Партизаны

Глава 6

Около двух часов дня итальянский военный грузовик выехал из Мостара.

Было по-прежнему холодно. Вновь повалил сильный снег. Девушки, сидевшие в кабине рядом с майором, были молчаливыми и отрешенными, но это не смущало Петерсена. Отдохнувший, беззаботный, он, не торопясь, уверенно вел машину. Без проблем миновав очередной дорожный патруль, майор еще больше сбавил скорость. Не по своему желанию изменился характер дороги. Неровная, извилистая и стиснутая с обеих сторон горами, она поднималась вверх все круче и круче. Наконец грузовик свернул с дороги направо в неожиданно открывшееся взору узкое ущелье. Теперь колеса машины с трудом преодолевали не дорогу, а некое пространство. Вскоре Петерсен выключил двигатель и выпрыгнул из кабины на каменистую почву.

— Приехали, — сказал он, — в том смысле, что на нашем транспорте дальше двигаться невозможно.

Майор обошел машину, повторил те же слова сидевшим в кузове и скрылся в снежной пелене.

Через несколько минут послышался шум мотора. К грузовику подъехало странное сооружение, некогда, по-видимому, бывшее грузовиком, только очень маленьким. Кузов, кабина и боковые борта у него отсутствовали. Рядом с водителем восседал майор.

Меховая шапка, натянутая до бровей, роскошные борода и усы, а также солнцезащитные очки не оставляли для обозрения ни одной части лица шофера. Он был облачен в теплую английскую шерстяную шинель.

— Это Доменик, — представил водителя Петерсен. — Его телега поможет нам продвинуться в горы еще на несколько километров. Сперва Доменик возьмет с собой наших юных леди и багаж. Остальные пойдут пешком. Потом Доменик вернется за нами.

— Вы предполагали встретить здесь вашего друга? — удивилась Зарина. — Это запланированная встреча?

— С точностью до минуты. Я был бы никудышным проводником, если бы не рассчитал все заранее.

— А наш грузовик? — поинтересовался Джакомо. — Вы собираетесь бросить его тут?

— Конечно.

— А я уж было решил, что вы по привычке устроите ему небольшое купание…

— Зачем терять время? Кроме того, машина может еще нам понадобиться. Правда, наш друг майор Киприано уже знает о ней.

— Как он мог об этом узнать?

— Вы хотели спросить, как он мог не знать этого? Тот, кто пригласил майора навестить нас в отеле «Еден», наверняка подробно рассказал и о нашем путешествии, начиная с того момента, когда мы покинули палубу торпедного катера, по рации или лично в одном из гостиничных номеров, не имеет значения. Последний дорожный пост в Потоци даже не попросил предъявить пропуск, и патруль пропустил нашу машину. Значит, у солдат было ее детальное описание. Сделав так, они исполнили чей-то приказ. Давайте скорее грузить вещи, холодает.

Слова Петерсена соответствовали действительности. Юго-восточный ветер, почти не ощущавшийся на равнинной дороге, мог стать серьезным препятствием здесь, в горах. Пурга становилась все сильнее. Теперь было понятно, что очки, скрывавшие лицо водителя, не столько защищали от солнца, сколько от снега. Пассажиры и багаж были погружены на «телегу» в рекордно короткие сроки. Взревел мотор, и драндулет двинулся вверх по ущелью.

Пятеро мужчин, шедшие пешком, были подобраны им минут через пятнадцать. Колеса нелепой машины то подпрыгивали на ухабах, то еле крутились в глубоком снегу. Езда «верхом» была немногим быстрей и комфортней передвижения пешком. Когда «телега» Доменика застыла возле ветхой хибары, видимо, претендовавшей на звание гаража, никто из путников не сожалел о том, что поездка закончилась. Внутри хибары уже укрывались от снега и ветра девушки. Лоррейн и Зарина были не одни — вместе с ними находились трое юношей, почти мальчиков, одетых в полувоенную форму. Около них смирно стояли пять низкорослых коренастых лошадок.

— Господи, где мы? — завидев Петерсена, воскликнула Зарина.

