Патриарх Филарет. Тень за троном

Глава 1 РОД РОМАНОВЫХ

Фёдор Никитич вошел в историю как человек, возглавлявший древний и славный боярский род Романовых. Однако он был первым по счёту Романовым в этом роду! Как такое получилось? Да очень просто: фамилии в XVI в. далеко не всегда были в ходу. Знатные люди исчисляли предков просто от отца к сыну Боярам, составлявшим опору Московского государства, это было легко. Все службы их предков прослеживались по документам и летописям, чтобы, не дай бог, представители другой знатной семьи не претендовали сесть выше их за столом на пиру или стать главнее на воеводстве. Так что родственников, их заслуги, чины и награды бояре каждого рода помнили, как «Отче наш». И не только своих помнили, но и историю родов основных конкурентов знали очень хорошо. Так что боярским родословным в пределах истории Московского княжества вполне можно верить. А вот в том, что было до появления их предков на московской службе, верить можно лишь изредка…

Род будущего патриарха Филарета восходил к Андрею Ивановичу Кобыле, московскому боярину ещё при великом князе Симеоне Ивановиче Гордом (княжил с 1340 до 1353 г.). Тёмное происхождение Кобылы давало позже свободу для родословных фантазий. Писали, что отец его, Камбила Дивонович Гланда (или Гландал), был жмудским князем и бежал из Пруссии под натиском немецких крестоносцев. Прибалтийские племена пруссов после упорной борьбы с рыцарскими орденами были разбиты и к 1294 г. завоеваны. Коренным пруссам было запрещено владеть землей, язык их истреблялся, а само название Пруссии присвоили себе немцы.

Вполне возможно, что легендарный Камбила, переименованный на русский лад в Кобылу, потерпев поражение на родине, уехал на службу к великому князю Дмитрию Александровичу, сыну Александра Невского (1250–1294). По преданию, Камбила крестился в 1287 г. под именем Иван — ведь пруссы были язычниками, — а сын его при крещении получил имя Андрей.

Гланда стараниями позднейших генеалогов вёл свой род от короля пруссов Вейдевуда, или Войдевода (на русский манер — князя-воеводы). Согласно легенде, появившейся после воцарения Романовых, этот король получил престол в 305 г. от Рождества Христова от брата Прутена, ставшего верховным жрецом при священном дубе. Крепкий Вейдевуд правил 74 года (305–379) в мире и согласии. Заметив приближение старости, рассказывает легенда, он разделил владения между 12 сыновьями и на 114-м году жизни сам сделался верховным жрецом, водворившись в дубовой роще близ Ромнова. Отсюда в гербе потомков его наличествует дуб.

Славянское или родственное ему язычество, однако, было любезно не всем историкам. Поэтому позднейшие генеалоги с легкостью записывали Вейдевуда в аланы и гунны или в норманны-викинги. Также и Камбилу Гланду обзывали немецким рыцарем, который из религиозного рвения возжелал сражаться не с обычными прибалтийскими язычниками, а с татарами и для того уехал на вассальную татарам Русь и принял православие! (Действительно, смешно звучит.)

Следует отметить, что на Вейдевуда могут претендовать и латыши, в исторических песнях которых отражены приключения царя и жреца Видевуста, внука (по материнской линии) бога Перкунаса (Перуна). Первый латышский царь также имел брата Прутена и 12 сыновей, дожил до 116 лет, стал верховным жрецом и вдобавок отличился — сжег сам себя на костре перед священным дубом[13].

Русских генеалогов начала XVIII в. вдохновлял, конечно, не пример латышей, а образ Владимира Красно Солнышко, известного как святой креститель Руси, который тоже оставил, согласно легенде, 12 сыновей. Их вообще радовала мысль сблизить происхождение Андрея Кобылы с историей династии Рюриковичей. Генеологи Рюриковичей сочли легендарного князя Рюрика потомком — аж в 14-м колене — Пруса, первого правителя якобы славянской Пруссии. Совсем уже легендарный Прус был объявлен родственником… римского императора Августа. Таким образом русский великокняжеский дом второй половины XV и XVI вв. ненавязчиво заявил претензию на имперское наследие Первого Рима. Императоры же Второго Рима — Константинополя — завещали свою власть русским князьям, когда Константин Мономах прислал царские регалии великому князю Владимиру Мономаху (короны Константин соседям действительно рассылал, только Мономахов венец не имеет к ним отношения).

