Пеликан

Часть первая

Маленький городок на побережье Адриатики некогда был частью Османской империи, затем империи Габсбургов, теперь же он в составе Югославии. Перемены обходили это местечко стороной, и довелись почтальону Андрею совершать свой привычный круг столетием ранее, он застал бы почти в точности такой же город. Ветхие дома заменили другими, но в том же стиле, и лишь на серых склонах высились новые районы с бетонными многоэтажками, которые, правда, не попадали в участок Андрея, разносившего почту в старой части города — хитросплетении улочек, спускавшихся вниз к портовому бульвару, крайне любопытному с точки зрения градостроительства благодаря заложенной в послевоенные годы Народной площади и бывшей резиденции эрцгерцога.

Бульвар украшала длинная вереница пальм, некогда высаженных в честь визита Тито. Массового туризма здесь не было, поэтому пешеходная зона теряла всякий смысл — все давным-давно парковались как хотели.

Живописный рыбацкий порт и голубая береговая линия к северу и югу от бухты радовали глаз; городок мог похвастаться фуникулером и весьма примечательным музеем часов. Несмотря на очевидные достоинства, этот забытый богом уголок находился на задворках европейской истории. Здесь не происходило ровным счетом ничего, город производил на свет и хоронил целые поколения своих детей, так и не снискавших мировой славы.

Быть может, эти мнимые прелести и стали для городка роковыми: симпатичный, но слишком уж тесный и недостаточно красивый, он уступал Задару и Дубровнику. Путеводители вот уже почти столетие восхваляли местные красоты, но городок так и не обрел настоящей популярности. Промышленности и торговли по большому счету там тоже не было, для нужд сельского хозяйства побережье оказалось малопригодным.

В юности Андрей играл в основном составе футбольной сборной, сначала нападающим, потом вратарем.

Помимо музея часов, особый шик городу придавали пеликаны. Они прилетали сюда каждый год и оккупировали бульвар. Появление этих невероятных розовых существ всякий раз будоражило суеверное воображение. Несколько месяцев они отъедались, а потом возвращались в Африку.

Все дома в городке были с высокими потолками, окна прятались за ставнями из твердых пород дерева и с частыми ламелями, а приоткрывались лишь в часы вечерней и утренней прохлады. Лестницы, как нарочно, узкие и душные, как будто строители не предполагали, что жильцам нужно ходить туда-сюда, — так что люди предпочитали оставаться дома. Электропроводка представляла собой хаос из не изолированных должным образом проводов, к тому же была такой древней, что горожане предпочитали не трогать этот атавизм, напоминавший доисторическое корневище. Водопровод и канализация пребывали не в лучшем состоянии.

Еще здесь был стадион для собачьих бегов, расположенный на труднодоступном пыльном пустыре к востоку от соляных бассейнов.

Строительством фуникулера в 1892 году руководил инженер, спроектировавший знаменитую Неробергскую канатную железную дорогу в Висбадене. Благодаря этому чуду инженерной мысли трехсотметровое расстояние между станцией у подножия холма и православной церковью на его вершине можно было покорить без двигателя — используя запатентованный принцип водяного балласта, тянувшего вверх второй вагон за счет добавленной массы первого. Резервуар пополнялся из горного водохранилища, так что дорога работала практически без затрат. Проблема была только в том, что народное достояние, некогда весьма популярное, теперь оказалось никому не нужным.

И лишь один человек изо дня в день поднимался к памятнику героям войны времен социализма, установленному на месте разрушенной базилики. Это был Йосип Тудман — машинист и кондуктор фуникулера, коротавший здесь свой обеденный перерыв.

Обычно он обслуживал фуникулер в одиночку — со станции по крутой тропинке поднимался на самый верх, пополнял бак ожидающего там вагона водой, затем спускался и занимал место в окошке кассы. Поначалу служебными инструкциями не пренебрегали и в каждом из вагонов находилось по машинисту, но теперь пустой вагон следовал вовсе без персонала.

От нижней станции до дома Йосипа рукой подать, так что он мог спокойно обедать в семейном кругу, но его брак не сложился, и поэтому он запирал кассу, поднимал себя наверх в одном из вагонов красного дерева и целый час наслаждался одиночеством.

Йосип и сам был одним из национальных героев. Фигуры больше натуральной величины со штыками наголо в бронзовом порыве стремились сорваться с постамента, куда присел пообедать машинист фуникулера. Ветеран войны, награжденный орденом Югославской народной армии, Йосип получил эту работу за былые заслуги.

Он сидел на серой вершине холма, жевал салями, смотрел на спокойное море, город внизу и прямые рельсы фуникулера и вообще ни о чем не думал. Это состояние Йосип любил больше всего, ведь когда его посещали мысли, это были сплошные переживания. Переживания о ребенке и о том, на какое еще злодеяние способна женщина, родившая ему дочь. Но если ничего не происходит, то и неприятностей нет. Он снял фуражку и прислонился к бронзовому сапогу героя.

Ровно в два часа Йосип заполнял резервуар вагона, запускал дорогу и ехал вниз, чтобы снова занять место за кассой. Иногда он спускался по склону пешком, и тогда получалось сэкономить на очередном подъеме. У него была лицензия на продажу билетов государственной лотереи, а перед киоском стояла проволочная вертушка с газетами и журналами — заработать на этом не получалось, но и затраты не требовались. Единственным, кто проявлял интерес не только к местной газете, был почтальон Андрей: раз в неделю он покупал лотерейный билет, а еще все издания с цветными фотографиями на обложке, желательно принцессы Дианы.

Андрей был очень высокого роста, но в бытность вратарем не смог извлечь из этого пользу, оказавшись нерасторопным и не особо спортивным. Сам он считал такое выдающееся телосложение достоинством, но потом понял, что над его ростом, огромным носом и исполинским размером обуви окружающие скорее смеялись. Этого он человечеству так и не простил.

Около пяти часов в день у Андрея уходило на то, чтобы рассортировать почту и разнести ее по адресам; доставкой он любил заниматься не прохладным утром, а в полдень. В обед почти все спали, закрыв ставни, и он становился единственным владыкой империи, не считая нескольких котов. Почтальон ездил на высоком велосипеде с двойной рамой, корзиной для посылок впереди и двумя прорезиненными сумками сзади. Несмотря на весьма скромный почтовый оборот, Андрей мнил себя человеком, на котором замыкаются все пути, связывающие их городок с внешним миром. Он толкал свой тяжелый велосипед с полупустыми сумками по самым крутым переулкам, приподнимал его на ступенях, а в конце пути мчал вниз по асфальтированной улице Миклоша Зриньи в порт, прямо к своему дому. Только тогда он снимал черную фуражку и пристегивал велосипед — собственность почты — к оконной решетке своей квартирки на цокольном этаже.

Вскрывать письма он начал еще в ранние годы службы. Ему нравилось воображать, что маршал Тито наградит его за бдительность и предотвращенный капиталистический заговор. Конверты Андрей осторожно держал над паром, изучал содержимое и снова аккуратно заклеивал, положив на ламинированную столешницу. Ничего примечательного он так и не обнаружил, однако четкость собственных действий приносила ему чувство глубокого удовлетворения. Правда, Тито давно умер, принцесса Монако тоже, и мир уже никогда не будет прежним.

