Я пригласил журналистов к себе в раздевалку, сказав, что собираюсь сделать заявление.
«Я больше не буду участвовать в чемпионатах мира, – объявил я. – Если футбол означает войну, тогда я повешу свои бутсы на стену и забуду, что когда-либо играл в эту игру».
Это произошло 19 июля 1966 года, спустя восемь лет после чемпионата в Швеции. Местом действия был Ливерпуль, Англия. Мне было тогда всего двадцать пять – далеко не тот возраст, чтобы уходить на покой. Но чувствовал я себя в тот день на все пятьдесят из-за боли в теле, глубоких шрамов и синяков на ногах. Я на самом деле ощущал себя так, будто побывал на войне – и проиграл ее. Потому я и решил объявить, что хотя и продолжу играть в клубный футбол, выступая за «Сантос», играть в бразильской сборной я прекращаю навсегда.
«Вот так, – проговорил я, в то время как репортеры, глазея на меня, отчаянно скрипели перьями. – Вы в последний раз видите меня в этой форме».
Принимать подобное важное решение сгоряча – всегда плохая идея. Признаться, это было полной глупостью. Но никогда раньше я не испытывал такой ярости, такого разочарования, как в тот день. Жаль, я не могу отправиться в прошлое и поговорить с тем двадцатипятилетним парнем! Я бы посоветовал ему немного расслабиться и не устраивать такого театра! Я бы сказал ему, что в итоге все всегда оказывается совсем не так плохо, как может показаться сразу после крупного поражения. Я бы сказал ему, что некоторые невзгоды могут сделать твою жизнь стоящей, а твои победы – еще слаще.
Помимо всего прочего, я бы также сказал ему, что даже Пеле, так называемому «королю» футбола, еще есть чему поучиться и что усвоить, включая, возможно, важнейший из всех уроков, которым может научить футбол.
За несколько месяцев до того памятного дня в Ливерпуле мне постоянно снился один и тот же сон – фантастический, приносящий глубокое удовлетворение. Мне снилось, что я стою на стадионе «Уэмбли» – величественном дворце футбола в Англии, одной из нескольких величайших мировых спортивных арен, – на котором ранее я никогда не играл. Рядом со мной были все игроки бразильской сборной – утомленные, вспотевшие, но счастливые. Кубок Жюля Риме, награду за победу на еще одном чемпионате мира, нам должна вручать сама королева Елизавета II – наш третий, беспрецедентный триумф.
В тот самый момент, когда королева уже готова вручить нам кубок, я неожиданно просыпаюсь. Какое-то мгновение я лежу, радуясь и будучи уверен, что сон сбудется, после чего выскакиваю из постели и бегу часами тренироваться, просто для того, чтобы быть наверняка уверенным в том, что так оно и будет.
К сожалению, не у одного меня были такие заблуждения. По всей Бразилии многие воспринимали Кубок мира 1966 года скорее как очередной круг почета, нежели как награду, ради завоевания которой потребуется основательно потрудиться. После получения чемпионских титулов в течение двух турниров подряд, 1958 и 1962 годов, многим нашим тренерам и игрокам, похоже, стало казаться, что мы просто слетаем в Англию, попьем чайку, немного погоняем мяч и заберем с собой трофей, – большое спасибо! Думаю, два выигранных чемпионата вновь позволили Бразилии стать жертвой своих старых вредных привычек.
И в самом деле, некоторые совпадения наводили ужас. Небезопасное положение наших политических деятелей способствовало появлению новой волны ажиотажа. Неожиданно рухнул весь оптимизм конца 1950 годов, периода правления президента Жуселину Кубичека и нашего великого триумфа в Швеции. Наступила последняя фаза больших ожиданий, вслед за которой неизбежно шло огромное разочарование, которое, увы, похоже, всегда определяло политику в Бразилии.
План Жуселину «Пятьдесят лет прогресса за пять» действительно поспособствовал строительству множества новых дорог и заводов, как он и обещал. В 1960 году, как и планировалось, на карте появилась наша величественная новая столица Бразилиа. Но чудес на свете не бывает, и строительный бум, похоже, породил в Бразилии столько же проблем, сколько ему удалось решить. Правительство напечатало массу денег, чтобы оплатить все эти проекты, и бразильцы стали мрачно шутить, что теперь мы получили «Пятьдесят лет инфляции за пять». Каждый раз отправляясь в супермаркет или куда-нибудь перекусить, вы обнаруживали, что ваш счет вырос. За один 1964 год цены удвоились, что привело людей в ярость.
Между тем появилась еще одна проблема, усложнявшая ситуацию, – настали шестидесятые! Кажется, во всем мире пришло бурное время протестов, забастовок, революций и свободной любви. Все это полностью соответствовало тому, что происходило в Бразилии – и не только по части свободной любви. Бедные бразильцы покидали фермы и небольшие населенные пункты типа Трес Корасойнс и переселялись в большие города типа Рио и Сан-Паулу в надежде найти лучшую жизнь для себя и своих детей, но обычно оказываясь вынужденными селиться в лачугах-фавелах на склонах гор и на небезопасных, часто затопляемых берегах рек с непостоянством уровня воды. Тем временем молодежь требовала больше свободы и большего куска пирога для себя. Подобные требования чреваты большими трудностями для любого политика. Но преемники Жуселину были явно не в состоянии противостоять брошенному им вызову. Один из них подал в отставку, напился и сел на корабль, отплывавший в Европу, спустя восемь месяцев пребывания в должности президента. Вместо него на хозяйстве остался его вице-президент, человек по имени Жоао «Жангу» Гуларт, показавшийся нам довольно приятным, когда мы с ним встретились в Бразилиа по случаю празднования победы на Чемпионате 1962 года. Но с течением времени Жангу назначил несколько советников-коммунистов и стал говорить о перераспределении земли в пользу наводнивших города бедняков. Это мало отвечало интересам национальной элиты. В 1964 году армия устроила переворот, и Бразилия вновь превратилась в консервативную диктатуру.
Как я уже говорил ранее, футбол никогда не был застрахован от таких вещей – особенно в Бразилии. Как только мы начинали готовиться к Кубку мира 1966 года, мы оказались под огромным давлением со стороны нового военного правительства, отчаянно стремившегося к тому, чтобы мы помогли ему прикрыть бьющие через край социальные различия в нашем обществе. Военные слишком хорошо понимали, что футбол лучше, чем что-либо другое, объединяет людей. Они были уверены, что третья подряд победа на мировом чемпионате – это ключ к возвращению жизни в Бразилии в «нормальное» русло, а возможно, и к тому, чтобы повернуть стрелки часов вспять и вернуться в более простую и менее требовательную эпоху 1950-х.
Не захожу ли я слишком далеко? Не выглядит ли то, о чем я говорю, попыткой обвинить во всем наших политиков? Ведь в общем-то на поле выходят футболисты, и именно они, в конечном счете, выигрывают или проигрывают матчи. Но взгляните на некоторые решения, принятые в том году руководством бразильской сборной по футболу, – среди них есть столь странные, что объяснить их можно только сумасшедшей политикой середины 1960-х. К примеру, вместо того чтобы пригласить для отбора в бразильскую команду, как было принято ранее, двадцать два или двадцать восемь игроков, в тот год наши менеджеры пригласили сорок четыре игрока! Поразительно. Ну вот зачем они так поступили? Они разделили нас на четыре группы по одиннадцать игроков в каждой. Затем разослали все группы по разным городам и весям по всей стране «попрактиковаться» – и в крупные метрополии типа Сан-Паулу и Бело Оризонте, и в небольшие населенные пункты: Трес Риос, Кахамбу и Терезополис. Тренировки по отдельности и переезды через каждые несколько дней из одного города в другой абсолютно ничего не дали нам в смысле подготовки к чемпионату мира. Но не это главное. В первую очередь мы были там для того, чтобы развлекать, объединять и раздавать на блюдечке знаки любезности местным политикам, для того чтобы отвлекать людей от проблем страны. Мы были классическим примером «хлеба и зрелищ».
В 1965 вышла первая автобиографическая книга Пеле, ради нее тысячи бразильцев научились читать. За это Министерство культуры и просвещения Бразилии наградило автора золотой медалью
Вслед за этой интермедией руководство сборной – вновь будучи более озабочено тем, чтобы показать остальному миру счастливое лицо Бразилии, чем нашей подготовкой к ЧМ, – запланировало изнурительную серию матчей для разогрева в Испании, Шотландии, Швеции и в ряде других мест. Матчи проходили в самых различных климатических условиях, после переездов, на которые уходило много дней. Когда пришло время улетать в Европу, у нас вместо сформированной команды был массив, несколько неуклюже собранная коллекция отдельных игроков. Разумеется, некоторые имена были прежними: Гарринча еще был среди нас, так же, как и Жилмар, и Джалма Сантос. Но после Швеции прошло восемь лет, а для спорта это – целая вечность. Все стали старше и не всегда были способны по-прежнему играть в футбол высочайшего уровня.
Даже когда все игроки, наконец, собрались вместе, тренеры не могли принять решения о стартовом составе. Одна и та же группа никогда не играла вместе два раза подряд, а иногда мы меняли в промежутках между играми пять, шесть или семь начинающих футболистов – непростительный грех, особенно на уровне подготовки к Кубку мира. Когда мы едва смогли вытянуть ничью 1:1 в матче с Шотландией, полагаю, в наши души стала проникать паника. С такой игрой нашим мечтам об «Уэмбли» или королеве не суждено было сбыться. После того матча среди игроков хватало попыток переложить вину с одной головы на другую и было много гневных выпадов. Старшие члены команды – Нилтон Сантос, Зито и Беллини, наш капитан – отправились к менеджерам сборной, заявив, что нам всем надо собраться в одном номере и все обсудить.
Менеджеры согласились, но когда общее собрание, наконец, состоялось, оно превратилось в одностороннее обсуждение. В социально-политическом климате тех лет в Бразилии, как и во многих других странах, любой, кто имел руководящее положение, действовал так, будто значение имел только его голос. Мнение, высказанное нашими менеджерами и боссами, просто не могло подвергаться сомнению. Поэтому несмотря на то, что это было собрание всех членов сборной, в тот день говорили только менеджеры. Они сказали нам в несколько раздраженной форме, что все будет хорошо: все, что от нас требовалось, – это выиграть еще несколько матчей в Англии, а затем мы вернемся домой, и нас опять будут чествовать как чемпионов, поэтому, ради всего святого, не прекратить ли нам жаловаться?
Помню, выходя с собрания, я взглянул на Гарринчу. Он грустно качал головой. Я просто пожал плечами. Никто из нас не проронил и слова. Это уже само по себе было признаком того, что надвигалось, и уроков, которые мне еще предстояло извлечь. Но тогда мы этого не знали, поэтому мы просто стали тихо упаковывать вещи. И как овцы на заклание отправились в Англию.
C первой секунды нашей первой игры мы поняли, что нам предстоит решать не только наши собственные проблемы.
На предыдущих двух чемпионатах мира Бразилия потрясла мир своим ярким, с широким размахом, постоянно атакующим стилем игры. Теперь же, в Англии, мы услышали, что судьи собирались уравнять шансы соперников на футбольном поле: терпимее относиться к силовой игре защиты и значительно сократить число наказаний за нарушения. Такое изменение в судействе должно было сыграть на руку европейцам, которые, как правило, были крупнее и сильнее игроков из Южной Америки и провели последние восемь лет, разрабатывая игровые приемы, направленные на разрушение наших атак. Чтобы это не звучало как очередная теория заговора или же как притворное негодование по поводу того, чем сам не владеешь, замечу, что я не единственный человек, который считает, что в 1966 году с южноамериканскими сборными поступили нечестно. Антонио Раттин, игрок аргентинской команды, выступавший в тот год под десятым номером, спустя десятилетия продолжал называть ЧМ 1966 года «самым изуверским Кубком мира в истории». Брайан Вайнер, английский журналист, написал в 2009 году в газете «Индепендент», что «несколько (бразильских) игроков, но особенно Пеле, пострадали от применения невиданных доселе и вызывающих отвращение мстительнейших приемов персональной опеки на поле».
Вообще-то я никогда не уклонялся от силовой игры. На улицах Бауру мы, бывало, бились до полусмерти! С самого начала своей профессиональной карьеры я, как правило, оказывался самым результативным бомбардиром на поле, и, если начистоту, каждому хотелось сказать, что он остановил Пеле. Оборона соперников избирала меня своей целью и закрепляла одного, а иногда двух или даже трех защитников, которые тенью следовали за мной на протяжении всей игры. Сохранился документальный фильм, в котором показано, как мне делают шейный захват, валят меня на землю, срубают или на полном ходу врезают мне шипами прямо по коленям. Видит бог, мне, бывало, приходилось играть в таких матчах за «Сантос», когда, если бы применялись современные правила судейства, в команде соперника осталось бы на поле лишь пять-шесть игроков, остальные бы получили красные карточки!
Ну, хорошо, такова была манера футбольной игры в те времена. Это была другая, силовая игра, частично потому, что еще не было телевидения. Сегодня повсеместно используются камеры с высоким разрешением, непрерывно следящие за всем, что происходит в любом углу поля. Если судьи пропускают нарушение, и судьи, и игроки знают, что позже они все равно получат за это нагоняй. Их накажут или отстранят от игр задним числом, а возможно даже, что их репутации будет нанесен долговременный ущерб. Тогда же, однако, большинство огрехов на поле могли видеть только мы да Господь Бог. Некоторым защитникам приходилось очень во многом каяться на воскресной исповеди! Я, впрочем, почти никогда не принимал такое обращение на свой счет. В конце концов, выступавшие против меня защитники обычно лишь следовали указаниям своих тренеров, стараясь заработать на пропитание своим семьям. Дондиньо всегда учил меня уважать своих соперников, что, впрочем, не останавливало меня от того, чтобы, защищаясь, время от времени заехать кому-то локтем. Но жаловался я исключительно редко и почти всегда играл чисто – за двадцать лет игры в профессиональный футбол меня ни разу не удаляли с поля за грязную игру или грубое нарушение. Но в спорте все – лишь вопрос степени, и даже самый жесткий игрок не выживет без определенной защиты со стороны должностных лиц, особенно если его или ее основной задачей является забивание голов. Но в 1966 году все выглядело так, будто судьи проглотили свои свистки.
