Пепел богов. Трилогия

— Зачем она это сделала? — спросил Лук.

— Такш перевел слова Хозяина леса. Он сказал, что одну девку обязательно надо привезти в Хилан. Девка нужна. Для приманки девка нужна. Но девок две. Одну можно съесть. А у меня нога. Нега знала, что я не смогу плыть. Впрочем, она и не спрашивала. Ушла в воду, как рыба, которая сорвалась с крючка…

И уже добавила у выхода из тоннеля:

— Нас бы не поймали, если бы не Хозяин леса. Его слушают даже деревья. Он еще придет за тобой, Лук. Ему нужен тот нож. Когда ты отжег ногу тому некуманза, нож дал знать о себе. Он остался от прошлых богов. Помнишь мать деревьев? Прошлых богов давно нет, на их месте давно Пустота и слуги Пустоты, вроде того же Хозяина леса, но от богов что-то осталось, хотя бы этот нож. И Хозяин не успокоится, пока не вернет его.

— Я понял, — прошептал Лук и положил Хасми в лодку.

Харка уже трясло мелкой дрожью.

— Я уж думал, не дождусь, — признался он.

— Займись Хасми, — приказал Лук. — Сделай все, что ты должен сделать. Но сейчас правь к пристани.

— Ты уверен? — вовсе потерял голос Харк.

— Подожди. — Первый остановил ладью у борта лодки. — Послушай меня, парень. Послушай меня. Признаюсь, мысли о тысяче золотых монет не оставляли меня ни на секунду. Но вот теперь я скажу тебе кое-что. Но не потому, что завтра у нас будет праздник, не потому, что единственный раз мы построим дробилку для одного негодяя, а просто так. Ты, парень, стоишь дороже тысячи золотых монет. Много дороже. Прощай.

Ладьи вольных исчезли во мраке. Хасми легла на приготовленное ложе, затихла и даже задышала, как дышит спящий. Харк опустил весла в воду, медленно, тихо подал лодку к пристани.

— Огниво не забыл? — спросил он, когда Лук вылез на доски мостков.

— Нет, — кивнул Лук и исчез во мраке.

На ярмарочной площади стояла такая же непроглядная тьма. Огни горели только на гребне стены. С тех пор как у столбов появился ловчий Пустоты, на ночь стали закрывать ворота. Да не просто опускать решетку, как делали всегда, а сводить вместе створки и запирать так, словно город находился в осаде. Чувствовал ли Лук страх? Наверное, но он и не думал отыскивать его в себе. Слишком больших усилий требовало унять ту дрожь, которая началась после боя с Хуртой и все еще владела его телом. И все-таки до помоста Лук добрался бесшумно. А потом, не останавливаясь, беспрерывно выговаривая одними губами: «Простите меня, простите меня, простите меня», поочередно вскарабкался на четыре столба и снял с них трупы. Когда он уложил их на помост, его руки дрожали. Не от усталости. Слишком сильно он досадовал на самого себя. Но слез не было.

Затем Лук снял с бочки с маслом крышку, поймал плавающий на ее поверхности ковш и облил маслом дрова. Выдернул пробку и дал остальному маслу вытечь на площадную пыль, впитаться в землю, уйти и под дрова, что были припасены рядом. После этого Лук сунул руку за пазуху, нащупал глинку, еще раз с удивлением убедился, что она цела, выудил огниво и пук сухой щепы и завивающихся кольцами тонких стружек. Ими Харк растапливал угли для копчения сомиков. Огниво било хорошо, искры высекало снопом, не подводило никогда. Но в этот раз рука Лука дрогнула.

Искра оказалась слабой, щелчок, кажется, разнесся по площади от стены до слободки, и Ваппиджа проснулся. Он не издал ни звука, но видимый только Луку силуэт оцепеневшего чудовища вдруг стал силуэтом чудовища замершего. И едва дрогнул лежавший рядом с ним зверь.

«А что, — вдруг подумал Лук. — Ведь Харава ясно дал понять, что с этим ловчим справиться можно. Еще бы только знать как». И он щелкнул огнивом второй раз.

Языки пламени побежали по щепкам, по маслу, по дровам, и в тот же миг над головой Лука выросла тень. Ваппиджа прыгнул. Он прыгнул не вставая, прыгнул в сторону маленького наглеца и должен был либо раздавить его, либо прихлопнуть ударом огромных рук через долю секунды, потому что бежать было некуда. Но Лук сделал то единственное, что спасло его от участи быть раздавленным в лепешку. Он подался вперед, под летящую тень, в огонь, и оказался за спиной чудовища, которое на мгновение потеряло его из вида. После схватки у матери деревьев Лук уже знал, что может его меч, и рубанул по короткому загривку, который толщиной мог бы сравниться с его туловищем, не мешкая.

Ваппиджа взревел, пошатнулся, схватил себя за голову, пытаясь удержать ее на плечах, но тут же захлебнулся, осип и повалился на спину в пламя. Лук успел шагнуть в сторону, сбрасывая с себя занимающуюся пламенем куртку. И тут рядом с ним с остервенелым шипением на бок упал зверь Ваппиджи. Он все еще оставался лошадью, хотя его пасть уже наполнилась острыми зубами и грива начала обращаться в лохмотья пепельной кожи, но копыта все еще оставались копытами, и именно они скользнули по разлитому на земле и не успевшему заняться пламенем маслу и опрокинули зверя под ноги Луку.

Он воткнул меч в бок зверю мгновенно, но выдернуть не успел. Зверь взвыл точно так же, как выл секунду назад его хозяин, вскочил на ноги, и Луку не осталось ничего другого, как ухватиться за остатки его гривы и за огромное седло.

Зверь скакал несколько часов. Рукоять меча торчала у него в боку, но дотянуться до нее Лук не мог. Он стискивал слабеющими ногами мерзкую плоть твари из Пустоты, держался за луку седла и чувствовал, что стремительная гонка постепенно превращает его внутренности в кашу, а кости в пыль. Когда небо на востоке начало алеть, Лук понял, что обезумевший зверь, который уже отталкивался от земли не копытами, а лапами, рано или поздно принесет его к приятелям Ваппиджи. Он мог бы спрыгнуть с него, рискуя свернуть шею, но все еще помнил о мече, да и не знал, что будет делать, если зверь развернется и нападет на спешившегося седока, и, когда под лапами бывшего коня захлюпало болото, дотянулся до сапога и вытащил каменный нож.

От удара голова зверя раскололась как орех, наполненный пламенем, и, уже летя кубарем в тину и грязь, Лук все еще пытался отсчитывать шаги, чтобы наверняка найти и меч, и нож.

— Значит, здесь все и случилось? — мертвенным голосом произнес Квен.

— Точно так, — закашлялся старшина проездной башни, который, как и все стражники, стоявшие в дозоре у северной стены, не должен был забыть происшедшего до конца своих дней. Но сейчас Квена интересовали не подробности ночной схватки, которую из-за вспыхнувшего пламени в подробностях разглядели многие стражники, а то, что случилось в смотрительном доме. Согласно докладу одного из ловчих Далугаеш ушел вместе с бабой из клана Смерти в него и исчез там. Квен послал туда старшину проездной башни, а когда тот вернулся с выпученными глазами, пошел внутрь сам. Ловчие, которые провели всю ночь в засаде на храмовой площади, бродили по дому с обескураженными и испуганными лицами. Во дворе дома стояла пустая клетка и лежала с обломками меча в руках мертвая Хурта.

— Что там? — спросил Квен, посмотрев на галерею двора.

— Все мертвы, — пролепетал старшина. — Более двадцати человек. Убиты почти все смотрители Хилана.

— И Тепу? — нахмурился Квен.

— И он, — поморщился старшина, словно главный смотритель Хилана был застигнут им не только в мертвом, но и постыдном состоянии.

— И ни звука? — спросил Квен.

— Ни звука, — вздохнул старшина и посмотрел на одного из ловчих, который развел руками. — Нет, мечи звенели, но ловчие подумали, что Далугаеш решил проучить эту бабу.

— Вижу, проучил. — Квен подошел к трупу Хурты. Глаза ее были открыты, обломки зазубренного меча стиснуты в руках.

— Одного Далугаеша нет, — повторил старшина. — Исчез. И девка пропала из клетки. И кто перебил смотрителей, неизвестно. На стенах стража не спала, ворота были закрыты, сейчас обыскиваем дома. Все дома. Стоки уже проверили. Следов нет, все замки на месте. Лучшие замки! Может, у них крылья?

— У кого — у них? — обернулся Квен.

— У тех, кто убил, — прошептал старшина. — А может, это сам Далугаеш и сделал?

— Сам. — Квен остановился, наклонился. На камне лежали два уха. Два уха и пять серебряных монет. — Нет, старшина. Далугаеш этого не делал. Далугаеша больше нет, старшина. И я не надеюсь, что его смерть была или будет легкой. А уж кто это сделал, у меня вопросов нет. Тот же самый, кто убил Ваппиджу. Да-да, тот малыш, который, судя по докладам твоих стражников, снес голову ловчему Пустоты, сжег тела своих родных, а потом сел на зверя Ваппиджи и ускакал куда-то на юг. И уши Далугаешу отрезал он, и Хурту убил он. Дорого я бы отдал, чтобы такой воин сражался на моей стороне. Но этого никогда не будет. А вот то, кто убил смотрителей, мне неинтересно. Мне интересно другое: кто теперь будет смотрителем Хилана?

— Вот он, — раздался из угла двора уже знакомый Квену голос Тамаша.

Воевода замер. На свет шагнул серый от страха Паш.

— Поторопись, воевода, — продолжал говорить невидимый смотритель Пустоты. — Из этого дерьма я сделаю смотрителя сам. А тебе надо искать Кира Харти. Времени мало. Уже середина лета.

Глава 19

НЕГА

Он пришел в себя от прикосновения, но никого не нашел рядом. День только начинался, над головой, пытаясь пробиться к коже через грязь, кружилась мошкара. Лук с трудом встал на ноги. По щиколотку погрузился в топь. Смахнул с лица, с груди, с рук пласты начинающей подсыхать грязи, тину. Оглянулся. За его спиной тянулась полоса вывернутого дерна, а в ее конце, в трех десятках шагов, блестела зловонная лужа, из которой торчали белые кости.

Лук посмотрел на пустые ножны и пошел, побежал к останкам зверя. Меч торчал между широких ребер, а нож пришлось поискать. Морщась от зловония, Лук погрузил руки в разложившуюся плоть и принялся перебирать смешавшуюся с ней грязь. Наконец, нож нашелся. Ткнулся в ладонь, словно рыба в мутной воде. Лук хотел сунуть его в сапог и тут же понял, что и сапоги его полны воды. Пришлось отправить нож в поясную сумку. Раны на руках, на ногах, на теле начали саднить. Лук оглянулся, посмотрел вокруг, но, не увидев ничего, кроме редколесья и кустов, двинулся к югу, тем более что определить направление не составляло труда, солнце уже выползло на красный небосвод по левую руку. Выливать грязную воду из сапог не имело смысла: через шаг он набрал бы ее снова.

Он находился где-то южнее Хилана. Точно помнил, что южнее, но насколько, вряд ли мог определить. Ночная скачка казалась ему бесконечной, и теперь, кажется, все кости продолжали ныть, хотя в первую очередь хотелось смыть грязь и очистить раны. Странно, но он не боялся заражения. Это было сродни ощущению неподвластности холоду, когда крепкий молодой человек выходит на мороз и не мерзнет. Однако рано или поздно может замерзнуть любой. Курант помнил об этом и с началом холодов покидал Хастерзу, выступлениями в которой заканчивал каждый год, и направлял лошадей к югу. Хурнай, Ак, Туварса были для маленького Лука городами-праздниками. А как горели царапины, когда он бултыхался в морскую воду? Сейчас бы это было в самый раз.

Наконец ноги почувствовали под собой твердую землю. Вскоре чахлое редколесье сменилось светлой дубравой, затем начались заросли малины, и Луку пришлось продираться через нее, потому как липкий вьюн оплел колючие прутья так, как не умудрится сплести прутья усердный корзинщик, но где-то внизу журчала вода.

Когда Лук наконец выбрался из малинника, количество царапин на его лице удвоилось. В ложбине и в самом деле журчал ручеек. Следующий его берег вновь занимала дубрава. Судя по высоте травы в ней, она не была знакома с косцами. На желтом песчаном дне ручейка сплетались зеленые ленты речной травы и мелькали юркие рыбешки.

Лук разделся и с блаженством разлегся в холодной воде, но лежал недолго. Уже через несколько минут он принялся натирать песком кожу, а потом взялся и за одежду. Тем более что одежды у него осталось не так уж и много — не ветхое, но посеченное вместе с верхней одеждой белье, разодранные на коленях и прогоревшие на ягодицах порты, состоящая из, как отметил Лук, все еще крепких лохмотьев рубаха и сапоги, которые настоятельно желали масла для кожи. Единственное, что не пострадало за последнюю ночь, были меч, ремень, поясная сумка, в которой теперь лежал каменный нож, кошель со все еще весьма приличным количеством монет и десяток метательных ножей во втором поясе. Удивительно, но Лук не потерял ни одного. Хотя нет, широкого привычного ножа, который висел на поясе рядом с мечом и которым он рассекал стягивающие рот Хасми нити, — не было. От него на ремне остались только кожаные петли. Надо было поискать и его среди костей, но теперь возвращаться Лук не хотел. Аккуратно вставив метательные ножи в их привычные ячейки, Лук стиснул зубы. Ножи — это было все, что осталось у него от Неги. А Нега — это было все, что у него оставалось. Кажется, у него не осталось больше ничего.

Лук взял в руки глинку, осмотрел ее — не обнаружил даже царапины, и вместе с тем он был уверен, что Хурта метнула нож именно в нее. Поправил шнур ярлыка арува, развесил одежду на ветвях лугового можжевельника, потом прошелся по берегу, нарвал нужной травы, принялся ее пережевывать и залеплять раны. Ран оказалось немало, к счастью, почти все они были неглубоки, разве только несколько порезов от Хурты могли оставить шрамы, да имелся ожог спины, который не был опасным, но удовольствия не доставлял. Травы нажевать пришлось немало, рот связало, но пришедшее ощущение голода от этого только усилилось. Лук покосился на заросли малины — ягоде до спелости было еще далеко. Странное беспокойство охватило его, и он начал натягивать мокрую одежду. Когда ремень сомкнулся у него на поясе, Лук понял — он похож на чистого, но босяка. Хотя как раз сапоги имелись, просто висели у него на груди, набитые свежей травой.

