Пеликан

Часть третья

Андрею выдали новый велосипед, и он снова вышел на службу. Йосип каждые шесть недель ездил к Яне, успокаивая себя тем, что ежедневные упражнения по подъему к памятнику героям, чтобы пополнить балласт верхнего вагона, приносят хоть какую-то пользу: поддерживают его в форме для возлюбленной, пусть и не юной, но все же намного моложе его.

В первые месяцы того года начались и первые серьезные политические беспорядки не только в Косово, где росло сопротивление сербской экспансии, но и в самой Хорватии; ситуацию усугубляло то, что следующим председателем президиума снова стал серб, хотя по регламенту полагалось назначить уроженца из другой части республики.

Оба мужчины все меньше переживали из-за того, что оказались жертвами шантажа. Более или менее свыкнувшись с невольными ежемесячными тратами, они возмещали убытки, требуя новый платеж у собственной жертвы. Так возник своего рода денежный круговорот. Суммы, которые они друг у друга вымогали, росли вместе с инфляцией, что казалось вполне естественным и в некотором смысле даже успокаивало, свидетельствовало о том, что визави — надежный и трезвомыслящий деловой партнер.

Андрей все так же ездил в казино в Риеку, где постоянно останавливался в трехзвездочном отеле — получше уровнем, чем в тот первый раз, когда он отдавал в проявку фотографии. Доверенную ему почту он на всякий случай больше не вскрывал, и этого дополнительного дохода ему явно не хватало. Особенно учитывая новое дорогое увлечение — эксклюзивный односолодовый виски. Бутылочки, предназначавшиеся для Марио, он выпил сам, и все вкусы так ему понравились, что он купил себе в Риеке по целой бутылке каждой марки. Самое простое решение — требовать больше денег у Тудмана. Делал он это без охоты — в шантаже Тудмана с самого начала не было ничего личного, к тому же этот человек, возможно, спас ему жизнь. По сути, во всем виноват преступник, который шантажировал его самого за ошибки, совершенные когда-то в прошлом, хотя чувства вины Андрей уже давно не испытывал. В профсоюзной газете даже напечатали статью, избрав его работником месяца за то, что после тяжелой производственной аварии он так быстро приступил к работе. Порой его приводил в ярость тот факт, что подонок воспользовался его немощным состоянием, пока он лежал в больнице с жуткой травмой. Выяснить, кто это был, так и не удалось. Даже когда субботним днем Андрей появился в кафе «Рубин», чтобы поблагодарить всех своих спасителей и проставиться, отчеты о происшествии оказались до такой степени запутанными, тщеславными и противоречивыми, что, когда речь заходила о том, кто, что и когда делал, показания расходились, не приближая его к разгадке ни на шаг. К тому же мужчины не особо хотели погружаться в детали. Они все были его спасителями и помощниками, но, конечно, Марио и Тудман, остановившие кровотечение, сыграли главные роли. Последнего, кстати, в тот день не было, о чем Андрей знал заранее, поскольку фуникулерщик опять уехал на автобусе в Загреб. Никогда ранее не посещавший их кафе, теперь Андрей, по сути, оказался включен в круг завсегдатаев, куда, вероятно, входил и его Иуда. Новые приятели интересовались мнением Андрея о футбольных матчах и фестивале «Евровидение» и от всего сердца приглашали заходить чаще.

Их встреча не могла откладываться бесконечно, как бы они ни противились, хотя бы потому, что Лайка по-прежнему жила у Тудманов и приходилось все время договариваться. Столкнулись они неожиданно.

Андрей отправился к Тудману домой навестить Лайку и Катарину, рассчитывая, что Йосип, как обычно, сидит за кассой. Но памятник и даже верхний вагон полностью скрылись за низкими облаками, и Йосип понял, что в такой пасмурный день пассажиров можно не ждать. Он закрыл кассу и пошел домой раньше.

Жена возилась на кухне, сильно гремя кастрюлями и сковородками. Поразительная демонстрация домашнего прилежания — она никогда не готовила.

На ковре в его спальне Катарина и почтальон складывали пазл. Она — в фуражке почтальона, наполовину закрывающей ее личико. Собака лежала на спине в его постели, оскалив острые зубы.

Андрей смущенно поднял глаза, да и сам Йосип не сразу нашелся что сказать поражающему воображение молодому великану, по-отечески играющему с его дочуркой. Мысль о том, что он шантажирует этого доброго юношу, больно кольнула в сердце.

К счастью, Катарина вскочила, разрешив неудобную ситуацию. Она стала возбужденно танцевать, обеими руками придерживая слишком большую фуражку.

— Смотри, папа, что мы делаем с дядей Андреем! Ну посмотри же!

Радуясь, что можно отвлечься, он бросил взгляд на пазл на ковре и растерянно заморгал.

Все было не так. На куполе Святого Петра красовалась задняя нога белой кобылы, а где-то внизу фрагментарный жеребенок жевал половину желтого цветка. Другие части картины были белыми, потому что детали вставили рубашкой вверх.

— Здорово, да? Здорово, да? — радовалась Катарина.

Андрей тем временем встал, поправил пиджак и, извиняясь, улыбнулся:

— Да, это что-то новенькое. Я обнаружил, что оба пазла одного производителя и элементы подходят… вот почему.

— А, точно, теперь я понял, — ответил Йосип.

Андрей собрал волю в кулак и протянул руку:

— Господин Тудман, я хочу сердечно поблагодарить вас за то, что вы заботились о моей собаке и спасли мне жизнь.

— Ничего особенного, господин Рубинич, каждый поступил бы так на моем месте, — сказал Йосип, пожимая протянутую руку.

Так двое мужчин, оба в форме, скрепили знакомство.

— Папа, папа! — визжала Катарина, висевшая на штанинах почтальона. — Пазл! Пазл!

— Я пока выведу собаку, — предложил Йосип и щелкнул пальцами.

Лайка съехала с края кровати, неуклюже, как перекормленный аллигатор.

— А можно она еще какое-то время побудет тут? — вежливо спросил Андрей.

— Без проблем, — согласился Йосип. — Дочурка от нее без ума.

— Разумеется, я возмещу вам убытки за корм.

— Не стоит переживать, господин Рубинич! — улыбнулся Йосип. — Мы рады, что Лайка здесь побудет. И не торопитесь с пазлом, я вернусь не раньше чем через полчаса.

Андрею показалось, что очная ставка прошла успешно. Да и Тудман вполне приятный. Несмотря на ужасные семейные обстоятельства, у этого человека есть достоинство. Если в будущем иногда пропускать визиты в казино, можно сэкономить ему немного денег.

Дебаты на террасе в кафе «Рубин» становились все яростнее, хотя Кневич изо всех сил пытался сохранять беспристрастность. С тем, что Хорватия снова должна стать независимой, были согласны все. Югославия умерла, закончилась еще в день смерти великого предводителя. Споры вокруг автономии провинций Косово и Воеводина разгорелись с новой силой, и Маркович предлагал созвать ополчение из таких мужчин, как он. Прошедшие войну Марио и Йосип высказывались сдержаннее. Антисемитские тирады старого Шмитца, который стриг под одну гребенку сербов, евреев, мусульман и цыган и уверял, что лагерный палач Демьянчук — мученик, выслушивали спокойно, качая головами. Это его личное мнение, каждый имеет на него право, но им евреи ничем не мешают. Тем более что в городе их не осталось.

Жена Йосипа заперлась в ванной и отказывалась открывать.

Он костяшками стучал в дверь:

— Открой. Мне нужно в туалет.

Она включила фен.

— Открывай, черт возьми! Ты уже полчаса там сидишь.

— Я прихорашиваюсь для большого гренадера! — кричала она в ответ.