В том первом матче против Болгарии могло показаться, будто мы вновь играем в каком-то темном закоулке в Бауру против банды с ножами и битами, а вокруг нет ни судьи, ни даже встревоженных родителей. Болгары вышли, готовые к насилию. Их защитник, прикрепленный ко мне, всю игру с силой бил меня по ногам и коленям, ставя мне подножки буквально перед носом у рефери. «Эй, амбал! – кричал я болгарскому защитнику. – Это ж нелепо!» Но он, разумеется, ни слова не понимал по-португальски, а мне, к сожалению, не удалось накануне пополнить свой запас слов болгарскими ругательствами. Так что он просто молча супился на меня, а судья, казалось, всегда смотрел в противоположную сторону.
Под конец игры некоторые из нарушений были настолько явными, что у судьи не оставалось другого выбора, как только прописывать штрафные. В первом тайме я забил гол сразу после свободного удара, назначенного в наказание за подобный фол. А Гарринча проделал то же самое во втором тайме. Завершили мы игру с трудно завоеванной победой – со счетом 2:0.
Хотя эта победа совсем не ощущалась. На следующий день в Бразилии в газетный заголовок был вынесен не финальный счет, а то, что «загнанный Пеле, хромая, покидает поле». Теперь всем нашим очередным противникам было точно известно, что им может сойти с рук. Этот матч создал прецедент. К сожалению, это также был последний матч, в котором я играл вместе с Гарринчей.
Я был весь избит, и все тело мое ныло от боли после матча с Болгарией. Мое правое колено просто убивало меня. Но я продолжал упорно готовиться к следующей игре, твердо решив не пропускать матчи, как это было в 1958 и 1962 годах. Так что, разумеется, я был потрясен, когда один из менеджеров команды сообщил мне, что матч с Венгрией я проведу на скамейке. «Мы хотим, чтобы ты отдохнул, Пеле, – сказал он. – Лучше будет нам поберечь тебя одну игру от всей этой грубости на поле, чтобы потом ты, полностью восстановившись, был готов к действительно важному матчу».
Действительно, важный матч? А как же «Волшебные мадьяры», команда, уничтожившая Бразилию в 1954 году, а также прошедшая в 1962-м в четвертьфинал? Если мы не выиграем матч с ними, потом уже не будет никаких действительно важных матчей!
Я был вне себя. Но, как и прежде, все, что говорилось руководителями сборной, воспринималось как окончательное слово. А я не хотел создавать впечатление, будто считаю себя отличным от других. Я не хотел выглядеть примадонной, поэтому и прикусил язык.
Венгрия разгромила нас со счетом 3:1. Результат потряс мир – это был первый матч мирового чемпионата, проигранный Бразилией с 1954 года в Швейцарии, когда она уступила, также играя против Венгрии. Я наблюдал за происходящим, сидя на скамейке, беспомощный и с разбитым сердцем.
Наше поражение довело руководство бразильской сборной до неистовства. Вновь, как и в 1950-м, все наше высокомерие неожиданно перевернулось вверх дном и превратилось во всепоглощающую панику. Для того чтобы выйти из группового турнира, нам необходимо было победить своего последнего соперника, Португалию, с перевесом в несколько мячей. Менеджеры вернули меня на поле, но Гарринча, Жилмар и Джалма Сантос были отправлены на скамейку. Зато Орландо, входивший в нашу команду в 1958 году, но с тех пор не сыгравший ни в одном матче чемпионата мира, был введен в основной состав. В целом было внесено семь изменений по сравнению с предыдущей игрой. Безумие, однако вновь – вы, вероятно, уже заметили утвердившуюся манеру поведения? – все мы промолчали.
Не успела игра с Португалией начаться, как португальские защитники отправили меня в бессознательное состояние ударом ноги, откровенно целясь в мое больное правое колено. В одном эпизоде защитник сделал мне подножку. В тот момент, когда я уже кувырком летел на землю, он вновь оказался рядом, и от его подставленной ноги я повалился как подкошенный. Весь стадион вскочил, крича и требуя наказания за грязную игру. Д-р Гослинг и Марио Америко – тот же дуэт, лечивший мое колено мокрыми горячими полотенцами в 1958 году в Швеции, – опрометью бросились на поле. Но в этот раз чуда не произошло. У меня в колене произошел разрыв связок.
Д-р Гослинг с Марио Америко вынесли меня с поля, при этом я держался руками за их плечи, а мои ноги повисли в воздухе. Я ступить не мог, опираясь на правое колено. Но правилами чемпионата мира в то время запрещались любые замены по ходу игры, даже если игрок получал травму. Я не хотел, чтобы сборная Бразилии в таком критически важном матче осталась в меньшинстве. Поэтому спустя несколько минут я вновь вышел на поле. Всю оставшуюся игру я прохромал, практически прыгая на одной ноге, оставаясь полностью бесполезным.
Бразилия проиграла опять с тем же счетом 3:1, что лишило нас права участвовать в дальнейшей борьбе за Кубок мира.
Пеле и его первая жена Роземери дос Рейс Шолби
В итоге награду из рук королевы получили не мы, а сами англичане во главе с приложившими героические усилия Бобби Муром и их тренером сэром Альфом Рамзеем. Думаю, триумф Англии был заслуженным и приличествовал родине современного футбола. К сожалению, у меня больше никогда не появлялось возможности сыграть на стадионе «Уэмбли» даже в товарищеском матче. Это упущение остается в числе немногих факторов для искреннего сожаления, которое я когда-либо испытал за всю свою карьеру.
По мере того как я продолжал ковылять по полю во время игры с Португалией, спотыкаясь и хромая как раненый зверь, я становился все злее и злее. Я злился на высокомерие наших тренеров и начальников. Меня мучило то, каким образом бразильская политика вторглась в нашу подготовку. Меня выводило из себя отсутствие защиты со стороны судей. Но больше всего я был разочарован самим собой. Играя за «Сантос», я почти всегда оставался здоровым и полным сил, но оказался серьезно травмирован во всех трех чемпионатах мира, в которых участвовал. Это не могло быть совпадением, думал я. Именно после того матча я созвал репортеров и объявил им свое решение никогда более не участвовать в Кубке мира.
Во время нашего возвращения из Лондона в Бразилию наш рейс задержали на несколько часов. Как это было и со всем остальным в ходе Чемпионата 1966 года, руководители сборной не удосужились дать нам объяснения, почему они рассчитывали, что мы будем просто сидеть и ждать, послушные и беспрекословные. Мы прилетели в Рио далеко за полночь. Тех из нас, кто жил в Сан-Паулу или в его окрестностях, сразу же быстренько пересадили в ожидавший самолет. Лишь спустя какое-то время мы узнали причину задержки: чиновники сборной боялись, что по возвращении нас линчует разъяренная толпа. Их страхи были безосновательны – почти никто не пришел встречать нас. Однако все это лишь укрепило меня в уже сделанном ранее выборе. Чемпионат мира по футболу, похоже, стал чем-то, без чего я определенно смогу жить.
«Слава богу, ты в порядке, Дико! – воскликнула мама, чуть не плача, когда я добрался домой в Сантус. – У меня колени болят, так много я молилась за тебя!»
Матчи Чемпионата мира 1966 года уже можно было посмотреть по телевизору в некоторых частях света, но семья Насименту не желала быть такой же, как остальной мир болельщиков. Ни за что. За те десять лет, что я играл в профессиональный футбол, дона Селесте ни разу не присутствовала лично ни на одном матче и почти не смотрела игры по телевизору. Отец большей частью тоже не мог найти в себе силы, чтобы наблюдать за матчами, думаю, это занятие по разным причинам для них обоих представляло слишком большое эмоциональное потрясение. Почти каждый раз, когда я участвовал в матче, с самозабвением самого усердного пилигрима мама отправлялась в церковь и проводила там все время, пока длилась игра, в молитве о том, чтобы я не пострадал, как Дондиньо. За эти годы, я думаю, она испытала больше страданий от боли в коленях, чем я! Мама с папой не были единственными, кто так сильно переживал из-за меня. В общем-то все дома, похоже, поддерживали мое решение уйти из мирового футбола, включая нового члена нашей семьи – Розмари Шолби, мою невесту.
Я встретил Розе за много лет до этого – на самом деле сразу после Чемпионата мира 1958 года. «Сантос» играл против «Коринтианс», одного из наших крупнейших соперников. В бразильских командах принято в ночь перед игрой помещать своих игроков в некий карантин – по-португальски это слово звучит как concentração, что дословно означает «концентрация», – цель которого заключается в том, чтобы изолировать игроков от всего, что отвлекает, в том числе и от представительниц прекрасного пола. Но легче сказать, чем сделать, особенно когда дело касается бразильских футболистов, и в ту ночь наша группа устроила побег из тюрьмы. Мы прокрались в гимнастический зал клуба «Сантос», чтобы посмотреть баскетбольный матч местной женской команды. Несколько баскетболисток подошли пообщаться с нами, и я был удивлен, когда одна из них уселась прямо рядом со мной.
– Привет, – сказала она. – Ты Пеле, да?
– Точно, – ответил я, радуясь, что она узнала меня.
– Завтра не бейте «коринфян» слишком сильно.
И, быстро улыбнувшись, она отошла к скамейке своей команды.
Этот коротенький диалог просто сразил меня. У нее были великолепные, растекающиеся волной волосы каштанового цвета, и – это интриговало больше всего – похоже, в ней было столько уверенности и самообладания, сколько я во всем Сантусе никогда не видел. На следующий день, когда начался наш матч, я поймал себя на том, что высматриваю на трибунах эту девушку, тогда как я должен был все внимание уделить игре на поле. Не помню, выиграли мы или нет, но день все равно завершился разочарованием: Розе не пришла. Спустя несколько дней я шел по улице Сантуса и заметил ту же группу баскетболисток. Сердце мое екнуло. Розе среди них не было, но девушки, разумеется, все время хихикая, все же сообщили мне, как ее зовут, назвали магазин грампластинок, в котором она работала, и ее возраст – четырнадцать лет. Совсем маленькая, но и мне самому было тогда всего семнадцать, так что это не выглядело препятствием. Надев свою единственную, хорошо выглаженную рубашку и приличную пару брюк, я отправился в музыкальный магазин такой небрежной походкой, какую только может изобразить подросток.
– Ну, здравствуй – вот, опять встречаемся, – сказал я.
– Привет.
– Помнишь меня?
Она кивнула, улыбаясь, кажется, застенчивее, чем в первый раз.
– Скажи, – спросил я, – почему ты хотела, чтобы выиграли «коринфяне», если ты сама из Сантуса?
– Потому что я болею за «Коринтианс», – ответила она, – хотя не очень люблю футбол.
Не очень люблю футбол. Вы подумали, что после таких слов меня быстрее, чем кого-либо другого, ветром сдует из того магазина? Однако случилось прямо противоположное. Я совсем потерял голову. В тот момент, сразу после моих приключений в Швеции, Розе, похоже, оказалась единственным человеком на всей планете, который не был впечатлен тем, что я сделал на футбольном поле. Она явно проявляла интерес к Эдсону, а не к Пеле. Прошли годы, и я влюбился в Розе. Независимо от того, сколько тысяч миль разделяли нас, когда я уезжал, независимо от того, побеждали мы или проигрывали, я возвращался назад, туда, где она была дома со своими родителями в Сантусе – это как скала, которая никогда не меняется. Ухаживание оказалось затяжным делом, выдержанным в традиционной манере. Розе настояла, чтобы я немедленно встретился с ее родителями, и они выразили пожелание сохранить все, по возможности, в тайне. Это было трудно сделать – Сантус был небольшим городком, а я был тем, кем я был. Но Розе никогда не ходила на мои матчи, что вообще-то вряд ли было жертвой с ее стороны. Мы ходили с Розе в кино, но ее тетя сопровождала нас. Они обе шли первыми в кинотеатр. Когда в зале гас свет, я тихонько проскальзывал и садился рядом с Розе. Наши старания окупились – никто никогда не замечал, что они сидели в одном кинотеатре с Пеле.
Розе отказывалась выйти за меня замуж довольно долгое время – говорила, что еще слишком молода. Но за несколько месяцев перед Кубком мира 1966 года она, наконец, сдалась. К этому моменту мы встречались более семи лет. Я уже был двукратным чемпионом мира, выступая за сборную Бразилии, «Сантос» завоевал несколько чемпионских титулов, я начал зарабатывать настоящие деньги… а ей это было просто все равно. Она по-прежнему не любила футбол и по-прежнему не хотела внимания общественности. О нашей помолвке, в конечном счете, разумеется, узнали, и пошли всевозможные пересуды о том, где состоится свадьба «короля футбола». Некоторые даже предлагали стадион «Маракана» в Рио! В одном газетном сообщении говорилось, что церемонию бракосочетания совершит сам папа римский. Но согласно правилам и в соответствии с пожеланиями Розе, наша свадьба состоялась в доме, который я купил в Сантусе для своих родителей. Церемония была простой, возглавлялась местным священником, и на ней присутствовали наши семьи и лишь несколько наших друзей. Но даже когда мы попытались все обставить по-простому, этого не получилось. На улице собрались толпы корреспондентов, щелкавших фотоаппаратами. Тем не менее я вышел из дома, улыбнулся и помахал всем. Это, как я всегда и говорил Розе, было нашей жизнью. И принесла она нам больше добра, чем чего-либо еще.