— Наконец-то, — услышал он знакомый голос.

На берегу речки стоял черный сиун. Здесь, среди травы, он выглядел особенно странно. Лук попробовал приглядеться к его лицу, но его усилия оказались тщетны. В отличие от смазанного лица Харавы, у черного сиуна вовсе не было лица, только мутное пятно.

— Очень долго, — продолжил сиун.

И голос доносился откуда-то из глубины, словно странное существо чревовещало… или вовсе служило отверстием в далекий дом, трубой, к другому концу которой прижались незнакомые губы.

— Кто ты? — спросил Лук. — Ты разбудил меня на болоте?

Он словно не слышал слов Лука.

— Что ты чувствуешь? — спросил сиун.

— Что я могу чувствовать? — Лук переступил с ноги на ногу. — Холодно. Да и немудрено. — Он поднял руки, показал сверкнувшее в прорехах рубахи тело. — Поиздержался.

— Это не тот холод, глупец, — проговорил сиун. — Это холод опасности. Пора бы уже различать то, что чувствует твое тело, и то, что ощущает твой дух. Воины Хаппараиджи идут по твоему следу. Они уже достигли того места, где ты убил седлового зверя. Их десять. Хозяин леса идет за нами. Как видишь, он задержался на этом берегу Хапы только ради тебя. Точнее, ради ножа, который в твоей сумке.

— И что ты хочешь? — воскликнул Лук. — Чтобы я отдал ему нож?

— Уже нет, — ответил сиун. — Он не отстанет от тебя и получив его. Всякий, кто изведал силу ножа, — опасен, а уж тот, кто сумел разбудить его, вдвойне. Так что подумай: если встреча с ним неизбежна, стоит ли тебе выбрасывать нож?

— Подумал, — кивнул через секунду Лук. — Не стоит. Хотя ничего я не будил. Все получилось само собой. А если я убью Хаппараиджу, найдется ли кто-то еще, кто будет искать этот нож?

— Ты не можешь убить Хаппараиджу, — сказал сиун.

— Представь себе, что это случилось, — сказал Лук. — Ну к примеру, не из-за меня. Само по себе. Предположим, что Хозяин леса простудился и умер. Споткнулся и сломал шею. Подавился. Прогневал кого-то, кто может его убить. Вот тогда я смогу быть спокойным?

— Никогда, — сказал сиун. — С тех пор как этот нож явил себя, его будут искать. Были уничтожены многие подобные вещи, может быть, эта последняя. Этот нож некуманза считали священным, они резали им мясо, овощи, носили его как украшение, но в твоих руках он проснулся. Теперь его будут искать.

— Хорошо. — Лук с удивлением почувствовал, что он раздражен. — Но я могу хотя бы спрятать его?

— Только если съешь, — ответил сиун. — Тебя плохо видно, даже я нахожу тебя с трудом, а у меня… Короче, спрятать его нельзя. Убить Хаппараиджу нельзя.

— А этот… Хаппараиджа… он сильнее Ваппиджи? — затосковал Лук.

— Ты убил Ваппиджу только благодаря случайности, — ответил сиун. — Тебе несказанно повезло. Правда, без этого меча не помогло бы и везение. Но Хаппараиджа много сильнее Ваппиджи. Настолько сильнее, что, встань они друг против друга, у Ваппиджи не было бы ни единой возможности победить. К тому же у Хаппараиджи есть стража. Его воинов тоже невозможно победить, поскольку они не чувствуют боли и не могут умереть. Но они движутся так же, как Хаппараиджа, разве чуть медленнее. И видят все, что видит он.

— Понятно, — кивнул Лук. — Выходит, нужно бежать. Что может меня спасти?

Сиун не ответил.

— Еще понятнее. — Лук пожал плечами. — Остается надежда, что однажды ему это надоест и он от меня отстанет. Не отвечай, не надо. А то станет совсем грустно. Зачем-то ведь ты мне помогаешь? Кстати, а может, мне уничтожить еще парочку ловчих Пустоты? Их ведь еще двое? Один из них любитель огненных рисунков под именем Хантежиджа и еще какая-то женщина. Их видели у Хилана. Я убью их, счет достигнет трех, и после этого неминуемо накатит Пагуба.

— И Хантежиджа, и Суппариджа сильнее не только Ваппиджи, но и Хаппараиджи, — заметил сиун. — В схватке с ними тебе не поможет ничто и никто. Тем более везение. Только умение и мудрость способны помочь тебе. — В голосе сиуна Луку послышалась усмешка. — Чтобы убежать. Хантежиджа, кстати, пытался найти и меня. Не вышло.

— Никогда не рассчитывал на везение, — признался Лук. — А умение и мудрость копить поздно. А может, мне просто спрятаться? Я ведь так понял, что, если меня не поймают, это тоже приведет к Пагубе? Если она накатит, то всем будет не до меня. И тогда обо мне забудут. А я уж найду себе местечко в одном из оплотов.

— Ни один из оплотов не спас ни одного иши, — заметил сиун.

— Так я ведь не иша? — нахмурился Лук. — Вот уж кем бы я не хотел быть точно.

— Не будешь, — успокоил его сиун.

— Тогда что я должен сделать? — не понял Лук. — Пагубы я не хочу, умирать я тоже не хочу, чтобы мои близкие умирали, не хочу. Хотя их уже почти не осталось. Что мне нужно сделать для того, чтобы все это однажды закончилось?

— Сохрани собственную жизнь, — посоветовал сиун.

— Подожди. — Лук почесал затылок. — Ты должен мне объяснить. Да, я кое-что разузнал. Про сиунов, про Пагубы, про двенадцать кругов. Да, я был недавно на развалинах Араи и еще кое-что разведал, вычитал, неважно. В Араи была странная история с дочерью урая — ее звали Гензувала. Ты ведь тоже был в ней замешан? Мне кажется, что ты необычный сиун. Признаюсь сразу, что я ничего не понимаю в сиунах, но мне кажется, что… тебя вовсе нет. Тебя ведь кто-то дергает за ручки и ножки вроде ярмарочной куклы? Разве не так? Прости, что обидел, конечно.

— Сохрани собственную жизнь, — повторил сиун.

— И еще. — Лук вздохнул. — Да. Надо торопиться. Я постараюсь сохранить собственную жизнь. Столько всего еще хочется узнать, было бы обидно… Почему ты помогаешь мне? И еще… может быть, скажешь, куда идти, чтобы спастись?

— Пока ты идешь правильно, — сказал сиун. — Но ты очень болтлив.

— Бывает, — признался Лук. — Но это из-за сестры. Самана… говорила, что в любой семье должен быть болтун. Чтобы заполнять пустоту. У нас пустоту заполняла Нега. Теперь я за нее. Хотя Нега говорила, что пустоту заполнять надо чем-то иным. Она говорила, что пустоты вовсе не должно быть. Кстати, насчет меча. Я ведь должен за него кому-то? У меня есть несколько желтых монет…

— Дунь на меня, — сказал сиун.

— Дунуть? — не понял Лук. — Да. Что-то я разболтался. Но это не самый плохой вид разболтанности. Курант говорил, что после пережитого в схватках некоторые воины начинали пить или убивали кого-нибудь. А я безопасен в этом смысле…

— Дунь на меня, — повторил сиун.

— Конечно, — кивнул Лук и дунул.

Сиун расплылся мгновенно, как поднявшийся из кипящего котла пар. Расплылся и исчез. Из его тающей тени Луку послышался смешок.

— Ну и шуточки, — прошептал Лук и ступил в воду. Холодом обдавало все сильнее и сильнее. Даже вода теперь казалась ему теплой. Лук наклонился, плеснул воды в лицо и пошел по песчаному дну вниз по течению. Всякий ручей рано или поздно должен был привести его к Хапе.

Он остановился в полдень. Судя по всему, страшная лошадка занесла его в сторону от дорог, потому как пока что ему не попалось ни одной, хотя и рощицы, и луга были привычными, южнее Хилана они попадались часто, а уж вдоль Хапы только они и были, но там имелись и деревни. Впрочем, думал Лук, первая же дорога позволит ему определиться, где он есть, а уж если выйдет на тракт, так сможет и передохнуть, присев где-нибудь под сторожевой зеркальной башней, или даже заглянуть в придорожный трактир и не только бросить что-нибудь в живот, но и прикупить еды в дорогу. Холодком с севера продолжало тянуть, но вроде бы погоня, конечно, если это была погоня, а не шуточка сиуна, отстала.

Нет, подумал Лук, во-первых, погоня отстала, но не прекратилась. Во-вторых, как бы ловко он от погони ни уходил, но идет он в Зену, где должен будет встретиться с Хасми и Харком, и если с погоней он справиться не может, то и идти в Зену не должен. Хватит уже «подарков» близким, осталось только лишиться всех знакомцев. Никуда он не должен идти, пока не справится с погоней. Может быть, следовало купить лошадь в ближайшей деревне да отправиться куда-нибудь на восток? К Ламену? К Кете? Неужели Хозяин Дикого леса способен так далеко отойти от своей вотчины? Да и садиться под любой сторожевой вышкой в подобных лохмотьях — точно привлекать к себе внимание. Арува в лохмотьях нечасто бродят дорогами Текана. И в трактир просто так не войдешь. Хотя бы попалась какая-нибудь деревенька, нашел бы старосту, потерял бы серебряный, но оделся бы хоть как-то.

«А дальше? — спросил себя Лук. — Дальше что?»

Он вытащил из-за пазухи нож, присмотрелся к нему. Лезвие казалось не выточенным из черного камня, а отлитым из него. Лук потрогал рукоять. Она была чуть шероховатой, но тоже каменной. То есть нож целиком был выточен из одного куска черного горного стекла. И ни одной трещины, ни одной царапины на нем не имелось. Однако если он был отлит, хотя Лук и представить себе не мог, что можно отлить что-то из камня, то получалось, что и форма для отливки не имела ни одной царапины? А где заусенцы? Отшлифованы?

Лук подставил лезвие ножа под лучи солнца. Отблеска оно не давало. То есть было идеально гладким, но не блестело, оставалось черным. Пришлось выдвинуть немного из ножен меч. Его черный клинок блестел на солнце. Лук приложил нож к клинку и, коснувшись камнем металла, неожиданно высек искру. Выдвинул меч еще на ладонь и провел по плоскости меча рукоятью ножа. Искры обожгли ладонь.

Вскоре в траве пылал небольшой костерок. Вот только ни пожарить, ни запечь в нем было нечего. Лук разулся, воткнул в землю пару сухих сучьев, насадил на них все еще сыроватые сапоги. Снял с рукояти ножа полоску кожи, на которой Хасми уже давно прочитала его имя, бросил ее в огонь. Попытался стереть те же самые знаки на рукояти. Они тоже, скорее всего, были написаны кровью. Но не стирались. Лук плевал на них, тер рукавом рубахи, даже пытался содрать их стальным ножом, но буквы оставались на месте. Похоже, они впитались в камень. Впитались, как будто он был пористым. Хотя когда Лук смачивал его слюной, а потом стирал ее, мокрого пятна не оставалось. Впрочем, и слюна уже заканчивалась. Да, небольшой мешочек на спине с фляжкой воды, запасом еды да сменой белья не помешал бы. Лук с тоской вспомнил оставшуюся в Намеше лошадь, пошевелил пальцами ног, которым пришлось отшагать с утра пару лиг босиком, и собирался уже убрать нож, как вдруг глупая, невозможная мысль пришла ему в голову. Мысль эта захватила его полностью, заставила широко раскрыть глаза, и, пока холодный разум не вернул взрослеющего мальчишку на верный путь, Лук раскрыл левую ладонь, приставил острие ножа к коже между большим и указательным пальцем и прочертил линию до запястья.

Нет, из ножа не ударил столб пламени и не отхватил Луку половину кисти, но рана раскрылась, и из нее хлынула кровь. Лук сначала попытался ее зажать, потом прижал к ней нож лезвием, затем другой стороной, вымазал в крови рукоять, пока наконец не придавил лезвие плашмя так, чтобы кровь наконец перестала идти. Саднящая боль исчезла. Лук отнял лезвие от раны. Ее не было. И крови на ране не было, только розоватый шрам пересекал ладонь, даже и не думая расползаться от сжимания и разжимания кулака. Лук посмотрел на нож. На нем не осталось ни капли, как будто он только что и не вымазывал его в крови, не оставляя ни крапины чистого камня. И букв на рукояти тоже не было. Но что Лук почувствовал тут же, незамедлительно, не было больше и того самого холода, который до последней минуты продолжал чувствоваться где-то у невидимого горизонта.

«Только если съешь», — одновременно то ли с досадой, то ли с радостью повторил слова сиуна Лук. И с усмешкой вспомнил, как он рассматривал нож, подумывая не только о том, что проглотить его вряд ли сможет, но и подшучивал сам над собой по поводу прочих вариантов сокрытия собственным телом не такой уж и маленькой диковинки. Интересно, а взялся бы тот же Харава зашить этот нож Луку под кожу? Так вроде уже и не нужно?

