Глава вторая Швеция, 1958 г. Рождение короля


Наш автобус, пыхтя, поднимался в гору, изрыгая черный дым и все больше напрягаясь с каждым переключением передач. В какой-то момент нам показалось, что мы покатились назад, и я начал молиться Богу, умоляя его помочь нам пережить эту поездку. Я прижался к окну в надежде увидеть какое-нибудь заросшее густой травой поле или еще что-нибудь мягкое и милостивое к нам, способное смягчить наше падение в том случае, если мы все же перевернемся. Не тут-то было – вокруг только выступы скалистых пород, прикрытые густыми зарослями изумрудных джунглей. А в отдалении, едва различимые, выступали небоскребы и заводы Сан-Паулу, который мы оставляли, направляясь к берегу Атлантического океана.

Я глубоко вздохнул. Этот день и без риска погибнуть лютой смертью в огне был достаточно ужасен. Я ехал на пробы в небольшой, но успешный футбольный клуб «Сантос» в портовый город с одноименным названием. Последние несколько лет я играл за юниорскую команду, имевшую отношение к БАК, клубу Дондиньо в Бауру. Тренером молодежки был Вальдемар де Брито, опытный футболист-виртуоз, игравший в составе бразильской сборной на Чемпионате мира 1934 года. Вальдемар был убежден, что я наделен особым талантом. Поэтому он, обратившись к своим знакомым в клубе «Сантос», организовал мои смотрины. Рано утром мы с Дондиньо сели на поезд, шедший из Бауру в Сан-Паулу, где присоединились к Вальдемару и вместе пообедали. Уже втроем мы отправились в Сантус на автобусе.

Прощание с Бауру было душераздирающим. Прежде всего мне надо было попрощаться со всеми моими друзьями в округе – с теми, с кем я играл в футбол все эти годы. Затем, вечером накануне отъезда, на мои проводы собралась вся семья. Бабушка, дона Амброзина, безутешно плакала. Все остальные, впрочем, держались довольно хорошо, включая – удивительное дело – маму. У нее по-прежнему оставались глубокие опасения по поводу футбола, но Вальдемар провел долгие часы у нас дома, убеждая ее в неординарности моих способностей – даре Божием, как всегда говорил о них Дондиньо. Вальдемар даже всплакнул, взывая к ней, говоря, что было бы грешно удерживать такого игрока, как я, в Бауру. Да и в любом случае, сказал он, если в течение пробного месяца ничего не выйдет, то я смогу вернуться домой.

Думаю, его последний аргумент прозвучал достаточно убедительно. Перед самым отъездом мама подарила мне две пары длинных штанов, специально сшитых ею для меня. Это были первые в моей жизни брюки – до этого момента мне нужны были только шорты, чтобы носиться по Бауру.

«Я знаю, ты сделаешь все, чтобы мы гордились тобой, Дико, – сказала она. – Если будешь помнить все, чему мы тебя научили, и будешь держаться подальше от неприятностей, не о чем будет беспокоиться».

У меня самого никаких сомнений не было – вплоть до тех пор, пока не возникла эта проблема с подъемом в гору.

Мы продолжали карабкаться вверх, совершая весьма неприятные крутые повороты и преодолевая мосты, которые, как мне чудилось, висели между облаками. Все это казалось противоестественным, будто мы против воли Божией поднялись в нашем автобусе высоко в небо. Я боялся, что Господь может передумать и сбросить нас с горы – и тогда мы полетим вверх тормашками назад в Бауру.

Всю дорогу, вероятно, видя, как я нервничал, Вальдемар нашептывал мне на ухо советы, в то время как отец спал на сиденье позади нас.

«Не общайся с прессой – они просто будут пытаться выставить тебя дураком».

«Остерегайся сигарет. Из-за них станешь медленнее бегать».

«Женщины: от них одни неприятности!»

К сожалению, я и половины того, что говорил мне Вальдемар, не слышал, хотя, конечно, мог бы воспользоваться его советами. Но я был слишком поглощен мыслями о том, куда мы направлялись, и, в частности, о том, что меня волновало больше всего.

Прежде чем я это осознал, мы въехали в город Сантус и направились к автовокзалу. Проехав железнодорожную сортировочную станцию, особняки с красными крышами на холмах и узкий лабиринт улиц в центре города, в конце одного из многих длинных и прямых городских бульваров я, наконец, выхватил взглядом то, что так сильно хотел увидеть. Оно мерцало там, вдали, сияя голубым отливом, невероятно большое – намного больше, чем я представлял себе раньше. Я был в таком восторге, что, кажется, вскрикнул, разбудив других пассажиров автобуса.

«Успокойся, парень, – прошептал Вальдемар, смеясь от удивления. – Мы скоро прогуляемся с тобой туда!»

Тогда я был просто пятнадцатилетним мальчишкой из Бауру, впервые в жизни увидевшим океан.

Не пройдет и двух лет, и мои товарищи по команде через все поле понесут меня на своих плечах после того, как я помогу Бразилии впервые завоевать титул чемпиона мира по футболу.

Ведь я действительно хорош

Даже сегодня я все еще поражаюсь тому, как быстро все изменилось. Такое впечатление, что я провел те два года на космическом корабле: ощущение захватывающего полета, которым я не имел возможности полностью управлять, постоянно стремясь выше, но в полной неопределенности относительно конечного пункта. В какие-то моменты все, что я мог сделать, – это закрыть глаза и наслаждаться путешествием.



Для меня это не история о славе или триумфе. По правде говоря, она даже не о спорте как таковом. Это история о том, как я осознал, что я в чем-то действительно хорош.



Убежден, каждый человек обладает тем или иным талантом, даром. Некоторых Бог наделил не одним, а даже несколькими такими дарованиями. В живописи, музыке, они могут быть в математике или в лечении болезней. Важно обнаружить свой талант, упорно трудиться, чтобы совершенствовать его, а затем остается лишь надеяться, что ты окажешься в меру удачливым, сможешь воспользоваться плодами своего труда и получить должное признание. Достижение всех этих целей за относительно короткий промежуток времени с 1956 по 1958 год стало для меня величайшим и самым отрадным из всего, что приключилось в моей жизни.

Я знаю, что во многом мой жизненный опыт не типичен. Но многие мои друзья – врачи, руководители компаний, школьные учителя и медсестры, – рассказывая о своем собственном самопознании, раскрытии своих возможностей, оперируют теми же понятиями, что и я. Каждый должен иметь возможность испытать чувство удовлетворения от того, что добился высшего профессионального уровня, стал лучшим из лучших. Ничто не сравнится с этим ощущением. И не важно, будут за вами наблюдать шестьдесят тысяч человек или же ни одного. Если вы сможете найти то, что у вас хорошо получается и что приносит вам радость, оно заполнит вашу душу на всю оставшуюся жизнь. Для меня, как и для бесчисленных миллионов мальчишек и девчонок во всем мире, таким занятием стал футбол.

И дай Бог тебе набрать вес!

Мой самый первый день на стадионе города Сантус можно было назвать как угодно, но только не началом чего-то великого. На самом деле я чувствовал себя так, словно стал ростом не более трех футов.

Мы приехали в воскресенье, на стадионе шла игра «Сантос» против «Комерсиала» – матч чемпионата штата Сан-Паулу, основной лиги, в которой играла моя новая команда. Вальдемару удалось найти для нас троих места, и я с трепетным восхищением стал следил за игрой. Никогда прежде мне не доводилось участвовать в игре такого уровня, даже в качестве зрителя – разумеется, телевидения тогда не было. Игра проходила на немыслимых скоростях. О некоторых игроках мне даже доводилось слышать, например, о Жаире да Роза Пинто, входившем в состав злополучной сборной Бразилии 1950 года, игравшей на «Маракане». Я продолжал моргать снова и снова, не в силах поверить, что вскоре смогу играть бок о бок с этими парнями.

Игра завершилась, и Вальдемар провел нас с Дондиньо в раздевалку под трибунами. После того как меня представили тренеру Луису Алонсо, известному как Лула, я встретил Вальтера Васконселоса, великого атакующего центрального полузащитника, который на протяжении всей своей карьеры выступал за «Сантос» и забил более 100 голов. Он носил футболку с номером «10», которую обычно надевает «генерал» футбольной команды, раздающий передачи по всему полю, что немного напоминает квотербека в американском футболе.

Васконселос обнял меня за шею и с улыбкой взглянул на моего отца.

«Не волнуйся, – глухо пророкотал он. – Мы позаботимся о парнишке».

Я расплылся в улыбке, почувствовав облегчение. Но это чувство было недолгим. Прежде чем я полностью осознал происходящее, Дондиньо обнял меня и стал прощаться.

«Все будет хорошо, – сказал он тихо. – Впереди у тебя большой успех». А затем, как ни в чем не бывало, Дондиньо вышел из раздевалки, чтобы вместе с Вальдемаром вернуться в Бауру к единственной известной мне жизни.

Я простоял с минуту, смотря на дверь, как бы ожидая, что вот-вот они оба вернутся. В ту минуту я ощутил, будто вдруг закончилось мое детство. И в некотором смысле так оно и было. Должен признаться, что несколько первых ночей после отъезда Дондиньо я чувствовал себя отчаянно одиноким. Спал я на самом стадионе, в комнате общежития под трибунами, в котором клуб «Сантос» разместил двухъярусные койки для одиноких игроков. Соседи по комнате были очень добры ко мне и делали все возможное, чтобы мне было удобно. Но чувствовал я себя далеко не по-домашнему – в комнате было страшно темно, в ней не было ни фотографий, ни родных, ни приготовленного по-домашнему риса с бобами. Я проводил ночи, вспоминая родителей, брата с сестрой и друзей из старой команды «Седьмого сентября».

Однажды рано утром я попытался удрать обратно в Бауру. Я смог добраться до главного входа на стадион, но один из сотрудников клуба, симпатичный парень по имени Сабузиньо, остановил меня. Он сказал, что поскольку я несовершеннолетний, мне требуется письменное разрешение для того, чтобы выйти из здания. Я сказал ему, чтобы он не волновался и что я принесу ему такую записку позже. Одному Богу известно, о чем я думал тогда – у меня не было ни денег, ни возможности куда-то добраться. К счастью, Сабузиньо видел меня насквозь – впрочем, если говорить честно, чтобы понять, что я затеял, не надо было быть гением – и отправил меня обратно в комнату, которую я занимал.

Не сразу все стало складываться в мою пользу. Не было ни прозрения, ни великих побед. Вместо этого я просто продолжал тренировки, выкладывался на занятиях и концентрировал все свое внимание на футболе. Иногда по утрам я просыпался будто с туманом в голове, физически было трудно сдвинуться с места. Но я перебарывал себя, вставал с койки и принуждал себя идти тренироваться на поле. Довольно скоро туман рассеивался – как только мы начинали дриблинг, пасовать передачи и бить по воротам. И так каждый раз.



В «Сантосе» считали, что я еще слишком мал, чтобы играть за первый состав – в прямом смысле, слишком тощий, поскольку я весил всего сто двадцать фунтов. Вначале игроки, которые были старше, поручали мне приносить им кофе, сигареты и газированные напитки – занятие, больше подходящее для мальчишки на побегушках, нежели для товарища по команде. Но они позволяли мне тренироваться с большими парнями, и не потребовалось много времени для того, чтобы стало ясно: я на самом деле был способен не отставать от ведущих игроков.



На одной из тренировок тренер Лула поручил игроку по прозвищу Формига («муравей») – действительно хорошему защитнику, который даже сыграл несколько матчей за бразильскую национальную сборную – «закрыть» меня. Я смог, включив дриблинг, дважды прорваться мимо него и впечатать кучу мячей в сетку ворот.