Первое предложение поступило от «Тетра Пак», шведской компании, производящей упаковку. На протяжении всех лет, прошедших после Чемпионата мира 1958 года, я сохранил в своем сердце любовь к Швеции, и я всегда ощущал самый теплый прием, когда «Сантос» или бразильская сборная принимали участие в товарищеских матчах в шведских городах. И все же я был несколько удивлен, когда где-то в 1961-м руководство клуба «Сантос» пришло ко мне с сообщением о том, что «Тетра Пак» хочет, чтобы я «подтверждал качество» их продукции.
Я сразу же позвонил Дондиньо.
– Что думаешь, пап?
– Не понимаю, – отвечал он, и озабоченность звучала в его голосе. – Ты и так уже получаешь зарплату.
– Да, но это будет дополнением к ней, – пояснил я.
– И чего они хотят, чтобы ты делал?
– Они будут платить мне за то, чтобы я говорил, что мне нравится их продукция.
Дондиньо был ошарашен. «Не понимаю, – проговорил он. – Ты спортсмен, а не актер. Они что, действительно собираются платить тебе за это?»
Вообще-то и я не находил в этом особого смысла. По крайней мере, сообразил не сразу. Американские спортсмены занимались «одобрением» товаров еще со времен Бейба Рута, если не раньше, но в Бразилии, как и в большинстве стран мира, эта концепция пока была в новинку. Именно яркие воспоминания о том первом чемпионате мира сделали это возможным. Думаю, людям хотелось ощутить свою причастность к чемпионству, и покупка ими товаров, которые мне нравились, была своеобразным способом достичь этого. Я также получил благословение маминой улыбкой. Честное слово, это было не менее важно.
И все же у меня оставались некоторые сомнения. Я переживал, что, если что-то из того, что я одобрил, окажется не очень хорошим, люди разочаруются лично во мне. Так на самом деле и происходило в самом начале – пару раз ко мне в Сантусе подходили люди на улице и жаловались, что тот или иной продукт оказался не совсем качественным. Я всегда рассыпался в извинениях и старался уладить вопрос с компанией.
Несмотря на все опасения, мы приняли предложение «Тетра Пак». Оно оказалось одним из лучших и самых длительных форм сотрудничества из всех, которые я когда-либо имел. Это предложение словно открыло шлюзы: за одну ночь ко мне поступило столько предложений от других компаний, как бразильских, так и зарубежных, что я просто не знал, что мне с ними всеми делать. Наконец, пришлось нанять людей только для того, чтобы было кому заниматься рекламными и прочими деловыми предложениями. Одним из моих помощников стал мой брат Зока, игравший несколько лет в резервной команде «Сантоса», прежде чем решить, что футбол все же не его конек. Он всегда опережал меня в учебе, пошел в юридическую школу и стал одним из моих самых надежных советников.
С годами мое имя и лицо появлялось в аптеках, на автозаправках, в рекламных роликах газированных напитков и на новых жилых домах. Я рекламировал сладости, одежду и даже – вы не поверите! – крупный рогатый скот. Некоторые из моих самых энергичных промоакций были связаны с Бразильской ассоциацией производителей кофе. Бразилия была и остается крупнейшим производителем кофе в мире, но бразильский кофе никогда не выходил на зарубежный рынок как высококачественный продукт. К 1960-м годам наши соседи принялись разворачивать собственные остроумные и броские кампании, и Бразилия ощутила необходимость что-то противопоставить этому вызову. Поэтому, когда «Сантос» играл в Европе или Соединенных Штатах, я выбегал на поле, неся на спине огромный мешок бразильского кофе. Стандартный вес мешков с кофе был около 132 фунтов (60 килограммов), я же в те годы весил, возможно, 140 фунтов – и это в мокрой экипировке! Но чего уж там, все, что угодно, ради своей страны, думаю, как-то так. У Колумбии был Хуан Вальдес, а у Бразилии – Пеле.
Одной из причин такого обилия появившихся у нас возможностей стало то, что компании начали заниматься продвижением своего бизнеса во всем мире так, как они никогда до этого не делали. Весьма характерный пример – «Тетра Пак», шведская компания, стремящаяся получить прибыль от продаж в Бразилии и на других «формирующихся» рынках. Еще несколько лет тому назад это казалось немыслимым, однако улучшение системы коммуникаций и устранение всевозможных барьеров способствовали превращению бизнеса в действительно глобальную инфраструктуру. В 1960-х мы даже провели кампанию по продвижению газированных напитков в Чехословакии – стране, находившейся за «железным занавесом», укрытой щитом от «злого» капитализма. Поскольку мои лицо и имя были настолько узнаваемы, а сам я, пока это явление набирало силу, успел повзрослеть, компании стали часто использовать меня в качестве острого ножа, с помощью которого они пытались открыть для себя новые рынки. Некоторые говорят, что в каком-то смысле я стал первой современной общемировой иконой. На мой взгляд, это звучит немного хвастливо – я предпочитаю верить, что мне повезло выиграть благодаря многим глобальным тенденциям и совпадениям. Родись я на двадцать или даже десять лет раньше, я все равно стал бы хорошим футболистом, но моя история выглядела бы иначе. Полагаю, я появился на свет действительно в нужном месте и в нужное время.
Забавно оглянуться назад на некоторые из рекламных объявлений с моим участием. Мы создали «Кофе Пеле», который по-прежнему продается и даже сегодня довольно популярен в некоторых странах. В одном телевизионном рекламном ролике появляется весьма элегантная дама, сидящая в салоне реактивного лайнера, – пик гламура конца 1960-х, хотите – верьте, хотите – нет, которая обращается к стюардессе:
– Что это за кофе?
– Это «Кофе Пеле», – отвечает стюардесса.
– О, он восхитителен!
После чего камера быстро дает крупным планом мое изображение. Через плечо я посылаю ей свою лучшую непринужденную улыбку, держа в руке чашечку дымящегося кофе. «Já viu, né?» – произношу я брутальным голосом, что в вольном переводе можно передать как: «Значит, я тебе понравился?»
Просто невозможно удержаться от смеха, глядя на все это сегодня! Однако эти примеры рекламных изысков наглядно демонстрируют, как долго я живу и как сильно изменился мир. Эта реклама не имела особого смысла в 1960-м и, разумеется, не имеет его и в 2014-м. А вот где-то в промежутке между этими датами – да, имела. Сегодня, в наше более циничное время, многие рекламные компании полагаются на юмор и иронию в продвижении своих брендов. В этом всегда, если честно, скрывался вызов. Говорите обо мне, что хотите, но я всегда был откровенным малым.
Поступало много предложений, от которых я отказывался. Многие годы бразильские компании пытались уговорить меня рекламировать нечто под названием «Пеле Пинга», на неприличном жаргоне – кашаса, бразильский крепкий алкогольный напиток из сока сахарного тростника, составная часть кайпириньи и других алкогольных коктейлей. Хотели также производить сигареты «Пеле». Я отверг такие предложения, главным образом потому, что я спортсмен и не употребляю алкоголь и не курю. Я считал, что должен оберегать таланты, данные мне Богом.
Я всегда ценил замечательных людей, с которыми познакомился, работая со спонсорами, и был благодарен фирмам, поверившим в меня. Но также я осознавал, что каждая заключенная мною сделка все шире раскрывала меня для общественности, а это, в свою очередь, подтачивало приватный характер нашей семейной жизни. Спонсорство и сделки также означали, что я был вынужден уделять немного меньше времени своей настоящей любви – футболу. Но от некоторых предложений отказаться было сложно, особенно человеку, рожденному в таком мире, в каком родился я. История моей семьи показала, что карьера футболиста может прерваться в любой момент; я полагал, что важно успеть заработать то, что можно, пока я еще могу зарабатывать, успеть кое-что сделать, например, купить родителям приличный новый дом в Сантусе, что никогда не стало бы возможным без денег от спонсоров – в конце 1960-х я даже не был самым высокооплачиваемым игроком в команде «Сантос».
В итоге я рассудил так: все, что мне требовалось сделать, это передать мои дела по ведению бизнеса своим друзьям и коллегам, а они позаботятся о том, чтобы правильно использовать личность Пеле. Таким образом, я мог бы сосредоточиться в первую очередь на футболе и не беспокоиться о деньгах. Так мною был извлечен еще один болезненный урок, который дорого мне обошелся.
Мало-помалу раны, полученные в 1966 году, начали заживать. Через два года после Ливерпуля мне наконец удалось обрести душевный покой, когда исполнилось одно из моих самых заветных и, как я думал, несбыточных желаний: я был удостоен чести встретиться с королевой Елизаветой. Я всегда восхищался ее изяществом, достоинством, с которым она держалась, и ее теплой улыбкой. Королева совершала турне по Южной Америке и очень любезно дала знать о своем желании встретиться со мной после того, как она посетила матч двух звездных команд из Сан-Паулу и Рио на стадионе «Маракана».
Перед нашей встречей меня навестила пара высокомерных чиновников из протокольной службы Итамарати – министерства иностранных дел Бразилии. Они были явно обеспокоены тем, что знаменитый футболист выкажет себя туземцем в присутствии Ее Величества и совершит какую-нибудь ужасную оплошность. Мне были даны конкретные инструкции: как кланяться, как слушать с уважением, как не перебивать, как прямо вставать, как оказывать почтение – в целом как выжать последнюю каплю человечности из нашей предстоящей встречи.
На поле Пеле умел все, но главным качеством футболист всегда считал скоростной дриблинг
Когда я вышел на поле перед началом матча, на «Маракане» появился огромный марширующий оркестр, который исполнил гимн «Боже, храни королеву». Мне стало казаться, что, возможно, все те формальности, о которых говорили мои тьюторы, на самом деле не плод их воображения. Но когда матч закончился и меня провели в более спокойное, обособленное помещение, чтобы встретиться с королевой Елизаветой, все мои опасения рассеялись. Она вошла в комнату с огромной улыбкой, внося с собой атмосферу полного отсутствия формальности. «Господин Пеле! – восторженно воскликнула она. – Приятно с вами познакомиться!»
Мой английский на тот момент был все еще ужасен, но я заранее тщательно потренировался, чтобы произнести несколько ключевых фраз. «Большое спасибо, Ваше Величество!» – ответил я.
Моя попытка вызвала негромкий смех и явное удовлетворение на лицах всех стоящих вокруг – даже у парня из министерства иностранных дел. С этого момента мы полагались на переводчиков, но наш разговор оставался очень спокойным и приятным. Я рассказал, как мне понравилось пребывание в Великобритании, а она – о том, каким большим поклонником моей игры стал принц Филипп. На самом деле сама королева оказалась куда б́льшим фанатом футбола, чем я ожидал, она выразила сожаление по поводу того, что Бразилия не смогла добиться большего на Кубке 1966 года, хотя подчеркнула, что, разумеется, очень гордится английской сборной. К концу нашего разговора я был совершенно очарован и чувствовал, будто мы были знакомы целую вечность.
Думаю, тогда я в последний раз позволил кому-то дать мне инструкции, как с кем-то общаться. Это был полезный урок: люди везде одинаковы, и нам надо избегать нагромождения препятствий там, где их не должно быть. В самом деле, единственное возможное нарушение протокола в тот день в Рио случилось тогда, когда один член британской делегации, возможно, дипломат, подсел ко мне украдкой и на ломаном португальском спросил едва слышно, уголком рта: «Итак, Пеле… это действительно правда, что вы не собираетесь играть в 1970-м?»
Всегда в бегах
Тем временем в большом мире, за пределами рамок, в которых действуют комиссары, следящие за соблюдением правил протокола матчей, общая картина становилась все более безумной. Почти на протяжении всех 1960-х «Сантос» оценивался многими как лучшая в мире клубная команда. Мир жаждал видеть наш стиль игры – бесшабашный, дерзкий и полный импровизаций. Мы так часто бывали на выездных матчах и получали столько радости в ходе игр, что одна американская газета прозвала нас футбольной командой «Гарлемских путешественников» – по аналогии с прикольной баскетбольной командой «Гарлем Глоубтроттерс». Энергия и страсть, пробуждаемые футболом, – уже одного этого самого по себе было достаточно для того, чтобы сделать нашу жизнь интересной. Но то был молодой мир, мятежный и анархичный, и безумство, которое постоянно охватывало нас – возбуждавшее, делавшее нас более привлекательными, а подчас и несколько пугавшее, – сегодня кажется мне почти немыслимым.
Однажды утром в Каракасе, Венесуэла, взлетно-посадочная полоса оказалась заполнена такой толпой болельщиков «Сантоса», что нам пришлось просидеть целых четыре часа в самолете, прежде чем полиция смогла расчистить для нас выход. Во время перелета в Египет у нас была стыковка в Бейруте, где огромная толпа штурмовала аэропорт, угрожая похитить меня, если мы не согласимся сыграть матч с ливанской командой. (Мы вежливо отказались, при поддержке ливанской полиции, и вылетели, как и планировалось, в Каир.) В Милане, Италия, многотысячная толпа прослышала, что я отправился по магазинам, и попыталась заарканить меня, чтобы получить мои автографы. В ожидании машины, посланной моей командой, чтобы вызволить меня, я прятался за каменной колонной. Когда машина пришла, я бросился к ней со всех ног, быстрее, чем когда-либо бегал по футбольному полю!