Убрав нож на место, Лук немного повеселел, хотя есть хотелось уже так, что кружилась голова, натянул сапоги, привалил костерок загодя отвернутым пластом дерна и зашагал опять-таки на юг. А дальше уж все сложилось словно само собой. Откуда-то под ногами взялся проселок, которого до этого он не мог нащупать половину дня, затем на косогоре за рощицей отыскалась деревушка, староста которой с удовольствием продал за горсть медяков пару отличного холщового белья, и крепкие порты, и прочную куртку в пояс, и колпак, пусть и не широкий, а все затылок под крышей. Понятно, что важному молодому арува не по чину, да что ж делать, если молодой арува попал в переделку с разбойниками, которых, правда, отродясь близ деревни не бывало. И то сказать, а для чего тогда за дальней дубравой на тракте дозорная башня с зеркалами стоит, а возле нее четыре стражника уже от безделья чуть волками не воют? И где же те разбойники? Всех порубил еще на болоте? Интересно, кого же они караулили на болоте? Не у кого теперь спрашивать? Оно и понятно. И куда идет молодой арува? В Ак? В Хурнай? В Зену? В Хилан? Как это почему такой выбор? Да отсюда куда ни пойди — что-то да выберешь. А если потопать на запад, то есть вроде бы в никуда, все равно к Ламену выйдешь. Ах молодому арува нужно в Хилан? Так это вот по этой тропке, до проселка, чуть-чуть срезать да так и топать. Да, а через десять лиг проселок вовсе выйдет на тракт, который пойдет вдоль Хапы до самого Хилана. А этот что за тракт? А это к Зене идет. Точнее, из Зены к Ламену. Да. На нем и башня. И через него на хиланский тракт выйти можно, только крюк получится. Значит, к Хилану? Ну к Хилану так к Хилану.

Как же так вышло? Лук в изумлении зашел за кусты акации, потом вернулся и присел у плетня. Выходит, он за одну ночь проскакал на страшном звере не меньше трех сотен лиг? Нет, этого просто не могло быть. Тогда как он оказался возле Зены? Вот почему он не мог узнать то самое болото, которое раскинулось на десятки лиг вдоль тракта к Зене, даже представить себе не мог, что окажется так далеко. Понятно, отчего у него до сих пор ломило все тело. Как только глаза не выстегало во время ночной погони. Однако следовало поспешить.

Староста вышел из дома, огляделся, не заметил Лука и поспешил в сторону башни. Так и есть, подозрения оказались верными, побежал доносить. Значит, и Луку нужно торопиться, а хотелось еще и перекусить чуть-чуть. Лук дождался, когда старик доберется до рощицы, и быстрым шагом зашагал по указанному проселку, стараясь оставлять отчетливые следы. Примерно через лигу свернул в густую траву и, старательно сшибая коробочки желтоголова, двинулся обратно, спустился в овраги, выйдя на другую дорогу, которая уходила к Аку, оттопал и по ней лигу. Если погоня за ним и состоялась, то теперь она должна была стоять у окончания следов Лука на хиланском проселке. Не медля, Лук свернул с дороги на Ак и, уже не слишком стараясь оставлять следы, пошел через луг в сторону хурнайского тракта. Дойдя до густого перелеска, Лук развернулся и уже осторожно, стараясь вовсе не оставлять следов, двинулся к Зене.

Заночевал он на постоялом дворе в большой слободке, которая находилась в пяти лигах от окраины Зены. Наелся от пуза деревенской еды, потом отправился в каморку, которую снял под крышей, считай, что на чердаке. Обнаружил, что дверь в каморке не запирается, усмехнулся и, забрав соломенный тюфяк и одеяло, через слуховое оконце вовсе перебрался на крышу, прикрыв его на тот же самый замок, которым оно и было заперто. Ночью в его клетушке слышался стук и ругань, а утром Лук как ни в чем не бывало спустился по лестнице в зал и, подойдя к побелевшему от ужаса хозяину постоялого двора, вытащил из ножен на ладонь меч. Трясущийся старик вернул уплаченный за ночлег медяк и на глазах Лука набил представленный ему заплечный мешок первоклассной едой, поместив уже под самую завязку мех отличного вина. Лук помахал трактирщику рукой и вышел на улицу. На скамье через дорогу сидели с вытянувшимися лицами трое здоровяков, судя по масти и конопатым носам — отпрысков резвого хозяина. Лук помахал и им и зашагал в сторону, противоположную Зене.

Как он и предполагал, через лигу за околицей поселка сзади послышался топот. Оглянувшись, Лук увидел здоровяков, которые, вооружившись кольями и косами, верно, чувствовали себя непобедимыми. Свернув с дороги, он побежал к раскинувшемуся на некотором отдалении от нее оврагу, а затем, когда дети трактирщика, не говоря ни слова, напали на него, порубил всех трех. Тела сползли в густую траву, а Лук вытер пучком травы лезвие меча и вдруг понял, что вся та тошнота, которая овладела им после этого убийства, ничего не значит по сравнению с тем отвращением, которое он испытывал бы к самому себе, уйди он из этого трактира еще ночью, предоставив разбираться с негодяями или страдать от них следующим постояльцам.

К городу Лук подошел уже после полудня. Зашел в одежную лавку, купил пару платьев, исподнего, платков, легких ботинок для Хасми. Проходя мимо лавки ювелира, остановился, затем толкнул тяжелую дверь и вошел внутрь. Рослый охранник, увидев меч на поясе Лука, вскочил на ноги, но, поняв, что перед ним юнец, вновь лениво опустился на стул. Лук подошел к бронзовому зеркалу, посмотрел на себя. Что же с ним стало? Щеки впали, глаза провалились, подбородок стал острым, уши или оттопырились, или лицо стало уже. На голове торчала щетка черных волос. Да, вроде бы совсем другой человек. Глаза, правда, уже начали светлеть, но зелень, кажется, еще не проявилась.

— Что желаешь приобрести? — с сомнением произнес полноватый приказчик, играя висящей у него на шее серебряной цепью.

— Что-нибудь для девушки из клана Сурна, — попросил Лук. — Для девушки из Туварсы. Браслет, брошку, кольцо. С желтой эмалью и изображением рога. Знак клана Сурна.

— Ну это уж как водится, — почесал затылок приказчик, — только редко у нас тут бывают гости из Туварсы. Есть одна вещичка, но дорогая.

— Покажи, — кивнул Лук.

Приказчик взглянул на стражника и, когда тот лениво поднялся, открыл шкатулку, которая стояла выше других.

— Вот. — Он вытащил тонкий браслет. — Отличная работа, серебро, желтая эмаль. Медальоны сменяют друг друга — пять овальных, залитых желтой эмалью, пять отшлифованных в форме серебряного рога. Надежная застежка. Но это браслет на ногу, на щиколотку для девушки.

— А на руку пойдет? — подставил запястье Лук. — Себе беру, хочу носить на память.

— О несчастной любви? — рассмеялся приказчик, прикладывая браслет к запястью. — В твоем возрасте рано думать о несчастной любви. Надо же, в самый раз.

— О счастливой, — не согласился Лук и защелкнул застежку. — Сколько?

— Золотой, — выпалил приказчик.

— Нет, — замотал головой Лук. — На водяной ярмарке ювелир из Зены, кстати, просил золотой за браслет, который был тяжелее этого в два раза, да и работа была более дорогой. С редкой зеленой эмалью, подобной изумруду. Для клана Травы. Знаешь такого мастера? Он был лысый, как обглоданная кость.

— Хозяина нет, — приуныл приказчик и захлопнул шкатулку, на дне которой и в самом деле лежал тот самый зеленый браслет. — А ярмарка в этом году не удалась, стряслось там что-то.

— Не знаю, — пожал плечами Лук, — я приценивался в первый день ярмарки.

— Твоя цена? — спросил приказчик.

— Половина золотого, — прищурился Лук. — И поверь мне, я знаю, что переплачиваю на четверть.

— Пойдет! — осветился улыбкой приказчик.

К нужному дому, о котором, как говорила Нега, не знала даже Самана, Лук подошел уже в сумерках. Дважды прошелся по соседней улице, но опасности вроде не заметил. И все-таки что-то не давало ему покоя, словно там, в этом едва приметном домике, что прятался за стеной ползучих ягодников, его ждало что-то страшное. Неопасное, но страшное. Лук еще раз огляделся — проулок был коротким, всего в три дома по каждой стороне, — и открыл низкие воротца. Ключа под тем камнем, о котором рассказывала Нега, не было. Лук подошел к двери. Она была заперта изнутри, и внутри кто-то был, и этот «кто-то» был не опасным, нет, он был усталым, испуганным, но родным.

— Эй? — прошептал в скважину замка Лук и вдруг услышал шаги, а когда дверь открылась, поймал в объятия плачущую Негу.

Уже через час она, худая и чуть живая, рыдая и смеясь одновременно, набивала рот едой, которую запивала вином, и рассказывала, рассказывала, рассказывала. О том, как быстро пошла на поправку, как нога Хасми оказалась хуже, чем они думали с самого начала, и как Такш мучился с ее ногой, парил ее в горячей воде, отмачивал в травах. А потом начался какой-то дурман. Такш пришел в хижину и сказал, что не может дойти до воды, хотя до нее всего-то было пятьдесят шагов. И Нега пошла искать воду — и не нашла, и Хасми. Куда бы ни шли они, все равно приходили к хижине. И тогда Такш помрачнел и сказал, что до них добрался Хозяин Дикого леса. А потом Нега уснула, а проснулась уже в ладье. Их всего было две. И в каждой кроме пятерых страшных некуманза, похожих на оживших мертвецов, сидели еще и пленники, которых заставляли грести. Лодки шли рядом, и Нега разглядела всех пленников. Среди них были ловчие, охотники и тот самый Паш, который навел ловчих на след Лука. Но Паша она почти не видела, он все время скулил и лежал на дне лодки. Ловчие гребли, гребли день и ночь, а диких охотников те, которые были похожи на мертвецов, ели. Живых разрывали на части и ели. Но самым страшным был Хозяин леса. Он почти не говорил, только иногда, когда нужно было сказать что-то ловчим. Но когда они уже были в устье Натты, когда миновали уже странный разрушенный город, Хозяин леса сказал о ловчих, что они хорошо гребут, и если они будут так грести и дальше, то он разрешит им есть не только сырую рыбу, которую вылавливает на ходу Такш, а кое-что повкуснее. Он сказал, что ему не нужны две девки, нужна одна, и лишнюю он собирается съесть. Скоро. Такш перевел его слова. Хасми даже позеленела, ясно было, что съедят ее. Да и Хасми была чуть полнее, чем Нега. И тогда Нега прыгнула. У нее были связаны руки сзади, но она прыгнула за борт как есть. Все-таки морская кровь что-то да значила. В воде перенесла руки вперед и поплыла в сторону. Проплыла под водой, наверное, не меньше чем двести локтей, а когда в глазах потемнело, сорвала лист кувшинки, их там вокруг островов было видимо-невидимо, свернула его в трубку и стала через него дышать. Где-то через час добралась до островка. Там перегрызла путы.

— Не испугалась чудовищ, которые там плещутся? — спросил Лук, с удивлением обнаружив, что по его щекам текут слезы и он вытирает их рукавом.

— Тогда нет, — сказала Нега. — Потом стало страшно, когда съела на острове все орехи, но не нашла ничего, из чего можно было бы сделать плот. Да еще и ночевать приходилось на деревьях, потому что эти огромные ящерицы ночами выбирались на берег. Зато заметила, что они не едят испорченную рыбу, даже на берег вылезают в другом месте, если там остатки от их трапезы. Испорченные остатки. Ну я обмазалась этой дрянью, подождала, когда она засохнет, и поплыла. И вот так и добралась сюда. А как же Такш? Хасми?

— Потом, все потом, — покачал головой Лук. — Такш убит, Хасми, надеюсь, жива.

Нега схватилась за голову.

— Да, — вздохнул Лук, — моя шалость ничего, кроме горя, не принесла. Курант, Самана, Арнуми и Нигнас тоже мертвы.

Нега зарыдала. Потом уже, ночью, она слушала рассказ Лука молча, только прижимая изо всех сил к груди его ладонь, когда ей хотелось зарыдать еще сильнее или закричать. Уже под утро Лук вспомнил о подарке, снял его с запястья и надел ей на щиколотку.

— Знаешь… — Она вытянула ногу, рассматривая украшение в свете масляной лампы. — А ведь тот браслет, который мы передали Хасми, не пропал. Хозяин леса смеялся над ним, а потом бросил его этому Пашу, велел надеть на руку и сказал, что любит, когда еда не только вкусна, но и красива…

Когда за окнами начало светать и Лук уже перестал что-либо говорить, Нега потянулась, подвинулась к нему, прижалась губами к щеке и прошептала:

— Я знаю, что ты еще молод. И то, что я сейчас страшная и некрасивая, тоже знаю. Но ты ведь помнишь, я говорила, что я тебе не сестренка. Ты не забыл?

Хасми и Харк появились через два дня. Измученные, но живые и другие. Опухоль на лице Хасми спала, и остались только красные пятна проколов, которые тоже должны были пройти. То, что дверь открыл Лук, изумило Харка. Он так бы и стоял за порогом, открывая и закрывая рот, если бы Лук не затащил его за шиворот внутрь. Затем пришло время удивляться Хасми. Но она просто обняла Лука и прижалась к его плечу, а потом уж вместе с Негой они принялись реветь на два тихих голоса.

— Я не верил, — пожал плечами Харк. — А она в лодке все уши мне прожужжала одним и тем же: она должна была выплыть, она должна была выплыть.

— Только этим? — спросил Лук. — Почему у тебя красные уши?

Глава 20

ХУРНАЙ

Вот уж чего Эпп не ожидал, так это никогда прежде не изведанного им ощущения, будто он не старшина северной башни Хилана и даже не торговец заколками, лентами, а также всякими снадобьями и средствами усиления женской красоты, а отец двух взрослых сыновей, которые за всю свою жизнь ничего, кроме Хапы да родного Хилана, не видели. Даже торговец, на чьем корабле они спускались от Хилана к Хурнаю, заметил, что с такими продавцами за товаром нужен дополнительный пригляд, а то ведь мало того что товара недосчитаешься, сами продавцы без штанов окажутся. Однако когда корабль все-таки добрался до Хурная, Эпп не стал тут же выгружать товар, а позвал вытаращивших глаза на море Хапа и Хаппара за собой. Миновав пристани и причалы, пройдя мимо сараев и развешанных для просушки сетей, Эпп вывел подопечных сначала на грязный городской берег, а через пару лиг добрался и до чистого песчаного пляжа. Толстые и ленивые чайки бродили по кромке воды, зеленоватые волны накатывали на берег, с моря дул свежий соленый ветер.

— И куда же мы теперь? — охрипшими от восторга голосами спросили парни своего командира.