— Понятное дело, дома, — отозвался майор. — Вернее, еще час-полтора приятной конной прогулки — и мы будем дома. Это гора Прендж. Если быть точным, горный массив. Неретва опоясывает его с трех сторон, что делает место идеальным для обороны. Реку пересекают всего два моста: один — к северо-западу от Яблоницы, второй — к северо-востоку от Конжика. Отсюда удобно охранять оба моста. А с юго-востока нет никакой угрозы…

— Вы сказали что-то о приятной конной прогулке. Ваши лошади — они идут рысцой или галопом? Я не люблю лошадей…

— Это не лошади, а пони, которые идут не рысцой и не галопом, а шагом. Они достаточно умны, чтобы проделывать такие трюки в горах. Нам придется все время двигаться вверх.

— Не уверена, что мне понравится восхождение.

— Зато, не сомневаюсь, вас очарует вид.

Ни то, ни другое Зарине явно не нравилось. Подъем, хотя и не слишком крутой, оказался трудным. Вид, и впрямь замечательный, вызывал у нее нечто среднее между восхищенным страхом и парализующим ужасом. Тропа, шедшая по краю отвесного склона, похожего на обрыв, была шириной около двух метров, а иногда становилась значительно уже. Она поднималась невысокими террасами, каждая из которых казалась бесконечной. Дно ущелья, едва различимое сквозь пургу, все больше напоминало грязно-серую нить.

На двух пони ехали только две девушки, еще три несли на себе поклажу. Внезапно Зарина соскочила с седла и вцепилась в руку Джакомо, словно тот был ее последней надеждой. Петерсен, шагавший рядом с пони Зарины, произнес:

— Кажется, вы не испытываете от прогулки ни малейшего удовольствия.

— Удовольствие? От этого?! — трясущимися от страха губами пробормотала Зарина. — Там, в отеле, я сказала, что не трусиха. Нет, я трусиха, трусиха! Мне ужасно страшно. Я все время твержу себе, что бояться нечего, но все равно боюсь!

— Вы не трусиха, — констатировал Петерсен, — Это у вас осталось с детства.

— Что?

— Боязнь высоты. Бывает, даже отчаянные храбрецы, самые бесстрашные солдаты испытывают боязнь высоты. Я знаю многих отважных людей, которые бледнеют, глядя в иллюминаторы самолета.

— Да! Да! Вам это тоже знакомо?

— Лично мне — нет. Но я часто наблюдал, как это испытывали другие. Головокружение, холод в желудке, комок в горле… А вы, наверное, думаете, что пони ощущает то же самое. Верно?

Зарина беззвучно кивнула.

Петерсен хотел добавить, что ей было бы лучше оставаться в Каире, чем страдать от вертиго[11] в югославских горах, но в последний момент сдержался. Вместо этого он взял под узцы пони Зарины.

— Эти лошадки в местных условиях — самый надежный транспорт, — сказал майор. — Они чрезвычайно устойчивы, крепки и выносливы. Но даже если у вашего пони закружится голова — чего, кстати, с ними никогда не случается — я тут с краю. Если начнете падать — успею поймать вас. Не могу предложить вам расслабиться и успокоиться — было бы глупо сейчас — скажу одно: через пятнадцать — двадцать минут вы почувствуете себя значительно лучше.

— Мы отойдем от этой ужасной пропасти? — продолжая дрожать, спросила Зарина.

— Угу, — Петерсен знал, что скоро стемнеет и она не сможет разглядеть дно ущелья.

Процессия достигла лагеря четников, когда темнота полностью окутала горы. Разумеется, в высокогорье не было линии электропередач. В большинстве многочисленных палаток и хижин, тесно лепившихся друг к другу, тускло мерцали огоньки свечек и керосиновых ламп. Единственный имеющийся в наличии маленький генератор предназначался для нужд высших офицерских чинов и штабных. Но метрах в трехстах от основного лагеря, на непривычно пологом для этой местности склоне возвышалась сравнительно большая изба. Из двух окон ее лился на удивление яркий электрический свет.

— Вот мы и дома, — остановившись возле избы, сказал Петерсен. — Точнее в том месте, которое придется называть домом, пока вы не подберете для определения более подходящее слово.

Он подхватил девушку под руки и поставил на землю. Зарина прильнула к нему, точно ее ноги не повиновались хозяйке. Собственно, так оно на самом деле и было.

— Мои ноги ведут себя очень забавно… — голос Зарины был низким и хриплым, но, по крайней мере, уже не дрожащим.

— Не мудрено. Могу поспорить — до сегодняшнего дня вы ни разу не сидели в седле.