Но даже само поле уже не могло обеспечить достаточную безопасность. В 1962 году мы играли в финале Кубка Либертадорес – латиноамериканского чемпионата, на котором «Сантос» никогда не побеждал. Нашим соперником был «Пеньяроль», знаменитая команда из Уругвая, что заставляло наши сердца биться еще сильнее. После обычной серии матчей, сыгранных «на чужом поле» и «в гостях» и закончившихся вничью, мы, поставив все на карту, собирались играть финальный матч на стадионе «Монументаль» в Буэнос-Айресе, Аргентина. Когда мы, играя напористо и раскрепощенно, победили со счетом 3:0, – причем два мяча забил я, – толпа бросилась штурмовать поле. В погоне за сувенирами болельщики буквально сорвали с меня всю одежду! На следующий день одна бразильская газета вышла под заголовком: Стриптиз черного короля футбола.
Это может показаться странным, но подобные инциденты редко кого пугали, особенно в Латинской Америке – в те годы некоторый бедлам считался просто частью местного колорита, местных реалий, как дождь, или солнцепек, или смог. С каждым проявлением неуемного духа нашей команды легенда о «Сантосе» обрастала новыми подробностями. Среди нас было много великолепных игроков, включая Зито, Пепе, Коутиньо и многих других. В период между 1958 и 1973 годами «Сантос» завоевал два Кубка Либертадорес, победил в шести чемпионатах бразильской лиги, первый дивизион, и вышел победителем в десяти чемпионатах штата Сан-Паулу. Наши успехи и стиль нашей игры привели к тому, что желание увидеть игру «Сантоса» стало ненасытным. В начале года мы выезжали в другие страны Латинской Америки, например в Аргентину, которая в то время была намного богаче Бразилии и могла позволить себе выплачивать крупные вознаграждения. С июня по август для «Сантоса» наступал период больших зарплат – с наступлением летнего сезона в Северном полушарии мы отправлялись в поездку по Европе. За один выезд мы, бывало, успевали сыграть в двадцати – двадцати пяти, а иногда и в тридцати матчах.
Мы играли везде: в таких мировых столицах, как Париж и Нью-Йорк, и в менее посещаемых туристами местах – Канзас-Сити в штате Миссури, Александрия в Египте и Турин в Италии. В Республике Берег Слоновой Кости (Кот-д’Ивуар), в Африке, вдоль дороги из аэропорта до центра города выстроилось пятнадцать тысяч человек, когда я прилетел сыграть в матче в их столице, Абиджане. Как-то раз я ехал в открытой машине по Елисейским Полям в Париже, спеша на матч с командой Франции. В этот момент на стадионе появилась французская кинозвезда Бриджит Бардо, одетая в цвета французского триколора: красные сапожки, белые мини-шорты и облегающий голубой свитер. Все на стадионе моментально забыли обо мне и об игре и на протяжении почти всего матча глазели только на нее. Французская команда выиграла. После матча Бардо вручила французскому капитану кубок и наградила его поцелуем – он настолько ошалел, что после церемонии, как сообщили потом в газетах, ушел, забыв кубок! Бриджит собралась было и меня поцеловать, но я уклонился, полагая, что Розе все равно будут безразличны фотографии этого действа, появись они хоть на всех страницах спортивных изданий в Бразилии.
Внимание фанатов было и лестным, и беспощадным. Как-то во время перелета из Мехико в Нью-Йорк я просто откинулся в кресле назад и заснул. Это мне всегда удавалось сделать – закрыть глаза и вздремнуть, даже если весь мир вокруг меня рушился. Пока я спал, пассажиры начали выстраиваться в очередь к головному салону в ожидании получить мой автограф. (Это было в 1960-е годы, когда еще можно было встать со своего места и ходить по самолету, не вызывая при этом паники.) К счастью, никто меня не разбудил. Когда наш самолет пошел на посадку в Нью-Йорке, раздалось пение. Пассажиры затянули хором серенаду по-испански: «Despierta, Pele, despiertaaaaaa!» – «Просыпайся, Пеле, просыпааааааайся уже!» Это пение потихоньку пробудило меня ото сна. Когда я проморгался, то увидел сидящего рядом со мной человека – Орландо Дуарте. Мне потребовалось несколько минут, чтобы осознать, что происходит.
«Боже мой, – наконец проговорил я, обращаясь к Орландо. – Мне показалось, что я умер!» Мы оба рассмеялись. После приземления я раздал автографы всем желающим.
Я всегда старался сделать из игры хорошее шоу, потому что знал – я был той причиной, по которой люди приходили на наши матчи. «Сантос» иногда получал по сто тысяч долларов за игры, в которых я участвовал, и всего по тридцать тысяч за матчи, в которых я не играл. Я ценил то, что люди тратят свои с трудом заработанные деньги на то, чтобы увидеть меня. В общей сложности я забил 127 голов в 1959 и 110 в 1961 году – такое количество мячей и в то время казалось не вполне реальным, а сегодня это что-то совсем немыслимое. Помимо забивания голов я также пытался удовлетворить особые просьбы, поступавшие как от моей команды, так и от принимавших нас хозяев, и некоторые из таких просьб были весьма странными. Пару раз, особенно в странах, где появление чернокожих было редким событием, организаторы просили меня или Коутиньо надеть на руку белую повязку, поскольку болельщики иначе не могли отличить одного из нас от другого. Полагаю, подобные просьбы в современных условиях могут показаться несколько оскорбительными, но тогда я получал слишком много удовольствия от процесса, чтобы зацикливаться на подобном.
Даже небольшие «кризисы», время от времени случавшиеся у нас, почти всегда хорошо заканчивались. В июле 1968 года мы проводили матч в Колумбии, когда я с нашими футболистами затеял спор с арбитром, Гильермо «Чато» Веласкесом, потому что мы считали, что он должен был отменить забитый нам гол. Один из моих товарищей по команде, Лима, отправился к нему опротестовывать его решение. Арбитр, крупный малый – вообще-то бывший боксер, – набычившись, уставился на Лиму, глаза в глаза, а затем удалил его с поля.
Я был возмущен, потому подошел к нему и продолжил спор, после чего Чато моментально удалил с поля и меня. Возможно, я и вправду заслуживал удаления. Но когда я покидал поле, толпа колумбийских болельщиков пришла в полное неистовство. Люди стали швырять с трибун подушки, бумагу и мусор на поле, в судью и друг в друга. «Пеле! Пеле!» – кричали они. Полицейские повскакивали со своих скамеек и бросились на защиту Чато.
Я убежал в раздевалку под трибунами, но доносившийся шум толпы и там был оглушителен. Слышались топанье, взрывы петард и пронзительный рев. Все это очень походило на начало Третьей мировой войны.
Я уже начал снимать бутсы, когда в раздевалку вбежал запыхавшийся директор «Сантоса».
– Ты возвращаешься в игру, – проговорил он.
– Что? – переспросил я, не веря своим ушам. – Вы с ума сошли? Меня удалили.
– Нет, нет, – отвечал он, мотая головой. – Удален судья, а ты возвращаешься в игру.
Я поверить не мог в это, однако директор на самом деле говорил правду!
Когда разбушевался весь стадион, власти решили, что только мое возвращение в игру поможет избежать полномасштабного бунта. Так что я вновь натянул бутсы и выбежал на поле, на котором и следа Чато не осталось.
Это происшествие выглядело довольно смешным, тем не менее оно оставило после себя ощущение неправильности происходящего. Чато был арбитром, и он принял решение удалить меня с поля. К его решению должны были отнестись с уважением. В течение многих лет после этого я каждый раз нехорошо себя чувствовал, вспоминая то, что произошло в тот день. К счастью, в конце концов, мне удалось немного загладить вину. Улаживание наших отношений началось с того момента, когда я в Бразилии повстречался с Чато в гостинице. Мы обнялись и обменялись контактной информацией. Когда уже ближе к концу моей футбольной карьеры я играл в Нью-Йорке, я отправил ему с семьей билеты на один из наших матчей. И, наконец, в Майами, во время одной из моих прощальных игр, журналисты предложили нам «воссоздать» сцену удаления. Чато вытащил красную карточку, чтобы еще раз отправить меня с поля. Я же выхватил у него эту карточку и продолжил игру в точности, как тогда в Колумбии! Все мы от души посмеялись, особенно Чато. То, что могло стать обидой на всю жизнь, закончилось дружбой. Это еще одна замечательная сторона футбола – в большинстве случаев все остаются довольными.
Каким бы все это ни казалось веселым, однако кое-чего в моей жизни все же не хватало. И люди постоянно напоминали мне об этом снова и снова.
«Не скучаешь по игре за свою страну? – спрашивали они. – Хочешь, чтобы 1966 год остался у нас в памяти, как последний год, когда мы видели тебя в форме бразильской сборной?» Болельщики, руководители клуба «Сантос», простые бразильцы на улице, журналисты, другие футболисты – у всех один и тот же вопрос, на который у меня ни одного убедительного ответа. Да, конечно, я, бывало, говорил что-то о том, что уже играл в трех чемпионатах мира и был травмирован в каждом из них, что арбитры не защищали меня, ну и тому подобное. Но все это звучало как-то не так, будто я играл какую-то иную роль – Пеле такого бы не сказал.
За несколько лет до этого, в 1964 году, в «Сантос» пришел новый технический директор – профессор Жулио Маццеи. Очень быстро он занял место одного из самых важных людей в моей жизни. Чрезвычайно образованный человек, учившийся в Соединенных Штатах, профессор Маццеи в основном занимался всеми сторонами физической подготовки команды. Помимо проведения тренировок он также консультировал нас, помогая всем игрокам освоить правила поведения в гостиницах, аэропортах и в других местах, которые мы посещали во время выездов. Он стал своеобразным мостом, по которому в 1960 и 1970-е годы мы из мира любительского спорта перенеслись в тот, где ощущалось растущее влияние профессионального спорта. Он помог всем нам, мальчишкам, встать на путь взросления. С годами мы стали видеть в профессоре Маццеи постоянный источник стабильности и перспективы; часто он оказывался единственным, кто мог, находясь на расстоянии, хорошо разглядеть тех людей, которые встречались в моей сумасшедшей жизни, и те события, которые имели в ней место, и я безмерно доверял ему. Он заменил мне старшего брата, которого у меня никогда не было.
«Королем футбола» окрестили Пеле французские журналисты команды «Сантос» по всей стране
Еще одной особенностью профессора Маццеи, которая мне нравилась, было то, что ему удавалось поговорить со мной так, как никому другому. Он никогда не принуждал и всегда был доброжелателен. Однако, пытаясь подтолкнуть меня в правильном направлении, он оставался исключительно честен. Наблюдая за тем, как я тренировался и отрабатывал упражнения на поле, он повторял:
«Ну, Пеле, смотришься ты хорошо. Ты готов к тому, чтобы выиграть третий кубок для Бразилии!»
Я в ответ просто улыбался и что-то бормотал себе под нос.
«Чем оправдаешься, когда наступит 1970 год, а ты будешь продолжать сидеть дома? – вопрошал он, смеясь. – Что ты собираешься сказать своей семье?»
«Они-то как раз и хотели, чтобы я ушел! – протестовал я. – Мой ответ все тот же – нет, профессор!»
Профессор Маццеи вскидывал руки в притворном отчаянии и уходил.
Что же происходило со мной на самом деле?
Приближаясь к тридцати, я, полагаю, в каких-то ситуациях стал походить на довольно упрямого парня. В течение почти целого десятилетия я оставался в центре внимания, и к тому времени уже не раз обжегся в футболе, бизнесе и в личной жизни. На горьком опыте я познал, что, когда речь шла о моей карьере, важно было чаще говорить «нет», чем «да». Сказав однажды «нет», я уже редко передумывал. Был ли это лучший способ прожить жизнь? Нет, но это помогало защититься. Это приносило мне немного покоя. По правде говоря, я сильно тосковал по игре в бразильской сборной. Но я также верил, что, прежде чем я смогу вернуться, что-то должно кардинально измениться.
Это что-то было во мне.
Первый чемпионат мира, проходивший в Швеции, несомненно, был волшебной поездкой. Мой имидж феномена-подростка, достигшего только благодаря таланту таких высот в футболе, до которых мало кому удавалось подняться, продолжал выдерживать испытание временем. Я по-прежнему преуспевал, являясь просто парнем, которому нравился футбол и который любил забивать голы. Но в последние годы все чаще говорили о том, что, несмотря на свои способности на поле, я вел одинокий, даже отчужденный, замкнутый образ жизни. К примеру, после того как нас вышибли из Кубка мира 1966 года в Англии, лондонская «Санди таймс» написала, что вид покидающего поле травмированного Пеле усиливает его образ «печального миллионера… замкнутого, устранившегося от мира человека, запертого в скорлупе, защищающей его от всесокрушающего бремени славы».
В основном эту и подобную чушь журналисты придумывали для того, чтобы спровоцировать полемику и поднять спрос на газеты. В начале 1960-х в прессе поползли слухи, будто мы с Гарринчей не ладим. Большей частью они основывались на предположении, что мы поссорились из-за женщины – Эльзы Соареш, известной бразильской исполнительницы самбы.
Правда же была на самом деле довольно забавной. После того как я повредил себе пах на Чемпионате мира 1962 года, я прошел все виды реабилитации в отчаянной попытке вернуться на поле. Как-то днем, еще находясь в Чили, я полуголым восседал на тренировочном столе, когда в нашу раздевалку вошла Эльза – кого угодно можно было ожидать, но только не ее. Выглядела она как всегда великолепно – знойная, уверенно держащаяся, полная жизни. Понятия не имею, однако, как ей удалось пройти в раздевалку спортсменов! Я в удивлении схватил полотенце, прикрылся и начал непринужденно болтать с ней. Вскоре в комнату вошел Гарринча и присоединился к нам. Я видел, что он околдован, даже когда она ушла, он все еще, казалось, был как в тумане.
– Ну, Пеле, – тихо произнес он. – Чувааак, эта девица Эльза действительно клёвая.
– Угу, – согласился я.
– Слушай, да она просто чудо. Ну и ну! Что за девчонка!
