Палеолит СССР

Часть четвертая Заключение Проблемы палеолитических культур, хозяйства и социального строя (П.И. Борисковский)

Палеолит СССР, как, впрочем, п палеолит других обширных стран, изучен очень неравномерно. Многое продолжает оставаться неясным, неразработанным и спорным. Этим обусловлена неравномерность и порой нестройность его описания в предыдущих разделах настоящей книги. Подобная неравномерность, а частично и отрывочность будет по необходимости характерна и для данного заключительного раздела. Он кратко подытоживает проблемы выделения и изучения на территории СССР археологических культур, историко-культурных областей и других территориальных и культурных подразделений разных этапов палеолита и ставит некоторые вопросы хозяйства и социального строя палеолита в их развитии. В связи с такими задачами заключительного раздела и с тем, что он является в известной мере как бы рефератом предшествующих частей книги, в него включен ряд положений и характеристик, принадлежащих авторам этих частей. Таким образом, этот раздел принадлежит в определенной степени всему авторскому коллективу настоящей книги. Разумеется, автор заключительного раздела полностью отвечает за все недостатки и пробелы последнего.

Мы уже указывали (Введение), что к основным понятиям, к которым прибегают в археологическом исследовании, принадлежат археологические культуры. Подробная характеристика археологических культур, представленных в раннем и позднем палеолите СССР, была дана в частях II и III настоящего тома. Возникает вопрос о времени возникновения палеолитических культур на территории СССР.

Выразительные памятники, отнесение которых к олдувайской эпохе было бы бесспорным, в настоящее время на территории СССР неизвестны (см. ч. II, гл. 1). Материалы же по палеолиту зарубежных стран, в частности Африки, не дают оснований для выделения в олдувайскую эпоху различных культур. Но в раннем, а особенно в среднем и позднем ашеле начинают прослеживаться локальные различия, в отдельных случаях не связанные с характером природной среды и, в частности, используемого сырья.

На территории СССР относительно лучше известен и лучше изучен ашель Кавказа. Ангельские памятники этого периода демонстрируют множественность форм развития материальной культуры древнейших обитателей Кавказа. Налицо уже локальные явления различного ранга и в том числе локальные образования типа археологических культур (см. ч. II, гл. 2). Неоднородны и гораздо хуже известны ангельские памятники Казахстана (см. ч. II, гл. 4). Локальное своеобразие отдельных их групп тоже едва ли обусловлено разным возрастом. Можно быть уверенным, что продолжение исследований по ашелю Казахстана приведет к установлению там четких локальных образований по типу кавказских.

В мустьерскую эпоху археологические культуры и иные подразделения выступают на территории СССР несколько отчетливее, хотя они все еще расплывчаты и, быть может, этим отличались от позднепалеолитических культур даже в большей степени, чем те отличались от неолитических.

Если начать с Кавказа, для которого эта проблематика, пожалуй, лучше всего разработана, то там устанавливается существование пяти локально ограниченных, приуроченных к определенным территориям культур: губской, хостинской, цуцхватской, джурчульско-кударской и цхинвальской (ч. II, гл. 2). Многие мустьерские пещеры и стоянки Кавказа не входят в эти культуры. Их культурную принадлежность еще предстоит определить. Было бы ошибочным на основании каждого своеобразного памятника, отличающегося от других ему одновременных, устанавливать существование особой культуры.

Вопросы культурной принадлежности мустьерских памятников Русской равнины и Крыма рассматриваются в ряде работ (Формозов А.А., 1977; Гладилин В.Н., 1976; Праслов Н.Д., 1968; Анисюткин Н.К., 1969; Григорьев Г.П., 1966; Колосов Ю.Г., 1977 и др.). Устоявшиеся, общепризнанные построения тут еще не сформированы. Поэтому представляется более правильной осторожность; утверждение существования на данных территориях определенных мустьерских культур лишь в тех случаях, когда это можно твердо доказать. Исходя из этого, можно, по нашему мнению, говорить о белогорской культуре Крыма, молодовской и стинковской культурах юго-запада Русской равнины, а также о вероятном существовании в бассейнах Днепра, Десны, Дона, Северского Донца, Волги и в Приазовье нескольких других культур, частично связанных с белогорской и пока еще отчетливо не выделяемых (ч. II, гл. 3)[57].

Что же касается Средней Азии и Казахстана, то там в настоящее время удается выделить лишь более обширные общности, отличающиеся от археологических культур тем, что памятники, к ним принадлежащие, разбросаны на широких пространствах, порой чересполосно, и не образуют компактных, четко очерченных локальных групп.

В мустьерскую эпоху наряду с культурами выделяются линии развития (пути развития, варианты), объединяющие территориально разобщенные, однако близкие, хотя и не идентичные в технико-типологическом отношении индустрии. Каждая линия развития включает несколько культур, а также памятников, которые пока еще трудно приурочить к определенной культуре. На Кавказе (ч. II, гл. 2) представлены три липни развития мустьерской техники: типично мустьерская, зубчато-мустьерская и шарантская (тип Ла Кина). В Средней Азии и Казахстане (ч. II, гл. 4) представлены пять подобных линий развития: мустье-леваллуазская, типично мустьерская, мустье-соанская, зубчато-мустьерская и линия мустье с ашельской традицией. Более дробные и локально ограниченные мустьерские культуры на территории Средней Азии и Казахстана еще предстоит выделить.