Андрей отправился на пляж в надежде найти новую даму сердца. Ясный сентябрьский день вселял оптимизм. Иностранка — вот кого он искал, с местными шансы равны нулю. На нем были плавки и рубашка с короткими рукавами, застегнутая только наполовину. Андрей надел солнечные очки, однажды забытые кем то на бульварной скамейке, но они были ужасно темные и исцарапанные, поэтому видел он не много. На мгновение ему показалось, что мечте суждено сбыться. На камнях у моря перед гостиницей «Эспланада» загорала девушка. Совсем одна. Она была в бикини и лежала на спине, согнув в колене белую ногу.

Андрей приближался к ней медленно, хотя бы потому, что сквозь солнечные очки почти ничего не видел. Время от времени он наклонялся и делал вид, что ищет ракушки.

Если девушка и заметила его, то не подала виду. Ноги она широко раскинула, так что, подойдя ближе и сняв очки, он заметил под тканью плавок изгиб ее женских прелестей. Пока нельзя было понять, насколько девушка симпатичная и можно ли рассчитывать на совместное будущее, но попытаться стоило.

— Добрый день, — начал он. — Я Андрей.

Она не ответила. На покрывале рядом с ней лежали ключи от гостиничного номера на огромном брелоке в виде латунного шара и тюбик солнцезащитного крема.

— Могу я угостить тебя мороженым? В «Эспланаде» отличные сорбеты.

Если дама американка, на что Андрей очень надеялся, то она его не поймет. Но девушка ответила на чистом хорватском:

— С удовольствием. Мне лимонное.

Когда он вернулся, девушка уже сидела, и Андрей обратил внимание на ее грудь, наличие которой вызывало сомнение, пока она лежала на спине. У нее были очень маленькие груди, довольно широко расставленные, как и ее глаза. Она съела все мороженое, то и дело поглядывая на ухажера. Невероятно интимно.

— Может, еще по одному? — сказала она.

— А давай! — воскликнул Андрей, почти ликуя, и побежал вверх по деревянным ступеням в «Эспланаду» к прилавку с мороженым.

Родство душ, не иначе. Через полчаса он уже рассказал ей о себе все, а она поведала, что ее любимый цвет — фиолетовый.

— Невероятная удача, что мы встретились, — сказал Андрей. — А я ведь мог быть на службе, и тогда бы мы разминулись.

— А чем ты занимаешься? — спросила она.

— Позже расскажу, — улыбнулся он немного загадочно и по-верблюжьи ловко поднялся.

Когда он вернулся с новой порцией сорбета, она сидела на песке в облаке сигаретного дыма. Андрей рассердился — ему не нравилось, когда женщины курят, тем более на улице. Надо будет позже обсудить. Но то, что он увидел потом, затмило все. Перед девушкой лежал вынесенный на берег осьминог, и она завязывала ему щупальца.

— Так нельзя! — ужаснулся он.

— Разве? — процедила девица с сигаретой в зубах. — Это еще почему? Только посмотри на это отвратительное, мерзкое существо. — Она потянула беспомощно извивающиеся щупальца за кончики.

— Отпусти немедленно! — возмутился Андрей.

— Тебе что, неприятно? — съязвила она и затушила об осьминога шипящий окурок.

— Ты жестокая!

— А ты слюнтяй.

Андрей отвернулся, а потом услышал, как плюхнулся в море выброшенный моллюск.

Три недели он был сам не свой, все валилось из рук. Если мир так плох, рассуждал он, ставя на плиту чайник со свистком, то нет ни одной причины быть идеальным. Божественной Грейс больше нет. Диана, конечно, тоже красотка, но ей не хватает благородства, а Софи Лорен и вовсе не в его вкусе.

Из сегодняшней почты он извлек и вскрыл только один конверт. Андрей сразу понял, что письмо интересное, когда увидел номер.

Номера обычно ставили на письмах с объявлениями о знакомстве: мужчина ищет женщину или женщина ищет мужчину. Такова человеческая природа.

Почерк на конверте Андрей узнал сразу. Хочешь сохранить анонимность, думал он, пиши печатными буквами. Какой же идиот этот Йосип Тудман! Его почерк почтальон прекрасно знал, потому что каждую неделю привозил журналы и уезжал с квитанцией. Интересно, что задумал Йосип Тудман.

Оказалось, что письмо было адресовано некой даме в Загребе, желающей познакомиться с «заботливым, приятным господином, возраст значения не имеет». Йосип предлагал первое свидание на своем фуникулере или, если будет удобнее, в каком-нибудь загребском кафе. Письмо было составлено по всей форме, но несколько коряво; он, Андрей, справился бы куда лучше. Свой адрес Тудман не дал — и правильно сделал, с такой-то ревнивой женой, зато указал телефон станции фуникулера — а вот это уже умнó.

Это нужно сфотографировать. Андрей положил письмо на полосу солнечного света, падавшего на стол сквозь жалюзи низкого окна, и достал свой кодак. Он выставил то же фокусное расстояние, на каком снимал бабочек на цветах, ставших потом сюжетом для открыток. Для большей выдержки он взял штатив. Проявлять Андрей не умел, хотя его полуподвальную комнату можно было полностью изолировать от света. В ателье эту пленку тоже не сдашь — старый Шмитц когда-то печатал снимки бабочек и теперь тщательно изучал каждый его негатив. Нужно было найти другое место.

Такая возможность представилась, когда его бывший футбольный клуб поехал в Риеку. Команда играла гостевой матч, и его пустили в автобус за компанию. Не дожидаясь перерыва, Андрей отправился в город и в конце концов выбрал небольшое фотоателье на бульваре рядом с гостиницей. Наверное, здесь целыми днями проявляют любительские снимки туристов и не очень-то пристально их рассматривают, размышлял он. Оказалось, что фотографии будут готовы только через сутки, а значит, придется либо не ехать сегодня на автобусе, либо возвращаться в Риеку еще раз. Оставлять в фотоателье свой почтовый адрес было слишком опасно. Андрей успел на поле к самому окончанию матча, проигранному со счетом восемь — ноль, и решился на крайнюю меру — переночевать в Риеке. Андрей подошел к тренеру сообщить, что хочет полюбоваться городскими достопримечательностями. Тот швырял в багажное отделение спортивные сумки, будто в них лежали трупы.

— Дело твое, — ответил он.

И вот Андрей впервые в жизни заночевал в гостинице, той, что находилась неподалеку от фотоателье. Он был чрезвычайно взволнован, не успокаивал даже затхлый запах постели. По улице то и дело шныряли машины, а из-за тонких штор в номере все никак не наступала ночь. Но дело того стоило: в одиннадцать часов утра в обмен на восемь динаров ему выдали тонкий желтый конверт с фотографиями и негативами в отдельном кармашке.

Пять снимков тудмановского письма вышли практически одинаковые. С помощью лупы можно было с легкостью разобрать слова, только вот зачем? Тудман и так прекрасно помнил, что он там написал.