— Да чего уж там, — буркнул Эпп, стягивая рубаху. — Купаться. Только далеко не заходить, кто вас знает, вдруг вы и плаваете так же, как ходите.

Одежда тут же полетела в разные стороны, пришлось гаркнуть, сделать страшное лицо, только после этого все было аккуратно сложено, но уже в воде снова начались крик и суета, причем рослый здоровяк Хап оказался нисколько не серьезнее маленького юркого Хаппара. Эпп зашел по колено в воду, плеснул воды в грудь, потом развернулся, лег лицом к берегу на живот и под поглаживание теплыми волнами немолодого, но еще крепкого тела принялся оглядывать город, бывать в котором ему приходилось нечасто, но всегда с радостью и последующими приятными воспоминаниями.

Хапа, разделяясь на рукава и низменные болотистые островки, которым не было числа, впадала в море Ватар восточнее города, омывая его окраины судоходным рукавом, но центр города находился как раз здесь, напротив единственной на этом берегу на последующие две сотни лиг глубокой бухты. Впрочем, бухта осталась справа, и Эпп смотрел на город с юго-западной стороны. Хурнай был построен на известковых холмах: самый высокий занимала крепость, а уж вокруг нее вспухали улочками и домами знати холмы пониже. Отсюда, со стороны безлюдного пляжа, казалось, что неведомый пекарь сдвинул вместе несколько праздничных хиланских пирогов, на которых его искусные пальцы вылепили карамельные домики и медовые дворцы. Вдобавок все хурнайские здания, как и дворец иши в Хилане, были построены из розового туфа, которого было предостаточно в каменоломнях в пяти лигах от города, поэтому и сам город казался розовым, а с учетом красноватого неба над ним, то и ярко-розовым, подобно цветущему шиповнику, который рос в Хурнае, словно сорная трава. Только крепость и торчащие тут и там купола оплотов были другого — черного, с зеленым оттенком — цвета. Все хурнайские ураи строили их из акского камня — диабаза. Ак так и вовсе был целиком выстроен из этого камня, не считая лачуг бедняков, хотя обрабатывался диабаз очень плохо, тяжело, зато и блоки его можно было вновь пускать в дело, как бы Пагуба ни разрушала постройки. Но в Хурнае за все Пагубы не был разрушен ни один оплот, ни одна из башен крепости. Раствор, которым скреплялись блоки, почти не уступал прочностью диабазу. Хотя говорили, что все дело в том, что слуги Пустоты просто не пытались никого извлечь из этих строений, а уже если бы попытались, то перешагнули бы стену крепости, словно она была бы выстроена из песка.

— Эй! — окликнул молодцов Эпп. — Смотрите туда. Это Хурнай.

— Мы догадались, — расплылись в улыбках Хап и Хаппар, но Эпп осек их тут же.

— Слушайте, что я говорю, и делайте то, что я говорю, — повысил он голос. — Искупаться вам еще придется, а вот если останетесь ротозеями и остолопами, то вернуться в Хилан — уже нет. И это не значит, что вы будете лежать на этом песке до глубокой старости. Понятно?

— Да, Эпп! — хором рявкнули молодцы, ударив кулаками по собственным бедрам, да так, что некоторые части их тел дрогнули одновременно с руками.

— Одеваться! — спрятал улыбку в уголке рта Эпп и продолжил рассказ, натягивая порты: — На большом холме — крепость урая. Там же казармы воинов клана Кессар — клана Руки. Воины они горячие, не всегда хладнокровные, но очень искусные. Одно слово — моряки. Слева за стеной крепости здание из розового туфа, как и весь город. Внутри крепости из розового туфа больше не построено ничего. Это дворец урая, а урай Хурная — младший брат иши, Кинун. А жена его — Этри, младшая сестра ишки Аси.

— А правда, что красивее Этри нет никого в Текане? — подал голос, разглаживая слипшиеся кудряшки, Хаппар.

— По мне, так любая девка, если у нее есть две руки, две ноги, голова и еще кое-что, — вполне себе ничего, — буркнул под сдавленный смех подопечных Эпп. — Конечно, если она ходит, не опираясь на клюку. Кстати, Этри, конечно, очень красива, но, по мне, так и Аси ничуть не хуже. Видите справа от дворца урая еще один дворец? Да, темно-зеленый, как и вся крепость. Считай, что это крепость в крепости. Летний замок иши. Кстати, он стоял, и когда ишей был вовсе не выходец из Хурная. У этого замка хорошая слава. Сколько бы Пагуб ни случалось, еще ни один иша не был убит в его стенах.

— Что же выходит? — буркнул Хап. — Если иша все время живет в этом замке, то он может вовсе ничего не бояться?

— Иша вообще ничего и никого не боится, — объяснил Эпп. — Когда наступает Пагуба, то бояться уже поздно.

— Однако ни один из них не пережил Пагубу? — вдруг задал на удивление умный вопрос Хаппар.

— Посмотри на небо, — сказал Эпп. — Оно светлое, как высушенная на солнце кирпичная пыль. Когда наступает Пагуба, оно темнеет. Но Пагуба чаще всего наступает внезапно, поэтому не всякий иша успевает добраться до Хурная. А если он и в Хурнае, иногда ему хочется выйти во двор, на стену, подняться на башню. Там его вполне может настигнуть смерть.

— Если бы я был ишей, — буркнул Хап, — я бы в первый же день своего правления заперся в этом дворце и вообще никуда из него не выходил.

— Насчет иши и дворца я не обещаю, а насчет посидеть взаперти — сколько угодно, — пригрозил Эпп, затягивая поясной ремень. — Конечно, если не прекратишь говорить глупости. Тут есть такие же смотрители, как и в Хилане. А одежды стражи на вас не будет, так что держите языки за зубами, а не то вас раздробят на хурнайской дробилке быстрее, чем я до вас добегу.

— А я слышал, что в Хурнае смотрители не лютуют, — подал голос Хаппар. — Вроде бы клан Кессар держит местного смотрителя в узде.

— Был один клан, что держал своего смотрителя в узде, — обозлился Эпп. — Только нет уже ни того клана, ни того города. Еще вопросы есть?

— Есть, — оживился Хап. — А как же море? Вот ведь как далеко от моря крепость? Тут лиги две, а по холмам и три. Неужели тому же ише или его брату, да и их женам не хочется искупаться?

— Дурак! — засмеялся Хаппар. — Ты хочешь, чтобы они бродили по берегу вместе с луззи? Наверняка в крепости есть бассейн с морской водой!

— Насчет бассейна не знаю, а вон там, — Эпп показал рукой еще дальше на восток, где виднелись едва различимые розовые здания, — никакой не поселок, а летние усадьбы теканской знати. И у каждой есть собственный кусочек берега. Небольшой, но огороженный. Говорят, что и у иши там тоже есть лачужка.

— Представляю, — мечтательно вздохнул Хап.

— Так что рыбацких поселков ближе, чем в десяти лигах на запад, нет, — отметил Эпп. — А хурнайские рыбаки живут либо в слободках, что по правому берегу крайнего рукава Хапы, считай, что до самого порта, либо, кто победнее, на одном из островов в дельте реки. А вот уж здесь, вокруг крепости, да и за ней слободки ремесленников и целые кварталы арува. Не все же могут себе позволить усадьбу на берегу, а моря хочется всем. Вон там рыночная площадь, между теми холмами есть торговый ряд, где вместо домов одни лавки. А на том холме все городские службы — суд, писцовая, казармы стражи, морские казармы. А на самом краю портовой площади за высокой оградой стоит дом самой настоящей ведуньи. Хуш ее зовут. И если хочешь вернуться в Хурнай, нужно бросить через ограду монетку. Я бросал в прошлый раз, и вот я здесь.

— Я бы тоже бросил, — с грустью встряхнул ничем не зазвеневшие порты Хап.

— Ничего, — хмыкнул Эпп. — Будешь трудиться — еще бросишь. И не только через забор ведуньи.

— А мы где будем жить? — шмыгнул носом Хаппар.

— А вот это я вам скажу ближе к вечеру, — отрезал Эпп.

В полдень, накормив подопечных жареной рыбой прямо в порту и оставив их помогать купцу, Эпп отправился в город. Он топал по раскаленной на солнце мостовой и думал, что все-таки его судьба не самая плохая из возможных судеб, которые поджидают всякого ловчего, ушедшего со службы по выслуге и возрасту. Есть домик в Хилане, к тому же не в слободке, как у того же Халугана, а внутри крепостных стен. А все потому, что тот же Квен не забыл о былом сопернике, который никогда не бил его в спину: сделал Эппа сначала старшим дозора, потом старшиной северной башни, а там уж и походатайствовал о включении безродного в число зачинных, то есть пусть сам Эпп и остался тем, кем он был, но его дети вполне себе могли стать членами клана Паркуи. И в самом деле, ни один из мелких арува Паркуи не был бы против замужества его дочери со степенным старшиной стражи. Вот только сам Эпп так и не решился менять устоявшуюся жизнь, довольствовался услугами знакомых вдовушек, которых у него было целых две, а иногда и три, да и те порой докучали без меры. Хотя иметь детей было бы славно. Эпп вдруг поймал себя на мысли, что думает о Хапе и Хаппаре с улыбкой, ускорил шаг и вскоре, продираясь через толпу покупателей и продавцов, уже бродил по ярмарочной площади и приглядывался к извещательным, исписанным углем столбам вдоль торгового ряда.

К вечеру Эпп стал обладателем двух комнат в доме торговца тканями на торговой же улице. К каморкам, расположенным на втором этаже над лавкой торговца, вела отдельная лестница, которая скрипела при каждом шаге, но в ближайшую пару лет разваливаться не собиралась. Внутри имелись топчаны, стол, два окна и, что Эпп оценил в первую очередь, крепкая дверь и решетки на окнах. Во дворе хозяин показал отхожее место и уличную печь и, подмигнув, сообщил, что торговля тканями летом идет чуть похуже, чем зимой, но если Эпп заплатит ему за два месяца вперед, то получит не только ярлык на торговлю с рук напротив его лавочки, но и подсказку, к кому подойти на ярмарочной площади, чтобы ни стражники, ни мытари не докучали сверх меры. Эпп заплатил, и уже тем же вечером с помощью одного вместе с погонщиком нанятого осла и тех молодых ослов, что имелись у него в распоряжении от самого Хилана, перевез в новое жилище вещи, запертый короб с мечами и кольчужницами, мешки с товаром да заручился обещанием купца знакомить с торговцами, что привозили в порт товар со всего Текана и сдавали его торговцам оптом.

Уже на следующий день Хаппар стоял с коробом напротив лавки, а Хап бродил по рынку, на второй они начали кое-что продавать и даже научились ловить за руку мальчишек, сорванцов, которые норовили ухватить что-нибудь с лотка и дать деру. Впрочем, все-таки торговали молодцы не сладостями, а девичьим товаром, так что особым вниманием уличных воришек не пользовались. Зато девушки им не давали прохода, что вскоре вовсе избавило и того и другого от застенчивости и пробудило к торговле, или не только к торговле, нешуточный интерес. Но уже через три дня к Хапу подошел неприметный с виду крепкий загорелый южанин и, слово за слово, захотел узнать, откуда взялся такой бравый торговец на хурнайском рынке и не следовало бы ему испросить разрешения на торговлю у нужных людей? Хап не нашел ничего лучшего, как тут же, не сходя с места, одним ударом сравнять нос собеседника с его же скулами. Хорошо еще, что ему хватило ума сразу после этого отправиться к Эппу. Тот вытащил из сундука меч, завернул его в циновку, которую подобрал у входа в лавку торговца, и отправился на рынок вместе с Хапом. Вскоре у лотка появились трое, каждый из которых был не ниже ростом, чем Хап, но явно имел больше возможностей сплющить нос кому бы то ни было, чем высокорослый хиланец. Эпп отодвинул Хапа в сторону и объяснил уличным бойцам, что Хап торгует его товаром, подчиняется ему, и если он кому-то сломал нос, то так было нужно, и сделано это было по прямому указанию Эппа, так что и разбираться следует с Эппом. Бойцы пригласили старшину отойти во двор мытарской, чтобы познакомиться поближе, где извлекли из-за поясов ножички, схожие с небольшими мечами. Меч Эппа на них в первое мгновение впечатления не произвел, а о втором судить им пришлось только к позднему вечеру, когда, по расчетам старшины, все трое должны были прийти в себя. Разборка обошлась без крови, хотя кисти рук у всех троих были переломаны, да и ножи их пришли в негодность. О выбитых зубах и головной боли всех троих вовсе не стоило говорить. Да, в Хилане стражи держали воровскую братию за горло, были способы, те же смотрители с радостью принимали на дробилку особо обнаглевших воров, но в Хурнае, похоже, не только смотрители были в диковинку, но и воры имели немалую власть.

Понимая, что этим дело не закончится, Эпп вызвал рыночную стражу, и в тот же день ему пришлось разговаривать со старшиной тайной службы Хурная. Каково же было его удивление, когда он увидел знакомое лицо. Да, старшиной тайной службы Хурная оказался тот самый кессарец, который оставил серебряный в плошке у приемного сына Куранта. И более того, кессарец, как понял Эпп, и сам узнал старшину северной башни Хилана.

Ашу осмотрел ярлыки Эппа, изъятый меч, потом дал знак стражникам выйти из комнаты дознания и усмехнулся:

— Значит, старшина северной башни Хилана занялся торговлей?

— А старшину проездной башни Хурная повысили до старшины тайной службы? — прищурился Эпп.

— Ничего подобного, — откинулся в кресле Ашу. — Тайная служба всегда находилась в проездной башне хурнайской крепости. Так что старшина тайной службы и есть старшина проездных ворот.

— Ну не знаю, — вздохнул Эпп, гадая, знает ли Ашу причину появления в Хурнае бывшего ловчего или нет, — может быть, дозор проездной башни содержится в полном порядке, но на рынке порядка, как мне кажется, вовсе нет.