Я продолжал молча сидеть, и улыбка расползалась по моему лицу.
– Чувак, если б… – Гарринча оборвал себя на полуслове, а затем продолжил: – Да-а, как жаль, что я женат!
В итоге это его не остановило. Гарринча и Эльза начали встречаться во время того самого Кубка мира, на котором Гарринча продемонстрировал одно из лучших индивидуальных выступлений в истории футбола, что привело нас к участию в Чемпионате 1962 года, в то время как все усилия медиков, направленные на то, чтобы вернуть меня на поле, оказались безуспешными. Гарринча в итоге оставил жену ради того, чтобы быть с Эльзой, на которой он впоследствии женился. Эта история породила шепоток, будто он «украл» ее у меня, за что я его возненавидел. Разумеется, в этом не было ни капли правды! На самом деле я любил Гарринчу. Любил его игривый дух. Любил за то, что, даже после того, как он дважды завоевал звание чемпиона мира, он остался тем же, все так же продолжал бегать по автобусу бразильской сборной, обрызгивая ребят ледяной водой, чтобы разбудить их. Я всегда был ему благодарен за то, что он подбежал ко мне и оказал помощь, когда я потерял сознание во время матча в Швеции. Объединяло нас и то, что обоих – двух деревенских парней, провинциалов – недооценивали из-за нашего скромного происхождения и в 1958 году с особым пристрастием обследовали спортивные врачи. После полученной мной в 1962 году травмы Гарринча сразу стал настойчиво убеждать меня в том, что я в кратчайшие сроки смогу вернуться на поле. «Ты же не собираешься бросить меня?» – добродушно вопрошал он, обращаясь ко мне. Он также сказал, что, если все попытки вылечить меня окажутся неудачными, он предложит врачам сборной отправить меня в его родной город Пау-Гранде к целительнице – уж она-то точно поставит меня на ноги.
Я хорошо ладил с Гарринчей, как, в общем-то, и все остальные. С возрастом я, однако, стал понимать, что «ладить» не всегда достаточно. Я был все так же обходителен и упорно работал. Всегда отдавал все свои силы, выходя на поле. Но первая глава моей жизни, в которой мне было достаточно забить максимум голов, и никакой другой более важной задачи я для себя не видел, явно подошла к концу.
Глубоко в душе я чувствовал, что мне надо взрослеть. В конце концов, я уже не был тем мальчишкой, который вышел на поле в Швеции, и даже тем двадцатиоднолетним парнем, игравшим в Кубке мира 1962 года в Чили. Теперь я был мужчиной. К началу Кубка 1970-го мне исполнится двадцать девять – я буду лишь на год моложе Диди, когда он стал в Швеции лидером нашей молодой команды благодаря своей зрелости и умению вносить в игру стабилизирующее начало. Думаю, в жизни каждого человека наступает момент, когда он осознает, что надо жить для других, а не только ради себя. Ко мне это понимание не пришло в одночасье, но главное – оно не пришло в силу чего-либо, что случилось на футбольном поле. Скорее всего, толчком послужило рождение в 1967 году моего первого ребенка – Келли-Кристины. По мере того как она росла и становилась все больше похожа на маленького человечка, менялся мой взгляд на всех, включая моих товарищей по команде. Я стал получать глубокое удовлетворение от стремления заботиться о других, помогать людям. Я понял – раз Эдсон был способен на это, то и Пеле сможет.
Между тем я вновь ощущал, что мир вокруг быстро меняется. Когда мы ездили в Швецию в 1958 году, Бразилия для всех была сюрпризом. Людям практически ничего не было известно ни о нашей стране, ни о нашей команде. Телевидение было редкостью, и существовало немного киносъемок нашей игры, которые соперники могли бы использовать для того, чтобы изучить наши сильные и слабые стороны. Так продолжалось вплоть до середины 1960-х годов. В самом деле, несколько моих наиболее запоминающихся голов в моей карьере никогда не были засняты кинооператорами или показаны по телевидению. Примером служит так называемый «гол де плака» – «гол, увековеченный в бронзе», – который я забил, выступая за «Сантос» на «Маракане» в 1961 году. Поскольку засвидетельствовать мой проход к воротам на пленку возможности не было, руководство команды пожелало оставить память о нем иным образом: у входа на стадион была установлена мемориальная доска, на которой выгравировано, как я обхожу всех защитников и забиваю мяч. Однако то, что произошло на самом деле, сохранилось лишь в памяти болельщиков, бывших на стадионе в тот день.
Звучит просто, но то, как наша команда выступала и как готовилась к выступлениям, на самом деле имело много последствий. Это касалось даже нашего стиля игры: поскольку наши выступления фактически никак не фиксировались, мы были вольны играть как группа талантливых футболистов-индивидуалов, нежели как настоящая команда. Нам не нужна была какая-то сложная стратегия – мы могли просто полагаться на свои инстинкты и получать удовольствие от игры. Бразилии это удавалось особенно хорошо, собственно, в этом и кроется разгадка того, почему нам сопутствовал успех. Теперь же, хотя и десятка лет еще не прошло после чемпионата в Швеции, телевидение распространилось в огромных масштабах и стало постепенно раздвигать занавес, открывая взору все, что было в мире, включая футбол. Мы уже на ЧМ 1966 года в Англии пожинали плоды происходящего: команды соперников изучили нас и применили сложные планы игры. Теперь было недостаточно просто собрать вместе кучу талантливых ребят и мотивировать их. Требовались тактика, работа в команде и лидерство.
В этом контексте я увидел ошибки 1966 года в новом свете. Именно тогда, после ничьей с Шотландией, когда тренеры ругали нас, нам с Гарринчей не следовало молчать и пожимать плечами. К тому времени мы оба были признанными, важными членами команды и могли бы высказать то, что мы считали правильным, и быть услышанными. Точно так же я мог бы сделать нечто большее, когда в том же году меня решили не выпускать на поле в матче против Венгрии, нежели просто смиренно принять свою судьбу.
Возможно, нам нужно было проиграть в Англии для того, чтобы я осознал все это. Возможно, мне нужно было на какой-то период времени удалиться от мирового футбола. Впрочем, происходили и другие позитивные изменения: «Сантос» выступал хорошо, я был лучшим бомбардиром, мое здоровье поправилось «на все сто», так что я опять мог играть за Бразилию, не переживая о том, что тем самым пренебрегаю своей клубной командой или своим состоянием. Кроме того, атмосфера международных матчей теперь была более сдержанной и контролируемой – после турнира 1966 года в правила были внесены некоторые изменения, в том числе позволявшие заменять игроков, травмированных в ходе матча, как это случилось со мной. На Кубке 1970 года также впервые начнут применять желтые и красные карточки, частично сдерживающие грубое поведение, свидетелями которого мы оказались в Англии.
После долгих раздумий и бесед со всеми, начиная от профессора Маццеи и кончая Розе, мамой и папой, я позвонил менеджерам сборной и спросил, возьмут ли они меня обратно в команду. К счастью, они согласились. Тогда же я дал обещание, что с этого момента я буду сосредоточивать свое внимание на том, чтобы быть не только хорошим бомбардиром, но и хорошим лидером.
Но легче сказать, чем сделать!
В начале 1969 года, когда до нашего отъезда в Мексику оставалось чуть более года, наши директора удивили нас, назначив нового тренера – Жоао Салданья. Салданья – этот ураган в человеческом обличье, харизматичный, красноречивый, всегда уверенный в себе – был известным журналистом и одним из самых громких критиков нашего хаотичного, чрезмерно самонадеянного стиля игры в 1966 году. Если предыдущие тренеры боялись кого-то обидеть, выделяя того или иного игрока и занимаясь с ним больше, чем с другими, то Салданья сразу же заявил, что собирается отобрать костяк команды и работать с ним.
«Моя команда состоит из готовых на все одиннадцати хищников, – заявил Салданья своим бывшим коллегам-журналистам. – Они будут держаться меня до конца. Это либо слава, либо провал!»
Так мы стали известны как «Хищники Салданьи». И поначалу это казалось вполне приличным сочетанием. Вместо того чтобы набрать сборную из звезд бразильского футбола, Салданьи решил укрепить единство команды, сколотив ядро из игроков, пришедших из нескольких клубных команд. Отобрав, таким образом, сложившиеся группы хорошо друг друга знавших и притертых друг к другу игроков, он надеялся разрешить проблемы взаимодействия, с которыми мы сталкивались в прошлом. В итоге сборная в основном состояла из игроков «Сантоса» и «Ботафоги», двух лучших клубных команд того времени. В 1969 году мы выиграли почти все матчи, разгромив всю шестерку наших соперников в квалификационном раунде, добившись, таким образом, того, чего никогда не случалось ранее.
К сожалению, у Салданьи имелась и темная сторона. То, что поначалу казалось уверенностью в себе, на деле обернулось опасным, непредсказуемым высокомерием. Он был очень неустойчивым, и каждому было известно, как он любил выпить. В «Нью-Йорк таймс» разместили его развернутую характеристику, в которой он был назван «откровенным, вспыльчивым, агрессивным и донкихотствующим». У него выработалась привычка осыпать ругательствами любого журналиста и даже болельщика на трибунах, если те осмеливались ставить под вопрос его тренерскую работу. Печально известен один инцидент, когда Салданья был настолько взбешен критическими замечаниями тренера клубной команды в Рио, что, по свидетельствам очевидцев, погнался за ним с пистолетом. Чудо, что в результате никто не пострадал.
Все эти «особенности» начали сказываться на нашей игре. В конце года мы проиграли товарищеский матч «Атлетико Минейро» – клубной команде, в которой в 1942 году пробовался Дондиньо, – со счетом 1:2. Играя в Южной Бразилии, мы проиграли матч Аргентине в Порту-Алегри уже со счетом 0:2. Тем временем Салданья отправился в Мексику и Европу, чтобы прощупать наших будущих соперников. После своего возвращения он начал наугад исключать некоторых футболистов из команды и приглашать в нее других, тем самым разбивая ядро, которое, несмотря ни на что, продолжало довольно прилично играть.
На этот раз я решил не повторять своих ошибок, сделанных в 1966 году, я не собирался и далее оставаться молчаливой суперзвездой. Я усвоил урок и решил высказаться открыто. Сначала я попробовал поговорить с Салданья, но не смог даже уговорить его сесть со мной. Поэтому я с определенной неохотой обратился к прессе. «Не слишком ли рано вносить столько изменений в команду? – спрашивал я. – Не думаю, что сейчас лучшее время для набора новых игроков».
Полагаю, мне повезло, что Салданья не бросился с пистолетом и за мной. Но он точно был близок к этому! Салданья начал говорить журналистам, что пришло время дать шанс «новому поколению» бразильских футболистов. Перед матчем с Аргентиной он вывел меня из стартового состава, как он выразился, по дисциплинарным соображениям. Когда подошло время другого матча, с Чили, Салданья сообщил, что вообще подумывает о моем исключении из команды, аргументируя свое решение тем, что мое плохое зрение – близорукость – якобы мешает моей игре в ночное время. Обвинение в близорукости в общем-то было довольно смешным. То, что я близорук, – правда, близорукость была у меня всегда, и ее диагностировали врачи в «Сантосе», еще когда я в пятнадцатилетнем возрасте впервые приехал в клуб. Но этот недостаток никогда не сказывался на моей игре – на самом деле он мне даже помогал. На протяжении многих лет в попытке объяснить секрет моего успеха выдвигались разные теории, и одним из наиболее интересных предположений, сделанных некоторыми журналистами, было то, что у меня чрезвычайно развито периферийное зрение, позволяющее охватывать взглядом более широкую полосу футбольного поля, чем это могли сделать большинство других игроков. Понятия не имею, так ли это на самом деле, но главное здесь в том, что мое зрение, разумеется, никакой проблемы не представляло.
Все понимали, к чему клонит Салданья. Его поведение стало неустойчивым. Перед игрой с Чили руководство нашей команды уволило Салданья. Я был включен в стартовый состав и забил в этом матче два из наших пяти голов.
Наступил ли конец происходящему кавардаку? Боже правый, ну конечно же нет! Вернувшись в сферу журналистики, Салданья со всей силой своего остервенения и жажды мести, при полном отсутствии прежней ответственности набросился на всех нас. Он заявил, что Жерсон, один из наших лучших полузащитников, страдает от психологических проблем; Леро, наш резервный голкипер, с трудом справляется со своей задачей, поскольку, как выразился Салданья, у него слишком короткие руки. Что до меня, то, когда история с моей близорукостью была разоблачена, Салданья сменил тактику, заявив, что я сильно потерял в физической форме. Так как и это тоже было ложью, он вскоре вновь изменил свою басню. Выступая как-то вечером по телевидению, Салданья объявил, что печальная правда заключается в том, что Пеле очень серьезно болен, но он не вправе раскрыть, чем именно.
Я был дома в тот вечер и смотрел прямую трансляцию его выступления. Сообщение звучало фальшиво, да и я, разумеется, чувствовал себя прекрасно, но Салданья выглядел таким убедительным, что даже я начал задаваться вопросом, не могло ли случиться так, что Салданье удалось узнать нечто, что неизвестно мне? Может ли руководство команды скрывать от меня что-то из жалости или, что более вероятно, из стремления дать мне выиграть Кубок 1970 года, ни на что не отвлекаясь? В конце концов, это было то же руководство, которое когда-то вскрывало нашу почту и запрещало нам ставить под сомнение свои распоряжения. В Бразилии той эпохи с футболистами обращались как с собственностью, так что возможно было все.
