Пеликан

Часть вторая

Наступил ноябрь, пеликаны улетели. Очень уж они разборчивые — мест потеплее хоть отбавляй, но более красивое и приятное пристанище, чем их городок, отыскать сложно. Дни не такие жаркие, как летом, по ночам свежо, но еще не слишком холодно. Городок грациозно лежал в бухте, наслаждаясь собственной неувядающей красотой и наблюдая за прибывающими и уходящими в синее море рыбацкими лодками и моторными яхтами, будто старая дама, некогда вальсировавшая с юным кайзером Францем Иосифом, а теперь сидевшая на обочине танцплощадки, где кружились молодые парочки. Иностранные туристы в это время года почти не приезжали, что было даже приятно — не приходилось делить родные места с чужаками. Теперь в Старый город по вечерам стягивалась молодежь из бетонных новостроек. Они приезжали на трескучих мопедах в поисках развлечений, недоступных в их районе: только здесь были кафе, гриль-бар и даже павильон с игровыми автоматами. В Белграде недавно открылся первый в коммунистической стране «Макдоналдс», но до столицы слишком далеко.

Субботним вечером Йосип, по обыкновению, сидел на террасе кафе «Рубин» со стаканом пива. Как всегда, в окружении старых товарищей, друзей и соседей. Именно к ним он мог обратиться за помощью, если бы пришлось. Шантажист снова требовал денег, на этот раз вдвое больше. К письму прилагался снимок по такому случаю: Йосип у Яны между ног.

Даже если бы он желал заплатить, деньги все равно кончились. Придется брать в долг. Или посоветоваться с кем-то предприимчивым, кто поможет найти решение получше. Рядом сидел Маркович, водитель автобуса. Он собирался заступать на смену, поэтому пил только колу. Это был мужчина крупного телосложения в вечной кожаной жилетке, и от него пахло. Йосип с ним не особо дружил, к тому же Маркович не отличался умом и зарабатывал слишком мало, чтобы занимать у него деньги. Аптекарь Кневич, наоборот, состоятельный, но педант, считавший себя вправе толковать мировые новости для всей террасы. Перед ним не хотелось быть в долгу. Шмитц из фотоателье вполне подходит: мягкий и сговорчивый. Проблема Шмитца в том, что в войну он сотрудничал с немцами, а еще он страшный антисемит. Скелеты в шкафу здесь есть у каждого. И это давно стало частью жизни: в таком маленьком городке ничего другого и не остается. Хотя Шмитц в свое время делал фоторепортаж с его свадьбы, Йосип даже представить себе не мог, чтобы довериться такому человеку.

Когда заходящее солнце на площади уже выглядывало из самых низких дыр в темной кроне платанов, Кневич решил высказаться о президентских выборах в США и предположил, что победит Дукакис.

Остается только Марио. Партизан и сотоварищ еще из того, великого времени. Они даже родились в один день одного года. С Марио он был дружен больше всех, когда-то помогал ему строить дом на склоне, немного севернее фуникулера. Йосип недели напролет клал кирпичи, рыл стоки для канализации, вместе они выложили гранитом пол в ванной. К сожалению, теперь они уже не так близки, как раньше. Наверное, слишком большой стала разница: один успешный и счастлив в браке, другой кое-как сводит концы с концами, и дома сплошная катастрофа. Хотелось бы по-другому, но так уж вышло: подобное развитие событий подрывает основы равенства, на которых зиждется любая дружба.

Солнце окончательно зашло, но Йосип не снимал солнечные очки и слушал Марио, который рассказывал явные небылицы о девицах из швейцарских пансионов. Марио считал себя героем женских сердец, хотя уже лет сто был счастливо женат на сестре супруги Йосипа. Никто не верил его сказкам, будто бы он знал более тысячи женщин, да и на Дона Жуана с таким животом и проплешиной на голове он не походил. Марио — жуткий фантазер. Йосип вечно будет его любить. Быть может, он любит его даже больше себя самого. Поэтому-то и не хочется просить денег у зятя, хотя именно он даст Йосипу в долг любую сумму. Друзья всегда делились только хорошим, поэтому невозможно впутать товарища в такое грязное дело.

Автобус, на который заступал Маркович, останавливался на противоположной стороне площади.

Как доходит до дела, рассуждал Йосип, допивая остатки теплого пива, можно рассчитывать только на свои силы. Он чувствовал, что разочаровался в друзьях и в Марио тоже — оказалось, что просить помощи не у кого.

Мимо проехал почтальон Андрей, как всегда с прямой спиной, в форме, фуражке и всем прочем.

— Странный парень, — сказал Кневич. — Слышал, что он в профсоюзе. Это же сербское змеиное логово, что там забыл хорват? Честолюбие чистой воды, скажу я вам.

— Ну футболистом он был никаким, — добавил Маркович.

Андрей поставил велосипед на подножку, откинул верх сумки, достал посылку и направился к входу в музей часов. Он нес посылку на уровне плеч, держа ее на кончиках пальцев правой руки.

— Только посмотрите, как он ее несет, — заметил Маркович. — Будто кондитер с именинным тортом.

— Очень странный тип, — согласился Кневич. — Может, даже педик.

— Не думаю, — возразил Йосип, зная, что Андрей млеет от фотографий актрис и принцесс.

— Что же он тогда не женился? — поинтересовался аптекарь.

— Наверное, слишком стеснительный, бедолага, — решил Марио и встал, чтобы пойти в туалет.

— А у него художественный талант, — сказал Шмитц в оправдание, — открытки с бабочками продаются до сих пор.

Почтальон вернулся и сел на велосипед. Знакомая панорама площади с колокольней музея, построенного в итальянском стиле, почти растворилась у Йосипа в сумерках, потому что он так и не снял солнечные очки. Развалившись на пластмассовом стуле на террасе, он подумывал заказать еще стаканчик пива — идти домой совершенно не хотелось. Везде было лучше, чем там.

Напыление стекол очков упростило мир до фиолетового неба и темного остального. Йосипа это вполне устраивало. Тем более теперь, когда прямо перед террасой остановился автобус и темнота перед глазами выросла.

Звуки тоже отошли на дальний план, он перестал прислушиваться.

Вдруг раздался глухой удар. Йосип поднял глаза и сквозь вспышки света в царапинах очков увидел летящий по воздуху черный силуэт — совершенно не похожий на себя почтальон в позе прыгуна в высоту над невидимой планкой. Йосип сорвал очки, прозвучал второй удар, Андрей соскользнул с капота.

Все остальные вскочили, но Йосипу потребовалось какое-то время, чтобы сфокусироваться. Машина, сбившая пересекавшего площадь Андрея, пыталась объехать автобус. «Фольксваген» с разбитым лобовым стеклом, на который приземлился почтальон, стоял у банкомата против движения. Андрей лежал на животе, раскинув руки и ноги, словно пытаясь не дать большой луже крови растечься. Двери машины открылись, раздался крик. Автобус зашипел пневматикой, как доисторический монстр, испугавшийся покореженного велосипеда на асфальте, как какого-то неведомого насекомого.

Маркович бросился на помощь, женщина с детской коляской развернулась и поспешила в другую сторону. Несмотря на всю суматоху, Йосипу показалось, что время течет очень медленно. Заскрипели ножки стульев, Шмитц вскочил, аптекарь встал, в дверном проеме появился недоумевающий Марио.

