Парижане и провинциалы

IX. ВЗРЫВ

Господин Пелюш ходил по магазину взад и вперед, читая послание Мадлена, и, хотя утверждают, что наибольший интерес в письме представляет именно постскриптум, а в этом постскриптуме открывались красочные и неизведанные горизонты на путях будущности его любимой Камиллы, следует признаться, что вовсе не постскриптум проник прежде всего в сердце г-на Пелюша.

Итак, хозяин «Королевы цветов» ходил по магазину взад и вперед, читая послание Мадлена.

Окончив чтение, он в гневе скомкал бумагу в руках и сделал резкое движение, направляясь к кассе.

Но перед кассой, находившейся под особым попечительством Атенаис, восседала сама хозяйка магазина. Она хотела закончить составление счета, перед тем как перейти к изучению подарка Мадлена, выставленного на конторке.

Господин Пелюш продолжал мерить шагами магазин, дрожа от нетерпения и кипя от ярости, бросая время от времени угрожающие взгляды на супругу, неподвижно, словно статуя Торговли, подсчитывающую дебет и кредит.

Сделав очередной шаг, он оборачивался и смотрел, не освободилось ли место, и всякий раз видел невозмутимую г-жу Пелюш, пересчитывающую, несмотря на безупречную правильность своих арифметических расчетов, по два раза итоговый результат в каждой колонке, дабы удостовериться, что она не допустила ошибки.

Наконец, Атенаис подвела окончательный итог.

Все это время г-н Пелюш не мог удержаться от судорожных гримас, доказывавших, какую досаду и какое раздражение вызывала в нем эта помеха его страстным желаниям. Никогда еще составление счета не казалось ему такой долгой процедурой, и он охотно, не колеблясь, пожертвовал бы прибылью, которую обещал этот счет «Цветку королев», только бы сократить его вполовину.

Но вот г-жа Пелюш встала.

До сих пор занятая более важными заботами, она бросила лишь поверхностный взгляд на доставленную дичь. Но теперь ей казалось, что наступило время по-хозяйски рассмотреть эту внушительную посылку.

И действительно, на первый взгляд г-жи Пелюш подарок Мадлена стоил от тридцати пяти до сорока франков.

В то время как Камилла нежно гладила куропаток и целовала их, шепча: «Маленькие несчастные птички!», г-жа Пелюш ощупывала им живот, желая удостовериться в округлости грудок.

После этого она приподняла за копыто ножку косули, прикинув ее вес с такой точностью, словно у нее в руках были самые правильные весы, и движением губ выразила мужу свое полнейшее удовлетворение. Она только осмелилась заметить, что, по ее мнению, ароматизированное шабли можно превосходным образом и с выгодой заменить орлеанским уксусом, что обойдется гораздо дешевле и придаст куда более тонкий вкус мясу.

Господин Пелюш, казалось, сидел, словно Куаутемок, на горящих углях. Наконец Атенаис собрала в кучу куропаток и ножку косули с аккуратной и величественной обстоятельностью, отличавшей все ее действия, как самые незначительные, так и самые важные; потом она взяла куропаток в одну руку, другой обхватила ножку косули и приказала рассыльному собрать сено, в которое они были завернуты, и спрятать корзину, где лежал подарок. Придирчивым взглядом проверив работу каждой из мастериц, она велела Камилле следовать за ней и в конце концов исчезла в коридоре, ведущем в погреб и на кухню.

Господин Пелюш больше не владел собой — еще минута, и он был бы способен совершить какое-нибудь насилие, чтобы овладеть деньгами, необходимыми для исполнения его желаний.

Он следил через квадратики стеклянной двери за своей женой и дочерью, пока те не скрылись в полумраке коридора. Не видя и не слыша их больше, он одним прыжком оказался у прилавка, резким движением открыл ящик кассы, запустил руку в отделение пятифранковых монет, вытащил целую пригоршню денег, кинул их в карман и, не обращая ни малейшего внимания на изумленное выражение, появившееся на лицах присутствующих, и даже не потрудившись взять трость и шляпу, он с такой поспешностью выскочил на улицу, что его можно было принять за вора, убегающего после кражи.

И действительно, г-н Пелюш только что украл общее имущество супругов.

Он отсутствовал около часа.

Возвращаясь, владелец «Королевы цветов» издалека, как только это позволяло ему зрение, увидел супругу на пороге магазина.

Продавщицы и служащие рассказали ей о случившемся, и она с глубочайшим волнением ждала возвращения мужа, намереваясь потребовать у него решительных объяснений.

