Пенитель моря

Глава XII

На следующий день рано утром Олоф ван-Стаатс вышел на лужайку, чтобы подышать свежим воздухом. Он, как и другие обитатели виллы, не имел ни малейшего понятия о событиях, которые произошли накануне. Павильон был еще закрыт, но вблизи него уже виднелся Франсуа. Увидя слугу, патрон подошел к нему и завязал разговор.

— Какое прекрасное утро сегодня, Франсуа! — сказал он, с важностью приподняв шляпу в ответ на почтительный поклон слуги. — Здесь вообще приятно жить в жаркое время года. Надо почаще навещать эти места.

— Когда эта ферма перейдет в руки господина патрона, он может приезжать сюда, когда ему будет угодно, — ответил Франсуа, старавшийся, с одной стороны, избежать в своем ответе всего того, что могло бы связать так или иначе его госпожу, а с другой, желая сказать любезность гостю. — Господин патрон уже является собственником прибрежной области. Быть-может, он сделается в одно прекрасное утро и собственником приморской полосы.

— Я намерен последовать примеру альдермана, Франсуа, и построить на берегу моря виллу. Впрочем, об этом будет еще время подумать. Что, ваша молодая госпожа еще не встала?

— Нет еще, сударь, барышня спит. Это хороший признак. Молодые люди должны спать всласть.

— С другой стороны, приятно ведь и дышать свежим морским воздухом. Может-быть, добрый Франсуа, ваша госпожа не знает, который теперь час? Вы бы очень хорошо сделали, постучав в ее дверь. Признаюсь, было бы очень приятно видеть в окне ее личико среди этой роскошной природы.

Вероятно, никогда еще воображение патрона не работало так, как в данную минуту, и, судя по его растерянному виду, можно было предполагать, что он сам порядком струсил от своей смелости. Франсуа, не желавший противоречить молодому владельцу ста тысяч акров земли, был поставлен просьбой патрона в затруднительное положение.

— Мне очень хотелось бы сделать вам приятное, — ответил он, — но сон такая хорошая вещь для молодых людей, что было бы жаль прерывать его. К тому же, боюсь, госпожа рассердится… Впрочем, если господин патрон желает… Но вот идет господин Беврут. Не надо, значит, и стучать в окно. Честь имею кланяться.

Учтивый и в то же время осторожный слуга вышел таким образом из затруднения, в которое был поставлен желанием патрона.

По всему было видно, что приближавшийся хозяин дома был в отличном расположении духа. Прежде чем подойти и поздороваться со своим гостем, он три раза сильно вздохнул и потянул в себя воздух. Что хотел он этим показать; силу ли своих легких или чистоту воздуха в своем имении?

— Зефиры и ураганы! Вот подлинно полезное для здоровья местечко, не правда ли, патрон? — вскричал он наконец, когда его эволюции, были приведены к благополучному концу. — По-моему, здоровая грудь, морской воздух, спокойная совесть, удача в торговле способны сделать, легкие так же деятельными, как крылья у птицы.

— Действительно, воздух на вашей вилле такой живительный, что им следовало бы пользоваться почаще, — ответил патрон, имевший вообще более сдержанный характер, чем альдерман. — Жаль, что те, которые могли бы им дышать, не пользуются случаем.

— Вы намекаете на этих ленивцев, — сказал коммерсант, кивая по направлению к королевскому крейсеру. — Да, слуги королевы не очень-то торопятся. Что касается бригантины, которая перед вами в бухте, то она попала туда положительно волшебством. Держу пари, что мошенник прибыл не с добрыми намерениями. Не разбогатеет таможня от его прихода. Подойди-ка сюда, Бром! — прибавил он, обращаясь к старому негру, работавшему невдалеке. — Не видал ли ты лодок с этой подозрительной бригантины?

Негр отрицательно покачал головой.

— Ну-с, теперь можно приняться за завтрак, — продолжал альдерман, стараясь, повидимому, отвлечь внимание патрона от моря, за которым тот внимательно, следил. — Мои негры не зевали в эту ночь и наловили таких рыбок в реке, что, как говорится, за каждый глоток скажешь спасибо. А ведь облако-то там, в устьях Раритона, поднимается: будет, значит, западный ветер.

— Кажется, со стороны города идет какая-то лодка, — заметил патрон, неохотно повинуясь жесту альдермана, звавшего к завтраку. — Она что-то слишком быстро приближается.

— Значит, сильные руки гребут, вот и все. Вероятно, она идет к крейсеру. Нет, скорее приближается к берегу. Должно-быть, это жители Джерсея возвращаются из города к своему домашнему очагу. Идем же, патрон, зададим работу ножам и вилкам; покажем, что у нас здоровые желудки.

