Парижане и провинциалы

VII. РАСЧЕТЫ ГОСПОЖИ ПЕЛЮШ, УРОЖДЕННОЙ КРЕССОНЬЕ

Господин Пелюш взял ружье обеими руками и отнес его в спальню, затем спустился вниз и занял свое обычное место в магазине.

Но не прошло и десяти минут с тех пор, как ружье было поднято наверх, а г-н Пелюш и пяти минут не просидел на своем табурете, как ему вновь пришлось преодолеть восемнадцать ступеней, ведущих на антресоли, чтобы спустить ружье вниз.

Слух о необыкновенной удаче, выпавшей на долю г-на Пелюша, разнесся по кварталу.

Один из соседей лично захотел оценить великолепие ружья владельца «Королевы цветов»; со шляпой в руках и улыбкой на губах он просил г-на Пелюша позволить ему насладиться видом этого шедевра.

После него пришел второй сосед, за ним — третий, четвертый, и эти посещения приобрели размах настоящей процессии.

Господин Пелюш, чтобы избавить себя от необходимости по сто раз в день бегать вверх и вниз по лестнице, то есть в общей сложности «проглатывать», как он образно выразился, по три тысячи шестьсот ступенек ежедневно, принял решение выставить раскрытый футляр на стуле около своей конторки.

Этот все возрастающий приток посетителей и восхищение знатоков заставили г-на Пелюша предположить, что ему посчастливилось гораздо больше, чем он мог представить себе в самом начале, слушая громкие восхваления со стороны г-на Пенсона, которого он заподозрил в том, что тот судит о своем товаре так же пристрастно, как и сам г-н Пелюш имел обыкновение судить о своем. В итоге, хотя ружье и находилось все время перед глазами г-на Пелюша и не испытывало никаких волшебных превращений, подобных тем, что вызывали восхищение образованной публики в «Бараньей ножке» или «Лесной лани», это привело к тому, что, чем больше он показывал его другим, тем меньше мог насмотреться на него сам. И порой ему даже случалось, когда он оставался в одиночестве, открывать футляр ради собственного удовольствия и с заинтересованностью и любопытством разглядывать оружие.

Впрочем, мы не сообщим ничего нового нашим читателям, сказав им, что г-н Пелюш вовсе не был человеком без недостатков; это ружье, по крайней мере так полагал хозяин «Королевы цветов», возвращало ему часть его былого превосходства над Мадленом, превосходства, как он был вынужден признаться самому себе, полностью утраченного им после того, как его друг неожиданно получил наследство.

Поэтому, относясь день или два совершенно равнодушно к тому, что пальцы посетителей оставляли следы на сверкающем корпусе ударного механизма или на дамасской стали стволов его прекрасного ружья, г-н Пелюш пришел к тому, что стал тщательно вытирать каждое из этих пятен; короче говоря, ему надоело без конца протирать стволы и корпус ударного механизма, и он попросил г-жу Пелюш написать самым красивым почерком на полоске бумаги следующее указание, которое он видел на прошлой Промышленной выставке:

«Смотрите, но не трогайте руками».

Когда наступал вечер, г-н Пелюш с удивлением замечал, что дневные часы пролетали с невероятной быстротой; он даже не имел возможности ни разу зевнуть, хотя у него с некоторого времени то и дело от судорожной зевоты сводило челюсти.

Он еще не решался приписать именно ружью честь подобного облегчения своих нравственных страданий, которые так мучительно досаждали ему. Однако, когда на третий день вечером г-н Пелюш поднялся с чудесным оружием в свою спальню, он так осторожно опустил футляр черного дерева на мраморную полку комода, что в его действиях почувствовалось некое почтение к этому предмету.

День коммерсанта не кончается в ту минуту, когда он закрывает свою лавку, как это могут вообразить себе люди несведущие. После долгих часов физической работы наступает время волнений, надежд, больших или маленьких тревог. Честолюбивые помыслы не нуждаются в сне, и в этом они под стать честолюбцам. В семьях буржуа спальня — это настоящий рабочий кабинет. Именно там, объединенные общими устремлениями — устремлениями к наживе, — супруги размышляют, подсчитывают, прикидывают, черпают новые силы в поддержке друг друга и набираются опыта, обмениваясь впечатлениями.

