Пароход идет в Яффу и обратно (Рассказы и повесть)

Послесловие «Грустный Еврейский Художественный Текст»

У одного из самых загадочных и забытых писателей одесской школы есть загадочная и забытая повесть.

Семен Григорьевич Гехт родился в Одессе и, единственный из писателей одесской юго-западной школы, мог сказать с полным на то правом, что «родился в бедной еврейской семье». Биография его, при внешней прозрачности, изобилует белыми пятнами — в справочниках год рождения указан неправильно, сведения об одесском периоде жизни неточны, называются разные даты и причины ареста и освобождения и даже разные имена: то ли Семен, то ли Авраам, то ли Соломон.

Часть биографии Гехта до 1940-х годов можно уточнить, всего лишь внимательно прочитав его тексты. И тогда легко выясняется, где он учился: «Мы же учились <…> в Свечном училище. Оно называлось вторым казенным. Здесь проходили краткий курс практических наук, готовили конторщиков и бухгалтеров. Училище существовало на деньги свечного сбора» («Пароход идет в Яффу и обратно»). В каком году родился и где работал: «Когда мне было пятнадцать лет, в Петербурге убили Распутина. Я работал тогда в экспедиции одной крупной либеральной газеты» («Соня Тулупник»), Описывает он и историю первой публикации — в одесском детском журнале «Детство и отрочество» в 1913 году (на десять лет раньше официально указанной даты).

В материалах следственного дела (Гехт был арестован в мае 1944 года) он объясняет существование двух имен: «По старой еврейской традиции, если кто-либо из детей заболеет, ему дополнительно давалось новое имя. Таким образом, у меня с детства — два имени: Авраам и Семен <…> литературные произведения подписывал — Семен Гехт. Но в паспорте и по военному билету — Авраам».

В Одессе в 1920-х Гехта называли Соломоном. Как ни странно, указанная Гехтом дата рождения 14(27) марта 1903 года не подтверждается документально — в этот день в книге родившихся одесского раввината не записан ни один младенец по фамилии Гехт. Еще одна легенда: родители были убиты во время погрома, а его выбросили из окна. Но и она не подтверждается — в списке убитых, занимающем 23 листа книги одесского раввината, нет погибших по фамилии Гехт. Зато в книге родившихся есть запись о рождении сына Шулима у гайсинского мещанина Герша Гехта и его жены Леи 6 августа 1900 года.

Из протоколов допросов Гехта НКВД в 1944 году известно, что в семье было два старших брата, эмигрировавших в Канаду в 1905 году. О матери, рано умершей, Гехт не упоминает.

В 1922 году он публикует свои стихи на страницах газеты «Известия Одесского губкома», знакомится с Эдуардом Багрицким, Исааком Бабелем и начинает новую жизнь — поэта, журналиста и писателя. Становление его произошло под сильным влиянием Бабеля и Багрицкого, Гехт был членом литературного одесского кружка «Потоки Октября», душой которого был Багрицкий.

В 1923-м Семен Гехт и Сергей Бондарин отправляются завоевывать Москву. У друзей рекомендательные записки от Бабеля к Владимиру Нарбуту: «Вот два бесшабашных парня. Я их люблю, поэтому и пишу им рекомендацию. Они нищи до крайности. Думаю, что могут сгодиться на что-нибудь» и Михаилу Кольцову: «Их актив: юношеская продерзость и талант, который некоторыми оспаривается. В пассиве у них то же, что в активе. Им, как и пролетариату, нечего терять. Завоевать же они хотят прожиточный минимум».

Гехт активно включается в московскую журналистскую жизнь: «Я успел уже поругаться с двумя редакциями, теперь я имею дело с другими тремя редакциями — Москва — провинция большая и жить в ней весьма забавно», — из письма 1923 года. Он активно печатался в журналах «Огонек», «Тридцать дней», «Красная новь», в газетах.