— Не дури. Открывай сейчас же!

На этот раз его испытанный метод — строгий тон — не сработал.

— Я ему нравлюсь! А тебя это бесит, да? Вот, теперь ты в моей шкуре!

— В какой еще шкуре? Мне нужно в туалет!

Но сперва ему пришлось сбегать на кухню — назойливая вонь предупреждала о том, что жена снова бросила в духовку пару резиновых хозяйственных перчаток. Из соображений безопасности рядом со старой угольной печью он установил современную электроплиту, но это не помогло, потому что обычно все конфорки работали и она ставила на них что угодно, кроме кастрюль и сковородок.

Катарина тоже забарабанила в дверь:

— Открывай, открывай, мне тоже приспичило!

Фен внутри переключился на максимальный режим, одновременно раздался звук смываемой в унитаз воды, и жена Тудмана во весь голос заорала что-то напоминающее мелодию из «Кармен».

— Любица! — гаркнул Йосип сквозь шум.

— А кто это? — поинтересовалась Катарина.

— Так зовут твою маму, — объяснил он.

— А она разве не просто мама?

Жена снова спустила воду в унитаз, а теперь еще и открыла оба крана над ванной. Желание помочиться становилось сильнее.

— Черт возьми! — взревел он.

— Черт возьми! — повторила девочка визгливым голосом и расхохоталась.

— Я уйду и заберу собаку, — попытался он снова. — Андрея это не обрадует, когда он придет!

— Высокий гренадер придет, и придет он ко мне! — орала жена громко, как только могла.

— Нет, ко мне! Ко мне… — вопила Катарина.

Йосип взял ошейник, пристегнул к поводку и вышел с Лайкой из дома.

Он решил совершить их так называемую долгую прогулку: туда по Миклоша Зриньи, а обратно по бульвару, они обходили почти весь Старый город. Небо оказалось монохромно-серым, а море ровным, как каменная плита, но холодно не было — не страшно, что он вышел без куртки. Постепенно Йосип успокоился. Надо научиться жить с тем, что его жена сумасшедшая. Такие обострения, как сегодня, случались не так и часто. Вдруг когда-нибудь получится поместить ее в клинику для душевнобольных. Позже, когда Катарина повзрослеет. В хорошую, гуманную клинику, где с ней будут обходиться достойно. Несмотря ни на что, Йосип чувствовал ответственность. Жизнь, рассуждал он, несправедлива: его друг и зять Марио родился в тот же день и час и, если верить астрологии, под теми же звездами, но он женился на ее сестре — совершенно здоровой жизнерадостной женщине, и все их дети и внуки тоже были абсолютно здоровы. У него же была Катарина. И Димо, проживший всего полгода.

В астрологию он не верил, а Яна верила. Она часто говорила ему, что он — типичный Рак, а она — типичные Рыбы и именно поэтому они так хорошо друг другу подходят. Йосип бодрым шагом шел вперед; Лайке с ее нуждой придется подождать, пока он не справит свою.

Ему казалось, что город не становился лучше. Слишком много строительных котлованов так и стояли нетронутые. А новые здания — утилитарные по сути и не могут сравниться с постройками времен его отца и деда.

Недалеко от проклятого бетонного блока на Миклоша Зриньи, под которым он за полтора года заложил небольшое состояние, стояла маленькая бетонная автобусная остановка. В последний раз Йосип оставил деньги вчера. Посмотрев, не едут ли машины, он зашел за остановку и справил нужду. Нахлынуло такое облегчение, будто с опорожнением мочевого пузыря он излил и оставшуюся злость по поводу сцены в ванной. Йосип застегнул штаны, подождал, пока Лайка закончит свои дела, и вышел на асфальт.

В тридцати метрах, рядом с бетонным блоком, он увидел почтальона. Похоже, тот как раз поставил велосипед на подножку. И точно в этот момент Андрей поднял глаза и заметил Йосипа. Вместо того чтобы ответить на приветствие, он испуганно присел рядом с задним колесом и начал возиться с клапаном.

— Колесо сдулось! — крикнул он.

— Клапан, наверное, — ответил Йосип. — Слышно, как воздух выходит.

Казалось, Андрей слишком разнервничался из-за такого мелкого будничного происшествия: он пристально смотрел на колесо, стирая с лица пот.

— Подожди, у тебя грязные руки… Вот, возьми. — Йосип подошел и дал ему бумажную салфетку. — Как же обидно.

— Повезло, что закончил развозку, — пробормотал Андрей. — Спасибо вам.

— Не обязательно обращаться ко мне на «вы». Ты, можно сказать, завсегдатай в моем доме…

— Хорошо, спасибо, Йосип. Пойду я…

— Я тебя провожу, — предложил Йосип. — Мы все равно собирались на бульвар.

Андрей наклонился и погладил Лайку по голове — ей было приятно, хоть она и сжалась. Мир и с одним-то хозяином сложный, а теперь она стоит между двумя.

— С собакой справляетесь? Или мне ее забрать?

— Нет, нет, не обязательно. Так даже лучше. Катарина от нее без ума.

Они выдвинулись к бульвару, Андрей катил велосипед.

— Но платить за корм буду я. Я настаиваю! Это же моя собака.

— Конечно, твоя, мой мальчик. Как ты сейчас?

Пока они гуляли, Андрей вроде бы постепенно пришел в себя, но все равно казался отстраненным и напряженным. Странно, ведь если у кого-то из них и была причина смущаться, то не у него.

У заправки «Агип» они сбавили шаг, заметив невероятно роскошный красный «ягуар», конечно же, с иностранными номерами — новая модель, которую они еще никогда не видели. Они остановились полюбоваться.

— Какой красавец! — восхитился Андрей.

— Стоит больше, чем такие, как мы с тобой, зарабатывают за десять лет, — заметил Йосип. — Но он на самом деле шикарный. Смотри, какие диски. Все хромированное.

— А какие линии… Ты только взгляни на капот. Сколько там, интересно, цилиндров?

— Думаю, двенадцать. Правда, я не очень-то разбираюсь в машинах. А ты?

— Раньше я хотел стать автогонщиком, — улыбнулся Андрей. — Как Фанхио или Джеки Стюарт. Это была моя мечта. Но мне никогда в жизни не влезть в гоночный автомобиль.

Владелец «ягуара» вышел из магазинчика «Агип». Это был совсем молодой человек с длинными волосами и в зеркальных солнечных очках.

Заметив, что они смотрят, он поднял вверх блок сигарет.

— Здесь дешево! — улыбнулся парень и сел в машину.

Они не ответили и пошли дальше: Йосип с собакой, Андрей с велосипедом со спущенным колесом.

— Ну и придурок, — заметил Йосип, когда красный «ягуар» вывернул на дорогу, проехал мимо и исчез за поворотом у турецкой крепости.

Они некоторое время молчали. А после Йосип спросил:

— И потом ты захотел стать футболистом?

Андрей удивленно на него посмотрел:

— Откуда вы… ты знаешь?

— Видел однажды, как ты играешь. Я еще подумал: жалко, что у нас не пользуются популярностью волейбол или баскетбол. Куча преимуществ с твоим-то ростом.

— Может, и так. Но это не единственный упущенный шанс в моей жизни.

— А у кого их нет, — согласился Йосип, но про себя подумал: «Когда я был так же молод, шла война и не было вообще никаких шансов. Разве что пуля в голову. Жаль его, этого Андрея. Наверное, ему очень одиноко. Без девушки, вот и странный. Потому он так часто и играет с Катариной у меня дома. Да еще все эти журналы, которые он скупает ради картинок… Может, он и письма-то начал вскрывать, потому что больше не с кем общаться. Вполне себе версия. Но это не объясняет, почему он присваивал деньги. Для воровства нет оправдания».

