Партизаны

Глава 2

Полковник Лунц не предоставил в распоряжение Петерсена и его спутников ни почетного «хорха», ни хотя бы мало-мальски приличного автобуса. Они пересекали Италию в кузове обшарпанного грузовика с колесами из литой резины и полностью разбитыми рессорами. Крышей его служил брезент, натянутый на стальных обручах. Если учесть, что температура воздуха в горах была по-настоящему зимней, то поездку можно было в определенном смысле назвать замечательной. Ко всем перечисленным прелестям добавлялось зловоние выхлопных газов, смешивающихся с дымом вонючих сигар Джордже. Щадя обоняние попутчиков, толстяк уселся у заднего борта. В те редкие мгновения, когда он не курил, Джордже то и дело запускал руку в корзину, заполненную бутылками с пивом, которая стояла у его ног. Он держался бодро и казался абсолютно невосприимчивым к холоду. Впрочем, так оно и было — природа снабдила Джордже надежной теплозащитой.

Фон Караяны, одетые в зимние куртки, сидели на жесткой скамье грузовика нахохленные и молчаливые. Это можно было считать естественной реакцией на холод и невообразимую тряску, но Петерсен подумал, что со вчерашнего вечера прошло слишком мало времени, чтобы их обида улеглась. Возможно, причиной их унылого вида стало соседство с Алексом, хмурое мрачное лицо которого не располагало к жизнерадостности и веселью.

В полдень путники остановились пообедать в крохотном высокогорном селении близ Корфиньо. Они покинули Рим в семь утра, за пять часов преодолели лишь сотню миль, хотя, принимая во внимание дряхлость грузовика и запущенное состояние горной дороги, это было совсем неплохо. Еле переставляя затекшие и промерзшие до костей ноги, путешественники не без труда перевалили через откидной борт машины и, очутившись на земле, огляделись.

Селение состояло из нескольких убогих хижин, почтовой конторы и маленькой гостиницы. Соседний Корфиньо мог дать деревушке значительную фору по части удобств и комфорта, но полковник Лунц был патологически помешан на секретности. К тому же, как и большинство старших офицеров вермахта, он скептически относился к своим итальянским союзникам, считая их сплошь предателями и шпионами.

Хозяином гостиницы оказался худой, робкий, едва ли не испуганный человек, что выглядело несколько странным для представителя этой профессии. Явно неловкий официант, назвавшийся Луиджи, после приветствия не издал ни звука. Сама по себе гостиница оказалась довольно неплохой, хотя бы потому, что тут было тепло, пища — сносной, а бутылки с вином и пивом, которым, как всегда, увлекся Джордже, возникали на столе, точно по взмаху волшебной палочки.

Беседа скрашивает любое застолье. В дальнем конце небольшого зала водитель и его напарник, а на самом деле охранник, ехавший в кабине со «шмайсером» под сиденьем и «маузером» в кармане, говорили почти непрерывно. У троих же из пятерых, обедавших за столом вместе с Петерсеном, языки были будто парализованы. Алекс ел, по обыкновению молча, словно размышляя о чем-то чрезвычайно загадочном и важном. Зарина и Михаэль, по собственному признанию, есть не хотели. Они ковырялись в тарелках и отваживались что-либо промолвить только тогда, когда к ним обращались напрямую. Сам Петерсен отдыхал, ограничив свое общение с компаньонами дежурными репликами и любезностями. Лишь неутомимый Джордже старался как-то разрядить обстановку, и, надо признать, его природная болтливость приносила некоторые плоды. Усилия Джордже были направлены исключительно на фон Караянов. Вскоре, как и предполагал Петерсен, подтвердилось, что они — словенцы австрийского происхождения. Стало также известно, что брат и сестра закончили начальную школу в Любляне, а среднюю — в Загребе, после чего обучались в Каирском университете.

— В Каирском университете? — услышав это, потрясение воскликнул Джордже. — О Боже! Что заставило вас лезть в это культурное болото?

— Так захотели наши родители, — Михаэль пытался казаться сдержанным и холодным, но его слова прозвучали так, словно он защищался.

— Каирский университет, — повторил толстяк и помотал головой, не веря своим ушам. — Разрешите спросить, что же вы там изучали?

— Вы слишком любопытны, — отрезал Михаэль.

— Мною движет отеческий интерес, — широко улыбнувшись, объяснил Джордже. — И, разумеется, отеческая забота о незадачливой молодежи нашей несчастной разъединенной страны.

Первый раз за все время обеда Зарина позволила себе улыбнуться, правда, очень слабой улыбкой, однако вполне достаточной для того, чтобы показать, что она умеет это делать.

— Едва ли вам будет интересно знать, что мы изучали в Каире, господин… ммм…

— Зовите меня просто Джордже. Откуда вы знаете, Зарина, что меня может интересовать? Я разносторонняя личность. Мне интересно все.

— Мы изучали экономику и политику.

— Боже милостивый! — Толстяк хлопнул себя ладонью по лбу. Как актер классического репертуара он мог умереть с голоду, но как актер цирка или оперетты Джордже был бесподобен. — Боже милостивый! Господа, вы отправились в Египет изучать такие серьезные вещи? Изучать экономику в самой беднейшей стране на Среднем Востоке? Чудеса! Чему могли вас научить египтяне? Их экономика еле стоит на ногах, нет, она пребывает в состоянии крайнего ступора! Назовите первое попавшееся государство, которое придет на ум, и выяснится, что Египет задолжал ему миллионы и миллионы. Что же касается политики… Эта страна — большое футбольное поле, где гоняют мяч все, кому заблагорассудится, — Джордже ненадолго умолк то ли в восхищении от своего красноречия, то ли в ожидании ответа. Не дождавшись его, он встряхнул головой и продолжил:

— Непонятно, что ваши родители имели против Белградского университета? Допускаю, что у Оксфорда и Кембриджа, так же как у Гейдельберга, Сорбонны, Падуи есть свои преимущества, но… По-моему, Белградский университет значительно лучше.

Вновь на лице Зарины появилась слабая улыбка.

— Похоже, вы крупный специалист в этом вопросе, господин… мм… Джордже.