— Вызывай скорую! — скомандовал Йосип.

Кровь была двух цветов — темный и ярко-красный смешивались, как впадающая в море река. Андрей лежал присыпанный квадратиками разбитого ударопрочного стекла. Мужчина у банкомата обернулся, но только когда аппарат вернул его карту. Йосип опустился перед Андреем на колени.

— Скорая едет, — сообщил Марио.

— Артериальное кровотечение, — констатировал Йосип, — перевернем его.

Им и раньше приходилось заниматься этим вместе, полжизни назад, когда почтальона еще не было на свете, а их товарища ранило осколком гранаты; Марио бережно приподнял верхнюю часть тела Андрея, чтобы осторожно стянуть пиджак, и Йосип наложил жгут чуть ниже подмышки, что было сил затянув свой галстук с эмблемой фуникулера. Кровотечение остановилось, Андрей лежал без сознания.

Скорая приехала на удивление быстро, но вынуждена была остановиться метрах в тридцати прямо с включенными маячками и сиреной — автобус, машины и обломки велосипеда загораживали проезд. Санитары подошли взглянуть и тут же отправились за носилками.

— Убери же этот чертов автобус! — гаркнул Йосип наблюдавшему Марковичу.

— Нельзя, — сказал аптекарь, — полиция еще не приехала.

Андрей выглядел умиротворенным, будто наслаждался всеобщим вниманием. Со струйкой крови на длинном подбородке он напоминал отъявленного гедониста, поленившегося вытереть лицо салфеткой.

Шестнадцать рук наконец водрузили жертву на носилки, и скорая с мигалками и сиреной сдала назад, ища место для разворота.

— Я ничего не мог поделать, — оправдывался водитель машины, сбившей Андрея.

— Да заткнись ты! — огрызнулся Маркович и схватил его за грудки. — Полиции расскажешь. Ты должен был ждать за автобусом! Ждать за автобусом, понимаешь? В Америке тебя бы посадили на электрический стул. А если бы дорогу переходили дети? Дети, понимаешь?

— Откровенно говоря, обгон здесь не запрещен, — вмешался Кневич.

— Зато парковка запрещена, — заметил Маркович, вцепившись на сей раз в водителя «фольксвагена», будто бы тот собирался сбежать. — Против движения подавно. Ты что там забыл, а? И вообще, я тебя не знаю. Ты, похоже, не местный.

— У моей жены завтра день рождения, я только хотел… — мямлил мужчина.

— Полиции расскажешь, — отрезал крепко державший его Маркович.

Солнце тем временем зашло, а у Йосипа появился хороший повод не идти домой.

В итоге они дали показания полиции, а потом с Марио, Шмитцем, Марковичем и аптекарем обсудили, как быть с вещами Андрея: его искореженным велосипедом, фуражкой, пиджаком и почтовыми сумками.

Марио предложил отнести вещи в порт, где живет Андрей, и позаботиться о его собаке; в кармане пиджака нашлась связка ключей. Решили, что все последующие дни гулять с собакой будет Йосип, а если нет, то Шмитц.

Когда настал черед Йосипа, он оказался в типичной холостяцкой каморке в полуподвале, но здесь ему показалось даже уютнее, чем в его собственном доме. На кухонном столе с ламинированной поверхностью он с удивлением обнаружил вазу и букет полевых цветов. Пока Йосип пристегивал поводок, собака склонила голову и недоверчиво на него смотрела. Выгуляв Лайку, он обшарил кухонные шкафчики и нашел семь овальных банок с лососем, а также пачку сухого корма. Вот и собачий рацион.

Вопреки обыкновению, Йосип решил осмотреться. На сушилке висели гигантские черные носки, а еще у Андрея оказался довольно дорогой кодак. На него-то он и фотографировал бабочек с открыток, которые продавались до сих пор.

Йосип опорожнил почтовые сумки и стал перекладывать неразвезенную почту в целлофановый пакет. Коллег Андрея он предупредит, что все письма можно завтра забрать в его киоске.

И вдруг в боковом отделении Йосип заметил вскрытые полупустые конверты. Странно. Он достал один и стал рассматривать. Британская марка, получатель Джойс Кимберли, отель «Эспланада». Письмо по-прежнему лежало внутри, и, даже несмотря на слабый английский, Йосип понял следующее: «…мне жаль, что у тебя неприятности… надеюсь, ты уведомила свой банк о ситуации с этими еврочеками… береги себя… надеюсь, 50 фунтов немного помогут… С любовью, папа».

Пятьдесят фунтов — огромная сумма. Йосип обследовал остальные вскрытые конверты и выяснил, что и в других, по всей видимости, были деньги. Племяннице от тети на день рождения, в службу автопроката от мужчины, который сожалел о том, что сдал машину с пустым бензобаком. Эти письма были на сербохорватском, а значит, в них, скорее всего, лежали не особо крупные суммы в динарах.

Йосип откинулся на стуле.

Собака устроилась в корзине, и Йосип видел только поднятое вверх мятое ухо.

Из распахнутого зарешеченного окна слышались крики чаек, мужские голоса и треск проезжающей тачки.

Он скрестил пальцы на лысеющем затылке и задумался.

Поскольку приходившие в голову мысли ему не нравились, да и поза оказалась не самой удобной, Йосип опустил руки.

Окровавленная форма Андрея висела на подлокотнике того самого стула, где сидел Йосип, — рука невольно скользнула по ткани вниз, будто бы в свой собственный китель. Он ощупал внутренний карман, осторожно вытащил кошелек и раскрыл его. Там оказалась крупная сумма в динарах и одна купюра в пятьдесят фунтов с портретом королевы Елизаветы.

— Да твой хозяин, выходит, негодяй, — сообщил он суке, которая подняла голову и теперь угрюмо за ним наблюдала. — Он вор. Преступник. А ведь так и не скажешь.

Йосип подумал, что Андрею теперь едва ли пригодятся его вещи — почтовые сумки, форменный пиджак и фуражка с эмблемой со стилизованными крыльями, поэтому решил отдать все разом, когда приедет почтовая машина.

С другой стороны, писать заявление на человека, когда он, вполне возможно, лежит в коме, бессердечно.

Весь компромат — вскрытые письма и купюру — он оставит у себя; Андрей выйдет из больницы, и тогда можно будет подумать, как быть дальше.

Йосип подлил воды в миску и погладил Лайку по голове.

— Завтра вернусь, — пообещал он. — Ты тут вообще ни при чем.

Положив узкую морду на край корзинки, она вытаращила на него глаза, глядя, как он уходит. Жизнь у Лайки — сплошной стресс.

У Марио серьезная работа и большая семья, поэтому Лайку каждый день выгуливал Йосип. Когда банки с лососем закончились, он пополнил запасы. Псину приходилось держать на поводке, потому что собачником он был никудышным и переживал, как бы она не сбежала. Нехватка движения для уиппета сродни наказанию, поэтому, когда новый хозяин смотрел вниз, она тут же трусила на другую сторону. Собака его боится — это очевидно, хоть и непонятно почему.