— А ты занимался спортом? — внезапно спросил Андрей. Он снова казался нервным, будто, задавая личный вопрос, боролся с собой.

— Шахматами, — ответил Йосип.

— Это не совсем спорт.

— Тут ты прав. Тем более я не очень-то преуспел — постоянно забываю, как делается рокировка.

— А что такое рокировка?

— Этого я тебе объяснить не смогу, — ответил Йосип, и они оба робко засмеялись. — Еще я иногда рыбачу. Тоже не совсем спорт, конечно.

— С набережной?

— Можно и с набережной. Но у меня и лодка есть. С погружным мотором. Иногда я дома не выдерживаю.

— Из-за… жены?

— Настолько мы еще не знакомы, Андрей, чтобы я тебе об этом рассказывал.

— Прости, Йосип… я не хотел.

— Ничего.

Когда они поравнялись с турецкой крепостью, где с недавних пор вместо югославского висел хорватский флаг, Лайка вдруг начала прихрамывать и остановилась.

— Что это с ней? — заволновался Йосип, потянув поводок.

— Она так иногда делает, — объяснил Андрей, — когда у нее психические проблемы. Я купил борзую с психическими проблемами — как раз по мне.

— Может, у нее колючка в лапе или камешек?

Они вместе осмотрели лапы, но ничего не нашли.

— Посажу ее в сумку. Пойдем, Лайка.

Они двинулись дальше вдоль вереницы ветхих пустующих домов для рабочих. Поднялся ветер, гладкое море закачалось и покрылось грубыми мазками серебра. Йосип поднял отвороты пиджака почти до подбородка, почтальон глубже натянул шапку, а Лайка трагично смотрела через край почтовой сумки взглядом похищенной принцессы, которую теперь ждет ужасная судьба. Когда они дошли до порта, порывы ветра усилились почти до штормовых. Море било в пустоты набережной, выбрасывая фонтаны брызг. Мачты пришвартованных лодок качались, как дикие, обезумевшие метрономы.

Город вдруг опустел, по камням носился мусор из «Портобелло-гриль».

— Это бора, — сказал Йосип, пока Андрей, согнувшись, пристегивал велосипед к решетке. — Давай поводок, мне нужно как-то попасть домой.

— Может, зайдешь? — крикнул Андрей через плечо. — Хотя бы проверим, что у нее в лапе. У меня есть пинцет.

— Ну открывай, — согласился Йосип. — Ветер прямо ледяной.

Обстановка была такой же, какой он ее помнил, — даже черные носки на сушилке.

— Садись, — пригласил Андрей. — Налью что-нибудь выпить.

Йосип сел на тот самый стул за кухонным столом с ламинированной столешницей, где он сидел, когда нашел в кошельке Андрея купюру в пятьдесят фунтов.

— Хорошо тут у тебя, — сказал он, чтобы прервать молчание.

— Ты ведь уже бывал здесь, да? — начал Андрей. — Когда я лежал в больнице.

— Точно, — насторожился Йосип. — Но это было давно. — И добавил: — В тот раз не было хозяина. Очень гостеприимного, как я погляжу…

— «Аберлауэр», — объявил Андрей и поставил два стакана. — Спейсайд, односолодовый. Интересно твое мнение.

Они подняли стаканы и выпили. На улице бушевал бора.

— Надеюсь, что ты хорошо привязал лодку. И что фуникулер выдержит.

— Он и не такое выдерживал. Даже немцев. Все будет хорошо. Прекрасный виски.

— Фруктовый с легким послевкусием дыма. Шестнадцать лет в вишневых бочках.

— Шестнадцать лет? Подумать только. Откуда он у тебя?

Андрей насторожился: не стоит рассказывать, что бутылку он купил в Риеке, ведь именно из Риеки Тудман получал письма шантажиста.

— Просто я настоящий ценитель, — начал он расплывчато. — А раз профессиональным спортом я больше не занимаюсь, то могу себе позволить.

Йосип ухмыльнулся и поднял стакан:

— Я тоже профессиональным спортом не занимаюсь, зато выпиваю в удовольствие.

Даже в цокольной квартире было еще светло; они съели свеклу, залежавшуюся у Андрея в холодильнике, вместе обследовали лапы Лайки и немного выпили — в течение этих часов Андрей проникался к Йосипу все большей симпатией. Тудман был спокойным и уверенным во всем, что делал. А еще Андрей все время чувствовал на себе внимательный взгляд, все его высказывания воспринимались всерьез, будто Йосип искренне надеялся на взаимопонимание. Андрей к такому не привык. Отца он никогда не видел, но воображал, что им мог быть мужчина, похожий на Йосипа.

Йосип просидел за кухонным столом аж до начала десятого, и все это время над побережьем бушевал шторм.

— А это «Лафройг», — объявил Андрей и поставил на стол литровую зеленую бутыль. — Самый экстремальный солод. Имеет почти медицинский вкус, очень копченый, немного отдает водорослями и…

— Нет, мой мальчик, — улыбнулся Йосип, качая головой. — Пора домой. В другой раз. У тебя, случайно, нет пледа завернуть Лайку?

Андрей открыл дверь, но из-за порывов ветра, терзавших гавань, ее пришлось крепко держать; море, покуда хватало глаз в сумерках, превратилось в беснующуюся преисподнюю. Никто не следил за лодками, пришвартовался недостаточно крепко — и уже ничего не исправить. Ветер свистел сквозь оконную решетку и сдувал дождевые капли с рамы велосипеда.

— Йосип, — крикнул Андрей, — может, подождешь еще?

— Нет, нет, — ответил тот и пошел вверх по ступенькам с закутанной Лайкой в руках. — Мне нужно домой. Как только сверну в переулок, станет лучше.

Андрей налил себе бокал «Лафройга», неразбавленного, лег на кровать и слушал, как бесчинствует стихия.

— Я уже рассказывал про еврейский фуникулер? — спросил Шмитц.

— И не раз, — немного угрюмо сообщил Кневич.

Но многие на террасе, включая Йосипа, эту историю еще не слышали. И, конечно, о фуникулерах Йосип хотел знать все.

Шмитц пригубил ликер и завел рассказ:

— В сорок четвертом, когда мы депортировали последних еврейских крыс…

— Шмитц, — строго прервал его Кневич, — держи себя в руках. Что было, то было, но мы здесь не антисемиты.

— Я так-то ничего против антисемитов не имею, — встал на защиту Маркович, как раз заказавший первое пиво, поскольку его смена кончилась. — У меня нет предрассудков.

— В наше время евреи никакая не проблема, — добавил Марио. — Это все в прошлом. Вот цыгане — другое дело. На той неделе они у нас новенький «пежо» — двести пять…

— Марио, заткнись, — прервал его Йосип. — Шмитц, что там ты рассказывал про фуникулер?

— Господа, — объявил Кневич и встал, — если вы намерены слушать байки усташа, то слушайте. А у меня есть дела поважнее. — С этими словами он ушел, взяв шляпу и трость.

— А сам-то тоже присутствовал, — злобно прошептал Шмитц.