В последней четверти XVII в., когда специальная родословная комиссия при Разрядном приказе собирала материалы для общей генеалогии российского дворянства, Шереметевы как прямые потомки Андрея Кобылы сообщили, что их предки выехали на Русь из Пруссии. А другой потомок Кобылы, С. А. Колычёв, став при Петре I первым русским герольдмейстером, развил легенду о Вейдевуде, чтобы и в Пруссии его предки оказались не последними людьми[14].

Надо сказать, что фамилии, родственные царям Романовым, были в генеалогических запросах ещё скромны. Игнатий Корсаков, например, вполне научно для того времени доказал, что его дворянский род происходит от римских консулов Фабиев, прямых потомков Геракла, вследствие чего роду официально было присвоено прозвание Римских-Корсаковых[15]. Скромность Романовых и их дальних родственников объяснялась двояко. Сами Романовы были склонны официально считать себя продолжателями династии Рюриковичей через царицу Анастасию Романовну, жену Ивана Грозного. Яркая родословная легенда Андрея Кобылы этому только мешала бы. Другим же восходящим к Кобыле фамилиям было настолько лестно родство с самодержцами, что особенно удревнять его не было нужды.

Как бы ни была занятна легенда, реальное родство Романовых наблюдается только с Андрея Кобылы. Этот боярин отмечен в летописи как сват великого князя московского Симеона Гордого к тверской княжне Марии Александровне в 1347 г. Он оставил пятерых сыновей, из которых лишь один умер бездетным. Эти сыновья наводнили Россию множеством потомков, именовавшихся обычно по прозваниям отцов и постепенно сформировавших ряд видных фамилий.

Старший сын Андрея Семён, с характерным прозвищем Жеребец, стал родоначальником Синих, Лодыгиных, Коновницыных, Облязевых, Образцовых и Кокоревых.

Второй сын, Александр Андреевич Елка, породил целый выводок Колычевых, Сухово-Кобылиных, Стербеевых, Хлудневых и Неплюевых.

Третий сын, Василий Андреевич Ивантей, помер бездетным, а четвертый — Гавриил Андреевич Гавша — положил начало только одному роду — Бобарыкиным.

Младший сын, Фёдор Андреевич Кошка, был, согласно летописям, верным соратником великого князя Дмитрия Ивановича Донского (1350–1389). Он по русской традиции особенно порадовал родителей и оставил шестерых детей (включая одну дочь). От него пошли роды Кошкиных, Захарьиных, Яковлевых. Лятских (или Ляцких), Юрьевых-Романовых, Беззубцевых. Шереметевых и Епанчиных.

Надобно отметить, что женились многочисленные потомки Андрея Кобылы с большим разбором, часто на княжеских и боярских дочерях. Их дочери тоже пользовались изрядным спросом среди знатных фамилий. В результате за пару столетий они породнились чуть не со всей аристократией. Начало удачным бракам положил именно Фёдор Кошка, выдав дочь Анну за князя Фёдора Михайловича Микулинского — младшего сына великого князя тверского. Внучка Кошки Мария в 1407 г. вышла замуж за Ярослава, сына героя Куликовской битвы Владимира Андреевича Храброго, князя Серпуховско-Боровского. Их дочь Мария стала в 1433 г. женой великого князя московского Василия II (1415–1462). Она родила Ивана III (1440–1505). Таким образом, великие князья и цари московские второй половины XV и XVI вв. были по женской линии в родстве с Кошкиными.

Интересующая нас ветвь рода Андрея Кобылы прослеживается просто. У Ивана, старшего сына Фёдора Андреевича Кошки, было четыре сына. Младший из них, Захарий, дал своему потомству именование Захарьиных. Он ярко отметился в истории на свадьбе великого князя московского Василия И (1433). Именно он опознал золотой пояс Дмитрия Донского на князе Василии Юрьевиче Звенигородском (княжил в 1421 —1448-м). Оба Василия были внуками великого князя Дмитрия, оба имели право на его наследие, включая великокняжеский престол. Мать Василия II Софья Витовтонна по указке Захария Ивановича публично сорвала великокняжеский пояс с конкурента её сына, возобновив долгую и кровавую войну за престол (1425–1453).

