теми, которые перечислены в списке Ф. Борда. Одновременно отмечается отсутствие многих типов, имеющихся у Ф. Борда. Сопоставление таких памятников при помощи типо-листа Ф. Борда, следовательно, невозможно. Количество выделяемых новых типов, например, в североевропейских и восточноевропейских памятниках не ограничивается единицами, которые можно было бы ввести дополнительно в типо-лист Ф. Борда. Но для этого список не должен быть закрытым. Дополнение его новыми типами приведет к тому, что количество типов орудий, использовавшихся мустьерскими людьми, превысит сотню номеров. Это создаст превратное впечатление о богатстве инструментария мустьерского человека. На самом деле, конечно, количество типов орудий, подсчитанное для памятников определенной культуры, значительно меньше. Здесь следует отметить неприемлемость и таких типологических разработок, которые строятся на сугубо формальных признаках, для получения так называемой объективной системы классификации (Гладилин В.Н., 1976). Применивший эту классификацию В.Н. Гладилин не учитывает, что количество признаков любого объекта материи практически бесконечно. Установив новые дополнительные признаки при изучении коллекции каменных орудий из мустьерских памятников Антоновка I и II, можно увеличить еще количество типов орудий по сравнению с теми 337 типами, которые выделил В.Н. Гладилин (1976). Материалы этих двух сходных соседних памятников по классификации В.Н. Гладилина не совпадают по 119 типам орудий (Гладилин В.Н., 1976, с. 110).

Применение подобной системы классификации каменных орудии позволяет выделять множество вариантов памятников или культур. В числе основных признаков расчленения вариантов мустьерской культуры, принимаемых В.Н. Гладилиным, имеются, по нашему мнению, и такие, которые не обусловлены сознательной деятельностью ископаемого человека, а зависели от природного окружения. Например, размеры орудий не являются традиционной социальной чертой и не могут быть использованы в качестве критерия расчленения каменных индустрий (Праслов Н.Д., 1968). Размеры каменных орудий чаще всего зависят непосредственно от величины заготовок, которые в свою очередь определяются величиной и качеством сырья. При культурно-исторической интерпретации палеолитических памятников всегда необходимо четко разграничивать, что зависело от природного окружения, а что несет черты определенных традиций.

При выделении типов каменных орудий необходимо учитывать и еще один существенный фактор. В преобладающем большинстве исследователи анализируют абсолютно весь собранный инвентарь, который состоит из орудий труда, нуклеусов и отбросов производства. В процессе изготовления каменных орудий часто получались по разным причинам дефектные экземпляры, не соответствующие задуманным. Эксперименты это хорошо подтверждают. Такие экземпляры, как правило, выбрасывались. Часто орудия приходили в негодность в процессе употребления. И, наконец, для некоторых операции типа скобления и резания использовались случайные обломки и куски породы или отщепы без дополнительной обработки. На них возникали следы утилизации в виде ретуши. Все эти перечисленные элементы носят случайный характер и не могут характеризовать традиционные черты в технике изготовления орудий. Следовательно, подобные изделия, составляющие иногда значительный процент в коллекции, не являются осознанными типами орудий, хотя могут иметь определенное сочетание признаков, особенно в больших собраниях. При использовании классификационной системы В.Н. Гладилина все они попадают в категорию орудий. И поэтому не случайно большинство «типов орудий» из 337 в Антоновке представлены единичными, а следовательно, случайными экземплярами.

При анализе археологических памятников и их сопоставлении на предмет сходства или различия нельзя забывать также о том, что они представлены совершенно разными категориями. Сейчас уже убедительно доказано, что в мустьерскую эпоху существовали не только поселения (стоянки), но и мастерские по первичной обработке камня, временные охотничьи лагеря и т. д. (Любин В.П., 1970, 1977). Набор каменных изделий в них всегда различен. На мастерских преобладают предметы первичного расщепления — нуклеусы, отщепы и осколки, сколы оживления ударных площадок, так называемые первичные сколы и др. Процент орудий в них, как правило, очень низок — никогда не достигает 3 %. Существовали и стоянки-мастерские, когда люди поселялись непосредственно у выходов сырья на какое-то время. Процентное соотношение каменных изделий здесь будет иное, чем на поселениях и «чистых» мастерских. На местах охотничьих лагерей преобладают остатки законченных форм орудий охотничьего назначения (Любин В.П., 1977, с. 192). Все перечисленные категории памятников могут быть оставлены одним первобытным коллективом. Широко практикуемое сопоставление памятников по процентному соотношению типов изделий в применении к памятникам разной категории показывает их большую разницу, но в нее нельзя вкладывать культуро-разделяющего смысла.

При разработке критериев сходства или различия мустьерских памятников следует обращать также внимание на условия захоронения культурных остатков. На памятниках, культурный слой которых был захоронен очень быстро и залегает в суглинках или в ископаемых почвах, каменные изделия не подвергались дополнительным естественным повреждениям. Материалы, собранные на поверхности, как правило, имеют сильные повреждения в виде окатанности, многочисленных выщербинок, зубчатых выемок, создающих иногда впечатление сознательной обработки краев орудий. Но ретушь в большинстве случаев является нерегулярной, преимущественно крутой и чередующейся, не создающей лезвия. В таких местонахождениях преобладают зубчато-выемчатые формы. Здесь налицо особый тип памятников по условиям захоронения, которые нельзя прямо сопоставлять с поселениями с хорошо сохранившимся культурным слоем, вернее, сопоставлять нужно, но обязательно учитывать их принадлежность к разным типам памятников. Надежные выводы по типологии и культурной атрибуции, безусловно, могут базироваться только на материалах хорошо сохранившихся поселений.

Проиллюстрируем это на примере зубчатого мустье на территории Русской равнины. После выделения данного типа индустрии Ф. Бордом по материалам Западной Европы (Bordes F., 1962–1963) аналогичные памятники стали описывать и на других территориях (Анисюткин Н.К., 1971; Любин В.П., 1974). Ф. Борд описал это явление как тип индустрии, не вкладывая в него историко-культурного смысла. На территории Русской равнины памятники с обилием зубчато-выемчатых форм выделили в культурное явление (Анисюткин Н.К., 1971). В.Н. Гладилин подразделил памятники с зубчато-выемчатыми формами даже на несколько вариантов (Гладилин В.Н., 1976, с. 102, 105), причем вариант соответствует археологической культуре. Он отказался от употребления термина тейяк в применении к аналогичным индустриям и рассматривает их теперь в рамках зубчатого мустье. В основу выделения «варианта мустье зубчатого» В.Н. Гладилин положил материалы раскопанного Д.С. Цвейбель (1970) в Донбассе памятника близ с. Белокузьминовка. Он пишет, что «принадлежность находок к варианту мустье зубчатое не вызывает сомнений» (Гладилин В.Н., 1976, с. 102). Однако изучение этой коллекции и ознакомление с условиями залегания материалов не позволяет согласиться с выводами Д.С. Цвейбель и В.Н. Гладилина. Обращает на себя внимание то, что абсолютное большинство изделий, а их около 9 тысяч предметов, имеет зубчато-выемчатую ретушь. Такой ретушью обработано более 98 % всей коллекции. Ни в одном палеолитическом памятнике мира процент орудий не достигает такой величины. При изучении условий залеганий материалов становится ясным, почему здесь отмечен такой огромный процент «ретушированных» изделий. Материалы залегают в суглинке, слагающем конус выноса огромной балки поблизости от коренного склона с выходом на поверхность меловых отложений, содержащих конкреции кремня. На склоне имеются остатки мастерских по первичному расщеплению кремня, причем разновременные — от мустьерской эпохи до неолита включительно. Интенсивный снос суглинков вместе с отбросами кремневого расщепления происходил в послемикулинское время. Суглинки ложатся на размытую ископаемую почву, в которой найден великолепный мустьерский остроконечник, типологически аналогичный остроконечнику из карангатских отложений в бухте Новый Свет в Крыму. В коллекции, собранной в суглинках, нет типичных законченных мустьерских форм орудий, но имеется несколько изделий с резцовыми сколами позднепалеолитического типа. Все это дает основание считать, что в данном случае налицо переотложенный памятник с разновременными материалами, а значительная часть зубчато-выемчатых форм является результатом естественных повреждений. Это местонахождение нужно рассматривать как особый тип археологического памятника, не вкладывая в пего историко-культурного содержания.

Не подтвердилась при изучении коллекций в Одесском музее и принадлежность к зубчатому мустье местонахождения Зеленый Хутор, открытого В.Н. Станко. В нем преобладают позднепалеолитические материалы, и оно относится к позднему палеолиту.

Памятники зубчатого мустье в Приднестровье, описанные Н.К. Анисюткиным, также в большинстве случаев представлены сборами на поверхности. Исключение составляют Стинка I и грот Буздужаны. В Стинке I культурные слои переотложены. Но переотложение не было значительным. Поэтому налицо не столь высокий процент «зубчато-выемчатых орудий», как в Белокузьминовке. К тому же здесь сравнительно хорошо представлены обычные палеолитические формы орудии, такие как листовидные двусторонне обработанные наконечники (Анисюткин Н.К., 1972). Стинковские памятники на Днестре, как и ряд других молдавских местонахождений, в своих коллекциях содержат законченные формы орудий, которые позволяют сравнивать их с другими памятниками. Необходимо искать объяснение повышенному проценту зубчато-выемчатых форм.

Зубчато-выемчатые орудия в палеолите были необходимы. Как показывают эксперименты, они употреблялись для обработки дерева. Для этого часто использовались отщепы и куски кремня без дополнительной вторичной обработки. Ретушь на них возникала в процессе работы. Но процент орудий, необходимых для обработки дерева, не превышал процента остальных орудий, необходимых в охоте и домашнем производстве.

Сейчас пока не совсем ясны причины существования большого количества зубчато-выемчатых форм в ряде пещерных памятников, таких как нижний слой Киик-Кобы в Крыму, гроты Буздужаны и Старые Дуруиторы в Молдавии и в некоторых пещерах Кавказа. Следует только отметить, что еще М. Бургон и Ф. Борд обращали внимание на это явление и пришли к выводу о естественных повреждениях на краях отщепов и пластин (Bordes F., Bourgon М., 1951). Эксперименты, проведенные В.Е. Щелинским в Крыму, подтверждают вывод Ф. Борда и М. Бургона о том, что хождение по кремням приводит к их повреждению, а на краях возникает зубчатая «ретушь».

Вот почему следует очень осторожно подходить к выделению локальных вариантов или археологических культур на неполноценных материалах. Многие причины, в том числе и естественного характера, осложняют понимание мустьерских памятников, и, прежде чем сделать вывод о характере культуры любого памятника, необходимо найти объяснение многим факторам, которые влияют на облик дошедшего до нас каменного инвентаря. В зубчато-выемчатых комплексах, по нашему мнению, нельзя видеть ни линий развития, ни путей развития. Полагаем, что не было таких культурных общностей, для которых зубчато-выемчатые орудия составляли традиционную черту. Памятники с зубчато-выемчатыми формами — это памятники особого типа сохранности, но не памятники особой исторической категории. Они могут быть однотипны и встречены на определенной территории, но торопиться с выделением их в самостоятельную археологическую культуру нельзя. Как правило, они все же не являются локальными вариантами и встречаются на разных территориях. Разумеется, мы исходим из того, что археологическую культуру следует рассматривать как объективную историческую реальность, а не как сумму формальных признаков, различающих памятники друг от друга. По нашему мнению, археологическую культуру можно выделять только тогда, когда прослеживается четкое сходство каменного инвентаря в группе памятников, занимающих определенную территорию и резко отличающихся от других групп синхронных памятников. Территории у разных культур могут быть различными — это динамичная категория, зависящая от «расцвета» или «угнетенности» той или иной культурной общности.

Возвращаясь к классификации материалов, на которых строятся выводы о существовании культур, следует отметить, что наибольшую роль будет играть такая классификация, которая выразит определенные количественные и качественные взаимосвязи изучаемого объекта. Она должна быть разработана на конкретных материалах и не быть абстрактной, т. е. практически для каждого памятника или группы сходных памятников должны разрабатываться собственные типологические списки, не отрицающие ранее разработанные, а дополняющие их. И здесь огромную роль будут играть специфические типы орудий, которые несут в себе большую информацию этнографического характера.

Рассмотрим теперь наиболее важные мустьерские памятники Русской равнины и Крыма, делая упор главным образом на те из них, которые доставили большие коллекции каменных изделий или имеют, пусть небогатый, но хорошо сохранившийся культурный слой.

Особенно выразительную группу мустьерские памятники образуют на территории Крыма. Детально исследованные в свое время Г.А. Бонч-Осмоловским, А.А. Формозовым и другими учеными, недавно они пополнились замечательным открытием серии новых местонахождений Ю.Г. Колосовым в районе г. Белогорска. Последние, как нам кажется, позволяют по-новому понять и ранее изученные памятники.

Новая серия мустьерских памятников расположена у скалы Ак-Кая (Белая Скала) примерно в 5 км от г. Белогорска (Колосов Ю.Г. 1970; 1978; 1979). Здесь вдоль бортов Красной балки под навесами и гротами установлено десять поселений, еще пять располагаются за поворотом коренного склона, обширное поселение открыто в самой балке, близ ее конуса выноса. Примерно в 3–4 км в урочище Сары-Кая выявлено еще несколько местонахождений. Прекрасный каменный инвентарь собран при раскопках грота Пролом недалеко от заскальненских поселений.

Планомерные раскопки производятся только на Заскальной V, Заскальной VI, в Красной балке и гроте Пролом.

Особенно интересные результаты доставили раскопки в Заскальной V и VI. Обе стоянки многослойные, и мощные культурные слои залегают в аналогичных стратиграфических условиях (рис. 43, А, Б). Под современной почвой в обеих стоянках (слой 1) залегает песчанисто-суглинистый слой 2 с плоскими и угловатыми обломками известняка. Ниже лежит светло-бурый суглинок с желтоватым оттенком, насыщенный детритом (слой 3 в Заскальной V). Он отчетливо выделяется в разрезе как по литологии, так и по цвету. Нижний контакт у него четкий. Затем следует супесь светлая с обломками известняка (слой 4). В верхней его части зафиксированы культурные остатки I горизонта. Этот слой Заскальной V аналогичен слою 3 в Заскальной VI. В основании его лежат культурные слои II–IV, насыщенные кремнем, костями животных, костным углем и выделяющиеся яркими темными лентами на фоне светлого в целом разреза. Культурные слои разделены стерильными прослойками детритовой супеси, которые, впрочем, не прослеживаются повсеместно (слои 5–8). Лучше всего выделяется IV культурный слой, который приурочен к гумусированной супеси, т. е. к ископаемой почве (слой 9). Он наиболее богат археологическими находками. В Заскальной VI ему соответствует слой 8. Подстилаются они серовато-зеленоватым детритовым песком, сформировавшимся в результате химического выветривания нуммулитовых известняков.

На небольшой вскрытой площади на обеих стоянках собрана богатейшая многотысячная коллекция каменных изделий, в том числе орудий. Во всех слоях снизу-вверх выделяются одинаковые типы специфических форм орудий двусторонней обработки. Особенно много различных типов ножей с асимметрично расположенным лезвием: ножи типа бокштайн, ножи аккайского типа с площадкой для упора пальцев (рис. 43, 7), ножи прондницкого типа или его разновидности. Двусторонне обработанные орудия насчитывают от 20 до 40 %. Одинаковые типы орудий встречены во всех горизонтах, что несомненно говорит об их генетическом родстве. Во всех горизонтах встречены и небольшие треугольные орудия с двусторонней или частично двусторонней обработкой типа чокурчинских треугольников. Много крупных листовидных форм. Отмечается умелое использование тонких плоских плиточек, которые путем обработки одного из краев превращались в различные орудия. На большинстве из них сохраняются участки с желвачной коркой.

Поскольку для изготовления орудий использовались плиточки кремня, не было необходимости в получении заготовок типа отщепов и пластин. Поэтому в коллекции очень мало нуклеусов. Здесь огромную роль сыграло наличие поблизости высококачественного плитчатого кремня. В других памятниках, где не было поблизости такого тонкого плитчатого сырья, мы не найдем аналогичных форм орудий.

Близкий каменный инвентарь по набору орудий собран Ю.Г. Колосовым в гроте Пролом. Там встречены те же формы изделий, что и в Заскальных, но отмечается больший процент остроконечников (Колосов Ю.Г., 1979).

При сопоставлении Заскальненских стоянок с другими крымскими мустьерскими памятниками обращает внимание большое сходство их по набору каменных орудий с материалами грота Чокурча (Эрнст Н.Л., 1934), расположенного в долине Малого Салгира на окраине г. Симферополя. Он открыт в 1927 г. С.И. Забниным и изучался Н.Л. Эрнстом в 1928–1931 гг. В процессе раскопок была вскрыта почти вся полость грота и привходная площадка, а также проложена траншея от площадки вниз к долине и установлена следующая стратиграфия памятника (рис. 44). В самом верху залегал современный слой, окрашенный гумусом и остатками кострищ, мощностью от 0,35 до 1,5 м на площадке и склоне. В нем содержались предметы I тысячелетия н. э. и в самом низу остатки кизил-кобинской культуры. Под ним лежат плейстоценовые суглинки мощностью внутри пещеры от 0,1 до 1,0 м и вне пещеры — от 1 до 4 м. Они представлены светло-желтым суглинком с включением щебня. Внутри суглинка были выявлены две тонкие кальцитовые корочки, которые позволили расчленить толщу на несколько горизонтов.