В мае 1942-го, а речь шла именно об этом, с аудиенцией к командующему генералу вермахта прибыл сам Гиммлер. Фуникулер был еще цел, но дамбу водохранилища разбомбили британцы, поэтому водяной балласт брать было неоткуда. Чтобы накачать вверх необходимое количество воды, можно было, конечно, подключить генератор, но адъютант генерала, блестящий молодой человек, который, со слов Шмитца, после войны дослужился до президента Австрии, предложил идею получше: зачем же тратить ценное топливо немецкой военной машины, если есть евреи, ожидающие транспортировки в лагеря? Сказано — сделано: евреев — мужчин, женщин и детей, но особенно мужчин, поскольку важен был именно вес, — погнали по тропинке к горной станции и втиснули в верхний вагон. А вагон на платформе нижней станции украсили цветочными гирляндами, чтобы встретить рейхсфюрера фанфарами и речами. Когда нижний вагон пошел вверх намного быстрее обычного, поскольку верхний был до отказа набит евреями, блестящий молодой офицер в момент разъезда с некоторой гордостью продемонстрировал необыкновенный противовес. Со слов Шмитца, рейхсфюрер получил огромное удовольствие и приветливо помахал стиснутым евреям. Он даже оказался в таком восторге, что на следующий день поездку повторили: евреев снова загнали вверх по тропинке, причем не всегда так уж нежно, и Гиммлер со своей свитой снова элегантно и в рекордное время был доставлен на вершину горы. Шмитц утверждал, что эта находка была идеальным решением и, если бы применялась последовательно, сделала бы перевозку евреев в концлагеря избыточной. Его историю слушали все более смущенно, ведь если Хорватия хотела стать признанным государством, а когда-нибудь и членом Евросоюза, где охраняют даже кур, такие рассказы были неуместны. Но вовремя остановиться Шмитц никогда не умел. Конечно, говорил он, запас евреев истощается, если их без остановки гонять в гору. Кроме того, нужно учитывать потерю веса ввиду измождения, то есть для поддержания уровня балласта требовалось бы все больше евреев. Но, заключил он, если бы проблему евреев решили таким способом, фуникулеру не пришлось бы простаивать до 1947-го.

— Какой чудовищный рассказ, — очнулся Маркович. — Шмитц, вот это уже совсем некрасиво.

— Честно говоря, Шмитц, я даже не знаю, хочу ли теперь сидеть с тобой на одной террасе, — добавил Марио. — Или ты пошутил?

Шмитц смотрел на всех поверх аперитива, его водянистые глаза сияли.

— Тудман, а ты что скажешь? — спросил он. — В конце концов, это твоя канатная дорога.

— Канатная железная дорога, — поправил Йосип, положил деньги за кофе на чек и встал. — Мне тоже кажется, что лучше тебе по субботам здесь не появляться.

— Это свободная страна! — воскликнул Шмитц вызывающе. — Я могу сидеть где захочу!

— Ничего подобного, — грубо парировал Маркович, а Марио добавил:

— Думаю, мы все с этим согласны, Шмитц. Тебе больше не место в этой компании.

— А разве не Кневичу решать?

— Кневич уже проголосовал ногами, — нашелся Йосип и снял китель с подлокотника.

— Кантор, Хорнштейн, Чичек, — нараспев перечислял Шмитц. Это были фамилии исчезнувших еврейских семей из городка и окрестностей.

Заскрежетали стулья, теперь все встали. Старый Шмитц, ведомый нездоровой потребностью сделать еще хуже, продолжал:

— Голдринг, Бенайм…

Йосип поправил пиджак и взял слово для последней, уничтожающей реплики. Его голос дрожал от негодования, звучал ниже и грубее обычного:

— Очевидно, что вся эта история — продукт твоего больного воображения. Для такого наш фуникулер никогда не использовался. Ты сказал, что вагон с Гиммлером поднимался быстрее обычного? Тут ты попал впросак. Если мой поезд едет быстрее, чем шесть целых восемь десятых километра в час, он автоматически сбрасывает скорость.

Солнечным июньским днем Андрей снова катил за городскую черту, чтобы оставить дань под высоковольтной мачтой. Он почти не сомневался, это стало своего рода ритуалом. В последнее время он и самому себе казался более уравновешенным, наслаждался жизнью — постоянным назначением на государственную службу, беседами с Йосипом, преклонением его жены. И своей борзой, которую, пока было лето, он все чаще брал на прогулки, чтобы та побегала по пляжу на радость зрителям. И он опять занялся фотографией. Сегодня он тоже прихватил камеру — взбираясь на склон в прошлый раз, он заметил несколько особенно красивых бабочек-перламутровок.

Ветерок, дувший с мерцающей бухты в сторону берега, приносил соленый запах моря и заставлял трепыхаться куски целлофана, защищавшего заброшенные маленькие огороды по сторонам от дорожки. Андрей оставил позади падающую вперед оконечность скалы и, как обычно, тщательно пристегнул велосипед к проржавелому трактору.

Перед тем как начать подъем, он удостоверился, что ключи, банка колы, камера и конверт в заплечной сумке. Банкноты он взял из другого конверта, который днем ранее извлек из-под бетонного блока на Миклоша Зриньи.

На прогулку до нужной высоковольтной мачты уйдет как минимум полчаса. Она стоит на скудной каменистой лужайке последняя и самая высокая на этом участке горной гряды. Между бетонными блоками, на которых покоится столб, густые заросли колючего кустарника. В них и спрятан неприглядный белый пластиковый контейнер с круглой крышкой — из-под овечьего сыра с острова Паг, вероятно подобранный где-то на обочине. Блеклые синие цифры срока годности напомнили Андрею о том, сколько времени продолжается вся эта чехарда.

Дойдя до края лужайки, он остановился и повесил фотоаппарат на шею, так как в прошлый раз именно здесь видел перламутровок. Он вставил цветную пленку с высокой светочувствительностью. Как обычно, ни души. Дойдя до высоковольтной мачты, он положил сумку в траву и опустился на колени.

На белом контейнере сидел аполлон, pamassius apol, — самая красивая и редкая бабочка Хорватии, которая обычно встречается только в Национальном заповеднике.

Андрей осторожно поднял камеру. Это был роскошный экземпляр, с шестью круглыми красными пятнами на белых, дрожащих на ветру, распахнутых крыльях.

Достойную календаря фотографию испортит банальный белый пластиковый контейнер, но для верности он все же сделал несколько снимков. Если бабочка взлетит, то уже неизвестно, где приземлится.

Второй шанс действительно не представился. Когда Андрей подошел ближе, бабочка взлетела, даже не попытавшись сесть на фотогеничный цветок, и он быстро потерял ее из виду.

— Жаль, что этот контейнер в кадре, — посетовал Шмитц, когда они вместе рассматривали снимки. — Получилась бы прекрасная открытка.

— Да уж, — согласился Андрей и засунул фотографии обратно в папку. Никаких открыток с белой крышкой и таким броским сроком хранения: «29.03.1988».

— Тебе бы камеру с оптическим объективом, тогда не придется подходить так близко. Потом, если бабочка будет очень резкая, а фон немного размытый… есть тут у меня одна — лейка. Почти как кличка твоей любимой собаки! У нее фокусное расстояние…

Андрей покачал головой:

— Может, позже, папа Шмитц. У меня сейчас с деньгами не очень.

— Готов сделать тебе скидку двадцать процентов. Дорогой мой, я так рад, что ты снова фотографируешь!

— Нет, пока не получится.

— Знаешь что, я сброшу тебе тридцать процентов. — Шмитц положил свою мягкую рябую руку на руку Андрея. — Для меня это как инвестиция. Если сделаешь хорошую серию снимков с этим аполлоном…

Андрея стала понемногу раздражать его навязчивость, и он язвительно сказал:

— Эти открытки будут продаваться разве что у тебя в магазине. Марио не выставит их в «Ависе», предлагать гостинице тоже не станет, а после твоего выступления тогда на террасе и о киоске Тудмана можно забыть.

Старый Шмитц уязвленно на него посмотрел и сел на табурет.

— Да, так и есть, я — изгой в собственном городе. А все почему? Потому что не боюсь говорить правду.

— Ерунда. Эта твоя ненависть к евреям просто из рук вон.