— И выиграете этот спор. О, как я вцепилась в несчастную лошадь! — Зарина попыталась рассмеяться, но это была довольно слабая попытка. — Не удивлюсь, если у нее на ребрах увижу синяки.

— Вы хорошо держались.

— «Очень хорошо». Мне так за себя стыдно! Надеюсь, вы не станете рассказывать всем вокруг, что встретили самого трусливого на Балканах радиста?

— Не стану. Знаете, почему? Потому что не люблю лгать. Вы самая храбрая девушка, которую я встречал в своей жизни.

— Я? После этого представления?

— Именно после этого представления.

Зарина все еще стояла, прижавшись к Петерсену — очевидно, по-прежнему не доверяя своим ногам. Мгновение помолчав, она сказала:

— Вы самый добрый человек, которого я когда-либо видела.

— О Боже! — Петерсен был неподдельно изумлен. — И это я слышу от вас? После всего, что вы наговорили обо мне?

— Именно после того, что я о вас говорила… Майор все еще поддерживал девушку, как вдруг раздался громовой бас Джордже, молотившего в дверь пудовыми кулаками.

— Ради всего святого, откройте! — голосил толстяк. — Не дайте погибнуть от жажды странникам, заблудившимся в знойных песках!

Дверь избы распахнулась, и в дверном проеме возникла длинная худая фигура, освещаемая ярким светом. Вытянув вперед руки, мужчина вскричал:

— Не может быть! Фантастика! — У него был вымученно томный оксбриджский[12] акцент.

— Реальность, — Джордже пожал обе протянутые руки. — Мы долго будем стоять на пороге? Черт побери, на свете нет ничего страшнее ритуалов знаменитого британского гостеприимства.

Тощий мужчина вставил в правый глаз изысканный позолоченный монокль, приблизился к Лоррейн и галантно поцеловал ей руку.

— Господи! — В который раз вскричал он. — Лоррейн Чемберлен! — он набрал воздуха в легкие, будто собирался произнести торжественную речь, но вместо этого глубоко вздохнул и двинулся навстречу Петерсену. — Петер, мальчик мой, в который раз все эти испытания и невзгоды остались у вас позади. Однако, представьте себе, какими серыми, тоскливыми, однообразными были эти дни для меня! Не с кем было даже перекинуться словом.

Петерсен улыбнулся.

— Привет, Джимми. Рад снова вас видеть. Сейчас исправим вам настроение. Джордже привез кое-какие подарки, много подарков, спина одного из пони просто гнется под их тяжестью. Подарки в стеклянных бутылках… — Он повернулся к Зарине. — Разрешите представить — капитан Харрисон.

Капитан Харрисон — англичанин, — добавил он бесстрастно. — А это, Джимми, Зарина фон Караян.

Харрисон с энтузиазмом потряс руку девушки.

— Очень, очень приятно! Если бы вы только знали, как мы соскучились по прелестям цивилизации в этих погруженных во мрак краях. О, — торопливо проговорил он, — мне не следовало начинать наше знакомство с жалоб! Боже, я не должен был так говорить! — Он посмотрел на Петерсена. — Вам выпало великое счастье, великая удача, великая честь сопровождать двух прекрасных леди на протяжении всего пути из Италии.

— Ни одна из этих прекрасных леди не испытала великого удовольствия от общения со мной, — заметил Петерсен. — А я не знал, Джимми, что вы давно знакомы с Лоррейн.

Услышав слова майора, Джакомо поперхнулся, но Петерсен не обратил на это никакого внимания.

— Верно, верно, в самом деле. Мы — старые друзья, очень старые, мы когда-то работали вместе. Однажды, Петер, я уже говорил вам, должно быть запамятовали. А это ваши новые друзья?

Петерсен представил Джакомо и Михаэля, которых Харрисон приветствовал в своей обычной экспрессивной манере.

— Что же мы мерзнем на этом кошмарном ветру? — наконец сказал он. — Входите, входите. Я сам все принесу. Занесу все ваши вещи. Входите, входите!

Внутри избы было на удивление тепло, светло и уютно, по местным стандартам почти комфортабельно. Вдоль стен стояли платяной шкаф, шкаф для посуды, маленький журнальный столик и даже пара шикарных кресел. Посреди комнаты красовались большой круглый стол и полдюжины струганных сосновых стульев. На полу лежал обрывок некогда яркой ковровой дорожки. Слева и справа от входа находились двери, ведущие в смежные помещения.