Международный олимпийский комитет включил Пеле в ТОП-5 великих спортсменов XX века
Чем больше я об этом думал, тем больше убеждал себя в том, что у меня вполне может быть какая-нибудь страшная болезнь, например рак. Я уснуть не мог в ту ночь. На следующее утро я отправился к руководителю технической комиссии и к врачу нашей сборной, потребовав у них сказать мне правду: болен я или нет? Они ответили, что все это чушь, очередная попытка Салданьи сохранить лицо в глазах общественности. Но успокаиваться я начал лишь после того, как лично проверил свои медицинские карты, новые и старые.
Прошло время, и мой гнев по поводу всего произошедшего улегся. Салданье выпало многое испытать, и некоторые проблемы, с которыми он столкнулся, возможно, действительно были за пределами его возможностей. Он определенно заслуживает похвалы за то, что заложил фундамент сборной 1970 года, и за то, что содействовал возвращению самоуважения бразильскому футболу. Более того, он скончался, занимаясь любимым делом, в Италии на Чемпионате мира 1990 года, где присутствовал в качестве журналиста.
Наш новый тренер Марио Загалло был не только анти-Салданья в смысле своего поведения, но и моим бывшим товарищем по команде и моим близким другом. Будучи ключевым игроком в составе наших сборных, выигравших чемпионаты мира 1958 и 1962 годов, Загалло всегда играл в футбол агрессивно, как бы в отместку за обиду, груз которой я, разумеется, полностью разделял. Загалло был на футбольном поле «Мараканы» в 1950 году, будучи восемнадцатилетним солдатом, принимавшим участие в праздничном предматчевом представлении. Он остался посмотреть игру и после нее стал одним из многих бразильцев, поклявшихся, каждый по-своему, отомстить за поражение с Уругваем.
Несмотря на то что ему было лишь тридцать девять, когда он принял на себя обязанности нашего главного тренера – он был всего лишь на шесть лет старше самого взрослого игрока команды, – Загалло за очень короткое время зарекомендовал себя опытным тактиком, который – и в этом был освежающий момент – отказывался играть в интеллектуальные игры. Он пользовался уважением среди футболистов как за свою чемпионскую родословную, так и за обладание огромной физической силой: Загалло вырос, плавая среди бурных приливных волн на северо-востоке Бразилии, и от каждого его движения исходило ощущение властной силы и уверенности в себе. На самом деле из всех, кого я знал, он был самым спокойным человеком.
Я сразу же разыскал Загалло и заверил его, что со мной не будет проблем и что ситуация с Салданьей была уникальной и повториться не может.
«Если ты не хочешь, чтобы я играл, то я пойму, – сказал я. – Обещаю, возражать не стану. Но прошу, пожалуйста, скажи мне об этом прямо, не играя в игры».
Загалло просто рассмеялся. «Пеле, – проговорил он, сжимая своей огромной ладонью мое плечо, – я не дурак. Ты выйдешь на поле, верь мне».
Загалло был достаточно уверен в себе, чтобы сохранить тот костяк команды, который собрал воедино Салданья, внеся лишь несколько изменений. Среди них очень важным решением было продвижение Эдуардо Гонсалвеса де Андраде, прозванного Тостао – «монетка», – одного из величайших талантов и самых ярких личностей, когда-либо игравших за Бразилию. Дебют Тостао в играх больших лиг состоялся в возрасте пятнадцати лет, и его юность и мастерство атакующего форварда навело на мысль прозвать его «белым Пеле». Исключительно умный на поле и за его пределами, Тостао позже станет врачом. В прессе появятся домыслы о том, будто нам двоим невозможно быть на поле вместе, – наши стили игры были очень похожи, – но у Загалло хватило уверенности и мудрости, чтобы развеять эти опасения. На самом деле позже многие отмечали, что в сборной 1970 года на поле, по сути, одновременно выходило четыре или пять игроков под десятым номером.
Это было столь необычно, что некоторые критики с пренебрежением отзывались о нас, как о команде, состоявшей сплошь из нападающих и не имевшей защиты. Но Загалло был уверен, что может выпускать на поле столько талантливых футболистов, сколько хочет, до тех пор пока он может воодушевлять нас на совместную игру. Звучит эта мысль просто, но за свою карьеру я смог убедиться, насколько тяжело претворить ее в жизнь. Загалло побуждал нас давать обратную связь и помогать ему в принятии решений. Эта ситуация была прямо противоположна авторитарному, не допускавшему никаких расхождений во мнениях климату 1966 года. У нас проходили собрания сборной, на которых высказывались все. Загалло обычно сидел и слушал. Он был преисполнен уверенности в том, что должен получить информацию от всех присутствующих. Таким образом медленно зарождалась настоящая сборная.
В то время как мы готовились к отъезду в Мексику, политика вновь вмешалась в нашу подготовку, возможно, самым удивительным и небывалым образом.
Новый глава военного правительства, Эмилиу Медиси, был консерватором, сторонником жесткой линии и настоящим футбольным фанатом. На протяжении долгих лет, поднимаясь по армейской служебной лестнице, он следил за всеми взлетами и падениями бразильской сборной. И все же мы были сильно удивлены, когда Медиси дал одной из газет интервью, в котором высказал пожелание увидеть своего любимого игрока, Дарио Жозе дус Сантоса, в составе бразильской сборной на Чемпионате мира 1970 года.
Дарио, известный как Дада Маравилья, «удивительный Дада», был действительно очень хорошим футболистом. Он войдет в бразильскую историю как один из самых результативных бомбардиров. Однако атакующей огневой мощи в команде уже было более чем достаточно, и мы упорно работали над тем, чтобы сколотить основное ядро игроков, знающих друг друга и доверявших друг другу. На этом последнем этапе для Дарио в нашей сборной действительно не было места.
Зачем Медиси сказал такое? Возможно, он был настоящим фанатом Дарио и футбола вообще. Но кроме того, в то время в Бразилии происходили события, усиливавшие давление на нашу сборную с тем, чтобы она вышла победителем на Кубке мира в Мексике. В конце 1960-х военная диктатура взяла еще более авторитарный и репрессивный курс, ввела цензуру печати, устроила чистки подозреваемых «подрывных элементов» в университетах и других учреждениях. Тысячи бразильцев были вынуждены эмигрировать, и неофициальным лозунгом тех лет стало «Бразилия: люби ее или сваливай» (Brasil: ame‑o ou deixe‑o). Хуже всего то, что военные расширили ужасную практику похищения людей и применения пыток. В течение первых нескольких месяцев 1970 года, когда мы были заняты тренировками, готовясь к Кубку мира, над двадцатидвухлетней студенткой университета Дилмой Русеф издевались в тюремной камере на юге Бразилии, подвешивая ее вниз головой за колени на металлическом стержне и пытая электрошокером.
Когда до нас впервые начали доходить такие истории, мы едва могли поверить им – они были схожи с рассказами о нацистской Германии, такого не могло быть в нашей любимой Бразилии. Происходило это за несколько лет до того, как переворот Аугусто Пиночета в Чили и период печально известной «грязной войны» в Аргентине продемонстрировали миру, насколько жестокими могут быть южноамериканские диктатуры. Однако вскоре и игроки, и члены бразильского тренерского штаба услышали описание происходящих кошмаров от очевидцев. Хотя масштабы того, что творилось, нам еще не были известны, мы уже не могли сомневаться в реальности происходящего. В команде мы подолгу обсуждали все это. Должны ли мы что-то сказать? Должны ли мы выступить с каким-либо протестом?
В конце концов, мы решили, что мы футболисты, а не политики. Мы посчитали, что не нам говорить о том, что происходит. Идя навстречу просьбе, Загалло принял Дарио в сборную. А мы все затихли – по крайней мере, на какое-то время.
Из всех Кубков мира, на которых я побывал, Чемпионат мира в Мексике 1970 года был самым сумасшедшим и самым праздничным. Нам предстояло пройти через множество испытаний, в том числе жару, высокогорье и тот хаос, который, казалось, во все времена окружал нашу команду. Но буйные, необузданные и прекрасно разбирающиеся в футболе мексиканские болельщики любили нас, и слава Богу, потому что, если б они не были на нашей стороне, вряд ли что-нибудь из всего этого вышло.
Приведу лишь один пример фанатских страстей: после того как мексиканская команда сокрушила Сальвадор со счетом 4:0 во время матча на групповом этапе, десятки тысяч болельщиков заполонили улицы Мехико, не обращая внимания на проливной дождь. Толпа преодолела стену, окружавшую гостиницу, в которой размещались иностранные журналисты, и сбила с постамента установленный перед входом двенадцатифутовый футбольный мяч из стекловолокна, изготовленный специально к Кубку мира. С воплями радости толпа прокатила гигантский мяч по всей улице и через две мили закончила пробег на центральной площади города – Сокало. Там фанаты, крича от счастья, разодрали свой трофей в клочья и раздали всем по кусочку желанного сувенира.
Несколько команд так и не смогли полностью приспособиться к местным условиям. Оказалось, что в некоторых предложенных для соревнований местах довольно трудно играть – к примеру, матчи в принимающем городе Толука пришлось проводить на ошеломляющей высоте в девять тысяч футов над уровнем моря, что почти в два раза превышает высоту, на которой расположен Денвер, штат Колорадо. Некоторые матчи начинались в полдень, в результате усилий ФИФА максимально увеличить количество телезрителей в Европе, и проводились под жестокими, палящими лучами мексиканского солнца. Некоторые игроки просто не переносили жару. Во время нескольких матчей, включая матч между Германией и Перу, можно было заметить, что команды в основном играют на небольшом участке футбольного поля, оказавшегося в тени трибун стадиона.
То был первый Кубок мира, проводившийся в Латинской Америке после Чемпионата Мира 1950 года в Бразилии, и европейцы проявляли осмотрительность относительно того, какие экзотические беды и опасности могут их поджидать. Англичане привезли с собой свою собственную бутилированную воду и даже попытались ввезти ветчину и сосиски, а заодно и автобус с карточными столами. Но задумка не сработала – мексиканские законы запрещали всем, включая футболистов, импортировать продукты питания, которые могли быть переносчиком ящура. Все английские сосиски были уничтожены прямо в аэропорту, а сборной вместо них пришлось выживать на пряных мексиканских колбасках salchichas.
Царила такая атмосфера, в которой, казалось, могло произойти все, что угодно. Незадолго перед тем, как мы прибыли, мексиканские власти арестовали девять человек, причастных, по их мнению, к сложному международному заговору, целью которого было мое похищение. После этих арестов руководством сборной мне было приказано ежедневно менять номера в гостинице. Безопасность на наших спортивных объектах и в жилых помещениях была усилена, а ко мне на все время нашего пребывания в Мексике был приставлен охранник. Сегодня это все звучит устрашающе, и, полагаю, в каком-то смысле так оно и было. Но тогда я об этом не очень-то задумывался. Как я уже говорил, в те годы оставалось лишь плыть по течению. Так я и поступил. И, как обычно, спал как дитя.
Все, что делал Загалло и руководство сборной, помогало нам чувствовать себя так, будто мы жили в роскошном, тихом и лишенном драматизма оазисе. Наша сборная оказалась первой прибывшей в страну из шестнадцати национальных команд соперников: в Мехико мы оказались почти за месяц до своего первого матча. Официально наше заблаговременное прибытие объяснялось необходимостью адаптироваться к высоте, на которой был расположен город Гвадалахара, где нам предстояло сыграть матчи группового турнира. Но я думаю, что прежде всего наши менеджеры хотели перевести нас всех в одно место и создать нам удобные условия, избежав карнавального хаоса, подобного тому, что происходило в 1966 году. Они хотели, чтобы мы проводили время вместе, вместе тренировались и укрепляли дружеские отношения.
К этому моменту одно и то же неизменное ядро команды уже играло вместе на протяжении полутора лет. Оказываясь на поле, я иногда знал наперед, что собираются сделать мои друзья по команде и, наоборот, они предугадывали мои действия. Когда мы прибыли в Мексику, между нами установилась еще более тесная связь – уже не только на поле мы проводили время вместе. Мы вместе питались, вместе смотрели футбол по телевизору и начали чувствовать себя настоящими братьями.
Как-то ночью я говорил по телефону с Розе, и она рассказала мне, что наша семья ежедневно собирается вместе, чтобы помолиться за нас. И я подумал: разве не было бы замечательно, если б и у нас в команде образовалась группа верующих, чтобы вместе молиться? Вначале я поделился этой мыслью с Карлосом Альберто, капитаном сборной 1970 года и одним из моих товарищей по клубу «Сантос». Он посчитал мое предложение фантастическим. Затем мы переговорили с Антонио ду Пассо, одним из менеджеров сборной, а вскоре к нам присоединились Тостао, Пиацца и наш почтенный тренер Марио Америко. В результате почти все сорок или около того игроков и членов делегации стали собираться каждый вечер после ужина, чтобы вместе помолиться. Разумеется, это не было обязательным, но приходили почти все, независимо от того, были они католиками или нет. И каждый день мы находили повод, о чем помолиться: о больных, о войне во Вьетнаме, о политической ситуации дома, о здоровье ближних. Мы никогда не молились о победе на чемпионате. Мы просили лишь о том, чтобы никто не получил серьезных травм, чтобы Господь помог нам сблизиться еще больше и сохранить наши семьи в безопасности.
Откровенно говоря, в команде 1970 года не было столько талантов, как в сборной, игравшей в Швеции в 1958 году. У нас были слабые стороны, которые всем были заметны. Мало кто в Бразилии ожидал, что мы выиграем чемпионат, некоторые журналисты даже не надеялись, что мы одолеем групповой турнир. Но по мере того как мы вместе молились и вместе проводили целые дни, я начал замечать, что происходит нечто, чего я за более чем десятилетие в профессиональном футболе никогда ранее не видел. Во время наших тренировок, а затем и в ходе матчей качество нашей игры намного превосходило общую сумму наших индивидуальных способностей. Мы стали играть невероятно хорошо и поняли, что у нас есть что-то особенное.