— Ты-то что об этом знаешь? Ты на войне не был. Ты не знаешь, как нас, хорватов, угнетали. И кто же? Евреи, масоны и сербы. А что теперь? Сербы собираются присоединить Косово и Черногорию. История ничему нас не научила, это наша огромная проблема, трагедия нашей родины. Ты появляешься в кафе «Рубин»?

— Иногда.

— И что они обо мне говорят? Что говорит Кневич?

— Ничего. Они больше о тебе не говорят.

Старый Шмитц повесил голову и пробормотал:

— Предан молчанию. Изгнан из-за собственных идеалов.

Андрей похлопал его по плечу:

— Ну же, папа Шмитц, не драматизируй ты так. В городе много бывших охотников за евреями, но никто об этом уже не вспоминает, всех простили. Ты один глуп настолько, что все время лезешь на рожон.

Когда Шмитц поднял голову, в его глазах стояли слезы.

— Ты единственный, кто у меня остался, Андрей. — Он взял платок и высморкался. — Я часто думал: вот был бы ты тогда с нами. В усташах. В нашем собственном Независимом государстве Хорватия. Там твое место.

— Мое место? Это еще почему? — С Андреем не часто случалось, чтобы разговор заходил о нем лично.

— Мой милый мальчик… Ты пример образцового хорвата. Когда я представляю тебя в этой форме, с портупеей и в сапогах… с твоим-то ростом. Таких мужчин даже в СС не было. Клянусь, ты сделал бы серьезную карьеру.

— Карьеру?

— Обязательно. Ты пример чистой динарской расы. Сербы относятся к славянской расе, а мы — арийцы, так же как немцы.

— А сам ты что? — спросил Андрей немного злобно.

— Знаю, в отличие от тебя, я отношусь к другому типу, — ответил Шмитц снисходительно, будто был готов идти на уступки, лишь бы молодой друг слушал его хотя бы немного. — Я отношусь к средиземноморско-альпийской расе. У меня не зря немецкая фамилия. Мои родные родом из Граца.

— То есть ты думаешь, я бы сделал военную карьеру?

— Несомненно, — кивнул Шмитц. — Твое время еще придет. Попомни мои слова, ждать осталось уже недолго.

— За дом — грудью встанем! — пошутил Андрей и встал по стойке смирно.

— За родину — грудью встанем! — повторил Шмитц и вскинул правую руку.

— Пора мне домой, папа Шмитц, — засобирался Андрей, положив папку с некачественными фотографиями бабочек во внутренний карман. — Насчет лейки я еще подумаю.

Последняя поездка в Загреб прошла не так, как Йосип рассчитывал. Яна встретила его без настроения; вопреки обыкновению, кровать не была застелена красным сатиновым бельем, казалось даже, что ее несколько недель вообще не убирали. Себя Яна тоже не привела в порядок — на ее тусклом лице Йосип заметил отеки. Рядом с ним на диване сидела престарелая женщина, по крайней мере женщина, уже не казавшаяся на двадцать лет моложе его. Но Йосип мужчина приличный, он не хотел произвести впечатление, будто приезжает только ради секса. В конце концов, их связывает душевное родство, и все же мужчина не особо мечтает проехать двести километров на автобусе, чтобы встретить нечто похожее на то, что есть у него дома.

— Прости меня, Йосип, я сегодня не в форме, — призналась она.

Йосип ее, разумеется, простил и даже сам встал, чтобы налить им выпить. Уже скоро выяснилось, что у нее проблемы с деньгами. Яна рассказала, что ее грозятся выставить из дома, потому что она больше не может платить за аренду. А отучилось так, потому что лучшая подруга Елена заняла у нее денег и сбежала с каким-то очень подозрительным боснийцем; этого следовало ожидать, потому что Елена — Козероге крайне дисгармоничным Юпитером, но теперь уже слишком поздно. Кроме того, ее уволили из маникюрного салона. Все сводилось к тому, что ей конец. Йосип проявлял участие и успокаивал ее. В постели она сделала неуверенную попытку удовлетворить его, но мысли Йосипа были в другом месте — он уже думал, как ей помочь.

Порой мужчине нужно побыть наедине с собой, чтобы разложить все по полочкам. Такая возможность представилась, когда автобус застрял на полпути под навесом заправочной станции. Задержка продлилась больше часа, и у Йосипа было полно времени, чтобы подумать.

Для начала — временно склонить Андрея к большей сумме. Раз его взяли на постоянную службу, он может себе это позволить и потеряет больше, если его тайна откроется. Зато получится помочь Яне.

Чтобы автобус сел, пришлось спускать колеса, а когда он высвободился и продолжил путь к побережью, Йосипа внезапно осенила мысль.

Это же Шмитц.

Только Шмитц достаточно сообразителен и хитер, чтобы придумать такую схему, к тому же он фотограф. Чего только стоит подлая уловка, когда он провоцировал его тем рассказом о еврейском фуникулере! Все указывает на то, что старик чувствует над ним власть и получает от этого удовольствие. Этот человек расист, он насквозь прогнил. Всем известно, что фотоателье дохода почти не приносит и что пенсия у него скудная. Да, ходит он плохо, но это не снимает подозрения: у него маленькая машина, на которой он очень даже мог кататься на Миклоша Зриньи и в Риеку.

Это все Шмитц, теперь Йосип уверен.

Как вывести его на чистую воду? Йосип не мог похвастаться сообразительностью, поэтому на поиск решения ушло несколько недель.

Политическая ситуация усложнилась настолько, что теперь по субботам Кневич намного дольше растолковывал остальным события недели. Председателем президиума, а значит, и главой государства стал босниец. Должность раз в год по очереди переходила к представителям Словении, Македонии, Хорватии, Сербии, Боснии и Герцеговины, Черногории, Косово и Воеводины. Последним из хорватов был Мика Шпиляк. Но он уверял, что парламент все равно номинальный. Республика, которую так долго держал в железном кулаке Тито, в один прекрасный день распадется, и это неизбежно. Сербы утверждали, что их меньшинства в Косово и даже здесь, в Хорватии, угнетают, и требовали пересмотра границ, что, по мнению Кневича, предвещало большую сербскую экспансию.

— А что сделал Шпиляк для нашей страны? Он был бессилен, — заключил аптекарь. Где с его попустительства провели зимние Олимпийские игры? В Сараево!

— Он должен был сделать все, чтобы они проходили у нас, в наших горах, — согласился Тудман.

— Да ладно тебе, будь реалистом, — возразил Марио. — Там не бывает столько снега.

— Разве? А ты забыл, как мы не могли найти свои палатки?

— В поход ходили? — поинтересовался Маркович.

— Во время Второй мировой, — съязвил Йосип.

— В любом случае, — добавил Марио с видом человека, знающего, как устроен этот мир, что порой так претило Йосипу, — Олимпийский комитет за много лет до этого выбрал Боснию, потому что такова процедура, — а на тот момент президентом был еще Тито.

— Лично я не имею ничего против Сараево, — подключился к беседе Маркович, — Юре Франко завоевал там медаль в гигантском слаломе.

— Он словенец.

— И что с того? Словенцы — хорошие югославы. Там почти нет сербов. Я по-прежнему чувствую себя югославом.

— Гигантский слалом — это не политика, господа, — заключил Кневич.

Затем разговор зашел о венгерском меньшинстве в Воеводине.

Йосип понятия не имел, что там есть венгры. Он подумал, что его страна напоминает странный пазл вроде того, что собрали Андрей с Катариной, где все кусочки хоть и подходят друг к другу, но в осмысленную картину не складываются.

Многие считали, что вооруженный конфликт неизбежен. На Хорватию нападут, особенно когда такой человек, как Милошевич, придет к власти в Сербии.