В свой выходной Йосип решил прогуляться с Лайкой аж до самого бетонного блока на Миклоша Зриньи. Неделей ранее вместо требуемых денег он оставил под камнем записку, в которой просил об отсрочке. На удивление, записка так и лежала нетронутая. Йосип растерялся. А что, если шантажист нарочно оставил ее в знак отказа? Во всяком случае, никаких шагов негодяй не предпринял — жена Йосипа по-прежнему бранилась и распекала мужа, но не так, как могла бы, если бы знала о любовнице.

Когда Йосип на несколько дней исчезал из дома, она всякий раз камня на камне не оставляла от его объяснений. Турнир по шахматам, железнодорожные курсы, поездка в клинику с артрозом? В ее картине мира все незыблемо. Если мужа нет дома, значит, он ей изменяет. И точка.

Придумывая самые разные города, Йосип никогда не упоминал Загреб — само название для него было свято; впрочем, никакого смысла в подобной скрытности не имелось — он прекрасно знал, что жена не в состоянии что-либо предпринять. Почти безграмотная, она практически не выходила из дому, разве что в аптеку на углу, а соседки давно ее сторонились. Полная неспособность жены взаимодействовать с реальностью, от которой он так страдал, в то же время гарантировала ему полную безнаказанность.

Воспользовавшись паузой, Лайка присела сделать свои дела. Она снова смотрела на него, вылупив испуганные глаза, и из-за требуемого напряжения выпячивала их еще сильнее. Собака никогда не поворачивалась к нему спиной, будто боялась, что он причинит ей вред.

— Умница, — похвалил Йосип и огляделся, не торопясь вытаскивать из внутреннего кармана конверт с деньгами. Пришлось поменять купюру в пятьдесят фунтов. Вокруг никого, стрекочут сверчки, югославский флаг на флагштоке крепости обвис, море неподвижное и лишь кое-где морщинится от легкого, не долетающего до суши бриза.

Йосип приподнял блок и забрал свою записку, положив на ее место конверт с деньгами.

— Ну вот, — обратился он к собаке. — Избавились от него хоть на время.

Лайка мотнула повисшим хвостом, даже не удосужившись вильнуть как полагается.

Окрыленный Йосип возвращался в Старый город легкой поступью, да и Лайка будто бы семенила бодрее.

Решение принято. Выход найден. Не придется занимать у друзей.

В порыве чувств он решил взять собаку домой, и неважно, что на это скажет жена. Хуже все равно уже не будет, а Катарине, может, и понравится. В конце концов, своим спасением он обязан этой собаке.

Привязав Лайку к рекламному щиту «Алка-Зельтцер», который Кневич каждый день выставлял перед своей аптекой, Йосип вошел внутрь справиться о здоровье почтальона.

По словам Кневича, навещавшего Андрея в больнице от имени всех завсегдатаев кафе, состояние пациента стабильное: сотрясение, переломы ключицы и предплечья, травмы лица, серьезная кровопотеря.

— Четыре раза делали переливание. Может, даже влили его собственную кровь. Ты знал, что он донор?

Нет, этого Йосип не знал.

— У него еще на шее висел такой жетон с группой крови. Не исключено, что он спас ему жизнь.

— Значит, хороший парень этот наш Андрей. Я и понятия не имел, что он сдавал кровь.

— Не бесплатно, конечно, — уточнил Кневич.

— А, ну тогда другое дело. Не знаешь, когда его выпишут?

— Обычно недели через две, не раньше. Но ему почему-то не терпится, говорит, чем скорее, тем лучше. Только пришел в сознание и тут же запричитал: «Домой… почта… почта…»

— Вот это я понимаю, чувство долга, — не дрогнув ни одним мускулом, отреагировал Йосип.

Когда они с собакой пришли домой, жена курила на кухне — пепельница переполнена, пачка сигарет в пределах досягаемости.

— Привет, — поздоровался Йосип. Уже много лет он не называл ее по имени. — А у нас гости. Для Катарины привел.

Как обычно, когда он заговаривал с ней решительно и безразлично, она не ответила, вперив в мужа ничего не выражающий взгляд. Ее лицо, некогда милое и по-деревенски простое, утратило былую привлекательность. Оно округлилось и потеряло всякий контур. Женщина на кухне, казалось, пришла сюда из далекой азиатской степи, а не из соседней деревни в пятидесяти километрах — в дополнение к слабоумию в ней будто проявлялись гены бог знает какого монгольского или киргизского народа. Йосип не только потерял молодую жену, которую когда-то любил, он оказался прикован к существу, не разделявшему с ним ни расу, ни будто бы даже человеческое начало. Тем не менее он всегда обращался с ней любезно и уважительно, что она расценивала как слабость и беспардонно на него набрасывалась. Только когда он, как сейчас, заговаривал тоном, не терпящим возражений, жена впадала в ступор. Вызвать ее реакцию можно было, лишь действуя жестко и строго. К сожалению, это претило его натуре, он был не способен постоянно на нее давить. Вот и сейчас она молча сверлила его глазами, будто жена кулака в ожидании кнута своего хозяина и господина. На ее подбородке блестела слюна.

— Я хочу, чтобы ты ей не мешала. Никаких сцен. Ясно?

Она смотрела на него стеклянными голубыми глазами, скрестив руки на коленях, и в качестве единственного ответа засунула ногу в барабан стиральной машины, будто бы рассчитывая на легкий педикюр.

Йосип так натянул поводок, что собака захрипела. Жена держалась тихо, но это могла быть бомба замедленного действия — как с пролетариатом перед началом революции. Иногда он боялся, что однажды во сне она перережет ему глотку.

Йосип направился в свою спальню, где любила проводить время Катарина. Приоткрыв дверь, он ногой придержал собаку — хотелось сделать дочери сюрприз. Девочка сидела в позе лотоса на ковре перед его кроватью и складывала пазл с пони.

— Милая, можно войти?

Обычно эта шутка работала безотказно: дочь улыбнулась и, вскинув руки, неистово забарабанила ими в воздухе, будто хотела сказать: «Вот же, сейчас начнется праздник!» Катарина умела говорить, но обычно обходилась лишь странными звуками.

— А у нас гость. Ее высочество принцесса!

Девочка замерла в ожидании, натянув платье на колени. Йосип отстегнул шлейку и втолкнул собаку в комнату.

Лайка прошествовала по ковру так, как это умеет делать только борзая на своих четырех высоких лапах, а затем элегантным и в то же время скромным движением заняла место рядом с девочкой. Катарина аккуратно положила на ковер детали пазла, которые все это время были у нее в руке. Склонив набок узкую голову, Лайка внимательно следила за ее движениями. Девочка протянула руку и дотронулась до собачьего носа. Лайка посмотрела на нее выпученными глазами, осторожно подняла переднюю лапу и положила ей на колено. Обе немного пускали слюни.

Йосип снял китель и расстегнул рубашку.

— Вы же друг с другом поладите, правда?

— Да, — задумчиво сказала Катарина. — Я Пушинка Первая, а она Пушинка Сотая.

— Ну и отлично. Тогда папа приляжет. Папа устал.

Йосип уставился на потолочный вентилятор, который уже лет тридцать торчал без движения, как могильный крест. Хороший план. Одного преступника он заставит платить другому. А в выигрыше окажутся все: Андрей сохранит работу, шантажист получит свое, да и ему больше не придется переживать.

Осталось решить, как и где передавать деньги.