Толстяк не стал самодовольно ухмыляться. Вместо этого он сказал с величественной скромностью:

— Я горжусь другим, господа. В свое время мне достаточно пришлось пообщаться со многими учеными мужами, среди которых были и выдающиеся личности.

Брат и сестра в недоумении переглянулись, однако, как и ранее, промолчали. По всей видимости, они не решились снизойти до разговора с тем, кто своей внешностью напоминал швейцара или уборщика. Вероятно, они предположили, что свою несколько возвышенную манеру речи Джордже приобрел, подметая залы заседаний или прислуживая на высоких приемах.

Толстяк сделал вид, что ничего не заметил.

— Ладно, — рассудительно сказал он, — В конце концов, не мое дело исправлять ошибки чужих родителей… — Внезапно он сменил предмет разговора. — Вы монархисты, конечно.

— Почему «конечно»? — резко спросил Михааль.

Джордже вздохнул.

— Потому что, хочу надеяться, дурацкий колледж на Ниле не вышиб из ваших голов национального самосознания. Если бы вы не были монархистами, то не находились бы сейчас рядом с нами. А кроме того, мне это сообщил майор Петерсен.

Зарина взглянула на майора.

— Вы всегда так относитесь к доверительной информации?

— Не знал, что вы мне доверились, — Петерсен удивленно приподнял брови. — Ваша информация была слишком незначительной, чтобы считать ее проявлением доверия. А вот Джордже я доверяю.

Зарина вновь посмотрела на него и опустила глаза. В ее взгляде был упрек, а может быть, майору это просто почудилось.

— Поймите меня правильно, господа, — промолвил Джордже. — Я озадачен. Вы монархисты. Ваши родители, как я полагаю, тоже. Да, семейства, подобные вашему, часто отправляют своих детей обучаться за границу, но не в Каир, Как правило, выбирают Северную Европу, главным образом Англию. Узы, связывающие югославскую и британскую королевскую фамилии, очень тесны. В особенности, кровные узы. Какое место избрал король Петр для своей вынужденной ссылки? Лондон. Принц-регент тоже на попечении англичан…

— В Каире говорят, что принц Павел — британский военнопленный, — Михаэля, кажется, несильно расстраивало то, что говорили в Каире.

— Вздор, — Джордже энергично взмахнул рукой. — Принц Павел находится в Кении под правительственной опекой. Он волен приезжать и уезжать куда и когда ему вздумается, регулярно снимаь деньги со счета в лондонском банке. Кстати, замечу, это банк британского королевского дома. Ближайший европейский друг принца и, между прочим, его шурин — герцог Кентский. Точнее, он был другом принца, пока не погиб в прошлом году в авиакатастрофе. Общеизвестно, Павел собирается нанести визит генералу Смутсу в Южной Африке, который так же является союзником англичан.

— Я тоже озадачен, — прервал толстяка Михаэль. — Две южноафриканских дивизии генерала Смутса дерутся в Северной Африке бок о бок с Восьмой армией англичан. Верно?

— Верно.

— Дерутся с немцами?

— С кем же еще они могут там драться? — удивился толстяк.

— Выходит, друзья югославского королевского дома сражаются в Северной Африке с немцами, в то время как мы, монархисты, здесь, в Европе, воюем на стороне Германии, а не против нее? Что-то я во всем этом запутался…

Речь Михаэля Зарина сопроводила легкой усмешкой. Казалось, она понимает несколько больше, чем брат.

— Во всем есть своя логика, — сказал Петерсен. — Правда, Джордже?

Толстяк согласно кивнул головой.

— Да, — сказал он. — В настоящий момент мы воюем на стороне Германии, но только в настоящий момент. Сражаемся вместе с немцами, но не за них. Они наши союзники, пока нам это выгодно, — Джордже долил себе в кружку пива и отхлебнул разом половину ее содержимого. — У нас одна цель — Югославия.

Петерсен взглянул на Зарину.

— Прошлым вечером вы упомянули о том, что знакомы с королем Петром. Хорошо его знаете?

— Один или два раза встречались на официальных приемах. Тогда он был еще принцем… Перекинулись с ним десятком-другим фраз, не более.

Приятный, милый юноша. Помню, я подумала, что из него получится неплохой король. Жаль только, что Петр хромает.

— Хромает? — переспросил Джордже.

— Вы разве не знаете? Его левая нога…

— А, это. Я удивлен.

— Он не любит афишировать свой изъян. Между прочим, все слухи о покушении — бред. Это был несчастный случай на охоте, — сказал Петерсен и усмехнулся. — Наверное, кто-то из придворных принял будущего монарха за дикого кабана, — майор поискал глазами хозяина и поманил его пальцем к столу. — Будьте любезны, принесите счет.

— Счет? — на мгновение мужчина опешил, затем произнес, как ни в чем не бывало:

— Ах, счет! Разумеется. Минуточку… — он торопливо выбежал из зала.

Петерсен посмотрел на фон Караянов.

— Вы зря не едите — надо поддерживать в топке огонь. Спуск тоже будет нелегким. Хотя по мере приближения к Адриатике, наверняка, станет теплее.

— Не станет, — это была первая реплика, отпущенная Алексом за все время пребывания в гостинице, как обычно, окрашенная в мрачные тона. — Ветер усилился. Прислушайтесь — сами убедитесь в этом.

Сидевшие за столом замерли. Доносившийся снаружи низкий протяжный гул не сулил ничего хорошего. Алекс угрюмо покачал головой.

— Северо-восточный циклон, — сказал он. — Этот ветер всегда несет с собой лютую стужу. Когда скроется солнце — грянет настоящий мороз.

— Из тебя получается скверный утешитель, — промолвил Петерсен. Он взглянул на счет, принесенный хозяином, подал несколько банкнот и, отмахнувшись от сдачи, спросил:

— Можно купить у вас несколько шерстяных одеял?

— Одеял? — в ответ на странную просьбу тот недоуменно насупился.

— Да, одеял, — подтвердил Петерсен. — Нам предстоит долгий путь. В машине не особенно жарко, а день собирается быть ненастным.

— Нет проблем, — хозяин ушел и через минуту возвратился с охапкой блеклых шерстяных одеял, которые положил на соседний пустой стол. — Этого достаточно?

— Да. Большое спасибо, — Петерсен достал деньги. — Сколько я вам должен?