По указанию Н.Л. Эрнста (1934, с. 189), эти выделенные три плейстоценовых прослоя (II–IV) по составу почти не отличались друг от друга. Но третий имел более темную окраску по сравнению со вторым, а четвертый был еще темнее, чем третий. На такой окраске сказывалась примесь угля от костров первобытного человека. На склоне картина была сложной, так как упавшие крупные камни маскировали разницу между слоями и отчетливо выделялся только четвертый горизонт.

Стратиграфическая картина, описанная Н.Л. Эрнстом, очень напоминает стратиграфию Заскальненских стоянок, в которых интенсивность черной окраски также возрастает сверху вниз.

Каменных орудий в Чокурче собрано более тысячи. Об их облике и технике изготовления можно судить по описанию Н.Л. Эрнста, который очень внимательно фиксировал свои наблюдения, а также по сохранившейся после войны части коллекции в музеях Киева, Одессы и Симферополя. Особенно выразительна коллекция в Одессе, в которой имеются многие из опубликованных Н.Л. Эрнстом предметы.

Н.Л. Эрнст отмечает, что процент орудии по отношению к общей массе отбросов очень велик, так как во II и III слоях «встречались почти исключительно готовые изделия» (Эрнст Н.Л., 1934, с. 196). Они изготавливались из кремня хорошего качества черного и темно-серого цветов. Но встречаются изделия из желтого и коричневого кремня.

Среди орудий 24 % имеют двустороннюю обработку. Остальные изготовлены на отщепах путем ретуширования краев. Размеры орудий сильно варьируют от 3–5 см до 15 см (Векилова Е.А., 1971). Для изготовления односторонних орудий чаще всего использовались короткие широкие отщепы. Пластин в коллекции почти нет. Выделяются разнообразные одно- и двусторонне обработанные скребла, разнотипные остроконечники, преимущественно двусторонне обработанные, а также многочисленные ножи. Некоторые асимметричные двусторонние формы напоминают ножи аккайского типа. Но особенно выразительны небольшие треугольные орудия одно- и двусторонне обработанные. Они имеют четкую форму равнобедренного или равностороннего треугольника с обработкой по всем трем краям. В тех случаях, когда они изготовлены на плоских отщепах, нижняя сторона дополнительно не обрабатывалась (рис. 44, 5, 7, 8), в остальных случаях нижняя сторона обрабатывалась плоскими сколами или по всей поверхности или частично. Лезвия их иногда слегка выпуклые, но преимущественно прямые. Длина сторон 3–4 см и редко 5 см. По подсчетам Н.Л. Эрнста, число таких орудий достигает 5 % от их общего количества. В связи с яркой выразительностью этих форм и их большим количеством данное орудие можно выделить в самостоятельный тип как «чокурчинский треугольник».

Характерную черту каменному инвентарю Чокурчи придают также «клювовидные орудия», которых, по данным Н.Л. Эрнста, в коллекции около 7–8 %. Для них характерно сочетание прямого или вогнутого удлиненного края с выпукло обработанным поперечным краем (рис. 44, 3). Ввиду широкого распространения данной формы ее также необходимо выделить в самостоятельный тип. Помимо каменных, в Чокурче найдены довольно выразительные костяные орудия.

Большинство описанных в Чокурче типов орудий находят полные аналогии в материалах Заскальненских памятников. Следовательно, их необходимо отнести к одной археологической культуре.

К этому же типу памятников принадлежит и Волчий грот, расположенный в долине р. Бештерек между Чокурчой и Заскальненскими поселениями. Его коллекция содержит многие типичные для Чокурчи формы.

Наиболее близкие аналогии Чокурче Н.Л. Эрнст видел в материалах верхнего слоя грота Киик-Коба, расположенного примерно в 25 км к востоку в той же горной гряде (Эрнст Н.Л., 1934). И с этим трудно не согласиться.

Грот Киик-Коба, открытый Г.А. Бонч-Осмоловским в 1924 г. и раскопанный в 1924–1926 гг., представляет собой небольшую нишу в высоком скалистом массиве с крутым обрывом в долину р. Зуи. Он небольшой по площади (рис. 45) и раскопан почти полностью, за исключением небольшого контрольного участка. В нем установлена следующая стратиграфия (Бонч-Осмоловский Г.А., 1940). В самом верху лежал тонкий прослой кизяка, золы и гумуса с редкими обломками керамики. Под ним прослеживался тонкий прослой плотно слежавшейся бурой известковистой глины, подстилаемой желтым щебнистым суглинком с отдельными находками каменных орудий. Ниже отчетливо выделялся темно-бурый щебенчатый суглинок, насыщенный большим количеством культурных остатков — верхний культурный слой. Нижний культурный слой залегал в темном щебнистом суглинке на скальном дне и отделялся от верхнего слоя тонкой стерильной прослойкой желтого щебнистого суглинка. Общая мощность всех отложении колеблется от 20–30 см у стен грота до 1,5 м у склона.

Большая коллекция каменных изделий, собранных в Киик-Кобе, прекрасно описана Г.А. Бонч-Осмоловским, впервые применившим методику статистической обработки инвентаря. Поэтому пет необходимости приводить детальные характеристики находок. Можно отметить, только, что кремневые изделия нижнего слоя, выделенные в амфорный комплекс, до сих пор остаются во многом загадочными. Здесь плохо прослеживается техника расщепления и вторичной обработки. Многие предметы не имеют признаков искусственной обработки — они естественного происхождения. Так называемая ретушь на многих образовалась в результате естественных повреждений. Для того чтобы понять причины этого явления, необходимо было бы произвести дополнительные исследования по характеру образования нижнего слоя. Вместе с тем выделяется некоторое количество изделий со вторичной обработкой такого же типа, как и в верхнем слое (ср.: рис. 45, 8, 10 и рис. 46, 32, 33). В верхнем же слое собрана прекрасная коллекция хорошо выраженных орудий. На такой резкой разнице в инвентаре, несомненно, сказался характер первичного сырья. На это обращал внимание еще Г.А. Бонч-Осмоловский. Вначале обитатели грота не были знакомы с месторождениями хорошего кремня, и поэтому они, возможно, приносили в пещеру естественные обломки кремня. Позднее они где-то поблизости нашли выходы на поверхность хорошего желвачного кремня. Однако сейчас такие месторождения не установлены.

Кремень верхнего слоя резко отличается по качеству от кремня нижнего слоя. Плитчатые заготовки позволяли изготавливать прекрасные двусторонне обработанные формы орудий без первичного расщепления точно так же, как в Чокурче и Заскальненских местонахождениях. Поэтому не случайно отмечается очень малое количество нуклеусов — всего 6 экз. Двусторонне обработанные орудия имеют большой удельный вес в составе инвентаря. По данным Г.А. Бонч-Осмоловского, они составляют 14 %. Но, если добавить сюда орудия с частично двусторонней обработкой, этот процент значительно возрастет.

Среди орудий сравнительно мало типичных мустьерских остроконечников так же, как и во всех крымских памятниках, где встречаются двусторонне обработанные листовидные формы. Г.А. Бонч-Осмоловский указывает большое количество остроконечников. Однако в их число он включает большинство двусторонне обработанных форм и даже асимметричные ножи.

Оценивая в целом инвентарь верхнего слоя Киик-Кобы можно увидеть почти все типы орудий, которые встречены в Чокурче и Заскальненских поселениях. Здесь есть ножи типа бокштайн, угловатые скребла, чокурчинские треугольники и чокурчинские клювовидные орудия. Все это позволяет присоединиться к мнению Г.А. Бонч-Осмоловского и Н.Л. Эрнста и считать Киик-Кобу и Чокурчу однокультурными памятниками. Сюда же входят и Заскальненские местонахождения.

Определенная связь по технике обработки и по формам каменных орудий с Киик-Кобой прослеживается в материалах навеса Староселье, раскопанного А.А. Формозовым в 1952–1956 гг. (Формозов А.А., 1958). Сырьем для изготовления орудий здесь служил несколько иной кремень, чем в Киик-Кобе. Большая часть орудий (рис. 47) изготовлена из черного непрозрачного кремня, который в изобилии имеется в балке Канлы-цере, да и в самой пещере. Гораздо реже встречается серо-голубоватый кремень, известный, по данным А.А. Формозова, в естественных россыпях, примерно в 7 км от Староселья. В небольшом количестве отмечается кремень светло-желтых и табачных тонов.

Толща рыхлых отложений, в которых залегали культурные остатки, в Староселье выдержана по простиранию неравномерно, наибольшая мощность достигает 4 м. А.А. Формозов разделил эту толщу на два горизонта. Однако анализ материалов привел его к выводу об однородности как рыхлых отложений, так и культурных остатков.

Среди орудий из общего числа 734 экз. выделяется 87 двусторонне обработанных. Последние составляют 12 %. Здесь встречены все типы орудий, которые известны в других крымских мустьерских памятниках. С верхним слоем Киик-Кобы и с Чокурчой Староселье сопоставляется по ножам прондницкого типа, по угловатым скреблам и асимметричным формам односторонне обработанных форм. Вместе с тем прослеживаются и определенные различия. В Староселье индустрия более пластинчатая, листовидные наконечники имеют более правильную форму, встречаются своеобразные округлые скребла на отщепах («грошаки»), очень близкие позднепалеолитическим скребкам (рис. 48, 15). Леваллуазская техника расщепления здесь, так же, как и в остальных крымских: мустьерских памятниках, отсутствует, но намечается переход к призматической. На этом основании А.А. Формозов полагает, что Староселье является более поздним памятником в рамках мустьерской эпохи. С этим выводом, по-видимому, нужно согласиться. И тогда легче объяснить причину сходства и различия этого памятника с другими крымскими пещерами.

Обычно выделяемые в особый тип индустрии материалы Шайтан-Кобы (Бонч-Осмоловский Г.А., 1930; Формозов А.А., 1958, 1959; Колосов Ю.Г., 1972; Гладилин В.Н., 1976) не составляют исключения среди крымских мустьерских памятников. Здесь также имеются двусторонне обработанные орудия, в том числе и ножи, близкие заскальненским типам. Правда, последних немного, но надо учитывать характер близко расположенного кремневого сырья. Здесь нет тонких плиток, как в Заскальном. Поэтому возникла необходимость расщепления желваков для получения заготовок. Полученные пластины и отщепы, имеющие режущие края, не нуждались в двусторонней обработке.

К этому же кругу крымских памятников по типам орудий относятся Кабази и Холодная Балка.

Таким образом, на территории Крыма нет мустьерских памятников, резко выделяющихся по технике обработки и по формам каменных орудий на фоне других. Следовательно, нет оснований, по нашему мнению, говорить о разных культурных традициях. Прослеживаемое сходство по отдельным типам орудий указывает на генетическое родство памятников, а та разница в наборе орудий, которая имеет место между разными памятниками, объясняется в некоторых случаях характером использованного сырья (например, Чокурча и Заскальные), а в некоторых случаях хронологическим разрывом (Киик-Коба — Староселье, Шайтан-Коба). По нашему мнению, все мустьерские крымские памятники объединяются в одну археологическую культуру, развивающуюся во времени и пространстве. Наиболее ранние памятники типа нижних слоев Заскальной V и VI относятся к концу микулинского (рисс-вюрмского) времени наиболее поздние типа Староселья и Шайтан-Кобы — к первой половине валдайского (вюрмского) оледенения. Эту культуру можно назвать белогорской по имени г. Белогорска, в окрестностях которого сейчас исследуются богатейшие памятники, доставившие не только остатки материальной культуры, но и палеоантропологические остатки самих творцов этой культуры.

Белогорская мустьерская культура Крыма не являлась замкнутой, изолированной по отношению к соседним южнорусским районам. Во многих памятниках на Русской равнине удается выявить черты сходства с крымскими и в технике изготовления, и в формах специфических каменных орудий. Такое сходство прослеживается, например, в материалах местонахождения у Скалы Орел на Днепре (Смирнов С.В., 1973). Коллекция у Скалы Орел, хотя и невелика по объему — всего 353 экземпляра, содержит выразительные листовидные формы наконечников, многочисленные асимметричные ножи и острия типа заскальненских и даже чокурчинские треугольники и клювовидные орудия.

Значительное сходство крымские мустьерские памятники обнаруживают и с материалами антоновских местонахождений в Донбассе, детально изученных В.Н. Гладилиным (1976). В антоновских местонахождениях, помимо двусторонне обработанных листовидных наконечников (рис. 49, 3), отмечены находки чокурчинских треугольников (рис. 49, 8), ножи прондницкого типа и разнообразные угловатые формы ножей и скребел, характерные для крымских памятников. В.Н. Гладилин справедливо указывает и на большую разницу. Но это вполне объяснимо. Памятники расположены далеко друг от друга, в них использовалось разнокачественное сырье, да, может быть, они еще отличаются и по типу. В Антоновке очень высок процент изделий, связанных с первичным расщеплением, и очень высок процент «бракованных» орудий, т. е. неудавшихся или незаконченных обработкой, что позволяет рассматривать эти два соседних местонахождения не как поселения, а как стоянки-мастерские у выходов сырья. Естественно, что процентное соотношение типов изделий здесь будет иным, чем на поселениях.

К описанному кругу памятников может быть отнесена и стоянка Сухая Мечетка (Сталинградская). Открытая М.Н. Грищенко в 1951 г., она на большой площади изучена С.Н. Замятниным в 1952 и 1954 гг. (Замятнин С.Н., 1951).

Эта стоянка расположена на правом борту долины Волги на окраине г. Волгограда. Высокую плейстоценовую террасу, к которой приурочена стоянка, разрезает современная балка Сухая Мечетка. В ее правом берегу и был выявлен культурный слой.

Стоянка здесь залегает в четких стратиграфических условиях. Ее культурный слой приурочен к хорошо выраженной ископаемой почве, подстилаемой хазарским аллювием и перекрытой толщен ашельских бурых суглинков и раннехвалынскими морскими осадками (рис. 50, А). Такое стратиграфическое положение культурного слоя позволяет датировать его временем микулинского (рисс-вюрмского) межледниковья.

В процессе раскопок было исследовано около 650 кв. м. Судя по характеру распределения культурных остатков, С.Н. Замятнин полагал, что общая площадь поселения была не менее 1000–1200 кв. м. Из них около 100 кв. м. разрушены современным оврагом (Замятнин С.Н., 1961, с. 12).

Насыщенность культурного слоя находками не равномерна по количеству и не однородна по характеру как в плане, так и по вертикали. Общая мощность слоя с находками — около 40 см, но преимущественно они сосредоточены в средней части ископаемой почвы. Кроме каменных изделий и костных остатков животных, были встречены мелкие кусочки угля и зольные пятна, а также несколько мелких кусочков красной охры. Особенно интенсивные скопления золы прослежены в западной части раскопа, где они образовывали четыре крупных и около десятка мелких пятен. К остаткам костров приурочена основная масса находок расщепленного и обработанного кремня и обломков костей животных, среди которых преобладали остатки первобытного зубра, лошади, сайги и мамонта.

Неравномерность распределения культурных остатков, несомненно сохранившихся в своем первоначальном положении, т. е. так, как они были брошены первобытным человеком, указывает на различное использование отдельных участков поселения (Замятнин С.Н., 1961, с. 13). Например, вокруг двух кострищ на западном участке раскопа почти не было отбросов производства, в то время как у третьего и четвертого они были многочисленны. Скопление находок закопченных орудий отмечено между кострищами. Одно такое скопление орудий, доставившее 16 предметов, встречено в восточной части раскопа вдали от кострищ.

Коллекция каменных изделий насчитывает около 8000 экземпляров. Из них орудий только 365 экз., т. е. около 4,6 %. Такой процент орудий характерен для поселений открытого типа. Все орудия изготовлены в основном из кремня или кварцита и сливного песчаника. При расщеплении кремень и кварцит использовались почти одинаково, однако при изготовлении орудий предпочтение отдавалось кремню.

Первичное сырье было легко доступно обитателям стоянки. Кремневые желваки и обломки кварцита в большом количестве встречаются в неогеновых песках и в палеогеновых породах по соседству.

Среди орудий наиболее отчетливо выделяется группа полностью двусторонне обработанных изделий — около 10 %. Эта группа подразделяется на рубила различной формы, листовидные наконечники и различные ножи (рис. 51). Но своей морфологии эти формы находят прямые аналогии в крымских мустьерских памятниках так же, как и многие односторонне обработанные орудия. Типичные мустьерские остроконечники не характерны для Сухой Мечетки. Некоторые изделия очень небольших размеров и лишь условно могут быть отнесены к остроконечникам. Так же как в мустьерской стоянке Рожок I, в Приазовье они выполняли скорее всего функции проколок. В коллекции отмечена серия угловатых скребел, имеются треугольные скребла (рис. 50, 14), но они отличаются от чокурчинских треугольников тем, что края их обработаны крутой ретушью только с одной стороны. Имеется также серия клювовидных орудий, аналогичных таковым в крымских памятниках.