Андрей ликовал. Он один владеет этой тайной. Почтальон толкал велосипед вверх по крутым переулкам, смотрел на фуникулер, поднимавшийся от городских крыш прямо к вершине холма с памятником, и воображал: вот захочу и заставлю эти вагоны остановиться.

Против Тудмана лично Андрей ничего не имел. Они были едва знакомы, даже кафе посещали разные. Конечно, Тудман ветеран, имеет награды, поэтому даже немного досадно, что жертвой оказался именно он. Но Андрей придерживался мнения, что судьба беспристрастна: если дело того требовало, сам маршал Тито приносил в жертву старых товарищей.

Жена Йосипа приводила в замешательство. Проявившиеся в ней довольно рано признаки слабоумия должны были насторожить супруга, но когда перед тобой юная круглолицая особа с крепкой грудью, недостаток ума не всегда вызывает подозрение, тем более когда мужчина прошел ужасы войны и мечтает о простой, безопасной жизни. Йосипа не напугало даже то, что их первенец Димо родился с синдромом Дауна и прожил всего полгода. Следующая, Катарина, появилась на свет с заячьей губой и немного выучилась говорить лишь к шести годам, к тому же оказалась диким, неуправляемым ребенком, хотя Йосип чувствовал к ней что-то вроде привязанности, когда она принимала таблетки и они вместе садились складывать большой пазл, постоянно один и тот же — с белой кобылицей и белым жеребенком на лугу из одуванчиков. С таким ребенком вполне можно было поладить. Но вот жена постепенно становилась все более непредсказуемой и невменяемой. Она скандалила, орала, бесконечно жаловалась и страдала припадками ревности. Вместе выйти на улицу было невозможно: если Йосип здоровался с соседкой, жена тут же его отчитывала, а если не здоровался и, опустив глаза, проходил мимо, она шипела, уверяя, что прекрасно видит, как сложно ему сдерживаться. Она была убеждена, что на фуникулере катаются только бесстыжие заграничные шлюхи, раздвигающие ноги ради бесплатной поездки. Казалось, чем более бесформенной и жирной она становилась, тем сильнее упивалась собственным безобразием. Ее лицо округлялось все больше, темнея и сморщиваясь, как грецкий орех, а глаза по-прежнему были голубыми, в точности как у той юной девушки, за которой он когда-то ухаживал, и это только усугубляло ситуацию. Соседи какое-то время пытались помочь, но постепенно горе Йосипа стало восприниматься как неизбежность.

Первым письмом, которое он написал после смерти матери, было письмо с номером, адресованное даме из Загреба.

Объявление о знакомстве гласило, что еще вполне молодая женщина ищет заботливого, приятного господина, возраст значения не имеет, воспитание приветствуется.

И вот впервые за много лет у Йосипа был секс, поэтому каждые шесть недель он ездил на автобусе в Загреб.

Особенно привлекательным в ней было то, что она всегда ходила на шпильках и проявляла живой интерес к истории развития канатных дорог.

Тот самый день. Андрей ведет наблюдение. Тудмана хорошо видно, ведь он единственный пассажир и везет наверх сам себя, чтобы насладиться обедом в тени памятника. Когда фуникулер останавливается и вагоны встают в начальную и конечную точки, почтальон снова садится на велосипед и медленно катится по улице Николы Теслы — широкой мощеной дороге с платанами, где находится нижняя станция фуникулера.

Накануне он вырезал буквы и слова и составил из них письмо шантажиста, точно как в сериале «Коломбо». Андрей провозился кучу времени — пришлось вырезать аккуратно, чтобы не повредить принцессу Диану. Снимки самого письма с номером не пригодились — к тому моменту ему удалось заполучить более веские доказательства.

Три недели назад он доставлял почту на площадь с автобусными остановками и на одной из них заметил Йосипа Тудмана в неизменной зеленой форме машиниста фуникулера и с букетом в руке. Это было подозрительно. Андрей сделал вид, что ничего не заметил, и промчался мимо.

Дома он решил не тратить время на еду — тарелка анчоусов на кухонном столе осталась нетронутой; сменил форму на сандалии, шорты, поло и соломенную шляпу, а еще прихватил с собой сумку с фотоаппаратом. В бутылку из-под лимонада налил простой проточной воды — день был жаркий, а прогулка предстояла долгая.

Если не подниматься на фуникулере или по крутой извилистой тропинке вдоль путей, то к памятнику героям на холме можно добраться, проехав вдоль побережья с юга, затем свернуть на первой горной развилке вверх и дойти до белой деревянной таблички в форме стрелы, указывающей путь к водохранилищу. Маршрут малопривлекательный, поэтому лишь немногие находили повод посетить стерильный водоем без рыбы, окруженный голыми известняковыми стенами.

За десять лет Андрей ни разу здесь не бывал. Он пристегнул велосипед к бетонной скамье для пикника, повесил сумку с фотоаппаратом на шею и пошел вправо вдоль побережья по кратчайшей дороге к памятнику и горной станции фуникулера. Если его предположения верны, Тудман со своей дамой из Загреба сейчас воркуют на постаменте.

Если же они предусмотрительно устроились за монументом, он сделает вид, что фотографирует насекомых в прибрежном тростнике. Маловероятно. В романтичном настроении вид на бухту и море гораздо предпочтительнее скудного куска суши. А уж этот жалкий хвастун Тудман и подавно захочет произвести впечатление; поэтому и понадобился фуникулер — не следовало государству отдавать его в частные руки. Тудман собирается положить к ногам дамы великолепную панораму города и набережной, будто сам завоевал их для нее. Ему еще повезло, что новые хозяева его не уволили.

Андрей осторожно поднялся по ступеням к памятнику, приготовил камеру, опустился на четвереньки и стал подкрадываться к постаменту. Если Тудман его застукает, он ответит, что делает художественные фото панорамы с бронзовыми сапогами и растоптанными фашистскими эмблемами на переднем плане. Кодак будет его оружием и алиби одновременно.

Все опасения оказались напрасны. Тудман и его спутница в платье с цветочным рисунком и белой шляпе сидели на нижней ступени в порочном объятии, не замечая ничего вокруг. Рядом стояли два бокала и бутылка игристого.

Андрей начал фотографировать. С каждым щелчком затвора его сердце замирало, но влюбленные будто не слышали и не замечали его, хотя женщина в какой-то момент повернулась к нему лицом — или тем, что показалось из-за плеча Тудмана.

Вставить новую пленку он не решился, но тех шестнадцати кадров, что уже сделаны, должно хватить. Тудман со спутницей целуются, чокаются, обнимаются. Женщина подтягивает чулки. Рука Тудмана у нее на колене. Дама у него на коленях.

Тот самый день. Андрей выставляет на велосипеде режим обычной езды и осматривается. Никого. Он в рабочей форме, поэтому можно бросить конверт в почтовый ящик киоска, не вызвав ни малейших подозрений.

Фуникулер и Памятник скрываются за кронами платанов. Ни души. Каждая припаркованная машина Андрею знакома.

