Парижане и провинциалы

XV. ГЛАВА, В КОТОРОЙ РУЖЬЕ ГОСПОДИНА ПЕЛЮША ОЦЕНИВАЕТСЯ ПО ДОСТОИНСТВУ

Стол в гостинице «Золотой крест» накрывался с той аккуратностью, которая и составляет деревенский шик: скатерть и салфетки на нем были из тонкого белого полотна; тарелки — из фарфора, а столовое серебро — ложки, вилки, кофейник, молочник — было подлинным: настоящая редкость в ту пору, когда кристофль стал употребляться даже в лучших домах. И наконец, масло было только что сбито, редис сорван с грядки, яйца снесены недавно, хлеб испечен этой ночью, а сливки, своей густотой и желтизной напоминающие масло, сняты сию минуту на ваших глазах с молока, надоенного накануне вечером.

Камилла, ценившая изящество сервировки завтрака гораздо больше, чем подаваемые на него кушанья, одобрительно кивнула папаше Мартино, следовавшему за путешественниками с салфеткой под мышкой и поварским колпаком в руке.

Господин Пелюш и Камилла сели за стол, и г-н Пелюш, изучив поданные кушанья, казалось, остался так же удовлетворен ими, как Камилла — изяществом сервировки.

Но при первых же долетевших до него звуках отодвигаемых стульев персонаж, о котором все забыли за исключением, пожалуй, папаши Мартино, не терявшего из виду зародившуюся у него идею, подобно тому как г-н Пелюш не забывал о своей, подумал, что раз гости садятся за стол, то он имеет право присутствовать во время их трапезы, хотя этот час не был привычным ни для завтрака, ни для обеда.

Поэтому Фигаро вылез из-под кровати и, как ни в чем не бывало, к этому времени уже зализав свою рану, отправился за подстилкой, принес ее, положил между г-ном Пелюшем и Камиллой на почтительном расстоянии от стола и сел, ничего не выпрашивая: столь деликатному поведению способствовал, по-видимому, подготовительный завтрак, который Фигаро позволил себе за счет кума Баке.

Камилла наблюдала за действиями пса с удивлением, а г-н Пелюш — с восхищением.

Фигаро, понимавший, что двое путешественников изучают его внимательнейшим образом, облизнулся и умильно прищурил глаза, однако не позволил себе никаких нескромных просьб.

— Каналья! — пробормотал кум Баке, подойдя к двери. — Черт меня побери, если он не пролезет живым в рай.

Мартино глазами велел колбаснику замолчать. Тот ответным жестом руки показал, что его куму нечего опасаться.

— Вот, клянусь честью, — сказал г-н Пелюш, окуная в яйцо узкий ломтик хлеба длиною в двадцать пять сантиметров, — вот прекрасно воспитанная собака.

— А как скромно она себя ведет! Посмотрите, отец, — произнесла Камилла, опуская на голову Фигаро свою изящную белую руку.

— Смело могу вам сказать, что по части скромности Фигаро не имеет себе равных.

— О отец! — воскликнула Камилла. — Его зовут Фигаро. Какое красивое имя! Но он вовсе ничего не просит.

— Конечно, он не просит, — пробормотал колбасник. — Он и не утруждает себя просьбами, мерзавец: он берет.

— Кум! — перебил его Мартино.

— Дело в том, — продолжал Баке, желая исправить зло, которое могло причинить его замечание, долетевшее, впрочем, лишь до ушей Мартино, — дело в том, что, как сказал мой кум, по части скромности ему нет равных.

— Как и в охотничьем деле, — добавил хозяин «Золотого креста».

— А-а! Он охотится?! — вскричал г-н Пелюш. — Такты охотник, дружище?

— На три льё кругом нет ни одной собаки, за исключением Мандрена, собаки господина Мадлена, умеющей выслеживать лучше этого молодца.

— Как! Он умеет выслеживать? — спросил г-н Пелюш.

— Умеет ли он выслеживать?! — подхватил Мартино. — Слышишь, куманек, господин спрашивает, умеет ли Фигаро выслеживать?!

— Как жандарм, — ответил колбасник, восхищенный тем, что может вставить словцо, слышанное однажды им в разговоре и казавшееся ему как нельзя более остроумным.

— И кого же он ловит? — спросил г-н Пелюш, серьезно восприняв шутку кума Баке. — Бродяг, воров?

— Ха-ха! — рассмеялся папаша Мартино. — Нет, должен сказать, что до этого дело не доходит, он выслеживает кроликов.

— Он выслеживает кроликов?

— Как патруль.

— Эти дьявольские создания, я видел их сегодня утром в вересковых зарослях…

— В вересковых зарослях Гондревиля?

— Возможно… Я определил, что это вереск, поскольку он пользуется большим спросом в цветочном деле. Но я не знаю, называются ли эти вересковые заросли Гондревильскими. Так ваша собака, ваш Фигаро — по-моему, вы так ее называли — выслеживает этих животных, которые бегают как тысяча дьяволов?

— Она их выслеживает!

— А куропаток она тоже выслеживает?

— О! Куропатки, — сказал колбасник, — тут она сильна.

— Вот как! Но не такая уж заслуга, как об этом говорят, убивать дичь, когда имеешь собаку, способную ее выследить.

— Да, — заметил Мартино, — это весьма облегчает дело. Говорят, что охотник делает собаку, я же переиначил бы эту пословицу и сказал: собака делает охотника.