Детальное сопоставление инвентаря Сухой Мечетки с другими мустьерскими памятниками Русской равнины и Крыма обнаруживает как различие, так и сходство. Это не позволяет выделять данный памятник в особую культуру, поскольку он не противопоставляется остальным памятникам. Его нельзя присоединить и к Белогорской культуре — между ними слишком велико расстояние, да и разница в наборе орудий все-таки есть. Очевидно, здесь можно говорить о культурной общности более высокого порядка, чем археологическая культура.

Не противопоставляются описанным выше памятникам мустьерские поселения и в Приазовье. Рожок I–II, Носово, Герасимовка, хотя и различаются между собой, но это различие такого же уровня, как и их отличие от других мустьерских памятников Русской равнины и Крыма (Праслов Н.Д., 1968, 1972). В их инвентаре встречаются двусторонне обработанные формы — ручные рубильца, листовидные наконечники и ножи.

Одним из наиболее выразительных и интересных мустьерских памятников здесь является многослойное поселение Рожок I, исследовавшееся в 1961–1962 гг. (Праслов Н.Д., 1968). Оно расположено примерно в 45 км к западу от г. Таганрога на берегу Азовского моря. Значительная часть этого поселения разрушена морем. В процессе раскопок здесь выявлено шесть культурных слоев, залегавших друг над другом и разделенных тонкими стерильными прослойками. Культурные остатки в этих слоях имели четкие контуры, не совпадающие в плане. Наиболее насыщенными являются II, IV, V и VI культурные слои.

Среди находок во всех слоях преобладают костные остатки животных: длиннорогого бизона, лошади, осла, гигантского оленя и др. Во всех слоях прослежены четкие зольные пятна на местах костров.

По типам орудий Рожок I весьма своеобразен. Это заключается в присутствии наряду с типичными мустьерскими остроконечниками и скреблами более совершенных изделий позднепалеолитического облика — концевых скребков и проколок с оформленным жальцем. Проколки такого типа (рис. 52, 19) в мустьерских памятниках встречены впервые. Следует заметить, что одинаковые скребки и проколки встречены во всех шести культурных слоях, что позволяет говорить об однородности каменного инвентаря всего памятника в целом.

На многих орудиях сохранились следы изношенности в процессе работы. Изучение их под микроскопом позволило С.А. Семенову установить, что некоторые из этих орудий использовались для скобления по мягкому материалу, скорее всего для обработки шкур, а проколки употреблялись для шитья одежды.

В IV культурном слое найден второй верхний левый моляр человека в возрасте около 25 лет. По определению А.А. Зубова, по морфологии этот зуб принадлежал человеку современного типа Homo sapiens.

На облик инвентаря Рожка I в целом большой отпечаток наложило качество первичного сырья. Обитатели его использовали мелкие кремневые гальки из аллювия древних террас. Но эта черта не является традиционной и не может рассматриваться в качестве критерия выделения данной индустрии в особую культуру.

Богатейшие мустьерские памятники известны в центре Русской равнины и в Полесье. Одним из наиболее интересных в данном районе является Хотылевское местонахождение, открытое и исследуемое Ф.М. Заверняевым (Заверняев Ф.М., 1978).

Типичного, хорошо сохранившегося культурного слоя в Хотылево не выявлено. Каменные изделия и редкие обломки костей животных залегают в базальном аллювиальном горизонте высокой 20-30-метровой террасы Десны. По стратиграфическому положению местонахождение датируется микулинским временем, т. е. оно геологически синхронно Сухой Мечетке на Волге. Но коллекция каменных орудий по технике расщепления и по формам изделий отличается от коллекции Сухой Мечетки и Приазовских памятников. В Хотылево техника расщепления представлена своеобразным леваллуазским вариантом с особыми асимметричными нуклеусами с одним снятым отщепом (рис. 53). Подобных нуклеусов нет в других памятниках леваллуазского облика. Поскольку Хотылево представляет собой остатки мастерской у места выхода источников сырья, количество разнообразных нуклеусов почти в три раза превышает количество орудий. Всего в коллекции насчитывается несколько десятков тысяч предметов. Процент орудий по отношению к общему количеству находок очень низкий — около 1.

Среди орудий выделяются обломки бифасов различной формы (рис. 54), двусторонне обработанные листовидные наконечники и ножи, черешковые орудия (рис. 55, 8). Наибольшую группу составляют различные типы скребел, лезвия которых обработаны крутой ступенчатой ретушью, что приближает их к скреблам типа Кина. Типичных мустьерских остроконечников здесь нет, так же, как и во всех памятниках, где представлены двусторонне обработанные листовидые формы.

Прямых аналогий материалам Хотылево на территории нашей страны пет. По многим элементам можно сопоставить этот памятник с Житомирским местонахождением и Рихтой, расположенными в житомирском Полесье. Наиболее близкую аналогию составляют лишь мустьерское местонахождение Кённигсауе в ГДР (Mania D., Toepfer V., 1973).

Ознакомление с материалами Житомирского местонахождения, расположенного на юго-востоке Полесья у с. Городище недалеко от г. Житомира (Месяц В.А., 1962), позволило прийти к выводу, что это местонахождение является, по-видимому, раннепалеолитической мастерской в широком хронологическом диапазоне. В коллекции имеется серия типологически наиболее архаичных форм (обломки ручных рубил, скребла) с сильно выветренной поверхностью. Они могут датироваться временем днепровско-валдайской эпохи (Веклич М.Ф., 1966). Но большая часть коллекции является более поздней. Встречено даже несколько позднепалеолитических форм. Культурного слоя здесь нет. Весь материал собран на поверхности или в верхней части покровных супесей и стратиграфически не членится. На то, что здесь была мастерская, указывает преобладание нуклеусов над орудиями. В коллекции, хранящейся в фондах Житомирского музея, подсчитаны 844 нуклеуса и 666 экз. орудий.

Техника расщепления на Житомирском местонахождении разнообразная (рис. 56). Выделяются нуклеусы веерообразные, черепаховидные, дисковидные, протопризматические, шаровидные, одно- и двуплощадочные, плоские, атипичные и нуклеусы, переходящие в бифасы.

Среди орудий почти одинаковым количеством представлены односторонне обработанные формы (257 экз.) и зубчато-выемчатые (253 экз.). Двусторонне обработанных орудий — 156 экз. (23,5 %). Среди последних выделяется 34 листовидных наконечника обработанных плоской ретушью (рис. 58, 14, 17). Широко представлены обломки бифасов (рис. 57, 2, 5–8). Как интересную деталь следует отметить находки ножей прондницкого типа и «грошаков». Эти формы являются характерными для прондницкой мустьерской культуры на территории Польши (Chmielewski W., 1975).

Много общих форм каменных орудий Житомирскому местонахождению найдено в местонахождении Рихта, там же, в Житомирском полесье, поблизости от с. Сычевка на берегу небольшой речки Рихта. Местонахождение открыто геологом В.К. Пясецким и исследовалось С.В. Смирновым.

Культурный слой на этом местонахождении, к сожалению, не сохранился и представлен только находками каменных изделий. Не исключено, что комплекс находок не является одновременным. На это указывает присутствие типичных позднепалеолитических скребков на призматических пластинах.

Среди каменных орудий выделяется серия листовидных наконечников (рис. 59, 4, 11), которые по технике обработки и по формам отличаются от наконечников Житомирского местонахождения. Помимо обычных скребел и ножей, выделяется группа ножен прондницкого типа (рис. 59, 8) и специфических ножей, которые есть только в Житомирском местонахождении.

Полный контраст описанным выше памятникам Крыма и Русской равнины составляют мустьерские поселения у с. Молодовы на Днестре (Черныш А.П., 1965; Иванова И.К., 1977). Здесь впервые А.П. Чернышу удалось выявить остатки наземных жилищ (рис. 60, а).

Наиболее выразительные остатки жилища открыты в 1958–1959 гг. в четвертом культурном слое многослойной стоянки Молодова I (Черныш А.П., 1962). Тем самым было впервые доказано существование постоянных жилищ и относительной оседлости в мустьерскую эпоху. По данным А.П. Черныша, остатки жилища представляли собой овальную выкладку специально подобранных крупных костей мамонтов. В качестве строительного материала здесь были использованы 12 расколотых черепов, 34 лопатки и тазовые кости, 51 кость конечностей, 14 бивней и пять нижних челюстей мамонтов. Общая площадь развалин жилища 10×7 м, площадь его внутренней части, окаймленной поясом из костей, — 8×5 м. Внутри жилища была сосредоточена основная масса расщепленного и обработанного кремня (в среднем по 1–2 тыс. предметов на 1 кв. м). Здесь же прослежены следы 15 костров, располагавшихся в разных частях жилища. Некоторые костры встречены непосредственно у выкладки из костей (кв. Б-VIII) или в линии скопления костей (кв. А-Р-Х). Эти обстоятельства осложняют понимание данного жилища.

Близкие по типу остатки жилищ выявлены А.П. Чернышем в XI и XII культурных слоях многослойной стоянки Молодова 5 (Черныш А.П., 1965).

В обоих этих близко расположенных памятниках Молодова 1 и 5, залегающих в четких стратиграфических условиях и убедительно датированных И.К. Ивановой брерупским интерстадиалом раннего вюрма, зафиксировано восемь культурных слоев, доставивших огромные коллекции каменного инвентаря. Здесь, так же как и в Хотылево, господствует леваллуазская техника расщепления камня. Но она отличается от хотылевской по многим признакам. Для изготовления орудий в Хотылево использовали толстые заготовки, которые обрабатывались высокой ступенчатой ретушью. Здесь же, в молодовских памятниках, все орудия изготовлены на тонких пластинчатых заготовках — на пластинках и пластинчатых отщепах и редко — на отщепах (рис. 60). Ретушь, как правило, неглубокая краевая, часто лишь слегка укрепляет острый край и не заходит далеко на плоскость орудия. Представлена серия типичных леваллуазских острий почти без дополнительной обработки (рис. 60, 1). Среди скребел преобладают боковые; скребел с поперечным лезвием нет, как нет и угловатых. Выделяется большая серия скребел-ножей. И совершенно нет двусторонне обработанных орудий. По всем этим признакам молодовские памятники на общем фоне совершенно иных мустьерских памятников Русской равнины были выделены в особую молодовскую мустьерскую культуру (Праслов Н.Д., 1965, 1968; Гладилин В.Н., 1976; Анисюткин Н.К., 1972).

Своеобразие молодовских мустьерских памятников, выделяющихся совершенной техникой расщепления кремня и техникой тонкого краевого ретуширования, подчеркивает группа памятников, открытых и изучающихся Н.К. Анисюткиным и Н.А. Кетрару в Поднестровье и Попрутье (Анисюткин Н.К., 1972; Кетрару Н.А., 1973). Здесь по соседству с молодовскими памятниками выявлены местонахождения, каменные орудия в которых изготовлены при помощи иной техники расщепления и имеют иной морфологический облик. Эта группа местонахождений положена в основу выделения Н.К. Анисюткиным стинковской мустьерской культуры. К ней отнесены местонахождения Осыпка, Хоробра, эпонимные памятники Стинка I и II, возможно, грот Буздужаны и др. (Анисюткин Н.К., 1969). Не будь резкого контраста по технике расщепления и по морфологии орудий в перечисленных памятниках с богатыми мустьерскими молодовскими стоянками, нельзя было бы выделять «стинковскую культуру», поскольку каменный инвентарь в этих памятниках представлен небольшим количеством изделий. В наиболее выразительном местонахождении Станка I к верхнему слою отнесено 390 предметов, к нижнему — 1620 предметов, причем часть находок представлена сборами на поверхности. Культурные слои разрушены, нет остатков фауны. Несомненно, материалов для выделения археологической культуры явно недостаточно ввиду их крайней ограниченности. И тем не менее, можно согласиться с Н.К. Анисюткиным в его главном выводе о том, что стинковская группа не может быть связана генетически с молодовской даже при значительном допуске хронологической разницы. Следовательно, здесь представлены разные культурные традиции. Сейчас пока остается неясным только отношение группы стинковских местонахождений к другим не молодовским памятникам на территории Русской равнины в Молдавии, в Полесье. Например, в Житомирском местонахождении, в котором имеются смешанные материалы, хорошо представлено большинство зубчато-выемчатых форм, аналогичных стинковским, и листовидные двусторонне обработанные наконечники. Неясна и южная граница распространения подобных памятников в Молдавии и Румынии. «Стинковская культура» пока не определена в пространстве и времени.

Здесь приведены характеристики далеко не всех известных сейчас мустьерских местонахождений на Русской равнине. Только на территории Молдавии их открыто сейчас 30, причем некоторые из них залегают в гротах и составили хорошие коллекции (Кетрару Н.А., 1973). Выразительные материалы собраны при раскопках мустьерской стоянки Бетово на Десне (Тарасов Л.М., 1977). Интересные материалы собраны при раскопках в Приазовье и Донбассе — мустьерские памятники Александровка (работы Д.С. Цвейбель, 1971), Носово I (Праслов Н.Д., 1972). По этим же причинам не упомянуты небольшие местонахождения типа Белгород-Днестровского (Криволап, 1964), группы днепровских памятников (Смирнов С.В., 1973) и др., хотя все они, бесспорно, представляют определенный интерес для характеристики мустьерской эпохи на Русской равнине.

Остатки ископаемого человека эпохи раннего палеолита на территории Русской равнины и Крыма немногочисленны. Для ашельской эпохи они неизвестны. Памятники мустьерской эпохи дали ряд интересных находок.

В 1924 г. Г.А. Бонч-Осмоловский при раскопках грота Киик-Коба обнаружил костные остатки взрослого неандертальца и ребенка очень раннего возраста (Бонч-Осмоловский Г.А., 1940, 1941, 1954). Это была первая находка костей палеолитического человека на территории нашей страны. Погребение взрослого человека было совершено в могильной яме, выдолбленной в скалистом дне грота. По указанию Г.А. Бонч-Осмоловского, для могильной ямы были использованы неровности дна грота. Первобытные обитатели лишь немного искусственно подправили естественное углубление, и получилась могильная яма, соответствующая очертаниям человеческого тела. К сожалению, погребение впоследствии было сильно разрушено. В первоначальном положении на дне могильной ямы сохранились лишь кости правой голени и обеих стоп. Кроме того, на соседних участках обнаружены остатки кисти и один зуб. Остальные кости погибли.

По сохранившимся в нетронутом состоянии костям Г.А. Бонч-Осмоловский восстанавливал положение скелета и трупа целиком. По его мнению, покойник лежал на правом боку со слегка подогнутыми ногами. Такая поза характерна для мустьерских погребении вообще.

Осталось не совсем ясным, с каким из двух культурных слоев связано погребение. Яма, вырытая обитателями верхнего культурного слоя, врезалась в погребение, и это усложнило стратиграфию Киик-Кобы. Г.А. Бонч-Осмоловский очень тщательно анализировал эту сложную картину и в своей монографии пришел к выводу, что погребение относится к верхнему культурному слою (Бонч-Осмоловский Г.А., 1940). Недавно В.Н. Гладилин обратил внимание на ряд деталей, которые позволили ему вернуться к первоначальному мнению Г.А. Бонч-Осмоловского о принадлежности погребения к нижнему культурному слою (Гладилин В.Н., 1979).

Кости взрослого неандертальца были детально изучены Г.А. Бонч-Осмоловским (1941, 1954), кости ребенка — Э. Влчеком (Vlček, 1976). Важные дополнения по изучению этих остатков сделали Д.Г. Рохлин (1965) и В.П. Якимов. По мнению Д.Г. Рохлина, костные остатки взрослого человека принадлежали скорее всего женщине средних лет, находившейся в расцвете сил и не обнаруживавшей никаких признаков старения. Ей было около 35 лет. Рост ее равнялся 155–159 см. На костях не сохранилось признаков, которые бы свидетельствовали о ее длительной неработоспособности. Она погибла скорее всего от какого-то остро протекавшего заболевания. Предполагаемый возраст второго киик-кобинца — 6–8 месяцев (инфант 1). Э. Влчек выполнил реконструкции и изучение сохранившихся костей младенца: несколько длинных костей, левой бедренной кости, правой лопатки, отдельных костей пальцев руки и ноги, позвонков и позвоночных дуг (Влчек Э., 1974, с. 104–109).

Возрастные соотношения погребенных в Киик-Кобе и положение скелетных остатков поблизости друг от друга позволяет сделать предположение, что здесь были погребены быстро погибшая мать и ее ребенок. В связи с этим особенно интересны детальные онтогенетические исследования остатков обеих особей для установления их филогенетической позиции в системе людей мустьерской эпохи. Даже у ребенка 6–8 месяцев отмечаются типичные неандерталоидные признаки, характерные для «классических» неандертальцев (Якимов В.П., Харитонов В.М., 1979).

Серия костных остатков мустьерских людей разного возраста, но близких по своим морфологическим характеристикам киик-кобинцам обнаружена Ю.Г. Колосовым в Заскальной V и VI (Колосов Ю.Г., Якимов В.П., Харитонов В.М., 1976; Якимов В.П., Харитонов В.М., 1979).