Пока Йосип разглядывал неподвижные лопасти вентилятора с ползающими мухами, его посетила абсурдная мысль.

Что, если выбрать другой бетонный блок на обочине кольца и сделать так, чтобы преступники платили друг другу без его участия? Вышел бы настоящий шедевр с изящным нравоучительным подтекстом.

Йосип рассмеялся. Сначала почти беззвучно, но потом раздался всхлипывающий, надрывный гогот, сотрясавший его живот.

Над кроватью показалась головка Катарины в очках.

— Почему ты смеешься? — удивилась она. — Ты же никогда не смеешься!

— Знаю, знаю, — согласился Йосип, расстегивая верхнюю пуговицу на брюках, чтобы полегчало.

— Ну?

На сей раз из-за края кровати вынырнула половина озабоченной собачьей головы.

— Пока это секрет. Потом расскажу.

— Папочка противный, — разозлилась Катарина. Она не любила, когда нарушался привычный ход дел. В последний раз, когда Йосип вернулся из Загреба, она недоверчиво обнюхала его и сказала: «Ты слишком вкусно пахнешь». Теперь перед автобусом он всегда принимал душ.

— Иди собирай пазл, — ответил Йосип.

Нужно рассуждать практически. Письмо можно написать на имя Андрея и просто отправить по почте, а когда он поправится, сам себе его и доставит. Просить больше, чем требовал его собственный шантажист, Йосип счел непорядочным. Использовать для передачи денег бетонный блок на обочине Миклоша Зриньи — способ, конечно, проверенный, но не лучше ли выбрать собственное место? Он мысленно обошел весь город, начиная с бульвара, а потом все выше через старые кварталы, каждый раз сворачивая в разные переулки и взбираясь по новым лестницам. Места близко к дому ему не нравились. Новостройки на склоне тоже не подходят— там можно заплутать. Думать как преступник оказалось не так и просто, особенно с непривычки.

Девочка подробно объясняла Лайке, куда класть каждый элемент пазла. Время от времени собака скулила, а Йосип надеялся, что она еще не просится на улицу.

Постепенно мысль завела его на холмы и дальше, за городскую черту. Собственная грандиозная смотровая площадка в виде горной станции фуникулера сулила ему ряд преимуществ. Кажется, чуть севернее вдоль склона узкой полосой шли пашни и несколько виноградников. Он там редко бывал, но сейчас без труда нарисовал перед собой этот пейзаж. Узкие дорожки и тропки, то вверх, то вниз, не сильно отклоняясь от линии высоты. Необитаемые домики и сарайки, куда наемные пахари или владельцы земли ставят трактора и прячут утварь. Земля здесь бурая и иссохшая, во время пахоты на неровной поверхности остаются линии и узоры, похожие на отпечатки пальцев. Произрастающий здесь виноград настолько плох, что годится разве что на производство уксуса или самого дешевого в супермаркете вина в картонных упаковках. Многообещающая территория для начинающего шантажиста: почти никто не приходит, сюда можно, не привлекая внимания, прогуляться от памятника. Тут Йосип вспомнил про высоковольтную линию. Если не считать военную станцию связи на вершине горы дальше к северу, то мачты линии электропередачи — самые высокие во всей округе. Хотя в электротехнике он профан, они ему всегда нравились, наверное, потому что были так просто и понятно составлены, будто из набора с детским конструктором — по три цирковых силача, стоя друг у друга на плечах, горизонтально раскинув обрубки железных рук, элегантным неводом провожают восемнадцать толстых каплем вверх, исчезая за вершинами карстовых гор. Йосип четко нарисовал всю картину, а теперь силился припомнить фундамент каждой мачты, но безрезультатно. Стоит как-нибудь сходить туда и осмотреть опоры более тщательно. Он вспоминал, что пахать вроде бы приходилось, обходя угловатые бетонные блоки, пространство между которыми заросло неприступным колючим кустарником. Идеальное место, чтобы прятать деньги.

Лежать на кровати и вот так запросто постигать ухищрения игры, в которую прежде никогда не играл, — Йосип почувствовал себя невероятно одаренным.

— Папа, можно она будет жить с нами? — спросила дочь.

— Кто? — не сразу понял он.

— Собачка.

— Не получится, милая. Это собака почтальона, а он скоро выйдет из больницы и обязательно захочет ее вернуть.

— А вдруг он вообще не выйдет? — с надеждой предположила Катарина. — Может, он умрет.

— Нельзя так говорить. Это ужасно. Почтальон — мой хороший друг.

— Почему хороший?

— Потому что я помог спасти ему жизнь. В таких случаях люди становятся друзьями, понимаешь?

Девочка не ответила, но Йосип знал, что она сердится.

Почему Андрей ступил на кривую дорожку? Может, оттого, что у него нет жены? Йосипу всегда казалось немного странным, что он скупал все эти журналы, даже иностранные, которых совершенно не мог прочесть, лишь бы в них были фотографии роскошных женщин. Наверное, он очень одинок. В его жизни нет Яны.

Йосип мысленно отвлекся на предстоящий уже на следующей неделе визит в Загреб. В жизни нет ничего прекраснее, чем затянутые в нейлоновые чулки бедра Яны. Удивительно, почему она не стала кинозвездой. Он не знавал большей гармонии, чем на ее диване, когда она тихо включала джаз и приглушала латунные настольные лампы с розовыми абажурами. До знакомства с Яной он и понятия не имел, что существуют регуляторы света. В его доме вращающиеся переключатели из черного бакелита, и их можно трогать только сухими руками. Конечно, подарки, которые он ей дарит, играют свою роль, но это настоящая любовь. Он вправе считать себя счастливчиком, раз ему так перепало в жизни, а бедный Андрей и представления о таком не имел.

Андрей вышел из больницы раньше, чем хотелось врачам, и отправился прямиком домой. Букет полевых цветов завял, ваза сухая. Лайки нет. Кневич говорил, что о ней заботились все по очереди: Шмитц, Марио и Тудман. Как на грех, Тудман. Форменный пиджак, еще в полиэтиленовом чехле из химчистки, сложен на кухонном столе, сверху фуражка. Пока не заметно, чтобы его воровство вскрылось. Даже пустые почтовые сумки висят на стуле, будто поклажа для седла в ожидании лошади, готовой возобновить путешествие. Велосипеда, разумеется, нет — учитывая его собственные тяжелые травмы, тот и подавно ремонту не подлежит. Почту тот дня, конечно, давно разнес коллега. А где тогда вскрытые конверты? Уведомления об увольнении от почтовой службы тоже нет, как нет ни письма от профсоюза с предложением юридической помощи, ни повестки в суд.

Андрей с перебинтованной головой ковылял по своей полуподвальной квартире, пытаясь найти объяснение. На первый взгляд, ничего не произошло. Но тут он открыл кошелек, который слишком ровно положили на угол ламинированной столешницы, будто бы нашедший считал важным подчеркнуть, с каким уважением он относится к его частной жизни.

Сумму в динарах он помнил в точности, и они были на месте. Не хватало только одного — английской купюры.

