Парижская жена

31

На сортировочной станции охваченные паникой быки с ревом выбирались из тесных вагонов; они закатывали глаза и не понимали, куда им идти. Смотреть на них было тяжело: ведь мы знали, что к концу дня ни один не останется в живых. Утро было довольно прохладным для июля. От топота быков в воздух летела пыль, от нее щипало глаза. Эрнест показал на мышцу между лопатками, куда по правилам следует вонзить шпагу.

— Ясно, сэр, — сказал Гарольд Лоуб. — Настал момент истины.

Эрнест помрачнел.

— Что ты об этом знаешь?

— Полагаю, достаточно, — ответил Гарольд.

Тут подошла Дафф и взяла Эрнеста под руку:

— Все чудесно, правда? — Она смотрела на него, как ребенок, который желает, чтобы все было, как он хочет, — щурилась и широко улыбалась. — Но девочка, однако, хочет есть. Кто меня накормит?

— Да, конечно, — сказал все еще мрачный Эрнест, и они вдвоем пошли в сторону кафе. На Эрнесте были берет, темно-синий свитер, белые брюки, на шее — темный платок. Дафф, как всегда, хорошо выглядела; на ней был длинный хлопчатобумажный свитер с выпущенным наружу широким отложным воротничком нежно-зеленого цвета. Волосы она зачесала назад и шла рядом с моим мужем, стройная и высокая. Эрнест, гордо запрокинув подбородок, старался идти с ней в ногу. Возможно, он еще дулся на Гарольда, хотя и пытался проглотить обиду. Со спины казалось, что оба сошли с картинки модного журнала, и я видела, что Пэт Гютри, жених Дафф, тоже это заметил. Все это заметили, и бедняга Пэт несколько дней выглядел удрученным.

Мне было жаль Пэта, хотя жить с таким человеком я бы не хотела. Он слишком много пил и в пьяном виде был невыносимым. С утра он пребывал в прекрасном настроении, всем довольный. С удовольствием говорил о популярной музыке, сам мог петь и танцевать с большим азартом, но после трех или четырех коктейлей что-то менялось, и в нем нарастали злоба и высокомерие. Если Дафф не прогоняла его, в нем вновь происходила перемена, и тогда он становился замкнутым и угрюмым. Мне было интересно, как Дафф выносит смену его настроений и как он сам с этим справляется? Проснувшись, чувствует ли отвращение к своим прежним обликам? Помнит ли их?

— Как смотришь на то, чтобы пить дотемна? — спросил Гарольд, подходя ко мне.

Я улыбнулась и взяла его под руку; мне хотелось подбодрить его хоть ненадолго. Возможно, если мы будем держаться вместе, я с его помощью тоже почувствую себя лучше. А мне это просто необходимо.

Наше путешествие потерпело неудачу неделю назад, в Бургете, куда мы приехали, чтобы порыбачить в Ирати, одной из самых любимых рек Эрнеста, и там узнали, что реку сгубили. Хозяйка гостиницы пробовала предупредить нас, что с хорошей рыбалкой покончено, но Эрнест принял ее слова за шутку. Оказывается, там поработали лесорубы, они заготавливали бук и сосну, и когда мы добрались до реки, то увидели, что в ней плавает много строительного мусора. Плотины были прорваны. Дохлая рыба валялась на берегах и в близлежащих лужицах. Все это должно было нас вразумить, но мы не сдавались еще несколько дней, пытаясь разведать мелкие притоки. В результате никто из нас не поймал ни рыбешки.

С нами был Билл Смит, старый друг из Чикаго, которого Эрнест соблазнил рассказами о первоклассной рыбалке и последующей корриде. Мы не видели его еще со времен «Домицилия». Когда дружба Кенли и Эрнеста дала трещину, отношения ухудшились со многими знакомыми из окружения Смита, но с тех пор мы установили постоянную переписку с Кейт, которая работала журналисткой в Чикаго. Когда приехал Билл, мы с радостью увидели, что он все тот же, полный увлекательных историй и живого интереса ко всему. Он захватил с собой самых надежных мух, заготовленных для путешествия в Испанию, — тех, на которые так хорошо клевала рыба в Хортон-Бей, — и я думаю, Эрнест чуть не расплакался, когда Билл открыл заветную коробочку с мухами, ведь они не пригодились.