Огромный интерес в мировой науке вызвали находки А.А. Формозовым костных остатков ребенка в пещере Староселье в 1953 г. (Формозов А.А., 1958). Погребение связано с культурным слоем мустьерского времени и принадлежит неандертальцу. Правда, по диагностике ребенка в возрасте 18–20 месяц имеются серьезные расхождения, которые были сформулированы Я.Я. Рогинским (1954) и Г.Ф. Дебецем. Так, Я.Я. Рогинский считает, что староселец занимает в филогении современного человека такое же место, как и палеоантропы типа Схул. Г.Ф. Дебец, исходя из преобладания сапиентных черт в морфологии черепа и слабого развития примитивных особенностей, не образующих комплекса, относит старосельца к современному виду. Такие признаки, как крутой лоб, наличие подбородочного выступа, глубокие клыковые ямки и другие, характерны для Homo sapiens[14].

За пределами Крыма на Русской равнине остатки человека представлены находками в четвертом слое мустьерской стоянки Рожок I в Приазовье (Праслов Н.Д., 1968) второго коренного зуба и обломком бедренной кости из переотложенного местонахождения Романково на Днепре (Хрисанфова Е.К., 1965).

Хотя собранные находки немногочисленны, они представляют огромный интерес для изучения эволюции мустьерского человека. В Киик-Кобе и в Заскальном на остатках более выражены неандерталоидные черты, в то время как в Староселье и в Рожке I отмечены более развитые сапиентные черты. Это позволяет говорить о том, что позднепалеолитический Homo sapiens на Русской равнине и в Крыму формировался на местной основе мустьерской эпох (Формозов А.А., 1958).

Подводя итоги изучения рапного палеолита Русской равнины и Крыма, следует отметить, что здесь теперь известны не только отдельные находки, собранные в разрушенных местонахождениях, но и памятники с хорошо сохранившимися культурными слоями или доставившие выразительные археологические комплексы. Их исследование позволяет сделать следующие выводы.

1. Освоение южных районов Русской равнины произошло в ашельскую эпоху до начала днепровского максимального оледенения. В мустьерскую эпоху обитаемый ареал был значительно расширен во всех направлениях — к северу до Полесья, Средне-Русской и Приволжской возвышенностей, а также освоен Крымский полуостров. Среди домустьерских материалов встречены ручные рубила, что противоречит представлениям об особом пути развития населения Восточной Европы в ашельскую эпоху.

2. Разнообразие материальной культуры мустьерской эпохи на территории Русской равнины и Крыма указывает на существование четких археологических культур этого времени. Выделяются молодовская мустьерская культура, распространенная в бассейне Днестра, и белогорская культура, включающая мустьерские памятники Крыма. Молодовская культура резко отличается по технике расщепления и по типам орудии от других памятников на сопредельных территориях и является замкнутой, не связанной генетически с другими культурами Русской равнины. Белогорская же культура, напротив, имеет большое сходство по типам орудий со многими другими памятниками Русской равнины. Это сходство проявляется в аналогичной технике изготовления различных каменных изделий, в особых специфических формах и широком распространении техники двусторонней обработки. Белогорская культура не выделяется так отчетливо, как молодовская, что указывает скорее всего на ее родство в генетическом плане с остальными локальными вариантами Русской равнины.

Достаточно разнообразные мустьерские памятники Русской равнины, разбросанные на широкой площади, вряд ли оставлены людьми единой культуры. Они разнятся по времени и по типологии, хотя имеют много общих черт. В таком случае вряд ли целесообразно каждый памятник выделять в самостоятельную археологическую культуру. Поскольку сходство в типологии каменных орудий не меньше величины различия, мы не можем фиксировать их принадлежность к разным археологическим культурам, несмотря на значительную территориальную разобщенность. Именно так обстоит дело с мустьерскими памятниками Русской равнины. Их генетическое родство, прослеживаемое в технике обработки орудий, указывает на их общность более высокого ранга, чем археологическая культура. Мы предлагаем называть такие широкие общности культурным ареалом. Примером культурного ареала в мустьерскую эпоху могут быть памятники Русской равнины и Крыма, связанные общими корнями с памятниками на территории Польши, ГДР и ФРГ. В рамках таких широких культурных ареалов чрезвычайно трудно выделять более дробные археологические культуры, гораздо лучше выделяются локальные варианты. Например, на Русской равнине намечается выделение группы памятников в Поднепровье, куда входят Хотылево, Житомирское местонахождение и Рихта, со сходным каменным инвентарем. Выделение этой группы в самостоятельную археологическую культуру пока нельзя считать оправданным, так как они резко не выделяются по типологии на фоне остальных мустьерских памятников, с которыми имеют много общих черт. Но своеобразие в оформлении двусторонне обработанных каменных орудий позволяет выделить их в особый деснинско-полесский локальный вариант.

Глава четвертая Ранний палеолит Азиатской части СССР[15] (З.А. Абрамова)

Проблема первоначального заселения Средней Азии, Сибири и Дальнего Востока еще далека от своего разрешения, хотя в последние десятилетия накоплены немалые данные, позволяющие поставить ее со всей определенностью. Характерным для этой обширной территории является постепенное заполнение белых пятен: открытие палеолитических памятников в ранее неизведанных районах и установление древнейших местонахождений там, где палеолит уже был известен. Одной из причин успеха в этой области является тесный контакт археологов с геологами-четвертичниками и учеными смежных дисциплин. В результате совместных усилий палеолитические находки получают надежную датировку, намечается хронологическая последовательность культуры в том или ином регионе.

История исследования раннего палеолита Азиатской части СССР еще относительно коротка, но насыщена событиями значительной важности. До революции на этой территории не было известно ни одной, подлинной раннепалеолитической находки. В 30-е годы в Средней Азии оживилась деятельность краеведов-любителей, но только 1938 год — год открытия грота Тешик-Таш с мустьерской культурой и погребением ребенка-неандертальца — можно считать началом систематического научного изучения древнейших памятников Средней Азии. Здесь необходимо подчеркнуть роль А.П. Окладникова не только в исследовании этого всемирно известного грота в Узбекистане, но и в открытии и изучении раннепалеолитических местонахождений в других среднеазиатских республиках и в постановке наиболее значимых проблем. Работы А.П. Окладникова в Туркмении с 1947 г. установили наличие ашельских и мустьерских остатков на Красноводском полуострове. Во время разведок в Киргизии в 1953 г. было открыто местонахождение Он-Арча. В Таджикистане в западной части Ферганской долины с 1954 по 1961 г. А.П. Окладников исследовал Кайрак-Кумские местонахождения, давшие значительные серии раннепалеолитических изделий. В Узбекистане в 1958 г. начались раскопки мустьерского грота Ходжакент.

Вслед за открытиями А.П. Окладникова последовали другие. Отметим лишь наиболее важные. В 1947 г. Д.Н. Лев приступил к исследованию мустьерской пещеры Аман-Кутан в Зеравшанском хребте. В 1957 г. В.А. Ранов в Вахшской долине на останцах Кара-Бура открыл мустьерское местонахождение с обильным галечным инвентарем. В 1961 г. им же на севере Таджикистана обнаружено местонахождение Джар-Кутан и собрана выразительная коллекция изделий леваллуа-мустьерского облика.

В 1962 г. открыт и в дальнейшем изучался М.М. Герасимовым и Р.Х. Сулеймановым один из наиболее интересных гротов Средней Азии — Обирахмат, в 100 км от Ташкента с инвентарем позднего мустье. В том же году обнаружена многослойная стоянка Кульбулак в долине Ангрена, в течение ряда лет исследуемая М.Р. Касымовым, и открытое местонахождение Кызылнура в Кызыл-Кумах. В Киргизии В.А. Рановым обнаружены мустьерские стоянки: в 1965 г. — Тоссор, в 1967 г. — Георгиевский Бугор.

Нельзя не отметить и открытие таких мустьерских памятников, как Огзи-Кичик в Таджикистане в 1969 г., исследуемом В.А. Рановым, и Кутурбулак в Узбекистане в 1971 г. (раскопки Н.Х. Ташкенбаева). И, наконец, последние по счету, но отнюдь не по важности, древнейшие в Средней Азии стоянки были, открыты недавно геологами в лессовых разрезах Таджикистана: в 1972 г. А.А. Лазаренко в хребте Каратау и в 1974 г. А.Е. Додоновым на р. Обимазар. Местонахождения изучаются В.А. Рановым.

В Казахстане первые мустьерские находки были сделаны в начале 50-х годов С.С. Черниковым в верховьях Иртыша. Затем последовали открытия в Южном Казахстане, сперва отдельные сборы геологов, а с 1957 г. планомерные разведки гор Каратау, предпринятые Х.А. Алпысбаевым, принесли значительный успех — были обнаружены многочисленные местонахождения раннего палеолита. В начале 60-х годов А.Г. Медоев, а затем М.Н. Клапчук провели обследование Центрального Казахстана. В Северном Прибалхашье и в окрестностях г. Караганды собраны материалы, относящиеся к различным эпохам каменного века, в том числе и раннепалеолитические. В 1961 г. Г.Н. Матюшин открыл стоянку Мысовую на Южном Урале.

Древнейшие местонахождения стали встречаться и на территории Сибири — области, которая издавна считалась заселенной только в позднем палеолите. Еще в 1954 г. на Алтае была открыта и почти полностью раскопана С.И. Руденко первая мустьерская стоянка — Усть-Канская пещера. В 1961 г. А.П. Окладников обнаружил на Алтае (Улалинка) и на Дальнем Востоке (Филимошки) местонахождения с примитивным галечным инвентарем. В 1966 г. группа томских любителей-спелеологов открыла на Алтае пещеру Страшную, исследованную затем А.П. Окладниковым и Н.Д. Оводовым при участии геологов В.М. Муратова и Э.О. Фриденберг. В 1969 г. после заполнения Братского водохранилища Г.И. Медведев начал сборы раннепалеолитических изделий на высоких террасах р. Ангары. В 1974 г. З.А. Абрамовой найден первый мустьерский памятник Хакасии — грот Двуглазка. В 1977 г. А.П. Окладников и Н.Д. Оводов установили наличие мощного мустьерского слоя в Денисовой пещере на Алтае и в том же году А.П. Окладников у с. Богородское на Нижнем Амуре обнаружил уникальное для Северной Азии ручное рубило ашельского облика.

Как видно из этого краткого обзора, существует определенная неравномерность в изучении древнейшего этапа (см. карту — рис. 60а). Если предгорья Средней Азии, связанные с центрами современной цивилизации, изучены достаточно полно, этого нельзя сказать о равнинных районах Туркмении и Казахстана. Древнейшие домустьерские памятники предгорий как отдельные находки, так и открытые недавно стратифицированные памятники принадлежат, бесспорно, к пласту галечных культур без бифасов. В равнинной же части на Красноводском полуострове, на полуострове Мангышлак, в районе казахского мелкосопочника (Сары-Арка), представлена бифасиальная техника.

Далее на восток, на Алтае, Ангаре, Амуре спорадически встречаются пункты галечной культуры, хотя на территории Монголии вместе с чопперами обнаружены и орудия двусторонней обработки. Факт ограниченного распространения бифасов трудно объяснить в настоящее время лишь слабой изученностью азиатской части СССР, хотя находка у с. Богородского позволяет ждать в дальнейшем новых открытий подобного рода. Возможно, отсутствие бифасов от Казахстана до Приамурья объясняется факторами иного порядка. Ведь и для мустьерского времени, достаточно полно изученного в горной Средней Азии, не известно до сих пор листовидных двусторонне обработанных наконечников.

Исключительно важное значение для понимания развития древнейших культур не только Средней, но и Центральной и Восточной Азии имеют открытые в последние годы палеолитические местонахождения в ископаемых почвенных комплексах, залегающих в мощных лессовых образованиях водораздельных участков Южного Таджикистана. В настоящее время насчитывается восемь таких местонахождений, на двух из которых — Каратау I и Лахутн I проводятся систематические археологические раскопки (Ранов В.А., 1977). Большая часть изделий связана с) шестым или пятым почвенным комплексами на глубине 60–65 м и 50–55 м соответственно от поверхности водоразделов. Следов культурного слоя не обнаружено. Не исключено, что каменные изделия могли быть перемещены с места своего первоначального залегания и погребены в процессе образования почвы на древних склонах. Поэтому кажется более правильным именовать пункты находок не стоянками и не временными небольшими охотничьими лагерями, а местонахождениями.

Каратау I — первое стратифицированное, наиболее древнее лессовое местонахождение Средней Азии — находится в 50 км к юго-востоку от г. Душанбе в верхней части хребта Яванского Каратау. Высота его над уровнем р. Вахш 1125 м. Мощная 100 м толща лесса, покрывающая вершину хребта, подразделена сериями погребенных почв (рис. 61, 14). В низах 5-й, по А.А. Лазаренко, 6-й, по В.А. Ранову, сверху погребенной почвы, глинистой красновато-коричневой, имеющей толщину 1,2–2,7 м, встречены в рассеянном состоянии находки, примерно два — три предмета на 1 кв. м (Лазаренко А.А., Ранов В.А., 1975; 1977; Путеводитель…, 1977).

На вскрытой площади в 124 кв. м найдено 207 предметов, 56 % которых имеют бесспорные следы преднамеренной обработки. Только 20 % изготовлено из кремня очень плохого качества, остальные из речной гальки. Здесь нет хорошо подготовленных нуклеусов, и поэтому нет пластин и редки односторонние диски (рис. 61, 13). Отщепы и чешуйки являются главным образом результатом грубой оббивки орудий типа чопперов или раскалывания гальки своеобразным техническим приемом, когда отщеп имеет вид апельсинной дольки, а ударная площадка представляет широкий участок галечной корки (рис. 61, 10). Отщепы сравнительно немногочисленны, фасетированных площадок почти не встречено; площадки гладкие, прямые, образованные или одним сколом, или покрытые галечной коркой (рис. 61, 7–9). Как заметил В.А. Ранов, отщепы из Каратау I далеки по своему облику от отщепов клектонского типа, хотя в иллюстрациях (Путеводитель…, 1977, рис. 10, 4) изображен типичный клектонский отщеп. Некоторые отщепы сняты с более или менее подготовленной на нуклеусе поверхности.

Орудия немногочисленны, за исключением чопперов, не имеют четко выраженных признаков и не образуют устойчивых типов. Выделенные В.А. Рановым восемь орудий (скребла, скребки, проколки) не имеют четкой вторичной ретуши, их определение носит, по его словам, условный характер. К этой группе могут быть причислены скребловидные орудия, изделия с «носиком», близко напоминающие яштухские (см. ч. II, гл. 2) и обломок изделия со следами двусторонних снятий (рис. 61, 11). Среди чопперов преобладают орудия из целых галек с выпуклым или подтреугольным рабочим краем (рис. 61, 12).

По данным термо-люминесцентного метода, возраст 5-й почвы и приуроченных к ней изделии в Каратау I может быть оценен в 200 тыс. лет.

Местонахождение Лахути I расположено в устье р. Хошар на правом берегу р. Обимазар в 80 км к востоку от Каратау. В отличие от разреза Каратау I, где толща лесса замаскирована дерном и погребенные почвы вскрываются лишь на отдельных участках оползней, обнажение в Лахути представляет обрыв высотой до 140 м (рис. 61, 1). Примерно в средней части обнажения, в 5-й сверху погребенной почве, в 1976 г. был заложен раскоп, вскрывший 216 кв. м. На основании геологических данных и термо-люминесцентного метода датирования лессов возраст этой почвы определен как рисс-вюрмский (120–130 тыс. лет). Каменные изделия, вероятно, испытали перемещения, хотя значительная концентрация их в отдельных участках и находка нескольких обломков трубчатых костей свидетельствуют, что это перемещение не было значительным (Додонов А.Е., Ранов В.А., 1976, 1977; Путеводитель…, 1977).

В Лахути I собрано 452 предмета, примерно 50 % несет следы преднамеренного скалывания и вторичной обработки. Здесь много окатанных речных галек, на некоторых из них при осмотре невооруженным глазом отчетливо прослеживаются заглаженные участки как бы в результате интенсивного истирания. Можно согласиться с мнением В.А. Ранова, что в Лахути I налицо та же галечная культура, что и в Каратау I, но в более развитом облике. Здесь значительно лучше представлены нуклеусы, не только дисковидные (рис. 61, 2), но и одноплощадочные, односторонние. Особенно интересен грубый галечный нуклеус. В очень редких проявлениях уже присутствует леваллуазская техника (рис. 61, 4). Значительно больше орудий, в том числе скребел (рис. 61, 5). Встречаются изделия зубчатых и выемчатых форм. Продолжают существовать чопперы, среди которых имеются экземпляры с выделенным носиком (рис. 61, 3), и по-прежнему отчетливо представлена техника получения отщепов в виде апельсинной дольки (рис. 61, 6).

