Папина жизнь

Глава 10

Я познакомился с ней, когда она пришла под мою стремянку.

— Это плохая примета, — сказал я ей, опустив взгляд. Глядя ей в лицо. И на грудь.

— Не обязательно, — ответила она, но глаз не поднимала. Она обозревала розетку в стене и не скрывала, что интересуется, аккуратно ли я наклеил вокруг розетки обои.

В те дни я слишком много флиртовал. Я совершенно вымотался.

Мне дала работу вдова по имени миссис Роуз, а эта женщина вошла в дом без звонка, когда я стоял на стремянке. Старые обои были сорваны, штукатурка наложена как следует, стены зашпаклеваны. И вот я стоял посреди чистейших и ровнейших аквамариновых стен, с кистями и валиками, и наносил на них белое блестящее покрытие. Я исподтишка следил, как она не спеша заходит в комнату и останавливается ровно посередине, скрестив руки на груди. Довольно высокая, стройная. Кожа тонкая, с едва заметными веснушками. Короткие волосы, рыжевато-каштановые. На ней была куртка поверх полупрозрачного зеленого топика с бесконечным количеством пуговок спереди, из-под брюк цвета хаки торчали коричневые ботинки на плоской подошве. У меня самого такие были. Я поднял взгляд от башмаков вверх, и тут она наконец на меня посмотрела.

— Миссис Роуз вас очень хвалит, — сказала она. Судя по интонации, она откуда-то из Уотфорда. Она будто бросала мне перчатку, но какая-то нежность перечеркнула этот вызов. Я обуздал свою обычную шутливость:

— Это хорошо, — сказал я, благодарнее, чем собирался.

— Вы ведь живете поблизости, да? — спросила она.

— Да, пешком дойти можно.

Значит, они с миссис Роуз обо мне говорили. Сердце у меня забилось быстрее. Прошел год, как уехала Дайлис.

— Ну, а если бы я к вам зашла, — женщина перешла прямо к делу, — вы не могли бы показать мне чертежи и фотографии, которые показывали миссис Роуз? Я ищу, кто бы мне отделал квартиру.

— Конечно, — ответил я. — Давайте сегодня, попозже?

— Хорошо. Если вам удобно. Во сколько?

Я стоял на стремянке и вдруг подумал, как глупо было бы сейчас свалиться.

— Мне еще нужно забрать детей… Полпятого — как? Позже уже начинается чай и вообще масса дел.

— Было бы замечательно, — сказала она и впервые улыбнулась.

Мне понравилось, как она сказала «замечательно».

Я слез, оторвал кусок от прокладочной бумаги и записал свой адрес и телефон (на всякий случай). Подошел к ней и вручил бумажку. Когда она взяла ее из моих рук, я заметил, что глаза наши точь-в-точь на одном уровне.

— Замечательно, — повторила она. — До встречи!

Она повернулась и вышла из комнаты, шагая чуточку неловко. А я стоял и пялился на дверь, не понимая, почему я одновременно так очарован и так спокоен.

Я ушел от миссис Роуз в три часа, забрал детей, отвел домой и предоставил их самим себе. Наверху в ванной я протер пальцы растворителем, чтобы счистить краску, затем тоником, потом вымыл с мылом, чтобы избавиться от запаха тоника. Я снял рабочий комбинезон и вымыл подмышки. Я внимательно слушал, не ругаются ли дети внизу.

Потом встал перед зеркалом, втянул живот и стал лихорадочно высчитывать: она сказала «отделать мне квартиру», значит, она одинока… или хотя бы ни с кем вместе не живет. «Миссис Роуз вас хвалила» — это вряд ли простое вежливое замечание. Она давала мне понять, что считает меня надежным человеком, иначе ее знакомая, такая серьезная женщина, ее бы не пригласила. Тут я, к своему удивлению, вдруг взял да и прыгнул под душ. Потом я вдруг, к своему удивлению, взял да и побрился. В жуткой спешке я прискакал в спальню и достал относительно свежую рубашку. Часы у кровати сообщали, что сейчас почти полпятого. Я порылся в поисках свежего белья, нашел, надел, влез в любимые джинсы, натянул через голову рубашку и услышал звонок в дверь.

Первой на звонок выскочила Глория. Я вышел на лестницу и спрятался в засаде.

— Здравствуйте, меня зовут Глория.

— Здравствуй, Глория. А меня зовут Анджела. Очень приятно познакомиться!

Анджела. Я и не знал, как ее зовут.

— Здравствуйте, Анджела. Я сейчас скажу папе, что вы пришли.

И тут я вышел сам.

— Привет! Проходите, проходите! — Весело, звонко, радостно! И беспечно!

Анджела поднялась вслед за Глорией по длинной лестнице в квартиру. У нее на плече болталась ковровая сумка.

— Привет еще раз. Уже познакомились с Глорией?

— Да. Глория, сколько тебе лет?

— Угадайте, — предложила моя нахалка.

— Хорошо. Сейчас-сейчас… — Мы стояли на площадке. Анджела, едва заметно улыбаясь, сделала вид, что размышляет. И, наконец, объявила: — Я бы сказала, десять с половиной.

— На самом деле девять, — ответила Глория, умело скрывая восторг. — Десять мне только в будущем году исполнится.

— Да ну! — Анджела прикинулась изумленной. — Надо не забыть отправить тебе роскошную открытку!

Тут Анджела спокойно могла бы повернуться ко мне и, чтобы заполнить неловкую паузу, «занять» меня каким-нибудь дурацким разговором, обсуждать Глорию, как будто ее нет рядом:

— Совсем как взрослая!

— Да, она для своих лет очень развитая.

— А как хорошо воспитана!

— О, это, увы, не всегда так!

Нет, Анджела поступила лучше.

— Ну ладно, Глория, — подытожила она, нарочито смиренно, — сейчас мне пора пойти с твоим папой поговорить про обои и краску.

Упомянув про интерьер, она, по-моему, совершила первую ошибку: Глория сама у нас была мировым специалистом в области дизайна.

— Так вас зовут Анджела, да? — спросил я, ведя гостью на кухню.

— Точно, — ответила Глория, прежде чем Анджела раскрыла рот.

— Садитесь, — предложил я. — Глория вытащила стул из-за стола. Тут вдруг я понял, что давным-давно перестал замечать, как убога наша кухня. Анджела поблагодарила и села, пристроив сумку на полу. Глория с налету бросилась на нее.

— А у вас там в сумке есть какая-нибудь интересная косметика? — вопросила она.

— Ох, Глория… — простонал я, открывая ящик стола, где хранилось мое портфолио.

— Есть-есть. Хочешь поглядеть?

Ладно, я уже символически попытался помешать Глории. Теперь оставим ее в покое. Не из благородных побуждений — мне и самому было любопытно, что носит Анджела с собой в сумке.

Она поставила сумку на стол.

— Ну что, давай вытащим все интересное на свет, чтобы было лучше видно? — предложила Анджела. Сентябрьское солнце посылало в окно косые лучи. Я прислонился к рабочему столу и смотрел оттуда. Я стал невидимкой — какое счастье.

— Какой малюсенький карандаш для глаз, — сказала Глория. Карандаш она видела у матери. Карандаш и помаду, которую Дайлис весьма умело наносила на губы.

— Он у меня уже давно, — засмеялась Анджела, будто вновь увиделась с исчезнувшим другом. — Я, кажется, лет с пятнадцати им не пользовалась.

— А что у вас еще есть? — спросила Глория, косясь на сумку.

— Вот это крем для лица, чтобы мазаться, когда кожа устает.

— А можно мне помазаться чуть-чуть? — Глория подставила щечку, но Анджела мазнула ее по носу, и Глория захихикала.

— А это вот румяна, — продолжала Анджела.

— А что такое румяна?

— Краска для щек. Только я ими не пользуюсь.

— Почему?

— Потому что я им не верю.

Моя дочь солидарно фыркнула и спросила:

— Ну а зачем они вам тогда?

— Мне их подарила одна девочка, чуть-чуть помладше тебя.

— А почему подарила?

— Потому что я нашла дом для нее и ее семьи.

— Вы так работаете?

— Да.

— А у меня вот два дома!

Если Анджела и удивилась, то виду она не подала и просто сказала:

— Хорошо, наверное.

Я зачарованно следил за разворачивающейся перед глазами миниатюрной пьесой и слышал собственное дыхание, когда Анджела снова полезла в сумку.

— А это пудра. Видишь, открывается, как раковинка. — Анджела раскрыла пудреницу и объяснила: — Вот здесь зеркало, а в нижней половинке пудра. Я, правда, ею тоже очень мало пользуюсь, мне просто нравится пудреница.

Закрыв ее, она дважды постучала по блестящей крышке чистым, без лака, ногтем.

— Вот и все, больше ничего интересного.

Все «интересное» лежало на столе, как предметы в игре «Что пропало». Мне стало любопытно, есть ли в сумке что-нибудь еще, неинтересное, что могло бы рассказать о своей владелице. Но я промолчал. А Анджела, взглянув мне в глаза, сказала:

— Да, мы девчонки. И не стыдимся!

Глория хихикнула.

— Папа у нас сам как девчонка!

— Да ну? Расскажи мне!

— Он готовит, стирает и поет.

— Поет?

— На весь дом!

— Вот это да!

— А еще у него есть краски, — добавила Глория, лукаво косясь на меня и слегка понизив голос. Насчет пения — это серьезное преувеличение, но мои дети все страдали любовью к приукрашиваниям.

— Это-то я знаю, что есть краски.

— Нет-нет, он пишет картины! Там внизу есть тайная комната, он там пишет красками-эмоциями!

— Глория имела в виду эмульсии, — пояснил я. — Это у нас такая шутка. Но должен признаться, что она права. Я веду другую, секретную жизнь, жизнь великого художника. С каждым днем все секретнее.

Глория, страшно довольная собой, весело ухмыльнулась. Умница этакая. Да про краски-эмоции она лет сто назад придумала.

Анджела изобразила строгий взгляд:

— Я уверена, что твой папа замечательно рисует.

— Только готовит отвратительно, — вставил я. — И кстати, надо же печку включить! — Я сунул портфолио нашей гостье под нос и предложил: — Посмотрите пока, пожалуйста. У нас сегодня на ужин пицца и тушеная фасоль, если хотите рискнуть, оставайтесь с нами, мы будем очень рады!

— Да, останьтесь, пожалуйста, — попросила Глория.

— С большим удовольствием, — согласилась Анджела. По-моему, не только из вежливости.

Теряешь ориентацию в пространстве. Перевозбуждаешься и воображаешь, будто у тебя что-то этакое происходит на женском фронте, хотя на самом деле там все глухо. Уже гораздо позже понимаешь, что играл с огнем, вот как я в ту ночь с Присциллой, или как потом было бы с Мариной, не установи она сразу четкие границы. Теперь появилась Анджела. Познакомились мы только сегодня утром, но у меня в гостях она уже чувствует себя как дома. А я? А мне было совершенно спокойно. Удивительное дело.

— Какие они у вас прелестные, — услышал я. Глория привела Анджелу в гостиную.

— Вы про кресла или про детей?

— Про детей, конечно.

Джед с жирафом зарылись в глубоком кресле и созерцали по телевизору, как Барт Симпсон выставляет отца обезьяной.

— Джед, как дела? — окликнул я.

— Мммммм.

— Это у тебя образовательная программа?

— Мммммм.

— Будем считать, что ты сказал да. Кстати, это Анджела.

Джед заставил себя приветственно махнуть рукой.

— Привет, Джед. Не отвлекайся, я не хочу мешать.

Я пробормотал было нечто извинительное, но Анджела, кажется, развеселилась. И я обернулся к младшему.

— Ну а у тебя, Билли, как дела?

Билли на коврике развлекал своего моржа и почтенную супружескую пару неизвестного вида грызунов с их потомством. На нем была розовая балетная пачка Глории, губы он вымазал губным карандашиком Барби, веки — зелеными тенями. Изысканный макияж и великолепный наряд переполняли его самого восторгом. Просто юный танцор! Хотя трудно сказать, как изобразил бы его Дега.

— Пап! Я принцесса!

— Да-да, принцесса. И в один прекрасный день даже станешь королевой.

— Это Анджела, — сказала Глория. — Она у нас в гостях. Поздоровайся!

— Привет, Анджела, — поздоровался Билли.

— Привет, принцесса Билли, — ответила Анджела.

Пиццу мы ели прямо руками, а мои цветные картинки разложили на ковре, где над ними потом склонились Глория с Анджелой. Я узнал, что Анджела работает в фонде помощи бездомным, а миссис Роуз вносит туда пожертвования. Я пошутил, что, может, нам тоже ими воспользоваться. Я поведал ей о своей работе ровно столько, чтобы она поняла: она имеет дело с человеком, чьей кисти вскоре будет поклоняться весь мир. Мне хотелось казаться не несчастненьким, а, наоборот, весьма интересным. Анджела слушала. Но даже не пыталась кокетничать. В конце ужина Глория сделала один решительный шаг — после того, как дети проглотили свое мороженое — «Экономичное» мороженое, я разложил его по блюдцам в кухне, чтобы Анджела не видела.

— Хотите посмотреть мою комнату? — спросила нашу гостью дочка.

— Давай, конечно, у меня как раз есть еще чуть-чуть времени.

Барышни ушли, я уложил ребят, спел им колыбельную, и они уснули. Уже почти стемнело, когда я прокрался вниз. Анджела изучала содержимое холодильника.

— Все в порядке? — спросил я. Теперь, наедине с ней, я слегка дрожал.

— Да, она быстро заснула. Это молоко еще можно пить? Ничего, если я сделаю себе чашку чаю, ладно? — Я не успел ответить — Анджела вытащила из холодильника пластиковый контейнер: — А тут что?

— Чуть-чуть остатков прыгучего тунца.

Анджела отодвинула крышку, понюхала и сморщила нос:

— Гадость какая!

— Это вообще-то на обед осталось… на завтра.

— Да это же есть нельзя!

— Но это прыгучий тунец, — сопротивлялся я.

— Ты вообще хоть знаешь, что такое прыгучий тунец? — наступая на меня, вопросила Анджела.

— А это хоть кто-то знает? — отступил я.

— Сядь, пожалуйста.

— Хорошо. Сел.

— И не скрещивай ноги.

— Это почему? — спросил я, тут же их распрямив.

— Потому что я, кажется, хочу тебя поцеловать. А так мне трудно к тебе подобраться.

Анджела села на корточки, раздвинула мне коленки и прижала руку к моей щеке. Я сам удивился тому, что сказал:

— Мне очень нужно, чтобы ты меня поцеловала.

— Пожалуй, ты прав, — ответила Анджела.

Я прижался к ее губам…

— Это замечательно, — сказала она, оторвавшись. — Я почему-то так и думала.

— Мне нравится, как ты говоришь «замечательно».

— А что, это так смешно?

— Я этого не говорил.

— Нет-нет, не говорил, конечно. Прости.

— За что?

Тут она впервые смутилась. Я встал, придерживая ее под локти. Я и так знал, что мы одного роста. Так мы и стояли, молча. Она — в моем доме, я — в ее личном пространстве.

— «Замечательно», — сказал я. — Ты так чудесно это произносишь.

Анджела окинула меня взглядом и произнесла:

— А ты добрый человек. Да.

Это было утверждение, а не вопрос. Мы могли бы снова начать целоваться, но я вспомнил Дайлис, к которой не питал никаких добрых чувств в последнее время. Я чуть отвернулся и заговорил:

— Послушай… я делаюсь еще добрее, когда лежу в постели.

— Знаешь, я так и подумала.

Мы на цыпочках поднялись вдвоем наверх. Я заглянул в комнату Глории, заглянул к мальчикам. Я стал на колени перед Анджелой. Она сидела на постели. Я следил за тем, как она следит за тем, как я расстегиваю ее бесконечные пуговицы. Вскоре под одеялом наши тела соприкоснулись. В голове раздался мощный сигнал «Да!», однако в южных регионах тела его приняли слабовато. Может быть, дело в том, что рядом дети? Или, в том, что Анджела чересчур хороша, нереально хороша? Я кашлянул.