Следуя обычаям и традициям, г-н Пелюш и его супруга никогда не желали друг другу спокойной ночи, не обсудив одно за другим все события дня, не подсчитав полученную прибыль и не определив, что они могут ожидать от той или иной операции. Именно во время этих интимных бесед хозяйка и хозяин «Королевы цветов» останавливали свой обеспокоенный взгляд на сомнительных клиентах или, по крайней мере, ставших в их глазах таковыми вследствие тонкого чутья недоверчивой Атенаис (только по одному ее смутному подозрению их вычеркивали из кредитного раздела гроссбуха). Равным образом эти минуты г-н Пелюш избирал для того, чтобы излить в лоне супружества избыток упоения, в которое его приводил смотр национальной гвардии или обед во дворце.

Разумеется, из ряда вон выходящее событие, случившееся утром, служило весь вечер и два последовавших за ним дня темой для семейных бесед хозяина и хозяйки «Цветка королев».

Впервые в жизни г-н Пелюш проявил сдержанность и скрытность в отношении Атенаис, состоявшей в браке с г-ном Пелюшем на условии общности имущества супругов; он понимал, что не ему одному принадлежит результат этой блестящей коммерческой операции, которую он осуществил, получив взамен монеты в пять франков предмет ценою, возможно, в тысячу экю или в четыре тысячи франков. Он предугадывал существование между собой и этим предметом некой близости, значения которой он до конца не осознавал, но испытывал ее притягательность, как железо испытывает притяжение магнита. Господин Пелюш был рад, что его так резко вырвали из грустного оцепенения и ему на какое-то время удалось найти, как он выражался несколько иносказательно, вкус к чему-либо, но в то же время его гордость восставала при мысли, что он признает правоту Мадлена, если согласится придать некоторую ценность пустяковым безделушкам, презираемым им до тех пор. Находясь в таком расположении духа, он опасался, как бы одно неосторожное слово не выдало г-же Пелюш его душевное состояние, и в общении с ней сохранял дипломатичное молчание.

Но та, будучи не в силах, несмотря на всю свою проницательность, даже заподозрить, что творилось в голове мужа, пошла прямо к цели.

Мы уже говорили, что, каковы бы ни были художественные высоты, на которые притязал шедевр г-на Пенсона, для г-жи Пелюш эти достоинства могли быть выражены лишь в цифрах. Она в самом начале, как вы видели, некоторое время сомневалась в истинности столь высокой цены ружья, ставшего собственностью г-на Пелюша, а вернее, их общей собственностью; однако единодушное восхищение всех посетителей успокоило ее на этот счет, она уже мечтала лишь о том, чтобы извлечь наилучшую возможную выгоду из этого нежданно доставшегося им предмета, и с непосредственностью людей, которыми владеет навязчивая идея, за минуту адресовала мужу, желая узнать, что он собирается делать с этим ружьем, десяток вопросов, не дав ему даже времени ответить хотя бы на один из них.

Несколько ошеломленный такой говорливостью своей половины, г-н Пелюш заколебался; но затем он попытался ответить общими фразами, такими, как: «Надо посмотреть», «Об этом стоит подумать», «У нас еще есть время решить этот вопрос». Так что г-же Пелюш не составило труда распознать за этими колебаниями вздорное желание, недоступное ее пониманию, оставить у себя данную вещь, которую она считала совершенно бесполезной для их коммерции.

— Все равно, — сказала она, — надо будет что-то решать, Пелюш. Подумай, три тысячи франков, пущенные в оборот, дают минимум десять процентов прибыли, то есть триста франков в год, а если добавить к тремстам франкам еще триста, то получишь шестьсот франков, а шестьсот франков…

— Ты забываешь о сложных процентах, жена! — вскричал г-н Пелюш, впервые позволяя себе безобидную насмешку в отношении той, которая имела честь носить его имя. — Разве мы недостаточно богаты, козочка, чтобы позволить себе маленькую прихоть?