До открытия стратифицированных отложений в лессах Южного Таджикистана на территории Средней Азии отмечалось 10 пунктов отдельных находок домустьерского возраста, из которых девять связано с горными районами и лишь один с равниной Красноводского полуострова (Ранов В.А., Несмеянов С.А., 1973). Возраст этих изолированных изделий определяется на основании главным образом морфологии, степени патинизации и характера обработки. Только в двух случаях: Он-Арча в Киргизии (рис. 62, 3) (Окладников А.П., 1966а, с. 19; Никонов А.А., Шумова Г.М., 1981) и Кайрагач в Северном Таджикистане (Окладников А.П., 1958, с. 68) единичные изделия найдены в четвертичных отложениях.

Бесспорно интересны местонахождения хребта Каратау в Южном Казахстане. Они приурочены главным образом к юго-восточной части хребта, представляющего крупный северо-западный отрог Тянь-Шаня и состоящего из двух ветвей: Большого и Малого Каратау.

В районе хребта Малый Каратау наиболее древними являются пункты Борыказган и Танирказган на южном склоне горы Кемер в 3–5 км к востоку от р. Коктала. Здесь на поверхности мелкосопочника, подвергающегося интенсивной денудации, и на прилегающих такырах собраны многочисленные каменные изделия. Лежат они четко ограниченными пятнами. Сырьем для изготовления служил тонкозернистый твердый серовато-черный кремень. Среди изделий преобладают орудия типа чопперов и чоппингов (рис. 62, 6, 7) (Алпысбаев Х.А., 1979, рис. 10 и 13). Исследователь выделяет группу двусторонне обработанных ручных рубил, которые он делит на два типа по форме, текинке раскалывания и обработке. Судя по рисункам (рис. 62, 1, 2), эти изделия типологически мало выражены и могут представлять варианты нуклеусов или чоппингов, напоминая подобные предметы из Кара-Буры (см. ниже) Отщепы — крупные, массивные, разнообразные по форме и размерам (длина 7-20 см, ширина 5–8 см, толщина 1,5–4 см), клектонского типа. Нуклеусов немного. Это — крупные желваки размерами 18–25×12-20 см со следами снятий крупных треугольных и овальных отщепов (рис. 62, 5).

Х.А. Алпысбаев относит эти находки к шелль-ашельской эпохе. Геологический возраст их принимается как соответствующий раннему плейстоцену или бакинскому времени, когда в этом районе существовал кошкурганский фаунистический комплекс, сопоставляемый с тираспольским комплексом юга европейской части СССР (Алпысбаев Х.А., Костенко Н.Н., 1968, с. 7) и по составу форм млекопитающих с фаунистическим комплексом местонахождения синантропа в Чжоукоудяне (Алпысбаев Х.А., Костенко Н.Н., 1974, с. 4). Очевидно, никаких данных для таких сопоставлений изделий, найденных на поверхности, нет. А.В. Вислогузова на основании геоморфологических и геологических данных приходит к выводу, что пункты Борыказган и Танирказган приурочены к денудационному уровню, выработанному в начале среднечетвертичного этапа рельефообразования, и, следовательно, могут относиться лишь к среднечетвертичной эпохе (Вислогузова А.В., 1973). Последнее, видимо, более соответствует действительности, если учесть к тому же принятую датировку местонахождения синантропа миндель-рисским временем.

К той же древней эпохе, что и местонахождения Борыказган и Танирказган, Х.А. Алпысбаев относит находки из конгломератов р. Арыстанды и р. Ащисай, пункты Акколь, Шабакты I (рис. 62, 4, 9), а также местонахождение Каланган в Бетпак-Дале на правобережье р. Чу. Однако, несмотря на казалось бы большое количество статей (Алпысбаев Х.А., Костенко Н.Н., 1968, 1974; Алпысбаев Х.А., 1961, 1962; Костенко Н.Н., Алпысбаев Х.А., 1969), сведения о памятниках крайне скудны. В вышедшей посмертно монографии (Алпысбаев Х.А., 1979) более полно описаны местонахождения Акколь и Кемер I–III.

Другая группа местонахождений отнесена Х.А. Алпысбаевым к ашело-мустьерскому времени. На крупной куэстовой возвышенности, вытянутой вдоль северо-восточного склона Каратау, отмечены пункты Токады, Кзылрысбек и др. Изделия «примитивны и по форме однотипны», изготовлены из того же материала, что и изделия более древних местонахождений (Алпысбаев Х.А., Костенко Н.Н., 1974, с. 8). Отщепы в целом клектонского облика, различные по размерам (длина 4-15, ширина 4–9, толщина 1–3 см), широкие, грубые и массивные с очень крупными выпуклыми ударными бугорками, занимающими 1/3-1/2 площади вентральной стороны. Среди нуклеусов отчетливо выделяются дисковидные двусторонние (рис. 62, 8), иногда достигающие 20 см в диаметре. Некоторые нуклеусы могут быть отнесены к треугольным леваллуазским, что подтверждается и наблюдениями В.А. Ранова, просмотревшего материал (Ранов В.А., 1965, с. 13). Другие нуклеусы с трудом отличимы от чопперов, которые являются наиболее представительной группой орудий. Выделение Х.А. Алпысбаевым среди них ручных рубил и «кливеров-ашеро», судя по рисункам (Алпысбаев Х.А., 1979, рис. 24–29), не убедительно.

Датировка всех этих собранных на поверхности материалов, не имеющих четкой стратиграфической привязки и недостаточно уверенно определенных типологически, не может считаться твердо установленной. Часть материалов, по-видимому, мустьерского возраста.

К числу древних галечных местонахождений, но уже в Северном Казахстане, относится пункт Обалысан I в Джездинском районе Карагандинской области. Он приурочен к древней долине нижнеплейстоценового возраста. Среди многочисленных кварцитовых галек найдены типичный чоппинг (рис. 63, 7) и два нуклеуса, изготовленные из галек: дисковидный, односторонний и двухплощадочный, который мог служить орудием. Находки, по М.Н. Клапчуку, аналогичны изделиям из Борыказгана и Тенирказгана (Клапчук М.Н., 1969, 1971).

Значительно менее многочисленны памятники иной культурной традиции: с двусторонней обработкой орудий. Здесь прежде всего следует упомянуть находки А.П. Окладникова на Красноводском полуострове. На 39-м км железной дороги Красноводск-Ашхабад, между станциями Янгаджа и Кара-Тенгир, у подножья невысоких древних останцов найдены архаичные отщепы и два рубильца, напоминающие позднеашельские (рис. 63, 2, 3) (Окладников А.П., 1956, с. 184; 1966а, с. 17–19, рис. 1).

Еще не окончательно ясен возраст изделий из нижнего слоя стоянки Мысовой, расположенной на западном берегу оз. Карабалыкты, в 40 км западнее г. Магнитогорска. По Г.Н. Матюшину, под слоями гумуса и гумусированного суглинка с неолитическими остатками в тонкой прослойке желтой супеси и светлого суглинка обнаружены мезолитические материалы. В нижних горизонтах желтой супеси, местами прямо под мезолитическим слоем, без стерильной прослойки залегали архаические изделия (Матюшин Г.Н., 1973, с. 70). По О.Н. Бадеру, около 50 предметов были выделены из огромных коллекций стоянки по значительной патине, грубой, архаичной технике и форме и по залеганию в нижних уровнях раскопа. «Все они происходят из нижних горизонтов культурных слоев эпохи голоцена и из подстилающего его слоя красноватой глины» (Бадер О.Н., Матюшин Г.Н., 1973, с. 137).

Коллекция включает нуклеусы леваллуазского облика, ряд бифасов и чоппингов, а также остроконечники и скребла, судя по опубликованным материалам. Вначале она была отнесена авторами к мустье: к развитому мустье, по О.Н. Бадеру, к мустье с ашельской традицией, по Г.Н. Матюшину. О.Н. Бадером высказано предположение о неоднородности комплекса каменных орудий и о примеси весьма архаичных рубящих изделий, которые можно сопоставить с находками в Борыказгане. Это предположение развито далее Г.Н. Матюшиным, указавшим на возможность разделения комплекса на два — ашельский и леваллуаза-мустьерский (Матюшин Г.Н., 1976а, с. 462).

Памятники ашельского возраста, материалы которых опубликованы крайне суммарно, известны по работам А.Г. Медоева в Центральном Казахстане — в области Сары-Арка, а также на полуострове Мангышлак. Особенно многочисленны местонахождения каменных изделий в горах Семизбугу (центральная часть Северного Прибалхашья), где разновременные палеолитические материалы залегают в почти несмещенном положении на поверхности террас и днищ сухих в настоящее время долин, на скалистых сопках и на шлейфах конусов выноса у выхода коренных пород, доставлявших сырье для производства орудий.

На этих каменоломнях и стоянках-мастерских А.Г. Медоев выделяет ашельский комплекс, характерной чертой инвентаря которого является сочетание двусторонних форм с односторонними: немногочисленные бифасы (рис. 63, 4, 5), чоппинги (рис. 63, 8), отщепы клектонского типа (рис. 63, 6, 9) и леваллуазские пластины и отщепы (рис. 63, 1). Из отщепов изготовлялись орудия типа скребел и остроконечников.

А.Г. Медоев выделяет на территории Сары-Арка ашельскую и леваллуа-ашельскую культуры. Последняя характерна для северного ската Сары-Арка и левобережного Прииртышья (стоянка-мастерская у оз. Кудайколь), а также Мангышлака (Медоев А.Г., 1964, 1965, 1968, 1970).

К числу наиболее древних местонахождений Казахстана может быть отнесен пункт Жаман-Айбат, обнаруженный М.Н. Клапчуком на юго-западе Казахского мелкосопочника в 150 км к юго — юго-востоку от г. Джезказгана Карагандинской области. Находки архаичных каменных изделий приурочены к древней долине р. Сары-Су и датируются плювиалом, предшествовавшим максимальному оледенению (Клапчук М.Н., 1976). Среди десятков крупных желваков сливного песчаника со следами преднамеренной оббивки на поверхности почвы и в верхнем горизонте почвенного слоя лежали многочисленные обломки и отщепы, нуклеусы и орудия. Хотя среди нуклеусов преобладают леваллуазские, леваллуазские сколы единичны. Большую часть сколов составляют отщепы и пластины с гладкими ударными площадками, иногда покрытые желвачной коркой. Из орудий отмечены бифасы, скребла (рис. 63, 10), остроконечник и ряд изделий специфических форм.

Вопрос о времени и путях заселения Восточной Сибири и Дальнего Востока до недавних пор решался чисто умозрительно. Новые открытия последних лет позволяют ставить его на почву реальных фактов, хотя многое еще остается спорным и неясным. К числу наиболее древних памятников, принадлежащих к домустьерским галечным культурам, относятся, по мнению ряда исследователей, местонахождения на западной окраине Восточной Сибири в районе г. Горно-Алтайска — Улалинка и на Дальнем Востоке — Филимошки и Усть-Ту на р. Зее и Кумары на Амуре. Это мнение не является общепринятым, подвергается сомнению или древность, приписываемая этим местонахождениям, или подлинность самих галечных находок как изделий древнего человека (см. часть II, гл. 1).

Раскопки обнажения на левом берегу р. Улалинки показали наличие здесь двух разновременных культурных слоев. Верхний слой связан с покровным суглинком, где на глубине 1,5–2 м от поверхности находились отдельные изделия из черного кремня, имеющие характерный позднепалеолитический облик. Ниже светлого лессовидного суглинка лежит мощный слой бурого суглинка, подстилаемый валунно-галечниковым (мореноподобным) горизонтом. По данным О.М. Адаменко, на контакте этих слоев и в нижней части бурого суглинка были рассеяны каменные изделия. О.М. Адаменко датирует этот комплекс второй половиной среднего плейстоцена, С.Л. Троицкий концом тазовского ледникового — началом казанцевского межледникового времени (Окладников А.П., 1972), А.М. Малолетко — верхнечетвертичным временем, возможно, его серединой (Малолетко А.М., 1972).

Позднее А.П. Окладников и Л.А. Рагозин (1978) на основании геологической ситуации и примитивности каменных изделий сочли возможным отнести Улалинку к плиоценовому времени. Проведенный палеомагнитный анализ отложений позволит установить возраст слоя, содержащего артефакты, в широких пределах — верхний плиоцен — нижний плейстоцен (Поспелова Г.А., Гнибиденко З.Н., Окладников А.П., 1980).

Находки представлены преимущественно гальками желтовато-белого кварцита с аморфными плоскостями раскалывания. На многих расколотых гальках не видно сколько-нибудь отчетливо выраженного ударного бугорка или раковистого излома, поэтому о раскалывании галек при помощи удара в ряде случаен следует говорить с осторожностью. Вместе с тем в Улалинке найдены бесспорные, хотя и очень немногочисленные предметы. Это — прежде всего нуклеус со скошенной ударной площадкой и следами снятий на одной из сторон, не доходящими до конца гальки (рис. 64, 2). Присутствуют и настоящие чоппинги (Окладников А.П., 1972, рис. 4, 3), чопперы (рис. 64, 5) и грубые скребла, изготовленные из галек с односторонне (там же, рис. 4, 4) и двусторонне (рис. 64, 1) обработанными лезвиями.

Следовательно, какова бы ни была точная геологическая датировка памятника, нет оснований не соглашаться с А.П. Окладниковым в том, что Улалинка представляет древнейший на территории Сибири из известных до настоящего времени памятник своеобразной галечной культуры, совершенно отличной от материалов алтайских мустьерских стоянок.

Сложнее обстоит дело с древнейшими памятниками Дальнего Востока. Из них наиболее выразительны материалы, собранные на бечевнике левого берега Амура ниже с. Кумарского, по другим данным — в древнем галечнике, который перекрывается толщей супесей и суглинков мощностью 10–15 м. Из массивных галек изготовлены чопперы (рис. 64, 4), чоппинги, орудия с «носиком» (рис. 64, 3), аморфные нуклеусы без подготовленных ударных площадок Характер края, с которого наносились сколы, свидетельствует, что такие нуклеусы могли служить скобелями. На рис. 64, 6 изображен чоппер из Филимошек, представляющий как бы прототип для изделий из Кумар.

Большая древность этой серии каменных изделий предполагается не только условиями залегания, но и формой изделий, примитивностью обработки и глубокой патиной поверхности снятий. Высказано предположение, что местонахождения этой галечной культуры могут быть отнесены к первой половине среднего плейстоцена, но вопрос еще далек от окончательного разрешения, как и хронологическое сопоставление находок в Кумарах и Филимошках с ашельской культурой (Окладников А.П., Деревянко А.П., 1973а, б).

Исключительный интерес представляет находка ручного рубила у с. Богородского на бечевнике у подножия самой высокой (18–20 м) в этом месте террасы правого берега Амура, которая по геологическим данным относится к среднему плейстоцену. Орудие изготовлено из плотной и тяжелой изверженной породы черного цвета. Форма его сердцевидная, сечение — симметрично-выпуклое, края извилистые, обработанные короткими сколами с двух сторон. На фотографии отчетливо видна корка, покрывающая пятку, и часть плоскости. По форме и технике изготовления орудие представляет собой «классическое рубило, превосходный образец аббевилиенской техники» (Окладников А.П., 1979, с. 14).

В 1969 г. после образования Братского водохранилища на высоких террасах правого берега р. Ангары впервые обнаружены изделия раннепалеолитического облика. В дальнейшем разведки и сборы были продолжены. В настоящее время установлено три района находок: напротив устья р. Белой от с. Олонки до с. Буреть; на правом берегу нижнего течения р. Иды; на левом берегу нижнего течения р. Осы и прилежащем участке Ангары от с. Середкино до горы Игетей (Медведев Г.И., 1975). Каменные изделия встречаются или на вспаханной поверхности плоскогорий, или на пляжах, или в рыхлых толщах склонов. Последние имеют наибольшее значение, поскольку именно здесь может быть решен вопрос о геологическом возрасте находок. Так, слое в естественном обнажении речной террасы у горы Тарахай, в котором было найдено обработанное и патинизированное изделие, С.М. Цейтлин считает перигляциальным аллювием зарянского оледенения (Цейтлин С.М., 1975а, б). Но такие находки единичны.

Рассмотрим вкратце материал, происходящий из первого района местонахождения. По многим признакам местонахождения аналогичны, и каменный инвентарь, насчитывающий 373 экз., принимается за единый комплекс. Среди них выделено 70 нуклеусов, в составе которых Г.И. Медведев отмечает серию архаичных изделий, характеризующих процесс перехода от радиальной системы расщепления к параллельной (рис. 65, 6–8). Имеются дисковидные двусторонние, а также одноплощадочные и двуплощадочные нуклеусы. Два целых и 13 фрагментов пластин с сильно эродированной поверхностью отличаются большим разнообразием. Из 173 отщепов 45 имеют выраженные площадки и ударные бугорки. Среди орудий отмечаются чопперы и серия разнообразных скребел (рис. 65, 1, 2, 4, 5). Единичные остроконечники не выразительны и скорее также являются скреблами (рис. 65, 3).