— Что не значит, что его следует наводить собственными силами, — заметил Ашу. — Да, у нас с ворьем чуть сложнее, чем в Хилане. Ну так и дышится у нас легче, чем в Хилане. И медяки за проход в город платить не надо, и смотрители не бродят по улицам, не вслушиваются в пьяную брань и неосторожное словцо, не копят доносы. Зайди в любой трактир — такое услышишь, что только удивишься, отчего дробилки не стоят у нас на каждом углу. А с ворьем мы разбираемся. Знаем всех по именам, прижимаем понемногу. Заметь, к твоему парню воины портового вора Алкистана, который мнит себя правителем рынка и ночным хозяином всего Хурная, подошли только на четвертый день его торговли, и то только потому, что он дважды забыл уплатить дневную пошлину. Ни один торговец из тех, кто делает это ежедневно, ни разу не пострадал. Причем не только не пожаловался, но и не имел причин для жалоб. А уж если кто-то не платит пошлину или продает что-то запрещенное, ту же веселящую траву, или яды, или испорченную еду, да мало ли что может быть, тот сразу же попадает под надзор Алкистана. Другой вопрос, что надзор Алкистана ненадежен. Рано или поздно стражи рынка поймают неплательщика, и тогда ему придется несладко, потому как или он должен будет выплатить все укрытое, а значит, потерять вдвое, или продолжать платить уже в два места. По-иному мы его не защитим.

— А не проще было бы придавить этого портового вора? — стиснул кулаки Эпп. — Или хурнайские суды шага не могут ступить без свидетелей и расписок?

— Хурнайские суды лишь немногим лучше любого теканского суда, — согласился Ашу. — Понятно, что всякий свидетель думает прежде всего о самом себе, и я бы не стал болтать языком, зная, что моя семья живет не в оплоте, а в обычном доме. Но дело-то не в сложности поимки Алкистана. Что его ловить? Вон его дом, первый справа на портовой улице, три этажа, кованая ограда. Как раз напротив домика Хуш. Только кто придет ему на смену? А будет ли он человеком слова? А ведь кто-то придет, Эпп, это я точно говорю. И приход этот покроет кровью мостовые многих улиц, а не только двор мытарской. А если этот сменщик завалит Хурнай веселящей травой? А если выпустит на улицы грабителей и убийц?

— Значит, лучше терпеть того, кто есть? — нахмурился Эпп.

— Не терпеть — использовать, — усмехнулся Ашу. — Все нужно использовать. Конечно, это не значит, что можно вылепить из дерьма ложку и хлебать ею похлебку, но насушить из него растопку для очага вполне себе можно. Воняет, но зато греет. Говорят, что лапани в Холодных песках так и делают.

— Я никогда не был в Холодных песках, — признался Эпп. — И вряд ли уже туда попаду. И я не из тех, кто лезет со своим законом в чужой дом. Но даже если я в гостях, я не спущу, если кто-то попытается меня обидеть. А хлебать похлебку ложкой, вылепленной из дерьма, мне приходилось, как же. Ведь я был ловчим.

— Нельзя перестать быть ловчим, — подвинул Эппу меч Ашу. — Больше тебя люди Алкистана не побеспокоят, хотя с ним самим я бы посоветовал познакомиться. Пригодится, поверь мне. Очень мудрый человек. Если бы не любовь к деньгам, был бы и самым мудрым в городе. Все-таки удерживать равновесие между ураем и карманными ворами, к примеру, — не такое простое дело.

— Я подумаю, — взял меч Эпп.

— Подумай, — кивнул Ашу. И добавил: — Но помни: если твоя настоящая работа встанет поперек моей, раздавлю, кто бы тебя сюда ни послал.

Они посмотрели друг другу в глаза одновременно. Ашу знал, кого ищет Эпп. Эпп знал, что Ашу хранит вещи Куранта. Не знал только одного — зачем?

— Если я свою работу сделаю, потом мне уже будет все равно, — твердо сказал Эпп.

— Надеюсь, что мне не будет все равно никогда, — ответил Ашу.

— А я надеюсь, что мы заняты одним и тем же, — проговорил Эпп.

Вечером Эпп спросил Хапа, правда ли, что тот не заплатил дневную пошлину, а после того, как тот признался, что дважды потратил ее на сладости, приказал ему спуститься во двор. Хаппар поспешил вслед за приятелем. Во дворе Эпп сбросил рубаху.

— Раздевайся, — сказал Хапу.

— Зачем? — не понял тот, распуская шнуровку.

— Плетей получить не хочешь? — спросил Эпп.

— Нет, — побледнел стражник.

— И я не хочу стоять рядом с воином, которого высек, — ответил Эпп. — Поэтому снимай рубаху. Хочу тебя проучить, на кулаках. Биться в полную силу, но только выше пояса и только руками. До падения. Если собьешь меня, не обижусь.

— Но я сильнее тебя, — недоуменно прогудел Хап.

— На кулаках дерутся только луззи! — возмутился Хаппар.

— Еще недавно я слышал, что воруют у хозяев только луззи, — заметил Эпп. — Не вы ли мне об этом говорили, когда еще на хиланской ярмарке я призывал вас следить и за знатью, и за рванью? Вот заодно и проверим, кто из нас луззи, кто арува, а кто воин.

Хап, побагровев, рванул рубаху. Он и в самом деле был крепким парнем и ростом превосходил на полголовы Эппа, да и весил на четверть больше, и эта четверть приходилась вовсе не на брюшной жирок. Эпп согнул колени, прижал кулаки к груди. Да, когда-то точно так же он стоял напротив Квена и думал только о том, чтобы не сломать тому челюсть. В итоге получил от него по фингалу под каждый глаз, но будущего воеводу все-таки с ног сбил. Та схватка в итоге принесла пользу обоим, Эппу так уж точно. Интересно, кому принесет пользу схватка с Хапом?

Луззи не луззи, а с кулачным боем Хап оказался знаком. Он был быстр, ловок, имел более длинные и более мощные руки и не жмурился во время удара. Четыре раза достал Эппа. Два раза в левое плечо, один раз в правое, в четвертый раз едва не переломил старшине ключицу. Вот было бы весело, к счастью, Эпп успел присесть, наклонить голову и увести плечо назад. А ведь неплохо бился паренек, неплохо. Нос ему, конечно, ломать не следовало, но проучить нужно было обязательно. Хотя нос тому наглецу на рынке он разбил правильно, Эпп и сам бы поступил точно так же, вот только деньги не стал бы тратить на сладости никогда. Если только на девчонок.

Старшина потратил на Хапа три удара. Первые два — в левую и правую скулу — тот почти не почувствовал, старшина не хотел калечить парня, только украсить его лицо двумя роскошными синяками, а вот третий получился так, как надо. Точно в подбородок, не настолько сильно, чтобы сломать челюсть, но достаточно, чтобы двор закрутился вокруг подбитой физиономии юного наглеца и тот завалился на поленницу дров.

— Ты убил его! — закричал Хаппар, подхватывая приятеля. — Он не себе сладости покупал, девчонкам!

— Ничего, очухается, — усмехнулся Эпп. — Хорошо, что девчонкам. Плохо, что не на свои деньги. И дерется плохо. Вряд ли ты делаешь это лучше. С завтрашнего дня будем не только торговать, но и становиться воинами. Со своей стороны могу только пообещать немного меди на каждый день, чтобы не воровать.

Уже следующим утром Эпп выгнал украшенного синяками хмурого Хапа и Хаппара на пробежку. Вывел их из города, показал на одинокое дерево на пустынном берегу, до которого было никак не меньше полутора лиг, и приказал пробежаться до него и обратно три раза. Потом, когда молодцов пробил пот, заставил их делать упражнения на голом песке. Еще старый Халуган учил молодых ловчих, что для обретения силы необязательны стальные шары, стержни, перекладины и мешки с песком. Тяжесть человеку дана по сути его — его вес. Носи его бегом, приседая, подпрыгивая, сгибая руки в упоре, и этот вес будет работать не хуже туго набитого песком мешка, а уж если нужно дать усиленную нагрузку, сажай на плечи приятеля и приседай вместе с ним. Халуган был, конечно, прав. Одного только не предусмотрел он в давних своих наставлениях: что один из двух приятелей может оказаться в два раза тяжелее другого. Если первый даже после пробежки поднимал второго как пушинку, то второй распластался на песке, едва Хап присел ему на плечи.

— На сегодня хватит, — сказал Эпп задыхающимся молодцам. — Но скажу сразу, Хаппар. То, что ты мелкий, может быть таким же преимуществом, как сила и рост твоего приятеля. Но это не значит, что ты не должен его поднимать. Через месяц ты его поднимешь, а он поднимет не только тебя, но и меня. А теперь искупаться — и за торговлю, причем медяков я вам отсыплю еще с утра.

Уже на четвертый день друзья выглядели получше, чем в первый. Да и синяки на лице Хапа стали проходить, радуя то ли его, то ли неведомых Эппу девчонок. А через неделю к Эппу, который и сам, скинув рубаху, разминал кости, пока его подопечные бежали к дереву, подошел древний старик. Впрочем, вблизи его древность обратилась утомленным, но излишне жестким лицом. Он был невысок ростом, имел выдающуюся вперед нижнюю челюсть, лоб с залысинами под седыми волосами и кустистые брови. Из-под них на Эппа смотрели серые и цепкие глаза.

— Насилуя тело, подвергаешь насилию дух его, — пробормотал старик. — Укрепляя тело, укрепляешь и дух. Отчего же нельзя, укрепляя дух, укрепить тело? Или почему крепкий дух вовсе не значит крепкого тела?

— Зато насилие над духом и телу не приносит радости, — выпрямил руки Эпп, поднялся, вытер пот и прищурился, оглядывая дорогие сапоги на ногах и одежду из лучшей ткани незнакомца.

— Все едино, — закрыл глаза старик и буркнул после паузы: — Я — Алкистан.

— Эпп, — коротко бросил старшина и оглянулся. Охранники у старика имелись, но остановились в четверти лиги. Десять крепких парней. Да, недешево обходилась главному вору Хурная охрана.

— Хорошо дерешься, Эпп, — прищурился старик. — Спасибо, что не убил моих парней.

— Спасибо тебе, Алкистан, — ответил Эпп, — что никто из твоих парней не пырнул ни меня, ни моих ребят ножичком в толпе.

— Не хочу ссориться с Ашу, — признался Алкистан. — Он очень хорош на своем месте. Может быть, другой бы на его месте причинял мне меньше хлопот, но стало бы от этого мне лучше? И стало бы от этого лучше Хурнаю?

— Странно, — удивился Эпп. — Что-то я не припомню, чтобы хиланские воры очень уж беспокоились бы о благополучии Хилана.

— Я не вор, Эпп, — поджал губы Алкистан. — Хотя был вором, что тут скрывать. Да и ты выбился в люди не из каменных палат, если был ярмарочным сорванцом, значит, и воровал, это уж точно. Но благополучие Хурная не ярлык арува, который раздается ураем только избранным. Забота о нем становится важной для любого по его собственной воле.

— Уволь меня от оправданий, — потребовал Эпп. — Я уже не молод, но всякий, кто тянет чужое, для меня враг.

— Ну я-то готов мириться с врагами, когда они не целят в меня из лука, — расплылся в улыбке Алкистан.

— У меня нет лука, — отрезал Эпп. — И в моей каморке его нет. Только меч, но я им в тебя не целюсь.

— Зато ты здорово орудуешь его рукоятью, — заметил Алкистан. — Твой парень сломал моему бойцу нос. Причем, заметь, мой боец напасть на него не пытался, обо всем сначала следует договариваться с помощью слов.

— Я заметил, — усмехнулся Эпп. — У трех твоих бойцов было три слова на троих. И все эти слова имели клинки длиной почти в предплечье с обоюдоострой заточкой.

— Твой клинок был длиннее любого из них, — продолжил улыбаться Алкистан. — Так или иначе, но покалеченными оказались четыре человека. И все они на моей стороне. Я заплатил каждому по пять монет серебра.

— Не хочешь ли взыскать с меня эти двадцать монет? — нахмурился Эпп.

— Я думал об этом, — признался Алкистан. — Но тебя непросто испугать, невозможно купить, хотя от денег ты не отказываешься, и близких у тебя нет, за судьбу которых ты бы опасался. В свою очередь и я так просто оставить это дело не могу. Понимаешь, Эпп, когда вор бьет вора по морде, ответом не может быть удар по морде же. Только смерть. Иначе тот, кого ударили, превращается в пустое место.

— Я не вор, — сдвинул брови Эпп.

— Поэтому ты и жив, — согласился Алкистан. — Ну еще и благодаря мудрости Ашу. Но так, как есть, я оставить не могу. Поэтому давай сейчас найдем с тобой выход, который устроит обоих. Я, конечно, мог бы сказать, что ты заплатил мне, у меня нет недостатка в монетах, но я не могу врать. Это грязная метка, которая ставится на человека изнутри. Меня от нее тошнит заранее.

— У меня нет лекарства от тошноты, — сказал Эпп.

— У меня есть, — прищурился Алкистан. — Я предлагаю вот что. Ты попросишь у меня что-то, что тебе очень надо. А нужда у тебя есть, это точно. Я знаю: пока твои ребятки ходят с лотками и радуют хурнайских девчонок, ты бродишь по городу. Не так просто бродишь, ты чего-то ищешь. Но найти не можешь. Ведь так? Давай я найду это для тебя. А ты заплатишь мне двадцать серебряных монет и одну монетку сверху. У тебя хорошо идет торговля, Эпп. Даже за неделю ты заработал неплохо, к тому же я не верю, что ты приехал в Хурнай, чтобы погонять мальчиков по песку да сделать из них уличных продавцов. Думаю, что монет у тебя достаточно. Что скажешь?

Эпп задумался. Он и в самом деле обошел уже весь город, но не нашел и следов Куранта. Более того, он даже не знал способа, как среди тысяч домов и еще большего количества лачуг найти ту, в которой хотел остановиться Курант. Может быть, он уже в городе? К тому же что он потеряет, если воспользуется помощью Алкистана? Да и монеты выданы ему Квеном не в качестве содержания, а для дела. И торговля и в самом деле шла бойко, уже пришлось впрок закупиться товаром в порту.

— Я заплачу тебе двадцать пять монет, Алкистан, — сказал Эпп. — Но только в том случае, если ты скажешь мне, где собирается остановиться или где уже остановился некий циркач Курант — один или со своими домочадцами.