— Знаешь, у меня сейчас маловато практики.

— Ты все делаешь замечательно, честно.

Ее лобок идеально подходил под мою ладонь.

— Ты вся мокрая, — прошептал я.

— Вообще-то очень стесняюсь…

— Ты прекрасна.

— Нет, я не прекрасна.

— У тебя прелестная щелка.

— Какой ты грубый…

— Остановиться?

— Нет. Нет. Давай, погладь меня еще вот так…

— Я хочу тебе сказать, что люблю тебя. Сам знаю, что еще рано говорить.

— Ну что ты, говори. Говори все, что захочешь, Джозеф Стоун.

— Сказать тебе, что у меня проблемы с куннилингусом?

— Правда?

— Да. Никак насытиться не могу.

К полуночи я ее убедил. В три часа ночи я припал ухом к полу и засек шаги Билли и Джеда на лестничной площадке. Сегодня я против обыкновения отвел их по кроваткам. Быстро уложил и вернулся к себе, где меня ждала Анджела, ждали ее руки, ее губы.

— Ты такой большой, — шепнула она.

— Не смеши меня. А то он обратно спрячется.

— Ты просто ляг рядом. Я хочу посмотреть на твое лицо.

Я с готовностью лег. Я позволял ей прожигать меня взглядом насквозь.

— Я слышала, как ты вечером пел, — пробормотала она, когда мы уже засыпали.

— Черт, — пробормотал я в ответ.

Я проснулся в шесть утра. В тусклом свете я смотрел, как она стоит рядом и надевает лифчик.

— Я не собиралась тихо слинять, — прошептала она. — Просто подумала, что лучше уйти, пока малыши не проснулись.

Я потянулся к ее губам.

— И потом, — продолжала она, — я все равно не могу пойти на работу в том же, в чем была вчера, а то все поймут, чем я занималась. — Она остановилась и прибавила: — Я не с каждым встречным этим занимаюсь.

Я проводил ее до двери. В сумеречном грязном холле мы шептались, точно воры.

— Когда ты придешь? — тревожно спросил я. Ведь есть же на свете и менее трудные мужчины. И более внушительные пенисы.

— Завтра, поздно вечером?

— Я буду здесь.

Глава 11

— Пап, что ты делаешь?

Я обозревал темную Хай-стрит из окна гостиной. Шел уже одиннадцатый час вечера.

— Ищу истину и красоту в этом запутанном мире. А что еще мне делать, Глория?

Это воображаемый разговор. Глории рядом не было. Я попрощался с ней утром, потому что была пятница, а через пятницу, как известно, школа и садик служили детям буфером, отделяющим конец папиной недели и начало маминой. Конец недели с потрепанным и нищим Джозефом Стоуном и начало недели в недалеком краю изобилия, где обитали Крис и Дайлис. Тот край я сначала игнорировал, затем стал ему завидовать, а сейчас страшился, поскольку пал духом, имея на руках до предела истощенный банковский баланс.

Дети спустились вниз обычным порядком, вскоре после ухода Анджелы на рассвете. Первым явился голодный, с сияющими глазами Билли. За ним Глория, уже умытая и одетая. Затем Джед, весь в размышлениях. Все трое были вполне ангелоподобны. Они понимали: если омрачить прощальное утро плохим настроением, я буду обречен на семь дней уныния. «Слушайте, — упрекну их я, когда мы станем ссориться. — Вот я забочусь о вас. Но мне и самому нужна чья-то забота». По-моему, Глории тоже что-то подобное пришло в голову, когда она отозвала меня в сторонку:

— Она твоя девушка? — спросила она.

— Кто? — Глядите, как я силюсь изобразить недоумение. Спишите на счастье.

— Анджела, вот кто. Анджела — твоя девушка?

Так. Может ли тридцатипятилетний отец-одиночка на полставки иметь такую роскошь, как «своя девушка»? Да нет, такие обстоятельства требуют выбрать другое слово. Ну «любовница», что ли. Всем привет! Это Анджела, моя любовница! Да полно!

А Глория все ждала ответа.

— Я сам не знаю. А ты как думаешь, она моя девушка?

— По-моему, пока еще нет. Но скоро станет, я надеюсь.

— Надеешься?

— А ты нет, можно подумать!

В мое время дети вели себя по-другому. Они не язвили, не достигнув подросткового возраста.

Вчетвером мы пошли в школу. Глория вошла туда одна. Она училась уже в пятом классе. Я выдал ей обычное прощальное напутствие:

— Глория, будь веселой, будь доброй, будь хорошей.

— Пока, папа. Поцелуй от меня Анджелу. — Какая умная для своего возраста…

Следующим я отправил Джеда, во второй класс.

— Джед, будь веселым, будь добрым, будь хорошим.

— Ага, пап. Ну пока. — Непроницаемый.

Следующим — Билли, к няне.

— Билли, будь веселым, будь добрым, будь хорошим.

— Пока, пап, пока! Целую!

Неутомимый…

— Пока, пока, Билли. Приезжай поскорей домой.

И я ушел, чтобы начать новый трудовой день, омраченный утренним расставанием. С одной стороны, я буду скучать по детишкам; с другой стороны, одинокое отцовство изматывает. К тому же меня переполняли мысли об Анджеле. Я сел на пол в доме миссис Роуз, как дурачок, и стал вспоминать наше вчерашнее знакомство. Я снова прокручивал в голове ту сцену с разглядыванием «интересных вещей» из ее сумки. Ее аромат никак не выветривался. Я поднес пальцы к лицу и вдохнул его еще раз.

10.17 вечера.

Я уже целую минуту не смотрел на часы.

Сердце у меня тяжело стучало. Мысли метались от влюбленного ожидания до романтического страха, какого я не чувствовал лет с двенадцати. От моего дыхания запотело окно, и я вытер его рукавом. Я снова заговорил с воображаемой Глорией:

— Она великолепна, правда? Пусть даже и не в стиле «Бэйвотч».

— Что такое «Бэйвотч», папа?

— Тебя тогда еще не было, моя красавица. Ну, вот что: «Атомик Киттен»[11] ты знаешь? Вот Анджела великолепна совсем по-другому. Понятно?

— Да, вроде. Мне хочется вырасти такой же высокой, как она.

— Не думаю, что получится.

— Я, наверное, буду скорее как мама.

— Внешне — да, вероятно.

— А мама великолепная в стиле «Бэйвотч»?

— Вроде того. Была раньше, по крайней мере. Только теперь это кажется так давно…

— Папа?

— Хммм?

— Папа! Проснись! Анджела в дверях стоит!

Звонок прозвонил во второй раз, и я выглянул. У двери стояла Анджела и махала мне рукой. Я сбежал по лестнице и впустил ее.

— Прости, прости, прости! Я глядел во все глаза и поэтому тебя не заметил.

— Я догадалась. Хотела уже кинуть в окно камушком.

Я прошелся по ней взглядом, внимательно, будто убеждаясь, что это и вправду она. Кроме сумки с «интересными вещами», болтающейся на плече, Анджела принесла с собой маленький чемоданчик. Я покосился на него. Она заметила.

— Я взяла с собой вещи на завтра, — объяснила Анджела, перехватив мой взгляд.

— Надеюсь, ты не хочешь сказать, что меня так легко соблазнить, — вежливо выпалил я.

Она посмеялась, а потом окинула меня долгим, изучающим взглядом. Моя тревога не укрылась от нее.

— Извини, что так поздно.

— Да, я уже начал было волноваться.

— Понимаешь, я просто уже сто лет не видела Денизу, — это моя старая подруга. Сам понимаешь.

— Понимаю. Хорошо провели время?

— Да, очень, спасибо. Хотя сейчас будет еще лучше…

Обнявшись, мы поднялись в спальню. Я выключил телефон. Скованность между нами исчезла. У меня внизу все отчаянно пульсировало. Мы отбросили одеяла — ни к чему теперь прятаться под ними друг от друга.

Ну, давайте, задавайте свои вопросы. Спрашивайте все, что хотите.

Все ее оргазмы — это твои старания, Джо?

В общем, да. Не стану уточнять, но скажу, что я сыграл здесь свою роль.

Да, Джо, когда ты проснулся, а ее теплая рука лежала на твоем животе, ты что почувствовал?

Почувствовал себя таким желанным! Она безмятежно спала, прижавшись ко мне, а я лежал, слушая ее дыхание, и с нетерпением ждал, когда она проснется.

Ты так откровенно говоришь, Джо. Ты не смущаешься?

Ну вот еще, смущаюсь! Романтические клише презираешь, только если сам боишься наслаждения. Или если никогда его не получал.

Ладно, ладно. Раз уж зашел об этом разговор, а что вы сделали с клубникой, которую она принесла в своей сумке «с интересными вещами»?

Мы кормили друг друга ягодами в ванной. Мы ели и разговаривали. Сладкие разговоры, глупые. Разговоры влюбленных. Ей-богу, жаль, что вас не было. А я был. Мне повезло.

И?..

И мы сидели в ванне, лицом к лицу, утонув по грудь в «Экономичной» пене.

— Анджела — красивое имя, — сказал я. — Такое, из шестидесятых.

— Да? Я не то чтобы из Свингующего Лондона. Простая девочка из Дерби.

— Правда? С кем же я тогда занимался любовью прошлой ночью?

— Сама не знаю.

— Кто бы она ни была, нравится она мне безумно. — Меня зовут Стоун, Джозеф Стоун, Султан Ласки, Магистр Находчивости.

— Ясно. Когда мы с ней встретимся, спрошу, нравишься ли ты ей.

Я обхватил ее пятками за талию и притянул к себе.

— Спасибо, а что ты про нее можешь рассказать?

Анджеле было тридцать три года. Ее фамилия — Слейд. Восемь лет назад она переехала в Кройдон с севера и пошла работать в благотворительную организацию помощи бездомным. Она жила в квартире на Броуд-Грин. Одна.

— Без всякого милого дружка, я надеюсь?

— Без всякого.

— И бывших у тебя нет?

— Я никогда ни с кем вместе не жила. Поцеловала нескольких лягушат, но ни один из них не превратился в принца.

Тут меня, как ни смешно, уколола ревность.

— Да не бойся ты, — продолжала Анджела. — Попадались среди них довольно милые, но в сексе им всем до тебя далеко.

— Прекрати читать мои мысли. Мы же только что познакомились.

— Я, пожалуй, хочу выйти. Что-то я уже пошла морщинками.

Я выскочил из ванны, снял полотенце и развернул перед ней. Анджела вышла из воды, и я старался смотреть на нее так, чтобы не особенно пялиться. Она была высокая, с плоской, мальчишеской фигурой. Я отметил веснушки на плечах и ногти на ногах, покрытые голубым лаком.

— Ты не против диснеевских мультиков? — ехидно осведомился я, оборачивая ее в полотенце с Королем-Львом. Тут я внезапно вспомнил о своей наготе. Интересно, что она думает обо мне.

— Меня с детства никто не заворачивал в полотенце, — легко сказала она. — Ты, наверное, привык так с детьми.

— Да, извини, привычка.

— Да я просто тебя дразню. Все нормально.

Анджела шагнула ко мне и нежно поцеловала. Я знаю, есть теория, что мужчины с детьми особенно привлекательны для женщин. В периоды особого отчаяния я заставлял себя в это поверить. Но сейчас я не чувствовал никакого отчаяния. Мне просто хотелось кое-что узнать.

— Как они тебе? Глория? Джед? Билли?

— Мне кажется, они прекрасны. Они замечательные. Ты, наверное, ими очень гордишься.

— Да, пожалуй, хотя, конечно, тут не только моя заслуга.

Анджела потуже затянула полотенце на груди и положила одну руку мне на плечо, а другую — ниже.

— Скажи, что я не сплю, — прошептал я, беспомощно затвердевая под ее рукой.

— В каком смысле?

— Ты здесь, со мной, мы одни, ты — взрослая, и ты — женщина. С ног до головы.

— Ты не спишь. И давай еще немного побудем взрослыми.

Кем я стал?

Псом с двумя членами.

Котом, наевшимся сливок.

Послушайте, я стал настоящим зверем. Особенно в тот момент, когда мы с Анджелой катили тележку в отделе фруктов и овощей.

— Возьмем бананы? Ты какие любишь, большие или маленькие?

— Мне больше нравятся маленькие. А сам не догадался?

— Умеешь ты подкалывать.

— А ты пока прямо само обаяние…

Да, я был настоящим Прекрасным Принцем. Я наслаждался в садах изобилия, среди мягких круглых персиков, каскадов сладкого винограда, сочных плодов манго и ароматных фиг.

— Ты просто насмотрелся «Обчистим супермаркет»[12], — заметила Анджела. Так и есть. На меня сильно влиял Дэйл Уинтон. Мы продефилировали в соседний отдел.

— Возьмем «Кэдбери», кремовое яйцо? — предложил я.

— Я такого не признаю.

— Прекрати пошлить хуже меня! — жалобно попросил я, притягивая ее к себе за ремень. — И прекрати смотреть на меня с высоты моего же роста!

— Экий ты деспотичный.

— Деспотичный. Хотя могу быть мягким и податливым.

Но позже, когда я выложил дома свои покупки и вез Анджелу с ее покупками к ней домой, мы посерьезнели. На втором этаже я, трепеща, следил, как она ищет в кармане своей джинсовой куртки ключи и открывает замок.

— Кстати, у тебя есть работа, — сообщила мне Анджела, скидывая пачку рекламной почты на коврик.

— Работа?

— Ну да, по отделке квартиры. Только не говори, что ты забыл!

— Не волнуйся, — ответил я. — С четверга только об этом и думал.

Анджела ввела меня в самую большую комнату, кухню-столовую. То, что я увидел, меня воодушевило. У нее стояли бумажные торшеры, на полу курчавился ковер, у стены стоял книжный шкаф, рядом — захламленный столик с компакт-дисками и стереосистемой, возле которой громоздились журналы и какие-то служебные бумажки. На стене висела доска, утыканная открытками и напоминаниями. Я научился подозрительно относиться к бездетным домам. Мне случалось в них бывать, среди шикарной мебели у степенных представителей общества потребителей — супружеских пар или высокомерных одиночек. У Анджелы мне было так же уютно, как у себя дома вместе с ней. И все же я настороженно ждал, не приближаясь к ней, пока она разгружала покупки. Я превратился в бедняка, наблюдающего за чужим домашним бытом. Как будто почувствовав, Анджела предложила:

— Ты не хочешь тут осмотреться?

В квартире было еще две комнаты, обе такие невозможно девчачьи, что по мне прошла дрожь нежности. В ее ванной стояла коробка тампонов, с трубы свисали постиранные лифчики и блузки, роняя капли на чайный поднос на полу. В спальне я позволил себе провести рукой по вешалкам в открытом шкафу и едва удержался, чтобы не открыть нижний ящик. Я украдкой, точно вор, косился на столик у кровати, в поисках каких-нибудь предметов из ее иного, женского мира. Кровать у нее была широкая, двуспальная. Над ней висела репродукция «Поцелуя» Густава Климта. Одним словом, эта спальня принадлежала человеку, лучше меня умеющему жить в одиночестве. А у меня одиночество составляло только половину времени.

— Ну и что ты думаешь? — Ее голос был ближе, чем я ожидал, — она вышла в коридор, чтобы не орать.

— Сделаю, — сказал я, быстро выходя к ней.

— Садись сюда, — предложила Анджела, указывая на стареющий футон. Я подчинился и взял из ее рук чашку чая. Свою она поставила на столик, сев на край, и смотрела мне прямо в лицо.

— Это будет несложно, — сказал я. — Протечек нигде не видно, штукатурка не отходит, как у меня дома, — у тебя все новее. Только цвета выбери.

Она сняла туфли и носки. Мне тут же захотелось наброситься и овладеть ею.

— Здорово, — сказала Анджела, голыми лодыжками обхватив мою ногу. — А сначала ты бы вот мне рассказал про Дайлис.

Глава 12

Помните, каким я был? Помните, как я заполнял свободные часы? Я мысленным взором созерцал искалеченные тела Глории, Джеда и Билли, которых изувечил сумасшедший маньяк. Я не знал, как обезвредить крокодила, напавшего на моих детей, которые не смогли сами взобраться на дерево. Я с минуты на минуту ожидал звонка с Пиллок-ранчо в США.