Великая княгиня Софья Витовтовна срывает пояс с Василия Косого на свадьбе Василия Тёмного. Художник П.П. Чистяков

Средний сын Захария Ивановича, Юрин Кошкнн-Захарьев (ум. 1504), верно служил своему дальнему родственнику, великому князю московскому Ивану III. Достоверные исторические источники отмечают его участие в походе на Казань в 1485 г. и борьбу с ересью жидовствующих на посту наместника Великого Новгорода (1488).

В 1493 г. Юрий Захарьевич получил высший чин боярина. Во главе московской рати он взял у литовцев Дорогобуж и сильно возгордился (1500). Великий князь литовский Александр двинул против него войско. В свою очередь, великий князь московский Иван прислал на границу рать во главе со знаменитым полководцем Даниилом Васильевичем Щеней из рода Патрикеевых. Герой многих сражений, чей род преобладал тогда в Боярской думе, возглавил Большой полк, а Юрию Захарьевичу был отведён Сторожевой полк. Он счёл, что занять должность ниже Щени зазорно для его рода и заслуг[16]. Несмотря на местнический спор, при приближении войск великого гетмана литовского князя Константина Остожского воеводы объединились. В битве на реке Ведроше под Дорогобужем гетман был разгромлен и взят в плен (1500). В результате почти треть русских земель Великого княжества Литовского перешла под власть Москвы.

Боярин Юрий Захарьевич оставил потомство по прозванию Захарьины-Юрьевы. Сын Юрия, Роман Захарьин-Юрьев (ум. 1543), был всего лишь окольничим и никаких подвигов не совершил. Зато он вошёл в историю как отец царицы Анастасии, первой жены Ивана Грозного, и брата ее Никиты Романовича (ок. 1522–1586). Именно с него род московских бояр стал называться Романовыми.

Единственная любовь Ивана Грозного, Анастасия Романовна Захарьина-Юрьева (1530 или 1532–1560), была выбрана из девушек, собранных по всему государству после того, как 17-летний великий князь венчался на царство (1547). О намерении жениться Иван заявил ещё в конце 1546 г. Тогда же всему дворянству было объявлено о смотре дочерей. Невеста нашлась в старинном московском роде, не участвовавшем в придворной борьбе. Да и как было участвовать, если отец Анастасии давно умер, а воспитывала девушку одна мать, Ульяна Фёдоровна (род её неизвестен). Свадьба состоялась 3 февраля, всего через две недели после царского венчания Ивана IV. Молодую сопровождали её дядя, воевода Иван Михайлович Большой Захарьин-Юрьев, и совсем ещё молодой брат Никита. Иван Михайлович получил на свадьбе чин боярина. Никита Романович на свадьбе «спал у царской постели» и парился с государем в бане, однако был настолько молод, что чин окольничего был ему пожалован только в 1559 г., а боярина — в 1563 г.

Юные сироты, царь Иван и царица Анастасия, полюбили друг друга. Современники и историки единодушны во мнении, что царица надолго смягчила злобный нрав мужа. Официальные летописи назвали добродетелями Анастасии целомудрие, смирение, набожность, чувствительность и благость, соединённые с основательным умом. Помимо раздачи милостыни, пристойной каждой царице, она своими просьбами освобождала опальных и миловала заключённых.

Анастасия Романовна родила трёх сыновей (Дмитрия, Ивана и царя Фёдора) и трёх дочерей (все они умерли в младенчестве). Дмитрию (1552–1553) заболевший после взятия Казани царь хотел оставить трон, но советники государя Сильвестр и А.Ф. Адашев выступили в пользу его двоюродного брата князя Владимира Андреевича Старицкого. Иван Грозный был уверен, что его приближенные ненавидели царицу и её детей. Скоропостижная смерть Анастасии 7 августа 1560 г. тяжело отразилась на душевном состоянии царя, который вскоре дал выход своему страху и ярости в терроре против бояр, духовенства и всего населения страны.