— Ты говоришь о слепом фехтовальщике? — сузил взгляд Алкистан.

— Да, но меня интересует прежде всего его приемный сын Луккай, — сказал Эпп. — И вот еще что, весь реквизит этот циркач передал в Хурнай на корабле, на котором в Хилане был уважаемый тобой Ашу. Я, конечно, не хочу сказать, что он ждет в Хурнае Куранта или прячет его в крепости, но имей это в виду.

— Я понял, — пробормотал Алкистан и удалился, буркнув через плечо: — Сделаю работу, пришлю сына за деньгами. Жди.

Эпп ждал целый месяц. За этот месяц произошло многое. Торговля шла хорошо и пошла еще лучше, когда в хурнайский замок прибыл иша вместе с изрядной свитой, каждый вельможа из которой в свою очередь имел маленькую или не очень маленькую свиту. Затем по Хурнаю поползли слухи о том, что творилось на Вольных землях, в Хилане, в Зене. Эпп, конечно, понимал, что, доходя до Хурная, всякая весть обрастала подробностями, как киль судна — ракушками, но все говорило о том, что в Текане творится что-то непотребное, одни рассказы о ловчих Пустоты кое-чего стоили. Да и слухи о воинах из клана Смерти тоже ходили. Ясно было только одно: парень, за которого назначили награду в тысячу золотых, все еще не был пойман. Затем произошли еще некоторые события. Однажды Эпп заметил впереди странного человека. Старшина, как обычно, брел по ярмарочной площади, прислушиваясь к разговорам, как вдруг понял, что кто-то впереди него ставит на мостовую Хурная ноги не так, как все. Он словно опирался на ноги, а не выбрасывал их вперед одну за другой, как привычно ходили почти все, кого видел перед собой Эпп. Ясно было: толкни этого человека — и он, скорее всего, не только не упадет, но и предоставит возможность толкнувшему его отскочить, как будто он уперся в скалу. И вместе с тем человек этот не был слишком уж высок. Спина его казалась сутулой, да и волосы взвивались над его затылком светлым пухом. Хотя на поясе у него висел меч, и, значит, он точно не был луззи, несмотря на простецкий жилет, надетый поверх тонкой рубахи, и засаленные порты. В то же время и на арува он не походил тоже. Эпп уже думал обогнать неизвестного да посмотреть на него спереди, как тот остановился, обернулся и предстал перед старшиной во всей красе. Это был старик. У него было смуглое лицо, которое обрамляла седая борода, но глаза, которые смотрели на Эппа из-под кустистых седых бровей, не имели ни штриха старческой паутины. Старик смерил Эппа взглядом с головы до ног, усмехнулся и вновь отправился прогуливаться по торговому ряду, разве только теперь двинулся в обратную сторону.

«Воин из клана Хара», — решил Эпп и подумал, что если и такие охотники слетаются в Хурнай, значит, скоро появится и дичь. Нет, он не рассчитывал быть первым, если птичка вспорхнет перед ним в воздух, но его стрела в тушке должна была оказаться в любом случае.

В конце месяца город притих от испуга. На его улицах впервые, с последней Пагубы так уж точно, появилась ловчая Пустоты. Страшная огромная баба с налитыми кровью глазами, не слезая с огромного коня, пересекла весь город с востока на запад и, судя по слухам, опустилась на ближайшем холме за городом наземь и застыла каменным валуном. Эпп саму бабу не увидел, потому как закупал в порту очередную партию товара, но в проезд неизвестной, на огромной груди которой болтался бронзовый диск смотрителя больше обычного в два раза, поверил безоговорочно.

В том же конце месяца Хаппар, приседая, поднял на себе верзилу Хапа. А Хап взметнул над песком и Эппа, и Хаппара одновременно. В тот день на берегу и появился сын Алкистана. Он был копией отца, хотя вряд ли перешагнул через двенадцать лет. Получив двадцать пять монет, юнец протянул Эппу матерчатую полоску, на которой были выписаны адреса, и на словах сказал:

— Отец просил передать, что Курант или его родные могли бы остановиться где угодно. Хоть на рыбачьей стороне, хоть на рыбачьем острове, тогда их вообще никто не найдет, но, судя по тем известиям, что доходят до нас, Курант и его жена мертвы, Хараса и Неги пропал след, а вот след Луккая вымазан кровью. И не вся кровь из той, что он пролил, выпущена зря. Говорят, что на нем двое воинов из клана Смерти и сам Далугаеш, старшина ловчих.

— Это точно? — расширил глаза Эпп.

— Слухи, — пожал плечами юнец. — Но похоже, что он парень не промах. Только вряд ли он сюда сунется: слишком дорого за него готовы заплатить и слишком много в городе на него охотников. Его теперь спасет только Пагуба. Но здесь два адреса. Есть место на западном холме, там Курант купил три года назад домик в два этажа напротив лавки одежника. Крохотный домик, но настоящий. За домом ухаживает старая бабка, которой платит ростовщик по курантовской закладной, не зная, кому он платит и по чьему поручению. Дом записан на Хараса.

— А второй адрес? — вгляделся в каракули Эпп.

— Маяк, — сказал юнец. — Курант поднимался на портовый маяк. Как-то сумел открыть замок и полез на самую верхотуру. Что он там забыл, неизвестно, на маяке он был вместе с дочерью — с Негой, но сам-то он ведь слеп. Так что в Хурнае он заходил только в два здания — в дом на западном холме и на маяк. Мы проверили все писцовые книги, обошли все дома в городе, знаем имена всех хозяев, Куранта среди них нет. Но я уже говорил, что в лачугах рыбаков можно спрятаться кому угодно. Это все.

— Хорошо, — кивнул Курант.

— И вот еще… — Юнец помялся, но добавил: — Отец сказал, что тысяча золотых монет — это хорошие деньги, он собирается на охоту.

— Удачи ему, — усмехнулся Эпп.

В тот же день старшина разыскал на пристани портового служку, стребовал с него ключи от маяка и подошел к высокой, сложенной из диабаза башне. Дверь ее была открыта. Эпп на всякий случай вытащил из-за пояса нож и осторожно пошел наверх. Наверху стоял седобородый старик. Он посмотрел на старшину, усмехнулся и сказал:

— Красиво здесь. Если бы я увидел море с такой высоты, а потом ослеп, я бы убил себя. Курант же поднимался сюда уже слепым.

— Курант уже мертв, — заметил Эпп, убирая нож. — Он и его жена.

— Я знаю, — кивнул старик и добавил: — Вроде бы мертва и его дочь, Нега, но ее трупа никто не видел. Но двое воинов из клана Смерти тоже мертвы. И один из ловчих Пустоты мертв. И старшина ловчих, Далугаеш, пожалуй, тоже мертв. Ушей-то он своих лишился точно. Кстати, и ловчий Ганк тоже мертв. — Старик тихо, с хрипотцой рассмеялся. — Похоже, что из тех, кто убивал мать Кира Харти, с ушами остался один воевода Квен? И еще много, очень много человек погибло. И еще больше погибнет.

— Зачем ты мне это говоришь, старик? — спросил Эпп.

— Меня зовут Заманкур, — сказал тот. — Что-то мне подсказывает, что этого парня не только кто-то ведет, но он и сам молодец. Я, конечно, не думаю, что он выживет. Если бежит толпа охотников, она хоть и неспособна подстрелить дичь, но затопчет ее точно. Но я думаю, что моя жизнь подходит к концу. Это было бы славно — сразиться перед смертью с Киром Харти.

— Но ведь ты не это хотел сказать мне, Заманкур? — прищурился Эпп.

— Не это, — кивнул старик. — Мелит прибыл в Хурнай. Завтра в доме Куранта на западном холме он поселит Хараса и девчонку, дочь кузнеца, Лалу. Ашу знает об этом, Алкистан тоже предупрежден. Не трогай их. Это ловушка для Кира Харти.

Глава 21

ПАУТИНА

— Как звали твою мать? — спросила Нега.

— Атимен, — ответил Лук.

Нега лежала у него на груди и рассматривала глинку. Сначала одну сторону, потом другую, одну, потом другую.

— А отца? — спросила она. — Ты рассказывал про этого лекаря. Узнал что-нибудь?

— Нет. — Лук помолчал. — Но мне показалось, что он знает имя моего отца. Он что-то недоговаривал. Он принимал роды у моей матери, а об отце ответил, что она его с ним не знакомила. Ведь это не значит, что он его не знает?

— А где он теперь? — спросила Нега, приподнимаясь на руках и с улыбкой чиркая острыми сосками по груди Лука.

— Какая разница? — сжал ее в объятиях Лук. — Где-то на юге.

— Тихо. — Она уперлась ему в грудь. — Утро уже. Харк и Хасми проснулись, наверное.

— А ты думаешь, что они занимаются чем-то другим? — удивился Лук.

— Как ты мог подумать? — надула губы Нега. — У Хасми нога!

— Болела, — продолжил Лук. — Но уже не болит. Повязку она сняла. И вообще, при чем тут ее нога?

— Действительно, — сдвинула брови Нега. — Нога совершенно ни при чем. Ты чего кутаешься?

— Замерз что-то, — рассмеялся Лук.

Днем Хасми плакала. Харк сбегал на маленький рынок, что расположился через две улицы у хурнайского тракта, вернулся растрепанный, с горшком горячей каши и корзинкой яблок.

— Что там? — спросил Лук. И тут Хасми заплакала. Скривила губы, на которых все еще оставались шрамы, зажмурилась, уткнулась лбом в плечо Харка.

— Пойдем. — Нега встала, взяла Хасми за руку, увела в маленький дворик.

— Иногда она меня называет Намуваем, — вздохнул Харк. — Потом просит прощения, а потом опять называет Намуваем. Я бы взял это имя себе, но, боюсь, обижу ее этим. А вдруг она никогда о нем не забудет?

— Если она о нем когда-нибудь забудет, то это будет не та Хасми, которую ты выхаживал в лодке и которая, как я вижу, всерьез к тебе приросла, — медленно проговорил Лук. — К тому же я бы не хотел, чтобы Нега когда-нибудь забыла обо мне. Представляешь, что она назовет кого-нибудь Лук, и этот кто-нибудь захочет поменять свое имя, чтобы не огорчать ее?

— Куда ты собрался? — спросил Харк.

— Сначала скажи, что ты видел? — спросил Лук.

— Да мало что видел, — пожал плечами Харк. — Может, показалось мне.

— Говори, — потребовал Лук.

— Девчонку видел, — выдавил через силу Харк. — Маленькую. Ну лет десяти-одиннадцати. Но хрупкую такую, тоненькую. Волоса у нее как солома. Она ходила между рядами и пела. Таким тоненьким голосом, словно колокольчик звенел. И самое главное, что ее как будто никто и не видел. А потом она мне пальчиком погрозила и исчезла. А может, и не было ее? Может, показалось?

— Не показалось, — прошептала в дверях Хасми. — Это Ишхамай. Страшная веселушка. Голос как колокольчик, но слышат его обычно перед смертью. Мне о ней Арнуми рассказывала. Она да Сиват-голодранец — два призрака, две приметы беды да Пагубы. А я-то думала, что показалось мне. Когда в клетке лежала, она приходила ко мне. Пальчиком в губы тыкала, смеялась. Пела мне. Спрашивала, где мой дружок, где Кир?

— Уходим, — поднялся Лук.

— Куда? — воскликнула Нега из-за спины Хасми.

— Я в одну сторону, вы в другую, — ответил Лук. — На юг пойду. Разыщу Хараву, разузнаю все о своем отце. К тому же надо Хараса найти, пропал он, если бы был на Вольных землях, висел бы тогда рядом с… В Хурнае он, скорее всего. Или идет в Хурнай. Потом, еще и должник у меня один есть, Квен. А вам со мной нельзя. Может быть, вам даже лучше здесь остаться. Купчая на домик с открытым именем, кто держит, тот и живет.

— Подожди. — Нега шагнула вперед, закрыла на мгновение глаза. — Хараву было бы найти неплохо. Не все он тебе рассказал, понятно, что не все. Хараса зачем искать будешь? Он знал о двух укрытиях — в Намеше и Хурнае. В Намеше была засада. Об этом укрытии он не знал, засады нет. Не подумал, что его все-таки поймали, но сломали, выколотили из него правду?

— Не могли выколотить, — стиснул зубы Лук. — Он покрепче меня был. Боль умел терпеть.

— Всякую ли боль он умел терпеть? — безжизненно проговорила Хасми.

— Заодно и узнаю. — Лук достал мешок, стал укладывать вещи. — Предавал или не предавал, все и узнаю. Или на Хилан пойду.

— А что там, в Хилане-то? — спросила Хасми.

— Квен, должник мой, — пробормотал Лук и вдруг бросил мешок, сел на скамью, стиснул виски ладонями. — Никуда не хочу идти! Здесь хочу остаться. С тобой, Нега. Не хочу от тебя уходить. Да и от Хасми с Харком. Но надо. Если Ишхамай появилась, значит, быть беде. Значит… — Он помолчал, поежился, потянулся за курткой и вдруг замер.

— Нега, Хасми, Харк! — окинул взглядом друзей. — Кому-нибудь холодно?

— Нет, — пожал плечами Харк. — Жарко. Лето ведь. Может быть, у тебя жар?

— Нет. — Нега коснулась губами лба Лука.

— Подождите, какой же я дурак. — Лук нахмурился. — Харава сказал, что меня не могут они найти. Что меня не чувствуют. Они меня искали по ножу, но нож я спрятал, и холод сразу исчез, я оторвался от них. От этого Хозяина леса так уж точно. И вдруг опять чувствую холод. Чувствую, что он опять рядом. Почему?

— Опять нож? — предположила Хасми.

— Нет, — пробормотал Лук и посмотрел на Негу, потом на Хасми. — Как это было, когда Нега спрыгнула с лодки? Где был Хаппараиджа?