«Неплохо смотришься, малыш, – сказал Лула. – Продолжай работать. И ешь! Бог мой, тебе надо набрать вес!»

Такому совету не трудно было следовать. С такими прекрасными источниками белка, как цыплята и говядина, которые впервые в жизни были мне регулярно доступны, я съедал все, что попадало в поле моего зрения, продолжая постоянно тренироваться. У «Сантоса» был тренажерный зал, и я начал изучать карате – полезное искусство для того, чтобы научиться правильно прыгать и, что не менее важно в футболе, падать. Тело мое стало наливаться мускулатурой. Ноги вскоре стали такими большими, что объем моих ляжек сравнялся с объемом талии. Кроме того, я регулярно выполнял все основные упражнения, знакомые мне с детства, со времен занятий под руководством Дондиньо. Я часами оставался на поле, еще долго водя мяч после ухода других игроков.

Я понял, что, хоть и нахожусь далеко от дома, я продолжаю заниматься тем, что люблю.

Я был счастлив.

И хотя я еще не осознал этого, я шел наверх.

Дондиньо всегда говорил мне, что для того чтобы добиться успеха в футболе, требуется талант, но одного его недостаточно. Подтверждением тому служила, разумеется, его собственная история. И в самом деле, отец всегда повторял, как необходимо везение. Эти слова звенели у меня в ушах в середине 1956 года, когда я пытался сообразить, как мне попасть на поле и сыграть за «Сантос».

Первые свои матчи я сыграл в составе юниорской команды клуба «Сантос». Я забил достаточно голов, так что клуб объявил мои пробы успешными и подписал со мной настоящий контракт – хотя это и было не вполне законным, учитывая, что я еще был несовершеннолетним. Сыграв еще в нескольких юниорских матчах, я наконец-то получил возможность сделать шаг к большому успеху. Или типа того. Основному составу команды «Сантос» предстояло сыграть тренировочный или, как их еще называют, «товарищеский» матч в соседнем городе Кубатан. Несколько постоянных игроков команды не смогли поехать на выступление, так что я впервые надел футболку игрока основного состава и вышел на поле. Мы победили со счетом 6:1, причем я забил четыре мяча.

После этого остальные игроки стали относиться ко мне немного иначе. Кроме того, пресса в Сантусе начала обращать на меня внимание, стали появляться репортажи о мальчишке из глубинки, выделывавшем чудеса с мячом. Популярность росла, и на тренировочные сессии «Сантоса» стали собираться толпы в десять и более тысяч человек – вдвое больше обычного.

Седьмого сентября 1956 года, в День независимости Бразилии, в честь которого была названа команда в моем родном городе, я вышел в первом составе на официальный матч «Сантос» против «Коринтианс». То была не знаменитая команда «Коринтианс», а ее тезка помельче из Санту-Андре, одного из промышленных пригородов Сан-Паулу. Не успел я выйти на поле, как один из лучших игроков «Сантоса», Пепе, произвел удар по воротам. Вратарь отбил мяч, но мне удалось послать его в сетку с отскока – это был первый официальный гол, забитый мною в качестве профессионального футболиста, из более чем 1280 голов, забитых мною за всю мою карьеру. От восторга я бросился бежать по полю, в возбуждении молотя воздух кулаками. Когда игра закончилась, толпа болельщиков «Коринтианса» поднялась со своих мест и стала нам аплодировать. Игроки из команды соперников тоже были очень любезны и подошли поздравить меня.

Это был хороший дебют. Средства массовой информации в Сантусе стали открыто призывать городскую команду почаще включать меня в свой состав на игры. Жители города тоже стали узнавать меня, спрашивая, когда я стану чаще играть. Однако я был готов подождать.

В клубе «Сантос» я начинал как армадор, опорный полузащитник, но меня большей частью использовали как атакующего полузащитника, играющего под десятым номером. Мне тяжело думать о том, как все это произошло – история моей семьи повторилась вновь и с теми же последствиями.

Дело в том, что «Сантос» уже имел на поле двух отличных атакующих полузащитников – Дель Веккьо и Васконселоса, того самого, что обнял и так тепло приветствовал меня в тот памятный день, когда я впервые пришел в клуб. Однажды, когда «Сантос» играл на своем стадионе на первенство штата с командой Сан-Паулу, произошло жуткое столкновение Васконселоса с игроком команды-соперницы. Он лежал на поле, корчась от боли, и все мы поняли, что случилось что-то серьезное. Так оно и было: у Васконселоса была сломана нога.

Его травма открыла мне постоянный доступ на поле. Когда футбольный сезон возобновился в начале 1957 года, а Васконселос так полностью и не выздоровел, я занял его место и с тех пор никогда его не покидал.


В 1971 году Пеле решил оставить сборную Бразилии, хоть ему было всего 30 лет, объяснив общественности, что хочет уйти в зените славы, а не как Лотар Маттеус много лет спустя


Васконселос проявил себя непревзойденным джентльменом, когда годы спустя репортеры спросили его, как все это произошло.

«Футболка клуба «Сантос» под номером десять, – сказал он, – вне всяких сомнений, принадлежала мне до тех пор, пока не появился маленький чернокожий парнишка на ножках-палочках, вошедший в историю как Пеле».

Пеле

С годами появилась масса безумных теорий происхождения прозвища «Пеле». Согласно одной из них, оно образовано от гэльского слова, означающего «футбол» – звучит складно, однако совершенно не объясняет, почему так прозвали мальчишку из Бауру. Кроме того, на иврите «пеле» означает «чудо» или «диво», но и эта гипотеза по той же причине не дотягивает до правды. Согласно другой более замысловатой теории, группа турецких торговцев в Бауру как-то увидела, как я играл с друзьями и случайно коснулся мяча руками. Поэтому турки произнесли слово «пе», что на португальском означает «нога», и «ле», что вроде бы означает «глупый» по-турецки. Вообще-то эта теория полностью лишена смысла, но хотите – верьте, хотите – нет, ее упоминали в книгах, написанных обо мне, поэтому я повторяю ее сейчас, чтобы показать, как за все эти годы увеличилась путаница в этом вопросе!

Так в чем же правда?

А правда в общем-то звучит довольно разочаровывающе: никто не знает наверняка, откуда взялось прозвище Пеле. Оно – полная чушь, по-португальски оно ровно ничего не значит. Но есть одна теория, которая исходит от моего дяди Жоржи и внушает больше доверия, чем другие. Она связана с теми уличными пикап-играми, в которые мы играли когда-то в Бауру.

Как я уже говорил, мне приходилось много стоять в воротах, потому что когда я был в нападении, наша команда начинала выигрывать с разгромным счетом, и ребята из соперничающей команды теряли интерес к игре. В те далекие годы голкипером в полупрофессиональной команде Дондиньо был парень по прозвищу Биле. И соседские ребята, когда я стоял на воротах, кричали: «Ой-ой, он думает, что он Биле! Смотрите-ка, Биле опять взял мяч!» Поскольку мы были еще маленькие, это прозвище нами всячески коверкалось, гласные и согласные искажались, и так «Биле» превратилось в «Пеле». Вскоре именно это прозвище следовало за мной, когда я выходил на футбольное поле.

Подрастая, я ненавидел это проклятое прозвище. В конце концов, оно не имело никакого смысла и казалось мне недостойным. Плюс к этому я очень гордился именем Эдсон, будучи убежден, что носить имя такого известного изобретателя весьма почетно. Дело дошло до того, что я стал драться с другими ребятами, называвшими меня Пеле. Если они все же хотели обращаться ко мне по прозвищу, я настаивал на том, чтобы меня звали Дико. Также был период, когда моим прозвищем на поле стало Газолина – полагаю, благодаря тому, что я был весьма проворным. Однако, как я ни старался, я не мог отделаться от прозвища Пеле.

Впрочем, когда я попал в «Сантос», что-то изменилось, и я начал относиться к прозвищу Пеле по-новому.



Объяснить это довольно трудно, но я попробую: по мере того как шло мое восхождение по карьерной лестнице, прозвище Пеле стало восприниматься мной практически как имя совершенно другой личности. Эдсоном был бедный мальчишка из Бауру, сын Дондиньо и доны Селесте, парнишка, отчаянно скучавший по своей семье и дому. А Пеле был восходящей звездой, подростком, которому суждено было стать спортивной иконой и, возможно, самым знаменитым спортсменом. Эдсон мог быть замкнутым и застенчивым. А Пеле умел играть на публику и ослепительно улыбаться перед камерами. Оба были одним и тем же человеком, но представляли две различные реальности – одну, знакомую мне, и другую, новую, постоянно меняющуюся и подчас немного пугающую.



Звучит безумно? Возможно. Но вспомните, мне едва стукнуло шестнадцать, когда я стал игроком основного состава в команде «Сантос». Я сразу же стал сенсацией – в первый же год я был признан лучшим бомбардиром чемпионата штата Сан-Паулу. Это случилось в конце 1950-х, когда радио и другие средства массовой информации только-только начали развиваться в Бразилии. Впервые появилась некая популярная культура, и я внезапно оказался в самой ее гуще. Я и глазом моргнуть не успел, как меня окружили журналисты и фанаты, люди, утверждавшие, что хотят стать моими друзьями. Сегодня наше общество привыкло к знаменитостям и даже цинично судит о них, но тогда это еще было чем-то неизведанным. На подростка, которым был я, все это оказало сокрушительное воздействие. Не на поле – там я все держал под контролем, – а вне его. Поэтому та персона, появление которой я описал, явилась неким защитным механизмом, небольшим барьером между мною и остальным миром. Она позволила мне устоять как личности. То, что рядом был Пеле, помогло Эдсону сохранить здравый ум.

Шли годы, и я стал замечать, как у людей от удивления поднимаются брови, когда я вдруг начинаю говорить о Пеле в третьем лице. «Сегодня Пеле забил два мяча, но он чувствовал…», «Пеле очень рад быть здесь, в Берлине». Я делал это часто из необходимости. Появились такие аспекты перевоплощения в Пеле, которые почти невозможно понять, даже – или особенно – мне. Быть объектом столь большой любви – настоящая честь, и я научился смиренно принимать добрые пожелания, поступающие со всего мира. Писатель Норман Катлер как-то написал: «Люди преклоняются перед ним как перед героем, в течение получаса его осыпают столькими знаками обожания, сколько обычный игрок получает в течение всей его спортивной карьеры». Я не отношусь к этому легкомысленно. Господь даровал мне исключительный талант, и я всегда чувствовал, что моя святая обязанность использовать этот талант так, чтобы сделать счастливыми как можно больше людей. В этом одна из причин того, что я до сих пор никогда не отказываю никому, кто просит у меня автограф или хочет сфотографироваться со мной.

За прошедшие годы я видел удивительные вещи, нечто, выходящее за рамки нормальных взаимоотношений между спортсменом и болельщиком. Я видел взрослых мужчин, рыдавших при встрече со мной; после окончания важных матчей буквально всю мою одежду болельщики срывали с меня на сувениры. На меня толпами бросались кричащие, рыдающие женщины; говорят, однажды в ходе гражданской войны в Африке было объявлено перемирие с тем, чтобы я смог провести там игру.

Когда в 1970-е годы я жил в Нью-Йорке, то часто посещал детские больницы. Дети, месяцами не покидавшие своих коек, вставали, внезапно словно излечившись, когда я входил в палату. Их глаза светились, и они говорили: «Я буду знаменитым футболистом! Буду забивать много голов, как ты, Пеле!»

Некоторые из этих детишек были неизлечимо больны раком. Боже мой, у некоторых даже были ампутированы ноги. Но, оглядываясь на стоявших рядом родителей, я видел у них в глазах тот же блеск, как будто они тоже верили в это. Поэтому я вновь переводил взгляд на ребенка, кивал и говорил с такой убежденностью, на какую только был способен: «Ты прав, сынок, ты выйдешь отсюда и станешь великим футболистом, таким как я».