Андрей созвонился с начальником, и тот очень удивился, услышав о желании немедленно приступить к работе. Почему после несчастного случая на службе не восстановиться недель эдак шесть или даже десять? Почему не воспользоваться возможностью подлечиться в санатории, на который есть право по выслуге лет? Но Андрей не хочет лечиться. Он должен узнать, кто в тот день заглядывал в его почтовые сумки и достал купюру из кошелька. В тот же день он совершил прогулку по объездной дороге. Конверт от Тудмана с двумя тысячами динаров все еще лежал под бетонным блоком. Значит, он не связал Андрея с шантажом, хотя и бывал в его квартире из-за собаки. То есть фуникулерщик не заглядывал в шкаф, где хранятся фотографии и негативы.

На следующий день Андрей отправился в аптеку за кроверазжижающим и снотворным и как бы между прочим спросил:

— Интересно, а кто оказывал мне первую помощь, когда случилась та авария?

— Ах, — ответил Кневич, — все сразу бросились на помощь. Мы ведь сидели на террасе. — Аптекарь принялся объяснять, как делать инъекции кроверазжижающих препаратов.

— Да, да, — не унимался Андрей, — это меня и спасло. Но что было потом? Вот кто, например, отдал мою форму в химчистку? Кто разнес почту из сумок? Хотелось бы поблагодарить каждого лично.

— О твоей собаке в основном заботился Тудман. Сразу вызвался, — вспомнил Кневич, двигая по прилавку бумажный пакетик.

— Это я знаю. А почта, а мои личные вещи?

— О боже, да я уже не помню. Вокруг было столько народа… Марио, наверное. Или нет, может, Маркович — он собирался развезти твою почту на автобусе. Честно говоря, я не помню.

— Не Шмитц, случайно?

— Нет, не он. Он предложил разнести оставшиеся письма, но ты же знаешь, ему довольно трудно ходить, особенно подниматься по лестницам.

— Знаю… То есть тебе кажется, что это Маркович?

— Я этого не говорил. Просто та бегай в кафе «Рубин». Мы там каждую субботу днем сидим на террасе. Угости каждого в качестве благодарности. Все тогда бросились тебе на помощь.

— Отличная идея! Так я и сделаю, — пообещал Андрей.

Но сначала он разыскал Марковича. Тот как раз пристегивал скутер.

— Крутая вещь, да? Для дочки, ей через несколько дней шестнадцать.

— Зачетный, — подтвердил Андрей, позволив обнять и даже похлопать себя по спине. — Поаккуратнее, пожалуйста, плечо…

— Как ты? Поправился? Тебя всегда преследовали травмы — это я помню. С такими-то способностями въезжать в автобус — дело последнее.

Маркович был центральным нападающим в «Динамо» — команде, где Андрей, за неимением лучшей позиции, играл за вратаря.

— Не поможешь мне поставить эту штуку на домкрат? Заднее колесо стучит.

— Попытаюсь.

— Я подниму, — обрадовался Маркович и снял куртку из кожи наппа. — А тебе останется только подставить его снизу. Вот так. Готово.

Водитель автобуса покопался в ящике с инструментами в поисках нужного гаечного ключа.

— Она удивится. Настоящий «Симсон-Швальбе». На таких катаются студентки в Берлине и Загребе.

— Какой красивый зеленый. Скажи, Маркович…

— Что? — ответил тот, держа в зубах шплинт.

— Не ты ли в тот день забрал мои сумки с почтой?

— Я? А что? — поинтересовался Маркович, сняв заднее колесо с оси.

— Просто в боковом кармане лежало кое-что личное, вот я и подумал, что, если ты нашел…

— Нет, я же заступал на смену — не мог позаботиться о твоих вещах. Но я крепко держал того парня в плохо припаркованном «фольксвагене», пока не прибыла полиция.

— Да, я наслышан. Здорово, чувак. Не знаешь, случайно, кто забрал мои сумки с почтой?

— Без понятия, — отрезал Маркович, сидя на брусчатке подъездной дорожки, широко расставив ноги и положив колесо на колени. — Может, Шмитц. Он предложил развести оставшуюся почту. И главное, именно Шмитц! Да ему без палки и с унитаза-то не встать. Смотри, все эти спицы тоже под замену.

— Точно Шмитц? — уточнил Андрей. — Не Тудман?

— Почем я знаю, — засомневался водитель автобуса. — Может, сам спросишь? Заходи как-нибудь в субботу днем — все, кто там был, обычно сидят на террасе.

— Обязательно зайду.

Андрей уже больше часа сидел в порту. Он угостил себя мороженым, а остаток вафельного рожка швырнул в воду. Облизав упаковку, он выбросил и ее и теперь наблюдал, как фольга медленно тонет, окруженная стайкой рыб. Будто уходящий ко дну обломок судна, подстерегаемый акулами, думал он.

Железо кнехта, на котором сидел Андрей, было приятным и теплым. Он так ничего и не предпринял, чтобы продолжить поиски. Лучше сперва хорошенько все обдумать. Старик Шмитц занимается благотворительностью — практически немыслимо, что он украл из кошелька деньги, несмотря на все его странности. Нужно действовать хитро, чтобы Шмитц не догадался, о чем речь, но хоть что-то выяснить.

Паром из Италии, заходящий в городок во время сезона каждую неделю, а так только раз в месяц, приближался к набережной с другой стороны бульвара. Огромная белая посудина с высокими трубами всегда вызывала большой ажиотаж. Мороженщик принимался толкать тележку в сторону набережной. Гостиница, люди, сдающие домики отдыхающим, рестораны — все отправляли к терминалу своих представителей, вооруженных визитками и буклетами, скорее всего, напрасно: помимо фур, на сушу по спущенному трапу съезжало всего несколько машин, да и те обычно направлялись куда-то еще, а на этом пароме оказывались только потому, что так ближе и поэтому дешевле переправиться из Анконы.

Андрей и сам часто ходил к кораблю, надеясь увидеть интересную новую модель «ланчи» или «форда», но их и отсюда не пропустишь, если поедут мимо.

На Андрее были белые шорты и белая рубашка с короткими рукавами. В сочетании с повязкой на голове его длинная фигура смотрелась экзотично, даже царственно. И действительно, выглядел он так, будто давал аудиенцию: один за другим к нему подходили и поздравляли с выздоровлением даже те, кто и знать-то о нем вроде бы не знал. Престарелая дама, тянувшая за собой клетчатую сумку на колесиках, остановилась сказать, что ждет, когда он снова начнет развозить почту, — другие это делают совсем не так. Старик с дубленой бронзовой кожей, сдававший свою рыбацкую лодку для дневных прогулок, подошел к нему и подал руку. Андрей купался во внимании больше, чем когда-либо до аварии, и ему это нравилось. Казалось, будто город наконец признал его своим особенным сыном. Если бы не открытый вопрос об исчезнувших конвертах и английской купюре, он был бы, возможно, абсолютно счастлив. Голубое безоблачное небо над головой, лишь далеко на юге горизонт в легкой дымке, словно в ожидании дождя. Небольшая стая пеликанов осталась в этом году в городе, и теперь они неподвижно и безучастно глядели перед собой; стояли они, к счастью, не слишком близко. Фуникулер затормозил, и вагон на правом пути, по обыкновению, оказался наверху. Йосип Тудман своих привычек не меняет. Андрей поставил правую ногу в сандалии на трос, привязанный к дрейфующему причалу с чередой мелких моторных лодок. Трос натягивался или провисал в такт вялой качке в портовой бухте — казалось, он нажимает на педаль большого морского органа. Андрей увидел, что навстречу ему идет мальчик в пионерской форме и красном галстуке с зажимом в форме кольца. Мальчик тоже был в шортах. Он решительно взял под козырек:

— Здравствуйте, господин, где ваша собака?