Как мы видим, часть линий развития является общей для Средней Азии, Казахстана и Кавказа. Общи они и для весьма обширных территорий Европы, вплоть до побережья Атлантического океана. Но это общность совершенно иного характера, чем общность, прослеживаемая внутри той или иной мустьерской культуры. За ней не скрываются какие-то обширные этнические объединения, в те эпохи отсутствовавшие. Главным, что порождало возникновение общностей этого порядка, вероятно, была ограниченность технических возможностей неандертальцев, обусловившая независимое возникновение на разных территориях сходных технических приемов. Известную роль могла играть и общность происхождения, в какой-то мере общность исторических судеб (Любин В.П., 1977а; Гладилин В.Н., 1976).

Линии развития — специфическое явление, характерное только для мустьерской эпохи. Быть может, его в дальнейшем удастся проследить и для ашеля. Но в позднем палеолите это явление уже не наблюдается. Можно предположить, что этнокультурные различия, являющиеся в позднем палеолите более четко выраженными, более многочисленными и многообразными, чем в предшествующую эпоху, как бы заслонили и вытеснили широкие, в значительной мере стадиальные и конвергентные, черты сходства, отраженные нелокальными линиями развития. Этому процессу вытеснения и определенного рода нивелировки должно было способствовать развитие более тесных связей между группами людей, число которых и густота расселения которых увеличивались, а, следовательно, рос обмен техническим опытом между группами людей. В позднем палеолите на первый план выступают различия этнографические, сочетающиеся с различиями, обусловленными формами хозяйства и характером природной среды. Впрочем, такая трактовка не является единственно возможной. Не исключено, что в дальнейшем в процессе выделения и определения новых и новых позднепалеолитических культур в позднем палеолите будут прослежены явления, в той или иной степени напоминающие мустьерские линии развития (типа, скажем, ориньякских или солютрейских приемов обработки камня).

В мустьерскую эпоху удается проследить и другие, тоже очень обширные, но уже территориальные единства, дальнейшее развитие которых относится к позднему палеолиту и к последующим эпохам. Это историко-культурные области (этнокультурные общности)[58] — части ойкумены, у населения которых сложились сходные культурно-бытовые (этнографические) особенности (Чебоксаров Н.Н., Чебоксарова И.А., 1971). Речь идет о самом общем сходстве по сравнению со сходством, наблюдаемым внутри отдельных культур. Можно утверждать, что мустье Закавказья тяготеет к переднеазиатской историко-культурной области той эпохи. Мустье Русской равнины и Крыма вместе с обширными районами Центральной Европы, располагающимися на территории современных Польши и ГДР и частично захватывающими территорию современной ФРГ, образует особую историко-культурную область. Мустье Северного Кавказа обнаруживает отдельные элементы сходства, с одной стороны, с Закавказьем, а с другой, с югом Русской равнины. Что же касается до мустье Средней Азии и Казахстана и единичных мустьерских пещер Южной Сибири, ставших известными за последние годы, то памятники этих территорий обнаруживают отдельные элементы сходства с мустьерскими памятниками Передней Азии, а также Южной Азии (Пакистан и Северо-Западная Индия). Но в настоящее время утверждать их принадлежность к определенной историко-культурной области той или иной эпохи было бы преждевременно. Отметим в этой связи и аналогии, которые представляет, очевидно, домустьерский галечный ранний палеолит Южного Казахстана раннепалеолитическому соану южных предгорий Гималаев.

При переходе к позднему палеолиту культурная дифференциация палеолитических памятников и представленных ими групп древнего населения развивается дальше. Культурно-историческая карта территории СССР становится более сложной и в то же время более четкой, лучше выраженной, чем в древнем палеолите. Это относится прежде всего к низшим подразделениям, к позднепалеолитическим культурам.

На Кавказе в настоящее время удается проследить существование двух достаточно четко выраженных позднепалеолитических культур (ч. III, гл. 2). Это — имеретинская, пожалуй, раньше всего ставшая известной и лучше всего изученная, а также губская. Закавказские памятники Имеретии имеют много общего с позднепалеолитическими культурами прилегающих территорий Ирака, такими, в частности, как барадостская и зарзийская, и вместе с поздним палеолитом значительной части Западной Азии (за исключением, пожалуй, Аравийского полуострова) входят в обширную переднеазиатскую историко-культурную область, начавшую формироваться еще в мустьерскую эпоху. От имеретинской и губской культур несколько отличаются местонахождения Джаткран и Нурнус, а с другой стороны, памятники севера Черноморского побережья Кавказа — Ахштырская и Навалишенская пещеры, Холодный Грот, Широкий Мыс. Быть может, здесь в дальнейшем удастся выделить самостоятельные позднепалеолитические культуры.

В настоящее время можно утверждать, что на территории Русской равнины и Крыма в позднем палеолите существовало не менее 20 культур, разные группы которых составляли различные историко-культурные области (ч. III, гл. 1).

Культуры молодовская, липская, рашковская, брынзенская и другие входят в историко-культурную область, занимавшую в основном юго-запад Русской равнины. Культуры мезинская, межиричско-добраничевская, пушкаревская и другие входят в Поднепровскую историко-культурную область. Культуры аккаржанская, мураловская, амвросиевская и каменнобалковская, обнаруживающая связи с имеретинской культурой Кавказа, входят в степную историко-культурную область, охватывавшую степи Северного Причерноморья-Приазовья.