Харрисон затворил за собой наружную дверь.

— Присаживайтесь, присаживайтесь! — В минуты душевного подъема капитан всегда повторял слова. — Джордже, могу я предложить… — Начал было он, но тут же махнул рукой — толстяк не терял времени даром: как всегда самовольно, он уже возложил на себя обязанности бармена.

С горделивым хозяйским видом Харрисон оглядел комнату.

— «Не дурно, — говорю я сам себе, — ты устроился совсем не дурно», во всяком случае, для разоренной войной страны. К сожалению, на этой квартире приходится бывать не столько часто, как хотелось бы. Но когда доведется, я стараюсь жить по-человечески. У меня, как у полковника Михайловича, даже есть свой собственный генератор. Он питает мою стационарную радиостанцию. Есть центральное отопление, — Харрисон указал на две трубы, протянутые вдоль стены к потолку и исчезающие в специально проделанных для них отверстиях. — Вообще-то одна труба — от кухонной печи, другая — от отопительной. Не будь их, мы бы задохнулись от дыма через полминуты. А что у вас тут, Джордже? — Харрисон взглянул на стакан, протянутый толстяком.

Джордже скромно пожал плечами:

— Ничего особенного, — шотландское солодовое виски.

— Шотландское виски. — Харрисон пригубил ароматный янтарный напиток и на некоторое время почтительно умолк. — Где вы раздобыли его?

— Подарок одного римского друга.

— Да возблагодарит Господь всех наших римских друзей! — воскликнул капитан. Он указал на одну из дверей. — Здесь — моя радиостанция. Замечательная вещь, но слишком громоздкая, чтобы брать ее с собой в походы. А эта дверь ведёт, как я говорю, в спальные апартаменты. Комнатушка, размером с собачью будку, но в ней вполне уместится пара коек, — Харрисон вновь отпил из стакана и галантно продолжил:

— Естественно, ее займут юные леди.

— Вы очень любезны, — с сомнением в голосе сказала Зарина, — но я… Но мы должны сперва доложить полковнику о своем прибытии.

— Какая ерунда! Не думайте об этом. Вы устали с дороги, измучились. Достаточно одного взгляда, чтобы заметить это. Полковник Михайлович подождет до утра. Разве не так, Петер?

— Да, завтра для этого будет время.

— Вот видите? Сидя на макушке этой горы, я ощущаю себя потерпевшим кораблекрушение, которого выбросило на необитаемый остров. Поневоле обрадуешься любым свежим новостям, дошедшим из внешнего мира. Что там хорошего, мой друг?

Петерсен отставил в сторону стакан с вином, протянутый ему толстяком, и поднялся из-за стола.

— Джордже вам все расскажет. У него это получится более складно.

— А вы? — спросил Харрисон. — Долг зовет? К полковнику? Петерсен кивнул.

— Я ненадолго, Джимми.

Майор вернулся не один вместе с ним пришли двое мужчин, так же как и Петерсен, облепленные с головы до ног мокрым снегом. Пока все трое отряхивались и раздевались, Харрисон представил присутствовавшим новых гостей:

— Майор Ранкович, майор Метрович — заместители командира. Как вы решились выбраться из своей берлоги в такую пургу, джентльмены?

— Что пурга, — полноватый Метрович жизнерадостно улыбнулся. — Петер сказал нам, что мы сможем увидеть новые лица. Однако не обмолвился и словом, что среди них будут личики двух прелестных девушек! — Метрович весело усмехнулся. — Хотя, возможно, он и упомянул об этом, да наши мысли, как обычно, были заняты боевыми делами. Да, Марино?

Мрачный майор Ранкович никак не отреагировал на слова приятеля. Мысли его и сейчас были заняты чем-то другим, и, похоже, этим «другим» был Джакомо.

— Я пригласил джентльменов прийти к нам, чтобы внести какое-нибудь разнообразие в их унылое существование, — объяснил Петерсен.

— Добро пожаловать, добро пожаловать, господа! — Харрисон взглянул на часы. — Вы сказали, Петер, что уходите ненадолго. Что тогда, по-вашему, долго?