Он не считал свой поступок таким уж плохим. В конечном счете Тудман женат и растит дочь, а тогда нечего искать отношений на стороне. Вдруг необходимость заплатить три тысячи динаров послужит своего рода предупредительным выстрелом? Сначала он хотел потребовать две тысячи, но поразмыслил и счел, что понесенные расходы компенсировала бы сумма в три тысячи динаров. Тем более что Тудман без них обойдется — помимо пенсии, у него еще доход от фуникулера.

Дело даже не в деньгах. В его жизни должно что-то произойти, нужно покончить со всеобщим отрицанием его существования. Мир ему задолжал. Когда письмо упадет в чугунную щель зеленого почтового ящика, пути назад уже не будет, впервые в жизни он совершит необратимый поступок.

Еще никогда Андрей не спускался по улице Миклоша Зриньи так быстро: он несся вниз по кольцу, объезжая проулки и закутки Старого города, прямиком в порт. Промелькнули заправка «Агип», руины турецкой крепости, пыльные пальмы и длинная череда пустующих лачуг для рабочих, повторяющая очертания ступеней склона, будто позвоночник большого мертвого животного. Педали можно было не крутить; он сел прямо и вытянул вперед ноги с раздуваемыми на ветру штанинами, будто катился с детской горки. На последнем повороте перед бульваром пришлось затормозить. Он прислонил велосипед к решетке и, как обычно, тщательно пристегнул его. Велосипед — государственная собственность и требует ответственного отношения.

Андрею хотелось увидеть, как Тудман будет спускаться после обеда, еще не подозревая, что его ожидает. Об этом знал только он, Андрей.

Он купил мороженое и пошел на пирс. Для этого времени года стоял необычно жаркий, безветренный ясный день. Лишь далеко на юге, где береговая линия вырисовывалась менее четко, виднелись облака.

Прогулявшись до мола, Андрей сел на ограждение. Полвторого. Прибоя почти нет, внизу в прозрачной воде снуют рыбки — кажется, им нет никакого дела до качки, подхватывающей весь их косяк.

Андрей выбросил остатки вафельного рожка в воду и улыбнулся, увидев, как рыбки то стремительно нападали, то совершали короткие отходные маневры, будто каждая тонущая крошка — глубоководная бомба, которую нужно обезвредить. При этом рыбы всем косяком продолжали раскачиваться вверх-вниз, как неразумные дети в огромной люльке, не имеющие представления о большом мире вокруг.

Он посмотрел на часы и оглянулся. Фуникулер по-прежнему стоял на месте, а метрах в четырех от Андрея возник большой пеликан.

С пеликанами, каждый год прилетающими в его родной городок, он был знаком, но всегда их недолюбливал. Странные, чуждые для здешних мест существа. К тому же Андрей сохранил неприятные воспоминания о том времени, когда остался без работы, пока не получил место почтальона: ему тогда удавалось раздобыть немного денег, сдавая кровь, а эмблемой донорской службы был пеликан. Что-то связанное с христианством.

— Кыш! — крикнул он и замахал руками.

Пеликан остановился и пристально посмотрел на него выпуклыми глазами. В птице было странное достоинство, свойственное порой самым уродливым и глупым созданиям.

— Вали в свою Африку! — огрызнулся Андрей и встал. Он обошел пеликана по большой дуге — птица была внушительных размеров — и направился обратно в порт.

В первом конверте, проштампованном в Риеке, оказались фотографии с ним и Яной. Яна — женщина его мечты, та самая, что сделала его счастливее, чем он был когда-либо за последние пятнадцать лет. Если бы не сопроводительное письмо, он мог бы просто любоваться снимками и даже с гордостью продемонстрировать их ей — фотографии памятного рандеву на его фуникулере. В тот первый раз, когда Яна приехала сама после долгих месяцев его автобусных путешествий ради свиданий в Загребе.

Маленькие фотографии с белыми зубчатыми полями. На обратной стороне немного размазанная чернильная печать фотоателье, проявившего снимки.

К фотографиям прилагалось письмо с требованием заплатить три тысячи динаров и инструкцией. Письмо представляло собой хаотичный коллаж из наклеенных слов и букв, вырезанных, как сразу догадался Йосип, преимущественно из «Пари-матч», «Бунте» и местной газеты.

Первая реакция — три тысячи динаров не так и много. Сумма для него посильная. Но потом он подумал: а почему я веду себя так, будто это счет за электричество или за квартиру? Речь идет о Яне, а она — моя большая любовь, и никто не имеет права вмешиваться. Грубый, преступный шантаж. Кто хоть иногда смотрит телевизор, знает, что идти на поводу у шантажиста нельзя, в противном случае это никогда не кончится. «Иначе твоя frau обо всем узнает», — предостерегало последнее предложение, составленное из чудовищных квадратиков самых разных форматов и шрифтов. Слово frau было вырезано из «Бунте».

В ближайший вторник в пол второго дня конверт с деньгами должен лежать под определенным бетонным блоком на улице Миклоша Зриньи. Именно в то время, когда Йосип поднимается к памятнику пообедать, — об этом в городе знают все.

Этот бетонный блок валяется на обочине пустынного незастроенного участка объездной дороги, и с холма его не видно. Рядом только автобусная остановка, но ни внутри, ни рядом от внимательного взгляда не скрыться. Поймать с поличным того, кто придет за деньгами, не представлялось возможным.

«Мне из этой истории не выпутаться», — понял Йосип. Но все же решил написать письмо, в котором объяснит злодею, что первый платеж будет и последним.

Андрей был в восторге. Три тысячи динаров в конверте значили для него куда больше, чем зарплата почтальона. Эти деньги он заполучил благодаря собственной смекалке, ему не досталась бы кругленькая сумма, не прояви он столько мужества и находчивости. Социалистическое государство — это, конечно, прекрасно, он тоже за равные возможности и против международного капитализма, но со временем начинаешь задыхаться, если никому нет дела до того, что ты особенный и лучше других. А провести остаток жизни как сейчас он не собирался. Мужчина, подобный ему, имеет право на большее. Очередь на современную квартиру в новостройке слишком длинная — холостяку вроде него придется ждать еще много лет; то, что именно он, возвышаясь над всеми в самом прямом смысле слова, вынужден ютиться в каморке цокольного этажа, — большая несправедливость.

В конечном счете на футбольном поле правила точно такие же — вся слава достается лучшим. А русские космонавты стали героями только потому, что, как и он, первыми шагнули в неизвестность.

Поразмыслив, он решил убрать купюры в ящик прикроватной тумбочки и хранить их вечно; эти деньги слишком важны, чтобы тратить.

Сопроводительное письмо тоже наполняло его чувством глубокого удовлетворения, и он раз за разом перечитывал написанное. Йосип Тудман сообщает, что первый платеж будет последним. Но ведь решающее слово за ним, за Андреем. По сути, Тудман умоляет его отказаться от дальнейших требований. Фактом платежа он уже расписался в собственном бессилии.

В итоге Андрей решил потратить особенные деньги особенным образом. Он сел на велосипед и отправился на окраину города к стадиону для собачьих бегов.