— За одеяла? — хозяин протестующе вскинул руки. — Нет-нет! Это не магазин — я не беру денег за одеяла.

— Я настаиваю, они стоят денег. Водитель грузовика поднялся из-за своего стола и приблизился к разговаривавшим.

— Завтра я буду возвращаться той же дорогой, — сказал он, — могу привезти одеяла обратно.

Петерсен поблагодарил водителя и хозяина. Таким образом дело устроилось.

Первыми на улицу вышли Михаэль и Зарина. Алекс, последовавший за ними, помог хозяину гостиницы перенести одеяла в машину. Петерсен и Джордже ненадолго задержались между внутренней и наружной дверью.

— Вы действительно чудовищный лгун, — восхищенно сказал Петерсен. — Коварный. Хитрый. Я бы не хотел, чтобы вы когда-нибудь меня допрашивали. Задаете свой вопрос до тех пор, пока так или иначе не получаете на него ответ.

— Если бы вы, Петер, потратили лучшие двадцать пять лет своей жизни на общение с бестолковыми студентами… — Джордже пожал плечами, словно сочтя дальнейшие объяснения неуместными.

— Я отнюдь не бестолковый студент, но не всегда могу определить цель ваших вопросов. Вы составили какое-нибудь представление о наших юных друзьях?

— Да.

— Я тоже старался. Мне казалось, что Михаэль — далеко не гигант мысли. Девушка же держалась крайне осторожно. Думаю, она поумнее брата.

— Среди двойняшек такое случается. Я разделяю ваше мнение, Петер. Зарина умна и привлекательна.

Майор улыбнулся.

— Опасная комбинация.

— Вовсе нет, если девушка вам симпатична. У меня нет повода считать Зарину несимпатичной.

— Вы просто влюбчивы, Джордже. Что скажете насчет владельца гостиницы?

— Напуганный и несчастный. Он растерялся, когда вы захотели рассчитаться с ним за еду. Создается впечатление, что. существуют путешественники, которые зачастую не делают этого. Его отказ принять от вас деньги за одеяла так же не типичен для итальянца. Никогда не доводилось встречать итальянца, который добровольно отказывается от денег.

— Полковник Лунц отбрасывает длинную тень, — проговорил Петерсен. — Официант?

— Он, — кивнул Джордже. — Сказать честно, я был лучшего мнения о гестапо. Внедряя агента под видом официанта, полковник мог обучить его хотя бы элементарным навыкам этой работы. Иногда мне становилось за него просто стыдно, — помолчав, Джордже продолжил: — Недавно вы говорили в короле Петре.

— Эту тему затронули вы.

— Какая разница? — отмахнулся толстяк. — Не в этом дело. Как декан факультета, я нередко общался со многими известными людьми. Принц Павел — высококультурный человек, хотя его интересует живопись, а не филология. Мы встречались с ним на королевских приемах. Более того, несколько раз мне довелось разговаривать с королем Петром, в бытность его наследным принцем. В то время он не хромал.

— Он и сейчас не хромает.

Толстяк внимательно взглянул на майора.

— И вы называете меня коварным? Петерсен, отворив наружную дверь гостиницы, дружески похлопал его по плечу.

— Мы живем в такое время, профессор…

Вторая половина пути прошла более гладко, чем первая. Зарину и Михаэля, закутанных по самые глаза в одеяла, уже не сотрясали приступы невольной дрожи. Они не стучали зубами, однако по-прежнему выглядели несчастными и были расположены к общению не больше, чем утром.

Джордже, желая облегчить их страдания, предложил молодым людям выпить, отчего Зарина содрогнулась, а Михаэль энергично помотал головой. Они знали, что толстяк предлагает им не французский коньяк, а крепчайшую «сливовицу», прихваченную из горной гостиницы.

Грузовик с путниками выехал на приморское шоссе в двадцати километрах от Пескары. Преждевременно опустились сумерки. Как и предсказывал Алекс, небо заволокло густыми темными тучами, предвещавшими обильный снегопад. Выручило то, что шоссе было гораздо приличнее горной дороги. Путь до Термоли, сопровождавшийся прежней металлической какофонией, занял всего около двух часов.

«Музыкальное сопровождение», впрочем, полностью отвечало обстановке. Ненастная зимняя ночь и военное время вряд ли могли подвигнуть какого-нибудь творца на создание благозвучных мелодий. Городские пейзажи, как и погода, внушали тоску и уныние. Серый, грязный, лишенный растительности, Термоли казался вымершим. Только в некоторых зданиях, видимо, кафе и тавернах, светились еле различимые огоньки.

Однако район порта освещался здесь даже лучше, чем в Риме. Светомаскировка отсутствовала, так как освещение было слабым, как, скорее всего, и в мирные дни. Грузовик остановился у кромки причала. Света тусклых желтых фонарей вполне хватило, чтобы разглядеть очертания торпедного катера. С первого взгляда могло показаться, что он стоит в порту, ожидая ремонта. На деле ни у кого не возникало даже мысли — закрасить хотя бы часть многочисленных царапин и вмятин, покрывавших его борта. На катере не было ни торпед — торпедные аппараты демонтированы, ни глубинных бомб — бомбодержатели также были сняты. Все вооружение, если можно было так сказать, состояло из пары пустяковых пушечек. Одна стояла на носу, другая — на корме. Обе подозрительно напоминали пулемет Хочкиса, пожалуй, самое ненадежное, пользующееся дурной славой оружие, когда-либо находившееся в употреблении у военных.

На верху трапа, соединявшего катер с причалом, стоял высокий мужчина в форме без знаков различия. Козырек фуражки без кокарды скрывал его лицо, но не его роскошную белоснежную бороду. Человек был заметно сутул. Когда Петерсен и следовавшие за ним люди приблизились, моряк вскинул руку в полу приветствии-полусалюте.

— Добрый вечер, — поздоровался он. — Меня зовут Пьетро. А вы, должно быть, тот самый майор, которого мы ожидаем…

— Да. Добрый вечер.