Это стало для меня еще одним большим уроком, которого до Кубка 1970 года я в полной мере не знал. Будучи в Мексике, среди совместных молитв, тренировок, общих собраний, вместе принимая пищу, обмениваясь шутками, в атмосфере товарищества, я окончательно осознал весь потенциал того, чего может добиться группа игроков вместе. Я увидел истинную силу команды.
Было еще кое-что особенное на Кубке мира 1970 года, нечто похожее на шествие самых ужасных и беспокойных призраков прошлого бразильского футбола. Нам предстояло противостоять своим страхам, уничтожая их один за другим, если мы хотели вновь стать коронованными чемпионами.
В первом матче нашим соперником была Чехословакия, играя против которой во время Чемпионата мира 1962 года я получил серьезное растяжение мышц и лишился возможности участвовать дальше в турнире. Несмотря на полученную травму, я все же запомнил, что в ходе того матча была продемонстрирована высшая степень спортивного благородства и великодушия, невиданная мною за всю мою футбольную карьеру. После того как я получил травму, но остался на поле, чешские игроки могли запросто «выйти на охоту», стараясь ударить меня в больное место или применить против меня грубую силу. В результате подобной тактики мне пришлось бы покинуть поле, что дало бы их команде преимущество в борьбе за победу. Это также, возможно, привело бы к тому, что мою травму пришлось бы дольше залечивать, она даже могла стать неизлечимой. Вместо этого чехи решили, действуя мягко, нейтрализовать меня на все оставшееся время игры. Трое игроков в частности, Масопуст, Поплугар и Лала, каждый раз понемногу отступали, когда мяч попадал ко мне. Разумеется, они стремились помешать мне сделать что-нибудь опасное, но одновременно позволяли мне завершить мои комбинации. Тот матч закончился нулевой ничьей. Я до сих пор остаюсь глубоко благодарным чехам за их галантное обхождение со мной.
Букмейкеры оценивали чехословацкую команду, как одну из самых сильных на Чемпионате мира 1970 года, и мы не собирались подходить к игре с ними легкомысленно, учитывая, как рьяно они боролись с нами в прошлом. Но теперь у нас была возможность изучать видеозаписи, и я проводил много времени за просмотром матчей европейских команд. На записях и во время товарищеских матчей, в которых мы участвовали, я заметил, что европейские вратари освоили новую технику игры: они часто выходили далеко от ворот, когда мяч находился на другой половине поля, действуя почти как защитники. Поэтому когда наш матч начался и я увидел, что чешский голкипер Виктор поступил именно так, я решил испытать удачу.
Без особого напряжения я повел мяч вперед, словно собираясь пересечь среднюю линию, но приблизительно в шестидесяти пяти ярдах от ворот соперника я неожиданно послал мяч свечой в небо. Я сразу же услышал прокатившийся по трибунам ропот: «Что же, Бога ради, вытворяет Пеле?» Но когда мяч, описав дугу, вернулся на землю и покатился в сторону правой штанги, а Виктор в панике рванул назад к воротам, все стало ясно. Ропот толпы превратился в рев.
Мчась по полю, я видел, как мяч катился, катился – и ушел в сторону от ворот… Увы, хоть он и прошел совсем рядом со штангой, гол не состоялся. Толпа застонала от разочарования, но затем стала аплодировать, оценив усилие. Что касается Виктора, то было видно, что ему полегчало, однако беспокойство его не оставило. Он выглядел так, будто только что пережил жуткую автокатастрофу.
Как ни странно, некоторые утверждают, что тот удар стал самым запоминающимся моментом Чемпионата мира 1970 года. В самом деле, даже сегодня, встречаясь со мной, люди говорят, что для них та игра стала одной из самых памятных за всю мою карьеру. Какая все-таки жалость, что тот проклятый мяч не попал в ворота!
Каким бы глубоким ни было мое разочарование, оно не продлилось долго. На перерыв мы ушли при ничейном счете 1:1, но вскоре после начала второго тайма Жерсон послал мне длинный пас верхом. Я принял его на грудь, не дав мячу упасть, и раньше, чем Виктор мог сообразить, что происходит, вогнал мяч в сетку, выведя Бразилию вперед: 2:1.
Чехи вновь играли достойно, по-спортивному, но у нашей команды было больше огневой мощи для нападения. Жаирзиньо, наш звездный форвард, добавил еще два гола, тем самым начав беспрецедентную и замечательную полосу удач в своей собственной карьере. Окончательный счет того матча: Бразилия – 4, Чехословакия – 1. Мы продемонстрировали свою способность играть как единая команда, мы отмели в сторону попытки запугать нас нашими прошлыми ошибками, а несколькими цирковыми трюками, подобными удару из центра поля, мы послали нашим соперникам весточку о том, что прежний яркий бразильский стиль игры жив и здоров. И хватит зудеть о близорукости!
Нашей следующей игрой была королевская битва чемпионов двух предыдущих Кубков мира: мы встречались с Англией. Это было спортивное противостояние, к которому я стремился в течение четырех предыдущих лет и в котором я отчаянно хотел принять участие. Мы знали, что этот матч будет одним из сложнейших этапов всего Чемпионата мира 1970 года. Тем не менее мы также знали, что у нас есть несокрушимое секретное оружие: мексиканские болельщики.
Английский тренер, сэр Альф Рамсей, был замечательным человеком и прекрасным тактиком, работой которого я всегда восхищался. К сожалению, в 1966 году он привел многих в возмущение, обозвав сборную Аргентины «животными» после того, как Англия одолела их на четвертьфинальном этапе чемпионата. Многие латиноамериканцы восприняли такой комментарий на свой счет и не очень-то стеснялись в выражении своих чувств по этому поводу. В ночь перед матчем возле гостиницы, в которой проживали футболисты английской сборной, собралась толпа из почти двухсот человек; большинство несло барабаны, сковородки, горны и прочие предметы и музыкальные инструменты, производящие невыносимый шум. Они убаюкивали английскую команду своими серенадами почти до трех часов утра, пока вооруженная охрана, наконец, не открыла огонь в воздух, чтобы отогнать их.
Как я и сказал, это был единственный в своем роде, по-настоящему сумасшедший Кубок мира!
Между тем Рамсей весьма смело заявил, что Англия не только победит в нашем групповом турнире, но не остановится на этом и повторит свой успех 1966 года. Ну что ж, замечательно – у него была очень хорошая команда, в которую входили Бобби Мур, Бобби Чарльтон и многие другие первоклассные игроки, отлично проявившие себя за последние четыре года. Однако в день матча болельщики на стадионе Гвадалахары, казалось, собирались продолжить свою дикую, затянувшуюся с прошлой ночи вечеринку – никогда в жизни не слышал я такой ревущей толпы. Трибуны были заполнены почти сплошь мексиканцами, контингент бразильских болельщиков не достигал и двух тысяч человек, но, пожалуй, все активно поддерживали Бразилию. Казалось, мы играем дома перед своими фанатами. Это было просто потрясающе.
Мы знали, конечно, что мир будет наблюдать за нами так, как никогда раньше. За прошедшие четыре года телевещание стало доступнее, а Кубок мира 1970 года был первым мировым футбольным турниром, транслировавшимся по цветному телевидению. Матч Бразилия – Англия, как писали журналисты, стал на тот момент самым кассовым телесобытием мировой истории. Только в Англии у телевизоров собралось около двадцати девяти миллионов человек – почти столько же, сколько за год до этого наблюдало за первой высадкой человека на Луне.
Тренер Загалло, спокойный, как и всегда, проинструктировал нас перед игрой, посоветовав игнорировать весь ажиотаж и не позволять увлечь себя пробразильскими настроениями толпы. «Не настраивайтесь на то, чтобы в ритме самбы протанцевать через всю игру, – предупредил он. – И быстрых голов тоже не ожидайте!»
Пробыв на поле всего десять минут, я уже подумал было, что смогу доказать обратное. Жаирзиньо совершил прекрасный прорыв мимо английского защитника и сделал идеальный навес на штрафную площадку. Я взвился в воздух и, как всегда, с открытыми глазами, отправил мяч головой в створ ворот, впритирку со штангой. В тот момент, когда я бил, я уже знал, что это – гол. Но английский голкипер Гордон Бэнкс, в попытке отбить мяч, совершил невероятный прыжок от противоположной штанги и смог переправить его через перекладину. Это был один из лучших сейвов на чемпионатах мира, если не самый лучший, ну, а матч оставался безголевым вплоть до перерыва.
Оглядываясь назад, я думаю, что забитый головой мяч был бы для нас слишком индивидуалистическим способом вырвать победу. Раз наша сборная 1970 года была плодом командной работы, то мы должны были выйти вперед, забив действительно командный гол, как результат того взаимопонимания, которого нам удалось достичь за прошедший год.
И вот, не прошло и четырнадцати минут после начала второго тайма, как Тостао, не глядя, сделал мне безупречный пас. «Я не видел Пеле, когда проходил дриблингом по полю, – вспоминал он позже, – но я знал, где он будет находиться, потому что каждый раз, когда я оказывался на своем левом фланге, он прикрывал центр. И я не ошибся». Я принял мяч прямо перед воротами англичан. Однако вместо того чтобы пробить самому, я сделал мягкий пас вправо, в обход двух защитников, набегавших на меня. Жаирзиньо, оказавшийся совершенно открытым, один на один с вратарем, сделал всего один шаг и мощным ударом вколотил мяч в сетку.
Такой мяч было не под силу взять даже Бэнксу. Мексиканские болельщики просто с ума посходили. Бразилия – 1, Англия – 0. Таков и будет окончательный счет этого матча – командная победа, вырванная в упорной борьбе. Несколько десятилетий спустя Загалло продолжал называть его «лучшим матчем из всех, когда-либо виденных» им.
Позже в гостиницу, где размещалась наша сборная, пришли мексиканцы, чтобы отпраздновать победу вместе с нами. Люди были повсюду – сотни людей, смеющихся, похлопывающих нас по спинам, пьющих пиво и текилу в гостиничных коридорах и в наших номерах. Даже охранник, прикрепленный ко мне, не мог за всем уследить: в какой-то момент кто-то проник в мой номер и забрал на сувениры все мои четырнадцать футболок. В общем-то я не возражал, но у меня не осталось ничего, что я мог бы надеть на следующий матч! В команде даже собрались было просить Бобби Мура, английского игрока, с которым мы обменялись футболками в конце матча, вернуть мне мою. Но в итоге проблема была решена с помощью специального авиарейса из Мехико, и мы продолжили праздновать. Как я уже говорил, в ту эпоху единственное, что оставалось, – это отдаться на волю хаоса.
Следующие два матча потребовали отдачи всех наших сил. Наше упорство помогло победить Румынию со счетом 3:2 в финальной игре группового турнира, а затем, уже в плей-офф, нам предстояло выйти против энергичной и сильной духом команды Перу. Этот матч имел для меня особое значение – тренером перуанской команды был Диди, мой добрый товарищ, «Эфиопский принц», старожил, обеспечивший победу Бразилии в 1958 году. Как и подобает человеку, имеющему такой статус, Диди тренировал перуанскую сборную так, чтобы она могла играть лучше своих естественных возможностей, неустанно сосредоточивая свои усилия на нападении. Матч был сыгран в свободной и открытой манере, полной атак и контратак, он стал, с эстетической точки зрения, одним из самых любимых моих матчей, в которых я когда-либо участвовал. Бразилия победила со счетом 4:2.
Сокрушив Перу, мы всей командой собрались в раздевалке послушать радио. В Мехико в жесткой борьбе проходил матч, в котором должен был определиться наш соперник в полуфинале. Несмотря на эйфорию после только что одержанной победы, все в комнате замерли, затаив дыхание. Никто не проронил ни слова, никто даже не пошел принимать душ или переодеваться. Нас всех буквально приковало то, что происходило там на поле.
Основное время вышло при нулевой ничьей, поэтому игру продолжили в дополнительное время. Наконец, когда и оно уже подходило к концу, одной из команд удалось забить один-единственный победный гол.
Мы все переглянулись, улыбаясь, и никто из нас еще не мог поверить: мы будем играть с Уругваем.
Многое из того, что случилось в моей жизни, я не могу до конца понять. Это можно было бы считать совпадением, но все же я не думаю, что подобная оценка будет справедливой. Нет, я верю, что в какие-то моменты моей жизни у Бога были на нее определенные намерения. Не знаю, как еще можно объяснить тот факт, что в полуфинале Бразилия должна была играть против Уругвая – спустя двадцать лет после душераздирающего несчастья на «Маракане», впервые на заключительном этапе Кубка мира после того рокового дня в Рио. Разумеется, я вовсе не думаю, что Бог был озабочен тем, кто с кем будет играть в футбол; подозреваю, что у Него были более насущные дела, которыми следовало заняться. Но у меня нет сомнений, что именно Он отправил каждого из нас в путь, чтобы мы смогли возрасти как личности и с бо́льшим осознанием возблагодарить Его за любовь. Казалось, все сходится: у парнишки, который когда-то все глаза выплакал в Бауру и обещал отцу отомстить, теперь появилась возможность сыграть с Уругваем на величайшей футбольной арене. Только Бог в силах растолковать, почему это случилось. Надеюсь, однажды я смогу попросить у Него подробного объяснения!
У каждого из нас с этой игрой было связано много личного. Практически все мы детьми слушали репортаж о матче по радио и горевали потом вместе с родителями. А Загалло вообще был в тот момент на поле. Даже самым молодым игрокам – а некоторые из них в тот печальный день едва ходить научились – была понятна важность предстоящей встречи. Ну, а бразильская пресса… уж она-то и не пыталась дать нам забыть о том, что значил этот матч. Газеты дома на все лады повторяли историю девятилетнего Пеле, еще больше взвинчивая напряжение.