Наряду с этими тремя историко-культурными областями, границы которых выявляются с известной определенностью так же, как с известной определенностью очерчиваются культуры, в них входившие, причем последние обнаруживают в каждом случае отчетливые черты сходства между собой, выделяется Верхнедонская область. В нее входят культуры костенковско-стрелецкая, костенковско-спицынская, костенковско-городцовская, костенковско-авдеевская (виллендорфско-костенковская) и др. Особенностью этой, достаточно четко географически очерченной области, особенностью, отличающей ее от первых трех областей, является разнокультурность. В нее входит ряд культур и групп, резко различающихся между собой. Вероятно, такая единственная в своем роде разнокультурность отражает своеобразие исторических судеб данного региона в позднем палеолите.

Можно ориентировочно наметить еще два различных, но мало изученных пространства. Это — северо-западная область, охватывающая территории Белоруссии и Литвы и представленная в основном стоянками, относящимися к самому концу позднего палеолита, и огромная северо-восточная область, охватывавшая, в частности, бассейн Печоры и весь Урал. Но две последние области являются на современном уровне наших знаний о палеолите СССР подразделениями пока только географическими, территориальными.

В приведенный перечень не вошел ряд выразительных позднепалеолитических поселений, таких как Сюрень I, возможно, примыкающая к степной области, Бердыж, возможно, примыкающий к верхнедонской области, и др. Процесс выявления современными археологами позднепалеолитических культур и историко-культурных областей, существовавших на территории СССР, начался сравнительно совсем недавно, далеко не закончился, и многое еще остается неясным и неразработанным. Однако важно отметить, что для некоторых культур Русской равнины уже удается определить как четкую территориальную приуроченность, так и длительное их развитие через ряд этапов (молодовская культура, костенковско-стрелецкая культура и др.).

На территории Азиатской части СССР (ч. III, гл. 3) тоже достаточно ясно можно выделить культуры и области своеобразного развития. Так, афонтовская, кокоревская, сросткинская и забайкальская (ошурковская) культуры составляют Южно-Сибирскую историко-культурную область, охватывавшую памятники позднего палеолита Алтая, Енисея и Забайкалья. Мальтинско-буретская культура и ее предполагаемые варианты входят в Ангаро-Чулымскую историко-культурную область. Наконец, Макаровская и дюктайская культуры входят в Северо-Восточную Сибирскую историко-культурную область. Здесь тоже постепенно удается проследить развитие отдельных культур, их последовательные этапы, генетическую связь и взаимное влияние. С этим, а также с хронологическими несовпадениями связано и то, что территории двух первых областей частично заходят одна на другую. Подобное явление, правда, пока не столь отчетливо прослеживаемое, имело место и в других районах Сибири и Русской равнины.

Мы видим, что размеры историко-культурных областей на территории Русской равнины, где они лучше известны, в позднем палеолите оказываются меньшими, чем в мустьерскую эпоху, и количество этих областей оказывается значительно большим. Одна из причин та, что поздний палеолит лучше исследован, чем мустьерская эпоха, и гораздо лучше нам известен. Но главное то, что позднепалеолитическая культура являлась более развитой, сложной и многообразной, более дифференцированной. Впрочем, поздний палеолит всех обширных территорий Русской равнины и некоторых областей Центральной Европы, образовывавших определенное культурное единство в мустьерскую эпоху, тоже обнаруживает много общих черт, отделяющих его от позднего палеолита Сибири, Кавказа, Западной и Южной Европы. Таким образом, он тоже представляет собой крупный историко-культурный регион или зону, включающую несколько историко-культурных областей. О нем можно говорить в целом, подобно тому, как мы говорим о позднем палеолите Сибири, Африки, Северной Америки, Австралии или Средиземноморья[59]. Говорить в таком плане о позднем палеолите СССР в целом нельзя, так как разные его территориальные группы входят в разные зоны.

К вопросу об историко-культурных областях примыкает вопрос о природно-хозяйственных областях палеолита. Речь идет как об ограниченных, так и о весьма обширных территориях, где сходные и в то же время отличающиеся от соседних регионов природные условия создавали предпосылки для возникновения несколько своеобразного хозяйственного уклада, в незначительной степени отличающегося от хозяйственного уклада, представленного в соседних регионах. Такое сходство природных условий сказывалось не только на хозяйственном укладе, но в какой-то мере и на сходстве материальной культуры, в первую очередь каменных и костяных изделий. Каждая из подобных природно-хозяйственных областей могла включать несколько культур, имеющих общие черты. Но эта общность разных культур объясняется уже не единством их происхождения и не существованием между ними историко-культурных связей, а сходством окружающей среды, образа жизни и хозяйства. Еще в мустьерскую эпоху жизнь охотившихся на пещерных хищников обитателей горных районов несколько отличалась от жизни обитателей равнин, охотившихся на зубров и диких лошадей. Однако для мустьерской эпохи такие отчетливые природно-хозяйственные области пока не установлены. Для позднего палеолита СССР примером подобного природно-хозяйственного единства, возможно, в действительности является степная историко-культурная область, которую объединяют сходные формы хозяйства и сходный в некоторых общих чертах характер каменных изделий (см. ч. III, гл. 1). Культуры, входящие сюда, различны.