— …И с вами четверо спутников, среди которых одна дама, — седобородый Пьетро пристально оглядел каждого, видимо, мысленно сверяясь с полученным описанием, и удовлетворенно проговорил:

— Рад приветствовать вас, господа. Сейчас я пришлю кого-нибудь за вашими вещами. Оставьте их здесь и идите за мной — командир хотел встретиться с вами, как только прибудете…

Все пятеро спустились в помещение, которое могло быть капитанской каютой, рубкой штурмана или офицерской кают-компанией, но, скорее всего, служило и тем, и другим, и третьим. Капитан сидел за письменным столом, повернувшись спиной к двери, и что-то писал. Он развернулся в крутящемся кресле, которое было накрепко привинчено к полу, когда седобородый Пьетро сказал:

— Ваши последние гости, Карлос. Майор и четверо его друзей. Как нам и обещали.

— О! Входите, входите! Спасибо, Пьетро. Пришлите сюда, пожалуйста, вашего юного тезку, хорошо?

— После того как он закончит погрузку багажа?

— Да, после. Седобородый Пьетро ушел.

— Лейтенант Джанкарло Тремино, — представился капитан корабля. Это был широкоплечий молодой человек лет тридцати с черной, курчавой шапкой волос, загорелый, белозубый, с теплыми карими глазами и открытой улыбкой. — Зовите меня просто Карлос. Меня здесь, как вы слышали, почти все так зовут. Дисциплина на флоте отсутствует, — он указал на серые фланелевые шаровары. — По этой же причине я не ношу форму. Зачем? Никто не обращает на это внимания… — Капитан протянул левую руку Петерсену. — Добро пожаловать, майор. Разумеется, здесь нет роскошных апартаментов, зато есть несколько крохотных кают, гальюн, душевая, много вина… и гарантия безопасного прибытия в Плоче. Мы не раз ходили к берегам Далмации и до сих пор еще не пошли на дно. Конечно, для этого достаточно одного раза, но… Давайте будем думать о хорошем.

— Вы очень любезны, — отозвался Петерсен. — Раз у вас принято называть друг друга по имени, зовите меня Петер.

— Он так же по имени представил остальных своих спутников. Карлос скреплял каждое знакомство рукопожатием и приветливой улыбкой, однако даже не предпринял попытки подняться из кресла.

— Прошу прощения за то, что я сижу, — извинился он. — Я не хам и не лентяй. И вовсе не питаю отвращения к физическим упражнениям, — Карлос извлек на свет свою правую руку, облаченную в черную перчатку, нагнулся и постучал по правой ноге — между коленом и лодыжкой. Раздался стук металла о металл, заставивший наблюдавших вздрогнуть. — Эти металлические приспособления несколько затрудняют движения, — проговорил он, точно оправдываясь. — Лишнее, да нет, любое движение доставляет довольно значительное неудобство. Кому это может понравиться? Я не благородный античный римлянин, чтобы все время себя испытывать.

Зарина прикусила губу. Михаэль пытался держаться так, будто зрелище его не потрясло. Петерсен, Джордже и Алекс, у которых за плечами были полтора года войны, отреагировали на увиденное без особых эмоций.

— Правая рука, правая нога, — продолжил майор, — серьезная помеха для службы.

— В действительности мешает только нога — она ампутирована до колена. А вы слышали о пилоте английского истребителя, потерявшего обе ноги? Так вот, парень рвался вовсе не к инвалидной коляске, нет, а снова в кабину «спитфайра». И своего добился.

— Я слышал об этом. Думаю, об этом многие слышали. Позвольте узнать, Карлос, как вы заработали эти царапины?

— Вероломный Альбион, — весело сказал капитан. — Мерзкие, отвратительные англичане. Никогда не доверяйте им. Представьте себе, до войны моими лучшими друзьями были англичане — мы вместе плавали на яхтах по Адриатике и Суэцу. Наш катер пересекал Эгейское море. Стоял густой туман. И вдруг из этого тумана менее чем в двух километрах от нас возник огромный британский военный корабль.

Карлос сделал паузу, вероятно для того, чтобы усилить эффект.

Петерсен заметил:

— Насколько я знаю, англичане опасаются посылать большие военные корабли севернее Крита.

— На самом деле это был фрегат, — пояснил капитан, — но в тот момент он показался нам невероятно огромным. Мы не были готовы к такой встрече, понимаете? Видимо, англичане засекли нас радаром, а у нас никакого радара. Первые два снаряда скользнули по борту и взорвались в нескольких метрах от корпуса. Стрельба велась из сорокамиллиметровой пушки килограммовыми снарядами. Англичане зовут их «хлопушками». Две следующие «хлопушки» легли точно в цель: одна попала в машинное отделение и вывела из строя двигатель, вторая прошила рубку рулевого. Я стоял там на вахте.

— Килограммовый снаряд, разорвавшийся в замкнутом пространстве, — не слишком, приятная штука, — сказал Петерсен. — Вы были в рубке один?

— Со мной находилось еще двое. Им повезло меньше, чем мне. — Карлос взглянул на Петерсена. — Ну да ладно! Что случилось, то случилось.

В дверь постучали, и вошел очень юный матрос. Он вытянулся по стойке «смирно», отдал честь и спросил:

— Вы посылали за мной, капитан?

— Да, Пьетро, У нас гости. Усталые, томимые жаждой гости.

— Так точно! — юный матрос вновь отдал честь и вышел.

— А вы говорите об отсутствии дисциплины на флоте, — заметил Петерсен.

— Дайте срок, — улыбнулся капитан. — Паренек с нами всего лишь вторую неделю.

— Он, что, прогуливает уроки? — изумленно поинтересовался Джордже.

— Пьетро старше, чем кажется, по крайней мере, месяца на три.

— В вашем экипаже представлены все возрастные категории, — усмехнулся Петерсен. — Старшему Пьетро никак не меньше семидесяти.

— Гораздо больше, — Карлос рассмеялся. Казалось, все на свете его забавляет. — Пенсионер, безбородый юнец, так называемый капитан с двумя из четырех полагающихся конечностей — отличная команда! Подождите, еще увидите остальных…

— Что случилось, то случилось, согласен. — продолжил беседу Петерсен. — Согласен. А можно задать вопрос относительно настоящего?

Карлос кивнул.

— Почему вы не ушли из флота по инвалидности или, в конце концов, не списались на берег? Почему до сих пор на действительной службе?