— Разве мы будем завтракать одни? — спросил молодой человек, не перестававший в продолжение речи альдермана бросать нетерпеливые взгляды на закрытые окна павильона.

— Твоя мать положительно испортила тебя, любезный Олоф! По крайней мере, кофе, не приготовленное красивою ручкою, теряет для тебя вкус. Знаю, знаю, на что ты намекаешь, и с своей стороны не вижу ничего дурного в этой слабости, весьма естественной в твоем возрасте. Мужчина только тогда чувствует себя вполне господином, когда ему перевалит за 40 лет. Подойди сюда, мэтр Франсуа! Пора стряхнуть моей племяннице свою лень и показать свое личико на солнце. Мы ждем ее услуг за столом. Отчего не видно этой лентяйки Дины?

— Мадемуазель Дина никогда не торопится вставать, — ответил слуга, — но, господин альдерман, обе они молоды, а сон так необходим молодым.

— Моя племянница не двухлетнее дитя, Франсуа. Постучи в ее окно. Что касается дерзкой негритянки, — мы сведем с ней счеты после. Пойдем, патрон! Аппетит не подчиняется капризам женщин. Сядем поскорее за стол.

Говоря это, альдерман шел в столовую, где их уже ожидал завтрак. За хозяином медленно плелся Олоф ван-Стаатс.

Бедный патрон все еще надеялся, что окна павильона откроются и в них покажется улыбающееся личико Алиды. Франсуа с своей стороны приготовился будить Алиду, стараясь при этом действовать, как подобало благовоспитанному слуге, возможно деликатнее. После некоторого колебания хозяин и гость сели за стол, при чем первый не упустил случая выразить неудовольствие по поводу необходимости ждать лентяек.

Вдруг, как-будто что-то вспомнив, почтенный коммерсант прервал поток своей речи и обратился к Эразму:

— Эразм, поди, взгляни, не поднялось ли облако над Раритоном.

Негр возвратился с ответом, что облако стоит попрежнему неподвижно. Потом как бы мимоходом сообщил своему хозяину, что какая-то барка пристала к набережной, и что целая толпа каких-то людей поднимается на холм, направляясь в Луст-ин-Руст.

— Ну, что ж! Пускай идут сюда во славу гостеприимства, — сказал альдерман веселым тоном. — Держу пари, что это честные фермеры, утомленные ночным трудом. Иди, скажи повару, чтобы он им выставил что есть лучшего и пригласи их войти. Да послушай: если есть между ними кто-либо почище, зови его сюда, за наш стол. Здесь не такая страна, — прибавил альдерман, обращаясь к патрону, — чтобы обращать внимание на качество сукна, надетого на госте. Чего еще ищет этот болван?

Эразм протер глаза, оскалил ослепительно белые зубы и наконец сообщил своему хозяину, что пришел негр Эвклид, родной брат Эразма по матери. Это сообщение заставило альдермана отложить в сторону нож и вилку. Прежде чем, однако, он успел что-либо сказать, обе двери в столовую разом отворились и в одной из них показалась благообразная физиономия Франсуа, в другой — лоснящаяся угрюмая физиономия Эвклида. Глаза хозяина поочередно остановились на том и на другом. Какое-то недоброе предчувствие сжало ему горло.

Лицо негра действительно выражало крайнюю степень испуга. Его длинное и худое лицо теперь, казалось, стало еще длиннее. Рот его был широко раскрыт, как-будто он задыхался. Водянисто-голубые глаза его были положительно вытаращены. Обе руки, приподнятые вверх, нервно мяли войлочную шапчонку. Плечи поднялись чуть не до ушей… Словом, было отчего взволноваться даже и такому рассудительному человеку, как альдерман ван-Беврут.

— Ну, — прервал, наконец, Миндерт молчание, — каковы известия из Канады? Королева умерла? Или отдала колонию Соединенным Провинциям?

— Мадемуазель Алида! — произнес со стоном Франсуа.

— Бедное животное! — пролепетал Эвклид.

Ножи и вилки выпали у альдермана и его гостя. Патрон даже невольно поднялся со своего места, между тем как альдерман еще более погрузился в свое кресло, точно готовился выдержать жестокий толчок.

— Что сказал ты о моей племяннице?.. Что сказал ты о моих лошадях?.. Ты звал Дину?

— Так точно, сударь!

— У тебя не украдены ключи от конюшни?

— Мой всегда держит их при себе.

— Ты велел ей разбудить барышню?

— Она ничего не отвечает.

— Ты давал им корм и питье, как тебе было приказано?

— Он не хотел кушать совсем, масса[22].

— Входили вы в комнату племянницы, чтобы разбудить ее?

— Так точно, сударь!

— Что же, чорт возьми, сделалось с бедным животным?

— Он потерял аппетит, и мой думает, что уже давно.