Алло, Джо? Это Дайлис. Мы тут с Крисом уехали с твоими самыми любимыми. Погода здесь великолепная! Ну все, пока!

— Расскажи про Дайлис, — потребовала Анджела. Она ждала.

Я почесал в голове. Облегчи душу, выплесни наболевшее…

— А что ты хочешь знать? — увильнул я.

— Все, что ты сочтешь нужным мне сообщить.

— А потом?

— Все, что мне нужно знать, но ты бы предпочел не рассказывать.

Основное Анджела уже знала: про разъезд, про совместное воспитание детей, про загадочного невидимку Криса. Это все я ей уже в добровольном порядке поведал. Теперь же ей потребовалось заглянуть мне глубоко в душу. Я оценил свои позиции, затем спросил:

— А мне тоже можно будет задавать тебе вопросы?

— Про меня, да?

— Угадала!

— Все, что угодно.

— И какие я получу ответы?

— Правдивые.

— Ты небось всем мужчинам так говоришь.

— В общем да. И никто никогда даже не догадывается, что я вру.

Она сильнее сжала мою ногу лодыжками. Я сдался.

— Думаю, Дайлис просто поняла, что на самом деле ей нужен совсем другой мужчина.

— И какой же? — спросила Анджела.

Секунду я взвешивал ответ.

— Пожалуй, могу предоставить ответы на выбор.

— Да ну? Давай.

— Если говорить злобно и с горечью, то ответов может быть много. Или мадам предпочитает более спокойный и обдуманный подход?

— Более спокойный и обдуманный, это как-то приятнее.

— Ну тогда, — сказал я, — трудно говорить про человека, которого ты ни разу в глаза не видел, но, насколько я сумел понять, этот Крис ужасно серьезный и ужасно аккуратный.

Анджела недоверчиво нахмурилась.

— Ты хочешь сказать, что Дайлис оставила тебя, оставила трех маленьких детей, оставила дом, который вы основали вдвоем, потому что предпочла тебе более серьезного и аккуратного мужчину?

— Это только одна точка зрения. С другой стороны, она запала на бородатого карлика, на ботаника с огроменной кучей денег и мажорским домом в Далвиче. Но это злобно и с горечью, это нам неинтересно.

— Неинтересно, — подтвердила Анджела. Меня задевала ее выдержка. Даже восхищала. Я сделал еще одну попытку.

— Все это не так трагично, как кажется. Просто ее уже тошнило от меня. Понимаешь, приходила с работы и злилась, что в доме бардак, и каждый раз хваталась за пылесос и чистила гостиную. Даже не садилась, пока не пропылесосит. Ей моя неорганизованность очень мешала.

— Как это по-мужски! — сказала Анджела.

— А что я такого сказал?

— Да не ты, а она!

— А что?

— Моя подруга Дениза рассказывала, что у нее муж такой же. Приходит из офиса и первым делом взбивает все подушки. Дениза говорит, это он нарочно, чтобы ее задеть, показать, что она не наводит в доме порядок. В общем, так часто бывает.

— Да что там, — я пожал плечами, — а то я не ходил с утра до вечера по дому в пижаме и шлепанцах, и чтоб сигарета изо рта свисала.

Анджела расхохоталась.

— Ты ей изменял когда-нибудь?

— Нет. Наверное, изменил бы, при малейшей возможности. Но я тогда почти никуда не выходил из дома, даже меньше, чем сейчас.

— Ты уверен, что она не хочет к тебе вернуться?

— Абсолютно.

— А ты хочешь, чтоб она вернулась.

— Ни капельки.

— Ты на нее поднимал руку когда-нибудь?

— Нет, хотя помню всякие тычки и толчки. Она несколько раз ударила меня, это да. В припадке злобы и отчаяния. Мне не было больно, а она от этого только сильнее ярилась. Я на нее зла не держу. Я это заслужил. Потому что никак не хотел быть серьезным.

Я надеялся опять ее рассмешить, но Анджела, наоборот, задумалась.

— Может, она думала, что ты не принимаешь ее всерьез.

— Может быть.

Мне не хотелось углубляться дальше по этой дорожке, уж больно много на ней колючек, — так что, когда Анджела перевела разговор на другую тему, у меня будто гора с плеч свалилась.

— А какая она внешне?

Я поразмыслил.

— Как Глория через двадцать пять лет.

— Повезло Дайлис…

— Глория очень красивая, правда? — ввернул я.

— Да, очень. Она будет настоящей куколкой, как в мужских журналах пишут.

— Глупое слово. Глупо так называть женщин и девушек.

— А я куколка? — надув губки, спросила Анджела. Она нелепо втянула щеки и кокетливо положила руку на бедро.

— Определенно да!

— Вот уж нет! — с вызовом воскликнула она. — Во-первых, я слишком высокая, а во-вторых, лет на пятнадцать старше, чем надо!

— А у нас, художников, на все свой взгляд.

— Ты небось всем девушкам так говоришь!

Я дернул плечами.

— Ты изумительная женщина. Ты прекрасна. Поверь мне. — Правда. Поверь.

— Тебе сейчас очень больно? — спросила Анджела, чуть-чуть насмешливо, чтобы оставить мне возможность отмахнуться от вопроса.

— Из-за того, что Дайлис ушла?

— Да, я это хотела спросить.

— Сначала было совершенно все равно, даже приятно, в каком-то смысле, потому что притворство закончилось. Обидно стало потом… даже не обидно, просто я побился как следует, и здорово вымотался… — Меня передернуло. — Ладно, скучно это. Хватит уже обо мне.

Но Анджела упорствовала.

— Ты ее ненавидишь?

— Нет. Это не ненависть. Иногда она меня раздражает. — Это был честный ответ, но неполный, я мог добавить еще кое-что, рассказать о чувствах сильнее и мрачнее, я знал, что промолчать — трусость. — Я сам тоже не всегда такой паинька, знаешь ли.

— С Дайлис?

— Скорее насчет Дайлис. И насчет Криса.

— Расскажи еще.

— Еще я злюсь на детей. Я не имею в виду, что я их бью или еще что-нибудь такое…

— Ну что ты, конечно, нет.

— Но я могу вспылить. Могу разозлиться и наорать на них, и вряд ли они все это забывают.

Анджела мягко спросила:

— Ты по ним скучаешь, когда они уезжают?

— И да, и нет. Я о них думаю. Представляю себе, какая у них другая жизнь. Но я рад, что у меня появляется свободное время, хотя я им не очень-то пользуюсь. Я, когда живу один, по-моему, становлюсь странноватым. Все системы закрываются, и я впадаю в спячку.

— Тяжело, наверное, так.

— Нет, другим труднее приходится. То есть да, я борюсь за выживание, но зато я знаю, что делаю.

— Да, это видно.

— Что видно? Что борюсь или что знаю, что делаю?

— И то и другое.

Я сказал:

— Ты с детьми очень хорошо ладишь.

— У моего старшего брата Стивена двое детей, — тут же ответила Анджела. — И я с ними часто вижусь.

Мы немножко рассказали друг другу о своих семьях. Ральф, ее отец, работал учителем в средней школе, Бланш, ее мама, — врач-терапевт. Я вкратце рассказал историю квартиры над магазином и всех, кто жил в ней со мной. Анджела заинтересовалась «Богатством бедняка», и я припомнил его лучшие годы, когда мама и папа с головой уходили в спасение старых предметов от рассыхания.

— А от кого у тебя художнический дар? — спросила Анджела.

— Не знаю. Папа собирал альбомы репродукций и книги про художников, я их любил разглядывать. А в школе у нас был клевый учитель рисования. Он меня к моему стилю и привел — фигуративному, модернистскому, этакому стареющему поп-арту. Ну а дар… по-моему, он у меня уже выветрился.

— А это твоя картина висит над Джедовым креслом? Где трое детей в комнате вроде вашей и мужчина, только не такой красивый, как ты?

— Хмммм. Ну да, моя. Кажется, не совсем уж дрянь.

— Ты ее написал, когда Дайлис ушла, я так понимаю?

— Да. Мне тогда хотелось показать себя трагической фигурой.

Анджела сочувственно кивнула:

— Впредь клянусь считать тебя достойным всяческой жалости.

— Ты не подведешь. Спасибо.

Она снова рассмеялась (к моему облегчению), а затем потянулась и вздохнула. Я сидел не шевелясь.

— О чем ты сейчас подумал? — спросила она.

— О Густаве Климте.

— Про мою картину над кроватью?

— Это очень знаменитая картина. Он очень эротичный, Климт… — Меня вдруг переполнили чувства, и я слышал свои слова, как они выходят из меня хриплым шепотом. — Анджела…

— Да?

— Мне было так хорошо эти два дня. Мне нравится быть с тобой. Смотреть на картину, думать, что она висит над тобой, а ты под ней спала с другими. Я от этих мыслей сам не свой.

— Почему?

Я изо всех сил старался не выдать волнения.

— Мне не хочется стать очередным лягушонком, которому поцелуй не помог превратиться в принца.

Я замолчал. Она смотрела на меня.

— Останься у меня, — сказала она. — Вряд ли завтра утром я услышу кваканье.

Глава 13

Я позвонил Дайлис на мобильник.

— Дайлис, привет, это Джо.

— Да, я тебя узнала.

— Я хочу кое о чем поговорить. Мы можем встретиться?

— О, господи. Что, так срочно? — Через несколько недель нас ждал неизбежный предрождественский разговор.

— Это важно, — сказал я. — Насчет…

— Думаю, я и так уже знаю, насчет чего. Давай при встрече, ладно?

Наши телефонные отношения всегда были весьма хрупки, но так меня еще ни разу не отшивали.

— Как угодно, — согласился я. — Больше ничего полезного мне не скажешь?

— Нет, — отрезала Дайлис. — У них все хорошо.

Разговор происходил утром в пятницу, когда мы часто разговаривали. Дети переезжали ко мне, и я звонил из дома, придя с работы пораньше, чтобы привести родительское гнездо в надлежащий порядок. Моя работодательница относилась к этому с пониманием. Естественно, ведь чуть позже мы набросимся друг на друга с бесстыдной страстью и будем шутить, что это мне причитается вместо денежного вознаграждения. Мне предстояло идти за детьми через час.

— Детям ты ничего не хочешь передать? — нажимал я.

— Просто передай привет, хорошо?

Я сел на диван и снова прокрутил наш разговор. Поговорить я хотел про Анджелу. Прошел месяц и неделя с тех пор, как она появилась у меня под стремянкой, и с того дня в моей жизни многое поменялось. Например, на улице, стоило мне выйти, у меня под ногами расстилался ковер из розовых лепестков, небо над головой сияло волшебной радугой, воробьи и малиновки садились ко мне на плечи и пели песню «Ты — солнечный свет моей жизни». И это еще не самое прекрасное. За все это время мы провели не вместе только одну ночь, и то для меня это было многовато. Анджела все время находилась здесь, даже когда Глория, Джед и Билли жили в Папином Доме. И эти события, как и все, что происходило на Саут-Норвуд-Хай-стрит, конечно, не укрылись от радара парикмахера Лена.

— Кажется, симпатичная девушка…

И что меня в минуты душевного подъема так притягивало к самому любопытному брадобрею в мире? Тоска по мужским разговорам? Голод по умным сплетням? Глубоко в душе запрятанное желание исповедаться?

— Какая симпатичная девушка, Лен?

— Высокая, телосложение тонкое, улыбка приятная…

— Ясно. Сдаюсь, — сказал я. — Похоже, я ее знаю.

— Стрижка под мальчика. Цвет каштановый с отливом в золотистый, видимо, натуральный… — Это он мне Анджелу описывал, наглец.

— Слушай, коли уж на то пошло, я тоже хочу кое-что у тебя спросить.

В зеркале мелькнула подрагивающая губа Лена. Это он так улыбался.

— Ну конечно, Джозеф, я слушаю.

— Ты уже знаешь, как ее зовут?

— Ох, тут ты мои способности преувеличиваешь…

Это признание нелегко далось Лену, и я благородно избавил его от терзаний:

— Анджела.

— Прекрасно. Просто прекрасно…

— Спасибо, Лен. Я рад, что ты одобряешь.

— Гель сегодня надо?

— Чуть-чуть.

— Как насчет «пикфорда»? — Мастер допроса снова в форме! Я замялся:

— Давай не будем пока забегать вперед.

Глория оказалась помягче. Но ненамного.

— Она твоя девушка, папа, да? Потому что она живет с нами, да?

— Ну, вроде того…

Вроде того? Она завтракала и ужинала с нами и целовала нас на ночь. Она поселила в ванной свою зубную щетку, в прихожей висело ее пальто, в моем комоде лежало ее белье. В мгновение ока ей удалось занять в наших жизнях совершенно особое место.

— А когда я в первый раз к тебе пришла, тогда вечером, ты надеялся, что я буду с тобой спать? — как-то спросила она.

Я храбро преуменьшил действительность:

— Ну, кажется, да. Я был к этому готов.

— Готов?

— Ногти на ногах припаял паяльником, в нос попрыскал гербицидами, под мышками пропылесосил. Ничего особенного.

Для Глории, между тем, Анджела сделалась чем-то вроде внештатного консультанта по имиджу.

— Анджела, а я когда вырасту, буду высокая, как ты?

— Может, и не такая высокая, но ты будешь очень красивая.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что твоя мама красивая.

— А откуда ты знаешь, что мама красивая?

— Мне твой папа рассказал.

Джеду в лице Анджелы достался помощник, угадывающий его тончайшие прихоти.

— Джед, нужна твоя помощь. Куда лучше налить кетчуп, рядом с сосисками или прямо на них?

— Рядом, пожалуйста.

— Вот тут? — Она показала на пустое место в тарелке.

— Вот сюда, вот.

— Между сосисками и яйцом?

— Да, только не в пюре!

— Вот так правильно?

— Правильно! Вот точно!

Ну а для Билли она стала товарищем по сюрреалистическим беседам. Особенно по ночам, когда он порой по-прежнему забирался к нам в кровать.

— Привет, Билли, — сонно говорила Анджела. — Ты упал с кровати?

— Это я не сам упал, — протестовал он.

— А кто тогда?

— Мистер Толкай.

— Мистер Толкай?

— Да, он забрался ко мне и…

— Дай угадаю, — говорила она. Я притворялся, что сплю. Я знал, что будет потом.

— А можно мне между вами?

— Конечно, можно, Билли. Но сперва познакомься с моим хорошим другом, мистером Тяни.

— Кто такой мистер Тяни?

— А он брат мистера Толкая. Он волшебник.

— Он правда волшебник?

— Да. Пойдем к тебе в комнату, посмотрим, как он умеет колдовать.

Так что Анджела была «моя девушка», но вместе с тем она была для меня больше, чем просто «моя девушка». Я подозревал, что и от Дайлис это не укрылось. «Думаю, я и так уже знаю насчет чего».

И кто из детей ей рассказал, интересно, — размышлял я, прибирая в их комнатах перед возвращением. Джед? С ним никогда ничего не понятно. Билли? Его инопланетные создатели снабдили его модулем сверхнепоследовательности. Нетрудно себе представить беседу, которую он провел с Дайлис:

— Мам!

— Что, Билли?

— Знаешь чего?

— Что?

— Знаешь Анджелу?

— Нет, а кто такая Анджела?

— Это тетя у папы в кровати.

— Ясно.

— Мам!

— Что?

— Знаешь мистера Толкая?

— Мистера Толкая?..

Ну а что Глория? Я надеялся, что она не превратилась в доносчика. Во-первых, мне не хотелось, чтобы она обсуждала со своей матерью подробности моей личной жизни. Во-вторых, у меня было и более благородное побуждение — я щадил чувства Дайлис. Незнакомая женщина спит с папой и советует Глории, что надеть. Разве маме не будет неприятно? Разве мама не встревожится? Я не хотел, чтобы у Глории возникали такого рода сомнения.

В три пятнадцать я отправился в школу. На школьном дворе на меня накинулись Лайза с Камиллой.