— А ты знаешь мою собаку? Лайку? — улыбнулся Андрей.

— А как же, господин. Борзая из Англии. Я еще бросал оранжевый мяч, помните? Конечно, это было еще до того, как я вступил в пионеры. Теперь я уже командир звеньевой.

— Молодец, мальчик. Как тебя зовут?

— Димо, господин.

— Красивое имя. А когда ты давал клятву?

— Еще в прошлом году, господин. «За дом — грудью встанем!» Мы твердо стоим за идеалы нашей социалистической республики!

— Так держать! Я тоже успел за них побороться.

— Вы что, были на народно-освободительной войне?

— Нет, я же тебе не дедушка! Зато я играл нападающим за сборную по футболу на чемпионатах мира.

В определенном смысле ложь намного более интимная штука, чем правда, подумал Андрей.

— И победили немцев?

— Представь себе! Шестнадцать — один.

— Значит, один они нам все-таки забили? Как так вышло, господин?

— Вратаря ослепило солнце. Он прыгнул в другой угол.

— Вот незадача, господин. Все равно мы красиво их уделали.

— Точно. Будешь продолжать в том же духе, и родина сможет тобой гордиться так же, как и мной. Тоже станешь чемпионом.

— Правильно, господин. Я и собираюсь. Только в школе очень много задают, а отдельной комнаты у меня пока нет.

— Все у тебя будет. Продолжай в том же духе, тогда ты вырастешь и станешь таким же, как я.

— А какого вы роста, господин?

— Где-то два пятьдесят, мой мальчик.

— Ого! А где ваша собака?

— У одного друга. Но я ее заберу, и мы снова погоняем ее по пляжу. Договорились?

— Так точно, господин. Всегда готов!

Андрей ответил на приветствие, приложив два пальца к белой перевязи на голове, а мальчик развернулся на каблуках и зашагал прочь сквозь нехотя расступавшихся пеликанов.

Афиши перед витриной магазина Шмитца так выцвели, что никому бы и в голову не взбрело фотографировать на цветную пленку «Агфа». Дверь оказалась открыта. Андрею пришлось наклониться, чтобы не удариться головой. Старик Шмитц оторвал взгляд от разложенной на прилавке газеты.

— Андрей! Дорогой! — воскликнул он и пошел навстречу. — Дай-ка тебя обнять!

— Аккуратно, плечо… — ответил Андрей.

— Да что там, ты такой высокий — я едва до пояса дотянусь, — засмеялся Шмитц и прижался лицом к его груди. — Ты уже поправился? Я ужасно за тебя испугался.

— Все нормально, не переживай.

Андрей похлопал старика по узкой спине и доброжелательно посмотрел на него сверху вниз. Порой он наслаждался своим необыкновенным ростом.

— А ты там был, когда все произошло? — поинтересовался он.

— Конечно. Я же сидел на террасе. Увидел тебя на земле и подумал: мой сын сейчас умрет. Ты всегда был для меня кем-то вроде сына. Я же первый навестил тебя в больнице, помнишь? Наверное, нет, ты был еще без сознания — тебе кровь переливали. Понравились мои гвоздики?

— Очень понравились, спасибо, — ответил Андрей, не припоминая никаких цветов. — А как дела в лавке? Иностранные купюры попадаются или только динары?

— Ну, иностранные купюры — редкость. Разве что немецкие марки иногда.

— То есть английских фунтов не бывает? — любезно продолжал допытываться Андрей.

— Есть у меня в кассе одна бумажка.

— Можно взглянуть?

— Конечно… смотри.

С купюры в один фунт приветливо улыбалась королева. «Пожалуйста, отнесите меня к мисс Джойс Кимберли, отель „Эспланада“», — будто бы говорила она. Андрей засунул ее обратно под зажим.

— Не очень-то я доверяю иностранным деньгам, — добавил Шмитц и указал на газету. — Когда вижу, что происходит в мире…

— А что там происходит? — мягко поинтересовался Андрей.

— Израильские солдаты спустили бойцовых собак на палестинских демонстрантов! Ты только взгляни на фото. Говорю же, им нельзя было иметь собственное государство. Пока существуют евреи, мира не будет.

— Да ладно, — слукавил Андрей, — думаю, они заслужили этот шанс. В конце концов, здесь их почти истребили.

— Именно что почти. Вот была бы у нас еще парочка лет, мы бы точно справились. Если уж им захотели дать шанс, почему именно Палестина? Почему не Мадагаскар? Гитлер им даже предлагал!

— Может, потому что они хотели вернуться на свою Святую Землю?

Сквозь толстые линзы очков сверкнул злой и уязвленный взгляд.

— Я тебе уже сто раз объяснял, Андрей. Если бы всем вот так просто захотелось вернуться туда, где они жили до переселения народов — а ведь это еще несколькими столетиями раньше евреев…

— …тогда мир погрузился бы в хаос. Да, я знаю, как ты на это смотришь.

— Если эти друзья евреев такие умные, пусть тогда отдадут кусок своей страны, а не забирают у бедных арабов. Выделите им часть Флориды! Там евреев и так много, да и пальмы найдутся.

— Идеальное решение. Слушай, насчет моей аварии… мне бы хотелось поблагодарить каждого, кто пришел на помощь. Я так понимаю, это почти вся терраса кафе «Рубин»… А кто что делал конкретно? Кто, например, занимался остававшейся в сумках почтой?

— Понимаю, мой мальчик, но я и правда уже не вспомню. Была такая неразбериха… Я сам хотел разнести остатки твоей почты, но ты же знаешь, как плохо я хожу… Думаю, этим занимался Марио.

— Кто?

— Марио. Ты разве с ним не знаком? Зять Тудмана. У которого вилла. Они вместе останавливали твое артериальное кровотечение. Никто не знал, что делать, и я тоже — так ужасно было видеть, как ты там лежишь, у меня слезы текли. Еще и скорая не приезжала целую вечность. Марио и Тудман — вот кто спас тебе жизнь.

— Их я тогда поблагодарю отдельно. А потом что? Я хочу сказать, кто взял мои сумки?

— Мальчик, я правда не помню. Мы все делали что могли. Кневич, Маркович, официант… Некоторые, правда, только мешались под ногами. Почему бы тебе не прийти в субботу днем на террасу? Все будут там.

— Так я и поступлю. Кстати, дорогой папа Шмитц… — Андрей склонился над щупленьким стариком, обнял его и поцеловал в седую лысую макушку: — Спасибо за цветы.

Марио — шеф местного агентства «Авис», сдающего в аренду машины. Он построил дом на склоне, чуть севернее фуникулера. Дом был одноэтажным, из плоской крыши торчали куски арматуры для нового бетона, которого никогда не будет, потому что хозяин запросил и получил субсидию на строительство дома в два этажа, но оказалось, что для себя, жены и семьи сына хватало и этого. На крыше установили большую телевизионную антенну, а на террасе — пластиковый бассейн для внуков.

На въезде стояли белые колонны с орлами, зажавшими в когтях пустые гербовые щиты.

