Пена

Глава VI

«Эх, не знает границ глупость человеческая!» — сам себе удивлялся Макс.

Он заплатил десятку за комнату на Дзикой, но дни идут, а он по-прежнему живет в «Бристоле». Тереза готова ехать с ним хоть на край света, ясно сказала: с ним куда угодно. Но Райзл забрала у него паспорт! Он звонил ей по нескольку раз на дню, но никто не брал трубку. Один раз Райзл все-таки подошла к телефону и сказала: «Некогда мне сейчас к липачу идти, не могу больного оставить…»

Макс метался по комнате. Он отдал свой аргентинский паспорт какой-то суке, шлюхе с Крохмальной. В полицию заявить? Или пойти к ней и приставить револьвер ко лбу? Крик поднимет, дружков позовет. Сперва его отметелят, потом его же и арестуют. В Варшаве должен быть аргентинский консул, но где его искать? И что Макс ему скажет? Что неизвестно кому паспорт отдал, как дурак?

«Ну и влип же я!»

Он попробовал позвонить Баше. К телефону подошла хозяйка, рявкнула:

— Баша занята!

И швырнула трубку.

«Так мне и надо! — корил себя Макс. — Неспроста это. Проклял святой человек!»

Без паспорта даже в Рашков не съездить. Войдут в поезд жандармы, спросят документы и, если их нет, сразу отправят по этапу. Но ведь Макс родился в Рашкове, может, там удастся найти метрику…

«Застрелю ее, как собаку! А потом себе пулю в лоб! — думал Макс. — Всяко лучше, чем сгнить в тюрьме».

Он вышел в коридор, опять позвонил Райзл и услышал в трубке низкий мужской голос.

— Райзл здесь живет?

— Да. Чего вы хотите?

— Мне надо с ней поговорить.

— Как вас зовут?

— Макс. Макс Барабандер.

— Барабандер? Подождите.

Макс подождал пять минут, но никто так и не подошел. Он повесил трубку, снова позвонил, но никто не ответил. Он позвонил в третий раз, в четвертый.

Может, Райзл знает, что он встречался с Терезой? Шпионов к нему подсылает? Или просто его паспорт нужен ей для каких-то грязных делишек?

«Застрелить — этого мало, — думал Макс. — Живьем ее на куски порезать! Умолять будет, чтобы я ее прикончил!»

Он забыл все прежние обиды, ни на кого не держал зла. Давно прошли мальчишеские фантазии о том, чтобы кого-нибудь застрелить, избить, зарезать. Теперь все мысли о женщинах, нервах, врачах, курортах, гидропатии. Но сейчас Макс чувствовал, что кровь закипает от гнева.

Он открыл чемодан и достал револьвер. Пересчитал патроны и решил: «Нет, лучше нож купить. Только где бы?»

Надо побродить по рынкам. Сперва стоит заглянуть на тот, который у Железных ворот, там по-еврейски говорят.

«Это судьба», — решил Макс.

Вспомнил сон, где он сидит в Арсенале, а другие заключенные молча на него глазеют.

Страшный сон. Макс видел его десятки раз и всегда просыпался в холодном поту, уверенный, что узрел будущее, подобно фараону, царю египетскому… Как звали этого, из Пятикнижия, хлебодара, которому Иосиф растолковал его сон?

Вспомнились слова: «А птицы будут клевать с тебя плоть твою»[96].

Макс ясно увидел перед собой картину, как когда-то в хедере: темница, Иосиф в разорванной рубахе, с длинными волосами… Виночерпий, хлебодар… «Господь вознесет голову твою и возвратит тебя на должность твою…»[97] «Фараон снимет голову с тебя и повесит тебя на дереве…»[98]

Когда-то Макс учил Тору и до сих пор помнил что-то из комментария к стиху «Ваани бевойи ми-Падон…»[99]: «Хотя я утруждаю тебя, чтобы ты отвез и похоронил меня в земле Ханаанской, я с твоей матерью поступил не так… Это расстояние… Земля была в ямах, как решето…»[100] Попытался вспомнить, что там еще, но так и не смог. Только напев меламеда звучал в памяти.