Подъехав и, по обыкновению, пристегнув велосипед к ржавому ограждению, Андрей заметил на дальнем участке стадиона облако пыли. Первый забег он наполовину пропустил, но ведь будут и другие. Поодаль на серо-зеленом поле, вокруг эпицентра событий — компании мужчин рядом с белым шатром и старым сараем, — стояли криво припаркованные автомобили. Из громкоговорителей звучала народная музыка. Андрей сразу заметил, что никого здесь не знает. Это он понял еще по машинам: старые «заставы», ржавые итальянские развалюхи и несколько грузовиков. Скорее всего, публика в основном из бетонных новостроек, куда он почту не носил, и, возможно, деревенские.

Андрей выделялся на их фоне, но неприятных ощущений от этого не испытывал. Он приехал как мужчина, способный потратить три тысячи динаров, стоит только захотеть. Собаки в намордниках и цветных попонах с номерами в бешеном темпе неслись по дорожке и настигли его, когда он еще только шел вдоль ограды.

Припев популярной метал-группы из Словении прервало сообщение о том, что победил Дарлинг Бой.

Кто-то получал деньги, кто-то выбрасывал в мусор квитанции; сильно искаженный электронный голос из динамиков сообщил, что следующий забег через пятнадцать минут, и снова заиграла музыка.

Андрей купил холодную банку колы и изучил программку. Уиппеты на двести сорок метров. Он ничего в этом не смыслит, да и не важно. Будет играть по-крупному — за этим и приехал.

— Может, посоветуете? — непринужденно обратился он к окружающим, держа в руке кошелек.

Все молчали; он ловил оценивающие взгляды — скорее всего, завсегдатаи прикидывали, как бы навариться на новичке. Но Андрей чувствовал себя уверенно.

— Победитель, двойка или тройка? — уточнил кто-то.

— Победитель, — бойко парировал Андрей, скрывая полное непонимание вопроса.

— Тогда на Лайку. — Советчиком оказался маленький небритый мужчина с обгрызенной сигариллой в углу рта, в твидовом пиджаке и спортивных штанах.

Лайкой звали первое живое существо, побывавшее в космосе.

— Почему на Лайку? — поинтересовался Андрей, держа пачку банкнот в руке.

— Самая быстрая сука прошлого года, — многозначительно кивнул мужчина.

Андрей поставил триста динаров на Лайку.

Он возвращался домой, потратив более тысячи динаров, но без сожаления. Это были своего рода тренировочные деньги, по сути, он заплатил их не сам. Лайка оказалась довольно старой и пришла последней, а в следующем забеге фаворит Драго уступил Голден Дрим. Андрей решил, что на будущей неделе придет снова и поступит умнее — будет ставить чаще, но меньшие суммы, и к тому же на пары; останется только угадать, кто придет первым и вторым, очередность роли не играет. Это менее рискованно. И, конечно, он не станет слушать маленького мужчину в твидовом пиджаке, который, как потом выяснилось, сам-то ставил не на Лайку и не на Драго, а оба раза на победителя.

Следующие собачьи бега закончились тем, что Андрей потерял почти все деньги, которые получил от Тудмана. Несколько раз победа ускользала в самую последнюю секунду: его собаки финишировали первой и третьей или второй и четвертой, но выиграть ему так и не удалось. Ни разу. В последнем забеге даже Лайка снова вышла на старт, но на нее уже никто не ставил. Оказалось, что результат мог быть еще хуже, чем в прошлый раз, потому что створки поднялись, а она даже не высунулась из бокса. Когда остальные уиппеты исчезли за первым поворотом, оставляя за собой рыжее облако пыли, яркое, будто вспыхнувший фитиль, ее хозяин, похожий на цыгана толстый мужик в кожаной куртке, подошел к стартовой установке, палкой ударил по решетке и ткнул собаку. Тогда Лайка, поджав хвост и выгнув тощий хребет, к всеобщей радости, вышла из бокса. Она посмотрела на соперников, набиравших максимальную скорость теперь уже далеко на противоположной стороне трассы, повесила узкую морду и подняла переднюю лапу, показывая, что поранилась. Ведущий выдал шквал едких комментариев, и, пока трактор оттаскивал стартовую установку, освобождая трассу для финиша, хозяин взял Лайку на поводок и потащил в сарай, служивший загоном.

Андрей купил очередную банку холодного лимонада и пошел прогуляться по полю мимо беспорядочно припаркованных машин, чтобы побыть в одиночестве и привести в порядок мысли.

Из громкоговорителей гремел Джонни Кэш. Деньги почти закончились, и Андрею не понравилось, как он их потратил. Ставить на борзых — плохая идея, тут нужно разбираться, быть инсайдером. В казино шансы распределены более честно. А что мешает опять заставить Тудмана заплатить? Тем более что первый шаг уже сделан, а от второго хуже не станет, зато снова появится это сладкое чувство свободы. О поездке в Монте-Карло нечего и думать, но вполне реально сыграть в рулетку в Риеке. Сколько попросить на сей раз? Как минимум столько же. А еще лучше — пять тысяч динаров. Тудману по силам — у него ведь пенсия и доход от фуникулера. Тем более что в прошлую субботу Андрей снова видел его на автобусной остановке, только уже не с цветами, а с чемоданчиком. Сверившись с расписанием, он пришел к выводу, что Тудман ждет автобус в Загреб. И все это за спиной у жены и дочери-инвалида. А значит, все его увещевания ни к чему не привели: Тудман продолжает внебрачную связь.

Вдалеке, над голубыми холмами, белели следы регулярных рейсов в Афины.

Тут его осенило. Невыносимо: Тудман тратит столько денег на уже не свежую крашеную шлюху из большого города. А ведь он, Андрей, даже с малой их частью — он представил себе оставшуюся сумму — может сделать что-нибудь доброе и вечное.

Он направился к сараю с раздвижными дверями. Внутри оказалось темно и ужасно душно, пахло собачьими экскрементами и бензином. Толстяк был уже без кожанки и с бейсбольной битой в руках. Другой цыган держал Лайку: он сжал тощее тельце коленями и так заломил передние лапы, что собака уронила голову на колоду — дышло прицепа, в котором Андрей заметил четырех мертвых уиппетов.

— Стой! — вмешался Андрей. — Я ее куплю.

Толстый цыган бросил на него недоверчивый взгляд.

— Эту? — усомнился он. — Зачем?

— Просто так, — нашелся Андрей. — Для дочки.

— Домашние питомцы из них и правда неплохие, — подтвердила женщина, которая сидела где-то сзади на куче автомобильных покрышек и кормила грудью ребенка. — Они ласковые и привязчивые. За такую и тысячи динаров не жалко.

Теперь Лайка неотрывно смотрела на Андрея выпученными глазами, быть может, лишь потому, что услышала незнакомый голос. Вряд ли она понимала, какая ей угрожала опасность. Он был осведомлен намного лучше.

— Ну, раз так, тысяча динаров, — согласился Андрей.