Быть частью подобного – огромная привилегия, давшая мне самый богатый и полноценный опыт, который я когда-либо имел возможность получить. Господи, я плачу и теперь, просто вспоминая все это. Однако те дети были в восторге не потому, что встретили какого-то бразильского парня по имени Эдсон. Они собрали все свои оставшиеся силы, чтобы увидеть Пеле, футбольную легенду, икону. Такая ответственность находится на грани того, с чем может справиться один человек. Прожить долгие годы, будучи знаменитым Пеле, отвечая всем тем огромным ожиданиям, оказалось для меня задачей не менее сложной, чем все те, с которыми я когда-либо сталкивался на футбольном поле.

Национальная сборная

Однажды, когда день клонился к вечеру, я отправился в офис менеджера на стадионе «Сантос», чтобы сделать очередной еженедельный звонок домой в Бауру.

Мне показалось, что схвативший трубку Дондиньо был сильно взволнован.

«Дико, – обратился он ко мне, – мне кажется, тебя включили в национальную сборную».

В восторге я стал кричать и танцевать прямо в самом офисе. Это значило, что я успею войти в команду как раз вовремя, чтобы принять участие в борьбе за Кубок мира 1958 года – и это в семнадцать лет!

«Погоди, погоди минутку, сынок. Успокойся, – проговорил Дондиньо. – Я сказал, что мне показалось, что тебя включили».

«Тебе… меня… Что



У меня было ощущение, что мое сердце вот-вот разорвется, пока Дондиньо объяснял, что произошло. Он сидел дома и слушал радио. Диктор зачитывал имена футболистов, вошедших в национальную сборную, и в числе прочих назвал – Дондиньо точно не расслышал – то ли Пеле, то ли Теле, игрока «Флуминенсе», одного из клубов в Рио.

«Может, тебе стоит пойти и спросить у менеджеров, – предложил Дондиньо. – А потом ты мне перезвонишь».

Я бросил трубку и рванул что было сил в офисы клуба, расположенные под трибунами, чтобы найти кого-нибудь – любого, кто мог дать мне разъяснение. Первые двое из повстречавшихся мне людей лишь пожали плечами и сказали, что ничего не слышали. В конце концов, я разыскал Модесто Рома, бывшего в то время председателем клуба «Сантос». Когда я рассказал ему о путанице, он долго смеялся. «Ну, он точно сказал Пеле, – подтвердил Рома. – Мне позвонили несколько часов тому назад. Поздравляю, малыш, ты пробился в национальную сборную».

Как я и говорил: проклятое прозвище!

Чемпионат без тренера

Я был горд и восхищен тем, что попал в набор, но я так же точно знал, что впереди нас ждали большие испытания.

Прошло восемь лет после катастрофы на «Маракане», а Бразилия все еще не продвинулась ни на полшага вперед. Наша команда прошла раунд квалификации на Кубок мира 1954 года, который разыгрывался в Швейцарии – еще одной стране, не воевавшей во время Второй мировой и потому сохранившейся в приличном состоянии для того, чтобы принять чемпионат. Кубок 1954 года был примечателен по ряду причин: это был первый чемпионат, игры которого транслировались по телевидению, кроме того, немцам вновь разрешили принимать участие в турнире. Но, едва добравшись до четвертьфинала, Бразилия отправилась обратно домой после того, как ее со счетом 4:2 разгромила высокотехничная сборная Венгрии, которых называли волшебными мадьярами. Венгры, в свою очередь, проиграли западным немцам.


В 1970 году Пеле забил 100-й гол сборной Бразилии за всё время её участия в Чемпионатах мира


На этот раз никакой истерии не было – по правде говоря, реакция была совсем незначительная, будто вся страна лишь передернула плечами. Из-за разницы во времени с Европой многие матчи приходились в Бразилии на поздний вечер. Телевизоры имелись лишь у бразильской элиты, качество транслируемых из Швейцарии радиопередач, по некоторым отзывам, тоже оставляло желать лучшего. Но основной причиной апатии явно оставалось то, что бразильцы все еще ощущали боль, полученную в 1950 году. Травма была столь свежа, что людям было трудно эмоционально настроиться на команду 1954 года. Впрочем, такое отношение имело и другое вполне справедливое основание.



Даже после Кубка мира 1954 года Бразилия ровным счетом ничего не сделала для того, чтобы исправить свою репутацию: играя с другими командами Южной Америки в отборочных матчах очередного чемпионата, мы по-прежнему раскрепощенно и ярко выступали против уступающих в классе противников, но сдувались перед сильными парнями. В 1957 году бразильская команда разгромила Эквадор со счетом 7:1 и Колумбию – 9:0, но была сама разбита аргентинцами (0:3) и – самое невыносимое – уступила со счетом 2:3 нашим давним заклятым врагам – Уругваю. Нуждаясь в единственной последней победе над Перу, чтобы пройти отборочный турнир и попасть на Кубок мира 1958 года, Бразилия еле-еле одержала ее с минимальным преимуществом: общий счет в двух матчах был 2:1.

Между тем в самой команде царил организационный бедлам, который приводил к постоянным и весьма неудачным перестановкам игроков, непрерывным заменам лидера команды и смене семи различных тренеров за предыдущие три года. За четыре месяца до начала чемпионата в Швеции место тренера нашей команды все еще оставалось вакантным.

Руководство просило нас приехать в Рио 7 апреля. Помимо этой даты, нам ничего не было известно о том, чего нам ждать – и, честное слово, нас действительно ожидал сюрприз! Едва прибыв на место, мы, вместо того чтобы отправиться бегать с мечом на тренировочном поле, направились прямиком в местную больницу Санта-Каса-де-Мизерикордия.

Там я вместе с тридцатью двумя другими игроками был подвергнут внушительной серии медицинских осмотров нейрохирургами, рентгенологами, зубными врачами, кардиологами и прочими специалистами. Какова была цель? Она заключалась в том, чтобы отсеять одиннадцать футболистов. Лишь двадцать два из нас смогут поехать в Швецию. Все это, разумеется, было не случайно: хотя вслух об этом никто ничего не говорил, эти проверки явились прямым результатом полученных в 1950 году уроков. Иными словами, предполагалось, что хроническая нищета и недоразвитость Бразилии определенным образом сказались на игре нашей команды против Уругвая, и теперь планировалось использовать все имеющиеся в распоряжении научные возможности, с тем чтобы избавиться от игроков с медицинскими проблемами. Однако это легче было сказать, чем выполнить. Здесь стоит кратко напомнить о том плачевном состоянии, в котором оставалось здоровье населения Бразилии в середине 1950-х годов.

В некоторых сельских районах страны половина младенцев умирала, не прожив и года. У каждого третьего бразильца были глисты. Средняя продолжительность жизни едва дотягивала до сорока шести лет (по сравнению с почти семидесятью годами в Соединенных Штатах). И хотя все в нашей группе из тридцати трех человек, прибывшей в Рио, выглядели здоровыми спортсменами в расцвете лет, врачи были настроены выявить, не таятся ли под этой маской какие-либо из известных эпидемических недугов и другие заболевания.

Для того чтобы соответствовать представлению врачей об идеальном спортсмене, нескольким игрокам тут же, на месте, вырвали зубы. Другим быстренько удалили нёбные миндалины. А некоторых все же отправили домой, поскольку их физическое состояние не отвечало требованиям.

Помимо этого, два игрока удостоились особого внимания. Одним из них был Мануэль Франсиско дос Сантос, игравший правым нападающим за клуб «Ботафого» и более известный под прозвищем Гарринча, что значит «птичка». На первый взгляд казалось, что Гарринча был образцом для демонстрации всех тех физических недостатков и заболеваний, выявлением которых занимались бразильские врачи. Его позвоночник был деформирован, левая нога была короче правой на два с половиной дюйма, а правая, в свою очередь, уродливо искривлена вовнутрь. Гарринча, возможно, никогда бы не был приглашен в команду, если бы другой игрок, полузащитник Жулиньо, выступавший за итальянский клуб, не отказался от предложения, сказав, что оно должно быть сделано тому, кто продолжает играть в Бразилии. Врачи всей больницы собрались подивиться ногам Гарринчи, покрытым шрамами и синяками от столкновений и ударов, полученных им от соперников. При проверке умственных способностей Гарринча продемонстрировал слабые результаты: в анкете, где надо было заполнить строку с указанием профессии, он написал то ли «atreta», то ли «athrete», вместо «atlete» (по-португальски «спортсмен». – Прим. пер.). Хотя по правде сказать, если бы главным критерием избрали правописание, то в 1958 году Бразилия не отправила бы в Швецию ни одного футболиста! Врачи же после довольно тщательного обследования пришли к выводу, что его ноги, как ни страшно на них было смотреть, функционировали отлично – ну, более или менее. Гарринча получил допуск и вошел в команду.

Как вы, должно быть, догадались, вторым игроком, которого решили рассмотреть под микроскопом, был я. Я набрал хорошие очки при физическом осмотре и при проверке сенсомоторных навыков, но недотянул на тестировании поведенческих навыков, на котором, как я понимаю, проверялась на прочность моя психика. Эти навыки считались особенно важными, учитывая, что, как предполагалось, именно неспособность игроков справиться с психологическим давлением привела Бразилию к проигрышу в 1950 году. И никто вовсе не собирался делать мне какие-то поблажки, несмотря на то что в свои семнадцать лет я был одним из самых молодых игроков, когда-либо участвовавших в Кубке мира.



Приговор Жоао Карвальеса, социолога, проводившего тесты, не оставил места для сомнений: «Пеле – явно инфантильный, – написал он. – У него не хватает боевого духа. Он слишком молод, чтобы ощущать агрессию и реагировать с адекватной силой. Более того, у него не развито необходимое чувство ответственности за поддержание командного духа. Не советую брать его с собой в Швецию», – заключил Карвальес.



К счастью, Висенте Феола, назначенный в итоге тренером нашей команды 1958 года, руководствовался инстинктом. Полностью прочитав заключение Карвальеса, он ответил: «Возможно, вы правы. Но дело в том, что вы ни бельмеса не смыслите в футболе! Если Пеле здоров, он будет играть».

Путь моего отца

Наши тренировки проходили энергично и с душевным подъемом. Команда наша была крепко спаянной, и ее почти не тяготили призраки прошлого чемпионата мира. За три дня до нашего отъезда в Европу нам предстояло преодолеть последнее препятствие: финальный матч-разминку против «Коринтианс», одной из сильнейших и популярнейших клубных команд Бразилии, на стадионе «Пакаэмбу» в Сан-Паулу.

Нам ни в коем случае не следовало играть в том матче.

По сей день понятия не имею, зачем наша команда запланировала его. Сыграв матчи-разминки против национальных сборных Болгарии и Парагвая, мы и так были готовы к чемпионату. Игра с местным клубом, имевшим огромную фанатскую базу, каким был «Коринтианс», принесла весьма предсказуемый и совершенно нежелательный эффект: мы стали предметом глумления на бразильской земле, играя перед толпой, почти полностью настроенной против нас. Помимо прочего, команда «Коринтианс» и ее болельщики злились еще из-за того, что их любимейший игрок, Луизиньо, был выведен из состава национальной сборной, что было воспринято как оскорбление.

Когда мы, бразильская сборная, вышли на поле «Пакаэмбу», на нас ливнем обрушились шиканье и свист, лишь усиливавшиеся по мере того, как мы забивали голы. И вот когда мы вели со счетом 3:1 и многие наши игроки уже раздумывали о том, что из одежды взять с собой в Швецию, я получил пас на половине поля соперника и рванул к штрафной. Я даже не заметил Ари Клементе, защитника «Коринтианс», кинувшегося ко мне.