Она следила за г-ном Пелюшем слишком внимательным взглядом, чтобы не заметить рассыльного, который следовал за ним, согнувшись под тяжестью объемистого свертка.

Женщина уже было открыла рот, чтобы издали окликнуть мужа, однако г-н Пелюш, чтобы избежать объяснений, которые так страшили его, внезапно свернул влево и скрылся в проходе, общем для всех обитателей дома, с быстротою клоуна, проходящего сквозь английский люк.

Все больше и больше изумляясь действиям г-на Пелюша, столь мало напоминавшим его обычное поведение, Атенаис испытала такое потрясение, что ей потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя.

Наконец, подстрекаемая двойным жалом огорчения и ревности и предполагая, пусть и несправедливо, что за всем этим, вероятно, скрывается женщина, она, неслышно ступая, поднялась по лестнице, подошла к двери спальни, прислушалась и, не уловив ничего, кроме восклицаний, показавшихся ей возгласами радости, резко распахнула дверь.

Зрелище, поразившее ее взгляд, приковало Атенаис к порогу, и она от удивления потеряла дар речи.

Господин Пелюш поспешно освободился от своей повседневной одежды и на глазах рассыльного, взиравшего на него с восхищением, облачился в только что купленный им охотничий костюм.

Этот наряд показался г-же Пелюш не менее фантастическим, чем наряд Мефистофеля.

В самом деле, г-н Пелюш вместо своего редингота делового человека, белого пикейного жилета, оливковых панталон, ботинок со шнурками и шляпы, слегка расширяющейся кверху, был одет в куртку из зеленого вельвета, на каждой из пуговиц которой была изображена какая-нибудь сцена охоты; жилет из замши величественно спускался до самых бедер; штаны из того же зеленого вельвета, что и куртка, прикрытые сверху жилетом, внизу были заправлены в длинные кожаные гетры, доходившие до колен; на ногах торговца цветами красовались ботинки на двойной подошве. Голову его прикрывала изящная шляпа из черного бархата. За спиной г-на Пелюша висела огромная охотничья сумка, а на груди сталкивались, подобно кожаному снаряжению гражданского ополчения, мешочки для дроби и пороховницы всех форм и размеров.

Само собой разумеется, что в руках он держал шедевр парижского оружейного дела и вел перед зеркалом настоящий залповый огонь, издавая «Пиф!» и «Паф!» на все лады; можно было подумать, будто он исполняет знаменитую арию Марселя из пятого акта «Гугенотов».

Госпожа Пелюш все поняла, испустила крик отчаяния и закрыла лицо руками.

Но было слишком поздно; при виде собственного отражения в столь воинственном облачении г-н Пелюш ощутил, как его чувство самоуважения перерастает в подлинный восторг; теперь — и это самое поразительное — он был настроен не менее воинственно, чем в тот день, когда впервые надел форму капитана национальной гвардии и 14 мая отправился защищать общественный порядок.

Правда, в настоящее время ему предстояло сражаться вовсе не с анархистами, а с г-жой Пелюш, и из защитника конституционной власти, каким он был до сих пор, г-н Пелюш превращался в бунтаря, восстающего против супружеской власти.

Он призвал на помощь всю свою решимость, повернулся на каблуках и, со стуком опустив на пол приклад ружья, спросил.

— Ну, и что дальше?

— Как что дальше? — в ужасе переспросила г-жа Пелюш.

— Да, чего вы хотите?

— Я хочу потребовать у вас, господин Пелюш, отчета в вашем непонятном поведении.

— И отчет будет вам незамедлительно дан, сударыня, — произнес, выпрямляясь, г-н Пелюш. — Вы сказали, что ружье в четыре тысячи франков — это бесполезный капитал; так вот, я хочу попытаться заставить этот капитал приносить прибыль!

— Каким образом?

— Делая то, что делает Мадлен, то есть стреляя куропаток, кроликов, зайцев и косуль.

— Но они обойдутся вам гораздо дороже, чем вы сможете выручить за них.

— Любое деловое начинание, госпожа Пелюш, требует первичного капитала, а мои вложения вовсе не разорительны — пять франков!

— А порох, а дробь, а эта куртка, эти гетры, этот жилет, эта охотничья сумка?

— Знаете ли вы, Атенаис, сколько это все стоит? — произнес г-н Пелюш, смягчая тон перед тем, как назвать цифру. — Двести пятьдесят франков.

— Двести пятьдесят франков! — в испуге вскричала г-жа Пелюш. — Выдумаете, что такие деньги валяются на дороге?

— Нет, госпожа Пелюш, но их можно найти под букетом роз, а розы, слава Богу, рождаются в ваших руках.