— Господин Франсуа, я желаю знать, что велела передать племянница?

— Барышня не издала ни одного звука.

— Водопой и молния! Следовало бы дать ей пить и вообще лечить!

— Теперь уже поздно, масса!

— Экая упрямая девушка! Настоящая гугенотка!

Тут альдерман накинулся на негра:

— Ты должен был бы, черная твоя образина, послать за коновалом! Надо было лечить лошадь!

— Мой послал за мясником, масса, чтобы спасти кожу. Она издохла слишком скоро, чтобы ее можно было лечить.

Наступило молчание. Разговор происходил так быстро, вопросы и ответы, так же как и мысли альдермана, настолько перепутались, что при последних словах негра он сначала не мог сообразить, идет ли тут речь об Алиде или о фламандской лошади, только-что околевшей.

Огорченный неожиданным известием патрон вначале не принимал никакого участия в разговоре. Теперь же он счел долгом вмешаться.

— Очевидно, ван-Беврут, — сказал он дрожащим от волнения голосом, — случилось какое-то несчастье. Мне лучше удалиться отсюда, чтобы вы могли свободно расспросить Франсуа о том, что случилось с мадемуазель де-Барбри.

Альдерман очнулся, наконец, от изумления. Он утвердительно кивнул головой, и ван-Стаатс вышел из комнаты. Вслед за ним хотел было шмыгнуть и Эвклид, но был остановлен своим господином.

— Мне еще надо поговорить с тобой, — дрогнувшим голосом промолвил альдерман. — Жди здесь, мерзавец, и будь готов ответить, когда я тебя спрошу. Теперь, Франсуа, я желаю знать, почему моя племянница отказывается разделить со мной и моими гостями завтрак?

— О, сударь! Невозможно мне ответить на ваш вопрос: чувства молодой девушки так трудно угадать.

— Ну, так идите, объявите ей, что я решил лишить ее моего наследства.

— Пощадите, сударь, вспомните о молодости моей барышни.

— Старая она или молодая, но мое решение неизменно. Иди. А ты, ты, адское отродье, ездил верхом на бедном животном и, должно-быть, загнал его до смерти?

— Умоляю вас, сударь, подумайте о вашем решении. Барышня, может-быть, еще возвратится, и я вам отвечаю за то, что она уже больше никуда не скроется.

— Что ты хочешь сказать? — вскричал альдерман, раскрыв от испуга рот. — Где моя племянница? Что значат твои слова?

— Дочь господина де-Барбри скрылась из дому! — вырвалось наконец из груди честного Франсуа. Его руки при этом были прижаты к груди, как-будто он испытывал острую боль. Вспомнив, однако, что он находился в присутствии человека, к которому он был обязан относиться с особым почтением, Франсуа отвесил ему глубокий поклон и тихо вышел из комнаты. Надо отдать справедливость альдерману ван-Бевруту: известие о необъяснимом исчезновении его племянницы значительно ослабило горечь от потери дорогого фламандского жеребца. Правда, допрос Эвклида сопровождался неоднократными проклятиями, но хитрый слуга с таким рвением бросился вместе с прислугою на поиски беглянки, что скоро заставил позабыть о своем проступке. Произведенный осмотр павильона не привел ни к чему. Наружные комнаты, прилегающие к помещению Алиды и занимаемые Франсуа и негритянкой Диной, находились в обычном виде. Только в комнате служанки разбросанные в беспорядке платья и белье служили очевидным доказательством, что ее обитательница покинула свою комнату крайне поспешно.

Что касается гостиной, туалетной комнаты и спальной, составлявших все помещение Алиды, то в них замечался обычный порядок: каждая вещь была на своем месте. Казалось, владелица этого помещения просто спряталась где-нибудь в порыве ребячьей шутки. Альдерман даже громко позвал ее по имени, но как ни напрягали слух все присутствовавшие, на его оклик не последовало ответа, и только эхо раскатилось по пустым комнатам.

— Алида! — кричал альдерман чуть не двадцатый раз. — Выходи, дитя мое! Я позабуду твою жестокую шутку и то, что я сказал относительно наследства. Выходи же, милое дитя! Обними твоего старого дядю!

Видя, что даже человек, настолько, повидимому, погруженный в житейские дела, как альдерман, уступил голосу чувства, патрон позабвил собственное горе и подошел к своему другу.

— Уйдем отсюда, — сказал он, нежно взяв его за талию, — а потом обдумаем на свободе, что нам делать.

Альдерман не противился. Однако, перед уходом он еще раз обшарил все уголки и ящики. Эти поиски уничтожили всякие сомнения относительно шага, предпринятого молодой наследницей. Оказалось, что платья, книги, принадлежности для рисования и музыкальные инструменты, — все исчезло вместе с нею.