Марио водил большую «Шевроле-Импала» — флагман фирмы «Авис», но на кольце перед домом ее не оказалось.

Рукавом своей лучшей рубашки Андрей стер пот с верхней губы и направился к входу с подарком для Марио. Он решил подарить шесть мини-бутылочек односолодового виски из магазина «Такс-фри», которые хранил уже много лет, так как сам не пил. Такой презент показался ему довольно элегантным. Он позвонил в дверь, внутри раздалась электронная версия песни «Счастливые дни снова настали», но никто не открыл.

По белому гравию к дому подъехал на велосипеде почтальон в форме. Он был высокий и сидел очень ровно — у Андрея даже на секунду возникла странная иллюзия, что он видит самого себя. И велосипед такой же высокий и тяжелый, как у него до аварии.

Почтальон, плавно объехал маленький круговой перекресток, слез с велосипеда и поставил его на подножку. Это был совсем молодой парень в очках и при ближайшем рассмотрении — на голову ниже Андрея.

— Они в отпуске, — сообщил юноша.

Он поднял крышку почтового ящика указательным пальцем, а письмо, которое держал большим, средним и безымянным, бросил внутрь с тем ловким поворотом, какой всегда делал сам Андрей. Квалифицированный коллега.

Увидев повязку на голове Андрея, он сказал:

— Но… я же вас знаю! Вы господин Рубинич! Андрей пожал вытянутую руку и спросил с недоверием:

— Вы что, теперь работаете вместо меня?

— Нет, что вы, господин Рубинич, я только замещаю вас, пока вы не поправитесь. Большая честь. Я даже вам домой письмо доставил!

В письме печатными буквами на тонком листе бумаги значилось:

АНДРЕЙ РУБИНИЧ, ТВОИ МАХИНАЦИИ ВСКРЫЛИСЬ. ДАБЫ ИЗБЕЖАТЬ ОБВИНЕНИЯ, ПУБЛИЧНОГО ПОЗОРА И УВОЛЬНЕНИЯ С ГОСУДАРСТВЕННОЙ СЛУЖБЫ, ТЕБЕ СЛЕДУЕТ ВПРЕДЬ 15-ГО ЧИСЛА КАЖДОГО МЕСЯЦА И ДО СПЕЦИАЛЬНОГО УКАЗАНИЯ ПРИНОСИТЬ СУММУ В 3000 ДИНАРОВ В ОБОЗНАЧЕННОЕ ЗДЕСЬ МЕСТО. СЛЕДУЙ ИНСТРУКЦИИ, ТОГДА ОСТАНЕШЬСЯ ПОЧТАЛЬОНОМ, ПРИ УСЛОВИИ, ЧТО ТЫ НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ ЗАПУСТИШЬ РУКУ В ЧУЖОЕ ИМУЩЕСТВО. ДАЮ ТЕБЕ ШАНС. НЕ УПУСТИ ЕГО, ИНАЧЕ ПОСЛЕДСТВИЯ ЦЕЛИКОМ НА ТВОЕЙ СОВЕСТИ. ДРУГ

Внизу оказался примитивный набросок с описанием маршрута. Речь шла, очевидно, о высоковольтной мачте на нежилых холмах над городом.

Андрей почувствовал приступ тошноты и лег на кровать. Судьба играет с ним злую шутку. Кто это? Марио? Не может быть — он с семьей в отпуске, а письмо проштамповано вчера в их городке.

Найти три тысячи в месяц возможно; выбора у него, очевидно, и нет. Придется немного закрутить гайки Тудману.

Андрей ощутил приступ удушающего гнева от собственного бессилия, он злился на того, кто с ним это делал. Для таких, как он, должен быть закон, защищающий тех, кто желает Югославии только самого лучшего, хранит добрые традиции и заботится о беззащитных замученных собаках.

Если когда-нибудь он доберется до этого типа, то покажет ему, каково это — чувствовать себя беззащитным.

Андрей спал, пока солнце не встало из-за горной гряды и как будто излилось на город со спины. Он с трудом поднялся, поставил чайник и открыл окно. Цепь, которой он всегда пристегивал служебный велосипед, теперь без толку висела на решетке. Долетел запах кухонных помоев из соседнего «Портобелло-гриль» — бездомные коты разодрали мешки с мусором.

Незыблемые скалистые острова вдали уже осветились первыми солнечными лучами, а город и бухта все еще дремали под покровом ночи.

Днем он отправился за Лайкой. В обед, когда Тудман был еще на службе. Андрей побаивался встречи с человеком, которого шантажировал и который после несчастного случая проявил такое участие. Узкий переулок, где жил Йосип, Андрей знал, конечно же, досконально. Узкую полоску голубого неба над головой пересекало хитросплетение проводов и бельевых веревок. Другие электрические кабели, отчасти скрученные в мотки шириной с кулак, были хорошо закреплены на стенах.

Ни звука, все ставни закрыты. На одной из самых высоких веревок болтаются темные брюки, подвешенные за штанины; Андрею вспомнился дуче, которого после войны тоже повесили головой вниз. Он симпатизировал диктаторам и считал, что великих людей нельзя унижать, а после смерти тем более.

Открыла жена Тудмана — такая маленькая, что Андрей даже невольно присел и наклонился, чтобы казаться не таким огромным.

— Чего тебе? — спросила она решительно, широко расставив на плитке ноги в резиновых сапогах.

Андрей поймал себя на странной фантазии: она мамаша в борделе, а ему нужно озвучить свои предпочтения и сумму, на которую он готов раскошелиться. Хотя в борделе он ни разу не бывал, а госпожа Тудман на даму легкого поведения определенно не смахивала.

— Мою собаку, — сказал он.

— Собаку? Какую еще собаку?

Жена Тудмана смотрела на него тревожными ярко-голубыми глазами, и Андрей подумал, что она, может, и не шлюха, но точно опасна.

— Лайку, — уточнил он и в качестве доказательства поднял тонкий кожаный поводок, который принес с собой.

— Ты не из полиции нравов?

«Неужели она все же…» — растерянно подумал Андрей.

— За моим мужем. Он животное. Не пропустит ни одной юбки.

— Да нет же, — отмахнулся Андрей.

Она стала раскачиваться и, загадочно улыбаясь, смотрела на гостя.

— Я знаю, кто ты. Ты большой гренадер.

— Я почтальон, — возразил он.

— В форме — нет. Тогда ты красивый солдат, о котором мечтают все девчонки.

Топая резиновыми сапогами по плитке и резко повернувшись на девяносто градусов, она неожиданно освободила проход и приняла солдатскую стойку.

— Можете пройти! — отрапортовала она.

Совсем чокнутая, подумал Андрей и вошел.

У него было мало времени, чтобы запомнить обстановку, хотя личная жизнь мужчины, которого он шантажирует, его интересовала. Но тем не менее он понимал, что эта безобразная люстра из оленьих рогов, этот деревенский комод, эта блеклая картинка Эйфелевой башни — имущество человека, который, возможно, спас ему жизнь.

— Там. Там внутри, — сказала жена Тудмана, отодвигая ногой пластмассовую бельевую корзину и берясь за дверную ручку. — Знаешь, как меня зовут?

— Нет, госпожа Тудман.