Помню, как один из моих товарищей по команде сказал: «Даже если мы проиграем чемпионат, мы должны победить Уругвай!» «Они у нас двадцать лет как кость в горле торчат!» – добавил другой.
К сожалению, я не могу сказать, что все мы соблюдали хладнокровие. К сожалению, я не могу утверждать и то, что мы игнорировали ажиотаж и вышли на поле против Уругвая, полностью контролируя положение, как во всех наших предыдущих играх на Чемпионате мира 1970 года. Это было бы ложью. Правда в том, что мы были полностью сбиты с толку. Мы испытывали невероятное давление. И когда мы выходили на поле, на какое-то мгновение показалось, что история может повториться самым ужасным образом.
Мы начали спотыкаясь, теряя мяч и делая неточные пасы. Уругвайцы избрали ультраоборонительную тактику с десятью игроками в защите и лишь одним нападающим в поле. Тем не менее через двадцать минут игры уругвайцы сумели нам забить и повели со счетом 1:0. В Бразилии собравшиеся вокруг приемников и телевизоров издали нервные смешки – не повторяется ли история?
Однако мы сумели обрести опору, вновь найдя ее друг в друге. Спустя какое-то время мы уже спокойно пасовали мяч между собой. К нам вернулось наше самообладание. Стал образовываться свободный проход, и мы начали переносить тяжесть тела с пяток на носки, готовясь к движению вперед. Буквально перед самым окончанием первого тайма Клодоалдо принял отличный пас от Тостао и сравнял счет.
После перерыва мы вышли, ощущая себя в полной мере теми, кем были на самом деле – группой игроков, которая войдет в историю футбола как «Красивая команда». Мы правильно выполняли пасы, наносили дерзкие удары и предугадывали передвижение игроков задолго до того, как они происходили. Во время одной комбинации, запомнившейся многим, я принял отличный пас от Тостао и, быстро пересекая поле, ложным замахом обманул голкипера. Я нанес удар, пусть и из сложного положения, но без помех. К сожалению, мяч прошел мимо, слева от ворот. Вообще-то забавно – мячи, которые я не забил в 1970-м, могли бы стать более знаменитыми, чем те, которые попали в цель! Но мои товарищи по команде, вслед за мной, продолжили атаки и задали жару. Окончательный счет – 3:1.
Когда мы вместе покидали поле, я вновь почувствовал себя девятилетним мальчишкой. На лице у меня, как и у всех членов бразильской команды, играла широкая улыбка. Все мы чувствовали, будто исправлена несправедливость времен нашей юности, спустя двадцать лет после того, как мы детьми засыпали все в слезах. Это было потрясающее чувство выполненного долга, в каком-то смысле почти иррациональное – будто мы победили в схватке дракона, который вечно нас преследовал. Для того чтобы завершить круг и отпраздновать по-настоящему, нам предстояло победить еще в одном матче.
Один за другим
К финальной игре мы все уже успели столько вместе пережить, что, казалось, нас ничто не может остановить, даже внушающая страх итальянская «Скуадра адзурра».
У итальянцев такая же богатая футбольная традиция, как и у нас. Обе страны выиграли по два Кубка мира. Однако во всем остальном итальянцы были нашей полярной противоположностью: они играли в непростительно оборонительный футбол и до игры с нами за время чемпионата смогли забить всего четыре мяча – и это за пять матчей. По мнению некоторых наблюдателей, такую разновидность футбола зрителям довольно тяжело смотреть: один английский журналист назвал итальянцев «силами тьмы», которые выступили против наших «сил света». Но я отдавал должное стойкости их команды, их техническому мастерству и страстной увлеченности итальянских фанатов футболом. Нашей встрече суждено было стать фантастической.
Предстоящее финальное противостояние также имело определенное значение для истории. Задолго до него было принято решение, согласно которому страна, трижды выигравшая чемпионат мира по футболу, навечно забирает кубок Жюля Риме. Это была, конечно, честь, однако с кубком была связана еще одна интересная история. Поскольку Чемпионат мира 1938 года выиграла Италия, кубок находился на хранении у них, когда разразилась Вторая мировая война. Вице-президент ФИФА итальянец д-р Отторино Барасси спрятал награду в обувной коробке у себя под кроватью и хранил ее там, чтобы она не попала в чужие руки. Затем, в 1966 году, кубок был украден из выставочной витрины в Англии. Поиски, предпринятые по всей стране, завершились неделю спустя, когда собака по кличке Пиклз, вынюхивая что-то под кустами лондонского парка, нашла там кубок, завернутый в газету. Как вы понимаете, с учетом всех драматических событий, случившихся за прошедшие годы, действительно имело большое значение, кто из двоих – Бразилия или Италия – сможет забрать с собой обросший столькими историями приз и оставить его у себя навсегда.
В день матча на Мехико налетел ураган с проливным дождем, закончившийся буквально перед самым началом игры. Поговаривали, что это обстоятельство приведет к более небрежной, а следовательно, и к менее напористой и опасной для защиты игре, что было на руку Италии. Но, к счастью, ливню не удалось нейтрализовать не такое уж и секретное наше оружие: мексиканскую толпу болельщиков. Подавляющее большинство из 107 000 кричащих фанатов вновь пришло на стадион «Ацтека» поддержать нас, будучи движимы не только латиноамериканской гордостью, но и некоторой долей обиды: итальянцы выбили Мексику из дальнейшей борьбы за кубок, обыграв их со счетом 4:1.
Как только игра началась, все внешние факторы просто исчезли. Наше внимание было сосредоточено на поле и друг на друге. И вновь, к нашей пущей радости, мы заиграли так, будто нас идеально синхронизировали. После блестящей комбинации Тостао и Ривелино я высоко выпрыгнул – «как лосось из воды», по образному выражению одной газеты, – чтобы перехватить посланный мне верхом пас у дальней штанги. Меня плотно опекал итальянский защитник, и тут все те глупые, бесконечно повторявшиеся упражнения под руководством Дондиньо вновь окупились в матче за Кубок мира. Я завис в воздухе и ударил головой в нужный момент, послав мяч буквально в нескольких сантиметрах от тянувшихся к нему рук итальянского вратаря Энрико Альбертози, и открыл счет: Бразилия – 1, Италия – 0.
Италия быстро отквитала мяч, в результате чего первый тайм закончился вничью 1:1. Идя в раздевалку, мы все думали только о деле. Никто много не говорил, не было никаких воодушевляющих речей. Мы просто доверились друг другу, зная, что все будет по-нашему, если будем действовать упорно и играть как единая команда.
На самом деле вторая половина финального матча Чемпионата 1970 года стала поистине одной из самых величественных игр, в которых я когда-либо участвовал. На протяжении всех лет, прошедших с тех пор, я продолжаю ощущать покалывание кожи, вспоминая, что тогда произошло: слияние спортивных способностей, отличной тренерской работы и командная спайка. В течение первых двадцати минут второго тайма мы непрерывно били, прорывались вперед, но окончательно пробиться не могли. Затем, наконец, благодаря идеальной командной сыгранности Жерсону удалось передать пас Эвералдо, а тот послал мяч Жаирзиньо, нашему внушающему ужас мудрецу-бомбардиру. Итальянцы в отчаянии насели на Жаирзиньо со всех сторон, и он бескорыстно передал мяч Жерсону, с трудом прорвавшемуся к воротам. Ракетой, остановить которую невозможно, Жерсон запустил его в сетку.
Бразилия – 2, Италия – 1.
Всего пять минут спустя, на семьдесят первой минуте матча, Жерсон вновь начал проход, проникая сквозь итальянскую оборону. Увидев меня напротив ворот, он послал мне навесом длинный пас. Я взвился в воздух точно так же, как во время первого тайма, тем самым напугав итальянского голкипера. Но вместо того чтобы самому забить мяч головой, я отбил его Жаирзиньо, оказавшемуся у противоположной стойки ворот. Он с легкостью вколотил в них мяч, став первым футболистом в истории, сумевшим забить гол в каждой игре чемпионата – рекорд, не побитый до сих пор.
Бразилия – 3, Италия – 1.
И наконец, на восемьдесят шестой минуте наступил один из самых любимых моментов в моей карьере. Я вновь оказался с мячом напротив ворот. Возможно, я и сам бы забил, но вдруг краем глаза я заметил Карлоса Альберто, выбегавшего справа от меня. Карлос Альберто был моим товарищем по команде и хорошим другом в «Сантосе», но в первую очередь защитником. В большинстве случаев ему не представлялось много шансов забить гол – особенно во время чемпионата мира! Но в этот раз, в этот благословенный день, перед Карлосом Альберто был открыт путь к сетке ворот. Легким ударом я послал ему пас, который он должным образом реализовал, подведя черту под окончательным счетом.
Бразилия – 4, Италия – 1.
Меня лично эти голы во втором тайме заставили почувствовать, будто замкнулся некий цикл. Во время моего первого Чемпионата мира 1958 года я был парнем, мчавшимся впереди всех к воротам. Теперь я оказался в роли, которую когда-то исполнял Диди, создавая ситуации для своих товарищей по команде. Я испытывал огромную гордость; я превратился в игрока, которым всегда мечтал стать.
Когда прозвучал финальный свисток, толпа болельщиков хлынула на поле. Они подхватили меня, Жерсона, Жаирзиньо и Карлоса Альберто и на руках пронесли по кругу стадиона «Ацтека». Каким-то образом на моей голове оказалось мексиканское сомбреро – я сохранил его и до сих пор храню этот ценный сувенир у себя дома в Бразилии. Что касается остальной моей одежды, то моя футболка исчезла в этом бедламе, но так как это, пожалуй, все, что было потеряно, я полагаю, мне повезло. На этот раз наступил черед Тостао оказаться почти голым: толпа сорвала с него футболку, шорты, бутсы и даже носки! Ну и посмеялись же мы тогда! Прошло с полчаса, прежде чем толпа начала успокаиваться, и мы медленно удалились в раздевалку.
Почти все согласились, что игра была шедевром. Позже итальянский тренер скажет: «Бразильцы играли так, будто у них крылья за спиной выросли». Многие годы спустя Тарчизио Бурньич, защитник, которому было поручено опекать меня, скажет: «Я сказал себе перед игрой – он сделан, как и любой другой, из кожи и костей. Но я оказался неправ». Очередной номер британской «Санди таймс», той самой газеты, которая назвала меня после Чемпионата мира 1966 года «печальным миллионером», вышел под заголовком: «Как сказать Пеле по буквам? – Б-О-Г».
Все эти подтверждения того, что произошло, звучали как музыка. Но лучший момент настал, когда я после игры оказался в раздевалке. Я сидел с другими, пил воду и вдруг почувствовал мягкое похлопывание по плечу. Я подумал вначале, что это просто очередной журналист, поэтому не оглянулся. Но затем Брито сказал: «Эй, парень, это же Загалло». Я повернулся и встал. Это был наш тренер со слезами радости на лице. Для меня он был единственной константой – человеком, который был со мной на всех трех чемпионатах мира, в которых участвовала Бразилия, вначале как товарищ по команде, а затем как мой тренер. Мы стояли, крепко обнявшись, похлопывая друг друга по спине.
«Мы должны были быть вместе, чтобы трижды стать чемпионами, – сказал я со слезами. – Это могло случиться только при том условии, что ты был рядом. Спасибо тебе».
Для меня пребывание в составе национальной сборной на этом действительно закончилось. Сыграв на прощание в 1971 году еще пару «товарищеских» матчей, я ушел навсегда. И вновь политика оказалась одним из факторов, повлиявших на мое решение. После того как мы завоевали Кубок мира 1970 года, военное правительство неустанно использовало нашу победу как пропагандистский инструмент для того, чтобы скрыть истинные проблемы Бразилии. Между тем продолжали множиться рассказы, которые мы слышали и раньше, о пытках и похищениях людей. Хотя я и не могу утверждать, что политика стала единственной причиной моего ухода из бразильской сборной, она тем не менее оказала важное влияние. Я не смог смириться с тем, что нашим успехом воспользовались для того, чтобы прикрывать злодеяния.
Теперь я сожалею, что не высказался ранее о правонарушениях, которые творились в течение 1960 и 1970 годов. Думаю, что на протяжении всей моей жизни желание сосредоточиться на футболе подчас делало меня консервативным – не в политическом смысле, а в готовности принять статус-кво. Я всегда, как когда-то ребенком, рвался выйти на поле и играть. Иногда я начинал верить в то, что, предпочитая не говорить о наших проблемах и сосредоточиваясь на самой игре, я мог тем самым оградить футбол от политики. Конечно, это было надуманным оправданием.
Много лет спустя, в 2011 году, я оказался в одном самолете с Дилмой Русеф, молодой воинствующей левачкой, которую, как я упомянул ранее, подвергали пыткам военные в 1970 году, когда мы готовились к Кубку мира. Теперь Дилма была демократически избранным президентом Бразилии. Она назначила меня почетным послом Чемпионата мира по футболу 2014 года, который должен был состояться в Бразилии, и наш разговор зашел о стране и о том, какой она была раньше.
«Футбол продвинул имидж Бразилии, однако с его помощью удалось многое утаить, замаскировать, будто дымовой завесой, – сказала мне Дилма. – Мы хотели, чтобы Бразилия стала так же хороша в реальной жизни, как и на футбольном поле. Вот за что боролись я и мои товарищи.
Мы не были настолько известны, как Пеле, – продолжала она, – поэтому нам пришлось привлекать внимание людей другими способами.
Ну, теперь я стала президентом. И я все еще пытаюсь сделать Бразилию настолько хорошей, насколько она только может быть. – Она откинулась в кресле и улыбнулась. – Я это к тому – можете ли вы понять ту череду событий, которая привела меня на это место?»
Я рассмеялся. «Вот это как раз то, что нас сближает, – отвечал я. – Я постоянно размышляю о подобных вещах».