Я почувствовал, будто кто-то глубоко воткнул раскаленную иглу в мое правое колено. Я с криком покатился по полю, а тренеры нашей команды бросились ко мне.

«Встать можешь, сынок?»

Мною овладели боль и страх. Я мгновенно вспомнил отца. Это было то же колено, которое он повредил во время своего первого серьезного матча.

Неужели и мне суждено то же самое?

«Я в порядке, в порядке», – ответил я, в основном пытаясь уверить в этом самого себя.

Но как только я попытался встать на ноги, немного надавив на колено, оно тут же дало слабину и подогнулось. Тренеры обменялись понимающими взглядами и понесли меня с поля в раздевалку. Я рыдал, как дитя.

Размышляя о всех последующих годах моей карьеры и крупных матчах, в которых мне довелось сыграть, не могу назвать ни одного случая, когда я был столь же подавлен, как в те первые минуты в темном тренерском зале «Пакаэмбу», где я сидел, положив колено на металлический стол и вытирая слезы. Медицинские работники – д-р Хилтон Гослинг, врач нашей команды, и Марио Америко, наш любимый физиотерапевт, – приложили лед к моему колену и переговаривались между собой приглушенными голосами.

«Даже не смей волноваться, – проговорил Марио. – Я сделаю все, чтобы ты был в полном порядке».

То были добрые слова, но в действительности никто не знал, что будет дальше. В конце концов, мы все еще находились в Бразилии, где одиннадцать здоровых футболистов, в том числе и Луизиньо, были более чем готовы занять мое место. Оставить меня дома казалось самым простым и верным решением, и позже я узнал, насколько близко руководители бразильской команды к нему подошли. В качестве моей замены был назван футболист Алмир, выступавший за «Васко да Гама».

Д-р Гослинг сообщил тренерам, что мое колено в самом деле было в довольно плохом состоянии, и мне придется пропустить до месяца, то есть все оставшиеся тренировочные матчи, запланированные нами в Европе, и, возможно, также несколько первых матчей Кубка мира. Но при этом д-р Гослинг добавил, что я молод, здоровье у меня весьма хорошее и что, возможно, – с ударением на слове «возможно» – я смогу поправиться быстрее, чем он ожидает.

Тренеры долго совещались, детально все обсудили и пришли к заключению, что риск, связанный с тем, чтобы взять меня в Европу, все же сто́ит потенциальной отдачи. Не уверен, что на их месте я смог бы принять такое же решение. Но Божией милостью и благодаря вере в меня врачей и тренеров все обошлось; в противном случае моя жизнь сложилась бы совершенно иначе.

Честь представлять свою страну

Всего несколько лет назад, в Бауру, я мечтал стать летчиком. В городе было небольшое летное поле, и я целые дни проводил около взлетной полосы, наблюдая за взлетом и посадкой самолетов и планеров, а иногда прогуливал школу, чтобы посмотреть на летчиков в кожаных куртках и защитных очках. Все это казалось мне невероятно привлекательным, словно некий пропуск в новую и более увлекательную жизнь.



Однажды мы услышали, что в аварии разбился планерист. Это было воспринято как самое драматичное происшествие в истории Бауру. Мы с друзьями первыми прибежали на место крушения и принялись с близкого расстояния разглядывать дымящиеся обломки планера. Затем мы побежали к больнице и попытались рассмотреть что-нибудь сквозь грязное окно. Никаких сомнений – там, на столе для аутопсии, действительно лежало тело погибшего летчика. Я был поражен, мне никогда не приходилось видеть труп. Врач попытался шевельнуть руку бедняги. Поскольку тело, должно быть, уже окоченело, для этого потребовалось усилие; врач резко рванул руку, из мертвеца струей хлынула кровь. Мы с друзьями закричали от ужаса и рванули что было мочи домой. Этот кошмар снился мне потом месяцами, если не годами.



Как вы можете себе представить, этот случай на какое-то время отбил у меня охоту летать. Так что 24 мая 1958 года, когда я поднялся на борт «DC-7» авиакомпании «Панэйр», вылетавшего в Европу, стал первым днем, когда я оказался в самолете. Я медленно поднимался по трапу, с огромной повязкой на правом колене, весь на нервах из-за предстоящего полета и – еще больше – из-за вероятности того, что из-за травмы не смогу вообще играть. Не отправят ли меня обратно в Бразилию, как только мы прибудем в Европу? Меня подташнивало от таких мыслей.

Впрочем, не успели мы взлететь и лечь на курс, как мрак рассеялся. Зубной врач команды, д-р Марио Триго, был весельчаком, способным поддерживать живую атмосферу, он организовал нечто вроде игры-викторины: он задавал нам вопросы, а мы должны были дать максимально возможные тупоумные ответы. Когда мы приземлились в Ресифи, городе на северо-восточном побережье Бразилии, чтобы заправиться, в аэропорту нас встретили тысячи жителей, кричавших, подбадривавших нас, желавших нам удачи. Это помогло нам хотя бы частично избавиться от чувства горечи, оставшегося после игры с «Коринтианс», и напомнило о том, что на нашей стороне вся страна. Мы также начали укреплять личные связи и устанавливать дружеские отношения друг с другом, то есть заниматься тем, что столь необходимо игрокам в любой команде и особенно в сборной.

Ничто не сближает людей так, как честь представлять свою страну. Ну и поскольку речь идет о Бразилии, одной из важных форм укрепления дружеских уз было присвоение каждому глупого прозвища, несмотря даже на то, что у некоторых уже было два или три других. Жилмара прозвали Жирафом из-за его длинной шеи. Де Сорди получил прозвище Голова, поскольку его голова действительно была огромной. Дино Сани заработал кличку Коленка, потому что его лишенная волос голова походила на голую коленку. Некоторые прозвища были столь вульгарны, что публиковать их совершенно недопустимо. Диди стал Черной цаплей, а Маццола – Каменным лицом. Комизм моего физического несоответствия, по-видимому, убедил всех в том, что будет уморительно дать мне прозвище Алемао – «немец».


Пеле был удостоен премии Эдинбургского университета за «значительный вклад в области гуманитарной помощи и защиты окружающей среды, а также за свои спортивные достижения»


Нашим первым «портом прибытия» в Европе стал Лиссабон, где мы вновь заправились. Далее наш путь лежал в Италию, где были запланированы две тренировочные игры с итальянским клубом «Фиорентина» из Флоренции и миланским «Интернационале», обе из которых я пропустил из-за своего колена. Перед матчами наша команда совершила автобусную экскурсию по Риму. Мы и сами представляли собой еще то зрелище: куча деревенских ребят из Бразилии, надрывавшихся от сумасшедшего крика и смеха во время знакомства с колыбелью западной цивилизации. Нам показали Колизей, фонтан Треви, улицу Виа Винето и прочие популярные достопримечательности. По правде говоря, все это время было потрачено на нас впустую – еще задолго до того, как экскурсия завершилась, мы начали скандировать: «Обед! Обед! Обед!» Наконец, наши тренеры сдались и порадовали нас, организовав посещение большого итальянского ресторана, где мы опустошили гигантские тарелки с макаронами. Вот это мы оценили.

Мы мало что знали о мире. Впрочем, и мир мало что знал о нас. Когда спустя несколько дней мы наконец прибыли в гостиницу в Швеции, то увидели, что наши хозяева вывесили на флагштоках флаги всех стран – участниц Кубка мира: Советского Союза, Англии, Уэльса… Все они были там и выглядели прекрасно, за исключением флага Бразилии, который был почти полностью искажен. Да, на нем присутствовали наши цвета – синий, зеленый и желтый, – но вместо круга в середине был изображен ужасно скособоченный квадрат.

Я стоял перед отелем с несколькими старшими членами команды: Нилтоном Сантосом, Загало, Жилмаром и другими. Один из них указал на флаг, и на какое-то мгновение мы все молча застыли в полном изумлении. Затем кто-то хихикнул, и вскоре все расхохотались. Наконец, Жилмар, наш голкипер, сказал: «Ну вот, что б их! Полагаю, нам стоит попросить их заменить флаг».

Жилмар взял эту обязанность на себя, и вскоре наши шведские хозяева со всем уважением водрузили новый, безупречный во всех отношениях флаг. Конечно, это было невинной ошибкой, но она не осталась нами незамеченной: мы оказались не единственными, кому предстояло кое-чему научиться.

В современном мире социальных сетей Google, YouTube и CNN просто поражаешься тому, как мало люди в то время знали о других странах. Даже в 1958 году телевизор оставался предметом роскоши и был доступен лишь немногим избранным в Европе и куда меньше в Бразилии. Поэтому в Швеции, как и во всех последующих поездках за рубеж, мы были не просто футболистами, мы были послами. Для большинства людей, смотревших на нас с трибун или встречавших нас на улице, мы были первым в их жизни контактом с Бразилией. Многие миллионы людей во всем мире впервые познакомились с нашей страной именно благодаря футболу. Это была огромная ответственность. Но вместе с тем и большое удовольствие.

Мое внимание было главным образом сосредоточено на том, чтобы вылечить колено. Но у нас оставалось шесть дней до начала кубковых матчей, и я все же старался присоединяться к другим игрокам постарше во время их прогулок по городу. Довольно быстро мы влюбились в этот странный, новый для нас мир.

Разумеется, у нашего руководства было свое, радикально отличавшееся от нашего, представление о том, чем нам следовало заниматься в свободное время. Они были решительно настроены добиться от нас максимальной сосредоточенности на главном. Возможно, они также хотели вытравить из нас хотя бы часть «бразильянства», которое, как им казалось, столь дорого обошлось нам в 1950 году. Длинный перечень норм и правил, распространявшихся на нас, категорически запрещал нам проносить на борт самолета бубны, трещотки и барабаны. «В Швецию вылетает бразильская сборная по футболу, а не школа самбы», – писал в своей книге «Одинокая звезда» журналист Руй Кастро. Нам также запрещалось общаться с прессой вне специально отведенного для этого времени и приносить с собой газеты или журналы в зону тренировок. Вскрывались все получаемые нами из дома письма, чтобы проверить, перед тем как вручить их нам, не содержат ли они новостей, которые могли бы расстроить нас. Раз в неделю нам разрешалось поговорить с семьями по телефону в течение максимум трех минут.

Все эти ограничения были довольно жесткими. Но шведскому окружению были присущи и такие элементы, с которыми руководство нашей команды, как ни старалось, было не в силах совладать. Конечно, они очень старались! К примеру, д-р Гослинг попросил хозяев гостиницы в окрестностях города Хиндос, в которой мы остановились, временно заменить весь женский обслуживающий персонал, состоявший из 28 девушек, на мужчин. Замечательно. Гостиница просьбу удовлетворила, однако вскоре футболисты нашли куда более опасное развлечение: островок, едва видимый из окон нашей гостиницы, но расположенный неподалеку, на одном из шведских озер, прозванный колонией нудистов. Д-р Гослинг обратился к властям, прося «островитян» из любезности прикрыться на то время, пока бразильская команда находилась в городе. В просьбе было вежливо отказано. Некоторым игрокам удалось каким-то образом раздобыть бинокли, и с этого все началось.

Установив таким образом первый контакт, мы уже не могли избавиться от шведских девчонок. Шел лишь 1958 год, но судя по всему происходящему, шестидесятые пришли в Швецию на несколько лет раньше. Женщины были красивы и совершенно без тормозов – так нам тогда казалось, ведь ничего подобного в Бразилии мы не видели. К нашему полному удивлению, самыми популярными игроками нашей команды оказались не рослые и красивые ребята, а трое чернокожих футболистов: Диди, Моасир и я. Девчонки бросались к нам со всех ног, чтобы сфотографироваться, взять автограф или просто поболтать. Мы совсем не знали шведского, а они – португальского, и у нас в запасе было меньше шести английских слов на троих. Но девушкам, похоже, было на это наплевать. Полагаю, многие из них никогда раньше не видели чернокожих. Некоторым просто хотелось потрогать наши руки и лица. Конечно, это вызывало у остальной команды взрыв смеха и поток колких замечаний.