— Он сидел у меня за спиной, — прошептала Нега. — Держал меня. У него такие руки — как кости. Холодные, огромные кости. Я сидела к нему спиной, а он водил по ней этими костями и что-то свистел или хрипел. Я думала, что у меня сердце остановится. А потом Такш сказал, что он говорит обо мне и о Хасми. Сказал, что одну из двух придется съесть. Я посмотрела на Хасми и прыгнула в воду.

— Стой! — Лук поднял руку. — Ты же говоришь, что он держал тебя?

— Он отпустил меня, — прошептала Нега. — Просвистел что-то и отпустил.

— А потом? — Лук посмотрел на охотницу. — Хасми?

— Потом? — Она задумалась. — Да не было ничего потом. Хаппараиджа головой помотал, поднялся, губы растянул в усмешке и махнул своей клешней, мол, гребите дальше.

— Раздевайся, — потребовал Лук. — Совсем раздевайся.

— Харк, — толкнула выпучившего глаза приятеля Хасми, — отвернись-ка. А лучше вовсе выйди на улицу.

Хлопнула дверь. Нега замерла перед Луком обнаженная. Испуганно прижала руки к груди. Он вздохнул.

— Что ты? — прошептала она.

— Красивая, — сказал Лук. — Очень красивая. Невозможно какая красивая.

— Ну… — Хасми шагнула вперед. — Спорить не буду, хотя не она одна. Где искать-то?

В доме было светло, в окна падал яркий свет, и в этом свете Лук и Хасми осматривали каждое пятнышко на теле Неги и ничего не находили, а она вновь начала плакать, как в тот день, когда в домике появился Лук, плакать так, как будто именно теперь ему пришла пора уходить.

— Не вижу ничего, — проворчала Хасми. — Светло, конечно, но надо выйти на улицу. Во двор. На солнце надо посмотреть.

— Не надо на солнце, — прошептал Лук. — Задерни окна. Впрочем, о чем я говорю, легче глаза закрыть. Сакува я или не Сакува?

— Ну так Сакува — это значит, что зрячий, а не слепой, — сквозь слезы пошутила Нега.

Лук закрыл глаза и увидел почти сразу. Как же он не заметил этого раньше! Нега была опутана паутиной, словно коконом. Не сплошь, но часто-часто. Он протянул руку, провел по ее животу, по груди, по плечу. Паутина была под кожей. Перевел слепой, под веками, взгляд на Хасми. Та стояла одетой, но раздеваться ей было не нужно, на ней паутины не было.

— Две ловушки, — прошептал Лук. — Одна в Хилане — обычная, другая — потайная — там, куда ты выплывешь, Нега. Ты не убежала, тебя отпустили.

Харк рывком открыл дверь. Нега, ойкнув, присела.

— Там… — Харк задыхался, — там, на улице напротив дома, Ишхамай.

Лук шагнул к окну. Девочка кружилась сразу за низкой оградой. Кружилась и что-то пела. В ушах зазвенело. Это и в самом деле напоминало звон капель о замерзшую жестянку. Или пение какой-то птички. Страшное пение.

Лук с треском открыл окно, высунулся до половины, громко окликнул девчонку:

— Ты кто? Ты Ишхамай? Что тебе нужно?

Она остановилась, помахала рукой и явственно произнесла:

— А ты кто?

После чего показала язык и исчезла, растаяла, растворилась.

— Не бывает, — завороженно прошептала Хасми. — Она ни с кем не разговаривает.

— С тобой же разговаривала? — не понял Лук.

— Может быть, я бредила? — пожала плечами Хасми.

— Что она хочет? — спросил Харк. — Она заодно с этим Хозяином леса?

— Не знаю. — Лук поднял мешок. — Может быть, заодно. А может быть, просто хочет позабавиться. Посмотреть на маленькую Пагубу для нас четверых. Сейчас она пытается нас спугнуть. Чтобы мы вышли из дома.

— А мы никуда не уйдем! — уперся Харк. — Неужели этот Хозяин леса сунется в город?

— Сунется, — уверенно сказал Лук. — Не сейчас, так ночью. К тому же мы на окраине.

— Я все поняла. — Нега затянула шнуровку платья, схватила одеяло, начала что-то на него бросать. — Я все поняла. Дело во мне. Я сейчас уйду. Вы в опасности. Из-за меня в опасности. Я уйду сейчас.

— Стой! — рявкнул Лук и, когда Нега испуганно замерла, повернулся к Харку: — Ты был у старосты слободки?

— Да, — полез в сумку Харк. — За десять серебряных он был готов не только ярлыки выдавать, даже расцеловать меня. Еле отбрыкался. Вот. Три ярлыка. Все на этот дом. Нега и Хасми записаны как сестры из безродных, ну и я, конечно. Чтобы ярлык получить на зачинного при клане Солнца, не меньше золотого надо заплатить. Но нам и такой сойдет. Всё не рабские отметины, хотя луззи, они и есть луззи. Зато у меня на ярлыке есть отметка, что я оруженосец. То есть могу нести меч. Но не на поясе, а на спине или в поклаже.

— Или два меча, — заметила Хасми.

— Меч у вас будет только один, — отрезал Лук. — Свой я не дам.

— Так мы… — поняла Хасми.

— Уходим в разные стороны, — сказал Лук. — Думаю, что вам лучше идти в сторону Хилана, там сейчас спокойнее должно быть. А то, может быть, и в Зене стоит остаться. Переселитесь в гостиницу в центре, потратите немного монет, зато переждете. А там уж присмотритесь, что творится, или вернетесь в этот домик, или купите лодчонку. Из Харка отличный рыбак получился, а попробовала бы ты, как он коптит сомиков!

— А вы? — нахмурилась Хасми.

— Поведем его прочь от города, — бросил, окидывая комнату взглядом, Лук. — По дороге что-нибудь придумаем. Должен же быть какой-то способ снять эту паутину. Что стоишь, Нега, собирайся быстрее!

Нега ойкнула и забегала по комнате.

— Пойдем сейчас на юг, в сторону Хурная, — сказал Лук. — На тракте южнее Зены есть деревенька, я там как-то лопату покупал. В деревеньке имеется трактир. Не слишком большой, но с народом. Переждем там ночь, а дальше будет видно. И не спорьте. Я не смогу опекать троих.

— Эх! — стиснула зубы Хасми. — Мне бы лук, я бы не нуждалась в опеке!

— Глупости, — не согласился Лук. — Ты же лучше прочих знаешь, что слуги Хозяина леса стрел не боятся.

— А ты знаешь, чего они боятся? — спросила Хасми.

— Ничего, — ответил Лук, рассматривая каменный нож. — Им нечем бояться.

Неладное Лук почувствовал после полудня. Холод постепенно улетучился, солнце палило жарко, мерцало пятном чуть ли не над головой. Нега шагала рядом, и даже принялась понемногу улыбаться, когда стало ясно, что деревеньке давно уже было пора появиться перед глазами. Лук остановился.

— Что? — встревожилась Нега.

— Ты видишь вон тот перелесок? — спросил Лук.

— Да, — прошептала Нега. — Ты сказал, что за ним должна быть деревенька.

— Давно сказал? — Лук медленно оглядывался.

— Да уж часа как два, — испуганно приложила ладонь к губам Нега.

— А до него всего пара лиг, — заметил Лук и сказал ей почти спокойно: — Надо было сразу догадаться. Мы в паутине.

— Я не поняла. — Нега обернулась, обхватила себя за плечи.

— Послушай… — Лук потянул из ножен меч, перехватил удобнее каменный нож, который не выпускал из кулака с тех пор, как вышел из дома. — Птицы замолчали. И холод, который меня преследовал, улетучился как-то быстро. И эта дорога. Мы в паутине, Нега. Он оказался сильнее. Или хитрее. Или я слабый самонадеянный дурак!

Лук закричал и махнул мечом. Тот свистнул в воздухе и воткнулся в траву. Лук развернулся и рубанул мечом что-то, что было у него за спиной. Ничего. Только свист.

— Подожди, — пытаясь сдержать слезы, тихо проговорила Нега. — А если мы побежим? Мы просто шли. Мы медленно шли. Поэтому не дошли. А если мы побежим, то добежим до этого перелеска, а за ним та деревенька и трактир, ведь ты говорил же…

— Нега, — прошептал Лук и попытался шагнуть к ней, потому что ему вдруг показалось, что лицо ее вдруг стало белым, бескровным. Он дернулся, но не смог двинуться с места, словно тысячи нитей удерживали его. — Нега, — повторил Лук, хотя рот его был чем-то забит и смотреть что-то мешало, но он разглядел, что и глаза у Неги странно остановились, они были не живые, мертвые. Глаза у нее были мертвые, остановившиеся. Они не смотрели. Не смотрели на него. Они просто были открыты. И лицо белое. И глаза. И лицо. И голова подрагивала, как будто кто-то тряс ее, подрагивала, но не наклонялась, словно что-то удерживало ее. А потом она дрогнула сильнее, платье на ней затрещало и прорвалось на груди. И оттуда, из разверстой плоти, показались уродливые пальцы с когтями-крюками и потащили за собой рвущуюся на кровавые нити плоть…

— Нож отдай, — раздался тихий, но страшный полуголос-полусвист.

Лук стоял, но стоял не сам. Его держали за руки, за спину серые некуманза, от которых пахло мертвечиной. И такие же некуманза разрывали на траве то, что еще недавно было Негой. Перед Луком стоял Хаппараиджа. Близко, в пяти шагах, и тянул к нему страшную, окровавленную руку с когтями-крюками вместо пальцев и говорил с ним окровавленными губами.

— Нож отдай.

Лук потерял сознание. Когда он открыл глаза, то вновь увидел Хаппараиджу. Только некуманза уже не было за его спиной. И тела Неги не было. В траве белели кости. Птицы пели над головой. Ветер дул. Теплый ветер. Или он казался теплым на фоне того холода, что захлестывал Лука с головы до ног. Пальцы некуманза, которые продолжали держать его, казались вырубленными из камня. Или выкованными из железа. «Синяки будут на руках», — безжизненно подумал Лук.

— Нож отдай, — повторил Хаппараиджа. — Быстро умрешь. Не отдашь — медленно. Будем есть начиная с ног.

«Зачем им нож?» — отчего-то почти равнодушно подумал Лук и чуть изогнулся, скосил глаза вниз. Он был закутан в паутину. Плотно закутан. Меч оставался в ножнах. Нож оставался в руке, но рука была накрепко прикручена к груди. Так прикручена, что нож упирался лезвием в живот. Упирался в живот почти острием, вся рука вместе с ножом была притянута так, что отнять ее от живота не было никакой возможности. Его держали только для того, чтобы он стоял и видел. Видел Хаппараиджу, видел кости. Вымазанный в крови серебряный браслет клана Сурна.

— Нож отдай, — сказал Хаппараиджа и распахнул, сбросил балахон.

Там, под балахоном, Лук увидел отвратительное. Огромные, длинные руки и такие же ноги были аккуратно сложены так, что локти и колени соприкасались где-то в области живота, но за коленями и локтями скрывалось что-то ужасное, черное, нечеловеческое, которое нельзя было даже ненавидеть, как нельзя ненавидеть дикого зверя, который рвет твою плоть, потому что он не человек, а зверь, который всего лишь жрет.

— Нож отдай, — не разгибая ног и рук, сделал шаг вперед Хаппараиджа.

От отвращения Лук закрыл глаза и увидел. Увидел паутину, тонкую паутину, которая не только спутывала его по рукам и по ногам, но и которая тянулась вокруг. Лежала содранным, вымазанным в крови и разодранным в клочья коконом над костями, опутывала некуманза, уходила прочными нитями к рукам, ногам, лицу Хаппараиджи, которое и в самом деле было похоже на лицо, разве только глаза чудовища были провалены внутрь да губы чуть подрагивали, как подрагивает на сковороде мягкая лепешка.

— Нож отдай, — сделал еще один шаг и дохнул на Лука зловонием Хаппараиджа.

И тогда Лук воткнул нож в собственный живот. Он удобно лежал в ладони. Жалко, что упирался в живот не острием, а режущей кромкой, поэтому пришлось изо всех сил напрячься, чтобы выиграть толику свободы, немного, только лишь на толщину пальца, и, уже потом под равнодушный смешок Хаппараиджи, раздирая кожу, выправить нож и вдавить острие в собственный живот.

Рукоять нагрелась мгновенно, но не обожгла, и лезвие не обожгло, хотя Лук ждал боли, огненной боли в животе, боли, которая могла бы унести его с этого луга куда-то далеко, в Пустоту, куда уже отправилась без него Нега. Но вместо огненной боли в животе на нем засаднил глубокий порез, а пламя метнулось по груди, по бокам, опалило волосы и вдруг побежало огненными языками к некуманза, к костям и к Хаппараидже. Чудовище вздрогнуло, затряслось, засвистело, но в следующее мгновение оно уже пылало, и выстрелившие перед ним когти-крюки не достали Лука и втянулись в пламя. А Лук уже выхватил меч и рубил, рубил, рубил стрекочущую мерзость, пока от нее не осталось мокрое грязное пятно с крошевом костей.

— Нега, — застряло имя у Лука в горле.

Он выкопал могилу подальше от сразу вздувшихся трупов некуманза, собрал все, что осталось от сестренки, которая просила не называть ее сестренкой, и воткнул в могилу, стянув их между собой поясным ремнем Неги, копья дикарей. Надел на запястье недавний подарок — браслет — и вышел к тракту, который нашелся в четверти лиги за кустами орешника. На тракте Лук постоял несколько минут, не зная, куда идти — на юг или возвращаться в Зену и искать Харка и Хасми. Решил идти туда, куда понесут ноги, и через какое-то время понял, что стоит перед входом в трактир. В заведении его не узнали. Наверное, он и сам не узнал бы себя. В сверкающем медном чайнике, который стоял на стойке, отразилась худая и изможденная физиономия никак не шестнадцатилетнего подростка, а мужичка, которому было за двадцать, а по пережитому — и за тридцать.

— Семнадцать уже, — прошептал себе под нос Лук. — Семнадцать будет через месяц.

— Я слушаю? — подался вперед трактирщик, рассмотрев меч на поясе Лука.