В Памплоне тоже все шло не так, как надо. Нас окружали друзья, много друзей — веселье должно бы бить ключом, но все было по-другому. В Париже Дафф и Эрнест флиртовали друг с другом, но далеко это не заходило. Что-то изменилось с тех пор, и перемены принес Гарольд. Он по уши влюбился в Дафф и увез ее на неделю в Сен-Жан-де-Лус. Рассказывая об этом, Китти упомянула, что последнее время Гарольд вел себя странно, и она подозревала нечто подобное. Сейчас у них снова натянутые отношения. Я никогда не понимала смысла договора между Гарольдом и Китти, а теперь была сбита с толку бурной реакцией Эрнеста на эти события. Ему вообще не следовало придавать им значения — у него нет никакого права ревновать Дафф, но он ревновал, и все вдруг об этом узнали.

Утром того дня, когда начались бои, мы все проснулись чуть свет, чтобы не проспать бег быков по улицам. Первый раз я видела это зрелище в то лето, когда ждала Бамби, но все случилось так быстро, что я ничего не запомнила. Сейчас Бамби остался в Париже под присмотром Мари Кокотт, и хотя я хотела отдохнуть от круглогодичного ухода за ребенком и нуждалась в передышке, но с трудом представляла себя свободным человеком.

Тем утром улицы были мокрые и скользкие. Перед рассветом прошел небольшой дождь, и было видно, как быки пытаются не упасть на булыжной мостовой. Один все-таки упал и силился подняться, вытягивая могучую шею и вращая глазами — эта сцена казалась растянутой во времени.

Мы стояли за низкой стеной — так близко, что вдыхали запах бычьего пота и ощущали возбуждение зевак. Впрочем, некоторые не смотрели или не могли смотреть.

— Быки — древние животные, — рассказывал Эрнест Биллу предыдущим вечером в кафе. — В течение шести столетий их учили делать то, что они делают сейчас, — бежать на арену и на пути к смерти пронзать рогами все, что смогут. Все это чертовски прекрасно. Подожди, сам поймешь.

— Я готов, — сказал Билл, но теперь на улице, когда все было хорошо видно, его готовность пошатнулась. Пока мы стояли, один молодой человек слишком близко подбежал к крупному быку и был откинут к стене футах в двадцати от того места, где находились мы. Мы слышали, как хрустнуло его вывернутое плечо. Юноша кричал и пытался вскарабкаться на стену, лицо его исказил страх.

— Для тебя это слишком, старик? — спросил Эрнест, увидев, что Билл отводит глаза.

— Возможно, — ответил Билл.

Эрнест стоял рядом с Дафф, раскрасневшийся от возбуждения.

— Ты только посмотри! — Он указывал туда, где бык с низко склоненной квадратной мордой шел на молодого человека. — Зрение у быка плохое, но он чует добычу, ему только нужно время. Взгляни на него сейчас. Господи, да он подходит.

— Не верю, что для тебя это спорт, — тихо сказал Билл Эрнесту.

— А что еще? Это жизнь и смерть, братишка, — то, что происходит каждый день.

Бык выступил вперед, нацелившись левым рогом, крупная голова склонилась набок — поистине само исчадье ада, и кинулся на карабкающегося по стене кабальеро. Но тут тому из-за стены протянули руку. Мы не видели, кто предложил помощь, но юноша был спасен. Ему хватило силы перемахнуть через стену и оказаться на свободе. Когда стало ясно, что с ним все в порядке, по толпе пробежал смешок.

— Думаю, ты разочарован, — сказал Билл, многозначительно глядя на Эрнеста.

— Вовсе нет.

— Он ранен? — спросила Дафф.

— Возможно. Такое случается. Я сам видел.

— Захватывающее зрелище, правда? — сказала она.

— Дьявольски захватывающее.

Мимо нас пробежал последний бык, позади торопились pastores,[11] а потом взлетела ракета, говорившая, что все быки в загоне.

— Какие красавцы, — сказала Дафф.