«А меламеда-то как звали? Ичеле Хенчинер… Эх, да какая теперь разница? Пропащий я человек… От судьбы не уйдешь…»

Макс сунул револьвер в карман брюк, запер дверь и спустился по лестнице. Ключ отдал портье. Мысленно попрощался с гостиницей, с портье, с коридорными: «Сегодня, наверно, буду в тюрьме ночевать, а может, меня и вообще в живых не будет… Прости, Рашель… Прости меня, Циреле… Простите меня, святой человек… Я заслужил это наказание! Хорошо, если хоть на еврейском кладбище похоронят…»

Он шел по Театральной площади, по Сенаторской улице, по Банковской площади. Часы на ратуше показывали десять минут третьего. На каланче, высоко-высоко, надо голову задирать, чтобы увидеть, — крошечная фигурка пожарного. Наблюдает, не горит ли где-нибудь. К Оперному театру подкатила платформа с декорациями. На задниках нарисованы дома, сад, речка с лебедями…

На Банковской площади в ворота опять въезжала карета с деньгами под охраной двух вооруженных полицейских. Макс посмотрел на них, они — на него. А что, если достать револьвер и их застрелить? Сразу же схватят, на улице полиции полно… Да ладно, глупости! Они-то в чем виноваты? У них дети, наверное…

По Пшеходной Макс добрался до Железных ворот, зашел на крытый рынок. Между колонн торговки выкрикивали товар: пуговицы, наволочки, иголки и булавки, но ножей тут не было.

«В Варшаве ножа не найти!» — удивился Макс. Он твердо решил, что не позволит Райзл умереть легкой смертью.

Пришлось идти на Мировскую площадь[101]. Чего тут только нет! Даже свежая морская рыба… Макс вошел в первый павильон, но здесь продавались только продукты: сливочное масло, всевозможные сорта сыра, яблоки, груши, сливы, финики, фиги, халва. А вот телятина, куры, утки, индейки. А это что? Фазаны. А это? Зайцы. Все есть, а ножей нет.

«Господи, что со мной? — вопрошал себя Макс. — Может, остановиться, пока не поздно? Пойти в полицию и все рассказать? Не повесят же за то, что паспорт потерял. Рашели телеграмму дам, пусть приедет, меня спасет…»

Макс остановился, огляделся по сторонам. Между двумя павильонами стояли лотки с глиняной и фаянсовой посудой. А вот и ножи. Обычные кухонные ножи с деревянными рукоятками. Макс выбрал самый лучший, расплатился, попробовал ногтем лезвие, как резник. Нож был тупой, как валенок.

И тут буквально в двух шагах Макс увидел точильщика — щуплого, седоусого старика в полинялой безрукавке и синем картузе с лакированным козырьком. Макс не вспомнил, как по-польски «наточить», и молча протянул мужику нож.

Старик поставил точило на тротуар и принялся за работу — только искры полетели.

«Неужели убийства так и совершаются? — удивлялся Макс. — Просто как игра…»

Взял наточенный нож и заплатил старику двадцать грошей. Тот хотел дать сдачу, но Макс только махнул рукой.

Он повернул к Цеплой, прошел мимо казармы Волынского полка. Во дворе муштровали солдат, на лошади гарцевал офицер.

Макс остановился. Накатило чувство, что все это уже было. Наяву или во сне? Все казалось знакомым: точильщик, одноглазая еврейка, у которой он купил нож, офицер или фельдфебель, который разъезжал на лошади, пока другой, ниже званием, капрал или сержант, выкрикивал по-русски команды. Издали солдаты казались одинаковыми, как вырезанные из дерева фигурки. Штыки сверкали на солнце, из-под конских копыт летела пыль.

«Чему их учат? — думал Макс. — Людей убивать… Оказывается, убивать необходимо. Рано или поздно человек становится настолько отвратительным, что его надо прикончить».

Снова вспыхнул гнев: «Если не вернет паспорт, ей конец… Одурачить меня хотела? Не выйдет… Мне жизнь все равно больше не мила…»

Вот и Крохмальная. Двадцать третий дом, ворота. В нагрудном кармане — нож, в кармане брюк — револьвер.

«Пока что можно вернуться домой, — предупредил внутренний голос, — но еще чуть-чуть, и будет поздно».