Но, кроме разговоров, что велись на террасе в кафе «Рубин», в городе практически ничего не происходило. Несколько сотен местных сербов вели себя спокойно, на них, в свою очередь, тоже никто не нападал. Все знали священника из их православной церкви и здоровались с ним. Овощи по-прежнему покупали у Горана Костича, который любил повторять, что тыквы — это просто тыквы и паспорт им не нужен.

Люди продолжали жить как прежде, а их судьбы решались в больших городах, как это было во времена Венеции, Стамбула, Вены, Берлина и Белграда. Порой на бухту и город падала тень, обычно мимолетная, как тени от облаков на серых склонах Велебита, но иногда жителям казалось, будто солнечный свет и искрящееся синее море что-то скрывают — быть может, приближающуюся беду, которая навсегда изменит не только их жизни, но даже неминуемую смерть.

Все же большинство предпочитало об этом не думать. Не думать и день за днем жить привычной жизнью казалось самым разумным. А мы тут при чем? Может, и ни при чем. А если и при чем, то все равно ничего не изменить. Какое нам дело до остального мира? Если ему что-то понадобится, он даст о себе знать, и посмотрим, что будет. Быть может, именно такое поведение и сохраняло их тысячелетиями, тогда как богачи из дожей, султаны, кайзеры и диктаторы давно пали. Тыквы — это просто тыквы.

Андрей и Йосип сидели на ступенях памятника и делились хлебом с салями. Йосип впервые рассказывал приятелю о жене и о своем ужасном браке. Андрей молча слушал, польщенный оказанным доверием, стараясь не перебивать друга даже малейшим замечанием.

Йосип рассказывал, что они с Марио прошли войну и выжили, а в 1945-м вернулись в городок, где их встречали как героев. У них завязались отношения с сестрами Марией и Любицей.

— В то время, — объяснял Йосип, — все было не так, как сейчас. Теперь молодые люди могут ждать, пока не встретят любовь всей своей жизни. Как ты сейчас. Но в наше время…

Всем хотелось жениться и выйти замуж как можно скорее и создать семью, чтобы восполнить потерянные годы. Он вполне мог жениться на Марии, а Марио на Любице.

— Тогда все сложилось бы иначе. Они были жизнерадостными девушками… а мы, конечно, оба героями. — Йосип выплюнул кусочек шкурки от салями, которые, правда, теперь делают из пластика. — Ты Марию знаешь? Жену Марио.

Андрей ответил, что не особо, но она красивая женщина. Ему очень понравилось, когда она выкрасилась в блондинку. Искусственные блондинки, такие как Грейс из Монако, ему нравятся даже больше натуральных.

Дело вкуса. Йосип продолжал:

— Мария могла стать моей женой. Мы танцевали с ней не меньше, чем Любица с Марио. Но, как это обычно бывает, у женщин свои планы, и вот она уже у алтаря с Марио, а я с Любицей.

Это была двойная свадьба, сестры в один день выходили замуж за мужчин, рожденных в один день. Событие, которое, по словам тогдашнего бургомистра, предвещало новое, полное надежд будущее.

— Что из этого вышло, ты знаешь. У Марио с женой родился здоровый сын. А у меня — Димо.

— А что было с Димо? — уточнил Андрей.

Йосип рассказал. Еще он рассказал о Катарине и о прогрессирующем психическом и физическом упадке жены.

— Тебе не позавидуешь, — посочувствовал Андрей.

— Что уж там, — отмахнулся Йосип. — Всем сейчас трудно. Тебе тоже.

— Что правда, то правда, — согласился Андрей.

Какое-то время они сидели молча и смотрели на городские крыши.

Потом Йосип робко поинтересовался:

— А моя жена… как бы это сказать… проявляла к тебе знаки внимания? Искала близости непристойным образом?

— Нет, — испугался Андрей, — такого не было. Но мысли в голове у нее точно странные.

Йосип кивнул:

— Так и есть. Особенно обо мне. Она страшно ревнует, понимаешь. Превращает мою жизнь в ад.

Андрей ничего не ответил и открыл две бутылки пива зажигалкой — этому трюку он научился у Марковича.

— Она постоянно подозревает меня, думает, я таскаюсь за другими женщинами. А между нами все уже давно не так, как должно быть в браке. Понимаешь, о чем я?

Андрей кивнул и поставил бутылки между ними.

— Я уже не молод, но у мужчин есть потребности. Сейчас я не только о теле. Нам нужна женщина, с которой можно и порадоваться, и погрустить.

Они одновременно подняли бутылки. Все ясно без лишних слов.

Андрей пил, наблюдая за кроликами, которые копошились внизу между рельсами и время от времени перепрыгивали через них. Надо будет взять с собой Лайку и устроить ей охоту.

— Знаю, каково это, — сказал он. — Я тоже один.

— Ты еще молодой. У тебя вся жизнь впереди.

Такого чувства у Андрея не было уже давно, но и таких проблем, как у Тудмана, тоже.

Тот немного помолчал, а потом сказал:

— Я тебе кое-что расскажу. По секрету.

— Останется между нами, — пообещал Андрей.

— У меня есть любимая женщина. Она живет в Загребе. Ее зовут Яна.

План Йосипа был прост: пометить одну купюру, а через день после передачи денег неожиданно появиться в магазине Шмитца и потребовать, чтобы тот предъявил кассу и кошелек. Если там окажется меченая купюра, подозрение подтвердится, а кошмар закончится. И для Андрея штраф тоже уйдет в прошлое, потому что его деньги будут не нужны.

Одна-единственная купюра, та, что с королевой, в свое время решила судьбу Андрея, одна-единственная купюра станет его спасением сейчас.

Он выбрал бумажку в тысячу динаров — именно этому номиналу отдавали предпочтение и он сам, и шантажист. Такие купюры он доставал из белого контейнера в том же количестве, что сам оставлял под бетонным блоком на Миклоша Зриньи.

Йосип внимательно проверил, где стоит «фиат» Шмитца. Он редко им пользуется, и, если после передачи денег машина будет стоять в другом месте, это станет дополнительным доказательством.

— Что делаешь? — с любопытством спросила Катарина.

— Папа украшает деньги, — объяснил Йосип. — У тебя карандаш есть?

Дочь вернулась со школьным пеналом и положила голову отцу на плечо.

— Нарисовать усики, вот здорово! — обрадовалась она.

Аскетичная голова великого изобретателя Николы Теслы взирала на них и впрямь сурово.

— Усы у него уже есть.

— Но не рыжие же, — возразила Катарина и вытащила из пенала красный фломастер.

Йосип думал закрасить черным нолик, ведь слишком броской помета быть не должна, и тут осознал, что все купюры пронумерованы. Перед ним лежала купюра АЕ 1860991. Нет никакой необходимости помечать купюру, если запомнить или записать ее номер. Век живи — век учись.

— А волосы будут зеленые! — загорелась Катарина и стала зубами снимать с фломастеров колпачки. В последнее время у нее опять сильно текли слюни, а Йосип был в кителе, поэтому вытирал ее подбородок салфеткой. Она, как обычно, радостно подставляла ему лицо.

— Знаешь, я тут подумал… а давай лучше не будем. Деньги ведь государственные.

АЕ 1860991.

Андрей был совершенно ошарашен, что Йосип сам признался в интрижке, которой он его шантажировал целых два года.

Тудман слишком хорош для этого мира. Не означает ли это, что сам он для него слишком плох?