С проблемами палеолитических культур и оценки критериев их выделения связан вопрос о датирующем значении палеолитических каменных орудий. В настоящее время является общепризнанным, что одновременные палеолитические памятники, принадлежащие к разным культурам, могут довольно значительно различаться своим кремневым инвентарем. Общепризнанно на современном уровне развития науки о палеолите и то, что основными методами абсолютной и относительной датировки палеолитических памятников и в связи с этим создания хронологии и археологической периодизации палеолита являются радиоуглеродный (С¹⁴) и калий-аргоновый метод, а также свидетельства четвертичной геологии, стратиграфии, палеоботаники (палинологии) и палеозоологии. Эти методы положены в основу тех характеристик палеолита СССР, которым посвящена настоящая книга. Но отсюда не следует, что эпохи палеолита вовсе не различаются между собой техникой обработки камня и формами каменных и костяных изделий. Подобные различия, существовавшие между эпохами раннего палеолита от олдувая до мустье и выражавшиеся в меньшей мере в появлении и исчезновении отдельных форм орудий, а в большей мере в изменении техники раскалывания и вторичной обработки камня, в массовом изменении характера нуклеусов и заготовок, равно как и между мустьерской эпохой и поздним палеолитом, в целом бесспорны. Сложнее обстоит дело с установлением более точных, более дробных датировок отдельных комплексов кремневых орудий внутри среднего и позднего ашеля и особенно внутри мустьерской эпохи, с решением вопроса о том, можно ли отнести данный памятник к раннему, среднему или позднему мустье. Прежние критерии (обилие бифасов, как показатель раннемустьерского возраста; наличие отдельных резцов и призматических нуклеусов, зачатков обработки кости, как показатель позднемустьерского возраста и др.) теперь уже не могут считаться бесспорными и в некоторых случаях опровергаются данными геологии и стратиграфии, а также радиоуглеродным анализом. Лишь в рамках отдельных культур и линий развития, в результате конкретного анализа каждой из них удается устанавливать датирующее значение отдельных технических приемов и форм каменных орудии, используя затем результаты такого анализа для определения хронологии памятника.

Еще сложнее обстоит дело с датирующим значением различий между комплексами кремневых орудий в пределах позднего палеолита. Предыдущее изложение (в частности, ч. III, гл. 1) продемонстрировало, что в некоторых случаях мустьерские формы орудий могут встречаться в стоянках, относящихся отнюдь не к самому началу позднего палеолита, а к его средней поре; с другой же стороны, отдельные микролитические орудия могут встречаться в стоянках, относящихся к эпохам на многие тысячелетия предшествующим переходу к мезолиту. Однако следует иметь в виду, что для территории Русской равнины подобные находки отмечены лишь в виде редкого исключения, а в Крыму и на Кавказе пока не опровергнут тот факт, что переживание мустьерских форм каменных орудий характерно именно для начальных этапов позднего палеолита, тогда как микролитизация отмечает этапы позднего палеолита, уже близкие к мезолиту. Последнее можно констатировать и для Поднестровья, в частности, для верхних слоев поселения Молодова 5. Таким образом, в отдельных случаях, когда отсутствуют другие возможности датировать палеолитический памятник (С¹⁴, геология, фауна и т. д.) с определенными, очень существенными оговорками, техника и типы орудий могут использоваться для датировки, особенно, когда речь идет о том, отнести ли данный памятник, скажем, к ашелю или мустье, к мустье или к позднему палеолиту, к самому началу или к самому концу позднего палеолита. Когда же речь идет о более точной относительной датировке памятника в пределах позднего палеолита, то тут каменные орудия могут иметь серьезное датирующее значение лишь при сравнении комплексов, расположенных поблизости друг от друга и относящихся к одной археологической культуре. Так, удается проследить развитие позднепалеолитических орудий в рамках молодовской культуры, костенковско-стрелецкой культуры, некоторых культур Сибири. Вместе с тем показательно, что разработанная С.Н. Замятниным около 50 лет назад периодизация позднего палеолита Закавказья, хотя и была по необходимости основана только на сравнении комплексов кремневых орудий, не подкрепленном другими материалами, все же в основных своих положениях выдержала испытание временем (ч. III, гл. 2, см. также: Формозов А.А., 1977). Однако здесь речь идет о регионе сравнительно ограниченном.

Общие вопросы первоначального заселения территории СССР людьми были рассмотрены выше (ч. II, гл. 1). Здесь, подытоживая предыдущий текст, мы кратко остановимся на вопросах соотношения палеолитических культур СССР с палеолитическими культурами сопредельных территорий.

Этнокультурная карта палеолита, разумеется, ни в какой мере не соответствует современной политической карте мира, и палеолит СССР, как мы уже указывали, не представлял собой историко-культурного единства. Палеолитические культуры разных частей СССР имели разную степень сходства с палеолитическими культурами соседних территорий и были с теми или иными из них в той или иной степени связаны. Для раннего палеолита такое сходство и связи устанавливаются с наибольшим трудом. Хотя локальные группы ашеля Кавказа, а также мустьерские культуры этого региона обнаруживают значительное разнообразие и мустье Закавказья тяготеет к Переднеазиатской историко-культурной области, на современном уровне наших знаний нельзя утверждать существование связей определенных групп и культур Кавказа с какими-либо определенными локальными группами или культурами ашеля и мустье зарубежной Западной Азии, равно как и юга Русской равнины или Средней Азии. Точно также обстоит дело с ранним палеолитом Русской равнины и Крыма. Что же касается Средней Азии, то интересные разработки в этом плане вышли из-под пера В.А. Ранова, обращающего внимание на сходство мустье Тешик-Таша с некоторыми мустьерскими памятниками зарубежной Передней Азии (Ранов В.А., 1978), а также предполагающего влияния ашеля и мустье Средней Азии на раннепалеолитические культуры южных предгорий Гималаев (Ранов В.А., 1972).