— А мы слышали про вас одну тайну, — заявила Лайза.

— Тайну, — эхом отозвалась Камилла. Они обменялись понимающими улыбочками.

— Ах, так? И что это за тайна? — Вот чертовы кошки, обе две. Прирожденные разведенки.

— Нам ваш Билли утром разболтал, — сказала Лайза.

— Ну так расскажите и мне, давайте!

— «А у папы есть девушка»! — колокольчиком прозвенела Камилла. — Так он сказал.

— Так и сказал, перед мамой?

Лайза и Камилла состроили рожицы.

— Ясно, все понятно. А как мама выглядела?

— Бывают люди повеселее, — ответила Лайза.

— Если бы взглядом можно было убивать… — добавила Камилла.

Звонок возвестил конец уроков. Дети выскакивали из дверей по одному. Я посадил Билли на плечо, Джеда взял за руку и нагнулся поцеловать Глорию в лобик. Как обычно, я мимоходом оглядел всех троих. Вроде все в порядке: ни необговоренных стрижек (стрижки были под моей юрисдикцией; Дайлис заведовала стоматологией), ни новой одежды. Дети одеты так же, как неделю назад, когда уезжали. Одежду они надевали каждый раз то мою, то мамину. Меня устраивало, если наши вещи стирались в Мамином Доме — они потом пахли кондиционером для белья.

Ладно, с внешностью все нормально, пора заглянуть глубже. Глорию я пока что оставил в покое. Ей я направлю лампу в лицо попозже. Вызывать у Билли очередные потоки сознания я тоже не решился, так что оставался Джед.

— Ну что, Джед, как в школе дела?

— Хорошо.

Это все, что мне удается получить в ответ на любой мало-мальски осмысленный вопрос. Район Далвич изобиловал начальными школами-садиками, и со слов Билли я понял, что многие его новые соседи-знакомые ходят как раз в эти причудливые и изящные заведения. Я сомневался, что такая школа привлечет Дайлис, но ведь в то время она уже была Дайлис Далвичской.

— Прекрасно, Джед. А как мама поживает?

— Нормально.

— А как Крис?

— Нормально.

— А погода была какая?

Джед удостоил меня испепеляющим взглядом.

— Что случилось? — нервно спросил я. — Мы что, потеряли чувство юмора, пока были у мамы?

— Ха-ха, папа, — ответил он, глядя вперед, и я не в первый раз подумал, что неделя — это слишком долго. Мы тащились домой, дети были необычно молчаливы. И только в квартире прозвучало имя Анджелы.

— Она сегодня придет? — спросила Глория, когда мальчики не слышали.

— Да. И принесет рыбу и чипсы.

— А, ясно.

— Это как, ничего?

— Ничего. — Глория нервно перебирала пальцами. Я нежно взял ее за руки.

— А мама знает, что она у нас сейчас?

— Думаю, да.

Мне было неприятно так допрашивать Глорию. Насиловать ее нейтралитет — последнее дело.

— Мама что-нибудь про это говорила?

— Да нет.

— А стоит мне рассказать ей про Анджелу?

— Я не знаю. Может быть.

— Ты бы хотела, чтобы я ей рассказал?

— Да, наверное. Да.

Я написал Дайлис письмо. Мне было очень трудно составить его как следует.

Я прочитал этот текст Анджеле.

— С каких это пор с тобой пребывает Сила? — серьезно спросила она.

— С тех пор, как я начал встречаться с Дартом. Полагаю, Сила входит в меня через поглощение его репродуктивных соков.

— Фу, какая гадость!

— Прости. Мальчишеские штучки. Но он был так польщен и так благодарен, прямо как пишут во всех учебниках…

Я понял, что иду не тем путем, и попробовал по-другому.

— А я где в этом сценарии? — поинтересовалась Анджела.

— Ты будешь наверху заниматься хозяйством и развлекать детей, — объяснил я.

— То есть буду твоей рабыней, так?

— Это можно устроить.

— Ты себе лучше евнухов для гарема найди.

Итак, не подошел и этот вариант. Я попробовал снова.

(«Не бойся, — говорила она, играя со мной. — Я же докторская дочка».)

Опять не то! Но я не сдавался.

Даже в таком идиотском настроении я все равно опознал «стратегию совладания», как говорила Дайлис на работе: стадия первая — полет дурацкой фантазии, стадия вторая — рывок к агрессии, стадия третья и последняя — возвращение в норму. Я снова сел с блокнотом и ручкой.

Эти два слова звучали чуждо, странно, и я опять внезапно ощутил, что моя бывшая подруга сделалась мне совершенно чужим и не слишком приятным человеком, которого я знал когда-то давно и с которым, теперь по несчастной случайности, вынужден делить заботы по воспитанию детей. И, будто обращаясь к незнакомому адресату, я стал писать вежливо и официально.

Я еще немножко потянул резину в таком духе, страшно злясь, что поневоле приходится испрашивать ее одобрения. Меня терзали не прелести домовладения (помните, я говорил, что официально мы вместе выплачивали проценты), а страх: я боялся, что Дайлис как мать имеет право выгнать женщину, которую я привожу под свою крышу. Пока что мы как родители были с нею на равных (за исключением финансового аспекта), но даже я верил, что такое право у нее есть. Мне даже в голову не приходило, да и ей тоже, что у меня может быть какое-то право накладывать вето на ее Криса. Более того, Анджела и сама признавала за Дайлис это право.

— На ее месте я бы как минимум захотела со мной познакомиться. Да нам бы всем стоило встретиться, вчетвером.

Так что я написал дальше:

А хорошо так, «искренне твой».

И снова мы с Дайлис встретились в том самом неромантичном баре. С нашей первой встречи в нем прошел ровно год. Интерьер бара пробудил во мне почти ностальгию: та же искусственная елка, тот же игрушечный северный олень, и тот же автомат с презервативами в мужском туалете. Впрочем, к последнему предмету я теперь относился более здраво. Он уже не вводил меня в бессмысленное возбуждение своими ребристыми и усатыми резинками. Наоборот, я созерцал его в блаженной задумчивости, пока держал руки под сушкой.

Анджела: «Знаешь, о безопасном сексе должны заботиться оба».

Я: «Хорошо. Я вскрою, ты развернешь».

Ладно, вернемся к Дайлис.

— Спасибо за письмо, — холодно сказал я.

Она мне ответила абсолютно в своем, Дайлисовом, стиле, с разящей прямотой:

Я продолжал:

— Я пытался внести конструктивное предложение. Очень обидно, что все мы не можем договориться. Хотя бы ради детей!

— По-моему, мы вполне обеспечиваем все нужды детей, — парировала Дайлис.

Это какие «мы», интересно, — подумал я. Мы — в смысле я и Дайлис, или в смысле она и Золотой Ботаник? Я глотнул вина и оглядел ее через полированный столик. Она опять была другая. Меньше косметики, костюм не деловой. Чуть диковата, даже чуть потрепана, слегка напоминала Рэкуэл Уэлш в «Миллионе лет до нашей эры».

— Джо, тебя что-то рассмешило?

— Нет-нет. Просто вспомнил про Билли, он тут недавно сморозил одну штуку.

— Что он сказал? — тут же напряглась Дайлис.

— Жаль, тебя при этом не было. Знаешь, какой он забавный!

— Мда, — сказала Дайлис, — мы несколько озабочены этими его переодеваниями в девочку.

— Озабочены, вот как? — Меня лично совершенно не тревожила страсть Билли к маскарадам, но тут, похоже, сигнал поступал со Станции Мудиллок.

— А ты нет? — спросила Дайлис. Или не спросила, а обвинила меня?

— Да нет. Через эту стадию развития проходят тысячи мальчиков. Он любит маскарадные костюмы, вот и все.

Я вспомнил его рассказ про Криса: Он говорит, что я большой страшный медведь. Он видел под водой злого волшебника.

— А как тебе сейчас кажется Джед? — спросил я, чтобы сдвинуться с этой точки. Дайлис отпила чуть-чуть минералки без газа и откинула назад свою буйную гриву. «Он Тарзан, а ты Джейн», — подумал я.

— Он чересчур много сидит у себя в комнате, — произнесла она.

— А у нас нет, — соврал я.

— Ему бы надо побольше гулять, играть с мальчишками. Но он уже вступает в возраст отгораживания. Неужели ты не можешь его расшевелить?

Возраст отгораживания? Это еще что за психоштучки? Не уж, пусть лучше не объясняет.

— Меня он сейчас особенно не беспокоит. Он в форме, он прекрасно соображает, в школе у него есть хорошие друзья.

Тем не менее он все еще перебирался ко мне по ночам. И никто из этих школьных друзей не приходил к нему в гости в Папин Дом. Интересно, приходят ли они в Мамин Дом. Я постеснялся спросить. Мы с Дайлис не общались, а ходили вокруг да около, как растревоженные скорпионы, слишком напуганные, чтобы выпускать жало. Мне становилось все грустнее и грустнее.

— Глория растет… — вяло заметил я.

— Да, — тут Дайлис со мной согласилась.

— Интересно, кого из нас она раньше начнет ненавидеть?

— Веселая мысль. Но мы изо всех сил постараемся оберегать ее женскую сущность. Правда, про тебя не знаю.

Ее женскую сущность? Это что-то новенькое, надо будет уточнить.

— Послушай. Анджела хотела бы вступить в права по закладной вместо тебя.

Я занервничал, произнеся имя Анджелы, будто тем самым подверг ее публичному осмеянию. Но Дайлис ответила спокойно:

— Мне кажется, это разумное решение. Я пошлю к тебе своего адвоката.

Воодушевившись, я выдал ей следующую порцию информации:

— Она нашла покупателя на свою квартиру и скоро хочет переехать к нам.

— Хорошо.

— И мы собираемся пожениться. В феврале, — сказал я, глядя Дайлис в глаза.

— Очень хорошо.

— Ты не против, если Глория будет подружкой невесты?

Дайлис пожала плечами.

— Если ей самой так хочется.

Мы просидели в баре минут пятнадцать. Все темы были исчерпаны. По крайней мере, больше никто из нас ни на что не решался. Я встал и вдруг неожиданно сам для себя сказал:

— Дайлис, ты не такая, как была.

Ее реакция меня изумила. Я даже не знаю, чего ждал. Но уж точно не этого взгляда, полного боли. Казалось, саму душу ее накрыла тень.

— Ну да, Джо, — сказала она. — Я знаю.

Глава 14

«Пикфорд» нам не понадобился, обошлись простым арендованным грузовичком. Анджела всю сознательную жизнь прожила налегке, так что мы сами, вдвоем, перевезли все ее имущество. У меня в спальне — у нас в спальне — она повесила «Поцелуй» над изголовьем кровати и отошла, чтобы заняться чемоданом.

— Я сам все распакую, — объявил я.

— А мне что делать?

— А тебе наблюдать.

Я вытащил туфли — четыре пары, две коричневые, две черные, и все на плоской подошве, — и аккуратно поставил их внизу гардероба.

— Ты когда-нибудь носила каблуки? — спросил я. Мне было ужасно любопытно.

— Нет, я и так дылда.

Я стал вытаскивать джемперы, футболки, брюки, пиджаки, джинсы и платья, — последних у Анджелы было ровно два.

— Правда, вот это синее красивое? — бросила она.

— Очень, — подтвердил я, разглаживая платье на вешалке. — Только Билли не показывай.

Я залез в чемодан поглубже и вытащил наружу круглую блестящую шкатулку.

— Можно мне посмотреть? — спросил я.

— Я так устала, мне тебя все равно не остановить.

Там лежали всякие безделушки, предназначенные больше для хранения, — сережки, браслеты, старая бабушкина брошь. Я поставил шкатулку на комод и снова сунулся в чемодан. На этот раз выудил белый чистенький вибратор.

— Боже, — сказала Анджела, — я про него и забыла совсем!

Я влажно поцеловал его в самый кончик и заботливо спрятал среди ее белья.

— Ты ужасен! — вздохнула она.

— Скажи мне спасибо, — вздохнул я в ответ. — Кое-что тебе не видать даже от Рассела Кроу.

За год и три месяца от меня ушла Дайлис, мимо меня прошла Присцилла, меня сморила Марина. От недостатка уверенности, энергии и драйва я совершенно забросил свои стильные портреты (да-да, я все перепроверил — они и вправду стильные!) и превратился в какого-то полубеспомощного маляра, чьи заработки омрачались постоянной необходимостью вовремя приходить в школу за Глорией, Джедом и Билли. Все оставшиеся силы я бросал на явно проигранную арьергардную битву. На моих трусах появились дырки. Моя студия покрылась слоем пыли. А когда дети уезжали к матери, их мягкие игрушки становились моими самыми задушевными друзьями.

— Жираф, а жираф, ты когда-нибудь пользовался быстровысыхающим лаком «Ронсил» для дерева? А дешевая страховка для автомобиля тебя не интересует? А когда ты в последний раз разглядывал собственные яйца на предмет опухолей? Громче, сынок, я не слышу…

Но сейчас у меня была Анджела, и я терял от нее голову. Она была сдержанна в сочувствии, она была проницательна, она умела понимать. Для меня Анджела была шедевром искусства, драгоценностью. Я вознес ее на пьедестал и показывал немногим избранным, и когда они, в свою очередь, восхищались ею, я купался в лучах ее славы.

— Замечательная девушка, — шепнула мне мама, когда мы относили на кухню посуду после воскресного обеда, на котором мама и папа знакомились с Анджелой.

— Замечательная девушка, — прошептал папа, доставая из холодильника желе. В эти выходные дети были со мной, и мы пришли к родителям вместе. Мне страшно хотелось познакомить их с Анджелой.

— Замечательно одета, — одними губами сказала мама.

— Какая статная, просто замечательно! — тихонько воскликнул папа.

И это, конечно, была высокая похвала. На Всестритэмских Чемпионов по Джиттербагу не так-то легко произвести впечатление.

Кенни, гроза пирожных, тоже отдал ей должное.

— Она не согласится мне попозировать? — прошептал он мне на ухо, когда мы втроем собрались в галерее «Тэйт-Британ».

Кенни занимался полузабытым искусством — изготовлением керамической утвари, но ему нравилось работать кистью. В студенческие годы он рисовал женщин. Всяких: крупных и изящных, грустных и одиноких, счастливых и довольных, болтающих ногами в воздухе. У него был совершенно уникальный глаз на женщин. Он просто зарывал талант в землю, занимаясь своей посудой.

— Но ты уже заметил, Кенни, что она… эээ… не мужчина?

— Да, но мечтать-то разве нельзя?

От каждого из моих родных и близких я хотел разного. От родителей — молчаливого заверения, что они видят в Анджеле те же хорошие качества, что и я. От Кенни — что он будет ласково льстить моему эго и замечать, как меня прямо-таки распирает от желания. От Глории, Джеда и Билли — что они с пониманием отнесутся к появлению в их жизни еще одной взрослой женщины. На Рождество все это особенно обострилось. С утра дети были в Далвиче, но к часу дня их привезли к нам. Как всегда, я высматривал пиллокомобиль из окна, и как всегда, он остановился на расстоянии от дома и отъехал прежде, чем я вышел к дверям. Эта ритуальная демонстрация таинственности Криса вошла в традицию.

— Мы с папой подумали, что я каждому из вас должна кое-что подарить, — объявила Анджела.

Мы оба нервничали и волновались, выдержим ли конкуренцию с праздником в Мамином Доме. Но у Анджелы на кону стояло больше, чем у меня. Я заметил, как застыла ее улыбка, когда она нагнулась к рождественской елке, — первой елке, которую мы украшали вместе. Каждому из детей она купила по плюшевому мишке.

Билли достался ярко-оранжевый. Он внимательно оглядел мишку и спросил:

— А как его зовут?

— Это тебе решать, — ответила Анджела.

Я затаил дыхание, и все остальные тоже.

— Мишку зовут… Прекрасный Латук, — наконец сказал Билли.

— И наречется он Прекрасным Латуком, — невозмутимо подытожила Анджела.

Джеду достался желтый. Джед молча развернул подарок и уселся с ним в кресло под бок к Джеффу-Жирафу.