«Пеле, скажи им, что твоя кожа не линяет! Что ты можешь, не опасаясь, выходить в дождь!»



Знаю, сегодня подобные комментарии могут показаться обидными, но тогда все это происходило в невинной атмосфере познания окружающего мира. Девушки на самом деле искренне удивлялись тому, что наша чернота, если ее чуть потереть, не пропадала! В итоге я умудрился завести небольшой роман с красавицей шведкой по имени Илена, которой тоже было семнадцать лет. Да, мы не могли общаться по-настоящему, но она так замечательно смеялась, и мы гуляли по городу, держась за руки, тыча пальцами во все стороны и улыбаясь так, что у меня сводило скулы. Мы были в восторге от того, что встретились и оказались в водовороте этого важного, захватывающего мирового события. Помню, как плакала Илена, когда я уезжал из города. Это одновременно и опечалило меня, и пробудило во мне восхитительное чувство: я ощутил себя взрослым, у которого есть кто-то, кто будет столь сильно скучать о нем.



В конце концов, мы нашли способ обойти запрет на посторонние связи – ну, более или менее. Однажды наша группа отправилась по магазинам. В те годы магазины в Бразилии совсем не были завалены импортными товарами; Бразилия была страной закрытой экономики, и все, что поступало из-за границы, стоило очень дорого. Мы увидели массу вещей, ставших для нас истинным откровением, включая относительно недавнее изобретение: радиоприемники на батарейках. В тот день я был с Гарринчей, футболистом с искривленными ногами, и Нилтоном Сантосом, товарищем Гарринчи по клубу «Ботафого». Мы копались в приемниках, пробовали настроить их, проверяя, работают ли динамики, и вдруг у Гарринчи на лице появилось жуткое выражение, будто он дохлую крысу проглотил.

– Я этот приемник ни за что не куплю!

Нилтон с удивлением обернулся:

– Почему, Гарринча?

– Я ни черта не понимаю, что он говорит!

С минуту мы молчали, соображая, а потом догадались. В маленьком приемнике звучал голос человека, всего вероятнее, говорившего по-шведски.

– Ну, брось, Гарринча! – прогрохотал Нилтон, жадно заглатывая воздух и задыхаясь от сильного смеха. – Он заговорит по-португальски, когда ты вернешься в Бразилию!

Гарринча замотал головой, совершенно ему не веря. «Нет, дружище, ни в коем случае».

Я тоже смеялся, хотя и сам мог с легкостью совершить такую же оплошность. Как я уже говорил, это была другая эпоха. Трудно даже поверить, что она не вышла за пределы жизни одного человека.

Первые матчи триумфа

Когда начались официальные матчи Кубка мира 1958 года, мы вместе с Гарринчей оказались прикованными к одному и тому же месту – к скамейке. Некоторые в руководстве команды полагали, что Гарринча слишком несдержан психически, чтобы играть против Австрии, нашего первого противника, чья стратегия основывалась на впечатляющей тактической точности настроя на атаку. Что же касается меня, то моей проблемой оставалось колено. Д-р Гослинг сказал мне, что для того чтобы сохранить хоть какую-то надежду вновь играть, мне придется пройти курс весьма болезненного лечения. В основном он заключался в накладывании на колено обжигающе горячих полотенец. А ведь моим врачом был один из лучших специалистов по спортивной медицине в мире – факт, лишний раз подтверждающий, что в то время мы все еще жили в средневековье. Однако я беспрекословно подчинялся врачу. Я отчаянно стремился выйти на поле.

Первый свой матч Бразилия отыграла великолепно, разгромив австрийцев со счетом 3:0, при этом два мяча были забиты Маццолой и один – Нилтоном Сантосом, на игре которого никак не сказалась купленная им контрабанда. Но на вторую игру с Англией наша команда вышла без запала, и мы закончили игру с результатом, который в футболе всегда пугает – с нулевой ничьей. В формате «группового этапа», который был впервые применен в Швеции и остался во всех будущих Кубках мира, начальные игры проходили с участием четырех команд, после чего две топ-команды переходили ко второму раунду матчей на выбывание. Сыграв с Англией вничью, мы должны были победить нашего последнего третьего противника, чтобы продолжить участие в турнире.

Узнав, что у нас, возможно, остается лишь одна игра перед тем, как отправиться домой, я подумал, что сойду с ума. Почему мое колено не шло на поправку?

К счастью, футболисты-ветераны смогли успокоить меня, особенно Валдир Перейра, известный как Диди, всегда демонстрировавший спокойную, поразительно непоколебимую веру в мои способности – даже тогда. В свои тридцать лет он был среди нас одним из самых старых игроков, настолько старым, по меркам весьма странной системы исчисления возраста профессиональных спортсменов, что руководство команды чуть было не оставило его в Бразилии, полагая, что его расцвет, его лучшие годы позади. Но опыт Диди и его умение держаться были именно тем, что требовалось нашей легковозбудимой группе новичков – он был таким хладнокровным, невозмутимым и уравновешенным, что многие сравнивали его с джазовым музыкантом. Одним из его прозвищ было «Эфиопский принц», что куда круче, пожалуй, на целый миллион градусов круче, чем «Пеле». И я всегда буду благодарен Диди не только за его многочисленные подвиги на Чемпионате мира 1958 года, но и за его помощь мне, благодаря которой я смог обрести почву под ногами, хотя все еще ощущал боль.

«Придет твое время, малыш, – говорил он, похлопывая меня по спине так, будто ничего страшного не происходило. – Просто расслабься и не дави на свое колено!»



Это был хороший совет. Я вновь отправился к д-ру Гослингу и выполнил несколько упражнений под его наблюдением. Многого он не сказал, но я почувствовал, что все прошло хорошо. За день до матча ко мне пришел Зито, мой товарищ по команде «Сантос», и сказал: «Думаю, настал момент для нас». Я не вполне поверил ему, но спустя некоторое время ко мне пришел один из руководителей делегации, положил руку на плечо и спросил: «Ты готов, Пеле?»



Улыбка, с которой я ему ответил, была шириной в тысячу миль. Вскоре я узнал, что руководство команды, полагая, что нам нужна искра, наконец-то отмело в сторону все сомнения в отношении Гарринчи, и он тоже будет играть в предстоящем матче. Так что нам оставалось лишь подготовиться к встрече с нашим следующим соперником, но дело это, ребята, было совсем не шуточное.

Лев Яшин

В 1958 году страной, ореол таинственности вокруг которой затмевал всех остальных, был Советский Союз. Это оказалось особенно верным на футбольном поле. Мир находился на пике холодной войны, и Советский Союз был преисполнен решимости убедить мир, что его система – коммунизм – превосходит все другие во всех областях жизни. Всего за год до Чемпионата СССР продемонстрировал свое научное и военное могущество, запустив в космос первый в мире спутник. Теперь они намеревались победить в чемпионате мира по футболу и показать нам, что и в спорте они лучшие.

Одна особенность футбола – то, как в национальных сборных отражаются характерные национальные черты, – и по сей день завораживает меня. Можно очень многое сказать о стране, увидев, как ее команда играет в футбол, помня, разумеется, о том, что не следует чрезмерно увлекаться стереотипами, рассуждая о подобных вещах. Например, немцы всегда были известны своими «эффективными» командами, не упускавшими ни единого паса или дриблинга. Английский писатель Брайан Глэнвил так высказался о своей национальной сборной: «Англия, в соответствии со своим английским характером, всегда сочетала дисциплинированную прочность с периодическим всплеском эксцентричной гениальности». Я считаю, что и многое из того, что было подмечено о бразильском стиле игры, отражающем наш национальный характер, весьма справедливо: радость, импровизация и стремление – хорошо это или плохо – пренебрегать сложившимися обычаями и правилами. Некоторые наблюдатели даже разглядели здесь отпечаток этнической составляющей: знаменитый бразильский социолог Жилберто Фрейре в 1938 году писал, что такие качества, как «способность неожиданно удивлять, быть коварно-лукавыми, обнаруживать прозорливость и… индивидуальный блеск и спонтанность», демонстрируемые бразильскими командами на футбольном поле, являются отражением нашего «мулатского духа».

Советский стиль игры назывался в СССР «научным футболом». Это отражало их веру в то, что те же качества, благодаря которым им удалось первыми запустить в космос спутник, помогут завоевать победу на чемпионате мира по футболу. Они достигли такого уровня в анализе и обработке данных, организации тренировок и концентрации внимания на психической готовности футболистов, о котором нашим бразильским начальникам, с их стремлением рвать нам зубы и проводить поведенческие тесты, оставалось лишь мечтать. В отличие от нашего советский подход к тренировкам уже принес реальные результаты, в том числе золотую медаль чемпионов по футболу на состоявшейся незадолго до этого Олимпиаде 1956 года в Мельбурне, Австралия. Слухи о тщательной подготовке советской команды эхом разносились по бивакам временного размещения других сборных. Мы слышали, что их игроки могли бежать во весь опор, не снижая скорости, три часа без остановки. Нам даже рассказывали, что по утрам, перед матчами, они по четыре часа занимались гимнастикой.

Часть этих россказней, конечно, была просто пропагандой в духе «холодной войны», но тогда мы об этом и не догадывались. Это была эпоха, когда команды еще не имели возможности с помощью видеосъемки разнюхать, что и как делается у соперников; мы могли полагаться только на народную молву. Поэтому мы были уверены, что нам предстоит встретиться лицом к лицу с расой самых настоящих суперсуществ, крупнее и, возможно, умнее нас во всех смыслах.

Самым устрашающим членом советской сборной был ее вратарь Лев Яшин, внушительный облик которого подогревал и без того кипевший ажиотаж вокруг этой команды. При росте шесть футов и два дюйма Яшин громадиной нависал над игроками, бегавшими на поле, а во время игры он громогласно раздавал приказы всем, своим и чужим, без разницы. Он был по-особому, по-советски вынослив и тверд. Свою футбольную карьеру он начал еще подростком в годы Второй мировой, когда его отправили работать на военный завод в Москве, где он стал играть в заводской команде. Он был также великолепным хоккейным голкипером. Яшин был известен как «Черный паук» – частично благодаря его привычке одеваться во все черное, но также потому, что он сделал множество таких невероятных сейвов, будто у него было по меньшей мере восемь рук. Он не был каким-то продуктом пропаганды; он был поистине одним из величайших игроков всех времен. В 2013 году коллегия экспертов журнала World Soccer подавляющим большинством голосов провозгласила Льва Яшина лучшим вратарем XX века.

Если чемпионат мира и в самом деле место противоборства личностей как носителей национальных особенностей, то каким же образом веселье и навыки импровизации футболистов из бедной Бразилии могли одержать верх над физической подготовкой, планированием тренировочного процесса и обеспеченностью спортсменов такой сверхдержавы, как Советский Союз?

На это у наших тренеров нашелся ответ: бить их мячом в лицо. Не в буквальном смысле, конечно. Но тренеры действительно считали, что в самом начале игры бразильская команда должна была сделать что-то из ряда вон выходящее, чтобы дезориентировать советских футболистов и выбить их из той зоны игрового пространства, которая давала им ощущение комфорта и безопасности. Если бы мы смогли перевести игру из области, подчиненной науке, в область, где главенствует человеческое поведение, то у нас мог бы появиться шанс на победу.