Одна из ведущих тем его очерков, книг и повестей — жизнь еврейского местечка во время революции. Гехта называли учеником и последователем Бабеля, но он следовал не многоцветью «Одесских рассказов», а трагедии «Конармии».

Среди первых очерков, опубликованных в «Огоньке», «О бандитах, умерщвленных и сиротах» (о выставке, рассказывающей о погромах во время Гражданской войны) и «Еврейская беднота на Подолии»:

«В городе Хмельнике мужчины ходят в длинных капотах из польского шелка, женщины носят пестрые кашемировые шали и дети волочатся в люстриновых пиджаках. В городе Хмельнике — шесть дней горестный труд, ожесточенная торговля плюс легкое надувательство, ибо — не обманешь, не продашь. Но приходит суббота и тогда…

И тогда поцелованные Шахиной [35] хозяева топчут размякшую глину, подвернув лапсердаки и тихо напевая под нос. Ах, эта заунывная и вьющаяся жгутом мелодия! Городской человек слышал ее в Мариинском и Большом театрах. (Сен-Санс — „Самсон и Далила“, Серов — „Юдифь“). Это мелодия „голуса“ [36] , угнетения и изгнания. Недаром так похожа она на бессарабскую дойну, бурлацкие песни Поволжья и хоры украинских дивчат. <…>

На Подолии девушки круглые и ядреные. На Подолии девочек рожают больше, чем мальчиков. Стало быть, в мужчинах нужда, стало быть, мужчины на вес золота. Приезжай оборванцем — откормят до третьего подбородка, оденут в польский шелк, обуют в английские сапоги, только женись. А за женой — фруктовый сад, огород, кирпичная изба с каменным крылечком и крышей из дранки.

Думаете — старые девы? Отнюдь. Девятнадцатилетняя девушка считается в местечке перезрелой, если же ей двадцать два года — заведомо стара. А к жениху надо присматриваться и быть осторожной. Сколько жуликов наезжало из больших городов юга, вступали в брак и исчезали с деньгами!»

О судьбе евреев в годы Гражданской войны — повести «Человек, который забыл свою жизнь» (1927), «Сын сапожника» (1931).

Гехт переводит с идиша — его переводы вошли в двухтомник «Избранных сочинений» Шолом-Алейхема под редакцией Исаака Бабеля, изданный «ЗиФ» в 1925–1926 году. В 1926 году то же издательство выпустило отдельными книгами в переводе Гехта рассказы Шолом-Алейхема «Заколдованный портной» и «Шестьдесят шесть».

1925 год особо значим в жизни Гехта. Выходит первая книга, точнее, две сразу: в библиотечке крестьянского журнала «Сеятель правды» — «Круговая порука (тюремная запись)», а в библиотеке журнала «Огонек» — «Рассказы» (в нее вошли «Марафет», «Гай-Макан», «Простой рассказ о мертвецах», «Абрикосовый самогон»),

В том же году Гехт женился на Вере Михайловне Синяковой (1896–1973). Семейство Синяковых (сестры Мария, Надежда, Вера, Ксения [Оксана], Зинаида) сыграло значительную роль в истории российского футуризма. Ксения Синякова была женой Николая Асеева, и позднее это знакомство сыграло значительную роль в создании «аравийского романа» Гехта.

До середины 1930-х годов Гехт писал в основном о еврейской бедноте, погромах времен революции, о еврейских колхозах, евреях — инженерах и строителях. Все понятно и просто: плохая жизнь до революции, трудное, но светлое настоящее и впереди — прекрасное будущее. Но при этом он был не бездумным советским писателем, а чувствующим, беспокойным, сомневающимся человеком, искренне пытавшимся бороться с ложью, трусостью и равнодушием общества.

Первое известное упоминание повести «Пароход идет в Яффу и обратно» в письме Сергею Бондарину в мае 1930-го: «…Написал кое-какие вещицы, которые очень хотел бы тебе почитать. Они как бы заветные. Печатать их не буду — вряд ли возможно. Летом соберусь и закончу свой аравийский роман. Он наполовину написан. Меня что-то не тянет к нему».