Погребение царицы Анастасии в Вознесенском девичьем монастыре в Кремле. Лицевой летописный свод

Об ударе, который испытал Иван Грозный с кончиной царицы Анастасии, поэтично рассказал знаменитый русский историк Н.М. Карамзин: «Тринадцать лет он наслаждался полным счастием семейственным, основанным на любви к супруге нежной и добродетельной. Анастасия ещё родила сына, Фёодора, и дочь Евдокию; цвела юностию и здравием, но в июле 1560 г. занемогла тяжкою болезнию, умноженною испугом. В сухое время, при сильном ветре, загорелся Арбат; тучи дыма с пылающими головнями неслися к Кремлю. Государь вывез больную Анастасию в село Коломенское; сам тушил огонь, подвергаясь величайшей опасности: стоял против ветра, осыпаемый искрами, и своею неустрашимостию возбудил такое рвение в знатных чиновниках, что дворяне и бояре кидались в пламя, ломали здания, носили воду, лазили по кровлям. Сей пожар несколько раз возобновлялся и стоил битвы: многие люди лишились жизни или остались изувеченными. Царице от страха и беспокойства сделалось хуже. Искусство медиков не имело успеха, и, к отчаянию супруга, Анастасия 7 августа, в пятом часу дня, преставилась… Никогда общая горесть не изображалась умилительнее и сильнее. Не двор один, а вся Москва погребала свою первую, любезнейшую царицу. Когда несли тело в Девичий Вознесенский монастырь, народ не давал пути ни духовенству, ни вельможам, теснясь на улицах ко гробу. Все плакали, и всех неутешнее бедные, нищие, называя Анастасию именем матери. Им хотели раздавать обыкновенную в таких случаях милостыню: они не принимали, чуждаясь всякой отрады в сей день печали. Иоанн шел за гробом: братья, князья Юрий, Владимир Андреевич и юный царь Казанский Александр, вели его под руки. Он стенал и рвался: один митрополит (Макарий. — Авт.), сам обливаясь слезами, дерзал напоминать ему о твердости христианина… Но ещё не знали, что Анастасия унесла с собою в могилу! Здесь конец счастливых дней Иоанна и России: ибо он лишился не только супруги, но и добродетели»[17].

Плащаница, вышитая Анастасией Романовой в 1543 году. Старица, Успенский монастырь

Карамзин и другие серьёзные историки версию об огромной роли тихой и доброй царицы в первые годы Московского царства не выдумали. Её поддерживают, даже ещё более красноречиво, практически все русские и иностранные источники XVI в. Сохранилось много материальных свидетельств, подтверждающих рассказы современников о замечательном искусстве рукоделия, свойственном царице. Великолепное шитьё на церковных покровах, хоругвях, пеленах и завесах, вышедших из мастерской Анастасии Романовны, хранится ныне во многих музеях нашей страны[18].

При жизни сестры-царицы Никита Романович в 1547–1548 гг. сопровождал царя в походе на Казань как рында (почётный стражник). После взятия Казани в 1552 г. именно он, по словам князя Курбского, советовал своему царственному шурину немедленно вернуться в Москву, хотя до завоевания ханства было ещё далеко. В Ливонском походе 1559 г. Никита Романович заслужил чин окольничего, выступая товарищем (помощником) воеводы в Передовом, а затем в Сторожевом полку. В год смерти сестры он был товарищем воеводы уже в самом престижном Большом полку в Ливонии.

Через два года после кончины Анастасии её брату было пожаловано боярство. Он служил воеводой, а с началом опричнины был оставлен царём в Земщине, постепенно разоряемой тираном части Руси. Слава царицы Анастасии, на несколько лет сумевшей утишить кровожадный нрав Ивана Грозного, особо возвысила Романовых в глазах истребляемой царем знати во время опричного террора. После смерти своего брата Даниила Никита Романович стал управляющим дворцом и всеми его владениями — боярином-дворецким с титулом «наместника тверского» (1566). Видимо, в том же году он оказался в Ближней Думе царя. Боярин несколько раз вёл переговоры с поляками, с 1572 г. участвовал воеводой в Ливонской войне, в 1574 г. возглавлял сторожевую службу на татарской границе.

К этому времени Русь была разграблена опричниками почти начисто, Москва в 1571 г. сожжена крымским ханом, князь Воротынский, отстоявший столицу от татар в 1572 г., казнён как изменник. Царь воевал против ненавистной ему Руси, поощряя к этому и всех внешних врагов. Тем не менее Никита Романович не ослабил, а постарался укрепить созданную Воротынским пограничную службу. На этом опаснейшем посту боярин оставался до царствования Фёдора Иоанновича (1584–1598).