Так дальше продолжаться не может. Если бы не когтистые лапы его собственного шантажиста, все бы уже давным-давно кончилось. Тудман страдал от невыносимой полоумной жены, он потерял сына, заботится о душевнобольной дочке и о собаке. Пора прекращать. Даже если Андрей не выяснит, кто шантажирует его самого, даже если еще много лет придется платить дань, чтобы сохранить работу и его не разоблачили. Он решил отказаться от дорогого виски и казино; врач поставил ему диабет и остался недоволен работой печени, поэтому умеренность пойдет ему на пользу. Если жить экономно, можно попытаться удовлетворять шантажиста, не пользуясь деньгами Йосипа. Йосип даже пригласил его порыбачить. Еще никогда его не приглашали на такие вылазки, и он был польщен, хотя ни рыбу, ни рыбалку не любил.

Талант фотографа — вот что поможет решить проблему. Верный поклонник в лице Шмитца у него уже есть. Странный старик, но Андреем он восхищается. Если удастся сделать уникальную серию снимков аполлона — настолько редкой бабочки, что, кроме него, никто и никогда не видел ее за пределами Национального заповедника, — Шмитц напечатает открытки или даже календарь. А во время одиноких прогулок к высоковольтной мачте на лысых склонах Велебита есть все шансы встретить этот редкий экземпляр. Он решил, что самый последний раз принудит Тудмана к выплате и на эти деньги купит камеру, которую посоветовал Шмитц, чтобы попытаться разделаться с долгом.

Спустя неделю Андрей забрал деньги и пошел прямиком в фотоателье. У него был выходной, и он хотел сразу ехать дальше, чтобы застать бабочку-аполлона.

— Почему бы тебе не взять мою машину, мальчик? — предложил Шмитц, когда они прикрутили объектив к его новой лейке. — Мне она не нужна. Я почти не езжу, а в баке еще полно бензина.

Андрей принял предложение старика, хотя прав у него не было. Достойное уважения предложение, делавшее Шмитцу честь, — доверить ему ключи от машины!

Машинка оказалась крошечная, Андрей с трудом в нее поместился. Проехать на ней маршрут, который он обычно преодолевал на велосипеде, было очень любопытно. Сам он считал, что управляет неплохо, пока не доходило до переключения скоростей. Чтобы видеть дорогу, Андрей сидел на маленьком стульчике, сильно наклонившись вперед, а его большие ботинки порой задевали не ту педаль, из-за чего он чуть было не сбил козу. Андрей припарковал «фиат» так, чтобы можно было отъехать передом, потому что не был уверен, что разберется с задней передачей.

Аполлона он заметил неожиданно, на склоне, когда обернулся на полпути удостовериться, что одолженный «фиат» в целости и сохранности стоит на обочине, а может, чтобы еще разок насладиться видом припаркованного автомобиля, ключи от которого лежали у него в кармане.

Над полем будто носилась легчайшая бумажная салфетка или даже один ее слой, но был штиль, травинки и стебли лаванды стояли не шелохнувшись, море вдали молчало у ног побережья.

Бабочка порхала белой точкой или того меньше. Когда ее крылья смыкались, она становилась невидимкой. Как звездочка ясным днем, мимолетная и неуловимая. Андрей подумал: это моя звезда Аустерлица. Когда-то он прочитал в биографии Наполеона, что император часто видел в небе невидимую для всех остальных звезду. Аустерлиц, где бы он ни был, считается крупнейшей победой императора. Если получится четко сфотографировать бабочку, это станет его триумфом.

Андрей снял крышку с нового объектива и дальше пошел крадучись. Он наведет камеру при первой же возможности, даже если увеличивать придется до упора. Не понадобилось. Бабочка-аполлон парила вверх по холму прямо в его сторону.

Перед Андреем парил шанс всей его жизни. Он замер.

Как профессиональная фотомодель, бабочка присела на кончик стебля лаванды не более чем в восьми метрах от фотографа.

В центре видоискателя кружок, диагонально разделенный надвое; если картинка с обеих сторон точно совпадет, снимок будет четким.

Андрей повернул кольцо, и большие красные точки на крыльях бабочки совпали. Он приблизил сильнее, пока бабочка не заполнила почти весь кадр, и снова навел резкость. Стал виден закругленный хоботок, пьющий нектар, двойная пара глаз, смотревших на него взглядом той вульгарной девицы, за которой он ухаживал на пляже. С этого ракурса в качестве заднего плана выступали размытое синее море и небо — идеально. Бабочка продолжала позировать, показывала все положения крыльев и терпеливо ждала, пока он экспериментировал с выдержкой в течение тридцати шести кадров.

Андрей был воодушевлен настолько, что не разозлился на бабочку, когда та улетела, пока он вставлял новую пленку. Право дивы. Он даже не стал ее преследовать, когда она запорхала вверх по склону и вскоре скрылась из виду. Если все получилось, то он только что отснял уникальную серию захватывающих дух фотографий.

Он поспешил обратно в город, припарковал «фиат» неподалеку от магазинчика Шмитца, заехав задним колесом на тротуар, и пошел домой отметить победу бокалом односолодового и тарелкой томатного супа.

Надолго его терпения не хватило. Спустя полчаса он положил пленку в карман и отправился в фотоателье.

На двери довольно криво висела табличка «Закрыто», хотя было только полседьмого, Но дверь оказалась не заперта.

Самого Шмитца он сначала не заметил и подумал, что, возможно, тот вышел за сигаретами. Но потом из-за прилавка послышались стоны.

Шмитц сидел на полу с окровавленным платком в руке, положив локоть на табуретку. Галстук криво висел поверх шерстяной жилетки. Старик глупо смотрел перед собой.

— Папа Шмитц! — закричал Андрей и сразу бросился к нему.

Он еще никогда не оказывал первую помощь, но раз Марио и Тудман смогли, то сможет и он. Побежав в заднюю комнату, он намочил кухонное полотенце и наполнил водой пластиковый стаканчик.

— Что произошло? — спросил он, когда омыл лицо Шмитца и поднес стакан к его губам. — Погоди, помогу тебе встать… — Он подхватил низенького старика под руки и усадил на табурет.

Шмитц продолжал смотреть перед собой потерянным взглядом, словно пытался избавиться от кошмарного призрака.

— Это я, Андрей… — Не зная, чем еще помочь, он пригладил волосы старика мокрым полотенцем. — Врача вызвать?

Шмитц отрицательно затряс головой, будто ни один врач на свете не был способен ему помочь.

— На меня напали. Он меня ограбил.

— Кто?

— Он угрожал мне. И избил.

— Да кто же?

— Он забрал все деньги из кассы. И все, что было в кошельке.

Андрей молча запер дверь магазина. Когда он вернулся, Шмитц поднял голову и произнес:

— Тудман. Йосип Тудман.

У Андрея закружилась голова. Еще недавно он был добрым самаритянином, но теперь дело приняло совсем другой оборот. Андрей взял стул, развернул его и сел, как это обычно делал Коломбо.

— Тудман вошел и сказал: «Твоя машина стоит не там, где вчера». Какая ему вообще разница? Тогда он запер дверь и приблизился. Я думал, дело в политике, в моих идеалах, но он хотел посмотреть на деньги в кассе.

— На деньги?

— Да. Покопался в отделении для тысячных купюр, взял оттуда одну и стал внимательно ее рассматривать.

— А потом?

— Потом заявил: «Грязный шантажист!» — и ударил меня в лицо.

— А ты?

— Я сказал: «Ты о чем вообще?» — а он заорал: «Откуда у тебя эта купюра? Может, из-под бетонного блока на Миклоша Зриньи или нет?» Я ответил, что нет, от одного клиента. «Какого клиента?» — спросил он.

Андрей задержал дыхание, но ничего не сказал. В глазах Шмитца появилась томность, вызывавшая беспокойство и необъяснимую неприязнь.

— От одного туриста, сказал я, но он мне не поверил. Мальчик, эту купюру принес ты… Ты ведь ничего плохого не сделал?

— Нет, папа Шмитц. Конечно нет.

Старик с облегчением кивнул и положил свою рябую ладонь на его руку.