— Джед, как ты его назовешь? — несмело спросила Анджела.

— Не знаю.

Но Анджела, предвидев такой ответ, заранее заготовила предложение:

— Может быть, Джерменом?

Джед просиял:

— А как это пишется? — осведомился он.

Я расслабился: сыновья вели себя совершенно как обычно: это означало, что они полностью приняли Анджелу. Глория тоже обрадовалась своему мишке (зеленому), но обрадовалась по-другому. Я уже и раньше стал за ней кое-что замечать: недавно она откопала среди Биллиных маскарадных тряпок свой старенький рюкзачок в виде кролика, который носила в пять лет, и снова повесила его себе за спину. Вот и сейчас она ответила Анджеле совершенно по-детски:

— Ой, какой миленький! Какой классный! Я его назову Брэдом!

Девять лет и девять месяцев — а вот и все девятнадцать. Глория переводила свое детство на новую ступень. Стены ее спальни украшали киты, к которым вот-вот присоединится и Гарет Гейтс[13]. Не это ли «женская сущность», о которой думала Дайлис? Знал ли я вообще, о чем она думала? Моя жизнь менялась со скоростью света, для моих детей менялось очень многое, но Дайлис отвечала на все это гробовым молчанием.

В разгаре нашего бешеного романа Анджела продала свою квартиру и пустила вырученные деньги на уплату моих долгов. Она послала Дайлис письмо с благодарностью за то, что та отказалась от прав на закладную в ее пользу, но Дайлис не ответила. На Рождество она привезла к нам детей так же холодно и оперативно. Мне эта ее бесчувственность казалась подчеркнутой, и Анджеле тоже. Отчасти поэтому в промежутке между Рождеством и Новым годом мы решили пригласить Карло с Джилл. Я нуждался в их прочности и неколебимости, я нуждался и в их дружеской поддержке, особенно в поддержке Джилл. Я хотел, чтобы она как-то донесла до Дайлис то, что Дайлис отказывалась замечать сама: Анджела будет хорошей мачехой моим детям, и Дайлис не нужно ни бороться с ней, ни ее бояться.

Карло и Джилл приехали к нам к обеду. В тот день у нас много чего было впервые: первый раз мы с Анджелой вдвоем принимали гостей в квартире над «Богатством бедняка», и первый раз Анджела увиделась с моими друзьями.

— Карло, Джилл. Это Анджела.

Они обменялись рукопожатиями в прихожей. Пауло и Эмили, отпрыски четы Бонали, убежали искать Глорию, Джеда и Билли. Три пары глаз пробежались внимательно сверху вниз.

— Анджела! — сказал Карло. — Тебе предстоит кое-что узнать.

— Да?

— Кое-что о человеке, за которого ты собираешься замуж.

— Хорошее?

— Странное и тревожное, — отозвался Карло. — О его бурной и бешеной юности. О множестве грязных тайн его прошлого. И еще о его кошмарном вкусе в одежде.

— Карло, заткнись, — беззлобно попросила Джилл.

— Да ладно, Джилл, — Анджела поймала взгляд новой знакомой, — наоборот, пусть лучше выскажется.

После шоколадного мороженого и лазаньи мне стало казаться, что я превращаюсь в какого-то другого человека. Карло немножко смущал меня полуправдивыми рассказами о моей собственной жизни в колледже («он был блюстителем нравов, чудаком, восходящей звездой») и после возвращения из Франции («сумасшедший и весь бурлил безумными идеями»). Тем не менее данная версия Джозефа Стоуна казалась пережитком прошлого. Карло ловко проскользнул по началу наших отношений с Дайлис — в то время он сам ухаживал за Джилл так преданно и романтически, что я просто терялся. Мы с Кенни подсмеивались над ним тогда, но теперь эта его целеустремленность казалась взрослой и благородной. Когда мои отношения с Дайлис подсохли, а затем сошли на нет, Карло и Джилл превратились в образцовую счастливую пару. Мне тоже так хотелось, и вот сейчас я надеялся, что с Анджелой у меня получится наверстать упущенное. Позже, вечером, мы поехали в Кристал-Палас-парк, и там мне удалось перемолвиться с Джилл словечком наедине.

— Тебе она нравится? — спросил я.

— Да. Правда, очень.

— И мне тоже. Я просто как замазка стал в ее руках.

— По-моему, она очень храбрая.

— Почему? Потому что связалась с таким паразитом?

— Ты вовсе не паразит, Джо, и никогда им не был.

— Хорошо, с художником-неудачником с тремя детьми.

— Ты и не неудачник, ты хороший художник, — помнишь?

— Смутно. А как тебе показалось, дети ее полюбили?

— Очевидно, что полюбили. Это всякому видно.

Мы приближались к озеру с динозаврами, памятному для меня месту. И я задал Джилл еще один вопрос:

— Ты придешь на свадьбу?

— Вряд ли Дайлис захочет нам помешать, если тебя это интересует, Джо.

Я изобразил физиономией горгулью, якобы решительную. Джилл рассмеялась.

— Свадебные колокола и Джозеф Стоун… Никогда бы не подумала, что ты возьмешь и женишься. Это так с тобой не вяжется!

Я бы и сам не подумал, хотя не знаю, почему. Но, наверное, Карло был прав, уподобив брак кардигану на молнии — то кажется, что она разве что дедушке твоему подходила, а то вдруг тебе самому впору.

— А с Дайлис вяжется? — вдруг спросил я.

— Ой, — слишком быстро ответила Джилл, отворачиваясь, — не знаю.

— Лен, я завтра женюсь.

— Я уже слышал, Джозеф…

— Приходи на прием, если хочешь.

— Я так понимаю, что он будет у твоих родителей в Кройдоне?

— Твоя осведомленность безупречна, Лен!

— …а потом вы едете в Венецию на неделю, а детей оставляете на попечении Джорджа и Ланы…

Ну откуда он это знал? От агентуры ЦРУ, что ли?

— Ничего романтичнее Венеции и не придумаешь, — продолжал Лен.

— Ну да, точно. Разве что эскимо.

— Ну и, наверное… эээ… со сроками тоже все как надо, да?

Он имел в виду «дела». Я изо всех сил притворился, что не понимаю:

— Конечно, Лен, у нас уже заказаны такси и вообще все, что нужно…

— Очень хорошо, Джозеф, очень хорошо…

Да, со сроками все было как надо. Анджела настояла, говоря: «У хороших девочек не бывает кровотечений во время медового месяца».

Мой мальчишник был полон откровений. Знаете древний обычай — нажраться элем и наблевать кому-нибудь в шляпу, а потом отдаться на растерзание трем наемным шлюшкам и в конце концов оказаться в полицейском участке. Забудьте об этом. Мои дружки пришли ко мне с более серьезными намерениями.

— Лиловый? — поперхнулся я. — Ты обрядишь меня на свадьбу в лиловое?!

Карло обещал явиться ко мне со свадебным костюмом, который оказался великолепен. Просто замечательный костюм для выхода в стиле Остина Пауэрса. Я с отвисшей челюстью следил за примерочными манипуляциями Карло.

— Я сначала думал насчет абрикосового, но все-таки он больше подходит мне. А ты гораздо лиловее меня.

Карло нетерпеливо затянулся дурацкой сигарой. Я оглядел сидящих за столиком в ресторане: Карло, Кенни, Ротвелл, Брэдли и Стивен, старший брат Анджелы, выжидательно заулыбались.

— Ну скажи мне, что же делает одних лиловее других?

— Можешь считать, что портновская интуиция, — сказал Карло. — И не забывай, что с костюмом тебе полагается бонус: будешь стоять смирно — сольешься со своей гостиной. — Помните, я говорил, что у меня гостиная розовато-лиловая?

— Теперь примерь, пожалуйста. — Карло наконец надоело со мной церемониться. — Может быть, мне придется сделать в талии посвободнее.

Я встал и сбросил штаны. Последовали возгласы одобрения, затем я услышал, как Кенни шепчет мне на ухо:

— Джо!

— Да?

— Знаешь, я гомосексуалист, а ты…

— Не обладаешь этим качеством, — Карло подал мне свадебное одеяние.

Я стоял перед ними голый ниже пупка, не считая носков и трусов.

— Не обладаешь, точно, — согласился Кенни. — Ну вот, дело в том, что…

— В чем?

— Такой эмоциональный момент…

— Да?

— Мы давно уже знакомы, и я подумал, что тебе нужно знать.

Стоя одной ногой в лиловой штанине, я был весь внимание. Остальные тоже замерли.

— Я думаю, тебе нужно знать, что ты никогда не привлекал меня как мужчина.

А Карло подслушивал.

— Вот так не везет! — сказал он. — Похоже, спать ты будешь с женой, никуда не деться.

Кенни, Карло и я — хорошенькая команда! На следующее утро мы втроем поднимались по ступеням Ратуши: мистер Лиловый, мистер Абрикосовый и Кенни, мистер Бирюзовый — гей-версия «Бешеных псов». Три пастельных мушкетера, жених и двое шаферов, затуманившие взор чиновника-регистратора.

— Эээ… кто тот джентльмен, который собирается жениться?

Джентльмен? Это я-то? Со своим тройным выводком?

Выводок стоял вместе с бабушкой и дедушкой. На Глории была блестящая зеленая юбочка и такой же жакет. Она подошла ко мне и поцеловала.

— Ты такой красивый, папа!

— А ты какая красавица! (И с каждым днем все больше похожа на маму!)

Джед шарил в кармане. Что у него там — бусы? Стегозавр?

— Джед, у тебя все хорошо?

— Да.

— Точно?

— Точно.

— Ты не забудешь, что я тебя люблю?

— Нет. (Сынок, гуляй побольше. Так хочется твоей маме.)

И, наконец, Билли. Глаза его расширены, лицо сияет, парик сидит косовато.

— Привет, пап!

— Привет. Потрясающе выглядишь, Белоснежка! (Как гордилась бы тобой мама, будь она здесь!)

А вот и невеста. Отец ведет ее под руку и лучится от счастья. Она великолепна: и жакет, и брюки, и лиловый цвет. На свадьбах обыкновенно полно китча, но у нас все по-другому. Ни капли пошлятины.

— Ты как картинка, — шепнул я.

— Хочешь меня купить? — улыбнулась она.

— Зови меня Саатчи и предлагай свою цену.

Кенни открыл коробочку с кольцом. Карло подал его мне. Я — надел на палец Анджеле. Затем я произнес «Да».

В Венеции шли дожди. Съежившись под плащами, мы шмыгали между ливнями из одного кафе в другое, тоннами поглощали мороженое, наблюдали за промокшими туристами, что выстраивались в очереди вдоль деревянных помостов вокруг многолюдной площади Сан-Марко. Очереди сходились у знаменитого собора, ибо только так можно было, никуда не плывя, добраться до прославленных шедевров эпохи Возрождения внутри собора. Я спросил у Анджелы:

— Как ты думаешь, лет через четыреста будут люди приезжать издалека, чтобы полюбоваться на дома моей отделки?

— Наверняка, — ответила она.

Романтическая была сцена. Официанты сновали между столиками, убеждаясь на собственном опыте, что все англичане сумасшедшие; под аккомпанемент плещущихся волн пианист наигрывал на якобы «Стейнвее». Мы отмечали тридцатичетырехлетие Анджелы, размышляли о будущем и держались за руки.

— Мне хочется вернуться к живописи, — заметил я.

— Правильно, давай, — согласилась Анджела. — Только так мы сможем разбогатеть.

Она была права. Наши доходы, сложенные вместе, давали возможность жить неплохо, но на целый парк яхт нам не заработать. Я позавидовал Брэдли, старшему брату, — его сократили из фирмы, торговавшей игрушками, и тогда он решил начать бизнес со своей женой. Малика была родом из Марракеша и имела за плечами богатый кулинарный опыт. На выходное пособие Брэдли они открыли марокканский ресторан в Стоквелле. С его антрепренерской убедительностью я мог чего-то добиться. Не менее убедительным был и младший брат Чарли. У него, правда, предпринимательские планы приняли несколько более, так сказать, воздушные формы. После свадьбы он обратился ко мне с деловым предложением:

— У меня, по-видимому, есть хорошее место для человека с твоими навыками, — вещал он. — Прекрасное такое местечко, для работы с развивающимися рынками зарубежных стран. Требуется делать на заказ качественные работы за отличное вознаграждение, — если, конечно, будешь делать именно то, что от тебя требует клиент.

Мы совещались в мозговом центре бизнес-империи Чарли — в его комнате в доме родителей, где он до сих пор жил. Он утверждал, что занимается экспортом и импортом по всему Тихоокеанскому региону. Ему двадцать семь. Он владеет одним пиджаком от Армани и мобильным телефоном.

— Можешь не объяснять, — сказал я. — Воздушные блондинки, сгрудившиеся вокруг чьего-то гигантского фаллоса, лошади, летящие сквозь морскую пену…

Чарли выпучился на меня:

— Наконец-то понимаю, почему тебя все называют таким умницей!

В мечтах Чарли видел во мне Вермеера, я же не пылал таким энтузиазмом. Представьте себе, у меня имелась такая странная штука под названием гордость.

Мы с Анджелой переговаривались об этом, бродя по влажным аллеям вдоль каналов.

— А ты попробуй, — сказала она. — Напиши ему несколько картин, посмотри, как будут продаваться.

— Многовато будет, несколько. Сколько там в Гонконге требуется картин с гибкими лесбияночками на мотоциклах и с плетями? Сколько нужно малазийским «крестным отцам» благочестивых образов «Манчестер Юнайтед»?

Тем не менее предложение мне почти понравилось. Я старался думать о такой работе, как о творческом отдыхе. Музу можно приятно пощекотать хорошими и быстрыми деньгами. Пустяковые работки хорошо отвлекают, да и развлекают, а по две тысячи за картинку — глядишь, так и закладную скоро выплатим. В результате я решил после приезда разобрать и привести в порядок свою студию. А пока мое решение давало нам с Анджелой возможность помечтать.

— Можно будет купить машину, чтобы заводилась даже по утрам на холоде, — предлагал я.

— Точно, — говорила Анджела. — Или починить все в доме.

Тоже хорошая идея — потому что у нас в квартире все потихоньку выходило из строя.

А потом я сказал такое, что и сам себе удивился:

— Мы даже могли бы и новый дом купить, попросторнее!

Анджела тоже изумилась. Ей было хорошо известно мое отношение к «Богатству бедняка» и Папиному Дому. Она искоса поглядела на меня:

— А зачем нам дом попросторнее?

— Ох, — ответил я. — Не знаю.

В нашу последнюю ночь в Венеции мы приготовились в последний раз ублажать друг друга на безумной кровати под балдахином в номере отеля.

— Ну, Анджела, — спросил я, — какие дикие противоестественные фантазии влекут тебя на этот раз?

— Давай сделаем все старым дедовским способом. Мне нравится, как мы подходим друг другу. Так близко.

Весь дрожа от нежности, я порылся в комоде у кровати и достал презерватив.

— Я вскрою, а ты развернешь?

— А может, и нет. — Она прижала меня к себе. — Зачем еще ждать?

Глава 15

— У нас будет ребеночек!

— Да ну! Так быстро!

— Ага! Так здорово!

— А это мальчик или девочка?

— Пока не знаю. Надеюсь, что девочка, мальчиков тут уже и так хватает!

Я подслушал этот разговор из-за дверей спальни. Подслушивать некрасиво, конечно, но родителям без этого не обойтись, особенно по таким праздникам, как дочкино десятилетие. Я приник к щели, чтобы услышать, какие еще невиданные секреты раскрывает Глория Жасмине, дочке Лайзы, и Шантель, дочке Камиллы. Голоса смешались и слились в громкий, единый гул.

— Когда я у мамы рождалась, меня пришлось вытягивать огромными щипцами!

— Ну как оттуда может выйти ребеночек?

Эх, как все меняется. Первый раз я сам организовывал праздник в прошлом году, когда Глории исполнялось девять лет. В чем-то он ничем не отличался от других праздников — именинница так же любовно выписывала приглашения на карточках, мы так же готовили сосиски на гриле и вешали воздушные шарики на двери, а потом приходили гости — толпа маленьких девчушек со своими подарками, которые в течение недели либо поломаются, либо потеряются, либо окажутся в помойке. Они даже играли в «передай посылку», хотя уже не наряжались в пастельные костюмы фей или зверей.