Я пыталась вспомнить, казались ли мне быки красавцами в тот первый раз, когда Эрнест наставлял меня, как сейчас наставлял Дафф. За последние два таких коротких года моя жизнь сильно изменилась, но, помнится, тогда, захваченная зрелищем, я оставалась спокойной: ведь я ждала ребенка и чувствовала себя в безопасности, защищенная от всего плохого. Тело мое жило своей жизнью, а животные тоже следовали своей судьбе. Я следила за происходящим, не чувствуя боли или страха, — просто сидела рядом с Эрнестом и обметывала одежду и одеяльца для нашего малыша, который должен был появиться на свет через три месяца вне зависимости от того, что происходит в этот день. Я помнила также, что мне нравилось все происходившее ночью — танцы и фейерверки, хотя спать под этот шум было невозможно.

Казалось, тогда мы были единственными американцами в Памплоне. Эрнест называл город Райским садом, но за прошедшее время он заметно изменился. Лимузины привозили богатеев из Биаррица. Шоферы в униформах всю ночь открывали дверцы, а потом ждали у автомобилей, когда пирующие хозяева устанут и вновь заберутся в кожаные коконы, распространяя вокруг запах шампанского. Но хотя богатые и обладают способностью все портить, это место было испорчено еще раньше.

Гарольд по-прежнему сходил с ума по Дафф. Это было заметно за обедом, когда он то бледнел и вел себя как последний викторианец, то суетился и подзывал официанта, чтобы убедиться, что ей принесут нужный напиток.

— О, не беспокойся, дорогой, — говорила она. — Я пока еще жива.

Мы все собрались за одним столом, стоящим на свежем воздухе: Дафф, Эрнест и Гарольд — по одну сторону, Пэт, Билл и я — по другую. Пэт надел великолепный летний костюм и синюю полотняную куртку. Он купил в городе такой же берет, как у Эрнеста, и носил его слегка набекрень. И все же, несмотря на цивилизованность своего облика, Пэт, заметив подозрительную предупредительность Гарольда по отношению к Дафф, не выдержал и перешел в открытое наступление.

— Передохни, Гарольд, — рявкнул он. — Пойди лучше погуляй.

— Да заткнись ты, — отозвался Гарольд. — Или вот что — выпей еще рюмочку. — Повернувшись, он громко крикнул в никуда: — Принесите этому мужчине чего-нибудь выпить!

Как раз в это время к нам подошел Дон Стюарт, спокойный и подтянутый, в серых фланелевых брюках и белоснежной рубашке. Он оглядел наш стол, мгновенно уловив напряжение.

— Кто умер, друзья?

— Никто, о ком стоило бы говорить, — ответил Эрнест.

— Вдруг ужасно разболелась голова, — сказала я. — Надеюсь, вы извините меня. — Обогнув свою сторону стола, я остановилась рядом с Доном.

— Почему бы тебе, Дональд, не проводить малышку? — попросил Эрнест.

— Все хорошо, — сказала я. — Сейчас все пройдет.

— Неправда, — возразил Дон. — Ты белая, как бумага.

Не успели мы сделать и несколько шагов, как сидящие за столом сдвинулись, и теперь никто бы не сказал, что раньше там кто-то был. Эрнест придвинулся ближе к Дафф, Пэт тоже постарался сесть неподалеку. Дафф восседала в середине стола, как плавучий остров из безе. Похоже, она ничего не заметила.

Я была благодарна Дону за его согласие проводить меня, так как действительно чувствовала себя одинокой, а с Доном было легко. Со времени нашего знакомства прошлым летом он всегда тянулся ко мне в компаниях. Я видела в нем родственную душу: он тоже не совсем пришелся в Париже ко двору. Дон был умным, интеллектуальным писателем, окончившим Йельский университет, и в то же время оставался мальчишкой, выросшим на ферме в окрестностях Колумбуса в штате Огайо. А в Париже все были такие радикальные, вызывающе-яркие, совершавшие из-за других необдуманные поступки.

— Странно, почему никто не помнит о нормальных жизненных правилах, — сказал он мне однажды. — Ведь я тоже был на войне. Теперь же все стало по-другому, в чем же дело? — Он стал серьезным. — Я тоскую по хорошим, старомодным, честным людям, которые пытаются что-то сделать в своей жизни. Просто сделать, не принося вреда другим. Я понимаю, что выгляжу дураком.

