Парижская жена

28

Раз в неделю я встречалась с Китти, оставив Бамби дремать дома под неусыпной заботой Мари Кокотт, вернувшейся к нам с радостью, несмотря на дополнительные обязанности нянюшки. Мы забегали куда-нибудь выпить чаю, а потом, если у нее было время, ходили по антикварным магазинам. В то время было модно коллекционировать красивые и необычные серьги, и хотя у нас с Эрнестом не было денег, чтобы потакать своим капризам, мне нравилось наблюдать, как Китти ведет себя в магазинах, слушать ее оценки. У нее был зоркий глаз, и, похоже, она инстинктивно знала, какая вещь по-настоящему ценная, а какая — просто модная. Иногда она пыталась что-нибудь подарить, и мне стоило большого труда отказаться. Она действительно предлагала подарки от чистого сердца, но Эрнест был очень гордый, и я не хотела рисковать нашими отношениями.

Как я ни пыталась раскрыть Эрнесту несомненные достоинства Китти, он продолжал ее недолюбливать. Слишком уж она декоративная, говорил он, и помешана на комфорте, но я подозревала, что в ее независимости он чувствует угрозу себе. Она работала корреспондентом в области моды и танца в нескольких американских журналах, и Гарольд оплачивал ее уютную квартирку на улице Монтессю только потому, что сам настоял на раздельном проживании, и тратил семейные деньги на два дома. Китти тоже унаследовала состояние и могла себя содержать. Она была очень самоуверенна и всем своим видом показывала: ей не надо говорить, что она красива или умна. Ей самой это было известно, и такая самодостаточность бесила Эрнеста.

Несмотря на домашнее сопротивление, я отстаивала свои часы с Китти: ведь со времен Сент-Луиса я впервые обрела собственного друга. Гертруда и Сильвия целиком принадлежали Эрнесту. Он безоговорочно владел ими. С Алисой, Мэгги Стрейтер и Шекспир я оставалась в амплуа жены художника. Китти хоть и была связана с Гарольдом, с которым Эрнест теперь часто виделся, но во многом сохраняла независимость. И она выбрала меня.

— Ты очень американская девушка, — сказала она в одну из наших первых прогулок.

— Ну и что? Ты тоже американка, — возразила я.

— Но не такая. У тебя это проявляется во всем — ты такая простая, искренняя.

— Да ладно, — сказала я. — Ты просто ищешь, как вежливее сказать, что парижская жизнь не по мне.

— Не по тебе, — согласилась она. — Но это хорошо. Нам нужны люди, которые скажут о нас правду.

Помимо ворчания Эрнеста, единственная трудность в моей дружбе с Китти заключалась в том, что она продолжала предлагать мне подарки даже после того, как я попыталась доходчиво объяснить ей, насколько сильно у Эрнеста чувство гордости.

— Но это пустячок, — настаивала она. — С чего бы ему возражать?

— И все же он будет. Прости.

— Позиция пещерного человека. Одевать тебя в звериные шкуры, заставлять поддерживать в пещере огонь, чтобы другие мужчины тебя не видели и тем более не желали.

— Таких строгостей нет. Просто нам надо экономить. Не такая уж большая жертва.

— Ладно, понимаю. Но в этом моя претензия к браку. Все эти трудности ты терпишь ради его карьеры. А что в результате получишь ты?

— Удовлетворение от сознания, что без меня его карьера не состоялась бы.

Она оторвала взгляд от восхитившей ее сумочки, украшенной бисером, и остановила на мне свои голубые глаза.

— Я тебя обожаю. Пожалуйста, не меняйся.

Шокирующе немодно и столь же наивно так думать, но я действительно верила, что ради карьеры Эрнеста можно перетерпеть любые трудности и жертвы. В конце концов, для этого мы и приехали в Париж. Однако нелегко смириться с тем, что твоя одежда расползается по швам. Когда мы выходили в свет, я ощущала себя так, будто одета в рубище, особенно на фоне разодетых в духе времени женщин. Хотя, честно говоря, не думаю, что могла бы сравняться с ними даже в том случае, если б мы не были так бедны.