Книга вышла только в 1936 году тиражом 10 тысяч и особого внимания не привлекла. Критика молчала, единственный отзыв есть в записных книжках Ильи Ильфа, он достаточно резкий: «…Палестинские пальмы имеют мохнатые ветви. Я таких не видел ни в Батуме, ни в Калифорнии. „Обильные косы“. „Маджестик“, новый французский пароход, пришел в Яффу. А он английский, не новый, и в Яффу не ходит».

О мохнатости палестинских пальм можно и поспорить, но удивляет другое: как человек, ни разу не побывавший за границей, мог так точно описать реалии политической жизни, быт переселенцев, историю постройки Тель-Авива?

Уже упоминалась особенность Гехта-писателя — вставлять почти в каждое произведение детали своей биографии. И здесь речь идет о мальчишках из казенного еврейского училища, в котором он учился. Двое из них — Гордон и Гублер — оказываются в Палестине, затем они вернутся в Советский Союз и отправятся в Биробиджан.

История более чем реальная, в фондах Общества земельного устройства трудящихся евреев (ОЗЕТ), действовавшего в 1925–1938 годах, сохранились письма о реэмиграции нескольких групп из Палестины в Биробиджан. Но поразительно другое — подробное описание жизни подмандатной Палестины. Откуда мог знать об этом Гехт? Кто ему рассказал?

Можно выдвинуть предположение: Вера, жена Гехта, свояченица Николая Асеева, была близко знакома с Маяковским, Гехт бывал у Маяковского и Лили Брик и там мог познакомиться с Яковом Блюмкиным, фигурой мрачной и загадочной, — убийцей германского посла фон Мирбаха, чекистом, разведчиком, дружившим с Сергеем Есениным, Владимиром Маяковским, упоминавшимся в стихах Николая Гумилева.

Вряд ли пути Гехта и Блюмкина могли пересечься раньше, в начале 1920-х годов в Одессе. Скорее всего, два одессита встретились в конце 1920-х в салоне Лили Брик.

На допросе в НКВД в 1944-м Гехт упоминает о знакомстве с Блюмкиным:

«…Случайно в 1926 году столкнулся на улице с Яковом Блюмкиным — бывшим секретарем Троцкого.

— Что, — спрашивает, — пишет сейчас Бабель?

— Рассказы, — говорю, — о чекистах…

— А-а, — засмеялся, — „Вечера на хуторе близ Лубянки“… Побасенки стороннего наблюдателя».

Известно, что Блюмкин с декабря 1923 года поселяется в Яффе с фальшивыми документами. Для прикрытия он открывает прачечную, занимается сбором информации о ситуации в подмандатной Палестине и британских колониях Ближнего Востока. Неизвестно, какие именно сведения он собрал, но бесспорно одно — если дореволюционную Одессу, клуб «Маккаби», эвакуацию в феврале 1920 года Гехт описывал по своим воспоминаниям (причем выводил под вымышленными именами реальных людей: Эмма Зегер — танцовщица Эльза Крюгер, Меерзон — журналист Яков Натансон, издатель популярной газеты «Одесские новости»), то реалии жизни Палестины — и бытовые, и политические — только со слов очевидца. Нельзя, разумеется, утверждать, что никто, кроме Блюмкина, из знакомых Гехта не бывал в Палестине. Но упоминание английского разведчика, перипетии столкновения политических сил, вероятное знакомство с Владимиром Жаботинским и Иосифом Трумпельдором — все это склоняет к мысли о Блюмкине.

Да, повесть написана в советское время, и, разумеется, один из героев заявляет, что «на Палестину мы много надеялись, но мало от нее получили». И тем не менее более трех четвертей действия происходит именно в Палестине, часть в Одессе, а Биробиджан — скорее фон для рассказа о быте колонистов, жизни Иерусалима и Тель-Авива, столкновениях с английскими властями и с арабами, нежели описание трудовых подвигов переселенцев Биробиджана.