Связи и взаимоотношения различных позднепалеолитических культур территории СССР выявляются уже несколько более отчетливо. Начнем с Русской равнины (см. ч. III, гл. 1). Культуры ее юго-запада — молодовская, липская, рашковская, брынзенская и другие, образующие одну историко-культурную область, обнаруживают в своем развитии некоторые общие черты, отделяющие их от позднепалеолитических культур как степной области, так и Балканского полуострова и Центральной Европы. На Балканском полуострове, в частности в бассейне Нижнего Дуная, выраженные связи с позднепалеолитическими культурами юго-запада Русской равнины не прослеживаются. Входящая в степную область каменнобалковская культура обнаруживает в кремневом инвентаре связи с имеретинской культурой Закавказья (ч. III., гл. 1, 2), хотя бытовой уклад и формы хозяйственной деятельности, характерные для той и другой, демонстрируют существенные различия. Особенно интересны тесные связи, обнаруживающиеся у костенковско-авдеевской культуры Верхнедонской области с такими центральноевропейскими памятниками, как Павлов, Дольни Вестонице, Петржковице, входящими в состав павловской культуры, Виллендорф (виллендорфская культура) и Спадзиста (ч. III, гл. 1; Григорьев Г.П., 1908). Эти связи позволяют говорить о постепенном распространении групп позднепалеолитических людей, представителей павловско-виллендорфско-костенковского единства (виллендорфско-костенковской культуры), из Центральной Европы до бассейна Дона. Заслуживает внимания и интересное, хотя и весьма спорное предположение о связи верхнего культурного слоя Тельманской стоянки в Костенках с памятниками типа Ежмановской и в бассейне Вислы (Нетопежова см: Chmielewski W., 1901). Наконец, финальный палеолит (и мезолит) северо-западной области демонстрирует черты сходства с одновременными памятниками Южной Прибалтики и позволяет предполагать существование здесь определенного культурного единства.

Из позднепалеолитических культур Кавказа, пожалуй, богаче всего представлена и относительно лучше всего изучена имеретинская. Быть может, именно поэтому только для нее установлено существование связей не только северных, с каменнобалковской культурой Приазовья, но и южных, с барадостской (позднепалеолитические слои пещеры Шанидар) и зарзийской (пещеры Зарзи) культурами Передней Азии (ч. III, гл. 2; Бадер Н.О., 1966). Дальше на юго-запад, по направлению к Малой Азии и Восточному Средиземноморью подобные связи в пределах той же единой, переднеазиатской историко-культурной области не прослеживаются.

То, что мы знаем в настоящее время о позднем палеолите Средней Азии, не дает материала для восстановления каких-либо связей его с поздним палеолитом зарубежной Передней Азии. Отсутствуют, в частности, связи с барадостской культурой (Ранов В.А., 1978). Впрочем, поздний палеолит зарубежной Передней Азии представлен, как и в Средней Азии, хотя и выразительными, но изолированными единичными памятниками.

Вопросы взаимоотношений и передвижений позднепалеолитических культур Сибири связаны с проблемой первого заселения Америки человеком. В настоящее время можно считать установленным, что заселение Америки началось 30–35 тысяч лет тому назад группами позднепалеолитических охотников, обитавшими на крайнем северо-востоке Сибири и ставшими в поисках новых мест охоты проникать на Аляску. Мы примыкаем к тем исследователям (Абрамова З.А., 1973; Деревянко А.П., 1975 и др.), которые считают преждевременными и ошибочными попытки выделить среди известных в настоящее время палеолитических культур Сибири те, носители которых переселились в Америку и дали начало американскому палеолиту. Подобные культуры еще предстоит открыть и исследовать.

Подытожим кратко материалы по развитию форм хозяйства палеолитических обитателей территории СССР. Формы эти были гораздо менее разнообразны, чем формы комплексов кремневых орудий, находившие отражение в существовании палеолитических культур (мы говорим об охоте, так как сведения о палеолитическом рыболовстве и собирательстве являются очень отрывочными и неполными). Начиная с раннего палеолита, различия в характере охотничьего хозяйства, в видах млекопитающих, поставлявших человеку основную пищу, были обусловлены только характером природной среды, в которой жили разные группы палеолитических охотников. Среди охотничьей добычи раннепалеолитических обитателей горных пещер Центрального Кавказа и Восточного побережья Черного моря доминировал пещерный медведь (ч. II, гл. 2). В горных пещерах Средней Азии его место занимали сибирский горный козел и азиатский муфлон (ч II, гл. 4). В степных пространствах Северного Кавказа, Приазовья, Нижнего Поволжья водились большие стада зубров, доставлявшие основную добычу мустьерским охотникам (Ильская, Рожок, Сухая Мечетка). Подобную избирательность первобытной охоты нельзя, разумеется, понимать упрощенно. В состав охотничьей добычи во всех названных раннепалеолитических памятниках и их группах входило и большое число других видов животных. Кроме того, такая избирательность отмечена далеко не во всех районах. Мустьерские обитатели пещер Крыма охотились на самых разнообразных животных: гигантского оленя, осла, лошадь, мамонта, антилопу-сайгу, зубра, пещерного медведя и многих других (Верещагин Н.К., 1971). При этом в Староселье среди охотничьей добычи доминировал осел, в Шайтан-Кобе — осел и антилопа сайга, в Чокурче — лошадь и антилопа-сайга; в других крымских пещерах подобные доминировавшие животные не выделяются. Разнообразной была охотничья добыча у мустьерских обитателей Ереванской пещеры и пещер Сибири (ч. II, гл. 4).