Наша квартира была холодная и сырая, и меня часто беспокоили тупые боли в носовых пазухах. Кроватку Бамби мы поставили в самом теплом углу, но он все равно болел. Той весной у него неделями не проходил крупозный кашель, из-за которого он плохо спал. Малыш просыпался с криком и просил грудь. Днем, если удалось хорошо отдохнуть, кормить сына было радостью, но ночное кормление отбирало у меня энергию. В такое время я, как никогда, нуждалась во встречах с Китти или в прогулках под тусклым солнцем со Стеллой Боун и Джулией — с ними я тоже сблизилась.

Еще я каждый день старалась выбраться хоть на час из дома, чтобы заняться музыкой. Мы не могли себе позволить купить или даже взять напрокат пианино, как делали раньше, поэтому я ходила играть на расстроенном инструменте в сырой подвал расположенного неподалеку магазина. Приходилось зажигать свечу, чтобы видеть ноты, а пальцы часто сводило от холода. Иногда казалось, что игра не стоит свеч, но я продолжала заниматься, не в силах отказаться от этой части своей жизни.

Тем временем Эрнест писал лучше, чем когда-либо. Трудные обстоятельства, в которых мы оказались, уехав из Торонто в Париж, похоже, расшевелили его: он писал сильно и ровно и редко когда возвращался к написанному. Рассказы шли так хорошо, что он с трудом поспевал за ними.

Он продолжал выполнять редакторскую работу в «Трансатлантик ревю», и хотя по-прежнему критически относился к своему шефу, Форд не прекращал его поддерживать. Когда Эрнест поделился с ним своими опасениями, что пройдут долгие годы, прежде чем он станет известным, Форд сказал, что он несет полную чушь.

— Это случится очень скоро. Когда Паунд показал мне ваши сочинения, я сразу понял: опубликую любое. Все подряд.

Эрнест смутился от такого комплимента и постарался держаться мягче с Фордом, тем более что пытался убедить того опубликовать роман Гертруды «Становление американцев», пылившийся в ее письменном столе с 1911 года. Наконец Форд согласился печатать роман частями, и Гертруда была на седьмом небе. Журнал понемногу укреплял свои позиции, пользовался все большей популярностью в богемных кругах, и это была ее первая крупная публикация. В апрельском номере она должна была появиться вместе с отрывками из новой книги Джойса «Поминки по Финнегану», несколькими произведениями Тристана Тцары и новым рассказом Эрнеста под названием «Индейский поселок». В нем воспроизводилась подробная картина тяжелых родов женщины, малодушный муж которой, будучи не в состоянии вынести ее крики, перерезает себе горло. Эрнест был удовлетворен рассказом, сотканным из детского воспоминания о принятых отцом родов индианки и сцены из движения беженцев на Карагачской дороге, — в результате чего получилась цельная и сильная вещь.

— Джойс знает этот прием, — сказал он мне как-то в конце дня, вернувшись после работы над номером. — Он выдвигает на передний план Блума, и тот — лучше всех. Жизнь нужно пропускать через себя. Разжевать по кусочкам и каждый полюбить. Нужно пожирать ее глазами.

— Ты хорошо об этом говоришь.

— Да, но можно говорить, говорить и все делать не так. А нужно именно так делать.

В апрельском номере также появились первые значительные отклики на его книгу «Три рассказа и десять стихотворений», в которых отдавалось должное таланту и стилю автора. Говорилось, что эти произведения новаторские и за развитием этого писателя надо следить. Я была счастлива, что репутация Эрнеста наконец начинает расти. Куда бы мы ни ходили, люди стремились быть ближе к нему. Если идти вечером по бульвару мимо кафе, где разговаривают и звучит музыка, кто-нибудь обязательно выкрикнет его имя, и тогда приходится останавливаться и выпивать, то же самое повторяется у следующего кафе. У каждого находился для него свежий анекдот или какая-нибудь новость, и круг наших знакомых расширялся день ото дня.

В Париж приехал на волне литературного успеха, всегда готовый весело провести время, Джон Дос Пассос, с которым Эрнест познакомился в Медикорпе в Италии. В то же время объявился и Дональд Стюарт, юморист, который в будущем прославится сценариями вроде «Филадельфийской истории», но в то время был просто забавным парнем, стоящим у стойки в очень элегантном кремовом костюме. Эрнест гордился своей небрежной «униформой» писателя, но меня иногда можно было заметить любующейся идеально выглаженными брюками. У Дона были именно такие. Чисто выбритый, с ясными голубыми глазами, которые загорались, когда он смеялся, Дон был по-юношески хорош.