Археологический возраст этого комплекса недостаточно ясен. Он обнаруживает, по словам Г.И. Медведева, разрозненные черты леваллуазской техники, «… отдельные четкие элементы ашело-мустьерских индустрий в морфологии» (Медведев Г.И., 1975, с. 16). Но, несмотря на такую расплывчатость датировки, значение находок чрезвычайно велико. Для некоторой части их возможен домустьерский возраст. Находки на Ангаре представляют также исключительную методическую ценность для поисков местонахождений раннего палеолита в районах водохранилищ, где затопление низких речных террас привело к размыву и распашке высоких склонов, ранее задернованных и облесенных.

В последние годы успешно изучаются памятники высоких террас в среднем течении Ангары (Ангаро-Окинская группа), где среди сборов выделяется комплекс находок, сопоставимый с древнейшими верхнеангарскими материалами (Волокитин А.В., 1982).

Таким образом, даже беглый обзор пока еще немногочисленных древнейших памятников на территории азиатской части СССР показывает несомненные успехи советской археологии в этой области.

Последующая мустьерская эпоха также изучена неравномерно. Если в Средней Азии это наиболее изученный этап палеолита, то в Сибири он представлен пока еще единичными, хотя и очень выразительными памятниками. В настоящее время в Средней Азии известно более 80 местонахождений с остатками мустьерской культуры. Наибольший интерес представляют пещерные стоянки — Тешик-Таш, Ходжакент, Обирахмат, Огзи-Кичик. Среди стоянок на открытом воздухе первостепенное значение имеют многослойные памятники Кульбулак и Кутурбулак; стоянка в отложениях галечника Кара-Бура; материалы, собранные на поверхности в Кайрак-Кумах и других местах; каменоломни-мастерские Капчигай, Учтут и т. д.

Изучение мустьерской эпохи в Средней Азии ведется 40 лет со времени открытия в 1938 г. замечательного грота Тешик-Таш, но до сих пор не выработано единой хронологической схемы. Исследование идет главным образом по линии установления культурной принадлежности стоянок или выявления фаций (технических вариантов). Еще в 1940 г. А.П. Окладников отметил сходство инвентаря грота Тешик-Таш с ближневосточными леваллуа-мустьерскими комплексами (Окладников А.П., 1940а). Открытая В.А. Рановым стоянка Кара-Бура полностью отличалась по своим материалам от Тешик-Таша я аналогичных ему памятников. Это позволило В.А. Ранову высказать предположение о существовании в Средней Азии двух групп мустье; леваллуа-мустьерской и мустье-соанской. Дальнейшие исследования показали, что первая группа не однородна и может быть подразделена на три фации, или технических варианта. Таким образом, согласно В.А. Ранову, мустье Средней Азии делится на четыре варианта: 1) леваллуа, куда входят Ходжакент, Джар-Кутан, Обирахмат, позднее был добавлен Кутурбулак; 2) леваллуа-мустье: Кайрак-Кумы, Капчигай, Тоссор, стоянки Ферганы; 3) мустье (горное или типичное): Тешик-Таш, Семиганч, Огзи-Кичик; 4) мустье-соан: Кара-Бура, Кухи-Пиез, Ак-Джар (Ранов В.А., Несмеянов С.А., 1973).

Позднее М.Р. Касымов предложил еще один технический вариант — зубчатое мустье на основе материалов исследованной им стоянки Кульбулак (Касымов М.Р., 1972). Иначе подошел к решению проблемы Р.Х. Сулейманов. Он разделил мустьерские стоянки Средней Азии по характеру индустрии на две большие группы, различающиеся по техническим традициям, приемам расщепления и набору орудий. К первой относится Кульбулак и Бозсу, ко второй, названной им обирахматской культурой, Тешик-Таш, Ходжакент, Ферганские стоянки, Кайрак-Кумы, Джар-Кутан, Обирахмат (Сулейманов Р.Х., 1972). Вернемся к этому вопросу после рассмотрения конкретных материалов. Поскольку хронологическое расчленение мустьерских памятников Средней Азии пока еще не ясно, краткая характеристика их дается по территориальному признаку.

Остатки мустьерских стоянок известны в юго-западной Туркмении: в местности Каскыр-Булак (Волчий Ключ) и Джанурпа на Красноводском полуострове, а также на недавнем морском дне близ станции Кара-Тенгир. Отдельные изделия мустьерского времени встречены близ хр. Б. Балхан, неподалеку от Узбоя, около Джойрука, где они связаны, очевидно, с наиболее древними террасовыми уровнями. В этих пунктах найдены типичные мустьерские остроконечники и скребла из отщепов (Окладников А.П., 1951, с. 75, рис. 1; с. 84; 1956, с. 189–192, рис. 3). Далее, в равнинной части Средней Азии открыто мустьерское местонахождение Кызылнура I (Виноградов А.В., Мамедов Э., 1969) и пункт находок Бегарсландаг, среди которых имеются и мустьерские изделия (Абрамова З.А., Мандельштам А.М., 1977).

В центральном Копет-Даге известны два местонахождения, одно из которых, близ родника Томчису, В.А. Ранов считает возможным отнести к ашело-мустьерскому (позднеашельскому, а возможно, и более раннему) времени (Лузгин Б.К., Ранов В.А., 1966). Для более точного определения возраста материалов (всего 20 изделий) явно недостаточно.

Особенно богаты памятниками мустьерского времени, не только подъемными, но и стратифицированными, Узбекистан и Таджикистан.

Исключительное значение имеет грот Тешик-Таш в отрогах Гиссарского хребта, полностью раскопанный А.П. Окладниковым и получивший мировую известность благодаря остаткам захоронения мальчика-неандертальца. Пять культурных слоев грота насыщены щебнем и разделены глинистыми стерильными прослойками (рис. 66, 1). Материалы этих слоев первоначально рассматривались как одновременные, типологически однообразные и датировались развитым мустье (Окладников А.П., 1949а). Затем нижние слои Тешик-Таша были отнесены к раннемустьерскому времени, соответствующему, по А П. Окладникову, рисс-вюрму, или вюрму I (Окладников А.П., 1966а, с. 45).

Каменный инвентарь Тешик-Таша, опубликованный суммарно, не позволяет расчленить его во времени. В пяти слоях собрано 2858 изделий, включающих 101 нуклеус и нуклевидных осколков, 2520 отщепов и осколков, 134 пластины, 94 орудия и 10 предметов, не поддающихся определению. Наиболее распространенным типом нуклеуса является грубодисковидный, с радиальным направлением скалывания, односторонний. Двусторонние дисковидные нуклеусы немногочисленны, но достаточно выразительны (рис. 66, 18). Имеются также нуклеусы треугольной формы, часть которых относится к одноплощадочным (рис. 66, 15). Большую часть сколов составляют нелеваллуазские отщепы с широкой ударной площадкой. Часть пластин может быть отнесена к леваллуазским (рис. 66, 13, 17).

Среди орудий хорошо представлены скребла (рис. 66, 9, 11, 12, 16), часть их могла использоваться в качестве рубящих орудий (Окладников А.П., 1949а, с. 46; Movius Н., 1953, с. 34). Остроконечники значительно менее многочисленны (рис. 66, 6); ряд обломков, отнесенных к остроконечникам, может быть в равной степени обломками ножей (рис. 66, 7, 10); другие, согласно определению Ф. Борда, могут рассматриваться как конвергентные скребла (Bordes F., 1955). К таким изделиям, видимо, относится скребло на рис. 66, 9. Для остроконечников характерна тщательная ретушь, выравнивающая край орудия, и, следовательно, это скорее мустьерские остроконечники, чем леваллуазские. Хорошо представлены пластины с ретушью — ножи (рис. 66, 4, 5, 14). Найдено также изделие с резцовыми сколами (рис. 66, 8) и типичный чоппер из плоской гальки (МАЭ, колл. 4727/22). Ф. Борд считает Тешик-Таш крайним вариантом мустье Кина и Ферраси. Б.А. Ранов оспаривал это положение (Ранов В.А., 1965, с. 49), хотя впоследствии признал, что Тешик-Таш более мустьерский, чем леваллуазский, памятник по сравнению, например, с Кайрак-Кумами и Обирахматом (Ранов В.А., Несмеянов С.А., 1973, с. 15–16).

Фауну Тешик-Таша и других мустьерских стоянок, где она сохранилась, целесообразно во избежание повторений рассмотреть в конце главы, поскольку на территории Средней Азии и Алтае-Саянской горной области фаунистические остатки являются единственным источником для суждений о хозяйстве мустьерцев.

К инвентарю Тешик-Таша, видимо, близки материалы пещеры Аман-Кутан, которая находится в 45 км к югу от Самарканда. Она исследовалась ряд лет, дала обильные фаунистические остатки и сравнительно незначительный набор каменных изделий. Отмечены дисковидные и протопризматические нуклеусы, отщепы и пластины с ретушью, в том числе зубчатые, единичные скребла и остроконечники, а также скребки (Лев Д.Н., 1949, 1960).

Исследуемый в последние годы В.А. Рановым пещерный памятник Огзи-Кичик отнесен им к той же фации мустье (горное мустье), что и Тешик-Таш. Это карстовая пещера, расположенная в 20 км северо-восточнее пос. Дангара в юго-западных отрогах Вахшского хребта. Устье пещеры опирается на небольшой останец прибортовой части 11-метровой террасы, которая ниже по долине сухого сая коррелируется с раннедушанбинской (?) террасой сая Чакирбулак. Серия раскопов общей площадью 200 кв. м, заложенных на площадке у входа в пещеру, вскрыла четырехметровую толщу щебнистых склоновых суглинков, в которых содержится несколько культурных горизонтов, видимо, сильно размытых и поэтому трудно выделяемых. В одном из раскопов обнаружен непотревоженный культурный слой мощностью до 1 м. Он состоит из больших кострищ, промежутки между которыми забиты обломками панцирей и костей степной черепахи со следами обжига. В этом слое и ниже собрана богатейшая коллекция каменных изделий, изготовленных из гальки разнообразного состава. Нуклеусов очень мало, они представлены сильно сработанными небольшими дисками, двусторонне-выпуклыми, иногда плоско-выпуклыми. Имеются и одно-двуплощадочные нуклеусы (рис. 67, 19) порой с торцовым принципом скалывания. Много небольших и невыразительных отщепов и обломков. Форма большей части пластин и крупных отщепов изменена вторичной обработкой. По разнообразию и совершенству орудий Огзи-Кичик занимает первое место среди мустьерских памятников Средней Азии (Ранов В.А., 1975; 1980).

При знакомстве с коллекцией поражает массивность пластин, орудия из пластин необычайно толстые, пластины изогнуты в профиль и конец часто направлен внутрь. Наиболее многочисленны остроконечники и острия, часто из достаточно крупных пластин, длиной до 10 см (рис. 67, 1, 4). Обработаны они чаще всего краевой ретушью, но имеются экземпляры с обработкой всей выпуклой дорсальной стороны. Представлена серия коротких (4,5–7 см длиной) остроконечников (или конвергентных скребел), а также орудии с более тупым концом, напоминающих по обработке килевидные скребки (рис. 67, 3, 6). Некоторые изделия напоминают лимасы. Значительную группу составляют пластины с высокими ретушированными краями — ножи и скребла, типологически не расчлененные (рис. 67, 2, 7) и более плоские пластины с ретушированными краями (рис. 67, 5, 14–16, 22), иногда мелкие и тщательно обработанные (рис. 67, 8, 9). Имеются скребла и из отщепов (рис. 67, 10, 12, 13, 17, 18, 20, 21). Представлены выемчатые и зубчатые орудия, единичные изделия с резцовым сколом, скребки (рис. 67, 11). «Наряду с широким распространением леваллуазской техники прослеживается и зарождение верхнепалеолитических приемов. Однако в целом индустрия Огзи-Кичика еще целиком находится в рамках развитого (позднего, но не финального) мустье» (Путеводитель…, 1977, с. 27).

Полностью принимая датировку, необходимо остановиться на вопросе так называемой «мезолитической примеси». В составе инвентаря привлекает внимание, хотя и немногочисленная, группа изделий, изготовленных из кремня хорошего качества. Она включает мелкие нуклеусы почти конической формы, мелкие пластинки, иногда правильной огранки, топкие острия, имеющие порой противолежащую, далеко заходящую ретушь, провертки, боковые резцы. Первоначальное предположение о переотложенности материала и в особенности полученная для «черепахового слоя» радиоуглеродная дата 15700±960 лет (ЛЕ-1050) позволили говорить, что кострища и культурные слои соответствуют мезолитической стоянке, а мустьерские изделия перенесены на площадку перед пещерой с более высоких уровней (Ранов В.А., Несмеянов С.А., 1973, с. 79).

Вместе с тем упоминается мнение В.П. Любина и Г.П. Григорьева, что изделия, выделенные как более поздние, могут встретиться и в мустьерской коллекции. Не оспаривая последнего утверждения, хотя разница двух, очень неравноценных количественно комплексов визуально ощутима и нет объяснения для даты, которая и для мезолита неприемлема, можно предложить еще один вариант решения огзикичикской загадки. Судя по стратиграфическим разрезам, мустьерцы жили на узкой площадке, прилепившейся к скале и имеющей крутопадающий к руслу лога склон. По этому склону могло происходить непрерывное сползание материала. К моменту прихода люден другой культуры мустьерский слой был обнажен. Взятый на анализ уголь к тому же, как отмечено, плохого качества, мог происходить из смешанных очагов. Изделия позднего времени, сползая по склону и по многочисленным ходам землеройных животных, могли внедриться в мустьерский слой. Естественно, что это предположение нуждается в строгом планиграфическом анализе всех культурных остатков.

Из пещерных памятников следует остановиться еще на гроте Обирахмат. Он находится в 100 км к северо-востоку от г. Ташкента в Чаткальском хребте Западного Тянь-Шаня. Ниша обширного грота, как и в Тешик-Таше, открыта на юг. По данным В.А. Ранова и С.А. Несмеянова (1973, с. 98), щебнистая толща, наполняющая грот и содержащая изделия финального мустье, соответствует концу позднеташкентской и самому началу голодностепной эпох.

Памятник многослойный. Р.Х. Сулейманов выделяет в 10-метровой толще пещерных отложений 21 стратиграфический слой, между которыми нет стерильных прослоек (Сулейманов Р.Х., 1972). Пять нижних слоев и три верхних могут быть исключены из рассмотрения из-за малого количества и в ряде случаев смешанного материала. Сведений о количестве расщепленного камня и его распределении по слоям IV–XVI нет. Судя по описаниям и рисункам, нет и значительной разницы между формами нуклеусов и орудий для каждого слоя, поэтому описание каменного инвентаря может быть дано суммарно. Дисковидные нуклеусы единичны, иногда предельно сработаны (рис. 68, 6), встречаются нуклеусы леваллуазские (рис. 68, 15, 16), но подавляющее большинство составляют нуклеусы призматические (рис. 68, 14) (некоторые исследователи называют их леваллуазскими для получения пластин). В соответствии с ними наиболее многочисленная и характерная серия орудий — пластины длиной 7-10 см с ретушированными краями, иногда, особенно в верхних слоях, ретушь расположена по краю с вентральной стороны (рис. 68, 2, 9, 10). Иногда края сходятся, но Р.Х. Сулейманов предостерегает от признания таких изделий остроконечниками, хотя и типичные остроконечники тоже встречаются (рис. 68, 3, 4). По словам Р.Х. Сулейманова, характернейшими типами инвентаря Обирахмата, определяющими индивидуальный облик этой культуры, являются струги, скобели, резцы. Струги и скобели временами трудно типологически различимы — это пластины и отщепы с подтеской дистального, а иногда и проксимального конца с вентральной стороны (рис. 68, 7). Большую группу составляют комбинированные орудия (рис. 68, 1, 8, 11, 13), сочетающие элементы струга или скобеля с резцом или струга и скобеля. Среди скребел, наряду с очень выразительными орудиями (рис. 68, 5) встречаются грубые изделия из сработанных дисковидных нуклеусов или осколков с двусторонне обработанным краем, которые Р.Х. Сулейманов называет скреблами тешик-ташского типа. К числу таких скребел он относит и нуклеус, представленный на рис. 68, 15. Немногочисленны ножи из отщепов (рис. 68, 12), выемчато-зубчатые орудия, концевые скребки (рис. 68, 17). Можно согласиться с Р.Х. Сулеймановым, что выросшая на основе инвентаря тешик-ташского типа индустрия Обирахмата включает позднепалеолитические элементы.

Подвергнутый анализу костный материал из Обирахмата дал следующие определения абсолютного возраста по неравновесному урану: 125±16 тыс. лет и 44±1 тыс. лет (Чердынцев В.В., 1969, с. 290). На основании радиоуглеродных датировок развитого мустье на Ближнем и Среднем Востоке вторая дата представляется близкой к действительности (Ранов В.А. и др., 1976, с. 16–17).

Из памятников открытого типа в Южном Таджикистане в долине р. Вахт важное значение имеют два, по-видимому, сходных между собой: Кара-Бура и Ак-Джар. Возвышенность Кара-Бура у пос. Джиликуль представляет собой серию останцов пятой террасы левого берега Вахша. Останцы сложены песчаниками и глинами кулябской свиты, перекрытыми мощной толщей галечника. Основная масса каменных изделий встречена в галечных шлейфах на склонах останцов и находится в переотложенном состоянии, хотя, как полагают, изделия перенесены на небольшое расстояние. Ряд геологов и археологов, в том числе С.А. Несмеянов и А.П. Окладников, считают галечники, содержащие мустьерские материалы, древним аллювием Вахша, который накапливается в конце илякского этапа, вероятно, одновременно с изготовлением орудий. Эту датировку склонен признать и В.А. Ранов, полагающий, однако, что имеет право на существование мнение об элювиально-пролювиальном характере галечников (Ранов В.А., 1965, с. 53–54; Ранов В.А., Несмеянов С.А., 1973, с. 74–75).