Госпожа Пелюш не узнавала своего мужа. Он предстал перед ней в совершенно новом свете, он вел себя одновременно вызывающе и галантно.

— О Анатоль! Анатоль! — воскликнула она, воздевая руки к Небу. — Ваша гордость погубит вас, как она погубила Сатану!

— Что же! Да, — отвечал г-н Пелюш, — я гордец и, признаюсь, испытываю унижение при мысли о счастье Мадлена. Со своими двумя тысячами пятьюстами ливрами ренты он затмевает меня, выступая в роли благодетеля; меня, кто, продавая и покупая из расчета пяти процентов прибыли, может получить двадцать пять тысяч ливров ренты — ведь при последней инвентарной описи, госпожа Пелюш, мы насчитали пятьсот двадцать две тысячи франков. Я хочу предстать перед ним во всем своем превосходстве, и если из ружья за сто пятьдесят франков он убивает куропаток, кроликов, зайцев и косуль, то из ружья за четыре тысячи франков я должен убивать слонов и жирафов.

— Господин Пелюш, вы сошли с ума!

В эту минуту Камилла, заслышав шум, робко поднялась наверх и появилась на пороге комнаты отца.

Господин Пелюш, увидев девушку, почувствовал, что в ее лице он найдет поддержку.

— Сошел с ума?! — воскликнул он. — Я призываю Камиллу рассудить нас.

— Меня, отец? — удивленно переспросила его дочь.

— Да. Как ты находишь меня в этом костюме, дитя мое? — спросил г-н Пелюш, любуясь собою.

— Вы великолепны, отец.

— А вот моя супруга, — заметил г-н Пелюш, — так не думает.

И высокомерным жестом он указал на г-жу Пелюш.

— Как?! — воскликнула Камилла. — Разве вы не находите, что этот костюм идет моему отцу гораздо больше, чем его ужасный редингот и уродливая шляпа?

— Да, — пробормотала г-жа Пелюш, — но двести пятьдесят франков…

— Ну и что же? Разве мой отец и вы недостаточно богаты, чтобы позволить себе, когда потребуется, прихоть, потратив двести пятьдесят франков?

— Мадемуазель, — ответила ей г-жа Пелюш, — когда имеешь дочь на выданье, то никогда не можешь считать себя достаточно богатым.

— Сударыня, — возразила Камилла, — если бы я могла предположить, что вам и моему отцу приходится идти ради меня на подобные жертвы, то я скорее бы предпочла стать учительницей в моем бывшем пансионе.

— Вы слышите, госпожа Пелюш: это дитя преподнесло вам хороший урок философии.

— Философия — это прекрасно, но дайте в приданое за вашей дочерью хоть всю философию в мире, и посмотрим, найдете ли вы ей мужа.

— К счастью, — робко продолжала Камилла, — миг моей разлуки с вами еще далек. Но когда он наступит, то, я надеюсь, найдется какой-нибудь достойный и честный молодой человек, который полюбит меня, не принимая в расчет чуть большее или чуть меньшее количество мешков с деньгами в моем приданом. Я хочу быть выданной замуж, сударыня, а не выторгованной моим мужем и проданной вами.

Госпожа Пелюш, без сомнения, намеревалась ответить одним из тех умозаключений, что заставили бы смутиться ее падчерицу и мужа и поставили бы их на место, но послышался голос старшей продавщицы магазина.

Она звала г-жу Пелюш, чтобы та срочно заняла свое место за конторкой, так как только владельцы «Королевы цветов» могли дать необходимые разъяснения по возникшему вопросу.

Господин Пелюш не мог спуститься вниз в своем наряде, поэтому Атенаис пришлось оставить поле сражения Камилле и своему супругу.

Едва только ее мачеха исчезла на лестнице, как Камилла подбежала к отцу.

— Что случилось, дорогой отец? — спросила девушка.

— Случилось то, дорогое дитя, — ответил г-н Пелюш тоном человека, только что одержавшего свою первую победу и осознающего всю ее важность, — что сегодня вечером мы отправляемся навестить твоего крестного Мадлена и пробудем у него две недели.

— Вместе? — робко спросила Камилла.

— Да, вместе, вдвоем: ты и я, и больше никто.

— О! Как вы добры, дорогой отец! — вскричала Камилла, обеими руками обнимая г-на Пелюша за шею.

Затем, подумав, она добавила:

— Но… моя мать?

— Твоя мать? — промолвил г-н Пелюш. — Она будет присматривать за магазином, ведь госпожа Пелюш домоседка по своей природе.