Обессиленная Лайка лежала в передней корзинке его велосипеда, у нее даже не было сил напрягать тело во время тычков и ударов, когда они ехали по ухабистой тропинке мимо соляных бассейнов. Что ж, от его так называемого преступного деяния вышла сплошная польза. Он взял на себя ответственность за беспомощное существо. К тому же животина совершенно роскошная, единственная борзая во всем городе — по крайней мере, так думал Андрей. Ом весело гнал по пустынным районам новостроек и уже предвкушал, какое впечатление произведет, когда проедет по центру города с уиппетом в корзинке. Приближаясь к магазинам и лавкам, он махал женщинам, остановившимся поболтать под навесом, и мчал дальше с извиняющимся жестом, будто бы обещая позже объяснить, откуда у него такая красивая собака. Это был своего рода круг почета для Лайки, и поэтому Андрей выбрал более длинный путь домой — сначала по бульвару, где обменялся парой фраз с мороженщиком, затем через Народную площадь. Там он немного постоял в тени бывшего дворца эрцгерцога, в том числе потому, что там как раз собралась группа туристов с детьми — вдруг они захотят погладить Лайку по голове.

Проезжая мимо кафе «Рубин» напротив музея часов, Андрей увидел мужчин на террасе и приветственно поднял руку. Он прекрасно знал, что именно в этом кафе Йосип Тудман завсегдатай.

На втором письме тоже оказались штампы Риеки. В конверте лежала открытка с изображением казино, а на обратной стороне послание, напечатанное на довольно старой пишущей машинке, потому что слева и справа остались черные следы от каретки.

ЖИЗНЬ ДОРОГАЯ. ОСОБЕННО КРАСИВЫЕ ВЕЩИ. МНЕ НУЖНО ЕЩЕ 1 РАЗ 3000 ДИНАРОВ, ИНАЧЕ ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО БУДЕТ, ЙОСИП ТУДМАН. В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ ПОЛУЧИШЬ НЕГАТИВЫ. ПОД ТЕМ ЖЕ КАМНЕМ, ТО ЖЕ ВРЕМЯ В ПОНЕДЕЛЬНИК.

Читая послание, Йосип как раз поднимал на гору первых посетителей — пожилую немецкую пару. Мужчина напоминал отставного военного.

Йосип спрятал письмо во внутренний карман и уставился на другой вагон, шедший навстречу.

Рельса было всего три: по центральному ехали оба вагона, за исключением места пересечения на полдороге к вершине, где участок длиной в двадцать четыре метра расходился и превращался в полноценный двухпутный. Йосип всегда знакомил пассажиров с этой деталью инженерной мысли, что частенько сказывалось на чаевых, но на сей раз голова была занята другим.

Трех тысяч динаров у него нет. Но даже если и получится собрать необходимую сумму, скажем взяв в долг, никто не гарантирует, что это все закончится. Тон и стиль нового письма говорят о том, что шантажист мнит себя сильным и недосягаемым: он не остановится. Открытка с казино — чистой воды издевка. Выхода нет. Даже если отказаться от Яны, солнца всей его жизни, вымогатель не успокоится. А кадры с постамента памятника станут его погибелью. Никакой надежды, что такое получится объяснить жене. Вероятно, шантажист знает, что она чудовищно ревнива, весь город это знает. Последствия могут быть непредсказуемые. Жена не просто вцепится ему в глотку — она превратит его жизнь в ад. Катарина в клинике, развод, позор, алименты. А сам он, хоть и ветеран войны, потеряет работу на фуникулере, потому что перестанет быть «товарищем с безупречной репутацией».

А тут ещё Яна, при всей нежности и страстности, не собирается делить с ним свою жизнь. Она заявила об этом сразу, еще в самом начале отношений: «Мы проводим вместе золотые часы, мой милый, дорогой, я этим живу, мне безумно нравится наряжаться для тебя и болтать с тобой — ты такой интересный мужчина, настоящий герой войны, и я преклоняюсь перед тем, как ты заботишься о своей трудной жене и бедном ребенке. Но моя жизнь здесь, в Загребе, а у тебя есть своя…»

Нужно любой ценой предотвратить взрыв бомбы, заложенной под всем его существованием. Даже если это будет стоить три тысячи динаров.

Два тощих кролика, возившихся в гравии, замерли, оказавшись между встречными вагонами. Это случалось изо дня в день, но они, похоже, так и не привыкли.

— Siehst du, Traudl — genau wie in Wiesbaden! — отчеканил пассажир по-немецки. — Das ist die Ausweiche.[2]

Яне тоже показалось необычным, что два вагона разъезжаются на полдороге, а затем продолжают движение по общим путям. Она тогда сказала: «У нас с тобой точно так же, Йосип. Мы встречаемся посередине, а потом каждый продолжает свой путь».

Яна особенная женщина. С тех пор как она прокатилась с ним на фуникулере, он увидел свою привычную работу новыми глазами.

Одолжить денег, пока не поздно. А потом принять меры и устранить угрозу в будущем.

— Sprechen Sie Deutsch?[3] — поинтересовался пассажир, когда Йосип открыл дверь. Конечно же, они купили билет в обе стороны — если уж ты оказался наверху, по-другому обратно в город не вернуться.

— Ein wenig[4], — ответил Йосип на немецком.

— Auf den Bergen dort oben habe ich gekämpft im dreiundvierzigsten Jahr, — признался мужчина. — Wehrmacht, verstehen Sie?[5]

— Ja[6], — ответил Йосип.

— Lange ist’s her. Aber Sie verstehen immer noch Deutsch. Es war doch nicht so schlecht, oder? Kultur. Befreiung von der Serben.[7]

— Jawohl[8], — парировал Йосип.

— Karli, lass man, — попросила женщина и потянула мужа к памятнику. — Man weiß ja nicht, ob der Herr…[9]

Йосип пополнил запас воды в вагоне. Не более кубометра — другой вагон автоматически слил балласт, как только спустился на нижнюю станцию, ведь потом он пойдет без пассажиров. Заливать до семи кубов приходилось, только если в спускающемся вагоне никого не было, а в поднимающемся находилось максимально допустимое количество — двадцать четыре пассажира. Правда, такое стучалось редко, разве что на День нации в ноябре, когда сотни членов партии собирались у памятника для возложения венков. После церемонии водный балласт вообще не требовался — все хотели вниз, домой, и спускающийся вагон забивался до отказа. Когда партийцы пытались втиснуться в и без того переполненный вагон, Йосипу иногда даже приходилось включать начальника. Система торможения работала без сбоев, но правила есть правила.

На обратном пути, пока Йосип ждал пассажиров, он еще раз изучил открытку. Три тысячи динаров. И потом эта зловещая бесстыжая фразочка: «В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ ПОЛУЧИШЬ НЕГАТИВЫ». Ясно одно: после этих трех тысяч последует очередное требование. А негативы никакой роли не играют — всегда можно держать пачку напечатанных снимков про запас.

Йосип воображал, как поступил бы с негодяем, если бы удалось его раскрыть. Шантажист представлялся ему маленьким, похожим на крысу, — несмотря на свой возраст, Йосип обязательно его одолеет.

Отсоединив водный привод, фуникулерщик выпрямился и стал смотреть на синее море и город.