— На действительной службе? — капитан опять рассмеялся. — Это не действителъная служба. Как только запахнет порохом, я тотчас подам рапорт об увольнении. Вы видели наше вооружение, Петер? Мы держим этот металлолом лишь из тщеславия. Пушки никогда не будут использованы ни для атаки, ни для обороны — обе неисправны. Слоняться взад-вперед между Италией и Югославией совсем не сложно, во всяком случае, для меня. Ведь я родился и вырос в сорока милях отсюда, в Пескаре. У моего отца было несколько яхт, и все свое детство, а затем и до нелепого длинные студенческие каникулы провел в плаваниях по Средиземному морю, главным образом вдоль югославского берега. Адриатическое побережье Италии — скучно и неинтересно. Между Бари и Венецией нет ни одного живописного места, заслуживающего упоминания. А сотни островков Далмации — истинный рай для яхтсмена! Я знаю их лучше, чем улицы Пескары или Термоли, и морское министерство находит это полезным.

— Как же вы пойдете ночью? — спросил Петерсен. — Без маяков, без световых буев, без каких-либо береговых навигационных ориентиров?

— Если бы я зависел от всего этого, морское министерство вряд ли было заинтересовано во мне, верно? Да, помогите же ему кто-нибудь! — возглас капитана относился к юному Пьетро, который вошел в каюту, пошатываясь под тяжестью гигантской плетеной корзины. В ней находился великолепно оборудованный бар. В дополнение к крепким спиртным напиткам, ликерам и винам юный матрос прихватил даже сифон, заправленный содовой водой, и маленькое ведерко со льдом.

— Пьетро пока не научился исполнять обязанности стюарда, а я не намерен покидать свое кресло, — сказал Карлос. — Пожалуйста, обслуживайте себя сами, господа. Спасибо, Пьетро. Предложи остальным пассажирам присоединиться к нам, если они захотят.

Юноша отдал честь и вышел.

— У нас на борту находятся еще два пассажира, имеющие отношение к Югославии, — пояснил капитан. — Понятия не имею, зачем они туда направляются. Впрочем, точно так же не знаю, какие у вас там дела. Вы не знаете их дел, они не знают ваших, но корабли, встречающиеся ночью, обязаны обмениваться друг с другом опознавательными сигналами. Таковы правила плавания в открытом море.

Петерсен указал на корзину, из которой Джордже подал Зарине и Михаэлю апельсиновый сок.

— В открытом море несколько иные правила, — заметил он. — По-моему, ваше морское ведомство недооценивает суровые условия тотальной войны.

— Не волнуйтесь, Петер, — улыбнулся Карлос. — Наше морское ведомство так же скупо, как и любое морское ведомство мира. Кое-что из этих припасов прислал мне отец из собственных винных погребов, а кое-что подарили зарубежные друзья.

— «Крусковач», — Джордже дотронулся до бутылки, — «граппа», «пелинковач», «сливовица»… Можно подумать, все ваши зарубежные друзья — югославы. Наш гостеприимный и внимательный юный друг Пьетро ясновидящий? Он догадался, что мы идем в Югославию, или был информирован ?

— Подозрительность, думаю, составляет основную часть вашего капитала. Не знаю, о чем догадался Пьетро и может ли он вообще о чем-либо догадываться. Юноша не был специально проинформирован, а просто-напросто знал это, — Карлос вздохнул. — Увы, для нас уже не существует таких понятий, как романтика и очарование таинственных миссий рыцарей плаща и кинжала. Отыщите в Термоли хотя бы одного слепо глухонемого, и он будет тем единственным в городе человеком, который не знает, что «Коломбо» — так зовут эту искалеченную «борзую» — регулярно курсирует между Италией и Югославией. Утешьтесь тем, господа, что я один знаю место, где мы причалим. Конечно, если никто из вас не проболтался. — Он налил себе немного виски. — Ваше здоровье, джентльмены. И ваше, сеньора.

— Мы не болтаем на каждом углу о подобных вещах, — отозвался Джордже. — Зато о другом, боюсь, я люблю поговорить. Вы упомянули студенческие каникулы, Карлос. Могу спросить, что вы заканчивали? Университет? Морскую академию?

— Медицинскую академию.

— Медицинскую академию! — С потрясенным видом Джордже налил себе «граппы». — Умоляю вас, капитан, только не говорите, что вы доктор!

— А я и не говорю. Но у меня есть диплом, подтверждающий мое медицинское образование, — сказал Карлос.

Петерсен выразительно оглядел каюту.

— Тогда почему все это?

— Хороший вопрос, — улыбнулся капитан. — В военное время итальянский флот не отличается от любого другого. Высококвалифицированный слесарь становится механиком машинного отделения, первоклассный шеф-повар — артиллеристом. Я умею учиться, многогранность познаний и привела меня сюда, — подражая Петерсену, Карлос выразительно огляделся. — Разрешите представиться — доктор Тремино, паромщик первого класса. Принимая во внимание состояние парома, согласен на второй класс. Входите, входите! — откликнулся он на стук в дверь.

Среднего роста стройная молодая девушка, одетая в голубой шерстяной костюм, перешагнула через невысокий комингс. На вид ей можно было дать лет двадцать пять. Лицо ее было бледным, серьезным и неулыбчивым, без малейшего следа косметики. Черные, как ночь, волосы ниспадали на плечи, подобно крыльям ворона. Одно «крыло» почти полностью закрывало левую бровь, очевидно, чтобы прикрыть небольшую оспинку, расположившуюся высоко на левой скуле. Девушка была красива той классической «вечной» красотой, над которой не властно время.

Время не властно было изменить и облик мужчины, вошедшего следом за ней в каюту, однако скульптурное совершенство черт было здесь ни при чем. Высокий, крепкого телосложения, светловолосый, он показался отчаянно безобразным. Природа не имела отношения к этому — все лицо мужчины ото лба до подбородка покрывали ужасные шрамы самого различного рода и вида. И все же, благодаря открытой жизнерадостной улыбке, оно выглядело достаточно привлекательным.

— О! — с неподдельной радостью воскликнул Карлос. — А вот и Лоррейн с Джакомо.