Несмотря на Великое разорение страны, практически уже не располагавшей боеспособной армией, линии пограничных укреплений к 1586 г. были сдвинуты им далеко на юг. С южной границы его бросали и в походы на северо-запад. В 1575 г. он взял Пернов (Пярну), в 1577 г. командовал полком Правой руки в походе из Новгорода, в 1578 г. был поставлен во главе Земщины. Никита Романович ничего не мог противопоставить польскому королю Стефану Баторию, которому русская дипломатия помогла занять престол и которого Иван Грозный упорно вынуждал напасть на Русь. Армии, чтобы остановить неприятеля, в стране попросту не было.

В 1581 г. Никита Юрьев с боярами привёз из Москвы в Александрову слободу врачей к смертельно раненному отцом царевичу Ивану Ивановичу. После того как царь проломил сыну голову, прошло уже пять дней; царевича спасти не удалось. В последний год жизни тирана Никита Романович воспротивился желанию англичан получить исключительные права беспошлинной торговли с Московским государством через Белое море, дав разрешение торговать там голландцам, испанцам и французам.

О Никите Романовиче Юрьеве как заступнике перед Грозным поминалось даже в народных песнях. Как он не был изведён подлейшим царским окружением («паразитами и маньяками», по выражению князя Андрея Курбского) — бог весть.

В одной песне поётся, как пьяный Иван Грозный по навету решил казнить своего сына Фёдора на Москве-реке. Приказ Малюте Скуратову был уже отдан, но царица Анастасия Романовна поспешила к своему брату Никите. Тот

Подоспев вовремя, боярин крикнул Малюте Скуратову:

Никита Романович ударил Малюту в грудь так, что тот упал и потерял сознание, а царевича-племянника увёл в свои белокаменные палаты. Затем боярин бестрепетно поехал к царю Ивану, который шёл к обедне в «смирном» платье, оплакивая убийство сына. Он поклонился царю и сказал: «Поздравляю вас с двумя сынами: с первым — Иван Ивановичем, с другим — Фёдором Ивановичем». Царь разгневался было на насмешку, но возрадовался, узнав, что его сын спасён. Иван Грозный хотел вознаградить боярина землями и золотом, городом и крестьянами, даже самой Москвой (в которой Никита действительно правил во главе Земщины). Но боярин просил пожаловать его лишь тремя улицами: Арбатом, Никитской и Мясницкой, даровав им право убежища от царского гнева.

Согласно другой песне, Иван Грозный решил казнить сына за то, что тот сказал: главная «измена» на Руси гнездится в царском дворце. За эту правду царевичу должны были отрубить голову, взоткнув её на острый кол. Гонец царевича успел прискакать к «дедушке, к любимому царскому дядюшке Никите Романовичу». Тот в «одной тоненькой сорочушке без пояса, в одних шелковых чулочках без чоботов» прискакал к месту казни и заменил царевича своим любимым ключником, готова которого и оказалась на колу.

В третьей, более поздней песне царевич Иван прямо указал на изменников — бояр Годуновых. Никита Романович прискакал на неоседланном коне аж из своего села Романовского (Преображенского), спас царевича и увёз его назад в село. Вместо царевича кровожаждущему Малюте был отдан конюх. Увидав окровавленную голову, царь упал в обморок, а потом трое суток не пил и не ел. На похоронах «царевича» Годуновы нашептали Ивану Грозному, что Никита Романович в своём селе весело пирует. Боярина схватили и приволокли к царю. Тот проткнул ему ногу посохом и стал спрашивать, как он мог пировать, когда у государя «кручина несносная». Убедившись, что его сын жив, тиран на радостях спросил:

Из песен видно, что народ восхвалял Никиту Романовича Юрьева не просто за спасение царевича — скорее всего, мифическое, — а именно за защиту простых людей. Именно по ним наносила главный удар опричнина, именно они были истреблены в стране более чем на три четверти, так, что Московская Русь осталась без рабочих рук и простых воинов. Противниками доброго боярина выступают потомки татарского мурзы Годуновы. Даже боярин Малюта Скуратов-Бельский, главный палач у злого царя, и тот слушается Никиту Романовича и не убивает царевича, которого Годуновы хотят злобно извести.