Тогда с детьми было легко, труднее было со взрослыми. Я не имею в виду Лайзу и Камиллу, с которыми я был хорошо знаком и опасаться мог разве только заговора с целью снять с меня штаны. С остальными же взрослыми я вел себя как настоящий параноик.

— Добрый день! Добрый день! Я — Джо. Как видите, девочки у нас прекрасно празднуют!

Еще мне нужно было продемонстрировать свои, так сказать, верительные грамоты тем мамам (с девочками приходили в основном мамы), чьи дочки были на первом празднике у Глории, который устроила Дайлис за неделю до этого. Тогда девочек повезли в парк аттракционов, катали на пони, кормили пиццей; не исключаю, что у мамочек в сумочках лежали ценные бумаги на флоридскую недвижимость. Ну и ладно, пускай Дайлис устраивает дорого и шикарно — я устрою дешево и сердито. Тогда мне важнее было показать всем, что я воспитываю детей наравне с бывшей подругой.

— Вы их видите по выходным через раз, да, ээ… Джо?

— Да нет, вообще-то по неделе через раз.

— A-а. И кто у вас за ними смотрит?

— Я. А разве их мама вам не рассказывала?

Некоторые вопросы следует прояснять сразу. Глория тоже это усваивала.

— Папа, праздник был просто потрясающий!

— Такой же потрясающий, как у мамы?

— Такой же!

— А может быть, еще чуточку более потрясающий? В чем-нибудь незаметном, но важном?

Глория уставилась на меня своими карими глазами, копиями других глаз, которые так же фокусировались на моем лице в прошлой жизни.

— Папа! Я уже сказала: точно такой же потрясающий. Все!

С тех пор Глория стала относиться ко мне прохладнее и настороженнее. Где-то спустя полгода я повел ее, Джасмину и Шантель в бассейн. Я машинально, как всегда, закрылся с тремя юными подопечными в семейной раздевалке. Джасмина и Шантель захихикали.

— Пап, — сказала Глория, — мы не хотим смотреть на твою попу.

— Вы ее и не увидите, — парировал я, лихорадочно размышляя, — если не купили билеты заранее.

Хи-хи-хи-хи-хи!

Пока-пока-пока!

И я ушел в отдельную раздевалку. То был поворотный момент. В следующие месяцы у Глории постепенно появлялись новые манеры, в которых я не сразу узнал подростковое отчуждение. Я впервые заметил, что она охраняет свое личное пространство от невинных вторжений братьев.

— Билли! Джед! Да я же одеваюсь! Это моя комната! Уходите!

И уже стало понятно, что некоторые наши моменты близости отходят в прошлое. Она реже приваливалась ко мне на старом диванчике. Она уже давно не вбегала ко мне в ванную, когда я мылся. Когда ей понадобился антисептический крем, она сама им обмазалась.

А теперь Глория выходила на новые виражи. Ее подружки в коротких маечках и шортиках ввалились в парадную дверь и устремились в ее комнату. Мы с Анджелой подарили ей плейер для дисков и кассет, и вскоре «прикольные девчонки» и «зажигайки» (так гласили надписи на их топиках) добросовестно вертели попами под музыку «Блю» и «Дестиниз Чайлд»[14].

— Мама с папой подарили мне такую книжку про детей, когда мне было пять лет. Там все картинки про голых женщин и мужчин. Мне подружка сказала, что они делают друг другу секс!

— А мне мама говорила, что это называется трахаться!

— Трахаться!

— Ага! Твой папа трахнул маму!

Папам вход туда был воспрещен, и мальчикам тоже. Это не расстроило Джеда, который спокойно сидел у себя с набором наклеек и конструктором, но расстроило Билли. Он слышал манящий зов розовых босоножек и заколочек с мерцающими звездами, но его туда не брали. Лишь одному существу мужского пола был дарован доступ на территорию шумного девчачьего безумия. Он шагнул прямо в центр праздничной комнаты с шампанским в одной руке и тортом в другой. «Привет, куколки Барби! Я — Кен!» Но и он долго не продержался. Музыка заиграла громче, девицы заверещали, и спустя пять минут Кенни появился рядом со мной, с оранжевыми ногтями, с боа на шее. На щеке у него отпечатался след от губной помады — этакий изогнутый лук купидона.

— Помогите! — возопил он.

— На кого ты похож! — заржал я, вскочив с корточек — я слушал у дверей комнаты.

Кенни оглядел себя в настенное зеркало.

— На самого опасного пидора в мире.

— Я всегда повторяю: будь самим собой.

— А я всегда повторяю, что у тебя тут живет один бешеный ребенок!

— Вини родителей, — посоветовал я.

С физиологической точки зрения в Глории совершенно явно доминировали гены по женской линии. Эти взгляды — не мои. Ее быстро формирующаяся фигура, как я уже сказал, являла собой ее мать в миниатюре. И все же, думаю, лучшие ее черты унаследованы именно от меня — остроумие, решительность, ум, — одним словом, те качества, о которых мне приятно было слышать в связи с собственной персоной. А как горько было видеть, что мой когда-то самый близкий человек, моя поддержка в дни одинокого отцовства теперь все теми же своими качествами доводит меня до отчаяния!

Все началось в тот день, когда Анджела вышла из ванной с тоненькой палочкой, на которой синела полосочка. Беременность жены и созревание дочери — два одновременно гремевших землетрясения.

— Ей безумно интересно всё, — объяснила Анджела.

— Что — все?

— Все! Сперматозоиды, яйцеклетки, дезодоранты, тампоны, лифчики.

— Вроде бы все девочки в этом возрасте такие же.

— Да, но Глория очень взрослая для своих лет. Она уже как подросток. Так быстро растет.

Мы сидели с Анджелой перед кабинетом врача. У меня пробуждались померкнувшие было воспоминания: вот медово-зеленые, шелково-прозрачные ренуаровские гребцы на стенах, вот автоматы для воды, низенькие столики со стаканами и проспектиками курсов для будущих родителей. Анджела впервые попала в порт, откуда начинается таинственное путешествие, где я бывал целых три раза.

— Что ты помнишь? — спросила она.

— Помню, что сюда должна прийти женщина в рубашке с логотипом Государственной службы здравоохранения и вызвать тебя по имени, причем часа через два.

Но я ошибся: она явилась через пять минут.

— Вы Анджела? Анджела Слейд?

— Да.

— Пойдемте со мной. Меня зовут Шинейд.

Мы вошли в кабинет. Анджела и Шинейд сели друг против друга. Я знал свое место и скромненько примостился в углу.

— Итак, Анджела, у вас это первая беременность?

— Да.

— И как себя сейчас чувствуете?

— Нормально. Немножко волнуюсь. Немножко боюсь.

— Кровотечений не было?

— Нет.

— А болей?

— Нет, только каждый день наизнанку выворачивает. Вот это да, неприятно.

— Ничего, это хороший знак, так и должно быть, — сказала Шинейд. «Я же тебе говорил», — взглядом сказал я Анджеле.

— Ну, хорошо, — сказала Шинейд, — давайте сделаем ультразвук. Лягте, пожалуйста, на кушетку, стяните одежду вниз, чтобы мне был виден живот.

Шинейд задвинула ширму, и они скрылись за ней от моих глаз. Меня кольнула ностальгия. Вот я снова в кабинете врача, — наполовину участник, наполовину досужий наблюдатель, и мне было приятно видеть, что обычный протокол сохранения женской скромности остался неизменным. Когда «дама в положении» спустит всю одежду, будущему отцу позволяют смотреть на обнажившиеся части тела. Но посмотреть, как его жена раздевается, ему не разрешают. Это зрелище может быть достаточно сексуальным, а разве можно теперь заниматься сексом, если речь идет о продолжении рода?

— Зайдите, если хотите, — позвала Шинейд.

Я уже был на ногах. Раздался скрип, и Анджела вскрикнула:

— Ой!

— Извините, — это Шинейд, — оно холодноватое.

Голубое желе на животик, ультразвуковой пудинг прямо из тюбика. Шинейд возила датчиком по вязкой лужице и глядела на нечеткое изображение на экране. Ничего толком не видно. Я вопросительно посмотрел на нее.

— На таком раннем сроке обычно еще ничего не видно. Это, по-видимому, просто уголок матки. Сейчас быстренько посмотрим внутренним датчиком.

Это что-то новенькое. Шинейд натянула резиновую перчатку, достала презерватив и надела его на датчик, который держала в руке.

— Согните ноги в коленях, пожалуйста.

— Ничего себе денек начинается, — с нарочитой бодростью заметила Анджела и ухватилась за мою руку. Как все-таки хорошо, что я мужчина, порадовался я.

— Так, все в порядке, — наконец сказала Шинейд. Анджела застегнула джинсы, которые ей уже недолго оставалось носить.

— Расстроилась? — спросил я по дороге обратно в стерильным коридоре.

— Из-за чего?

— Что мы ничего не увидели?

— Немножко. А ты догадался?

Да уж догадался.

— В следующий раз будет намного лучше видно. Увидим и головку, и спинку, и ножки. Иногда они там пальчик сосут. А на аппарате напечатают фотографию, если захочешь забрать с собой.

У нас были такие фотографии Глории, Джеда и Билли. Интересно, у меня они сейчас или у Дайлис?

— Не странно тебе снова все это переживать?

— Не странно. Приятно.

— Почему?

— Потому что на этот раз мне действительно очень хочется.

— Но мальчиков ты тоже хотел, разве нет? И Глорию.

— Да, хотел… — Это правда. Хоть я и не просил у Дайлис никакой Глории, но как только я узнал о ее зачатии, ни разу не задумался об аборте. — Разница в том, что сейчас я и тебя очень хочу.

— Перестань. А то я заплачу.

Поздно, я уже достал из кармана платочек и дал ей. Мы прислонились друг к другу, ища поддержки.

— Полюбят ли его старшие дети? — спросила Анджела.

— Я уверен, что да. — Уверен-то я был насчет Глории и Билли, а про Джеда ничего никогда нельзя сказать заранее.

— Они же не станут со мной враждовать, правда?

— Нет, они не такие. Они тебя по-настоящему любят, особенно Глория. Ты же сама говорила, что она тебе просто прохода не дает.

Анджела склонила голову мне на плечо, и снова ее плечи задергались, на этот раз от смеха.

— Она необыкновенная девочка. Ей столько пришлось вынести, и через все это она прошла так спокойно, гладко!

— Она скоро догонит мать по росту, правда, мать у нее и не очень высокая.

Анджела остановилась. На ее лице еще не высохли слезы.

— Ты пугаешься, потому что все время видишь в ней Дайлис, да?

— Ну, в общем, да. Знаешь, дело даже не во внешнем сходстве, но она иногда так на меня смотрит… И так себя держит… — Я дернул плечами. — Но этого же все равно не избежать, правда?

Мы пошли дальше. В клиниках, конечно, все стерильно, но почему-то чувства начинают бурлить со страшной силой.

— Может так быть, что они с Дайлис сблизятся, когда Глория подрастет, — сказала Анджела. — Тебе это будет тяжело?

— Наверное. Но пока она со всеми девичьими расспросами идет к тебе.

— Дайлис она, наверное, тоже расспрашивает.

— Но ты ее так интересуешь!

— Ну, так я же все-таки беременна. Это ей знаешь как интересно!

— Да, это правда.

Дома Анджела мягко досказала свою мысль:

— Я хочу сказать, что скоро ей по-настоящему будет нужна мама. И я не знаю, когда она начнет отдаляться от тебя.

Я вытер пыль в студии и разобрал кисти, готовясь как следует (или как раз как не следует) работать на Чарли. В качестве первого задания мне предстоял «Загнанный Майк Тайсон». Однако перед тем как приняться за творческую проституцию, я решил немножко поработать для души и попросил Глорию позировать мне для картины. К моему легкому удивлению, она согласилась. Глория, хотя и становилась все более и более уверенной в себе, еще не приобрела никакой самоуверенности (различие тонкое, но для меня важное). Она устроилась в кухне на стуле, под моей расшатанной лампой.

— Смотри на дверь.

Она смотрела, а я ее рисовал. Сначала мы молчали. Потом я спросил:

— Глория, тебе сейчас хорошо?

— Да.

А что это было за «да», я толком не понял. Легко она сказала? Заставила себя?

— Ты любишь Анджелу?

— Ну конечно, я ее вообще обожаю!

Так, здесь ничего особенного не добьешься. Я стал работать дальше. Набросал расправленные плечи, ровно стоящие ноги, руки — она положила одну руку на другую, в браслетике.

— А мама счастлива, как ты думаешь?

— Наверное, да.

— Я тоже надеюсь. Тебе нравится Крис?

— Да.

— А Джеду с Билли он нравится?

— По-моему, да.

— Тебе больше ничего не хочется мне рассказать?

— Да нет.

— Хорошо, тогда еще последний вопрос, и все. — Она молчала. Я шел напролом: — А ты рада, что у нас будет малыш?

— Да!

— А мама? Ты не знаешь? — я попытался спросить как можно небрежнее, но у меня не очень получилось.

— Это два вопроса, а не один.

— Прости. Но мама знает ведь, да?

— Пап, пожалуйста…

— Да ладно. Это же не секрет. — Сплошные секреты! Самый загадочный для меня секрет я не разгадал и оставил попытки. Почему Дайлис с Крисом за все это время так и не завели ребенка? Из карьерных соображений? Или просто выжидали? А может, маленькие хвостатые клеточки Пиллока никак не поднимались наверх?

Но даже если Глория знала, почему, она была явно не в настроении делиться со мной. Так что я просто подошел к ней и слегка подправил позу.

— Ты смотри все время на дверь, хорошо? Минут через двадцать сделаем перерыв. Тебе пока нормально?

— Да… — ответила она. В ее голосе сквозила усталость.

Я откинул ей со лба прядку волос.

— Так удобнее?

— Да, нормально.

— Теперь сиди смирно. Тебе понравится, когда я закончу.

Глава 16

— Пап! — позвал Билли.

— Да?

— Знаешь Криса?

— Если в библейском смысле, то нет.

Билли, Морж Жорж и Прекрасный Латук лежали в обнимку в постели и держали меня за коленки.

— Пап!

— Да, Билли?

— Знаешь Криса?

Сопротивление тщетно. Хилый землянин бессилен против отпрыска инопланетян. Его Механизм Бесконечных Повторов и Лучевой Детектор Лжи вонзались мне прямо в мозг.

— Да, Билли, я знаю Криса.

— Пап?

— Да?

— Ты мне просто не поверишь!

— Конечно, не поверю.

— Крис нам рассказывал про Весенние Обряды.

Глория, Джед и Билли днем вернулись из Суссекса, где провели с Крисом и Дайлис первую неделю пасхальных каникул. Дайлис не посвящала меня в их каникулярные планы, разве что дала номер телефона на случай, если в Суссексе не будет работать мобильный («на крайний случай», записала она на бумажке). Я тут же по нему позвонил.

— Квестер-Лодж, слушаю вас.

— Скажите, что у вас такое?

— Простите?

— Что у вас? Кемпинг, отель, загородный клуб?

— Нет, у нас скорее, можно сказать, святилище. Мы называем его Заповедным Убежищем.

— Сколько стоит проживание?

— Мы не сообщаем цен по телефону. Но я вышлю буклет, если вы оставите мне адрес. Как называется ваша фирма?

— Спасибо, всего доброго!

Я обратился к Билли:

— Ну расскажи мне, что такое Весенние Обряды.

— Это там кролики, пчелки и все такое!

— А еще?

— Пап!

— Да?

— А мне нравятся Мэри-Кейт и Эшли[15]. А правда, что они ненастоящие?

— Смотря что считать настоящим. — Я был не в настроении философствовать.

В другом углу комнаты Джед уткнулся в книгу про рептилий. Я воззвал к его авторитету старшего.

— Джед, а ты знаешь, что такое Весенние Обряды?

— Угу.