В 1930-х годах Гехт, по словам Константина Паустовского, «…непрерывно скитается по Советскому Союзу. Почти нет таких уголков нашей страны, где бы он не побывал и где его нельзя было неожиданно встретить». Такими уголками были еврейские колхозы Украины и Биробиджана. Но Палестину, труд ее поселенцев, освоение пустыни, строительство нового города Гехт описывает с явной симпатией.

И еще одна трогательная деталь — описание встречи матери с вернувшимся из Палестины сыном. Гехт, в одном из писем назвавший себя «горьким сиротой», пишет о том, чего был лишен и о чем мечтал.

Образ матери появляется и в повести Гехта «Поучительная история» (1939). Повесть об уволенном по подозрению во вредительстве Моисее и человеческом равнодушии, подлости, клевете, страхе и безразличии заканчивается — в традициях советской литературы — победой справедливости. Моисея восстанавливают на работе, враги повержены, нашлись неравнодушные люди. Но финал повествования посвящен не прославлению трудовых подвигов (хотя Моисей и стал героем производства), а приезду матери. И вместо произнесения торжественной речи, забыв о газетчиках, начальстве, трудовом коллективе, он бежит навстречу матери. «Добежав до нее, Моисей смущенно протянул руку, зачарованно оглядывая мать — опрятную, независимую, спокойно поправляющую на несгибаемых плечах свою белую пушистую шаль». В повести упоминается и встреча с братом, вернувшимся из Палестины и отправляющимся в Биробиджан.

Во время допросов в 1944-м Гехту припомнили и «Поучительную историю», и написанную год спустя повесть «Вместе», впервые в советской литературе рассказавшую о методах фабрикации дел и допросах в НКВД в 1937 году, — это было одним из главных пунктов обвинения.

В обвинительном заключении упоминается и знакомство с Блюмкиным, и повести: «Через писателей Бабеля, Ивана Катаева, Мих. Кольцова, через Я. Г. Блюмкина — бывшего секретаря Троцкого (все арестованы) связался с троцкистами. <… > В своих литературных произведениях — романах „Поучительная история“ и „Вместе“ („Опасность“) — оклеветал органы НКВД, Прокуратуру, советское судопроизводство. Хранил отклики антисоветски настроенных читателей».

Гехт был приговорен к восьми годам исправительно-трудового лагеря. В лагере его фамилию расшифровали «Грустный еврейский художественный текст». В 1946-м из подмосковной шарашки его отправили в северные лагеря — за отказ давать показания на соседей по бараку. Возможно, это спасло его от повторного обвинения. В 1949-м, в разгар борьбы с космополитизмом, ему не добавили срок за произведение о жизни Палестины. А ведь там шла речь и о сионистском движении в дореволюционной Одессе, и о выступлении Жаботинского, упоминались Хаим Бялик, Саул Черняховский, Иосиф Трумпельдор, Иосиф Клаузнер.

После освобождения и реабилитации Гехт продолжал работать, выходили его книги. Последнюю, «Долги сердца» (1963), принесли ему в больницу за несколько дней до смерти. В официальном некрологе «аравийская повесть» не упоминалась. Не было там и упоминания о годах лагеря (его вычеркнули из текста). А затем последовало забвение.

Только в 1983 году в Израиле была издана книга Гехта «Простой рассказ о мертвецах», в которую вошли несколько глав из повести «Пароход идет в Яффу и обратно». А в родном городе однотомник Гехта вышел лишь в 2010 году.

Эпиграфом к повести «Вместе» были строки Софии Парнок:

Эти же строки — лучшая эпитафия Семену Григорьевичу Гехту.

Константин Паустовский писал о своем друге: «Гехт был писателем большого дарования, мужества и чистоты. <… > Гехт писал сочно и лаконично. Наличие некой строгой и взыскательной доброты было характерно для его вещей, так же как и наличие огромной его заинтересованности в окружающей писателя „быстротекущей“ жизни. Гехт принадлежит к тем писателям, книги которых бесспорно требуют переиздания».