Пришло мое время

Выбегая на футбольное поле в Гетеборге, на ходу стягивая с себя сохранявший тепло тренировочный костюм, я, клянусь, слышал вздох удивления пятидесяти пяти тысяч зрителей. Я был так мал ростом, а мое лицо все еще имело столь детское выражение, что многие болельщики посчитали меня выскочившим на поле живым талисманом команды. Я подошел к скамейке, и тренер Марио Америко сделал мне последний массаж колена.

«Выглядит хорошо, – сказал он. – Пришло время тебе выходить, малыш».


Пеле в окружении игроков из сборной СССР


Не помню, чтобы когда-нибудь я так волновался – во мне была масса адреналина, это точно, но еще я просто чувствовал радостное возбуждение от того, что наконец-то вновь выхожу на поле. Футбол, как и всегда, был для меня легким делом.

Как только мы с Гарринчей заняли свои позиции, я заметил, что на лицах нескольких советских футболистов появилось удивление. Наша команда пошла на все возможные ухищрения, чтобы скрыть то, что мы оба примем участие в матче. До нас дошли сведения, что вокруг крутился советский шпион, который отслеживал все, что происходило на наших тренировках, поэтому наша команда резко изменила время последней тренировки, во время которой мы с Гарринчей впервые сыграли со стартовым составом. Бразилия тоже оказалась способна играть в игры «холодной войны»! По всей видимости, наша уловка сработала. Не успели советские игроки сообразить, что происходит, как прозвучал свисток, и матч начался.

То, что происходило дальше, было похоже на шквальный огонь, никогда больше мне не довелось принимать участие в подобном. Гарринча быстро получил мяч и стал проходить по правому флангу зигзагами, уворачиваясь и замирая, казалось, на каждом шагу. Его красивые, немыслимо вывернутые ноги приводили соперников в смятение и делали совершенно невозможной защиту от него – они сгибались под странным углом, из-за чего защитники никак не могли сообразить, куда Гарринча собирается повернуть в следующий момент. Кроме того, от природы он был шутником и получал особое удовольствие, обманывая, а иногда даже дразня соперников своими причудливыми, почти цирковыми движениями. В тот день я слышал смех в толпе болельщиков практически с первого момента, как Гарринча коснулся мяча. Трибуны почти полностью были заняты шведами, но благодаря его выходкам они с самого начала стали подбадривать Бразилию. Советские футболисты тем временем были окончательно сбиты с толку, в их научных инструкциях не оказалось ничего, что могло бы подготовить их к такому повороту!

Гарринча обошел последнего защитника и произвел коварный удар по воротам. К сожалению, мяч рикошетом отскочил от перекладины. Спустя несколько мгновений мяч докатился до меня. Я собрал все свои силы, прицелился в ворота и – бац!

Мяч вновь попадает в перекладину и отлетает! Вероятно, я выглядел так, будто был убит горем, потому что Диди, вновь демонстрируя, что его самообладания хватит на нас всех, прокричал мне через все поле: «Расслабься, малыш, гол еще будет!»

Он был прав. Почти сразу же Диди нашел лазейку и сделал красивый пас Ваве, одному из наших форвардов, который мощным ударом вколотил мяч в сетку ворот.

Бразилия – 1, Советский Союз – 0.

После такого шквала атак и эмоций трудно было поверить, что прошло всего лишь три минуты игры. Габриэль Ано, французский журналист, который писал о спорте многие десятилетия, позже назвал их «самыми прекрасными минутами в истории футбола».



После этого мы, что было неизбежно, замедлили свой темп. Но ритм игры был задан, а самообладание к советским футболистам так и не вернулось. Во втором тайме я ассистировал Ваве, забившему еще один гол, что дало нам окончательный результат: Бразилия – 2, Советский Союз – 0. Счет мог быть еще больше в нашу пользу, если бы не Яшин, Черный паук, совершивший в тот день массу блестящих сейвов. Но настоящим откровением, конечно, стал игрок, который с тех пор будет известен в Бразилии как O Anjo de Pernas Tortas – Кривоногий ангел. Благодаря ему мы прошли в четвертьфинал до матча с Уэльсом, который должен был состояться позже на той же неделе и на том же стадионе.



«Наши поздравления, Гетеборг! – восклицала одна шведская газета. – В четверг ты вновь увидишь Гарринчу!»

Хватит тосковать

Наша победа над могучей советской командой имела своим следствием и то, что к народу Бразилии начала потихоньку возвращаться вера в свою национальную сборную. Все отчаяние 1950 года и апатия 1954-го наконец стали сходить на нет, будто после долгой зимы стали рассеиваться тучи и над бразильским футболом вновь засияло солнце. Радиоприемники стали вновь включать, газеты – сметать из киосков. Наши болельщики осмелились вновь мечтать о казавшемся столь неуловимым мировом чемпионстве.

Впрочем, не только благодаря нашему выступлению бразильцы в целом стали лучше ощущать себя. Футбол не был единственным хорошим, что происходило в Бразилии в 1958 году. В том же году Жоао Жилберту записал свой альбом «Chega de Saudade» («Хватит тосковать»), а песня под этим названием положила начало новому музыкальному течению босса-нова. Самый популярный трек альбома – «Девушка из Ипанемы» – станет одной из известнейших песен, когда-либо исполнявшихся в нашей стране. Босса-нова, как и футбол, станет визитной карточкой Бразилии, являясь, впрочем, еще большим источником гордости, поскольку это то, что мы изобрели сами, нечто совершенно уникально бразильское.

Годы спустя мне будет периодически доводиться проводить время с Жоао, и, несмотря на свою репутацию сложного в общении человека, он всегда будет любезно удовлетворять мою в общем-то любительскую страсть к музыке. Мы встречались с ним на нескольких мероприятиях в Бразилии и Нью-Йорке, и каждый раз он поражал меня своей освещающей прямотой. Об одном, однако, я все же жалею: мне ни разу не удалось сыграть вместе с ним. Может, я и не лучший музыкант в мире, но я люблю петь и за прошедшие годы не раз брался за гитару. То, в чем мне не хватило таланта, я компенсировал страстью, и на мою долю выпало счастье сыграть вместе с такими бразильскими гигантами музыки, как Том Жобим, Серхио Мендес и Роберто Карлос. Черт возьми, как-то мне даже довелось спеть с Фрэнком Синатрой! Но я ни разу не играл с Жоао. Тем не менее я глубоко уважал его за то, что он делал, и чувствовал определенное родство с ним. Мы оба были частью победоносного поколения, в разных направлениях способствуя общему делу продвижения и популяризации Бразилии, которое приносит плоды и десятилетия спустя.

В конце 1950-х даже наша политика, казалось, начала делать успехи – президентом стал Жуселину Кубичек, уравновешенный и компетентный человек, которого некоторые прозвали «президентом босса-нова». Жуселину – как и многие другие бразильские президенты, известный под своим первым именем – намеревался как можно быстрее сделать Бразилию современной и процветающей страной. Он назвал свой план развития «Пятьдесят лет прогресса за пять», сконцентрировав усилия на создании бразильских отраслей промышленности. Как-то вдруг мы стали производить кухонную технику, швейные машинки и другие товары, существование которых в иных странах принималось как должное, но в тропиках они ранее никогда не были широко доступны. В Большом Сан-Паулу как грибы после дождя появлялись автозаводы, а вскоре начался страстный любовный роман нашей страны с автомобилями.

Самым крупным и наиболее амбициозным проектом Жуселину являлось строительство с нуля новой столицы – Бразилиа. Город планировалось возвести на участке, расположенном среди засушливых высокогорных равнин, как раз на границе штата, в котором я родился – Минас-Жерайс. Идея заключалась в том, что, покинув Рио и поселясь в глубинке, политические деятели, возможно, начнут уделять немного больше внимания таким местам, как Бауру и Тре-Корасойнс, и, быть может, какие-то деньги из их карманов даже перепадут бедному народу. Вплоть до того времени крупнейшие города Бразилии преимущественно концентрировались вдоль океанского побережья, «как крабы, цепляющиеся за берег», согласно одному известному изречению. Жуселину, будучи нетерпеливым человеком, хотел завершить строительство города к 1960 году. За всю современную историю не было реализовано ни одного подобного проекта; в то самое время, когда мы играли в Швеции, тысячи рабочих-строителей трудились над возведением министерств и дворцов, образовавших вскоре один из уникальнейших городов мира. Это было еще одно достижение, которое, казалось, доказывало, что Бразилия оставила позади свое бедное, отсталое и темное прошлое.



Короче говоря, Бразилия вполне созрела к гигантскому прыжку вперед, к преобразованиям. Все, что требовалось от нас, – не останавливаясь, идти вперед.

Бразилия: Уэльс. 1:0

Валлийцы, будучи от природы сообразительными, подошли к матчу с нами с одной первостепенной целью: не дать Гарринче победить их. После поразительной демонстрации его способностей в игре против советской команды, эта стратегия выглядела вполне подходящей. На протяжении всей игры Гарринчу неотступно, как тень, сопровождали по меньшей мере два, а иногда и три защитника. Так что несмотря на трансцендентный талант, он не имел возможности применить свое волшебство, когда его так тщательно опекали.

Явным недостатком тройной опеки игрока было то, что она открывала возможности другим нашим футболистам. Однако валлийская команда была высококлассной, их оборона – крепкой, а их тренером являлся всеми уважаемый и любимый Джимми Мерфи. В групповом турнире они одержали убедительную победу над Венгрией, отправившей нас домой на чемпионате 1954 года, и в итоге заняли в своей группе второе место. Конечно, валлийцы были относительно маленькой нацией, но – уж поверьте! – в 1958 году бразильская сборная была последней командой на планете, которая могла бы недооценить соперника, представлявшего маленькую нацию!

Первый тайм завершился безголевой ничьей. Мне вообще выпало очень мало шансов владеть мячом. Позже Диди признался, что нарочно «придерживал» меня первые сорок пять минут игры. Он считал, что из-за моего возраста никто не станет обращать на меня внимание – они даже могут вообще забыть обо мне. Я был мальчишкой, которого никто не должен бояться; и по ходу игры внимание ко мне, похоже, действительно ослабевало. Диди выступал в роли великого дирижера, мне же отводилась роль молодого солиста, чей момент еще не наступил.

За двадцать минут до конца игры этот момент настал. Против Гарринчи, возможно, впервые за весь матч, оказался лишь один защитник. Гарринча воспользовался открывшейся свободной зоной и сделал пас Диди, а тот – мне. Ворота были за моей спиной, а Диди продолжал бежать, ожидая, что я отдам мяч обратно ему. Но вместо этого я отреагировал инстинктивно, точно так, как меня всегда учил Дондиньо. Я принял мяч на грудь, а затем, не дав ему коснуться земли, навесом переправил его дальше через вытянутую ногу валлийского защитника, «нахально», как выразился один комментатор. Мяч подпрыгнул на траве, а я тем временем ловко обошел защитника и затем вколотил мяч в нижний левый угол ворот.

Бразилия – 1, Уэльс – 0.

Я закричал, издав долгий, гортанный рев. Я рванулся к воротам, подпрыгивая от радости, и упал на колени, чтобы вытащить мяч из сетки ворот.



Четверо наших игроков бросились за мной к воротам и, облепив меня со всех сторон, повалили и прижали к земле. За ними на поле высыпало около дюжины спортивных фотографов – они на самом деле не имели на это права, но что уж тут поделаешь! Они снимали нас, в то время как мы продолжали кататься по земле. Наконец, к нам подошел один из валлийских игроков и с недовольным видом попытался разнять нас, как бы говоря: «Ну, ладно, ребята, хватит».