Он представил вошедшим Петерсена, затем остальных. Голос Лоррейн, низкий и бархатистый, чем-то напоминал голос Зарины. Голос Джакомо, как и следовало ожидать, бархатистым не был, а рукопожатие его оказалось просто чудовищным. Однако, когда дело дошло до девушки, Джакомо осторожно взял ее ладошку в свою огромную руку и с неуклюжей галантностью поцеловал. Подобный жест этого человека мог показаться неестественным и театральным, но, по-видимому, Зарина это так не восприняла. Во всяком случае она ничего не сказала, а лишь широко улыбнулась в ответ с искренностью, впервые отмеченной Петерсеном.

— Не церемоньтесь, — сказал Карлос, кивнув на плетеную корзину.

Джакомо, не позволяя усомниться в том, что принадлежит к решительным людям, не заставил упрашивать себя дважды и налил Лоррейн «пеллегрино»[6]. Это явно указывало на их давнее знакомство, равно как и на то, что девушка разделяла отношение фон Караянов к алкоголю. Затем Джакомо наполовину наполнил высокий бокал виски, разбавил его содовой, сел за стол и, улыбаясь, оглядел компанию.

— За здоровье присутствующих! — провозгласил он. — И за погибель врагов.

— Каких именно? — поинтересовался Карлос.

— О, получился бы очень длинный список, — Джакомо попытался скорчить пепельную гримасу и залпом выпил виски. — У меня их слишком много. Вы пригласили нас на совещание, Карлос?

— На совещание? Избавь меня Боже! — Не надо обладать великими логическими способностями, чтобы понять — эти двое тоже не сегодня встретились. — Почему вы решили, Джакомо, что я должен созвать совещание? Моя работа заключается в том, чтобы доставить вас туда, куда вам надо, и в этом вы не можете мне помочь. После того как высажу своих пассажиров на сушу, я уже не смогу помочь чем-либо. Обсуждать нам нечего. Как перевозчик я полностью доверяю интуиции. Люди вашего склада и профессии реагируют молниеносно, когда ощущают опасность, при встрече на темной палубе с незнакомцем. Моя обязанность устранить такую возможность. А теперь коротко о трех вещах, которые необходимо довести до вашего сведения: пункт первый — жилье. Лоррейн и Джакомо расположились каждый в своей каюте, если так можно окрестить конуру размером с телефонную будку. Кто первым пришел, того первым и обслужили. Есть еще две другие каюты: на трех и двух человек, — Карлос взглянул на Михаэля. — Вы с Зариной брат и сестра?

— Кто вам это сказал?!

Скорее всего, Михаэль не собирался произносить фразу столь свирепо, но, по-видимому, его нервы были напряжены после встречи с Петерсеном и его друзьями, что и послужило причиной нелепо агрессивного тона.

Карлос на мгновение опустил голову, затем вновь посмотрел на молодого человека и без тени улыбки сказал:

— Всемогущий Господь дал мне глаза. И эти глаза говорят мне, что вы и Зарина — двойняшки.

Джакомо отвесил поклон смущенной девушке.

— Вы окажете мне честь, если займете мою каюту, а я переселюсь к вашему брату. Зарина, улыбнувшись, кивнула.

— Вы очень добры.

— …Пункт второй: еда, — продолжил Карлос. — Вы можете поужинать на борту, но не рекомендую этого делать. Джованни — неважный повар, и я не могу порицать его за это. По профессии он судовой механик. Все, что выходит из нашего камбуза, даже кофе, по вкусу и запаху почему-то напоминает сырую нефть. И третье: вы вольны сходить на берег всякий раз, как только этого пожелаете. Побережье патрулируется полицейскими, однако обычно их служебное рвение падает одновременно с температурой воздуха. Если кто-либо из вас натолкнется на полицию, просто скажите, что вы с «Коломбо». В худшем случае патруль приведет вас обратно на борт для проверки. Хотя не представляю, зачем сходить на берег таким холодным ненастным вечером. Разве что убежать от стряпни Джованни. Неподалеку отсюда есть забегаловка. Правда, меня там не знают.

— Я воспользуюсь и погодой, и отсутствием у патрульных служебного рвения, — сказал Петерсен. — Надо размять ноги. В этом проклятом грузовике они совершенно онемели.

— Возвращайтесь на борт через час, — отозвался Карлос. — Я знаю довольно приличное кафе, где меня знают. Вместе пойдем поедим, — он повернулся к девушкам и с улыбкой добавил:

— Для меня это будет довольно затруднительно, но для вас, леди, я готов принести себя в жертву… — Он посмотрел на судовые часы. — В десять вернемся. Отплываем в час ночи.

— Почему не раньше? — удивленно спросил Михаэль. — Почему мы должны терять столько времени? Почему мы не…

— Мы отплывем в указанный мною час, — сказал Карлос сдержанно.

— Вы же видите, что творится с погодой! — вскричал Михаэль. — Ветер уже сейчас сильный, а будет еще сильнее и сильнее!

— Да, похоже, плавание будет не очень комфортным. Вы плохой моряк, Михаэль, — это было сказано без упрека, но с недовольством.

— Нет… То есть да… Не знаю… Я не представляю… То есть…

— Михаэль, — голос Петерсена звучал почти мягко, — в данном случае действительно неважно, что вы представляете или понимаете. Лейтенант Тремино — капитан судна. И он принимает решения. Никто никогда не оспаривает действия капитана.

— На самом деле мое решение объясняется очень просто, — было заметно, что Карлос обращается к Петерсену, а не к Михаэлю. — Гарнизон, охраняющий портовые сооружения в Плоче, состоит из резервистов. После того как солдаты ушли на фронт, остались либо старики, либо почти дети. И те и другие нервничают и потому стреляют без предупреждения. Даже переданное по радио сообщение о нашем прибытии не произведет на них впечатления. Опыт практической работы, а также несколько благополучно завершившихся «экспедиций» полностью убедили меня в том, что к берегу разумнее подходить на рассвете, когда самые воспаленные глаза смогут увидеть, как доблестный капитан Тремино разворачивает в Адриатике огромный итальянский флаг!

Волнение Михаэля оказалось не напрасным — ветер крепчал с каждой минутой. Он был сырым и холодным, но Петерсен и двое его спутников не намеревались мерзнуть на нем очень долго. Забегаловка, о которой говорил Карлос, ничем не отличалась от любой другой захудалой портовой таверны, но главное здесь было тепло.