В.А. Ранов отмечает три главные особенности каменного инвентаря Кара-Буры, которые делают его уникальным для палеолита Средней Азии: а) нелеваллуазский характер скалывания, б) мустьерский характер обработки орудий, в) наличие большого числа галечных орудий, что сближает Кара-Буру с соанской и другими галечными культурами. Изучено свыше 5000 изделий, большую половину которых составляют мелкие заготовки длиной до 5 см, что в общем несвойственно среднеазиатскому мустье. Среди нуклеусов преобладают дисковидные односторонние (рис. 69, 11), значительно меньше протопризматических и дисковидных двусторонних. Нуклеусов леваллуа не отмечено, но имеются леваллуазские отщепы (рис. 69, 12). Орудий немного. Остроконечники отличаются тщательной обработкой (рис. 69, 1, 2, 5, 8), настоящих скребел мало (рис. 69, 6, 7, 10, 14, 15), широко представлены скребловидные орудия — пластины и отщепы с частичной краевой ретушью. Галечные орудия — чопперы и особенно чоппинги (рис. 69, 9, 13) — наиболее многочисленная категория (Ранов В.А., Несмеянов С.А., 1973, с. 16–17).

Серия мустьерских местонахождений открытого типа известна в бассейне р. Сырдарьи. Из них особенно интересны материалы Кайрак-Кумов — области распространения барханных песков на левом берегу р. Сырдарьи между Наукатом и Ленинабадом (Западная Фергана), в настоящее время занятой водохранилищем. Каменные изделия собраны в 31 пункте на поверхности аллювиального галечника, главным образом останцов двух голодностепных террас (Окладников А.П., 1958; Литвинский Б.А., Окладников А.П., Ранов В.А., 1962). Среди нуклеусов преобладают дисковидные, встречаются одно- и двуплощадочные. Среди дисковидных больше двуплощадочных чечевицеобразных. Преобладают леваллуазские заготовки — топкие пластины правильных очертаний, часто с фасетированными ударными площадками типа «треуголки». Из орудий отмечено значительное количество остроконечников, среди которых выделяются леваллуазские, асимметричные. Скребла изготовлены как из пластин, так и из отщепов, среди них наиболее многочисленны боковые с прямым и выпуклым краем, а также двойные с прямыми краями. В отношении датировки кайрак-кумского комплекса или комплексов нет единодушия. По-видимому, наиболее правильно считать его ранним леваллуа-мустьерским. К той же фации леваллуа-мустье В.А. Ранов относит стоянки в районе г. Ферганы, хотя леваллуазский характер, по его мнению, выражен менее четко, чем в Кайрак-Кумах (Ранов В.А., Несмеянов С.А., 1973).

Из стоянок на открытом воздухе с сохранившимися культурными слоями следует упомянуть две — обе на территории Узбекистана — Кульбулак и Кутурбулак. Стоянка Кульбулак находится на правом берегу р. Ангрен, в 5 км к северо-западу от пос. Аблык. Многолетние раскопки этой стоянки М.Р. Касымовым опубликованы пока лишь в предварительной форме, но уже сейчас можно говорить о своеобразном характере этого памятника (Касымов М.Р., 1972). Здесь выявлено девять культурных слоев, из которых три верхние отнесены М.Р. Касымовым к позднему палеолиту, следующие пять к мустьерскому времени и нижний слой к позднему ашелю. Последний залегает в лессе на глубине 6,9–7,4 м и вскрыт на площади 6 кв. м (рис. 70, 25). Здесь найдено 60 изделий из кремня и кремнистого сланца, не окатанных и имеющих различную степень патинизации. Среди нуклеусов отмечен крупный дисковидный. Среди отщепов преобладают крупные с широкой гладкой ударной площадкой, расположенной под тупым углом к вентральной стороне. Встречаются грубо обработанные орудия из массивных коротких отщепов.

Пачка мустьерских слоев расположена в толще озерных и грубо обломочных отложений мощностью 1,3 м на глубине 90 см от поверхности. Материал, состоящий из 8300 предметов, в целом однороден и представляется весьма своеобразным. Характерно обилие массивных укороченных отщепов различной формы, леваллуазская примесь незначительна (рис. 70, 17, 21). Наиболее широко среди нуклеусов представлены дисковидные (рис. 70, 23), иногда сработанные до предела. Среди орудий преобладают скребловидные, много зубчатых и выемчатых с крупной ретушью. Характерно наличие скребел, простых боковых (рис. 70, 11), поперечных (рис. 70, 19), конвергентных (рис. 70, 22). Последнее может быть и остроконечником. Типичный мустьерский остроконечник представлен на рис. 70, 10. Встречаются и остроконечные орудия (рис. 70, 9). Зубчато-выемчатые формы наиболее типичны (рис. 70, 14, 16–18, 20). Отмечены комбинированные орудия (рис. 70, 13), концевые скребки (рис. 70, 15), резец (рис. 70, 12). Необходимо особо отметить находку двусторонне обработанного орудия-рубильца (рис. 70, 24)[16]. В целом инвентарь Кульбулака не находит себе аналогии на территории Средней Азии и может быть выделен в особую фацию зубчатого мустье (Касымов М.Р., 1972). Р.Х. Сулейманов сопоставляет с Кульбулаком стоянку Бозсу, хронологически более позднюю и более развитую. К сожалению, эта стоянка не опубликована, известно только, что материал ее переотложен и находился в нечетких геологических условиях.

Многослойная мустьерская стоянка Кутурбулак находится в 100 км к юго-западу от Самарканда недалеко от кишлака Чархин. Она приручена к покровной толще позднеташкентской террасы Зарафшана. Здесь вскрыто пять культурных горизонтов, связанных с низами различных по литологическому составу слоев, причем во втором и третьем горизонтах обнаружены очажные пятна и зольные прослойки.

Для изготовления каменных орудий использовались кварцитовая и диоритовая галька, а также кремень из выходов, находящихся в 3–5 км к югу от стоянки. Каменный инвентарь описан суммарно, хотя отмечено, что архаичных по технике обработки орудий количественно больше в нижних слоях, чем в верхних. Среди нуклеусов преобладают дисковидные, значительно реже встречаются одно- и двуплощадочные. Имеются леваллуазские отщепы. Большая часть пластин правильной формы и огранки. Очень высок процент орудий, группы типов которых подсчитаны от общего количества не орудий, а всего расщепленного камня. Наиболее многочисленны выемчатые орудия (11,5 %) и отщепы с ретушью (10,1 %). Нуклевидные орудия, точнее не определенные, составляют 6 %, скребла с прямыми, выпуклыми, вогнутыми, двойными лезвиями — 3.4 %, пластины с ретушью — 3,2 %, остроконечники — 1,6 %, ножевидные орудия — 1,2 %, галечные 0,8 и фрагменты галечных — 2,2 % (Ташкенбаев Н.Х., 1975). Неясно, что имелось в виду под нуклевидными и ножевидными орудиями, судя по рисункам, это могут быть скребла на пластинах, процент которых соответственно повышается.

Из мустьерских памятников Киргизии следует упомянуть стоянки Тоссор и Георгиевский Бугор. Материал Тоссора находится в переотложенном состоянии и, по свидетельству В.А. Ранова, относится к финальному мустье или самым ранним этапам верхнего палеолита (Ранов В.А., Несмеянов С.А., 1973, с. 100–101). Георгиевский Бугор относится к раннеголодностепному времени, т. е. началу верхнего плейстоцена. Инвентарь его имеет нелеваллуазский облик (Ранов В.А., Несмеянов С.А., 1973, с. 103).

На территории Южного Казахстана наибольший интерес представляет стратифицированная многослойная стоянка Карасу (им. Ч.Ч. Валиханова), вскрытая на большой площади (Алпысбаев Х.А., 1960; 1979). Она находится в 143 км к северу от г. Чимкента на правом берегу р. Арыстанды и залегает в отложениях террасы высотой 9-12 м над уровнем реки. Терраса эта обозначается здесь как третья надпойменная я сопоставляется с ташкентской террасой (Алпысбаев Х.А., Костенко Н.Н., 1968).

На глубине 2,5–7 м от поверхности террасы в слое желтовато-серого суглинка, иногда называемого лессом, обнаружено пять культурных слоев, в которых, за исключением верхнего, находились кострища и очажные пятна, а также фаунистические остатки в виде костей лошади, оленя, сайги и бизона. Результаты споро-пыльцевого анализа свидетельствуют, по А.В. Вислогузовой, что в эпоху накопления (стоянка лессов) район характеризовался открытым ландшафтом со степной растительностью. Лессы датируются второй половиной среднего плейстоцена — Q₂² (Вислогузова А.В., 1961), но, как полагают В.А. Ранов и С.А. Несмеянов, возможно лессы имеют характер покровной толщи, отлагавшейся уже в верхнеплейстоценовое время, о чем свидетельствует и археологический материал, самый ранний возраст которого, по их мнению, финальное мустье, причем не исключен и более поздний возраст (Ранов В.А., Несмеянов С.А., 1973, с. 105). По мнению Х.А. Алпысбаева, верхний слой относится к позднему палеолиту, нижние слои — мустьерские, без дальнейшего уточнения (Алпысбаев Х.А., 1979, с. 176). В непонятной связи упоминается радиоуглеродная дата 80000±140/170 лет (Алпысбаев Х.А. 1979, с. 173.).

Материал описан по слоям суммарно. Интересно отметить, что во всех слоях применялось одинаковое сырье — халцедоновые желваки, коренные выходы которых находятся в 1 км от стоянки. В верхнем слое из собранных более чем 3000 «сколов» и «незаконченных орудий» упомянуто 25 нуклеусов, большая часть которых, по-видимому, двусторонние дисковидные, пять нуклевидных и пять рубящих орудий, возможно чоппингов; 10 пластин неправильных очертаний и 15 отщепов со следами ступенчатой ретуши. Основания, на которых этот инвентарь относится к позднему палеолиту, специально не оговариваются. Отличие его от инвентаря нижележащих слоев состоит в находке единичных нуклеусов «примитивного призматического облика» и отсутствии таких позднепалеолитических форм, как скребки и резцы, представленных в мустьерских слоях. Характер культурных остатков свидетельствует, что здесь была мастерская, которая по времени, видимо, недалеко отстоит от нижележащих стоянок-мастерских.

Для второго слоя указано только общее количество находок — более 5000, не считая множества мелких чешуек. Большинство нуклеусов — дисковидной формы, «с хорошо выраженными плоскостями ударных площадок» (Алпысбаев Х.А., 1979, с. 161). Наряду с крупными рубящими орудиями встречены мустьерские остроконечники, мелкие скребла, скребки и резцы. В числе орудий из третьего слоя упоминаются также два миниатюрных ручных рубила, хотя о них далее сказано, что «эта форма встречается и в верхнем палеолите» (Алпысбаев Х.А., 1979, с. 175). В четвертом слое среди прочих изделий упоминается 150 отбойников, что, возможно, является опечаткой.

Очевидно, что без дальнейшего углубленного анализа материалов стоянки в настоящее время невозможно сделать окончательные выводы о ее возрасте. Если, исходя из археологических, материалов, условно допустим позднемустьерский возраст, то геологическая датировка должна быть пересмотрена.

Мустьерские культуры Сары-Арка очень суммарно охарактеризованы А.Г. Медоевым как сочетание типичных мустьерских орудий и образцов «развитого» леваллуа с многочисленными отщепами, часто клектонского типа (признаки выделения их из ашельских комплексов не ясны). О нуклеусах упоминается, что они меньших размеров, чем ашельские, имеются дисковидные односторонние, а также одноплощадочные треугольной и четырехугольной форм. Из орудий отмечены остроконечники и скребла (Медоев А.Г., 1964, с. 94). Стоянка мастерская у юго-западных склонов гор Хантау (юго-западное Прибалхашье) доставила крупнейший в Казахстане комплекс «мустье с ашельской традицией фации леваллуа» (Медоев А.Г., 1970, с. 213–214, рис. 7, 8).

В Центральном Казахстане М.Н. Клапчук отмечает несколько местонахождений мустьерского времени, из которых интересны стоянки Батпак 8 и стоянка-мастерская Батпак 12 в верховьях р. Ишим в 80 км севернее Караганды (Клапчук М.Н., 1966, 1969). На местонахождении Музбель (правый берег р. Сарысу в ее среднем течении) представлен инвентарь, изготовленный из галек микрокварцита и кварцевого песчаника. Наряду с нуклеусами — дисковидными, односторонними и двусторонними, одноплощадочными и двуплощадочными — представлено значительное число галечных орудий, в том числе типичные чопперы и чоппинги. Орудия из крупного плоского отщепа, определенное М.Н. Клапчуком как струг, скорее всего является скреблом. М.Н. Клапчук сопоставляет это местонахождение со стоянкой Кара-Бура на юге Таджикистана (Клапчук М.Н., 1970а), хотя соотношение чопперов и чоппингов здесь иное и не исключено, что стоянка тяготеет к сибирскому палеолиту. В связи с этим необходимо упомянуть местонахождение Передержка 1–2 также на р. Сарысу. Здесь в двух скоплениях собрано свыше 2 тыс. изделий, имеющих смешанный характер. Среди нуклеусов отмечены дисковидные, вееровидный, конические и двуплощадочные двусторонние. В большом числе собраны массивные широкие пластины и их сечения. Из орудий упоминаются лишь пластины с зубчатой ретушью и изделия, которые М.Н. Клапчук называет монофасами (возможно, скребла). Реберчатые пластины и концевой скребок имеют позднепалеолитический облик (Клапчук М.Н., 1969). Возможно, Передержка представляет собой мастерскую переходного от мустье к позднему палеолиту времени, когда еще сильны леваллуазские традиции. Характерные черты сибирского палеолита выступают здесь достаточно явно.

Ряд мустьерских местонахождений открыт в Восточном Казахстане в верховьях Иртыша и на его правобережных притоках Нарым и Бухтарма. Особенно интересны сборы около аула Канай и у пос. Свинчатка (Черников С.С., 1951; 1956; Крылова А.А., 1959). Возможно, небольшой мустьерский комплекс, не выделенный исследователями из позднепалеолитического материала, имеется и на стоянке Пещера (Гохман И.И., 1957).

Древние памятники обнаружены также на Алтае, в отрогах Кузнецкого Алатау в Хакасии и в Саянах в Туве. Это не только единичные находки пластин мустьерского облика у ст. Бобково и у пос. Борцовка, не только сборы архаичных изделий в Туэктинской долине и в долине Саглы, не только переотложенный материал, расщепленный в леваллуазской технике на р. Урсул у дер. Нижний Тюмечин, но и стратифицированные стоянки, такие как Усть-Канская и Страшная, давшие выразительные и своеобразные комплексы фауны и каменного инвентаря, а также недавно открытые Двуглазка и Денисова пещера, исследование которых только начато.

Усть-Канская вошла в литературу как пещера, хотя это, несомненно, грот, обширный и сухой, длиной 17 м и шириной около 12 м. Он находится на высоте 52 м над уровнем р. Чарыш, в ее верховьях, в 14 км к востоку от с. Усть-Кан. Стратиграфия отложений не прослежена, указано лишь, что слой, содержащий культурные остатки, имел мощность до 1,75 м у входа и что его подстилал слой глины. В отношении датировки культурного слоя его исследователь С.И. Руденко отметил лишь, что стоянку можно датировать теплой фазой, предшествующей последнему оледенению Алтая (Руденко С.И., 1960, с. 125). Анализ каменного инвентаря, проделанный Н.К. Анисюткиным и С.Н. Астаховым, показал, что комплекс Усть-Канской относится к мустье леваллуазской фации с обилием скребел, среди которых преобладают простые боковые с выпуклым лезвием и поперечные (Анисюткин Н.К., Астахов С.Н., 1970). Нуклеусы здесь леваллуазские дисковидные, многоплощадочные, грубопризматические (рис. 71, 9). Леваллуазские сколы представлены отщепами и пластинами с подправленными (главным образом, фасетированными) ударными площадками (рис. 71, 1, 10). Из орудий, помимо скребел (рис. 71, 6, 12), отмечены остроконечники (рис. 71, 4) и остроконечные орудия (рис. 71, 8), скребки (рис. 71, 7), крупные пластины (рис. 71, 2), и пластинчатые отщепы с краевой ретушью. Крупная пластина с подтеской (рис. 71, 3) и угловой резец (рис. 71, 11) полностью аналогичны орудиям из позднепалеолитической стоянки Кокорево I на Енисее. Неясно отношение к мустьерскому комплексу двусторонне обработанного листовидного наконечника (рис. 71, 5) с заметной заглаженностью граней и фасеток. Возможно, он принадлежит к более позднему комплексу, который выделяется в мустьерской коллекции.