— Надо же было предоставить Джордже возможность как следует выговориться. Кроме того, у меня нашлись другие дела. К примеру, я побывал возле радиорубки — захотелось взглянуть — многое ли там изменилось за время моего отсутствия.

— Радиорубка? — Зарина посмотрела на боковую дверь. — Мы ничего не слышали…

— Моя радиорубка расположена в пятидесяти метрах отсюда. В этом нет никакой тайны. Всего в лагере три радиостанции. Одна принадлежит штабу, вторая — капитану Харрисону. Третья — моя. Вы, Зарина, прикомандированы к штабу. Лоррейн останется здесь.

— Это вы так распорядились?

— Я ничем не распоряжаюсь, а исполняю приказы, как и все остальные. Так приказал полковник. Причина может показаться вам неубедительной, но я очень хорошо его понимаю. Хотя ни капитан Харрисон, ни его радист не владеют сербскохорватским, предпочтительней, если оба будут находиться подальше от штаба и поменьше общаться с другими людьми. Полковник Михайлович полагает — и совершенно правильно делает, — что никому нельзя доверять. Это его принцип, обеспечивающий безопасность.

— У вас много общего с полковником.

— Юная леди напрасно иронизирует, — по-прежнему улыбаясь, промолвил Метрович. — Мы все стараемся придерживаться этого принципа. Я единственный переводчик между капитаном Харрисоном и полковником. Так же, как и майор, я получил образование в Англии.

— Все-все-все! Довольно, — сказал Харрисон. — Мы еще успеем заняться делами. Давайте сосредоточимся на более важных вещах.

— Таких, как гостеприимство? — спросил Джордже.

— Да-да, на таких. Рассаживайтесь, пожалуйста. Что будут пить леди и джентльмены?

Майор Ранкович подошел к сидевшему в кресле Джакомо и произнес:

— Могу я узнать, как вас зовут? Джакомо в недоумении приподнял брови, улыбнулся им и ответил:

— Джакомо.

— Итальянское имя. А дальше?

— Просто Джакомо.

— «Просто Джакомо», — низким густым голосом повторил Ранкович. — Вам нравится загадочность?

— Мне нравится заниматься собственными делами.

— Какое у вас звание?

— Это мое личное дело.

— Я где-то встречал вас раньше, Риека, Котор, Сплит[13]…

— Возможно, — губы Джакомо все еще были растянуты в улыбке, но глаза уже не улыбались. — Мир тесен. До войны я был моряком.

— Вы — югослав.

Джакомо — и Петерсен понимал это — мог с легкостью подтвердить сей факт, но майор знал, что тот не станет этого делать. Ранкович был хорошим солдатом, но плохим психологом.

— Я англичанин.

— Вы — лжец.

Петерсен шагнул вперед и опустил ладонь на плечо Ранковича.

— На вашем месте, Марино, я бы не горячился. Вам не кажется, что именно это происходит?

— Что вы хотите сказать? — тот повернулся к майору.

— Хочу сказать, что если вы продолжите в том же духе, то очнетесь в госпитале и долго будете удивляться тому, откуда здесь взялся летящий на полной скорости локомотив. Я могу поручиться за Джакомо. Да, он англичанин. У него длинный и столь впечатляющий послужной список, что он может заткнуть за пояс любого из присутствующих в этой комнате. Джакомо сражался во Франции и Бельгии, в Северной Африке, на Эгеях, в таких горячих местах, что у вас не хватит фантазии себе вообразить. Вы видите его лицо, Марино? На этом лице расписалась сама война.

— Я не дурак, — бросив взгляд на лицо Джакомо, буркнул Ранкович, — и не ставлю под сомнение солдатскую доблесть этого человека. Просто полюбопытствовал — вот и все. Я как и все мы, я не склонен к излишней доверчивости, но никого не хотел оскорбить.

— А я никаких оскорблений и не собирался выслушивать, — чувство юмора снова вернулось к Джакомо. — Вы — подозрительны, я — впечатлителен. Скверный коктейль. Вы ни с чем не смешиваете виски, Джордже? Даже с водой?

— Это кощунство, — отозвался толстяк.

— Из двух ваших утверждений, майор Ранкович, только одно справедливо, — уточнил Джакомо. — Да, я родился в Югославии, хотя являюсь подданным Великобритании. Давайте же выпьем за Югославию, господа!