— Не больно продолжительная прогулка для ваших онемевших ног, — заметил Джордже.

— С моими ногами ничего не случилось, — махнул рукой Петерсен. — Я просто хотел поговорить.

— Что-то было не так в нашей каюте? Вас насторожило, что у Карлоса больше вина, «граппы» и «сливовицы», чем он способен поглотить?

— Как мы говорим, у полковника Лунца длинные руки.

— Ах вот оно что! — воскликнул Джордже. — «Жучок»?

— Вы можете сказать что-нибудь о прошлом капитана? — спросил Петерсен. — Мне кажется, вам это будет сделать довольно сложно.

— Боюсь, я понял, на что вы намекаете.

— А я — нет, — Алекс скорчил подозрительную физиономию.

— Карлос, кое-что я знаю о Карлосе, — сказал Петерсен. — Точнее, мне был известен его отец — отставной капитан первого ранга. Почти наверняка, сейчас он на флоте и командует крейсером или чем-нибудь подобным. Отец Карлоса вышел в отставку одновременно с моим отцом. Их многое объединяло — оба обожали море, оба имели свечной бизнес, оба оказались в высшей степени удачливы. Рано или поздно их пути должны были пересечься — и это произошло. Они стали добрыми друзьями, часто встречались друг с другом, обычно в Триесте. Я бывал с отцом на официальных приемах. Осталось множество фотографий. Карлос мог видеть их.

— Если он видел их, — промолвил Джордже, — то следует уповать лишь на Божью милость, да разрушительное время. Годы легкомысленной жизни должны затруднить Карлосу отождествление майора Петерсена с тем беззаботным в прошлом малым.

— Почему всему этому придается такое значение? — спросил Алекс.

— Я знал Петерсена-старшего долгие годы, — откликнулся Джордже. — Что отличало или отличает его от сына, так это прямота и искренность.

— А, — понимающе протянул Алекс.

— Жаль Карлоса, очень жаль, — произнес толстяк голосом, полным сочувствия. — Чрезвычайно приятный молодой человек. То же самое можно сказать о Джакомо, хотя, конечно, он и не молод. Великолепная пара, которую хотелось бы привлечь на свою сторону. — Джордже беспомощно развел руками и вскричал:

— О, где мои башни из слоновой кости?!

— Вы должны быть благодарны судьбе за это прикосновение к реальности, — сказал Петерсен. — Такие встречи позволяют компенсировать недостатки вашего академического образования. Что вы думаете о Джакомо? Итальянский двойник британских «коммандос»?

— Очевидно, что Джакомо неоднократно подвергался пыткам и избиению, а возможно и тому и другому. Да, Петер, «коммандос», но не итальянский. Он из Черногории.

— Откуда? Из Черногории?!

— Да. У нас в Югославии есть такая провинция. Вы разве не знали? — Джордже был способен на ядовитый сарказм — мастерство, приобретенное и отточенное за годы, проведенные и Белградском университете.

— С такими светлыми волосами и безукоризненной итальянской речью?

— Блондины в Черногории — не редкость, и, хотя итальянский его очень хорош, акцент я определил безошибочно.

Петерсен ни на секунду не усомнился в сказанном Джордже. Уникальные способности толстяка распознавать языки, диалекты, акценты, даже оттенки акцентов — давно стали притчей во языцех далеко за пределами Балкан.

Ужин оказался более чем сносным, а кафе — более чем приличным, почти респектабельным. Карлоса здесь знали и относились к нему с почтительным уважением.

Лоррейн вступала в беседу время от времени, да и обращалась преимущественно к Карлосу, сидевшему за столом рядом с ней. Оказалось, что девушка, как и капитан, родом из Пескары. Было очевидно, что ни Алекс, ни фон Караяны не внесут свою лепту в копилку общей беседы. Таким раскованным легким собеседникам, как Карлос и Петерсен, сейчас оставалось лишь присоединиться к Зарине, Михаэлю и Алексу — вступить в разговор Джакомо и Джордже, болтающих громко и безостановочно, представлялось немыслимо.

Когда возвращались на корабль, ветер на улице усилился, к нему добавилась вьюга. Карлос, хотя и пил за ужином мало, не слишком уверенно держался на ногах. По крайней мере, так выглядело со стороны. Дважды споткнувшись, он взял Лоррейн под руку.

«Коломбо» заметно раскачивало на швартовах. По словам капитана, метеосводка предсказывала дальнейшее ухудшение погоды.

К удивлению Петерсена и плохо скрываемому раздражению, почти равносильному гневу, еще пятеро мужчин дожидались Карлоса в капитанской каюте. Их вожак, высокий худой седовласый мужчина с крючковатым носом и бескровными губами, представился как Алессандро. Трое его людей назвались Франко, Колой и Зеппом, что, по-видимому, должно было означать Франческо, Николас и Джузеппе. Четвертый человек назвал себя Гвидо. Все четверо, подобно своему вожаку, были одеты в неопределенного вида гражданскую одежду, явно чувствовали бы себя намного уютней в военной форме. Их отличали холодные тяжелые невыразительные физиономии.

Петерсен бегло взглянул на Джордже, развернулся и вышел из каюты. Толстяк и Алекс незамедлительно последовали за ним, плотно прикрыв за собой дверь.

Они отошли на несколько шагов, и Петерсен уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, как дверь каюты вновь отворилась и в коридор вышел Карлос. Он приблизился к мужчинам, глядевшим на него:

— Вы расстроены, майор? — спросил Карлос озабоченно.

— Недоволен. Правда, я говорил Михаэлю, что на борту корабля никто не вправе обсуждать действия капитана, однако здесь другой случай. Как я понимаю, эти люди также направляются в Плоче?

Карлос кивнул.

— Где они будут спать?

— В носовой части судна есть каюта на пятерых. Не думал, что это достойно упоминания и что прибытие людей может так огорчить вас.

— Я недоволен. Рим дал мне ясно понять — мы будем путешествовать одни. Мы не готовились к совместному плаванию с пятью… точнее с семью, совершенно незнакомыми мне спутниками. Кроме того, меня беспокоит то, что вы знаете их. По крайней мере, Алессандро.