На самом деле я вовсе не пытался злорадствовать или унизить кого-то. Правда заключалась в том, что меня парализовало от счастья. Я просто не мог прекратить кричать и смеяться. Я чувствовал, что во мне что-то проснулось – что-то, что не заснет уже никогда.

В Финале играть будем мы

Тот гол позволил нам получить окончательную маржу в игре с Уэльсом – победу с минимальным перевесом 1:0. Помню объятия товарищей по команде и поздравления от некоторых журналистов после окончания игры. Но все, что было потом, происходило словно в тумане. Меня захватила некая волна, которая была гораздо сильнее меня, и вместо того чтобы с ней бороться, я позволил ей унести меня с собой.

О футболе я мечтал всегда, – а о чем же еще? – однако все дни и ночи после победы над Уэльсом меня уносили такие фантазии, каких у меня отродясь не было. Каждый дриблинг, каждый пас, каждый удар порождал в моей голове массу различных возможностей. Я представлял себе, что отдаю пас влево, а не вправо, иду на последнего защитника и с финтами обыгрываю его, вместо того чтобы нанести удар по воротам издалека. Теперь, когда я наверняка знал, что могу забивать в матчах мирового уровня, передо мной раскрылись новые возможности: вместо трех вариантов в каждой игре я уже видел десять. Да и сами ворота казались мне на сто ярдов шире.

Я просыпался, быстро вскакивая с постели, – сна ни в одном глазу – совершенно счастливый, готовый выйти на поле и воплотить все эти мечты в реальность.

Очень скоро я вновь оказался на поле, на этот раз играя против Франции в четвертьфинале чемпионата.

Первый тайм прошел для меня спокойно и закончился с незначительным перевесом 2:1. Точно так же, как и в предыдущем матче, Диди практически игнорировал меня все первые сорок пять минут. Но я не отчаивался, ведь теперь я знал тактику этой игровой комбинации. И действительно, во втором тайме возможности стали появляться.

Спустя семь минут после начала второй половины игры мяч, словно созревший плод, пролетел вдоль ворот через вратарскую площадку. Французский голкипер Клод Абб не смог до него дотянуться, и я послал увернувшийся от его объятий мяч в пустую сетку ворот, забив, таким образом, свой первый гол в этой игре.

Бразилия – 3, Франция – 1.


18 лет Пеле играл за всемирно известный клуб «Сантос»


Прошло еще десять минут, и на шестьдесят четвертой минуте Гарринча, совершавший дриблинг и чуть было не вылетеший за пределы поля на половине соперника, резко изменил направление и отдал мяч назад мне. Я опустил его, проскочил мимо надвигавшегося на меня французского защитника и послал мяч себе на ход. Он раз-другой подпрыгнул, а потом прокатился обратно ко мне, остановившись в каких-то восьми ярдах от ворот. Я тут же запулил его в них, забив таким образом свой второй гол.

Бразилия – 4, Франция – 1.

Спустя еще десять минут, когда из девяноста минут игрового и добавочного времени прошло семьдесят пять, я получил еще один блестящий пас от Гарринчи – ну а от кого же еще? Он послал мне мяч прямо с правого края штрафной. Я был приблизительно в двенадцати ярдах, довольно плотно опекаемый защитой, однако мне все же удалось отыскать немного свободного пространства и пробить мяч в нижний левый угол ворот. Это был третий мой гол за игру, мой хет-трик, исполненный в течение одного тайма.

Бразилия – 5, Франция – 1.

К концу игры толпа зрителей совершенно обезумела. Даже после того, как французы на последней минуте забили еще один гол, сделав окончательный счет 5:2, болельщики на стадионе продолжали хлопать, смеяться и выкрикивать мое имя: «Пеле! Пеле!» Царила атмосфера восторга, открытия, будто что-то новое и неожиданное вошло в мир.

Толпа шведов столь бурно проявляла свои чувства, что я почувствовал себя так, будто вернулся в Бразилию. С их стороны было весьма великодушным так с нами обращаться, особенно если учесть, что к этому моменту многим на стадионе уже было ясно: в финале против команды хозяев чемпионата будем играть мы.

Сборная в синих футболках

Наверное, так должно было случиться, что перед тем, как поднять над собой Кубок мира, мы в последний раз взглянули на призрак 1950 года.

Нашим соперником в финале действительно должна была стать принимающая страна – Швеция. Это породило неожиданную проблему. На чемпионате 1958 года обе команды, и Бразилии, и Швеции, вплоть до этого момента носили желтые футболки. Для игры в финальном матче кому-то из нас необходимо было отказаться от них. Бразильская делегация полагала, что шведы окажутся благородными хозяевами и позволят команде гостей – то есть нам – выйти в тех футболках, которые мы предпочитаем. Но этого не случилось. Шведы предложили решить вопрос подбрасыванием монеты, что в итоге быстро уладило спор в их пользу.

«Никакой проблемы», – подумали руководители нашей команды. В конце концов, у бразильского флага несколько цветов, что давало нам несколько других вариантов: белый, зеленый или синий. На общем собрании команды руководство объявило нам, что выбор пал на белый цвет.

Нейтральный, спокойный очень хороший цвет, разве нет?

Конечно нет!

Белым был цвет футболок, в которые была одета бразильская команда во время финального матча на «Маракане» в 1950 году.

Все игроки, широко раскрыв глаза, смотрели друг на друга.

Это какое-то безумие!

В комнате стало очень тихо. Наконец, руководители команды осознали свою ошибку, и д-р Пауло Мачадо объявил, что вместо белых мы наденем синие футболки. Подобное заявление не смогло, однако, заметно поднять нам настроение, и тогда д-р Мачадо напомнил, что синий цвет является цветом святой покровительницы Бразилии Богоматери из Апаресиды. Это откровение было встречено охами и вздохами игроков, решение было принято, и, таким образом, вопрос был закрыт.

Современные команды, имея многочисленных корпоративных спонсоров, располагают многомиллионными бюджетами и таким количеством спортивной одежды и обуви, которого хватит, чтобы одеть и обуть небольшую армию. Но в 1958 году в профессиональном футболе было еще очень мало денег. Неожиданное изменение формы ставило нас перед новой проблемой: у нас закончился запас футболок! Конечно, мы привезли с собой немного синих, но мы сильно износили их на тренировках. Они выцвели, имели потрепанный вид и представляли собой совершенно недостойное зрелище для финала Кубка мира. Поэтому двое из нашей официальной делегации – Адольфо Маркес и зубной врач Марио Триго – отправились в универмаг в центре Стокгольма, чтобы купить нам яркие, новые, с иголочки футболки. Марио Америко, тот самый терапевт, который лечил мое колено, все утро перед матчем кропотливо отпарывал наши номера и эмблемы с желтых футболок и по очереди перешивал их на новые синие.

После разрешения такой чрезвычайной ситуации все остальное казалось нам пустяком.

Игра, которая решила все

Вероятно, вы думаете, что, проснувшись утром перед финалом 28 июня 1958 года, я почувствовал невыносимый груз ответственности. Однако это не так: Диди и остальным ветеранам удалось создать вокруг нас такую атмосферу, при которой мы не ощущали напряжения, кроме того, к этому моменту мы уже знали, что наша команда облагодетельствована великим даром – сочетанием опыта и таланта. Методический прием, избранный руководством нашей команды и заключавшийся в том, чтобы оградить нас от внешнего мира, в конце концов, тоже замечательно сработал: мы были мало подвержены влиянию той истерики, которая разыгрывалась в нашей прессе дома. На самом деле мы были под таким плотным прикрытием, что Гарринча изобразил, будто он был потрясен, узнав, что предстоящий матч – финальный. В чемпионате штата Рио-де-Жанейро, в котором он участвовал со своей клубной командой, положено играть два матча с каждым соперником. В Кубке мира, разумеется, оставалась только одна финальная игра, победитель в которой получал приз.



«Это действительно так? – спросил он с недоверием. – Какой скучный турнир».



Совершенно уверен, что Гарринча просто шутил. Однако эти шутки продолжались даже тогда, когда мы уже подъезжали к стадиону в Сольне, пригороде Стокгольма.

Разумеется, какое-то нервное напряжение у нас было, и оно проявилось в небрежных пасах и потере мяча сразу после того, как прозвучал свисток, возвестивший о начале матча. Швеция быстро воспользовалась нашими ошибками и первой забила гол, выйдя вперед со счетом 1:0 уже на четвертой минуте игры. Думаю, нас это привело в замешательство – в самом деле, впервые за весь турнир мы уступали в счете. А толпа местных шведских болельщиков будто с ума сошла, буквально швыряя в воздух свои головные уборы.

Но, как я уже говорил, мы успели приобрести это новое, практически мистическое чувство уверенности, да и наше фантастическое руководство, которому удалось довести нас до этого рубежа, не собиралось сдаваться. После того первого шведского гола именно Диди – разумеется – поднял мяч и очень медленно понес его в руках до середины поля, спокойно обращаясь к каждому бразильскому игроку, мимо которого проходил. «Очень хорошо, на этом ставим точку, – весело подбадривал он. – Теперь наша очередь!»

И действительно всего пять минут спустя Гарринча, оторвавшись от опекунов, рванул по свободному правому краю, вытягивая вратаря на себя, сделал передачу Ваве, который и забил гол, уравнявший счет. На тридцать второй минуте первого тайма свободным оказался уже я. Я послал мяч Гарринче, он вновь нашел Ваву, и в итоге мы до перерыва вышли вперед со счетом 2:1.

Вскоре после начала второго тайма я забил один из наиболее известных своих голов за всю мою карьеру. Я крикнул Нилтону Сантосу, чтобы он дал мне длинный пас через все поле. Я принял мяч на грудь, а потом скинул его на ногу и одним движением перебросил мяч через голову бежавшего на меня шведского защитника. Это был прием чисто уличного футбола, то, что мы миллион раз проделывали в Бауру на «стадионе» Рубенс Арруда. Наверное, только семнадцатилетний юнец мог отважиться на подобную дерзость – применить такой прием во время финального матча Кубка мира. Я обежал защитника и где-то с десяти ярдов вогнал мяч в ворота, доведя счет до 3:1 в пользу Бразилии.

После этого гола случилось нечто странное: мы одержали победу над шведскими болельщиками. Несмотря на то что они были явно расстроены, видя, что их команда проигрывает, некоторые из них стали скандировать: «Самба! Самба!» Они аплодировали нашим финтам, охали и ахали, когда мы пасовали мяч, и дикими возгласами приветствовали нас, когда мы забили свой четвертый гол. Спортивный дух и любовь к хорошему футболу, продемонстрированные шведами в тот день, были поистине замечательны. Должен сказать, что за все годы, прошедшие после того чемпионата, я нигде больше не встречал аудитории болельщиков благороднее и справедливее.

В то время как истекали последние минуты встречи, а мы сохраняли наше непреодолимое преимущество, я, наконец, начал понимать, что происходит. Бразилия становится чемпионом мира! Спустя почти тридцать лет разочарований, упущенных возможностей и национальных травм, мы наконец-то получим до сих пор ускользавший от нас высший титул. Это поражало и одновременно было настоящей честью. Но то, что действительно переполняло меня эмоционально, когда я еще продолжал бегать по полю, стараясь держать под контролем своих шведских соперников, это мысли о маме и папе в родном Бауру. Вся наша семья с друзьями, должно быть, собралась у нас дома, смеясь и радуясь, теснясь вокруг радиоприемника точно так же, как в 1950-м. С той только разницей, что на этот раз они собрались для того, чтобы праздновать! Вместо слез будет смех! И они будут в восторге выкрикивать мое имя!