Где-то там, внизу, живет его враг, мерзавцу известно все о его жене, работе, шантажист изучил его распорядок дня, ориентируется в городе. В голове Йосипа, как на параде, выстроились все крысоподобные мужчины низкого роста. Сапожник Антич. Старый Вукович — официант из отеля «Эспланада». И тот мужчина из службы по вывозу мусора — кажется, босниец, имени которого он не знает. Антич такой робкий и замкнутый, что никогда нигде не бывает, кроме темного подвального помещения своей мастерской; наглое требование на открытке из Риеки, к тому же с изображением казино, — точно не его рук дело. Босниец примитивный, возможно, даже неграмотный, потому-то и вывозит мусор. Маловероятно, хотя додуматься до бетонного блока на объездной дороге такой человек мог. Вукович — вот к кому, наверное, стоит присмотреться. В конечном счете от элитной гостиницы до казино один шаг, да и общение с иностранцами могло натолкнуть его на странную идею. Как бы все это организовать? Пойти в бар «Эспланады», заказать напиток, пристально посмотреть старику в глаза и сказать ему пару ласковых, чтобы не осталось сомнений, что его раскусили?

Но ведь еще неизвестно, правда ли шантажист маленький, крысоподобный тип. Он может оказаться толстым и грузным. Да каким угодно.

В ожидании пассажиров Йосип занял место на передней платформе подготовленного вагона и снова взглянул на город и море.

Здесь он родился. За исключением последних военных лет, всегда здесь жил. Тройные рельсы у ног стрелой указывали на сердце его существования — этот прибрежный городок. Ему знаком каждый уголок: купола церкви Святой Анастасии, крыша дворца эрцгерцога с белой скульптурой, антенны на черепичных крышах, турецкая крепость с широкой объездной дорогой, бетонные новостройки на серых склонах, высоковольтные линии, длинные ряды пришвартованных вдоль бульвара лодок, изящный лес мачт на причале для яхт, бухта с двумя дикими скалистыми островами и широкий морской простор, а вдали — контейнеровозы и приходящие им на смену круизные лайнеры.

Это его город, здесь он вырос и благодаря Яне в далеком Загребе находит силы противостоять аду в собственном доме. Он не променял бы этот городок ни на что. И все же в лабиринте этих улиц сейчас прячется монстр, пожелавший растоптать его жизнь.

Пассажиры вернулись, и он привел фуникулер в движение. Немецкие супруги заняли место на скамье прямо позади него. Состоятельные люди: на даме украшения, скорее всего, из настоящего золота, а на мужчине дорогие наручные часы с регулируемым ремешком.

Немец читал вслух бесплатную брошюру: длина, перепад высот, средний угол наклона. Взгляд Йосипа цеплялся то за проплывающие мимо рельсы и гравий, то за встречный пустой вагон, то за приближающиеся кроны деревьев и крыши. Город вокруг них рос, и вот уже все виды исчезли, оставив лишь приближающийся навес нижней станции.

Люфтваффе бомбило их город, и немцу за его спиной известны все подробности. Тот был обер-лейтенантом и с гор наблюдал за приближением спасительных «Штук», когда его батальон много дней пытался продвинуться вперед и нес большие потери. В результате бомбардировок фуникулер, в котором они сейчас сидят, получил настолько серьезные повреждения, что югославские части оказались отрезаны от тяжелого вооружения и немецким войскам удалось прорваться к городу Сень.

— Und bei deinem nächsten Fronturlaub haben wir uns verlobt[10], — сказала его жена.

— Ja, so war’s, Schatzi[11].

Йосип остановил вагон и открыл перед пассажирами дверь. Все старались не смотреть друг другу в глаза. Они стояли на перроне, и мужчина, вероятно зажав в левой руке чаевые, произнес:

— Aber das ist ja alles vergessen, nichtwahr? Jetzt sind wir in Ihrem schönen Land zu Gast. Traudl, machst du bitte ein Bild?[12]

Женщина знала привычки супруга и уже держала наготове малоформатную камеру. Немец вскинул правую руку и воскликнул:

— Heute sind wir alle Freunde! Ich danke Ihnen für die schöne Fahrt![13]

Йосип отказался. Не будет он фотографироваться в кителе, пожимая руку бывшему офицеру вермахта.

— Ne hvala[14], — ответил он.

— Wie meinen Sie?[15] — не понял немец

Тогда Йосип по хорватски рассказал, что одна из сброшенных «Штуками» бомб попала в дом его матери и та заживо сгорела.

— Wie meinen Sie?[16] — переспросил немец.

Йосип перевел на немецкий, что одна из сброшенных «Штуками» бомб попала в дом его матери и та заживо сгорела.

Затем он ушел с перрона в киоск и закрыл за собой дверь.

Повесив на окно табличку «Закрыто», Йосип опустил жалюзи, сел на деревянный вращающийся стул, положил перед собой открытку, сжал голову руками и уставился на послание.

Друзья у него есть, но одолжить такую сумму просто так не получится. Придется объясняться, а тогда, даже не называя имени Яны, он невольно бросит тень на их любовь. Как вообще просить в долг, если не понимаешь, когда его вернешь? Не хотелось ни у кого быть в долгу.

Он выдвинул нижний ящик стола. За блоками сигарет «Ронхилл» хранилась бутылка сливовицы. Первый глоток Йосип долго держал во рту, будто, имея поблизости это зелье, мозг работал лучше.

Оставить под камнем записку с просьбой об отсрочке? Мера временная, а последствия могут быть катастрофическими. Он достал связку ключей и, не глотая бренди, выдвинул верхний ящик с кассой. Безумие. Если запустить туда руку — а нужной суммы и близко не наберется, — он потеряет работу. Закрыв глаза, Йосип сглотнул. А когда снова открыл, то сквозь щель между ламелями увидел немецких супругов, сидевших на бетонной скамейке на противоположной стороне улицы в тени платанов. Роскошный серый «мерседес» чуть поодаль, скорее всего, принадлежал им. Мужчина наклонился вперед, руки между коленями, лица не видно — только плетеная летняя шляпа. Казалось, он неважно себя чувствовал. Его жена положила одну руку на свою сумочку, а другую ему на плечо.

Что, если нанять боснийского мусорщика в нужный день следить за камнем? Можно было бы, не привлекая внимания, собирать мусор на обочине улицы Миклоша Зриньи и подмечать всех подозрительных. Правда, шантажист, скорее всего, дождется, чтобы никого поблизости не было. Место на изгибе объездной дороги выбрано грамотно — не видно ни с памятника, ни с окрестных зданий. Посадить кого-нибудь в засаду на турецкой крепости и записывать номера всех машин, проезжающих по Зриньи? И что потом? Шантажист ведь может прийти пешком и совсем с другой стороны, например по склону, через район с лачугами у соляных бассейнов.

Придется платить, по крайней мере в этот раз.

Позади раздался робкий стук в дверь. Он наклонился вперед и заглянул в щель между ламелями. На скамейке никого не было, а роскошный «мерседес» так и стоял на дороге.

Йосип поправил форму и открыл дверь.

Перед ним стояли немецкие супруги.

— Ja?[17] — прохрипел он.

— Bitte, — пролепетала женщина. — Erich möchte…[18]

Мужчина снял легкую шляпу и смотрел на Йосипа. Его тонкие губы дрожали.

— Jako mi je žao, — вымолвил он.

«Мне очень жаль». Наверное, нашли эту фразу в разговорнике.