Карлос хотел возразить, но Петерсен, повысив голос, продолжил:

— Верю, что вы не принимаете меня за глупца и не будете отрицать это. Не в вашем характере демонстрировать столь подчеркнутое почтение к незнакомцу. Наконец, я недоволен тем, что эти люди имеют вид наемных убийц, жестоких, безжалостных. Разумеется, они таковыми не являются, поэтому я и употребил выражение «имеют вид». Единственная опасность заключается в недостаточной предсказуемости подобных пассажиров. В лексиконе настоящего убийцы слово «непредсказуемость» отсутствует. Планировать и организовывать убийство — довольно тонкое искусство. Сперва дело «прокручивается», оформившись, получает надлежащую огранку и только потом воплощается в жизнь. Настоящие убийцы выглядят не так, как эти люди.

— Кажется, вы много знаете о наемных убийцах, — Карлос слабо улыбнулся. — Если Алессандро и его люди вас не особенно беспокоят, быть может, вас огорчает присутствие здесь Джакомо?

— У меня сложилось впечатление, что Джакомо предпочитает лобовую атаку, — сказал Петерсен. — Скрытность — далеко не самое сильное свойство его натуры. Он даже не начал этому обучаться. Впрочем, вы знаете Джакомо лучше, чем мы.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что вы не очень хороший актер.

— Представьте себе, то же самое мне говорил режиссер нашего студенческого театра. Выходит, Лоррейн?

— Вы с ума сошли! — воскликнул Джордже.

— Карлос ничего не утверждает, а только намекает, — улыбнулся Петерсен. — Делает намек. У классически прекрасной девушки неласковый взор.

Последняя реплика майора явно понравилась Карлосу — он не сумел этого скрыть. Довольное выражение его лица подтвердило недавно высказанное Петерсеном мнение о никудышных актерских способностях Карлоса.

— Если вы огорчены, — проговорил капитан, — то приношу вам свои извинения. Хотя, по правде сказать, не знаю, в чем я перед вами провинился. Все пассажиры имеют рекомендательные письма. Каждое для меня равносильно приказу. Мой долг — подчиняться ему. В своих действиях я ничем иным не руководствуюсь.

«Он и в самом деле плохой актер, — подумал Петерсен. — Однако, говоря так, он ничего не выгадывает».

— Не желаете вернуться в мою каюту, господа? — спросил Карлос. — До отплытия еще три часа, времени достаточно, чтобы пропустить на ночь стаканчик-другой. Как вы сами заметили, Алессандро и его компания не так свирепы, как кажутся.

— Спасибо, — отказался от приглашения Петерсен. — Мы немного погуляем по палубе, а потом отправимся спать. Надо выспаться — впереди нас ждет долгий путь. Так что, спокойной ночи.

— Хотите прогуляться по палубе? — вскричал Карлос. — В такую погоду?! Вы замерзнете, господа!

— Холод — наш старый приятель.

— Как хотите, джентльмены. Я предпочитаю другую компанию. — «Коломбо» резко накренился. Капитан пошатнулся и, удерживая равновесие, растопырил руки. — У торпедных катеров есть свои несомненные достоинства, которые, однако, полнее раскрываются при спокойном море. С батюшкой Нептуном, надеюсь, вы тоже на дружеской ноге?

— Наш ближайший родственник, — откликнулся Джордже.

— Если обращать внимание на погоду, твердо могу пообещать спокойное, не богатое событиями путешествие, — сказал Карлос. — Еще никогда на корабле не было беспорядка.

Укрывшись от пронизывающего ветра за палубными надстройками, Петерсен посмотрел на двух своих спутников и лаконично спросил:

— Ну?

— Вот тебе и ну, — ответил Джордже. — На борту катера семеро чужаков, а досточтимый молодой Карлос, видимо, знает всех семерых. Каждый мужчина — потенциальный противник. Разумеется, в этом нет ничего нового. — Конец его тошнотворной сигары светился во тьме. — Странно, что наш добрый друг полковник Лунц заранее не ознакомился со списком пассажиров «Коломбо».

— Да.

— Мы, естественно, готовы ко всякого рода случайностям, Петер?

— Конечно. Вы имеете в виду какие-то конкретные случайности?

— Нет. Будем поочередно держать наблюдение в нашей каюте?

— Само собой. Если останемся в ней на ночь.

— У нас есть план?

— У нас нет плана. Что вы думаете о Лоррейн, Джордже?

— Очаровательна! Говорю, не колеблясь, очаровательная юная леди!

— Я уже сказал вам однажды, Джордже, что вы влюбчивы и впечатлительны, — улыбнулся Петерсен. — Не это хотел услышать от вас. Меня удивляет ее присутствие на борту. Она определенно не принадлежит к той пестрой компании, которую Карлос транспортирует в Плоче.

— К пестрой компании? Вот как! Первый раз за всю мою жизнь меня причислили к «пестрой компании». Что же, по-вашему, Петер, выделяет Лоррейн?

— То, что любого другого пассажира на этом судне можно в чем-либо заподозрить, во всяком случае я могу. А вот ее подозревать не в чем.

— Ого, похоже, она действительно уникум! — воскликнул Джордже с искренним благоговением.

— Карлос позволил нам узнать, буквально приложил к этому определенные усилия — что Лоррейн родом из Пескары. Как вы считаете, Джордже, это похоже на правду?

— Что вам ответить? — толстяк неопределенно пожал плечами. — Судя по всему, она может быть родом хоть с Тимбукту.

— Вы разочаровываете меня, Джордже, или преднамеренно неверно истолковываете мои слова. Но я наберусь терпения. Ваше знание нюансов всех европейских языков… Скажите, Лоррейн на самом деле родилась или выросла в Пескаре?

— Ни то ни другое.

— Но, по крайней мере, она итальянка?

— Нет.

— Итак, как и в случае с Джакомо, мы вновь имеем дело с Югославией?

— Вы, Петер, может быть, и имеете, а я — нет. Остаюсь в Англии.

— Что? Англия?!

— Да. Вне всяких сомнений, ощущается «образцовый южный английский», как говорит британская радиовещательная корпорация. Мое чуткое ухо различило именно это, — Джордже скромно откашлялся. Время от времени его самолюбование было способно любого довести до бешенства.