Когда Эрнест нас познакомил, тот очаровал меня, потому что сразу заговорил со мной как с близким человеком.

— У вас прекрасные волосы, — сказал он. — Такой необычный цвет.

— Спасибо. А у вас прекрасная одежда.

— Моя мать любит хорошую одежду. И манеры.

— И гладильные доски?

— Должен признаться, отношения с утюгом у меня не сложились.

Мы еще поговорили, и все это время не покидавшее меня хорошее настроение не дало мне заметить, что Эрнест устроился за столиком неподалеку. Я не узнала никого из тех, кто сидел там, включая очаровательную женщину рядом с ним — стройную, привлекательную, коротко стриженную блондинку. Под длинным свитером ее тело казалось по-мальчишески гибким, но короткие волосы каким-то образом, напротив, прибавляли ей женственности. В тот момент, когда я ее увидела, меня словно обдало холодом — еще до того, как Эрнест наклонился к ней и что-то прошептал на ухо. Она рассмеялась грудным смехом, изогнув длинную белую шею.

— С вами все в порядке? — спросил Дон. — Вы побледнели.

— Все хорошо. Спасибо.

Он проследил за моим взглядом, остановившимся на Эрнесте и женщине. Не сомневаюсь, он все понял и деликатно перевел ситуацию в другое русло.

— Это Дафф Твизден, — пояснил он. — Точнее, леди Твизден. Говорят, она замужем за английским графом. Или за племянником графа, виконта или лорда. Не разбираюсь в дворянских титулах.

— А кто разбирается?

Я посмотрела на Эрнеста, и он поднял глаза. Мгновенное недоверие пробежало между нами, и тогда он встал и подошел к нам.

— Извини, Дон. Вижу, ты познакомился с моей женой.

— И очарован, — сказал Дон, прежде чем Эрнест, поддерживая меня за локоть, подвел к столику, где нас ожидала Дафф.

— Дороти Твизден, — представил ее Эрнест. — Или вы предпочитаете Дороти Смертуейт?

— Не важно, только пусть уменьшительное будет — Дафф. — Она приподнялась и протянула руку. — Привет!

Едва я собралась сказать в ответ какую-нибудь любезность, как из глубины кафе выступила Китти.

— Как я рада тебя видеть! — воскликнула она. — Пойдем выпьем.

Прямо за ее спиной стоял Гарольд, выглядел он неважно — бледный, с капельками пота на верхней губе.

— Что-то случилось? — спросила я, когда мы подошли к бару.

— Гарольд бросает меня.

— Ты шутишь.

— Как бы не так. — Она закурила и секунду смотрела на кончик сигареты перед тем, как начать выпускать дым короткими колечками. — Его захлестнуло непонятное беспокойство. Мы всегда утверждали, что предоставляем друг другу неограниченную свободу. Забавно, но когда доходит до дела, ты этого не хочешь.

— Есть кто-то еще?

— Всегда есть. — Она вздохнула. — Возможно, дело в новой книге. Он хочет все переделать. Я же вскоре уезжаю в Лондон. Хотела, чтоб ты это знала.

— О, Китти, правда? Неужели все так плохо?

— Похоже на то, — ответила она. — У меня есть кое-что для тебя — нет сил все упаковывать. Я завезу.

— Не надо платьев. Мне они не нужны.

— Чепуха.

— Ты знаешь, что скажет Эрнест.

Китти раздраженно выпустила дым.

— Да, но он не догадывается, как тяжело быть женщиной. — Она кивнула в сторону Дафф. — Мир жестоко устроен. Конкурентки не просто моложе. Они проявляют больший интерес. И мобилизуют все силы.

Я не знала, что сказать. Китти — одна из самых уравновешенных и уверенных в себе женщин, каких я только знала, и вот она сбита с ног и повержена. Мне захотелось свернуть Гарольду шею.

— Ты хочешь поехать домой? — спросила я.