Йосип не отвечал еще и потому, что сливовица ударила ему в голову.

Со слезами в голубых глазах немец объяснял что-то непонятное. Он бросил замутненный, но строгий взгляд на женщину, которая хотя бы говорила четко. Ситуация стала проясняться, когда мужчина протянул конверт. Открытый конверт, а внутри толстая пачка купюр.

— Bitte nehmen Sie es an, — попросила женщина. — Es würde uns sehr viel bedeuten.[19]

Опершись на дверной косяк, Йосип замешкался, с трудом справляясь с противоречивыми эмоциями.

— Erich hat eine gute Rente, — настаивала женщина. — Bitte.[20]

Он взял конверт, кивнул и сказал по-хорватски: «Разве что на этот раз». Странный ответ, но он и не надеялся, что они поймут.

Йосип взял под козырек, хотя фуражка осталась на столе, и быстро закрыл дверь киоска, не дослушав слова благодарности.

В конце концов «мерседес» уехал, плавно нырнув в пятнистую тень платанов, словно леопард.

Только тогда Йосип извлек из конверта купюры. Пенсия у Эриха и правда оказалась солидная — внутри оказалось больше десяти тысяч динаров.

Андрей красовался со своей левреткой. Он купил нарядный узкий ошейник из красной кожи, чтобы тот выделялся на белой шерсти. Лайка спала в бельевой корзине на подстилке. А спала она почти всегда, но стоило только Андрею шевельнуться или заговорить, как собака открывала глаза. У нее были круглые печальные глаза, она смотрела на хозяина взглядом терминальной пациентки, удивленной, что кто-то о ней заботится. Скоро стало ясно, что Лайка в полном порядке. В первый раз Андрей спустил ее с поводка на узком пляже под бульварной стеной, но она стояла рядом и дрожала. Если Лайка не спала, она дрожала. Часто даже во сне. Андрей подбадривал ее жестами и звуками, но псина продолжала семенить у его ног, выгнув спину. Они были странной парочкой — мужчина ростом более двух метров и маленький уиппет. Андрей наклонился и поднял с земли первое, что попалось под руку, — полоску высохших морских водорослей. Лайка так быстро сорвалась с места, что промчалась под летящей в воздухе травой еще до того, как та приземлилась. Дети на бульваре захлопали и за кричали от восторга.

— Мяч есть? — крикнул он.

Маленькая девочка подняла вверх оранжевый мяч.

Андрей засунул палец за ошейник и объяснил, что делать; дети побежали вдоль пальм и через сто с лишним метров остановились.

— Давай! — взревел Андрей, махнув рукой.

Дети бросили оранжевый мяч на пляж, и в тот же самый момент он спустил Лайку. Та белой стрелой бросилась к мячу. Андрей неспешно потрусил за ней.

— Вот это да! — ликовал мальчишка. — Какая быстрая! А это настоящая гончая, господин?

— Конечно, — запыхавшись, ответил Андрей и погладил Лайку по узкой морде. — Настоящая английская гончая. Я ее в Лондоне купил.

— А лошадь она обгонит? — поинтересовалась девочка.

— Да, легко.

— А машину?

— Сама подумай — самая быстрая собака в мире.

— И поезд?

Андрей не ответил. Он взял собаку за уши и повернул мордой в сторону пеликанов, толпившихся вдали у кромки воды.

— Видишь вон тех тварей, девочка? Видишь этих уродливых розовых тварей? — Он двигал ее шелковистыми ушами туда-сюда, будто крыльями. — Разгони их! Фас!

Лайка помчалась по пляжу и набрала максимальную скорость еще до того, как пеликаны заметили ее появление и стали вперевалочку разбегаться, так же неуклюже и вальяжно, как приближающийся Андрей. Пеликаны расправили крылья и поднялись в воздух, пока Лайка, расставив лапы и выгнув спину, лаяла им вслед, что, казалось, стоило ей огромных усилий — каждый раз, когда собака отважно тявкала, ее тело так содрогалось, что она едва не падала.

— Молодец, девочка, — похвалил Андрей, тяжело дыша.

Лайка смотрела на него круглыми глазами, не понимая, почему было сразу не сказать, что от нее требуется всего лишь очень быстро бегать.

Словно массивные летающие корабли, пеликаны сделали круг и всей стаей приземлились на пляж на достаточно безопасном расстоянии, откуда продолжали следить за чудаковатым прохожим и его собакой.

По дороге домой Лайка бегала широкими кругами и вилась восьмерками. Он купил ей банку лосося.

Йосип положил три тысячи динаров под бетонный блок и оставил записку, что этот раз точно последний и что ему нужны негативы. Остальные деньги Эриха ушли исключительно на приятные покупки. Он пригласил Яну прогуляться и подарил ей золотой браслет. Купил новый пазл для дочки с собором Святого Петра в Риме. Себе он хотел купить электронные часы, но в итоге раздумал и решил сделать подарок жене.

Уже много лет они не дарили друг другу подарков, поэтому Катарина считала, что она единственная в семье, у кого бывают дни рождения.

Йосип купил жене цветной телевизор, и она схватила его прямо вместе с коробкой и отнесла к себе в спальню.

— Может, подключить? — предложил Йосип. — Там комнатная антенна.

Она пробуравила его взглядом монгольской царицы, только что раскрывшей заговор против себя, и захлопнула дверь.

Катарина, пуская слюни, вывалила тысячу деталей пазла с собором Святого Петра на ковер и позвала:

— Скорее, папа!

Андрей проигрался за пару часов, и все из-за одной опрометчивой ставки — в какой-то момент перед ним лежало фишек на целых десять тысяч динаров. Еще немного, и он станет очень хорошим игроком, а значит, заслуживает второй попытки. Подождать месяц-другой, и опять за деньгами к Тудману. А потом оставить его в покое. Андрей даже подумывал, не поделиться ли выигрышем, если получится сорвать в казино крупный куш. Тогда вместе с негативами и последними снимками он вручит своей жертве сумму, которая все загладит. «Ваш неизвестный друг» — подпишется он. Но сперва нужно раздобыть еще пару тысяч динаров.

Андрей ощущал прилив сил, потому что ему везло. Профсоюз работников почты предложил ему неоплачиваемую, но все же почетную должность. К тому же удавалось неплохо навариться, вскрывая конверты. Вел он себя, конечно, осмотрительно: письма от соотечественников, уехавших на заработки в Германию, не трогал, заказные письма и вовсе были табу, но если какой-то заграничной бабушке по глупости и жадности приходило в голову положить в конверт деньги на вожделенный именинный подарок внучке, а сам конверт отправить без уведомления, то это законная добыча. Никто не докажет, что исчезнувшее письмо когда-то прошло через его руки.

Лайка лежала в своей корзинке, а ее хозяин за кухонным столом сортировал почту, воображая себя вождем, мимо которого проносят дань покоренных народов. Именно он, Андрей, решал, кто получит причитающееся, а кто нет. Наиболее беспощаден он был с письмами для постояльцев гостиницы «Эспланада». Их он часто выбрасывал, особенно если не понимал язык. Ему казалось, что это даже патриотично.