Но куда он пойдет без паспорта? Нет, он не позволит обвести себя вокруг пальца. Наглость должна быть наказуема, иначе мир переполнится подонками… Если не убить, то что еще он может с ней сделать? На раввинский суд вызвать к святому человеку? Максу даже смешно стало от этой мысли. Наглецов учить надо, а они только силу понимают. Даже до царей и королей по-другому не доходит, задирают друг перед другом нос, пока война не начнется…

Макс поднялся по лестнице и постучал. В квартире тишина. Он толкнул дверь, и она открылась. Макс вошел в коридор, заглянул на кухню. Похоже, в доме никого. Он открыл дверь в спальню и увидел Шмиля Сметану. Тот сидел в кровати, подложив под спину три подушки. Шмиль выглядел вполне здоровым, только рот скривился набок, да под глазами — фиолетовые мешки. В расстегнутом бордовом шлафроке, Шмиль показался Максу очень жирным и обрюзгшим.

С минуту Шмиль из-под густых бровей пристально смотрел на Макса, потом прохрипел:

— Ну, входите.

— Райзл дома?

— За покупками ушла. Прислуги тоже нет. Как вы вошли? Дверь, что ли, не заперта?

— Не заперта.

— Садитесь. Знаете, наверно, что со мной?

— Да, вижу. Очень жаль.

— Ведь здоров был как бык. Вдруг вот тут закололо и в глазах потемнело. Прямо посреди улицы грохнулся, между телегами. Открываю глаза — уже в больнице.

— Бывает. Но сейчас неплохо выглядите.

— До шестидесяти дожил — ни разу к врачу не обращался. Посмотрите на мой рот. Совсем скривило.

— Выровняется.

— Я не захотел в больнице оставаться. Ненавижу больницы! На соседней койке умирающий лежал. Попробуй выздоровей, когда рядом кто-то загибается. Пришли двое друзей, я говорю: «Не хочу лежать в Лодзи. В Варшаве жил — там и помру». Купили носилки, притащили меня на вокзал. Райзл ничего не знала. Открывает дверь, а там я на носилках. На всю улицу завопила.

— Она хоть за вами ухаживает?

— Еще бы, куда она денется? Я же ее из грязи вытащил, в люди вывел. До сих пор бы в канаве сидела, если бы не я… Жена, черт бы ее побрал, куда-то в Михалин укатила, на дачу. Тянешь лямку, пока не свалишься. Если живешь на два дома, экономить не получится. Да и не умею, для меня рубль — так, мелочь. Но это все хорошо, пока здоровья хватает. Если не смогу с начальниками по кабакам сидеть, они ко мне домой не придут…

— Может, я могу чем-то помочь?

— Чем?

— Денег могу одолжить.

— Оно вам надо? Вы же скоро уедете. Если бы собирались в Варшаве остаться, это другой коленкор.

— Я еще не уезжаю. Выздоровеете — отдадите.

— Вот так-так! Друзья подыхать оставили, и вдруг является невесть откуда чужой человек и хочет денег одолжить. А если я окочурюсь? Наша жизнь — копейка, сегодня жив, завтра нет.

— Вы еще поправитесь.

— Ну, может быть. Да есть у нее деньги, скопила кое-что. Только брать у нее неохота. По мне, так лучше давать, чем брать, даже если и «спасибо» не скажут. А чем у бабы на содержании, лучше сразу в гроб.

— Я вам доверяю. Потом вернете.

— Да погодите вы кошелек вытаскивать, не так уж у меня все плохо. Слушайте, тут давеча комиссар приходил, ревировые, всей компанией заявились. Райзл им водки налила, выпили и ушли. Чего им надо? Что вы с ней затеяли? Дельце провернуть решили? Бросьте, глупости это.

— Да, я знаю.

— Сейчас другие времена, не то что раньше. Когда я на Крохмальной поселился, девушек как овец увозили. Испортили девицу — сразу проституткой становилась. Девственность потерять было хуже, чем голову. А теперь одни продаются, а другие царя свергнуть хотят. Все изменилось.

— Я знаю. Да это просто так, фантазии.

— Она не пыталась вас охмурить?

— Охмурить? Нет.

— Странно. Сама говорила, что вы ей нравитесь.

— Неужели она вам изменить может? — спросил Макс.

Шмиль немного помолчал. Рот еще больше съехал в сторону.