Некоторые зарубежные мустьерские стоянки (Эрд в Венгрии, Ортюс во Франции) доставили свидетельство того, что на отдельных хищников люди охотились только ради меха. На территории СССР подобные факты пока отмечены только в позднепалеолитических поселениях.

Возможные способы охоты, применявшиеся в палеолите, подробно освещены в литературе (Замятнин С.Н., 1960; Ефименко П.П., 1953; Семенов С.А., 1968; Верещагин Н.К., 1971; Верещагин Н.К., Кузьмина И.Е., 1977). В раннем палеолите это были главным образом коллективные облавы, устраивавшиеся на таких стадных животных, как зубры, лошади, ослы, а также на мамонтов. При охоте на отдельных животных могло практиковаться подстерегание и подкрадывание.

Изучение нарезок на костях животных из Киик-Кобы (Бонч-Осмоловский Г.А., 1940) помогло установить, что мустьерские обитатели грота не разрубали, а разрезали тушу и что мясо в большинстве случаев употреблялось в пищу сырым.

О развитии собирательства в мустьерскую эпоху свидетельствуют находки в Молодове 1, Молодове 5, Кормань 4, Кетросах и Кепшинской пещере и других стоянках терок и пестов из галек и плиток песчаника, вероятно, использовавшихся для растирания зерен дикорастущих растений (Черныш А.П., 1965; Рогачев А.Н., 1973а; Любин В.П., 1970).

Позднепалеолитические поселения территории СССР демонстрируют дальнейшее развитие охотничьего хозяйства. Это находит выражение в огромных скоплениях костей убитых на охоте животных, в широком и разнообразном использовании кости, рога, бивней мамонтов при изготовлении орудий и оружия и в домостроительстве, в появлении, в частности, высокоэффективных охотничьих копий, примеры чему дают Сунгирь (ч III, гл. 1) и Кокорево (ч. III, гл. 3). Есть основания предполагать изобретение в эту эпоху такого важнейшего охотничьего оружия, как лук и стрелы (ч. III, гл. 1).

Распространение во многих позднепалеолитических поселениях Русской равнины наконечников мотыг и кирок из бивня мамонта, оленьего рога и из костей позволяет предполагать широкую практику ловли животных как таких крупных, как мамонт, так и более мелких в специально вырытые ямы. Широко применялись большие коллективные охотничьи облавы. При ловле же мелких животных — зайцев, песцов, лисиц, росомах, кости которых в большом числе найдены во многих позднепалеолитических поселениях территории СССР, вероятно, использовались разного рода ловушки, в частности, подвижные петли-силки, сделанные из сухожильных волокон. Материалы некоторых позднепалеолитических поселении — Авдеева, Мезина, Мальты — свидетельствуют о том, что на отдельных животных, в первую очередь на песцов, (да и вообще на хищников), охотились исключительно ради их меха.

Начала появляться, судя по заключениям палеозоологов и археологов, и домашняя собака, точнее одомашненный волк. Кости его и следы его деятельности отмечены в Мезине, Авдееве, Афонтовой горе II и некоторых других стоянках (Шовкопляс И.Г., 1965; Пидопличко И.Г., 1969)[60]. Различные формы хозяйственной деятельности у позднепалеолитических людей (преобладание охоты на те или иные виды животных), как и в раннем палеолите, не были приурочены к определенным археологическим культурам; их обусловливало только природное окружение. Отметим, что попытки определить по числу костей животных, найденных при раскопках палеолитической стоянки, число обитателей последней и длительность существования поселения неизбежно ведут к ошибкам и не могут приниматься всерьез (Ермолова Н.М., 1978).

О дальнейшем развитии собирательства свидетельствует появление разнообразных мотыг и кирок из рога, кости и бивня мамонта, и более широкое, чем в мустьерских поселениях, распространение плит-зернотерок и пестов (ч. III, гл. 1).

С развитием палеолитического хозяйства было тесно связано развитие поселений и жилищ. Содержательный обзор этой проблемы дан в работах В.П. Любина (1970) и А.Н. Рогачева (1970). Среди мустьерских памятников СССР отчетливо вырисовываются поселения разных типов: мастерские, стоянки-мастерские, места кратковременных остановок охотников, охотничьи лагеря, долговременные «базовые» охотничьи поселения. Последние характеризуются толстым насыщенным большим числом каменных изделий и фаунистических остатков, культурным слоем и хорошо выраженными очагами. В ряде мустьерских поселений Русской равнины и Крыма обнаружены остатки долговременных жилищ, сооруженных с использованием камней, крупных костей и бивней мамонта (см. ч. II, гл. 8). Прежде всего, это остатки жилища IV слоя стоянки Молодова 1 на Днестре, открытые и исследованные А.П. Чернышом в 1958–1959 гг. Тем самым было впервые доказано существование постоянных жилит и относительной оседлости в мустьерскую эпоху. Остатки нескольких искусственно сооруженных жилищ отмечены и в мустьерских гротах Крыма.