Эти мысли, которые мне до сих пор удавалось подавлять, теперь были выше моих сил. С каждым шагом я чувствовал, что ноги мои становятся легче и легче. И в самом конце игры, полагаю, я просто сорвался. Посланный навесом с края поля мяч оказался на подлете ко мне. Я взвился в воздух, точно рассчитав свой прыжок. Мои глаза были широко раскрыты, точно так, как учил меня отец дома в Бауру во время всех тех многочасовых тренировок. И в ту же секунду, когда мяч влетел в ворота, – гол, достойный Дондиньо, забитый головой мяч, его конек – свет в моих глазах померк.

Я отключился. Прямо на поле, аккурат напротив ворот. К счастью, раздался свисток судьи, извещавший об окончании игры и о том, что чемпионом мира становится Бразилия. Мой гол, забитый головой, довел окончательный счет нашего матча со Швецией до 5:2.

Довольно долго я лежал без движения. Гарринча, добрая душа, был первым, кто подбежал ко мне, чтобы оказать помощь. Он приподнял мне ноги, полагая, что таким образом кровь прильет к голове.



Когда я пришел в сознание, вокруг происходило какое-то столпотворение. Я увидел, как мои товарищи по команде смеются, обнимаются и прыгают. Сотни людей выбежали на поле, чтобы отпраздновать с нами победу. Я поднялся, увидел Диди и Гарринчу, и вдруг у меня по лицу потекли слезы. Я всегда был настоящим плаксой, – думаю, теперь и для вас это стало ясно, но еще никогда в жизни слезы не текли так непринужденно, как в тот момент. Меня переполняли мысли о семье, о моей стране, а также ощущение абсолютного раскрепощения, когда я уже мог не сдерживать свои эмоции. Я продолжал безутешно рыдать на плечах игроков нашей команды, в то время как люди с трибун заполняли футбольное поле. Репортеры, болельщики, полицейские – все хватали меня, похлопывали по спине и голове, улыбаясь во весь рот и выкрикивая что-то на языках, которых я не знал.



Ноги у меня опять подкосились, я начал оседать на землю. Вслед за этим я ощутил, как меня поднимает и несет какая-то невидимая сила. Мои товарищи по команде подняли меня на плечи и понесли, как на параде, вокруг поля, а я все плакал и плакал.

Жилмар протянул ко мне руку, сжал мне ногу и улыбнулся. «Давай, плачь, парень! Тебе это поможет!»

Кто-то схватил шведский флаг, и мы торжественно пронесли его через все поле в честь наших удивительных хозяев. Когда наши игроки спустили меня на землю, я пустился бежать по траве, громко крича и смеясь, обращаясь ко всем, кто мог слышать: «Я должен сказать отцу! Я должен сказать отцу!»

Разумеется, в 1958 году не существовало ни скайпа, ни сотовых телефонов. Поэтому мне пришлось ждать целых трое суток, прежде чем я смог рассказать отцу все о нашем приключении в Швеции.

Эйфория матча легко и плавно переросла в затяжное, многодневное празднование. Мы еще были на поле, когда шведский монарх, король Густав, спустился, чтобы пожать нам руки и поздравить нас. Держался он очень достойно и благородно – как и все шведы. Даже шведские футболисты были щедры на похвалы после нашей игры с ними. Защитник, которому было поручено опекать меня, заявил журналистам: «После пятого гола даже мне захотелось поздравить его».

В тот вечер у нас был грандиозный ужин в гостинице, мы насытились до отвала, а некоторым из нас довелось выпить шампанского из Кубка Жюля Риме, бывшего президента ФИФА, организовавшего первый мировой чемпионат еще в 1930 году. Наконец, пришло время лететь домой; наша первая остановка на обратном пути была в Ресифи, где несколько недель тому назад тысячи людей собрались напутствовать нас перед нашим отъездом на чемпионат. На этот раз, разумеется, толпа была куда больше, несмотря на проливной тропический дождь. Как только открылись двери самолета, толпа разразилась приветственными криками. Мы спустились, и люди понесли нас на руках.

Когда мы позже в тот же день приземлились в Рио, толпа, встречавшая нас там, от радости словно сошла с ума. К этому времени наши силы были истощены – никто из нас практически не спал с ночи накануне игры, но теперь не могло быть и речи о том, чтобы остановить торжества. Улицы были запружены народом. Нас провезли по городу на пожарных машинах. Люди бросали петарды, конфетти и серпантин из нарезанных газет, из окон контор и жилых домов в нас летело все, что только возможно. Затем начальники нашей команды, вызволив нас из окружения, привели нас в офис местного журнала, где, к нашему удивлению, нас ожидали наши семьи.

Дондиньо и дона Селесте стояли, гордо улыбаясь. Оба пытались держаться хладнокровно, контролировать свои эмоции под взглядом такого количества людей. Удавалось ли им это? Ну, скажем так, стало ясно, в кого я такой!

«Все так гордятся тобой, Дико, – задыхаясь, произнесла мама, и слезы покатились по ее щекам. – Даже твои учителя, и они пришли, чтобы сказать мне: они всегда знали, что ты придешь к такому успеху». Ничего нелепее я в жизни своей не слышал! Однако это был великий момент для моей семьи – я видел, что теперь мама поняла все то хорошее, что мог дать нам футбол.

В президентском дворце был организован прием, на котором сам Жуселину выпил шампанского из кубка. Из Рио наш путь лежал в Сан-Паулу, где нас ждали еще один парад и новые торжества. После короткой остановки в Сантусе мне, наконец, позволили вернуться в Бауру.

Я надеялся, что смогу просто приехать домой и отдохнуть. Как бы не так! Атмосфера в моем родном городе была точно такой же сумасшедшей, как и в Сан-Паулу или Рио, с одним важным отличием: здесь все празднование было сфокусировано целиком и полностью на мне. Как только самолет коснулся посадочной полосы в Бауру – той самой, к которой я так часто приходил в течение многих лет и где когда-то стоял у разбившегося планера, – я увидел, что буквально весь город вышел нас встречать. Полчища людей осаждали заборы, ограждавшие взлетно-посадочную полосу, размахивали руками и выкрикивали приветствия.

Я вышел из самолета, улыбнулся и помахал рукой. С трудом верилось, что я был тем самым парнишкой, который всего за два года до этого впервые натянул на себя длинные брюки и сел с трясущимися от страха коленями в автобус до Сантуса. Мое прошлое и настоящее выглядели как сон – и то и другое в равной степени казалось нереальным. Однако все, кого я так хорошо знал и кто был так мне близок, были рядом: друзья с нашей улицы, мои брат и сестра, мои родители. Даже мэр явился, чтобы крепко обнять меня.

«Бауру ждал тебя, Пеле», – объявил он.

Я глазам поверить не мог. Мэр жестом пригласил меня на грузовик с безбортовой платформой, приготовленный для еще одного победного парада, который завершился у трибуны на главной площади. Меня осыпали наградами, медалями и подарками, а толпа смеялась и аплодировала. Предполагалось, что одну из медалей будет вручать моя мама. Но ее переполняли слишком сильные эмоции, поэтому она просто вышла на сцену и нежно поцеловала меня в щеку.



Два полученных мною подарка особенно запомнились. Одним из них стала новенькая машина «Роми-Изетта». Это была машина-лилипут, имевшая лишь три колеса, но в то время приобретение любого автомобиля считалось в Бразилии огромным достижением. Цена импортного американского автомобиля достигала двадцати тысяч долларов, и это в стране, где средняя минимальная заработная плата составляла около тридцати долларов в месяц. Я был польщен. Впрочем, была одна загвоздка: я был несовершеннолетним и поэтому фактически не имел права водить ее! Были также сомнения относительно того, достаточно ли крепка эта штука, чтобы докатить до Сантуса. Поэтому я отдал машину Дондиньо.



Вообще, самым смешным подарком оказался телевизор – огромное желто-зеленое чудище, раскрашенное в цвета Бразилии и подаренное нам еще в Швеции. Как и с машиной, с телевизором возникли кое-какие проблемы: в Бауру, как и почти во всей остальной Бразилии, телесигнал не принимался. В итоге аппарат превратился в некое подобие трофея, который и по сей день стоит в моем доме в пригороде Сантуса.

Все эти подарки и торжества имели еще один эффект: они создали впечатление, будто я богат. Как только празднование победы закончилось и мы с семьей вернулись домой, чтобы спокойно провести несколько дней вместе, звонок нашей входной двери не умолкал ни на минуту. Старые друзья и другие посетители стали неожиданно просить у меня в долг денег и услуг, интересоваться, нет ли у меня средств для реализации деловых идей, и тому подобное. По правде говоря, денег у меня не настолько прибавилось, чтобы стоило о них говорить, ведь я продолжал играть за «Сантос», получая прежнюю зарплату.

Тем не менее никто не верил мне, когда я признавался, что у меня нет денег. В конце концов, мои фотографии размещались во всем мире на первых страницах газет и журналов. Один из знаменитейших мировых журналов «Пари матч» напечатал обо мне передовицу в одном из своих номеров, объявив, что появился новый король футбола. После этого в Бразилии меня стали называть O Rei, – король – и многие всерьез полагали, что и живу я как король.

Я был потрясен. Мир изменился, но я чувствовал, что сам остался прежним. Просто парнем, любящим играть в футбол. Я обнаружил в себе свой истинный талант и шел к тому, к чему он меня вел. И добился определенного успеха. Я имел честь выиграть чемпионат мира для своей страны. Но не понимал, почему все теперь хотят что-то получить от меня, – и не просто деньги, но и слова ободрения или некую услугу для племянника. Только казалось, что кто-то действительно хочет что-то дать мне! Это было безумие. Я старался улыбаться как можно шире, радовать людей своими ответами на их вопросы. Однако во время тех дней, проведенных в Бауру, я стал осознавать, что люди постоянно наблюдают за мной, и моя жизнь уже не принадлежит мне одному. Это ощущение остается у меня по сей день.

Команда седьмого сентября

На протяжении всех последующих лет, вспоминая ту команду 1958 года, я не перестаю улыбаться. В нас действительно было что-то особенное: собрание футболистов с феноменальными индивидуальными талантами, которые играли с полным самозабвением.

Скорее всего, мы были слишком молоды, слишком невинны, чтобы осознать всю масштабность совершаемого нами. Та первая игра против советской сборной ознаменовала начало одной из самых примечательных полос в жизни профессионального спорта: на протяжении последующих восьми лет, где бы мы с Гарринчей, выступая за Бразилию, ни выходили вместе на поле, наша команда не проиграла ни одного матча.

Одиннадцать членов команды 1958 года, включая меня и Гарринчу, отправятся на следующий чемпионат мира, состоявшийся в 1962 году в Чили. Тогда я вновь получил травму, причем в самом начале, буквально в ходе второго матча, и пропустил весь остальной турнир. Но история повторится и куда более приятным образом: Бразилия завоюет Кубок 1962 года, что принесет нам титул чемпионов второй раз подряд. В Бразилии тот чемпионат помнят – и вполне справедливо – как чемпионат Гарринчи.

С годами жизнь станет сложнее – никогда уже все не будет таким же простым, таким же чистым, как это было в 1958 году, – но навсегда останется нечто такое, что и сегодня развеивает все мои опасения.

Спустя несколько дней после возвращения в Бауру с чемпионата мира в Швеции я проходил по району, где, бывало, играла команда «Седьмого сентября». Там я увидел стайку ребят восьми или десяти лет, гонявших мяч, заливаясь смехом и получая удовольствие точно так же, как когда-то и мы с друзьями. Я спросил, можно ли мне присоединиться к ним, и они согласились.



Поэтому я поспешил домой, снял брюки и надел шорты. Вернувшись на поле, я скинул ботинки и стал, как и они, играть босиком. Мы играли несколько часов до заката солнца, пока наши мамы стали звать нас домой, просто нескольких мальчишек из Бауру.


Загрузка...