— Поди знай, чего ждать от этой прости господи. Может, так, дразнилась, а может, и нет. Моя мать была праведная еврейская женщина. Фоньки отца на пять лет забрили, и она была ему верна от первого до последнего дня. Платья шила, а ему в полк деньги посылала. А теперь что? Одно отребье кругом. На Йом Кипур в синагогу бегут, а на другой день опять во все тяжкие. Ну, мне уже всяко недолго осталось. Может, на том свете правду узнаю…

— А есть ли что-нибудь на том свете?

— Что-то должно быть…

Шмиль закрыл глаза, и вдруг Макс услышал храп. Шмиль заснул. Макс поднялся и тихо вышел из комнаты. А что, если посмотреть?.. Он прокрался в гостиную и сразу увидел на комоде свой паспорт. От удивления Макс застыл на месте. Взял паспорт в руки, полистал и положил в карман пиджака. «Чудо! Чудо!» — кричало что-то у Макса внутри. Ему не суждено стать убийцей! Теперь ясно, что все разговоры о липаче и копиях были ложью. Она просто хотела взять его паспорт в залог. Только почему его на самом видном месте оставила? От волнения у Макса дрожали руки. На небесах не хотят его гибели. Ангел-хранитель присматривает за ним, хотя он этого недостоин… Макс понимал: Шмиль очень удивится, если проснется и увидит, что его нет в комнате. Но он сам отказался от денег, значит, Максу тут делать нечего. Пора уходить, надо свежего воздуха глотнуть. У ворот Макс внезапно увидел Райзл Затычку. Она шла ему навстречу с корзиной в руках. В корзине продукты: курица, кочан капусты, картошка и помидоры. Заметив Макса, Райзл вздрогнула и остановилась:

— Ты был наверху?

— Да, Шмиля проведать заходил.

— Как он там? А что ж ты не позвонил, что придешь?

— Звонил, но никто трубку не брал. Один раз кто-то подошел, сказал, сейчас тебя позовет, заставил меня ждать напрасно.

— Кто подошел, что ты болтаешь? У меня никого не было.

— Вчера, не сегодня.

— И вчера никого не было. А, нет, Менаше был, фельдшер.

— Что с моим паспортом? Я же говорил, он мне нужен, — строго сказал Макс.

— Погоди, я хоть корзину поставлю. Три пуда, наверно, весит. Я твой паспорт липачу отнесла, но он шибко занят, все откладывает да откладывает. Надо бы к нему сходить, но Шмиля же ни на минуту не оставить. А что это тебе так срочно паспорт понадобился? Уехать, что ли, решил?

— А хоть бы и так!

— А меня тут бросить? — Райзл перешла в наступление.

— Подумаешь! Как будто ты невинной девушкой была, а я тебя обесчестил.

Райзл посмотрела на него одновременно с мольбой и с наглой усмешкой.

— Значит, я тебе больше не нужна?

— Сначала паспорт отдай, тогда поговорим.

— Я же сказала, он у липача.

— Где он живет? Я сам с ним разберусь.

— Он с тобой и разговаривать не станет.

— Если ты влипла, я не обязан тут прохлаждаться, пока ты не выпутаешься!

— Макс, да что на тебя нашло? — с удивлением спросила Райзл.

— А то, что ты сука, свинья, гадина. Прикончить тебя — святое дело. Застрелить — и то много чести. Раздавить, как клопа!

— Макс, ты с ума сошел?

— Шлюха, сволочь поганая!

И, не сдержавшись, он отвесил ей затрещину так, что Райзл чуть кувырком не полетела.

— Макс, ты что?!

— Вот мой паспорт!

Он вытащил книжицу из внутреннего кармана и поднес Райзл прямо к лицу, как зеркальце. В ее глазах мелькнули и насмешка, и гнев.

— По ящикам у меня шарил?

— Он на комоде лежал. Вранье вся твоя история с липачом! Кровососка, пиявка! Конец тебе! Слышишь? Я тебе шею сверну!

Он замахнулся на нее кулаком.

— Макс, не делай глупостей! — сказала Райзл с тихой угрозой. — Если ты еще раз на меня руку поднимешь, вся улица сбежится. Здесь есть кому за меня заступиться, не сомневайся.

— Кто за тебя заступаться будет, альфонсы твои?