— Я не могу чахнуть тут, как школьница, и видеть, как все вокруг жалеют меня. Лучше умереть. Давай выпьем шампанского, — предложила она с задорным видом. — Много шампанского.

Оставшуюся масть вечера я провела с Китти, но одним глазом поглядывала за Эрнестом. Дафф вела себя мило и раскованно. Она так свободно говорила с Эрнестом, что со стороны могло показаться, что они давно знакомы, я же после откровений Китти стала более уязвимой. Самые ужасные события всегда происходят неожиданно — словно приходят из ниоткуда. Все дело в отсутствии перспективы. Китти ни о чем не подозревала, но Гарольд, возможно, планировал бегство в течение нескольких месяцев. Я не могла не подумать, может ли со мной случиться такое же. Как давно, например, мой муж знаком с Дафф?

Вскоре после полуночи, когда у меня больше не было сил бодрствовать, я извинилась перед Китти и привлекла внимание Эрнеста.

— Пришло время отвести бедную жену спать, — сказала я. — Просто валюсь с ног.

— Бедная Кошка, — отозвался он. — Тогда иди домой. Хочешь, найду кого-нибудь тебе в провожатые?

— Ты остаешься? — резко спросила я. Дафф деликатно отвернулась.

— Конечно. А что? Ведь не я устал.

Я потеряла дар речи, но тут на помощь пришла Китти.

— Я позабочусь о твоей жене, Хем. Оставайся и хорошенько повеселись. — Она сопроводила свои слова холодным взглядом, но Эрнест не обратил на это внимания.

— Ты настоящий друг, Китти. Спасибо. — Он встал и дружески пожал мне руку. — Отдыхай.

Я машинально кивнула, и тут Китти крепко взяла меня за руку и повела за собой. Когда мы оказались на улице, я тихо заплакала.

— Как стыдно, — призналась я.

Китти крепко обняла и слегка встряхнула меня.

— Это ему должно быть стыдно, дорогая. И ей тоже. Говорят, она окружает себя сонмом поклонников, потому что не может оплатить счета.

— Дафф,[10] — сказала я. — Кто себя так называет?

— Вот именно. Могу поклясться, что даже мужчина, лишенный здравого смысла, вроде Хема, не оставит такую женщину, как ты, ради этой дамочки. Пошли. Выше голову.

— Ты так добра ко мне, Китти. Не могу передать, как я буду скучать по тебе.

— Знаю. Я тоже буду скучать, но у меня нет другого выхода. Все, что я могу сделать, — это сбежать в Лондон и надеяться, что Гарольд поедет за мной.

— А он поедет?

— Откровенно говоря, не знаю.

Когда я вернулась домой, Бамби не спал и, заливаясь слезами, мусолил резиновое колечко.

Вид у Мари был сконфуженный.

— Думаю, ему приснился страшный сон. Бедняжка. Мне не удалось его успокоить.

— Спасибо, что согласились задержаться так надолго, Мари. — После ее ухода я пыталась утихомирить Бамби, но он продолжал хныкать и возиться. Потребовалось больше часа, чтобы его укачать, и когда я легла сама, то была до такой степени уставшей, что сознание мое путалось, — однако заснуть я не могла. Все это время я была сильной и довольна своей жизнью, но Китти права: конкуренция растет с каждым днем. Париж кишит соблазнительными женщинами. Они сидят в кафе, привлекая внимание красивыми ухоженными лицами и длинными соблазнительными ногами. Между тем мое тело после родов изменилось. Эрнест утверждал, что ему нравятся мои округлившиеся бедра и полные груди, но когда вокруг столько соблазнов, он может легко потерять ко мне интерес. А может, уже потерял — и что мне тогда делать? Что делают в таких случаях?

Когда через какое-то время Эрнест пришел домой, я все еще не спала и по-прежнему была такой усталой, что не смогла удержаться и разрыдалась.

— Бедная мамочка, — сказал он и, забравшись в постель за моей спиной, крепко прижал к себе. — Я даже не представлял, до какой степени ты измучена. Давай устроим тебе хороший долгий отдых.

— Давай, — отозвалась я, чувствуя прилив облегчения. — Где-нибудь подальше отсюда.