— Это «угу» в смысле да или в смысле нет?

— Да.

— Так что вам Крис рассказывал?

— Про природу. — Джед не отрывался от страницы. — Про цветы, про птиц, про деревья. Про новую жизнь. Про то, что такое на самом деле Пасха.

Мне померещилось какое-то языческое празднество в древнем лесу. Я увидел Дайлис, голую, прикрывающую срам лишь водопадом каштановых волос. Я увидел Криса, он был в костюме из шкур, с тряпичными ушами, он тряс хвостом из ниток и бог знает чем еще.

— Ого, — сказал я. — Молодец Крис. А еще что он рассказывал?

— Что Пасха — это не только яйца, — ответил Джед.

— Точно, — признал я. — Пасха — это много еще чего. Например, Иисус, надо думать.

— Угу.

— Но пасхальные яйца-то все равно важная вещь, а?

— Да! — воскликнул Билли.

— Не особенно, — сказал Джед.

— Что?! Не особенно?! — Я изобразил крайнее изумление. — Ребята, вы все-таки поосторожнее. Вдруг пасхальный кролик нас подслушивает?

Этот мифический кролик был моей козырной картой. Кролик, вернее, крольчиха, занимала главное место в пасхальном празднике, который мы устраивали детям вместе с Анджелой. В этом году была моя очередь делать детям подарки, и я, конечно, не мог допустить, чтобы подарочной оргии помешали какие-то нью-эйджевские измышления о ненужности потребительского азарта. Я люблю придерживаться традиций.

Но у Джеда сегодня была другая точка зрения.

— Кролик, — фыркнул он. — Ой, надоело!

Я просительно взглянул на Джеффа-Жирафа, потом искательно — на Медведя Жермена. Ни тот, ни другой не спешили на помощь.

— Так тебе не хочется пасхального яичка?

— Да не хочу я твоих глупых яиц!

— А умных?

— Как смешно, пап. Ха-ха. — Джед выключил лампочку над кроватью и с головой забрался под одеяло. Я поцеловал Билли и вышел в полном смятении. Ну и где мне теперь спрятать шоколадного покемона Пикачу для Джеда? За батареей, что ли?

От Дайлис ничего не было слышно, пока не пришло ее краткое письмо: она сообщала о летних планах на Станции Пиллок.

Зависть — гадкая штука.

Ладно, Дайлис, не злись на меня, когда будешь мотаться с мудилой Крисом и детьми по Африке. Не попадись в зубы льву, старайся, чтобы тебя не укусил мангуст…

Внизу, в студии, я немножко попитал эти самые чувства, малюя картинки для юного Чарли. Я нарисовал туманное изображение «феррари» из «Формулы-Один», нарисовал девочку-вампирку, окровавленными клыками впившуюся в шоколадное мороженое на палочке. «Вот придут чеки, и ты сразу обрадуешься», — уверял меня Чарли, постукивая себя по носу. «Да-да, — снисходительно фыркал я. — Буду ходить рад-радешенек, только репутацию потеряю окончательно».

И все же, несмотря на все эти тяготы, время для меня было благодатное. Я любил свою жизнь. Я любил свою жену. Я любил своих троих детей и будущего четвертого. Зависть к Пиллоку угасала по мере того, как Глория, Джед и Билли проникались энтузиазмом по поводу будущих незатейливых летних каникул с папой. Из Африки дети вернулись усталые и загорелые. Они мало рассказывали о поездке, а я особо не лез. Пока они акклиматизировались в Англии, я водил их играть в классики, ходил с ними в гости и просто занимал их дома. Анджела еще работала. А потом мы все погрузились в скрипящую «астру» и отправились в гости к родителям Анджелы. Они жили в пригороде Дерби, совсем рядом с горами.

Ральф и Бланш пробыли с нами первые два дня, после чего уехали в Шотландию на свои собственные каникулы. Предоставленные друг другу, мы с детьми исследовали окружающую территорию. На семилетие Джеда мы сходили в парк аттракционов. А еще мы загорали на солнце и просто бродили вокруг. Иногда мы с ребятами уходили искать приключений в лесистые парки, а Анджела и Глория оставались дома одни. В один из таких дней Глория раскрыла Анджеле одну интересную тайну. Анджела, настоящая злая мачеха, немедленно передала мне:

— Крис уезжает на Слет Мужественных Мужчин.

— А по-человечески это как называется?

Анджела рассказала все, что знала. Слет устраивали где-то в лесу под Сан-Франциско, в ноябре на выходных. Жить там будут в палатках, готовить на костре. И все это ради души и духовной радости.

— Дайлис с ним едет? — спросил я.

— Нет, женщин туда не берут.

— А мальчиков он берет с собой?

— Нет, он один едет.

Уже приятно.

— Значит, Слет Мужественных Мужчин. Это, что ли, соберутся парни в хемингуэевских рубашках и поедут за сотни миль от дома? Бред какой-то. А Крису-то это зачем?

— Надо полагать, — ответила Анджела, — ради совершенствования причиндалов.

— Каких причиндалов? Ты же говорила, что женщин там не будет?

Тут Анджела запустила в меня подушкой. Мы еще немножко поехидничали, но потом, уже утром, когда я проснулся, мне показалось, что все это совершенно не смешно. Я осторожно выскользнул из объятий Анджелы, удостоверился, что дети спят, и тихонько сошел вниз. В кабинете Ральфа и Бланш я включил компьютер, запустил Интернет и ввел в строку поиска «Мужественные Мужчины».

На меня высыпалась гора ссылок на порносайты для голубых. Я посмотрел парочку и обнаружил, что в наш век информационных технологий легко сделать себе блестящую карьеру всего-то из хорошего батона салями и насупленности. Я просмотрел все лица моделей, но ни одного бородатого среди них не оказалось, и вообще все они были совершенно не в духе Криса. Вернулся к перечню объектов членопоклонничества и прокрутил его вниз. Вдруг в глаза бросилась ссылка, на которую стоило обратить внимание. «Братство Мужественных Мужчин объявляет о ежегодных Свиных днях». Я щелкнул по ссылке и открыл сайт. Вверху шел заголовок «Мужественные Мужчины», буквы словно выложены из кусков коры. Под заголовком медленно загружалась картинка. Я нетерпеливо ждал, пока она загрузится.

Сначала появились две шапки: одна меховая, енотовая, вторая — белый «стетсон» с меховой оторочкой. Под шапками нарисовались волосы и лица двух белых мужиков. Первый, усатый, улыбался, как ребенок, в коробке с хлопьями нашедший две фигурки вместо одной. Второй мужик, с бороденкой, излучал праведную ярость ослепленного крестоносца. Оба в белых рубашках и шортах из палаточной ткани, у обоих коленки цвета белого червя. Об икрах и ступнях ничего не могу сказать, ибо их прикрывал огромный кусок бекона, то бишь крупная дохлая свинья. Из подписи следовало, что мужиков зовут Кэш и Ривер, а кабанчика мне не представили.

«Присоединяйтесь?» — спрашивала ссылка внизу страницы. Я кликнул.

Появилось озеро. Оттуда вылетала рыба, а поверх рыбы — ссылки: Братские ценности. Календарь. Духовная мудрость. Свиные дни.

Я выбрал «Братские ценности» и кликнул.

Братство Мужественных Мужчин видит своей целью возрождение и поддержку Истинного Мужества. Изначальные мужские добродетели в наше время исчезают, будучи положенными на алтарь суеты и потребительского духа. И вот сыновья теряют почтение к отцам, жены не почитают мужей, а зачастую мужчины и сами теряют уважение к себе. В Братстве мужчины вновь обретут то, что знали их пращуры. Путем покорения природы, через поэзию и музыку, через собственные рассказы. Путем поиска утерянного духа, путем братских объятий мужчины смогут преодолеть все суетное и неправедное и вновь отвердеть духом.

Отвердеть, я так понял, — ключевое слово. Я переключился на «Свиные дни».

Свиные дни. Игры, семинары, встречи. Пятница: прибытие и торжественный вечерний барабанный бой и камлание. Барабанное приветствие Братству Смелых!

Блин.

Суббота: День Жареной Свинины. Утро: сбор трав и ягод. Обед. Перерыв на мобильные звонки (час на самые срочные звонки). День: рыболовный праздник; разжигание костров. Вечер: поэзия и песни, приготовление ужина, пир.

Блин.

Воскресенье: День Мужских Духов. Утро: купание в росе, грязевые натирания, искусство почитания деревьев (ведущий — брат Ривер).

Специальный доклад: гость из Англии, Кристофер Пиннок, делится с нами своим пониманием связей между Отцом Земли и сыновьями.

Забавно, какую защитную реакцию вырабатывает сознание в опасности: я читал, но никак не мог понять. Я бродил по мужественному сайту. Узнал, что в воскресную ночь мужественных мужчин будет развлекать человек, наряженный овцой, по имени Шаман Феникс. Из раздела «Духовная мудрость» я узнал, что по-настоящему его зовут Генри и он занимается недвижимостью в Вайоминге. Я поискал Кристофера Пиннока, но его там не было.

Связи между Земным Отцом и сыновьями…

Что-то там затевалось на Станции Пиллок, и это что-то мне не нравилось.

Начало сентября. Осталось всего два месяца. У Билли появился непреходящий интерес к раннему развитию детей, подогреваемый беременностью Анджелы и его собственным пятилетием.

— Пап!

— Да?

— А что малыш будет есть?

Мы пришли в универмаг, чтобы выбрать игрушки для новорожденных: матерчатые бабочки, музыкальные яблоки, резиновые кольца для зубов. Мы были с Билли вдвоем, к его несказанному удовольствию.

— Он сначала не будет есть. Новорожденные малыши не едят, а только пьют.

— А что он будет пить?

— Анджелино молоко.

— А где оно у нее?

— В груди.

— Это как — в груди?

Я быстренько глянул по сторонам. Так, в лифте еще семь человек.

— Через минутку тебе объясню.

— Почему, папа? Почему?

— Погоди, Билли, просто погоди чуть-чуть!

Отдел игрушек «Селфриджез» располагался на третьем этаже. Мне же показалось, что мы поднимаемся на трехсотый. Наконец я вывел Билли через разъехавшиеся двери, сел перед ним на корточки и тихонько сообщил своему отпрыску:

— Грудь — это где у тебя ребра, а у нее, видел, такие два кругляша?

А дальше мне что, изобразить руками дыни? Оттянуть на себе свитер? Слава богу, Билли широко улыбнулся, поняв наконец, о чем речь. Данная часть тела его особенно притягивала. Еще с первых Анджелиных ночевок у нас он поразил ее тем, как точно находил ее грудь во сне. «Наш щеночек в этом очень похож на тебя», — говорила она.

Я сделал следующее усилие:

— Ну вот, Билли, в груди у Анджелы и будет молочко для ребеночка.

Я надеялся, что тема исчерпана. Но Билли не закончил.

— А я пил ее молочко?

— Нет. Ты пил молочко у мамы. Мы тогда еще не знали Анджелу.

Билли немножко подумал.

— А этот малыш будет пить у мамы молочко?

— Нет.

Я почти слышал скрип Механизма Усвоения Инопланетной Информации.

— Пап, а пап!

— Да?

— Вот знаешь Криса?

— В некотором смысле да.

— Он будет его папа?

Мать твою!

— Если да, то факт существования Сатаны следует считать доказанным.

— Что, пап?

— Извини, Билли. Нет, я хотел сказать — нет.

— Почему?

— Потому что это я буду его папа.

— А мне Крис тогда не папа?

— Нет, Билли, он тебе не папа.

Билли сверлил меня взглядом. Я сверлил его.

— Почему? Почему Крис не мой папа? Ведь ты же мой папа?

— Ну да.

— А Крис почему тоже не может быть папа?

— Боже мой, Билли. Потому что он не папа, и все! Понятно?

Что-то умерло во мне с этими словами. И умирало еще несколько дней.

Билли приложил палец к подбородку, чтобы легче думалось.

— Но, пап…

Ясно, что скоро за ним вернется его космический корабль. Забрал же он Инопланетянина у Спилберга.

— Билли! — перебил я.

— Что, пап?

— А хочешь быть малышом?

— Да! Уа-уа!

— Не хочет ли малыш попить?

— Да, попить кока-колы, уа-уа!

— Моему малышу — все, что угодно.

Октябрь возвестил начало обратного отсчета; у меня в разговоре сплошняком пошли акушерки и детские кроватки, а в мыслях царили срыгивания на плечо. Мы с Кенни сходили на футбол, и я взял с собой Джеда. Сезон проходил под знаком Кристал-Паласа — те же долгие заурядные периоды с теми же кризисами и ложными надеждами. Джед собрал себе обед в специальной коробке. Больше всего ему понравилось обрезать сэндвичи так, чтобы они точнехонько вошли в коробку. Он не был большим любителем футбола, но я решил, что, с точки зрения социального воспитания, полезно показать ему толпу настоящих фанатиков, беснующихся на стадионе. Вот такое существо сидело рядом с нами весь первый тайм.

— В жопу судью! В жопу!

Я постучал его по плечу:

— Эй, друг, ты полегче, ладно? Тут у нас ребенок сидит.

«Друг» обернулся ко мне и прочувствованно вопросил:

— Ну что ж такое, почему мне радоваться не дают!

Кенни на стадионе очень понравилось. Он там полностью удовлетворил любовь к трагикомедии.

— Желтая карточка! Козел! Судья — козел!

Свисток возвестил перерыв. Кенни упал в кресло, весь исходя обидой. Джед уснул.

— Кенни, — позвал я, — хочешь пирожное?

Кенни с надеждой обратил взор на Джедову коробку.

— У него там есть пирожное?

— Да. Но сначала один вопрос.

— Вперед.

— Слыхал что-нибудь о Братстве Мужественных Мужчин?

— Ты шутишь, — сказал он.

— Стал бы я про такое шутить!

Кенни нахмурился.

— Это такие, которые ходят друг перед другом нагишом, играют в жмурки, сидят кружком, дрочат и потом еще всем объясняют, что не голубые?

— Ну, на сайте у них про это ничего не говорится.

— Ты меня удивляешь. А зачем тебе?

— Они устраивают какой-то слет в Сан-Франциско, и туда едет Пиллок.

— А братцы Трэйси? — сосредоточенно поинтересовался Кенни.

— Кто?

— Ну, из «Грозовых птичек»[16]. Они поедут? Вот уж кто голубые, знаешь ли — и Скотт, и Вирджил, и малыш Гордон. У них отец в отчаянии.

— Не все, — возразил я. — Алан всюду тискается с очаровашкой Тинтин.

— Да она чайка, — фыркнул Кенни. — Сразу видно. Собачья жизнь у них на Трэйси-айленде: за три-девять морей от Эмберкомби и Фитча, и ни одной дискотеки вокруг. Ты представь только, каково там Джону, на спутнике, одному круглые сутки, без людей, с одними только гигантскими платочками и пасьянсом…

— Слушай, Кенни, — перебил я, — у него там на этом мужественном слете назначен доклад про Отцов Земли и духовную связь между мужчинами и мальчиками, или что-то еще в таком духе. Этот ублюдок, кажется, думает, что он отец всех на свете и моих мальчиков в том числе.

Тут до Кенни наконец дошло, что я не дурака валяю.

— Приду домой, слажу на их сайт, и Ротвелла тоже попрошу поглядеть. Он, может, знает больше моего, он жил одно время в Сан-Франциско.

— Спасибо, Кенни. Ты настоящий друг.

— И ты тоже, Джо. Хотя про пирожное ты, кажется, наврал.

Глава 17

Что я не умею.

Не умею: Чудо рождения.

Не умею: Дыши, милая, дыши, теперь давай потужимся.

Не умею: Ну, ребята, это было самое потрясающее впечатление в моей жизни!

Что я умею.

Умею: Хоть бы поскорее закончилось!

Умею: Ребенок умрет!

Умею: Она же умрет!

Умею: Я сейчас упаду и тоже умру!

Анджела, однако, держалась молодцом.

— Ничего, ты же не Джордж Клуни.

— Ты хочешь сказать, что Джордж Клуни — это не я?