— Против вашего тоста никто не станет возражать, — майор Ранкович примиряюще улыбнулся и поднял стакан. Следом то же самое сделали остальные.

Часа через полтора неприятный инцидент был полностью забыт. В компании царила непринужденная дружелюбная атмосфера.

— Нет места лучшего, чем родной дом! — воскликнул Харрисон, не обращаясь ни к кому конкретно. Его нельзя было назвать в стельку пьяным, как, впрочем, и трезвым. Харрисон уважительно взглянул на стакан с виски, который сжимал в руке. — Этот божественный нектар ободрит меня не хуже новостей. Однако Джордже не сказал, зачем вы направились в Рим. Да и вы, Петер, не горите желанием рассказать мне обо всем.

— А зачем?

Харрисон глубокомысленно кивнул головой.

— Имело смысл делать такие концы, чтобы сказать: не знаю, зачем это делаю.

— Я доставил сюда сообщение, содержание которого было мне неизвестно.

— А позволительно ли спросить вас, Петер, теперь оно вам известно?

— Позволительно. Теперь известно.

— А позволительно ли и мне его узнать?

— Выражаясь вашим языком, Джимми, я не уверен, позволительно или не позволительно мне разглашать сведения, которые содержатся в документе. Могу только сказать, сообщение носит исключительно военный характер. Строго говоря, я не военный человек, и не командую войсками. Я агент разведки. Агенты разведки не участвуют в боях. Мы слишком умны для этого. Или трусливы.

Харрисон повернулся к Метровичу и Ранковичу.

— Но ведь вы-то военные люди? Если верить тому, что мне говорили, участвуете в битвах…

— Мы не настолько умны, как Петер, — улыбнулся Метрович.

— Вы знаете содержание сообщения?

— Конечно, — сказал Метрович. — Скрытность Петера — безусловно, его достоинство, но в данном случае можно обойтись и без него. Через пару дней новость облетит весь лагерь и станет известна каждому. Мы — немцы, итальянцы, усташи и четники — начинаем крупномасштабную операцию против партизан. Немцы назвали ее «Операция „Вайс“». Партизаны, несомненно, назовут ее четвертой попыткой.

Услышанное не произвело на Харрисона сильного впечатления.

— Да, три предыдущие не увенчались заметным успехом и не продвинули вас в этом деле вперед.

— Легко говорить, — отозвался Метрович, — но теперь все будет иначе. Партизаны зажаты в угол. Они в ловушке. У них нет ни истребителей, ни бомбардировщиков, а у нас — эскадрилья на эскадрилье. У них нет ни одного танка, ни одной приличной зенитки. Пятнадцатитысячная партизанская армия ослаблена голодом, большая часть бойцов ее необучена, на нашей стороне — отлично вооруженное почти стотысячное регулярное войско. И, наконец, ахилесова пята партизан — почти полное отсутствие у них мобильности. Как нам стало известно, у них на руках — более трех тысяч раненых. Не хочу заглядывать в будущее, но, по-моему, сражение будет напоминать мясорубку. Спорим, Джеймс?

— Не спорю о подобных вещах. Как и Петер, я не могу причислить себя полностью к военным людям. Впервые мне довелось увидеть военный мундир три года назад. Но, если близится столь масштабное наступление, почему вы сидите тут и пьете вино, а не обдумываете диспозицию, склонившись над картами, не втыкаете флажки, вычерчиваете направление ударов или что там еще в таких случаях делают?

Метрович рассмеялся.

— Наше бездействие можно оправдать, тремя уважительными причинами. Во-первых, до начала операции еще две недели. Во-вторых, все планы уже подготовлены — войска либо заняли исходные рубежи, либо займут их в течение ближайших нескольких дней. В-третьих, главное сражение произойдет в двухстах километрах отсюда, в районе Бихача, куда стянуты основные партизанские силы. Четники не будут принимать в нем участия. Мы останемся здесь на случай, если партизаны проявят фантастическую глупость или оптимизм и попытаются прорваться в юго-западном направлении. Уничтожить их при форсировании Неретвы не составит труда, — Метрович сделал паузу и посмотрел на метель за окном, — Возможно, есть и четвертая причина. Если погода ухудшится или останется такой, как сейчас, планы командования могут измениться. Операцию придется отодвинуть на более поздний срок. В ближайшие дни — я в этом уверен — погода никому не позволит пройти через горы.