— А дальше?

— Тудман забрал деньги из кассы и кошелька и сказал, что это лишь начало выплаты долга. Еще сказал что-то про кошмар, который теперь навсегда закончился. Я предупредил, что заявлю на него. Он возразил, что я этого не сделаю, потому что я шантажист. А я настаивал, что заявлю, потому что он совершил ограбление и что об этом узнают. Тогда он сказал, что нам лучше урегулировать вопрос полюбовно, чтобы не сделать еще хуже. А потом ушел.

Андрей понимал, что ему необходимо время все обдумать, поэтому достал из кармана пленку:

— Вот. Кажется, они великолепны. Я бы их сразу проявил и напечатал. — Он торжественно поставил пленку на витрину.

— Доволен телескопическим объективом? — спросил Шмитц с хитрой ухмылкой.

— О да, абсолютно. Посмотрим снимки завтра утром? Мне бы сейчас хотелось домой, если я тебе не нужен.

— Иди, мой мальчик. Я справлюсь.

Когда Андрей уже взялся за дверную ручку, Шмитц тихо спросил:

— Ты ничего не забыл?

Андрей недоверчиво обернулся:

— Что ты имеешь в виду?

— Ключи от машины.

После всего, что произошло, Йосип не мог просто взять и пойти домой. Впервые со времен войны он совершил насилие. «Правда на моей стороне», — все время повторял он, маршируя по бульвару, будто бы куда-то целенаправленно шел, хотя на самом деле ему никуда не хотелось идти. Правда на его стороне. Шантажист разоблачен, а он преподал ему урок. Часть своих денег он уже получил обратно. Малую часть. Он не сожалеет о том, что ударил Шмитца в лицо, зло не стоит щадить только потому, что оно маскируется под личиной немощного старика. Вообще-то он проявил милосердие — этого мелкого грязного антисемита стоило бы отмутузить как следует. Ночной кошмар позади, он освободился от вампира, который так долго наживался на его отношениях с Яной, а в ближайшем будущем можно даже рассчитывать на выплаты, которые обеспечат Яне столь необходимую ей роскошь. Хотя можно ли действительно на них рассчитывать? Шмитц угрожал написать заявление. А если он так и сделает…

Йосип шел по бульвару, последняя пальма давно осталась позади.

Смеркалось, из мусорных мешков вылезали и разбегались во все стороны коты. Он мимоходом ответил на приветствие мужчин, возившихся на пляже с лодками. Хочется, чтобы Яна была рядом. На балюстраде сидел серый полосатый кот. Оценив Йосипа, он посчитал, что убегать не стоит. На западе над темным морем повисла грязно-оранжевая полоса света. Жарко, слишком жарко — Йосип снял китель. Там, где уличные фонари поднимались вместе с асфальтированной дорогой и спустя несколько световых пятен снова бросали ее на многие километры, он свернул на темную скалистую тропинку над побережьем.

Теперь он уже не был так уверен в своем деле. Шантаж прекратится, это очевидно, но придется торговаться со Шмитцем, чтобы тот не написал заявление, и от этой мысли становилось ужасно тягостно.

Когда он приблизился к бухте, где когда-то в военных целях построили бетонную набережную и куда теперь стекала городская канализация, теплый ветер стал отдавать солью, водорослями и мусором.

Чтобы придать хоть какой-то смысл прогулке, Йосип присел на поржавелый кнехт. «Что я здесь делаю? — вскоре подумал он. — Мне нужно домой. Мужчина при любых обстоятельствах должен возвращаться домой». Когда он войдет, Катарина уже будет в постели. Жена, конечно, нет. Йосип угрюмо смотрел на далекие звезды, которые начали появляться исподтишка, будто пришли требовать свою добычу на следующий день после схватки. Вонь в бухте стояла удушающая.

После перепалки со Шмитцем прошло уже три часа, и в кармане лежали деньги, но всю обратную дорогу Йосип был расстроен и зол. Казалось, он каким-то образом изменился, когда проявил жестокость и ударил старика в лицо. Жену, несмотря на все ее выходки, он за все годы ужасного брака и пальцем не тронул. И в собственных глазах это давало ему определенный моральный перевес, основания чувствовать себя справедливым человеком. Но теперь Йосип думал: только бы дверь в ее комнату оказалась закрыта. Если она выйдет и начнет возникать, я с ней расправлюсь. Превращу ее дебильную круглую харю в кашу. Он требовал от вселенной, чтобы хотя бы сегодня вечером она оставила его в покое.

В тот момент, когда перед ним показался освещенный асфальт, уличные фонари внезапно погасли. Оказывается, уже очень поздно.

Он надел китель и выпрямился, на случай если встретит еще кого-нибудь.

Но на темном бульваре не было ни души. Лишь несколько припаркованных машин, среди которых машина Шмитца, стоявшая довольно криво, задним колесом на тротуаре. Очень вредно для шин, даже нормально ездить не умеет.

Йосип как раз собирался свернуть в крутой переулок, ведущий к его дому, когда это произошло.

Взрыв высоко в горах. Должно быть, на полпути в Лоспик. Потом яркая вспышка, осветившая низкие облака. Когда огонь потух, раздались резкие хлопки и выстрелы. Йосип прислушался. Больше ничего не было видно, но он хорошо знал последовательность: отдельные выстрелы и сразу очереди из автоматического оружия. Последнее слово за ними. Все это он помнил еще с тех времен, когда много лет назад на этих же холмах воевал против оккупантов. Правда, выстрелы теперь звучали иначе, будто старая песня в новом исполнении, но он знал, что они означают. До их городка добралась война.

После визита к Шмитцу Андрей отправился в противоположном направлении, по бульвару на юг. Там, где линия фонарей поднималась в горы к турецкому форту, он пошел по неосвещенной узкой дороге, ведущей к старой рыбацкой деревне, а затем переходившей в извилистую прибрежную тропинку. Домой ему не хотелось, там пришлось бы остаться наедине с собой. День почти прошел, но так и не оставлял его в покое. Закат оказался продолжительным и упрямым, оранжевые полосы не давали ночи опуститься. А завтра новый день. Жизнь запутаннее, чем хотелось бы. Теперь у него есть бабочка-аполлон, но даже если фотографии будут хорошо продаваться, от Йосипа Тудмана он еще не избавился, ведь теперь тот думает, что его шантажировал Шмитц. Он угрожал старику, и если будет продолжать в том же духе, то вполне возможно, что Шмитц не выдержит и назовет человека, который принес ту купюру.

Андрей собирался никогда больше не посылать Тудману писем с требованием денег, но теперь придется, иначе тот не поймет, что заблуждается насчет Шмитца.

Это должно быть письмо в стиле самых первых, как та открытка с казино в Риеке: наглая, циничная и немного легкомысленная; стиль гуляки-оппортуниста, ни в чем не похожего на старого Шмитца, снова беззаботно требовавшего денег, чтобы оплатить жизнь на широкую ногу. Может, забронировать отпуск в Сен-Тропе или где-то вроде него и написать оттуда? А как скрыть свое отсутствие?

Вообще-то Тудману следовало догадаться, что открытка из Риеки никак не могла быть от такого старого инвалида, как Шмитц, но чертова купюра его ослепила.

Тудман не разбирается в людях, нет у него жизненного опыта.

Взрыв на холме удивил Андрея, и сначала он подумал о дорожных работах, но зарево высоко в Велебите как раз в тот момент, когда его солнечный тезка наконец утонул в море, должно было иметь другую причину. Он еще никогда не видел войны, разве что в кино, поэтому выстрелы и последовавшая за ними автоматная очередь наполнили его почтением и гордостью. Особенно по отношению к самому себе, потому что потом он сможет сказать: я пережил войну.