— Утверждают, Пелюш, что если каждое утро в течение года есть сырые яйца, то это убивает человека, — серьезно ответила Атенаис. — Прихоти, видишь ли, то же самое, что сырые яйца: привыкаешь каждый день начинать с какой-либо прихоти, а на триста шестьдесят пятый день просыпаешься в долговой тюрьме.

— Атенаис, Атенаис! Вы сошли с ума! — вскричал г-н Пелюш, почувствовав, как при этих словах ледяная дрожь пробежала у него по позвоночнику. — Припомните-ка, что последняя опись товара показала полмиллиона. И потом, видишь ли, — добавил он, возвращаясь к супружескому «ты» и льстя г-же Пелюш, — мое политическое положение требует, чтобы я тем или иным способом поощрял искусства. Посмотри-ка на короля Луи Филиппа, его без малейшего риска можно принять за образец, когда речь идет о бережливости, но разве недавно ты не читала в правительственных ведомостях, что Версальская галерея стоила ему двенадцать миллионов? Мы конституционные наследники больших вельмож, козочка, а положение обязывает.

Последний довод, и это вполне понятно, вовсе не убедил г-жу Пелюш, возобновившую свои настояния с горячностью, столь характерной для женского упрямства: нечто вроде предчувствия заставляло ее расценивать появление в доме этого простого орудия охоты как зачаток грядущего несчастья.

Этой упорной, энергичной атаке г-н Пелюш со своей стороны противопоставил пассивное сопротивление, которое, постоянно колеблясь между да и нет, становится непобедимым, потому что оно неуловимо. И в конце концов оно просто утомляет атакующего.

Устав от спора, г-жа Пелюш заснула, утешая себя мыслью об отмщении. Ей снилось, что ее желания исполнились; что г-н Пелюш выставил ружье на торги и знатоки, проявив упрямство, подняли цену шедевра г-на Пенсона до двенадцати тысяч франков, а эти двенадцать тысяч франков ушли на то, чтобы изготовить огромнейшую гирлянду из искусственных роз и спиралью обвить ею от подножия до самой вершины башню святого Иакова; правительство же, которое пришло к удачной мысли об этом украшении, оплатило его «Цветку королев» на корню из расчета три франка за розу. И, поскольку этот шедевр цветочного искусства насчитывал шестьдесят тысяч роз, г-н и г-жа Пелюш заработали, внеся всего пять франков, чистую прибыль в размере ста семидесяти девяти тысяч девятисот девяноста пяти франков, что было весьма приятным результатом.

А все сны г-на Пелюша занимал только его друг Мадлен. Но он снился ему не таким бодрым, улыбающимся и насмешливым, каким был во время своего последнего посещения «Королевы цветов», а побледневшим от досады, пожелтевшим от зависти, бросающим на чудесное ружье своего старого друга косые взгляды, и в них чувство восхищения, которое ему не удавалось скрыть, боролось с алчной завистью.

Это видение оказало решающее влияние на намерения г-на Пелюша; ему показалось, что этот сон, вышедший из роговых ворот, давал ему объяснение происходящего.

Его унижало счастье, которым светился Мадлен; г-н Пелюш предположил, что если ему в свою очередь удастся унизить Мадлена, то он вновь обретет безмятежное спокойствие ума и душевный покой, утраченные им. Он пообещал себе безоговорочно доказать своему торжествующему товарищу, что превосходство такого человека, как он сам, то есть Пелюш, простирается на все, чем ему угодно заняться, начиная с легкомысленных, пустячных развлечений, которые были презираемы им в течение полувека, и кончая серьезными делами, которые он постоянно вел и целью которых наметил богатство и славу.

Вот почему, проснувшись, он заявил супруге твердым тоном, не допускающим ни малейших возражений, что ни за какую цену не расстанется со своим оружием прежде, чем даст возможность Мадлену прийти в восхищение от его вида.