— И я думаю, что вы правы, сударь, — подтвердил Пелюш, откидываясь назад. — С собакой, способной так выслеживать дичь, я берусь убить столько же кроликов и куропаток, как мой друг Кассий. Вот только действительно ли Фигаро так смышлен, как вы об этом говорите?

— Хотите посмотреть, как он работает?

— Что?! Посмотреть, как он работает?

— Да, хотите взглянуть на него в деле?

— Если это не займет у нас много времени и если для этого не придется слишком далеко ехать…

— Ах! Боже мой, это дело пяти минут, всего-то и требуется выйти в сад.

— Так идемте, черт возьми! Идемте же! — сказал г-н Пелюш, вставая.

— А ваш кофе, отец? — спросила Камилла.

— Мы выпьем его, когда вернемся. Господин Мартино позаботится о том, чтобы он не остыл.

— Это дело Огюста, я же пойду с вами. Хотите взять ружье Огюста? Оно заряжено.

— О! — вскричал г-н Пелюш. — У меня есть свое собственное, сударь.

И, вытащив ключ из кармана, г-н Пелюш приготовился открыть футляр и извлечь из него свое оружие.

Ружье, привезенное из Парижа, всегда диковина для провинциальных охотников, а поскольку в провинции каждый житель — охотник, то Баке подошел, отойдя от двери, а Огюст приблизился, оставив плиту, чтобы посмотреть, что за шедевр появится из столь изящного ларца.

Никто не остался в стороне, даже Фигаро: догадавшись, о чем идет речь, он поднялся с подстилки, подошел к комоду, на котором лежал футляр, и, встав на задние лапы, передними оперся на поверхность комода.

— Посмотрите-ка на эту хитрую бестию, — сказал Мартино, — он уже угадал, в чем дело. Да, моя собачка, да, мы сейчас покажем охотнику из Парижа, на что мы способны.

— Прошу прощения, — произнес кум Баке, видя, как отдельные части драгоценного оружия, лежащие в футляре, постепенно соединяясь друг с другом, принимают облик ружья, — прошу прощения, ну и роскошь!

— А! Сразу видно хорошее ружье! Чего уж тут говорить, — заметил Огюст.

— А дело обстоит так, — решил перещеголять всех Мартино, — что я никогда не видел ничего подобного. О, никогда, никогда в жизни!

— Хотите посмотреть на него поближе? — сказал владелец ружья, весь раздувшись от гордости и обращаясь к Огюсту.

— Да, это доставит мне удовольствие, признаюсь вам.

— Ну что же, вот оно, я доверяю его вам, молодой человек. И г-н Пелюш подал ему ружье.

Огюст, прежде чем взять оружие, вытер о фартук руки и сразу же, с видом настоящего знатока, взвел курки, на что никогда не отваживался г-н Пелюш.

— Какое удобное, — заметил он, продолжая вскидывать ружье к плечу. — И целиться хорошо! Тот, кто не посылает из этого ружья в цель три выстрела из четырех, просто мазила: вот мое мнение.

— Извините за нескромный вопрос, — проговорил кум Баке, — сколько стоит подобное ружье?

— Подобное ружье… — отозвался Огюст, так и этак вертя в руках ружье.

— Угадайте! — сказал Пелюш.

— Подобное ружье… — повторил Огюст, — если вы заплатили за него три тысячи, то это совсем недорого.

— Мастер, изготовивший его, утверждает, господин Огюст, что оно обошлось ему почти в четыре тысячи франков.

— О! Это меня не удивляет, — заметил Огюст.

— Все равно, — возразил Баке, — это красиво, это великолепно, но надо иметь шальные деньги, чтобы выложить три с половиной тысячи франков за ружье.

— Сударь, — величественным тоном произнес владелец «Королевы цветов», — когда занимаешь в обществе определенное положение и имеешь вес в промышленности, следует поощрять искусство!

— Черт! Конечно, в этом нет ничего плохого, — заявил Баке, — если только можешь себе такое позволить, но надо еще быть в состоянии сделать это. Я бы и хотел, да не могу.

Господин Пелюш покровительственно улыбнулся колбаснику.

— Идемте! Идемте! — спохватился папаша Мартино. — Вперед! На кролика! — Затем вполголоса он спросил у сына: — Ты уверен, что он все еще там?

— Да, — так же тихо ответил Огюст. — Бастьен видел его сегодня утром на грядке с капустой.

— На кролика! — повторил Баке.

— На кролика! — повторил г-н Пелюш, сердце которого билось, как это бывает во время театрального дебюта. — Ты идешь, Камилла?

— Если вы позволите, отец, — ответила Камилла, — я поднимусь в свою комнату. У меня никогда не хватит духу присутствовать при убийстве этого бедного животного.

— Камилла, — с важностью произнес г-н Пелюш, — подобные чувства недостойны дочери охотника.

И г-н Пелюш, загнав два патрона в ствол ружья, с важным видом возглавил процессию, спустился во двор и, следуя указаниям папаши Мартино, направился в сад.

Камилла же поднялась к себе в комнату, облокотилась на подоконник и, устремив рассеянный взгляд на длинную, обсаженную деревьями аллею, которая вела на дорогу в Вути, принялась размышлять об этой странной игре случая или, скорее, Провидения, давшего г-ну Анри того же крестного отца, что и ей, и совсем тихо прошептала:

— Дорогой, дорогой мой крестный Мадлен!