Мы лежали в постели и готовились к предстоящему событию, которое уже надвигалось.

— Козимо? — предлагала Анджела. — Крайтон? Криспин? Курт?

— Горация? — в свою очередь выступал я. — Гортензия? Гульда? Гиацинта?

Мы еще даже не знали пола дитяти. Родители у него приличные люди, вот и оно на ультразвуках скромненько сжимало ножки.

— Ванда? — читала она. — Валетта? Вашти? Вероника?

— Мильтон? — сонно ронял я. — Меррил, Мунго, Мерв?

Книжки с именами валялись у нас в спальне, в туалете и в машине. На холодильнике висели списки наиболее подходящих возможных прозваний. Еще нам все подсказывали, включая детей.

— Трогсузл! — кричал Билли.

— Джерри, — предлагал Джед.

— Мне нравится «Лукреция», — объявила Глория.

— Лукреция? — переспросил я. — А почему не Круэлла или Мортиша?

— Пап, не смешно, — сказала Глория и гордо вышла.

— И правда не смешно, Джо, — поддержала ее Анджела.

Не смешно, согласен.

Позже, в постели, Анджела села рядом со мной, обнаженная по пояс. На животе у нее лежала Шейла Китцингер[17].

— А ты знаешь, что я буду раскрываться, как цветок, и что груди мои будут исходить молоком? Не просто наполнятся, а изойдут!

— Ну, в общем, да, я даже слышал, как мальчишки на днях это обсуждали.

Они тогда уселись вдвоем на диван и яростно спорили:

— Ребеночек будет пить молоко у Анджелы из кусков! — объяснял Билли.

— Сосков! — поправил Джед. — Это называется не куски, а соски, дурак!

— А папа сказал, что куски!

— Ну, значит, папа тоже дурак!

Я сказал Анджеле:

— Хочешь, попробуем тебя поторопить. Давай я проведу тебе вокруг вагины пакетиком с шиповниковым чаем? Моя двоюродная бабушка Мелба клялась, что помогает.

— Хорошая идея, Джо, но у нас только обычные пакетики есть.

— Ну, тогда есть еще один способ: сперму на шейку матки. Тоже часто действует.

— Даже и не думай!

— Нет, честно, мне одна акушерка рассказывала.

— Когда?

— Когда я с ней переспал.

— Джо, ну хватит дурачиться, — сказала Анджела. — Ради меня, будь нормальным.

Я взял себе на заметку: «быть нормальным».

Ночь прошла без схваток. Наступило пятое ноября, полагалось жечь костры[18]. Мы пошли в гости к Карло и Джилл.

— Я такая огромная, — простонала Анджела.

— Ты очень красивая, — сказал я. Мы стояли в саду, и я обнимал ее сзади. В другом конце сада Карло читал надпись на фейерверке.

— «Лава Везувия»! — провозгласил он.

— Это кто, твоя родственница?

Как был, в кашемировом плаще, мягкой фетровой шляпе и с шелковым шарфом на шее, Карло стал закапывать стержень от фейерверка в грязь на специальной подставке, вынул пробку, которую держал в зубах, и сел на корточки.

— Отойдите-ка подальше, — крикнул он. Я сосчитал детей — Билли, Глория, Эмили, Пауло…

— Джед! — взволнованно позвала Анджела. — Джед, не подходи слишком близко!

Тут Джед вдруг выскочил из-за рододендрона, позади Карло.

— Все нормально, — заявил он. У него изо рта шел пар.

— По-моему, с ним ничего не будет, — сказал я, — да и Джилл на него посматривает.

Карло поджег ракетницу и отошел к Джилл. Фейерверк вспыхнул каскадами оранжевых искр. Все дети завопили от радости.

— Ну что я гоню волну! — с досадой бросила Анджела.

— Да ведь время такое, тревожное.

Я без особого успеха пытался унять ей боль в спине. Можно было, конечно, посидеть дома, но нам нравилось, что нас зовут в гости. Я на минутку оставил Анджелу и подошел к Джилл.

— Как там в темном Далвиче? Ничего судьбоносного не происходит?

«Свиные дни» маячили впереди, и я все представлял, как Крис собирает сумки. Интересно, что ему понадобится — армейский швейцарский ножик? Ноутбук на солнечных батареях? Запасная мошонка, или даже две?

— Судьбоносного? — ответила Джилл. — Это почему вдруг?

— Да так. Знаешь, разные слухи о трансатлантических перелетах, о праздниках всяких в лесах…

— Джо, хватит выкачивать из меня сведения, — потребовала Джилл. — Давай-ка я принесу твоей беременной бедняжке попить. Анджела! Что тебе принести, чаю или глинтвейна? А пиво твой пустомеля тебе разрешает?

Только не пиво! Сейчас бедняжка Анджела писала все время, стоило ей просто чихнуть. Она попросила рюмочку коньяка и подошла ближе к огню. Прежде чем присоединиться к ней, я попробовал подобраться к Джилл с другого конца.

— Слушай, Джилл, я понимаю, что мое дело сторона, но все-таки хочется знать, что у Дайлис все хорошо. Ну, что ее не беспокоит, что у нас будет ребенок, и все такое.

Джилл нахмурилась, а я изо всех сил старался изобразить искренность.

— Ну, — произнесла она, — ей так или иначе должно стать не по себе, правда?

— Почему?

— Ну, будь я на ее месте, я бы наверняка задумалась, как это будет, когда у тебя появится ребенок, и как это отразится на старших детях. — Джилл изогнула брови — мол, Джо, это же очевидно.

— А то и захотела бы, чтобы и у тебя был животик? — попробовал я снова зайти с тыла.

— Джо, все. Есть вещи, которые мы с вашим слабым полом не обсуждаем.

— Ууу… А я, между прочим, умею стирать носки!

— И что?

— И боюсь, что от моего порошка бывает зуд.

— Джо, извини, но, если хочешь сделаться нам сестрой, придется тебе кое-что отрезать. Ладно, пойдем к остальным.

В саду было холодно, но сухо. Этот тихий сад так не походил на наш Саут-Норвуд, что во мне всколыхнулись раздражение и огорчение — стало обидно, что Карло и Джилл заработали своей семье на хорошую жизнь, а я нет.

Огонь ярко горел в алюминиевом ящике. Карло достал из коробки второй фейерверк и крикнул:

— «Астрал Спаркс»!

Он снова наклонился, просвистев фалдами пиджака за три тысячи. Да направь его хоть канализацию чистить, Карло облачится в костюм от «Хьюго Босс».

— Кстати, Астрал — хорошее имя для девочки, — сказал я Анджеле, глядя на фонтан искр.

— Хочешь сам поджечь? — предложил Карло, помахивая передо мной пробкой.

— Да нет, не хочу портить тебе удовольствие. К тому же я слишком лиловый.

«Астрал Спаркс» догорели, и Карло вытащил третий комплект.

— «Стеллар Флейм»!

— «Стелла», как тебе? — опять осведомился я.

— Не смеши меня, а то я описаюсь! — взмолилась Анджела.

— Или Элла, — продолжал я. — Или Эстелла, в честь Эстер. Или Эсмонд, если будет мальчик…

«Стеллар Флейм» горел ярко и отбрасывал отсветы на лица детей.

— Все будет хорошо, да? — Анджела схватила меня за руки.

— Конечно. Конечно, да.

— Знаете, где родовое отделение? — спросил нас администратор.

— Нет.

— Да.

Первой ответила Анджела, вторым я, но мы сдержались и не рассмеялись, чтобы не залить пол потоками околоплодных вод.

— Господи, вот опять. Ой!..

Анджела застонала от боли и оперлась на стойку. Санитарка усадила ее в кресло-каталку. Мы не один день провели в ожидании, а схватки все равно застали нас врасплох. Каким бы оно ни было, это дитя, оно явно собиралось быстренько наверстать упущенное время, но я надеялся, что будить родителей на рассвете не войдет у него в привычку.

Санитарка подняла нас на лифте и повела по коридору. Я вспомнил все указатели: вон там таксофон, вон там детское отделение, а вот и главная дверь, и над ней табличка: «Родильное отделение. Просьба отключать мобильные телефоны». Нам навстречу вышла акушерка.

— Давай, Анджела. Муж поможет тебе переодеться.

Как здорово наконец оказаться полезным! Мне было ужасно неприятно наблюдать, как Анджела мучается, и ничего не делать. Она отдала мне украшения и только закинула ногу на кровать, как сразу началась очередная схватка. Но на этот раз, к счастью, к ней подошла акушерка.

— Пойду позвоню родителям, — сказал я и понесся к телефону. В сердце кольнуло — Глория, Джед и Билли были у матери, а туда я позвонить не мог.

Сначала я позвонил своим.

— Алло, папа. Мы в больнице. Все нормально.

Телефон родителей Анджелы был записан у меня на ладони.

— Алло, Бланш. Простите, что так рано звоню, но у Анджелы началось.

Я взял себя в руки и вернулся в родовую палату. Анджелу окружили врачи в голубых халатах. Из ее руки торчала трубка, а из вагины высовывался провод. На одном его конце был электрод, прикрепленный к голове ребенка. Другой прибор лежал у нее на животе. Я слышал подводное сердцебиение: бух-бух, бух-бух, бух-бух. Одна маленькая клеточка выросла в целое сокровище! Я разозлился на себя за то, что отходил и пропустил все процедуры.

— Анджела, извини, я только на минутку отвернулся…

Она храбро засмеялась. Мне хотелось прикоснуться к ней, но я не знал, за какие части тела ее можно трогать.

— Ничего, — слабым голосом ответила она, — тут все так быстро делается…

Вперед шагнул врач. Они все разные. Этот был несколько снисходительным.

— Здравствуйте, мистер Слейд.

— Вообще-то мистер Стоун. Здравствуйте. — Я дал ему понять свое отношение к нему — почтительно-угрожающее. Ну ты, Айболит, тебе ничего не говорит такой термин — медицинская халатность?

При осмотре шейки матки Анджела дернулась.

— Раскрытие три сантиметра. Головка хорошо продвигается вниз. Частота схваток какая?

— Восемь минут, — ответила акушерка.

— Хорошо. Скоро приду, — сказал доктор, и все вышли. Анджела судорожно дышала, вдыхая газ и воздух.

— Джо, — позвала она. — Джо. — Она понемногу приходила в себя. — Я так рада, что ты здесь.

Я поцеловал ее в лоб. Сердце плода громко, раскатисто билось — бух-бух, бух-бух.

— Я знаю. Но кажется, мне совершенно нечего тут делать.

— Ну захватил бы с собой что-нибудь, занялся бы.

— Я мог бы захватить видеокамеру, как другие ребята.

— Слава богу, что не захватил.

— А мог бы захватить мотоцикл и тут его чинить.

— Дурачок, у тебя же нет мотоцикла.

— Вот-вот, и я про то же.

— Не уходи, хорошо?

— Потом сама заорешь, чтобы я ушел.

— Не заору!

— Заорешь. Это один из признаков, что начались потуги.

— А ты у нас специалист, конечно.

Каждые пять минут.

Каждые четыре минуты.

Каждые три минуты?

Каждые две?

— Джо, уходи! Уходи!

— Я ж тебе говорил.

— Уходи!

Я отошел.

Теперь раз в минуту? Никто больше не замерял.

— Джо, возьми меня за руку! Возьми меня за руку!

Хоть бы скорее кончилось.

Ребенок умрет!

Она тоже умрет!

Я сейчас упаду и тоже умру!

— Ой! Ой! Уйййй!

— Тужься, милая, тужься, — сказал не я, а акушерка.

— А-а-а-а! А-а-а-а! А-а-а-а-а!

— Ну давай, моя хорошая, еще разок. — Нет, это опять сказал не я, а сестричка-практикантка.

— О-о-о! О-о-о-о-о!

Я приставил губы прямо к ее уху.

— Анджела, я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

На свет вышла новая жизнь.

— У вас дочка! — сказала акушерка.

— Дайте мне посмотреть, пожалуйста! — заплакала Анджела.

— Привет, Эстелла, — сказал я. — Я — папа. И, боюсь, от этого уже никуда не денешься.

Глава 18

Как говорит Билли, вы мне не поверите, но…

Еще светило немножко солнца, когда я завидел подъезжающую Дайлис. Была пятница, примерно полпятого вечера. Дайлис сидела за рулем самого последнего блестящего пиллокомобиля, между прочим, полноприводного. Конечно, Крис выбирал, злобно подумал я, — этакий верный конь для вылазок нашего компьютерщика на природу.

Я вез Эстеллу по тротуару в роскошной новой коляске. Анджела отсыпалась дома. Я поднял малышку на руки, развернул лицом к автомобилю и поводил ее ручкой вверх-вниз, будто помахал. Из пассажирских окон на нас обернулись три ребячьих личика. Никаких улыбок. И никто не помахал нам в ответ, когда я продемонстрировал им единокровную сестру. Дайлис завернула за угол, и пиллокомобиль укатил вдаль.

— Пока, Дайлис, — пробормотал я себе под нос. — Смотри не садись в лифт с боа-констриктором.

Что-то было не так. Я очень спокойно это сознавал. Дайлис разорвала все остаточные отношения со мной почти сразу после рождения Эстеллы. Она написала мне письмо, в котором снова отказалась встретиться перед Рождеством. Ничего личного, заверяла она меня в письме, просто она слишком занята и полагает, что у меня тоже много дел. Еще она просила предоставить детей им с Крисом на первую половину рождественских каникул, начиная с рождественского утра, как в прошлом году. Чтобы избежать ссор, мы с Анджелой уступили ее просьбе, хотя не понимали, чем это продиктовано. А вот теперь Дайлис, едва завидев нас с Эстеллой, мчится прочь, скрежеща покрышками. Да что такое творится?

К этому беспокойству примешивался еще страх Судьбы, внезапная тайная уверенность, что по всем законам природы мое счастье вот-вот кончится. Эстелла и Анджела живы, здоровы и бодры, а это уже слишком большое счастье. К тому же старшие дети так радовались сестричке! В Папином Доме дети вели себя как ангелы. Билли давал ей погладить Прекрасного Латука. Джед учил Билли, как держать малышку («Поддерживай ее рукой под головку. Она же не игрушечная!»). Глория сидела на полу, прислонившись спиной к дивану, ногой качала колыбельку, а я сидел у Глории за спиной и заплетал ее волосы.

В доме царило полное спокойствие. Я работал очень мало, хотя то и дело спускался в студию и разбирал там старые работы или просто размышлял и рефлексировал. Еще с подросткового возраста я пытался понять, есть ли во мне что-нибудь оригинальное и яркое. Сейчас, впервые после долгого перерыва, мне захотелось возобновить эти внутренние поиски. И вот, пожалуйста: три бесстрастных лица и уносящаяся на бешеной скорости Дайлис.

Школа была в пяти минутах ходьбы. Эстелла удовлетворенно зевнула. Эстелла Слейд-Стоун, если полностью, хотя в основном она будет пользоваться только половинкой «Стоун». Так она лучше поймет, как связана со старшими братьями и сестрой. Я завернул ее в одеяльце. Еще пять минут катания по опавшим листьям, и она заснет. Развернув коляску, я пошел назад по переулку. Скоро показались огни школы — в декабре темнеет рано. Я завез коляску в ворота. Эстелла мирно посапывала. Мы вошли. Из приоткрытой двери директорского кабинета я услышал голоса. Странно, что в пятницу вечером учителя еще на работе.

— Привет, — позвал я, поставив коляску у двери. — Брайан, вы здесь?

Разговор оборвался на полуслове, скрипнул отодвинутый стул, и к двери вышел Брайан Хартли, директор.

— Заходите, Джозеф, заходите.

Я знал и остальных. Бегонию Дженто, учительницу Билли из приготовительного класса, Дидру Спайсер, учительницу Джеда из третьего класса, Колин Лонг, у нее учится Глория в шестом. Все смотрели на меня, но никто не заговорил. Я отпустил коляску и выпрямился.

— Что случилось? — спросил я.

Брайан прокашлялся. С дрожью в голосе он составил следующую фразу:

— К нам только что приходила Дайлис. Боюсь, она поставила нас в довольно трудное положение.