— Теперь ясно, почему вы так беспечны, — сказал Харрисон. — Велика вероятность того, что четники останутся в стороне. Я буду очень доволен, если ваши прогнозы окажутся верными. Повторюсь, я человек не военный и привык к своему здешнему комфортному существованию. А вы, Петер, надолго останетесь с нами?

— Нет. Если утром станет ясно, что полковник не имеет ко мне претензий, — а сегодня вечером на это ничто не указывало — я покину лагерь. Конечно, если нас не занесет к тому времени снегом.

— А позволительно ли будет…

— Вы хотите узнать, куда я направляюсь? Я вас правильно понял, Джимми?

— Да.

— Дело в том, что некий офицер итальянской разведки питает ко мне непреодолимый интерес.

Он постоянно мешает мне выполнять задания. Я хочу выяснить, почему он так поступает.

— Как итальянец делает это, Петер? — спросил Метрович.

— Вчерашней ночью он со своей шайкой бандитов захватил нас в мостарской гостинице. Мне показалось, они что-то искали. А незадолго до этого, на корабле, перевозившем нас в Югославию, на нас хотели напасть его люди. У них при себе были сильнейшие яды, которые предназначались для нас.

— Черт возьми, — Харрисон выглядел напуганным. — И что же случилось?

— Все обошлось, — удовлетворенно сказал Джордже. — Мы заперли разбойников в одной из кают, где, по последним слухам, они в настоящее время и находятся.

Англичанин укоризненно посмотрел на толстяка.

— В вашем рассказе не нашлось места ни для одного из этих событий. Видимо, вы забыли рассказать о них по рассеянности?

— Не хотел лишний раз вас волновать.

— Офицер итальянской разведки, наш союзник… — Метрович спросил: — Когда вы снова повстречаете этого союзника, Петер, что предпримете? Допросите? Или допросите — и убьете?

Постановка вопроса показалась Петерсену вполне естественной, но Зарина была ею шокирована.

— Убить… Я думала — Киприано понравился вам.

— Понравился? — переспросил Петерсен. — Да, он был благоразумен, вежлив, улыбчив. У него крепкое рукопожатие, открытый взгляд. Но любой скажет, что это — уголовник. Киприано дважды хотел меня ликвидировать. Первый раз при помощи своего сумасшедшего Алессандро, который проделывает такие штуки с величайшей радостью и удовольствием. Второй раз лично, в Мостаре. Он только ждал приказа начальства. Разве все это не дает мне права его прикончить? Но я не буду этого делать. По крайней мере, сперва я задам ему несколько вопросов.

— Может, вы никогда больше с ним не встретитесь.

— Я найду его.

— А если он откажется отвечать?

— Не откажется, — в голосе Петерсена зазвучал металл.

Зарина посмотрела на майора, коснулась ладонью губ и умолкла.

— Вы не тот человек, который задает бесполезные вопросы, — задумчиво сказал Метрович. — Хотите убедиться в чем-то. Получить чему-то подтверждение. Почему вы упустили эту возможность в гостинице?

— Да, у меня была такая возможность. Но мне не хотелось проливать кровь. И не только итальянскую. Я обещал доставить сюда людей целыми и невредимыми. Вам нужно подтверждение, верно? Могу подтвердить: Италия собирается выйти из войны. Наш союзник готовится именно к этому. Ни итальянский народ, ни итальянская армия не хотели принимать в ней участия. Вспомните, когда английские войска разгромили в Северной Африке итальянцев, весь мир обошла фотография, запечатлевшая многотысячную колонну пленных. Ее конвоировали всего-навсего трое англичан. День был настолько жарким, что охрана поручила нести винтовки пленникам. По-моему, факт достаточно убедительный. Разумеется, за свои кровные интересы итальянцы, как и любой другой народ, будут сражаться. Но эта война развязана Германией, и они не хотят быть пушечным мясом. В принципе, они даже недолюбливают немцев и настрое вы, скорей, пробритански. Лучше, чем кто-либо, об этих настроениях знает итальянское командование. Наиболее дальновидные генералы с самого начала войны предвидели, что Германия ее проиграет, — Петерсен оглядел присутствующих. — Конечно, мы с вами так не думаем. Но в данный момент это к делу не относится. Важно другое: итальянцы жаждут переговоров с англичанами и американцами, результатом которых станет либо капитуляция, либо объединение с недавними противниками. Итальянцы могут повернуть свои штыки против немцев.