— Неважно. Но они тебе все кости переломают.

— Чтоб ты сдохла! — И Макс плюнул ей прямо в лицо.

Райзл утерлась рукавом.

— Макселе, как тебе не стыдно?

— Еще стыдить меня будешь? Зачем паспорт взяла? В залог?

— Я собиралась его липачу отнести, а тут это несчастье со Шмилем. Макселе, что ж мы у ворот стоим? Сейчас толпа соберется. Давай поднимемся и поговорим как люди.

— Ты, что ли, человек? Ты хуже червя, даже раздавить противно.

— Какая есть. Я из себя ребецн и не строила, это ты к раввинам шастаешь, а не я. Когда ты пришел, я от тебя ничего не скрыла, а если ты решил порядочным стать, так это не моя вина. Я-то думала, как мы договорились, так и сделаем. Шмиль и тогда уже был не очень, а теперь и вовсе скис. Я у себя его долго держать не собираюсь. Если не вернется к жене, в Чисте его отправлю, в больницу. У меня тут не богадельня. Короче, все ясно. Подождешь пару дней — я твоя, можешь делать со мной что хочешь. Твой паспорт мне не нужен, я и без него могу хоть тысячу сделать. Ты той ночью душой своего сына поклялся, что меня любишь.

— Хватит брехать, никогда я тебе не клялся!

— Клялся, клялся. Я ничего не выдумываю. Ты небось уже другую нашел и решил с ней деру дать. Макселе, я тебя не держу. Не могу и не хочу. Но хватит уже стоять тут и меня с грязью смешивать. Лучше иди себе с богом, скатертью дорожка. Если захочу к сестре в Аргентину, и без тебя уеду. Деньжата у меня есть. За мной вся улица бегает, поверь, захотела бы, могла бы себе девятнадцатилетнего мальчика найти. Мы бы с тобой хорошей парой были, но раз ты уже меня бить начал, больше от тебя добра не жду.

— А что еще с тобой делать, целовать, что ли?

— Почему нет? Пойдем наверх, и делай со мной что хочешь. От Шмиля я не сегодня-завтра избавлюсь, и весь мир у наших ног. У тебя деньги есть, я тоже не без гроша. Башу с собой возьмем, в служанках у нас будет. Можешь развлекаться с ней сколько угодно, я к ней не приревную.

— Почему ты не давала мне с ней встречаться? — Макс и сам не ожидал, что об этом спросит.

— Потому что ты не видишь, до чего ты докатился. Как с цепи сорвался, совсем головой не думаешь. Она в субботу домой пришла ни жива ни мертва, теперь старуха ее на улицу не выпускает. Макселе, так нельзя. Я нужна тебе больше, чем ты мне.

— Ты мне нужна как собаке пятая нога.

— Ну, хорошо. Прощай, дай Бог тебе удачи.

Оба замолчали. Райзл посмотрела на свою корзину. Макс на минуту задумался.

— Ты изменяла Шмилю, — сказал он вдруг. — Все время обманываешь.

— Откуда ты знаешь, что я ему изменяла? От него?

— Знаю.

— Так быстро тебе душу излил? Он уже три года не мужчина.

— А ты осталась женщиной?

— Думаю, я женщиной даже в могиле останусь.

— Покойников будешь принимать?

— Пока что мне живой нужен.

И Райзл подняла корзину.

Она вошла в ворота, Макс посмотрел вслед и вдруг бросился за ней.

— Давай корзину сюда!

Глаза Райзл засияли.

— Теперь галантным быть пытаешься? Пойдем, кофе тебе сварю.

Он поднимался за ней по лестнице и думал, что точно так же бык идет на убой. Накатило тупое безразличие.

Еще подумал: «А ведь я ничем не лучше нее». Ощупал внутренний карман. «Все остается в силе, но паспорта ей в руки больше не дам», — решил Макс. Райзл отперла дверь, они вошли на кухню. Макс сел на табурет, Райзл поставила на пол корзину.

— Подожди, пойду посмотрю, как он там.

Она долго не возвращалась. Макс достал перо, записную книжку и углубился в расчеты. Уже не один месяц он вел бухгалтерию: сколько денег взял с собой, сколько тратит в день, на какое время хватит того, что осталось. «Зачем я с ней пошел? — рассуждал он про себя. — Совсем бесхарактерный. Тряпка! А зачем комнату на Дзикой снял? Еще и дурак в придачу…» Райзл вернулась на кухню.