Позднепалеолитические жилища имели много общих черт с мустьерскими, из которых они развились, но являлись гораздо более совершенными. Они демонстрируют ряд особенностей, отсутствовавших в более древней технике домостроительства. Подробный их обзор был дан выше (ч. III, гл. 1).

Нам предстоит в заключение остановиться на социальных отношениях, так как они восстанавливаются в первую очередь по палеолитическим памятникам, представленным па территории СССР. Проблема социального строя эпохи палеолита, и в частности проблема синхронизации эпох палеолита с определенными начальными этапами истории первобытнообщинного строя, очень оживленно обсуждается в советской археологической, этнографической и философской литературе (Бромлей Ю.В., Першиц А.И., 1972; Алексеев В.П., 1975; Файнберг Л.А., 1975; Бутинов Н.А., 1968; Першиц А.И., Монгайт А.Л., Алексеев В.П., 1974; Рогачев А.Н., 1969, 1972, 1973б; Григорьев Г.П., 1972б; Борисковский П.И., 1979; Семенов Ю.И., 1966, 1974 и др.). Приходится признать, что многое в данной проблематике является еще неустоявшимся. Учитывая чисто археологический характер настоящего издания, мы ограничимся здесь лишь немногими краткими, в значительной мере отрывочными, замечаниями.

Как справедливо отмечает А.Н. Рогачев, исключительную ценность представляет комплексность вещественных исторических источников, позволяющая археологам воссоздать более или менее целостные картины далекого прошлого, не упуская и существенных деталей. Наличие же точной хронологии, опирающейся па многослойные поселения и радиоуглеродные даты, полученные для многих памятников, позволяет представить пространственно-хронологическую картину эпохи палеолита с культурной группировкой памятников. Все это обеспечивает новый, более высокий уровень археологических исследований, приближающий нас к адекватному отражению исторической действительности, а правильное понимание древнейшего исторического процесса, его сущности и особенностей невозможно без постижения характерных черт первоначальных производственных отношений.

Коренной и определяющей причиной исторического развития человечества является предметная деятельность человека. Человек своим трудом в процессе производства средств существования изменяет природу и постоянно «создает себе новые условия существования». Это исходное положение материалистического понимания истории и взаимодействия человека и природы с предельной ясностью было выражено Энгельсом. «Как естествознание, так и философия до сих пор совершенно пренебрегали исследованием влияния деятельности человека на его мышление. Они знают, с одной стороны, только природу, а с другой — только мысль. Но существеннейшей и ближайшей основой человеческого мышления является как раз изменение природы человеком, а не одна природа как таковая, и разум человека развивался соответственно тому, как человек научался изменять природу»[61]. Понимание исторического процесса как предметной деятельности человека, совершающегося в его взаимодействии с окружающей природой, с предельной лаконичностью было выражено Марксом: «История — не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека»[62].

Сила и жизненность этой абстрактной философской категории — предметная деятельность, основополагающей категории теории исторического материализма, заключается в том, что она, выражая сущность человека, органически связывается с каждым эмпирическим человеком в настоящем, прошлом и будущем, с его повседневными заботами. Вместе с тем категория «предметная деятельность человека», включающая материальное и духовное производство, примыкает к категории «предметная манипуляционная деятельность антропоидных обезьян» (хотя отнюдь и не адекватна последней), что в значительной степени облегчает марксистско-ленинское понимание проблемы антропогенеза и тесно связанной с ней проблемы возникновения первобытнородового строя, как первоначальной естественно сложившейся формы человеческого общества.

Первоначальной основой и главной формой зачаточного производства, следует полагать, было изготовление орудий охоты и собирательства (дубина, рогатины, землекопалки и др.) с помощью одновременно производимых каменных рубящих и режущих орудий. Столь же важной необходимостью была и забота о детях, о продолжении рода. Энгельс называл это вторым видом производства и при этом подчеркивал: «Чем меньше развит труд, чем более ограничено количество его продуктов, а следовательно, и богатство общества, тем сильнее проявляется зависимость общественного строя от родовых связей»[63]. Общественный строй жизни древнейших людей, следовательно, покоится в силу первоначальной неразвитости труда и производства на родовых узах. Касаясь «древних общественно-производственных организмов», Маркс отметил природную сущность их общественного бытия, они покоятся, по его мнению, «…на незрелости индивидуального человека, еще не оторвавшегося от пуповины естественнородовых связей с другими людьми…»[64]. Именно в таких условиях неразвитости личности и социальных отношений зачаточные формы домашне-хозяйственной деятельности выступали необходимым условием общественной жизни людей. Домашние производства имели общественное значение в силу несовершенства форм общественной жизни.

Несмотря на развитость охотничьего хозяйства, постепенно достигшего на протяжении палеолита всеобъемлющего значения в жизнедеятельности людей (с помощью его удовлетворялось большинство потребностей людской общины), оно, как и собирательство, оставалось примитивным способом присвоения готовых предметов природы. Обе эти формы примитивного хозяйства, вплоть до возникновения пастушества и земледелия, являлись лишь зачаточными видами производства и не могли выйти за рамки этой формы в силу неразвитости личности и ее потребностей, в силу невозможности возникновения общественного разделения труда, в частности, и из-за редкости населения. Структура палеолитических поселений и жилищ свидетельствует о вплетенности этих первобытных форм хозяйства в лоно единой домашне-хозяйственной жизни.