Противопоставление русских, Никиты Романовича и даже Малюты, нерусским, с которыми связывали истребление народа царём, было в общественном сознании очень острым. Люди просто не могли поверить, что православный царь способен сам настолько возненавидеть собственный народ. В ещё одной песне о Никите Романовиче пели о свадьбе Ивана Грозного с черкесской княжной Марией Темрюковной. На пиру брат новой царицы Мамстрюк Темрюкович унижает русских, похваляясь, что никто из них не сможет помериться с ним силой. Но Никита Романович призывает борцов, которые одолевают кавказского богатыря и срывают с него всю одежду. Мамстрюк жалуется на них царю, но тот радуется победе соотечественников:

Разумеется, это были лишь утешительные побасенки. Но выживание при дворе Ивана Грозного было довольно страшным делом, здесь народные песенники совершенно правы. Никита Романович не только выжил, но неуклонно возвышался и по скоропостижной смерти государя в марте 1584 г. вошел в ближнюю Думу своего племянника — царя Фёдора Ивановича — вместе с Мстиславским, Шуйским, Бельским и Годуновым. «Верховная дума» была подобрана Грозным из наиболее влиятельных бояр так, чтобы, ненавидя друг друга, они не покушались на власть его сына. И действительно, раздоры у бояр немедленно воспоследовали.

После смерти тирана именно с Никитой Романовичем Юрьевым народ связывал надежды на прекращение истребления русских. Он был самым авторитетным среди бояр, которым Иван Грозный поручил заботу о своих сыновьях Фёдоре и Дмитрии. Крайне заинтересованный в поддержке со стороны Никиты Романовича, Борис Годунов, брат жены царя Фёдора Ирины, оказывал ему всяческие знаки внимания. Но уже в августе Никита Романович вдруг страшно заболел. Рассказывали, что он взял с Бориса Годунова страшную клятву «соблюдать» его детей. И действительно, избавившись от главного соперника, «вчерашний раб, татарин, зять Малюты, зять палача и сам в душе палач», при царе Фёдоре Иоанновиче имел сыновей Никиты Романовича «в завещательном союзе дружбы» (как пишет князь И.М. Катырев-Ростовский, женившийся в 1608 г. на Татьяне, дочери нашего героя Фёдора Никитича Романова).

Потомки доброго боярина стали называться Романовыми, в то время как отец их именовался в документах Юрьевым. Но сохраниться в то время, когда Борис Годунов добрался до царского престола (1598–1605), их роду удалось лишь чудом. Спасло Романовых то, что Никита Романович был мужем необыкновенно даже по тем временам плодовитым. Он был женат дважды. Первая его жена Варвара Ивановна (ум. 1552) была дочерью Ивана Дмитриевича Ховрина, представителя старого рода казначеев великого княжества Московского. От неё Никите родилось две дочери, Анна и Евфимия, которых он выдал замуж за князей И.Ф. Троекурова и И.В. Сицкого.

Второй раз Никита Романович женился в 1555 г. на представительнице знатнейшего рода, княжне Евдокии Александровне Горбатой-Шуйской (ум. 1581). Дочь выдающегося полководца князя Александра Борисовича Горбатова-Шуйского родила ему семерых сыновей (старшим из которых был наш герой Фёдор, будущий патриарх Филарет) и четыре дочери. Две дочери умерли в младенчестве, а Марфа и Ирина были выданы замуж за представителей аристократии, князя Б.К. Черкасского и окольничего И.И. Годунова, родственника будущего царя Бориса Годунова. Из сыновей молодым умер только Лев (1595). Михаил, Александр, Никифор и Василий были уморены в 1601 и 1602 гг. по приказу своего свойственника, царя Бориса Годунова. Гонения посчастливилось пережить только старшему Фёдору и пятому сыну Никиты Романовича, Ивану Каше (ум. 1640).

Иван был сослан Годуновым на Урал, в Пелымский острог, где его держали прикованным к стене цепями. В отличие от братьев, он выжил, был переведён в Нижний Новгород (1602), а вскоре возвращён в Москву. Лжедмитрий I при своей коронации сделал его боярином (1605). При новом царе Василии Шуйском Иван успешно сражался с ратями Лжедмитрия II. В составе Семибоярщины он присягнул королевичу Владиславу и призвал интервентов в Москву. На Земском соборе 1613 г. отговаривал избирать на престол его племянника Михаила, говоря, что тот «ещё млад и не в полном разуме». При власти Михаила, а затем своего старшего брата Фёдора Никитича (патриарха Филарета) прожил жизнь в благоденствии, но все его сыновья умерли, не оставив потомства. Единственной ветвью Романовых стала царственная, идущая от нашего героя Фёдора Никитича.