— Спит.

— И чего ты хочешь? — спросил Макс.

— А то ты не знаешь.

Она подмигнула, и он подумал: «В жизни ничего отвратительнее не видел!» Райзл вышла в коридор, и Макс пошел за ней. Она привела его в комнату, где он еще не был. Здесь стояла кровать. Райзл снова подмигнула.

— А если он проснется? — спросил Макс.

— Он ходить не может.

— Нет, Райзл, я не хочу.

— Не глупи.

— А когда мы вместе будем, тоже будешь так делать?

— Нет, Макселе, ты мужчина.

Он обнял ее, и она прижалась к нему всем телом. Она возбуждала в нем и желание, и ненависть. Зазвонил телефон, но Райзл покачала головой, показывая, что не собирается брать трубку. Тут же раздался стук в дверь.

— Что за напасть, чего им надо? — тихо сказала Райзл. Ее лицо пылало, она целовала Макса в губы, слегка их покусывая. — Макселе, мы уедем вместе?

— Да, сучка похотливая.

— Не называй меня так. Я никогда тебе не изменю.

Райзл упала на кровать, увлекая за собой Макса. Натужно заскрипели пружины. Она сняла с него пиджак, расстегнула помочи и попыталась стащить брюки. Звякнули о пол очки, выпав из жилетного кармана. И вдруг грянул гром: внезапно выстрелил револьвер. Райзл оглушительно завизжала. Комната наполнилась дымом и запахом пороха. Кажется, пуля задела Райзл. Она упала с кровати, вскочила на ноги и, размахивая руками, бросилась в прихожую. С воплями: «Помогите! Спасите! Убивают!» — она пыталась открыть дверь, но случайно набросила цепочку и без толку дергала ручку. Макс увидел на полу пятно крови. Сел на кровать и тупо уставился на него. Он даже не попытался помочь Райзл. «Ну, вот и свершилось», — сказал его внутренний голос. Райзл наконец-то сладила с запорами. Макс слышал, как она орет: «Помогите!.. Полиция!.. На помощь!..» Глухо вскрикнул Шмиль. Теперь истошные крики Райзл услышали и во дворе. Макс даже не думал бежать. Сунул руку в карман брюк и нащупал теплый металл револьвера. Осмотрел дыру, оставленную пулей в штанине. Он понимал: эта дыра может послужить доказательством, что он не намеревался убивать Райзл. Но он в чужой стране — ни родных, ни друзей. Теперь у него только один путь — в тюрьму. Или на каторгу, в Сибирь.

Макс хотел достать револьвер, но вдруг ему стало страшно прикасаться к оружию. Он вспомнил про нож. Если у него в кармане найдут нож, это будет доказательство, что он пришел убивать. Макс понимал, что надо соображать быстро, может, он успеет придумать, как спастись. Но вдруг ему стало все равно: «Проклял меня святой человек!..» Голова отяжелела, ноги стали как ватные. Все, это конец… Внутренний враг победил. Макс даже забыл, что собирался сделать. Но вдруг вспомнил. Схватил пиджак, встряхнул. На пол упало что-то тяжелое, и в тот же миг он услышал стремительные шаги. Дверь распахнулась, и в комнату ворвались стойковый, дворник и какой-то человек в штатском.

— Руки вверх! — гаркнул стойковый, выхватывая из ножен шашку.

Макс медленно поднял руки.

^Через пару дней в карете с зарешеченными окнами Макса перевезли в Арсенал. Был вечер. Все происходило в точности как во сне, который он видел десятки, а может, и сотни раз: он поднимается по ступеням с обитыми железом краями. Открывается дверь, и его вталкивают в камеру с серыми стенами и топчанами посредине. Душно, окна, затянутые проволочной сеткой, пропускают слишком мало воздуха и света. Макс едва различает человеческие фигуры в серых штанах и куртках. Лица тоже кажутся серыми. Все молча смотрят на него. Это судьба. Он почувствовал, как его охватывает что-то вроде раскаяния и трепета. Приехав в Варшаву, Макс своими руками сделал все, чтобы его сон сбылся…

<1967>