Именно домашне-хозяйственная деятельность, как предполагает А.Н. Рогачев, в комплексе всех ее форм в значительной степени обеспечивала усложнение и прогрессивное развитие естественных способов добывания средств к жизни и подготовляла тем самым возникновение различных отраслей производственной деятельности: скотоводства, земледелия, ремесла, металлургии. В силу всех этих обстоятельств материальной основой естественно выросших первобытных родовых отношений является общий дом и нераздельное домашне-хозяйственное производство. Вместе с тем структура палеолитических поселений и жилищ позволяет вести исследование в плане поисков многообразия форм распределения произведенных продуктов, так как этого требовали условия их экономного расходования и необходимость сохранения запасов.

Первобытнообщинный способ производства обеспечивает постепенное развертывание и совершенствование необходимых видов производства, обособляющихся в отдельные отрасли лишь в условиях роста населения и возникновения и развития общественного разделения труда и обмена. Развитие труда и сознания человека, усложнение его потребностей, совершается в процессе совершенствования индивида как личности. Сущность первобытнородовых, природных, естественно возникших примитивных социальных (общественных) отношений заключается в преодолении стадности, определяющей характер первобытнородового бытия людей.

Родовой строй является основой первобытного общества и первобытной истории. Но он не изначален. Ему предшествовала эпоха первобытного стада, которую некоторые советские исследователи палеолита синхронизируют с ранним палеолитом (включая сюда и мустьерскую эпоху), а многие — только с самыми начальными этапами раннего палеолита. Такие характерные признаки первобытнообщинного строя, как общий труд и общая собственность на средства производства и на продукты труда, были налицо уже в олдувайскую и в ашельскую эпохи. В этой связи представляют интерес факты, отмеченные А.П. Окладниковым при раскопках грота Тешик-Таш и рядом других ученых при исследовании иных ашельских и мустьерских поселений. Неандертальцы, убивая горных козлов, съедали на месте лишь незначительную часть туши. Самые же лучшие, мясистые части добытого животного приносились в пещеру. Вряд ли одна забота о собственном пропитании заставляла людей переносить такой груз, может быть, на довольно далекое расстояние. Вероятно, тут играло роль естественно выросшее внутри первобытного коллектива чувство солидарности и взаимной помощи (Окладников А.П., 1949).

Какую бы социологическую расшифровку мустьерской эпохи мы ни давали — как последнего этапа развития первобытного стада или как времени существования родовой общины — бесспорным является, что в позднем палеолите родовая община уже была налицо в достаточно выраженных формах. Подробно охарактеризованные и интерпретированные выше (ч. III, гл. 1) долговременные общинные позднепалеолитические жилища Русской равнины (они были представлены в Сибири; см. ч. III, гл. 3) являются ярким свидетельством существования первобытнообщинного строя в целом и родовой общины, в частности, с характерным для нее развитым и многообразным общинным домашним хозяйством. Свидетельствами существования в позднем палеолите материнской родовой общины как в исторической реальности, так и в сознании людей того времени являются и многочисленные находки в позднепалеолитических поселениях Русской равнины (Гагарино, Костенки 1 — I слой, Авдеево, Хотылево 2, Елисеевичи и др.) и Сибири (Мальта, Буреть и др.) своеобразных женских изображений, на большинстве которых были подчеркнуты признаки женщины-матери. Подобные изображения, судя по этнографическим материалам, как правило, связаны с религиозными верованиями и обрядами, характерными для материнской родовой общины (культ женщины — прародительницы и хранительницы родового очага, обряды охотничьей магии и др.; см.: Ефименко П.П., 1953; Замятнин С.Н., 1935; Абрамова З.А., 1970).

Для этого же социального строя характерен и тотемизм, многочисленные свидетельства которого дает палеолитическое искусство (изображения животных, изображения фантастических существ с признаками отдельных животных) и раскопки позднепалеолитических поселений (находки специально помещенных и сохранившихся черепов и других костей разных зверей и т. п.).

Настоящий итоговый раздел, завершающий всю книгу, не ставит перед собой задачу разрешить основные вопросы историко-культурного развития палеолита СССР. Здесь только предпринята попытка подытожить то, что сделано современной советской наукой о палеолите, не выходя за рамки этого. Лаконизм, иногда вынужденная расплывчатость и нечеткость отдельных страниц обусловлены, как мы полагаем, именно данным обстоятельством. Мы стремились все время оставаться на строгом профессиональном уровне советской школы изучения палеолита, у колыбели которой стояли такие выдающиеся и в то же время очень строгие и сдержанные в своей научной методике исследователи, как П.П. Ефименко, С.Н. Замятнин, Г.А. Бонч-Осмоловский, М.В. Воеводский. В то же время при всем обилии неразрешенных или спорных проблем, характеризующих современные представления о палеолите СССР, сопоставление настоящей книги с фундаментальным трудом П.П. Ефименко (1953) и с обобщающим итоговым очерком (Очерки…, 1956) показывает, как далеко ушла вперед за последние 25–30 лет советская наука.