— Уверена, ты хотел бы найти девушку, похожую на твою мать.

— Может быть. Мне хочется, чтобы все снова обрело смысл. Давно этого уже нет.

Я и раньше понимала его, но когда он провожал меня в гостиницу, я особенно остро чувствовала нашу схожесть. Мне тоже хотелось, чтобы все обрело смысл. Больше всего на свете.

— Как ты, дружок? — спросил он.

— Лучше некоторых. Вот Гарольд действительно бедный.

— Бедный Гарольд? А как же Пэт? У него больше прав на Дафф.

— Мне кажется, у него с Дафф довольно свободное соглашение, — сказала я. — Дафф потащила Гарольда на Ривьеру, провела с ним две недели, а теперь удивляется, что он тоскует по ней, как молочный теленок, и совсем потерял голову — больше, чем Пэт. Это жестоко.

— Не думаю, что Дафф намеренно жестока. Мне она показалась грустной.

Мы вышли на угол, где уже закрывался Mercado.[12] Одна женщина складывала корзины, другая горстями ссыпала кроваво-красный чилийский перец в холщовый мешок. Рядом в пыли сидела маленькая девочка с цыпленком в руках и что-то ему напевала. Я замедлила шаг, чтобы подольше посмотреть на нее. Красивые черные волосы обрамляли ее сердцевидное личико. Распевая песенку, она гладила цыпленка и, похоже, ввела его в гипнотическое состояние.

— Ты смотришь на нее так, словно хочешь съесть. Наверное, скучаешь по Бамби?

— Ужасно. Легче, когда не думаю о нем. Иногда я внушаю себе, что во мне два человека. С ним я — мама, а здесь — кто-то совсем другой.

— Хэдли Хема.

— Возможно. А может, своя собственная Хэдли. — С этого места уже были видны разрисованная арка гостиницы «Ла Перла» и оплетенная бугенвиллией ограда. Я остановилась и повернулась к Дону. — А почему ты не волочишься за Дафф, как все?

— Не стану отрицать, Дафф — лакомый кусочек, и поддаться соблазну не трудно. Она уже попросила меня позаботиться о ее счете в гостинице, ведь теперь ей неловко просить об этом Гарольда. Может, она и к Хему обращалась.

— Не удивлюсь.

— У тебя с Хемом все хорошо? Ведь не такой же он дурак, чтобы оставить тебя ради титулованной особы в облегающем свитере, разве не так?

Я вздрогнула.

— Может, выпьем чего-нибудь?

— Прости, мне не следовало так говорить. Я очень высокого мнения о тебе и Хеме. Если уж у вас не сложится, что говорить о нас, грешных?

— Ты чудо, Дон, — сказала я и, приблизившись, поцеловала его в щеку. Его кожа была чисто выбрита — гладкая, как у ребенка, и от него пахло приятной свежестью.

— Ты самая лучшая, — произнес Дон с чувством, возвращая поцелуй. Он легко и целомудренно прикоснулся к моей щеке, но потом придвинулся ближе и поцеловал в губы. Оторвавшись, он вопросительно посмотрел на меня увлажненными глазами: — Не думаю, что ты тоже любишь меня, даже немного.

— Хотела бы я, чтоб так было. Ситуация обрела бы равновесие. — Я обняла и прижала Дона на миг к себе, ощущая его разочарование и смущение. — Мы здесь все сходим с ума.

— Ты не сердишься на меня?

— Нет. Думаю, теперь мы стали еще ближе друг другу.

— Как хорошо ты сказала! Я знал, что не ошибся в тебе. — Он отстранился и откинул волосы, падавшие мне на глаза. — Надеюсь, Хем понимает, каким сокровищем обладает.

— И я тоже, — с этими словами я вошла в гостиницу. В холле хозяйка покрывала платком клетку с птицей.

— Он не любит фейерверк, — объяснила она, заматывая плотнее решетку. — Сразу начинает выщипывать себе перья. Видели такое?

— Да, сеньора, — ответила я, направляясь к лестнице. — Пришлите мне наверх, пожалуйста, бренди.

Она оглянулась посмотреть, кто за мной идет, и я прибавила:

— Только один стакан.

— Сеньора хорошо себя чувствует?

— Не очень, — сказала я. — Но бренди мне поможет.