— Вы говорите очень убедительно, Петер, — сказал Метрович. — Откуда у вас такая уверенность?

— У меня есть доступ к серьезным источникам информации. Я работаю в постоянном тесном контакте с немцами и с итальянцами. Вы знаете, что я частый гость по ту сторону Адриатики. Итальянская и немецкая разведки совершенно не доверяют друг другу. У генерала Гранелли, главы итальянской разведки и непосредственного шефа упомянутого мною майора Киприано, несносный и злобный нрав, но трезвый и ясный ум. Он, как никто другой, владеет ситуацией. Так вот генерал не со мневается в том, что немцы будут разбиты, и не хочет лететь вместе с ними в тартарары. Гранелли осведомлен о том, что мне известны его планы. Я представляю для него определенную угрозу, поскольку могу вслух заявить о своих опасениях. Поэтому он дважды собирался меня уничтожить, хотя в последний момент менял решение. Логика событий подсказывает, что обязательно будет и третья попытка. Мне надо поскорей убраться, пока Киприано или кто-нибудь другой не появился здесь, конечно под видом лояльного союзника, и не поспособствовал несчастному случаю. Но главное — я хочу опередить Гранелли и обезвредить его шпиона до того, как он начнет действовать.

— Шпиона? — Харрисон изумленно потряс головой. — Вы говорите загадками, Петер.

— У моей загадки по-детски простая разгадка. Если немцы проиграют войну, кто разделит с ними горечь поражения?

— Ага! — воскликнул Харрисон.

— Именно «ага», как вы выразились. Все, кто воевал на стороне Германии, включая и нас, четников. Будь вы на месте Гранелли, с его профессиональным навыком трезво смотреть в будущее, к какой из югославских противоборствующих сторон примкнули бы?

— Мой Бог! — вскричал слегка ошарашенный Харрисон и оглядел собеседников. Все, в том числе и Ранкович с Метровичем, выглядели если не ошеломленными, то задумавшимися. — Ваши слова должны означать, что этот Гранелли и его майор Киприано работают рука об руку с партизанами? Этот Киприано — искусный двойной агент?

Петерсен вздохнул, потер рукой подбородок, кинул взгляд на Харрисона, долил в стакан немного вина и ничего не ответил.

После столь неожиданного вывода хозяина дома беседа сама собой потухла. Харрисон и оба офицера-четника остались погруженными в раздумья. Зарина и Лоррейн всем своим видом показывали, что их неприязнь к Петерсену не только не исчезла, а вспыхнула с новой силой. Алекс и Михаэль, как обычно, молчали. На этот раз к ним присоединились даже такие признанные «мастера разговорного жанра», как Джакомо и Джордже…

Радиорубку Петерсена по комфорту и роскоши было невозможно сравнить с резиденцией Харрисона. Хижина была тоже достаточно велика, но всю ее обстановку составляли три кровати, три стула и небольшой кухонный шкафчик. Крохотная каморка, где стоял радиопередатчик, отделялась от комнаты занавеской.

— Я опечален и взволнован, — сказал Джордже, — глубоко взволнован. — Он налил в большую кружку вина и разом отхлебнул половину, видимо, для того, чтобы показать всю глубину своего волнения. — Нет, «опечален» все же более подходящее слово. Осознать, что чья-то жизнь потерпела крах, — слишком горькая пилюля, чтобы проглотить ее, не запивая. Урон, который наносится достоинству и самолюбию, невозможно восполнить. То, что вы сказали, Петер, меня потрясло.

— Понимаю, — посочувствовал Петерсен. — Я ощутил то же самое…

Джордже как будто не слышал его.

— Вы не забыли те дни, когда были моим студентом в Белграде?

— Кто это может забыть? Как можно забыть колючие университетские тернии? Этот опыт останется на всю жизнь.

— Помните правила, те вечные постулаты, которые я всегда проповедовал? Благородство, честность, искренность, чистота помыслов, открытость серда — они прямо противоположны хитрости и лжи. Помните, как мы шли сквозь тьму этого мира, освещая себе дорогу пламенем истины?

— Да, Джордже.

— Я конченный человек.

— Простите, Джордже.