— Все забыли мое имя. Никто не называет меня по имени. А меня зовут Любица. Просто хотела, чтобы ты знал.

Собака сидела не так, как должны сидеть собаки, а на крупе, широко расставив лапы и выставив напоказ лысые розовые ляжки. Андрей сразу заметил, что она сильно растолстела. Живот с маленькими сосками чудовищно раздулся.

— Лайка! — позвал он в надежде, радуясь предстоящей встрече.

Она посмотрела на него взглядом, полным паники, но не шевельнулась.

Спустя полчаса Андрей сидел в позе лотоса на ковре в спальне Тудмана и собирал пазл с Катариной. Он, конечно, слышал, что ребенок умственно отсталый, но все оказалось не так уж и плохо. Девочка находила нужные элементы пазла проворнее, чем он. Когда он вошел, она протянула ему руку и спросила, как его называть.

— Называй меня дядя Андрей, — предложил он.

Во время игры Андрей то и дело смотрел по сторонам, отметив стальной архивный шкаф и маленький письменный стол, но заглянуть в ящики было сложно, пока с ним ребенок. Через полчаса он собрался уходить — не хотел столкнуться с Тудманом.

— Лайка, ко мне! — приказал он, подняв поводок.

— Нет, нет! — воскликнула Катарина. — Жеребенка! Жеребенок должен вернуться!

— Ладно, — согласился он и на этот раз старался, поэтому жеребенок пони с желтым цветком в губах возник довольно быстро.

Когда Андрей снова взялся за поводок, Катарина обняла Лайку тоненькими ручками и спросила тихим голосом, нельзя ли песику остаться и подождать его здесь.

— А кто сказал, что я опять приду? — удивился он.

— Я, я! — воскликнула она. — У меня есть еще один огромный пазл. С Римом!

Когда он встал, мотая головой, она прижала к себе Лайку, а та принялась жалобно скулить; сложно сказать, кого она боялась больше — девочку или его.

— Всего две недельки, дядя Андрей, или одну, или денек…

— Я заберу собаку попозже, хорошо, Любица? — крикнул он в сторону кухни и направился к выходу.

— Да, да, — напевая, ответила она, — только если снова придешь в форме!

Целую неделю накануне Дня нации народ встречал множество гостей, а на этот раз Социалистическая Федеративная Республика отмечала двадцатилетие, поэтому фуникулер ожидала новая волна интереса. Юных пионеров из окрестных деревень расселили в молодежном лагере, гостиницы оказались переполнены ветеранами, а напарник Йосипа Анте Драгович, пожилой мужчина с висячими усами и огромными ушами, получивший эту должность как член партии с сорокалетним стажем, сейчас обслуживал другой вагон. Без собственной формы, но зато в запасной фуражке Йосипа. Он был глухонемым.

Каждые четверть часа Йосип и Анте пересекались в середине маршрута, но никогда не здоровались, в отличие от усердно махавших друг другу пассажиров.

Стояли чудесные безоблачные весенние дни, поэтому перед кассой собралась непривычная очередь.

Лицо Анте с обвисшими усами было, по обыкновению, сурово, и даже Йосип при исполнении держался сухо и формально — ничто не выдавало в нем потаенного чувства гордости. Пассажирам разрешалось громко смеяться, разговаривать и показывать друг другу достопримечательности: турецкую крепость вдали, бледные очертания островов на горизонте, купола церкви Святой Анастасии, нефтяной танкер, но Йосип держал руку на тормозном рычаге и смотрел прямо на рельсы. Может, для пассажиров это всего лишь веселое развлечение, но несправедливо думать, что полные вагоны и непрерывная занятость ничего не значат для него лично. Никто не знал, что вне этих популярных дней он порой неделями был своим единственным пассажиром, когда поднимался к памятнику героям пообедать и спустя час ехал вниз. И что в начале и в конце дня приходилось сначала подняться, а потом спуститься по крутой тропинке, чтобы пополнить водяной балласт верхнего вагона. Йосипу Тудману нравилось, что так много людей видит его в роли начальника фуникулера. Он открывал и закрывал двери, решал, кому войти, а кому еще подождать своей очереди, отточенными движениями присоединял и отсоединял водяной шланг и наслаждался восторгом, который выказывала молодежь, оценив гениальность механизма водяного балласта спустя почти столетие после строительства фуникулера.

Строго говоря, его форма уже не была служебной, но он все равно носил свою ленточку ордена Югославской народной армии. Многие старые ветераны, которым он почтительно предлагал места с лучшим видом — задние скамейки при подъеме и передние при спуске, — были увешаны медалями. Открывая или закрывая двери, он всегда отдавал им честь, и те, кто был помоложе и лучше видел его маленькую ленточку, обычно отвечали на приветствие.

Чудесное время. Вот бы пригласить Яну увидеть его во всей красе, но он не решался. При всех великолепных чертах характера она не относилась к тому типу женщин, что способны устоять перед соблазном публично похвастаться приятельскими отношениями с начальником фуникулера, и, разумеется, такая светская львица из Загреба была бы в этом обществе слишком заметной. А приди ей в голову надеть нейлоновые чулки… А она уж точно на такое способна! Зато он согласился, чтобы Шмитц, который хорошо зарабатывал на снимках пассажиров — те оплачивали их заранее, получали квитанцию, а на следующий день забирали фотографии в его ателье, — проявил пару удачных кадров с ним, эти снимки он ей и покажет.

По прогнозу в течение дня обещали дождь, но на радость Йосипа небо было ясным, и зазубренные серые вершины гор четким контуром возвышались на фоне безупречной синевы. Солнце стояло уже низко и слепило с моря широкой сверкающей полосой, когда с последней группой пришел Марио. Очередной повод для Йосипа радоваться, что он не пригласил Яну. Марио — неисправимый бабник и точно начнет к ней приставать.

Еще в этой группе Йосип заметил своего бывшего командира, легендарного полковника Николу Модрича, под командованием которого сражался на горных перевалах у города Сень. Шмитц тоже прибыл наверх со штативом и всем остальным, потому что такой высокий гость просился на фотографию у памятника героям.

Сердце Йосипа забилось сильнее, когда полковник позвал их с Марио присоединиться к групповому снимку на мраморных ступенях. Если бы только Яна видела…

Марио, который приехал в добротном темно-синем костюме, но без галстука, повязал галстук Шмитца.

Так три несгибаемых пожилых мужчины — все в солнечных очках из-за низкого солнца, отбрасывавшего им под ноги тень фотографа, — позировали перед памятником самим себе.

Когда вагон спускался, приближаясь к месту пересечения, Йосипу не давала покоя только одна вещь, а именно конверт с деньгами во внутреннем кармане кителя, который после дежурства нужно было оставить под проклятым бетонным блоком на обочине улицы Миклоша Зриньи.

Вагоны неизменно элегантно разошлись, встав ненадолго каждый на собственный путь. Анте не поздоровался, Йосип тоже.

В другом, поднимающемся вагоне сидел Андрей.

Он специально выждал, когда настанет черед Анте, и выбрал место у окна с видом на север, чтобы Тудману труднее было его заметить.

В его внутреннем кармане лежал конверт с деньгами, который по указанию шантажиста он должен был оставить где-то у высоковольтной мачты на холмах.

Тот апрельский день 1988 года стал началом их зависимости друг от друга.