И тут честнейший Илья Николаевич насмотрелся чудес. Пионерский костер был посвящен сожжению уличных кличек. Есть такая дурная привычка в деревнях: называть друг друга не именами, а прозвищами. Так вот, местные пионеры решили положить этому конец — все клички истребить. Как? На огне!
Разожгли ребята на берегу реки костер. Высоко над багровым заревом звезды, вдали — темный лес. Кони на огонь из-за реки ржут. Встревоженные птицы летят.
А у костра происходит нечто таинственное, похожее на колдовство.
Выходит тоненький мальчик и писклявым голоском говорит, поднимая вверх тонкую ободранную липку.
— Как меня звать?
Хор детских голосов отвечает:
— Антоша!
— А что у меня в руках?
— Лутошка!
— Так пусть сгорит мое прозвище! — мальчишка бросает лутошку в костер, и огонь корежит ее, крутит и пожирает с треском.
А мальчишка начинает прыгать через костер, приговаривая:
— Отстань мое прозвище «Лутошка», останусь я на свете Антоша!
Дети хлопают в ладоши и под каждый его прыжок повторяют:
— Сгинь! Сгинь! Сгинь!
Потом выходит другой мальчишка с аптечным пузырьком и разбитой клистирной трубкой в руках и бросает все это в огонь. Оказывается, он сжигает свое прозвище «Болилка» и, «очистившись» при помощи прыганья через огонь, остается с одним именем — Данилка.
Потом какая-то девчонка бросает в костер глиняный горшок, а мальчишка старые штаны. Девчонке кричат:
— Гори-гори, Каша, оставайся Даша.
А мальчишке орут:
— Сгинь, сгинь, Бесштан, оставайся Иван!
— Позвольте, — обращается Илья Николаевич к учительнице… — Но мне кажется, это непедагогично?.. Это, простите, шаманство какое-то!
Но нет никакой учительницы — у костра сидит комсомольского вида паренек в кепке, в кожаной куртке, в штанах-галифе. По виду, по черным кудрям родственник Анны Ивановны и говорит ее голосом, ставшим вдруг грубей и резче:
— При чем же тут педагогика, Илья Николаевич? Это не школа, а пионерский сбор… И не шаманство, а символика… От этих липких прозвищ так просто не отделаться!
Нужно что-то впечатляющее, яркое. Ребята это любят.
— А у вас и наган все-таки есть? — протирает пенсне Илья Николаевич, узнавая в пареньке переодетую учительницу.
— Да. Только не наган, а маузер, именной, говорит милейшая барышня-учительница, превратившаяся вдруг в вооруженного комиссара с огненным взглядом. И показывает вороненой стали пистолет с пластинкой, на которой острым преподавательским взглядом Илья Николаевич различает надпись:
Анечке Опрышко от боевых товарищей за храбрость.
И теперь различает он шрам на белой щеке.
— Так вы, значит, не просто учительница… — смущенно бормочет он.
— Да, я здесь и учительница и вожатая. Одна в двух лицах. А что, выстрелим, Илья Николаевич, попугаем местную тьму?!
Трах! — и звонкий выстрел раздается в ночи.
Илья Николаевич явился в уездный отдел народного образования в таком смятении чувств, что в докладе своем допустил весьма странные противоречия.
— Все доносы — чепуха! — сказал он. И тут же добавил: — А наган есть, и штаны носит, и вообще оригинал и пребольшая озорница!