Пещера Страшная расположена в среднем течении р. Инн (бассейн р. Чарыша) на юго-западе Алтая. Она представляет собой узкий ход шириной 2–3 м с расширением в дальней части. Общая длина пещеры 20 м. Перед нею находится широкая площадка на высоте 40 м от уровня современной поймы. Раскоп, заложенный во входной части пещеры, пройден до глубины 10 м. В результате размывания культурного слоя все остатки деятельности человека оказались переотложенными. Расщепленный палеолитический кремень залегал на глубине от 1,2 до 6,2 м. Эта пятиметровая толща разделена на горизонты толщиною 20 см, по всей видимости, горизонты взятия, поскольку они не согласуются с литологическими слоями. Вместе с тем существуют расхождения в цифрах глубин между данными стратиграфии и обозначения слоев на фаунистической таблице. Каменный инвентарь имеет отчетливо леваллуазский облик (рис. 71, 13 15). Представлена целая серия леваллуазских нуклеусов с уплощенной рабочей стороной и скошенной ударной площадкой. Дисковидные односторонние нуклеусы немногочисленны. Из заготовок следует отметить удлиненно-треугольные пластины со следами предварительных сколов на нуклеусе и часто с фасетированной ударной площадкой в виде «треуголки». Характерную группу составляют орудия из пластин и остроконечники. Отщепы преимущественно небольших размеров, иногда массивные. Часть их имеет фасетированные ударные площадки, часть — гладкие, часть — галечные. Из отщепов изготовлены простые боковые скребла с выпуклым, реже вогнутым лезвием, поперечные, конвергентные. Встречаются скребловидные орудия выемчато-зубчатых форм. Имеется один чоппинг. Как отметил А.П. Окладников, облик инвентаря во всей толще поражает своим единообразием, которое определяется господством леваллуазской в основе техники расщепления (Окладников А.П., Муратов В.М., Оводов Н.Д., Фриденберг Э.О., 1973).

Денисова пещера находится примерно в 60 км к северу от Усть-Канской, на правом берегу р. Ануй, в 4 км ниже пос. Черный Ануй. Два шурфа, заложенные в пещере, показали наличие мощного культурного слоя с обильным каменным инвентарем леваллуа-мустьерского облика (Окладников А.П., Оводов Н.Д., 1978).

Грот Двуглазка расположен в 50 км к северо-западу от г. Абакана, в юго-восточном отроге Косинского хребта, выходящего в долину Енисея. В толще щебнистых напластований вскрыты мезолитический и позднепалеолитический слои с немногочисленными, но достаточно характерными находками и три слоя, содержащие каменные изделия мустьерского облика: леваллуазский и дисковидные нуклеусы, леваллуазские остроконечники и отщепы, клектонские отщепы со следами использования в качестве скребел и зубчатые орудия (Абрамова З.А., Ермолова Н.М., 1976; Абрамова З.А., 1981а).

Местонахождения с инвентарем леваллуа-мустьерского облика отмечены в Туве. Особенно много их в долине р. Саглы, преимущественно на поверхности высоких террас. Каменные изделия покрыты глубокой патиной, иногда оглажены или окатаны. Характерно широкое использование галек для изготовления нуклеусов: одно- и двуплощадочных, типичных леваллуазских, дисковидных. Наряду с очень крупными архаичными отщепами встречены прекрасные леваллуазские отщепы и острия. Из орудий представлены пластины и отщепы с ретушью, боковые и поперечные скребла, выемчатые и зубчатые орудия, грубые проколки, многочисленные чопперы и чоппинги (Астахов С.Н., Семенов В.А., 1980). В Центральной Туве большой интерес представляют стоянка Чинге-Даг-Ужу на левом берегу р. Чадана и пункт на левом берегу р. Шагонар. Комплексы сходны с саглынскими, но находок меньше и набор орудий беднее (Астахов С.Н., 1971). С.Н. Астахов проявляет известную осторожность в датировке памятников, отмечая, что стоянки располагаются на поверхностях, не подвергавшихся существенным изменениям, по крайней мере, со времени зырянского оледенения. Видимо, в этом случае, как и в случае некоторых местонахождений Казахстана и Монголии, пригоден типологический метод, согласно которому ничто не противоречит мустьерскому (а в некоторых пунктах, может быть, и более раннему) возрасту комплексов.

Этими находками можно закончить обзор мустьерских памятников Советской Азии, хронологическое размещение которых представлено в таблице. Что касается отнесения того или иного памятника к той или иной фации или культурной группе, то наиболее приемлемой представляется схема В.А. Ранова, уделившего много сил и внимания разработке этой проблемы для Средней Азии (Ranov, 1976). Известные коррективы, которые следует внести в эту схему, заключаются в следующем. Варианты леваллуа и леваллуа-мустье близки между собой и в согласии с предложением В.А. Ранова (Ранов В.А., Несмеянов С.А., 1973, с. 25) могут быть объединены в одну группу. Характерными памятниками этой группы мустье-леваллуа могут считаться Кайрак-Кумы, а также гроты Алтая и, возможно, Двуглазка. Вторая группа — мустье типичное — имеет определенную близость к варианту мустье-леваллуа, поскольку в характерном памятнике — Тешик-Таше — имеются леваллуазские элементы. В эту группу могут быть включены Кутурбулак и, возможно, Огзи-Кичик.

Пластинчатый характер инвентаря Обирахмата, на наш взгляд, не является основанием для включения его в первую культурную группу. По многим признакам Обирахмат можно рассматривать как заключительный этап развития культуры Тешик-Таша, и поэтому логичнее было бы присвоить этому варианту название не обирахматский, как предлагает Р.Х. Сулейманов, а тешикташский. Вряд ли можно объединить варианты мустье типичного и мустье-соан (Ранов В.А., Несмеянов С.А., 1973, с. 25), так как характернейший облик последнего составляют именно разнообразные галечные орудия (в Тешик-Таше найден единственный, хотя и типичный, чоппер). Поэтому третьей будет группа мустье-соан, которая, по-видимому, ведет свое происхождение от лессовых памятников типа Каратау I и Лахути I, близких к ней территориально.

Бесспорно, в четвертую группу — мустье зубчатого — входит Кульбулак, к которому В.А. Ранов склонен присоединить Георгиевский Бугор. В Прибалхашье отмечены памятники мустье с ашельской традицией, с которыми, по-видимому, может быть сближена и стоянка Мысовая. Мустьерской фации типа кина на территории азиатской части СССР не отмечено.

В настоящее время мало что можно сказать о физическом типе человека, поскольку для всего обширного региона известна лишь одна палеоантропологическая находка — погребение ребенка из грота Тешик-Таш. Скелет был обнаружен в верхнем культурном слое на небольшой глубине. Видимо, вскоре после захоронения труп ребенка стал добычей хищника: скелет сохранился не полностью, его части утратили первоначальную анатомическую связь. На месте остались череп с нижней челюстью, первый шейный позвонок, обе ключицы, плечевая кость, несколько ребер, правая бедренная, обломки большой берцовой и обе малых берцовых.

Первое описание этой уникальной палеоантропологической находки было сделано в 1940 г. Г.Ф. Дебецем, отметившим блестящую реставрационную работу М.М. Герасимова, склеившего череп из более чем 150 фрагментов. М.М. Герасимовым создана и реконструкция физического облика ребенка (рис. 66, 3). В результате тщательного изучения останков Г.Ф. Дебец установил, что они принадлежали ребенку в возрасте около 9 лет, обладавшему морфологическими свойствами неандертальского типа. Поскольку систематика неандертальцев не была достаточно разработана, Г.Ф. Дебец лишь гипотетически наметил близость тешик-ташского скелета к европейскому варианту неандертальцев (Дебец Г.Ф., 1940). В дальнейшем Г.Ф. Дебец, возражая Ф. Вейденрейху, усмотревшему на тешик-ташском черепе отдельные признаки, напоминающие современных монголоидов, писал более определенно, что в той мере, в какой вообще возможно сравнение с современными расами, тешик-ташский череп обнаруживает наибольшее сходство с европеоидами (Дебец Г.Ф., 1947, с. 20).

Более точному определению таксономического положения находки посвящена обширная литература, суммированная В.П. Алексеевым. На основе всестороннего анализа данных В.П. Алексеев пришел к трем выводам: тешик-ташский ребенок, возможно, не мужского, а женского пола; по сочетанию примитивных и прогрессивных признаков он может быть включен в европейскую группу Эрингсдорф или в переднеазиатскую группу Схул; по сочетанию расовых черт на черепе он может рассматриваться как исходная форма западного европеоидно-негроидного расового ствола. Отсюда следует очень важное заключение, что южные районы Средней Азии могут быть включены в границы западного первичного очага расообразования (Алексеев В.П., 1973).

Рядом с костями ребенка, как бы окружая их, лежали более или менее целые четыре пары рогов горного козла; одна из них стояла вертикально вблизи черепа, как бы намеренно воткнутая в землю; не исключено, что и остальные находились в том же положении (рис. 66, 2). Важно отметить, что в других местах верхнего слоя рога козла отсутствовали, в нижележащих слоях нигде не было такой их концентрации. Рядом с рогами близ погребения прослежены остатки большого очажного пятна. Все эти факты позволяют признать не только намеренность захоронения, но и наличие каких-то сопровождающих захоронение обрядов — одно из немногих дошедших до нас свидетельств духовной жизни неандертальцев.

Значительно больше данных о хозяйстве и образе жизни мустьерского населения Средней Азии и Алтае-Саянской области. Они основаны главным образом на фаунистических остатках и заключениях об общих экологических условиях, дающих представление о природно-хозяйственных зонах.

Фауна Тешик-Таша определена суммарно, так как различия между слоями не прослеживалось (Сб. Тешик-Таш, 1949). Подавляющее большинство остатков — 84 % — принадлежит сибирскому горному козлу (Capra sibirica М.). Рог оленя — очень плохой сохранности — предположительно определен как принадлежащий тугайному оленю. Видимо, он был принесен в грот с равнины. Единичными костями представлены лошадь (Equus caballus L.), медведь, близкий к бурому (Ursus cf. arctos), гиена, вид которой не определен, но предположительно пещерная (Hyaena sp.?), леопард (Felix pardus L.). Из отряда грызунов определены кости зайца (толая?), пищухи, сурка, слепушонка, полевки, туркестанской крысы, лесной сони. Определено 20 видов птиц. Все костные остатки свидетельствуют, что природные условия и ландшафт были сходны с современными.

Грот Тешик-Таш находится на высоте 1500 м над уровнем моря. В.И. Бибикова отмечает, что наличие горного козла и таких птиц, как кеклик и клушица, позволяет рассматривать комплекс этого грота как типично высокогорный. Фауна других пещер и гротов, расположенных на 200–300 м ниже, имеет уже определенные отличия. Так, комплекс Аман-Кутана (высота 1300 м) должен быть принят как среднегорный (Бибикова В.И., 1958). Он отличается от тешикташского прежде всего тем, что в нем больше всего (59 %) костей азиатского муфлона (Ovis orienlalis G.). В Аман-Кутане значительно больше костей благородного оленя и бурого медведя, но ничтожно мало по сравнению с Тешик-Ташем костей горного козла (0,7 %). Вместе с тем найдены отсутствующие в Тешик-Таше кости косули сибирской (Capreoliis pygargns Р.), кулана (Eqims heniioruis Р.) и, что особенно интересно, степной черепахи (13 %).

Находка остатков черепахи дает прямую аналогию с фауной Огзи-Кичика, где, как упоминает В.А. Ранов, имеется 14 общих видов с Аман-Кутаном и только шесть с Тешик-Ташем (Ранов В.А., 1975). Огзи-Кичик расположен на высоте 1200 м, и условия сухого плоскогорья здесь ясно прослеживаются по обилию костей черепахи: из собранных при раскопках 1971 г. 15 000 костей 13650 принадлежали степной черепахе. Вместе с тем 43 % всех костей, исключая черепаховые, определены как кости овцы или козы. В Огзи-Кичике встречены также кости лошади, благородного оленя, осла, дикобраза и впервые отмеченные в Средней Азии остатки шерстистого носорога (Coelodonta antiquitatis?).

Грот Обирахмат расположен на высоте 1250 м, его фаунистические остатки не различаются по слоям. Списки фауны даны только для слоев I–XV (Сулейманов Р.Х., 1972, табл. 2, с. 23). На основании этой таблицы подсчитаны приведенные ниже процентные отношения. В слоях I–XV преобладают кости сибирского горного козла (59 %), почти в два раза меньше костей благородного оленя (Cervus elaphus cf. bactrianus L.) — 30 %. Небольшим количеством особей представлены баран[17] и сурок. По одной кости кабана отмечено в слоях I и VII и одна кость дикобраза в XIII слое. Поэтому вряд ли можно говорить о существенном отличии обирахматского фаунистического комплекса от тешик-ташского и аман-кутанского. Он относится к среднегорной зоне, но с преобладанием охоты на горного козла.

Существенные отличия от фауны пещерных комплексов можно видеть в комплексе стоянки на открытом воздухе Кутурбулак. По предварительным сведениям (Ташкенбаев Н.Х., 1975, с. 5; 1977, с. 4), почти половину этих костей составляют остатки лошади. Затем идут кости слона (26 %), который, по определению Н.К. Верещагина и Б. Батырова, является трогонтериевым слоном, что, видимо, еще нуждается в уточнении. Значительно меньше костей тура (быка), кулана и оленя бухарского. Таким образом, фаунистический комплекс Кутурбулака характерен для сухих открытых ландшафтов, предгорных и степных зон.

В целом среднеазиатские мустьерские памятники показывают отчетливую специализацию охоты, приуроченную к различным природным зонам. Фаунистические комплексы, происходящие из южносибирских мустьерских гротов, обладают значительно большим разнообразием и отсутствием видимой специализации.

В Усть-Канском гроте обнаружена обильная фауна, которая, если подсчитать процентные отношения по видам, показывает, что наибольшее количество костей принадлежало аргали (Ovis ammon 26,5 %), второе место занимает заяц-толай — 17,5 %[18]. Хорошо представлены лошадь, кулан, газель, як, винторогая антилопа. Упомянуто 10 костей шерстистого носорога. Из хищников больше всего костей пещерной гиены, затем идет волк. Единичны кости бурого медведя, лисицы, горностая, барсука. Из грызунов отмечены кости длиннохвостого суслика, сурка, полевки. Птицы представлены 12 видами, в том числе найдены кости клушицы, альпийской галки, гнездовые колонии которой располагаются в самом верхнем поясе гор, и алтайского улара (горной индейки). Однако облик фауны свидетельствует о наличии степных пространств поблизости от грота (Руденко С.И., 1960), хотя не исключено и смешение материалов во время раскопок.

Фауна пещеры Страшной дает еще большее разнообразие видов, но количественные данные не опубликованы. Возможно, несмотря на переотложенность, остатки фауны могут иметь хронологическое значение: кости пещерной гиены, мамонта, шерстистого носорога, архара не поднимаются выше уровня 1,8–2,2 м от условной горизонтали ±10(?). Наиболее поздние достоверные остатки бизона находились на уровне 2,6–2,8 м. На глубине 3,6–3,8 м встречена кость медведя пещерного малого (Ursus spelaearctos uralensis). Из плейстоценовых отложений происходят также кости кулана, сайги, лося, волка, тушканчика, хомячка, полевки высокогорной. Снизу до верху идут кости лошади, благородного оленя, косули, лисицы, зайца, пищухи, сурка горноазиатского, цокора; для верхней части отложений характерны кости грызунов. Вся толща третьего литологического слоя, наиболее насыщенного расщепленным камнем, на основании фаунистических данных, главным образом видов крупных млекопитающих, датируется авторами временем позднего плейстоцена. Эту дату подтверждают и данные палинологии. Споро-пыльцевые спектры, полученные в интервале глубин 6,0–6,62 м, показывают существование лесостепи. Смешанные небольшие леса с березой, пихтой, елью и сосной росли среди разнотравно-полынных степей. Споро-пыльцевые спектры с глубин 3,8–5,6 м показывают, по-видимому, существование злаково-лебедово-разнотравных ксерофитных степей (Окладников А.П., Муратов В.М., Оводов Н.Д., Фриденберг Э.О., 1073).

Фауна грота Двуглазка определена лишь предварительно, но уже сейчас обнаруживает больше общего с комплексом Усть-Канского грота, чем пещеры Страшной. Большая часть костей принадлежит таким непарнокопытным, как носорог, лошадь, кулан, осел (Equus cf. hydruntinus). Много костей крупных хищников, среди которых преобладают остатки пещерной гиены (Crocuta spelaea). Многочисленен по числу костей и особей заяц, близкий к толаю. Встречаются остатки аргали и антилоп. В то же время обнаружены кости благородного оленя, бизона, пещерного медведя, возможно, сайги. Из видов, которые отсутствуют в алтайских памятниках, отмечены пещерный лев и росомаха (Абрамова З.А., Ермолова Н.М., 1976).

Открытие мустьерских памятников в Южной Сибири позволяет надеяться, что в недалеком будущем они могут быть найдены и в других районах Сибири и Дальнего Востока, предпосылки для этого есть.