— Вот. — Лук выудил из-за пазухи ярлык арува, ткнул его в лицо трактирщику, потом показал на окровавленный живот. — Напоролся тут. Недалеко тут. Надо комнату на несколько дней, вино, чем крепче, тем лучше. Стальную иглу, нитку. И еще поесть и попить. И чтобы комната была окном на тракт. И воды. Горячей воды. И холодной тоже.

— Клан Сурна? — с уважением показал на браслет трактирщик.

— Нет, — мотнул головой Лук. — Другой клан. Это подарок жены.

Он выкатил на стойку серебряный и пошел по скрипучей лестнице наверх.

В тесной комнатушке Лук провел больше недели, может быть, две недели. Он потерял счет времени. Нет, он не пил, но чувствовал себя так, словно был пьян. В первый же день он промыл и зашил рану на животе, зачинил и выстирал одежду, а потом только ел и спал. Выходил из комнаты только до отхожего места, возвращался, придвигал к двери топчан и опять ложился спать. Но не засыпал, а словно нырял в холодную темень. Еду приносил приказчик, стучал в дверь, Лук отодвигал топчан, забирал еду, потом выставлял ее обратно вместе с монетой. Однажды Лук услышал за окном шум. Мимо трактира промчалась кавалькада стражи, потом какие-то всадники в дорогих одеждах, затем обыкновенная безрессорная повозка, бултыхающаяся на ухабах, затем снова стражники, в том числе не менее полусотни ловчих с ружьями.

Лук оделся, спустился вниз. Посмотрелся в чайник, увидел там ту же самую физиономию.

— Кто это был? — спросил он трактирщика.

— Воевода, — проворчал старик, но перед постоянным клиентом тут же изогнулся. — Злюсь не оттого, что не заглянули, а что промчались тут перед этим караваном стражники да наказали трактир держать закрытым и никому на дорогу не высовываться. Вот мы и сидели в духоте два часа, пока вся эта дружина мимо проследовала.

— Значит, воевода? — повторил вопрос Лук.

— Он самый, — кивнул старик. — Воевода Квен собственной персоной, тут уж не ошибусь. Когда еще был старшиной ловчих, заглядывал сюда, случалось. Томленных на углях кур очень хвалил. Но теперь ему не до кур. Большую Тулию собирает иша в Хурнае. И есть тому причина. Беда накатила на Хилан, лишился Текан разом и смотрителя, и старшины ловчих. Смотритель уже вроде бы нашелся, но его еще должен рукоположить иша. А насчет старшины ловчих пока, как мне сболтнули, полные непонятки. Ну в Хурнае и разберутся. А ты-то как? Опять наверх или здесь перекусишь?

— Хватит уже спать, — буркнул Лук. — Пора домой. В Хилан. Вдруг меня старшиной ловчих сделают.

— Это вряд ли, — хмыкнул трактирщик. — Молод больно. Сколько тебе? Двадцать? Восемнадцать? Двадцать пять? Ты, конечно, слегка округлился тут у меня за пару недель, но щупловат для старшины ловчих. Тебе роста прибавить с локоть да силенки впятеро, тогда и пробовать. А то ведь и простым ловчим затопчут. Уж на что, говорят, прошлый ловчий был ушлый детина, и то сгинул.

— Все равно пора домой, — упрямо повторил Лук. — Рассчитай.

Через полчаса Лук вышел из трактира и двинулся в сторону Хилана. За орешником свернул налево, постоял у могилы Неги, обнаружил, что и от Хаппараиджи, и от трупов некуманза остались только пятна отравленной земли, обошел трактир лесом и двинулся по тракту на юг.

Глава 22

ДОРОГА

— Два медяка, — предложил селянин.

Повозку тащили две крепкие лошадки, между низких бортов были навалены мешки, какие-то ящики. Возничий имел вид степенного здоровяка, которого как ни поставь, все одно будет казаться, что растет из земли, хоть быка в упряжь вяжи да путы накладывай — не сковырнешь. Волосы селянина были острижены под горшок, из-под носа свисали седые усы.

— Предложить что хочешь или купить что? — безжизненно проговорил Лук.

— Да что у тебя покупать-то? — удивился селянин. — Меч мне без надобности, да и обшарпанный он у тебя какой-то, одежонка у тебя простенькая, да еще на пузе зачиненная. Колпак такой, словно ты месяц на земле спал да подкладывал его то под голову, то под задницу. Хорошо хоть не подтирался им. В сапогах по болоту бродил, да не раз. Или еще чем торгуешь?

— Иду, — ответил Лук. — Иду на юг. К морю.

— Понятно, — кивнул селянин. — Помыться решил в соленой водичке? А родители-то знают?

— А при чем тут родители? — не понял Лук.

— Так тебе, зеленоглазый, годков шестнадцать, не больше, — заметил селянин.

«Так, — равнодушно подумал Лук. — Опять зеленоглазый».

— Ты давно в зеркало-то смотрелся? Нет, оно понятно, всякий юнец бородку или усы на лицо мостит, только пока ты молод, она твой возраст почище кожи твоей молодой да стати выдает. Это разве волос? Пух! Юнец и есть.

«Неужели? — удивился Лук, провел ладонью по подбородку. — Почему же Нега не сказала?»

— Что кривишься? — хохотнул селянин. — Зубы болят? Место я тебе на краю телеги предлагаю. За два медяка. До Хурная не довезу, а до Дубков только так. Село наше Дубки называется. Может, слышал? Самое большое село от Зены до Хурная. Там рынок, сторожевая башня с зеркалами. Все как положено. Перекресток! Одна дорожка на юг, по которой ты сейчас топаешь, другая — прямая — на запад, к Аку. Есть и путейка на Намешу, но она через поганый город идет, через Араи, так по ней меньше народу топает. Да, и пристань у нас на Хапе последняя до Хурная, дальше тракт от реки отходит, за увалами ползет. Садись, парень, или медяков нет? До Дубков еще полтораста лиг, сапоги стопчешь. А я тебя и покормлю, и разговором уважу. Ночью караул над товаром в очередь возьмем, если твое знатное нутро против не попрет. Тоска одному. Жена моя говорит, что я болтлив очень, а что самому с собой болтать-то, только ветер месить. Ну ты как?

— Есть медяки, — звякнул монетами Лук и запрыгнул на телегу. — Вот.

— Другое дело, — расплылся селянин, прибрал монеты, покопался в корзинке, на которую опирался локтем, развернул тряпицу, протянул Луку толстую пряную лепешку, украшенную двумя ломтями копченой свинины, подал фляжку. — На-ка, подкрепись. Сам-то из каких краев?

— Из-за Туварсы, — пробубнил с набитым ртом Лук. — Вот же браслет. Счастья искал в Хилане, да не нашел.

— Ну ты нашел где счастья искать, — расплылся в улыбке селянин. — Браслет, правда, по виду бабский, ну да какая разница. И вправду по масти похож на рогатика, только глаза подкачали, в зелень пошли. Не иначе как из клана Травы кто-то проезжал через твою деревню? Ну не обижайся, не обижайся. Может, прабабку твою в замужество кто-то из Кеты привез? Хотя где Туварса и где Кета. Да и не видал я травников с зелеными глазами. Значит, из клана Рога? А звать как?

— Кай, — ответил Лук.

— Из арува? — прищурился селянин.

— Какая разница? — вздохнул Лук. — По масти и ярлыку вроде из арува, по стати и кошельку из бесчинных.

— Да, — согласился селянин. — Стать подкачала. Хотя спинка ровная, плечи не вниз, а в стороны, может, и нарастет еще мясо-то? Ничего, пока со мной — не обидят. Я ведь тоже ростом не так чтобы очень, зато шириной свое взял. Меня Кулаком зовут. В отроках дрался много, прозвали Кулаком, а там и прилипло. Я из ремесленных, сапожник местный. Хороший, врать не буду. А сын у меня в Зене, лавку держит. И у меня лавка тоже есть в селе. Жена заправляет, дочка, еще один сын. Вот я съездил в Зену, сдал старшему обувку, кое-какую кожу, ремешки там, доспех легкий, прикупил товара для своей лавки, обратно везу. Сейчас ведь самое время. Вельможи все к морю тянутся. Сам иша там. Тебя ведь обгоняли вчера стражники? Видел, что творится?

Речь Кулака текла подобно весеннему половодью. Луку хотелось закрыть глаза, опрокинуться на спину и забыть обо всем. Впрочем, спать он не хотел. Ночью отошел от дороги, упал на траву, засунув колпак под голову, и уснул. О еде не думал со вчерашнего утра. Теперь же почувствовал, что и в самом деле пришла пора перекусить. И хлеб, и мясо, и слабое, разбавленное деревенское вино были весьма кстати. А ведь и в самом деле, повеселил он, наверное, конных да тележных путников, которые с утра обгоняли его или попадались навстречу: идет себе оборвыш не оборвыш, но никак на вид не арува, на голове обвисший колпак, на боку невзрачный внешне меч. Или переросток чей-то украл оружие у отца и к морю отправился, или деревенский увалень-недоумок выстругал из деревяшки клинок, обернул воловьей шкурой да пошел искать подвигов на свою голову. В кошеле еще звенели несколько золотых, да серебра хватало, медяков горсть, можно было и приодеться, и коня справить не из последних, и на Хурнай еще бы осталось, с лишком осталось, только зачем? Зачем все?

Лук откинулся назад, оперся спиной на мешок, наполненный, судя по всему, сушеными бобами, закрыл глаза.

— Ты поспи, поспи, сынок, — донесся голос Кулака. — Мне все равно, спишь ты или глазами хлопаешь, главное, чтобы с лошадьми не говорить. Глупо это — с лошадьми говорить. У нас в селе был такой случай — один селянин набрался и начал с лошадью своей разговаривать. Ну жалуется ей, стало быть, на жену свою, плачется, только что губами в лошадиную морду не тычется. И на его беду, ехал через село зенский смотритель. Увидел, что мужик с лошадью целуется, остановил возок, подошел. А тот, балда, просит лошадь, чтобы та, стало быть, с его же женой по-своему, значит, по-лошадиному переговорила, чтобы та…

Лук открыл глаза. Светло-красноватое, цвета сухой глины, небо покачивалось над головой. Не голубое, о котором говорил Харава. Странным бы оно было, голубое небо. Холодно, наверное, под голубым небом? А если оно и в самом деле голубое? Но разве можно небо перекрасить? Если только заменить. Заменить нормальное небо донышком перевернутого котелка. Ну и что, что донышко перевернутого котелка? От края до края сколько получается? Он поморщился, вспомнил вычитанное в Намешских палатах. Четыре тысячи лиг? Разве мало? От Хилана до Сакхара почти две тысячи, а был ли он там когда-нибудь? Сам не был, а уже с тремя выходцами из клана Хара столкнулся. С Курантом, с Игаем, с Хуртой. Как она была похожа на Негу. Да и Нега из Туварсы, а из Туварсы до края Текана, до Пустоты, каких-то двести лиг. Бывал Лук в Туварсе. Пару раз повозка Куранта добиралась до удивительного города, который весь был построен на скалах. Лепился к ним, словно осиные гнезда, а внизу, у их подножия, лежал узкий, в сотню шагов, пляж из белого, сверкающего на солнце песка. Зеленое море, белый песок, черные скалы, серые дома, красное небо, становящееся на западе почти багровым. А ну как небо и в самом деле станет голубым, что останется от этой красоты?

И все-таки жаль, что не удалось подольше поговорить с Харавой. Да, конечно, хотелось узнать о собственном отце, но ведь и о Текане Лук почти ничего не знает. Вот всего-то две книжки полистал в Намеше, а уже сколько всего в голове появилось. Значит, за горами Южной Челюсти имеется Запретная долина, в центре которой, или не в центре, но в центре всего Текана, лежит город Анда. Никогда не слышал о таком городе Лук. Оно и понятно, долина-то запретная. А может, и нет никакого города, только руины вроде тех, что остались от Харкиса? А может, и сохранились какие-то здания. К примеру…

Лук поднял руку и нащупал на груди глинку. На одной стороне ее было изображено солнце, но не в виде мутного пятна, а в виде четкого диска с лучами. Такого четкого, что казалось, будто смотришь на него напрямую, а не через мутное стекло, туман, облака или… или через донышко котелка. Лук нахмурил лоб. Если Харава говорит, что соскучился по голубому небу, и если оно когда-то было голубым, значит, когда-то и солнце было иным? Бред какой-то. Если это и было когда-нибудь, то уж точно много-много-много лет назад. Так много, что даже слухов о тех временах не сохранилось. И сколько тогда лет самому Хараве? Или Хаштаю? Да как бы его ни называли!

Лук почти рассмеялся, представив себе худого и седого лекаря, который бродит по дорогам Текана, перебирается из города в город, меняя имена, сотни и тысячи лет. Вот уж, наверное, надоело бедолаге. Зато многое видел. Знает, что за разрушенный город лежит на берегах Натты. Знает, откуда и что есть в Текане, как начиналось да откуда вышло. Знает, скорее всего, отца Лука. Знает, точно знает. И уж, наверное, знает, что за здание изображено на оборотной стороне глинки. А если оно из этой самой Анды? Ведь надо было показать ему глинку, надо! Зачем только сиун бросил эту глинку ему в плошку? Зачем подставил меч под его удар? Зачем дал ему этот меч? И почему разбудил его на болоте? Тогда ведь не дал ему попасть в сети Хаппараиджи, а после, когда Лук был с Негой, дал. Почему? Ведет его? Ведет его на юг? Зачем? Ведь не для того же, чтобы отрезать уши Квену? Тогда зачем? Он, Лук, убил уже двоих слуг Пустоты. Точно двоих, пусть даже Хаппараиджа и не ловчий, а Хозяин леса, но кто их разберет? В гниль распался точно так же, как и зверь Ваппиджи. Значит, Лук убил уже двоих слуг Пустоты. Пусть повезло в первый раз, пусть и в самом деле прав был Харава, и Хаппараиджу Лук никогда бы не убил сам, но оказался в руке его древний нож, который сразил мерзость, слуг-то Пустоты все равно убито уже двое? Что же это значит? Выходит, бежать теперь надо Луку от любой встречи с тем же Хантежиджей? Ведь если Лук убьет его, наступит Пагуба? А если не убьет, но и ни в чьи руки не дастся, тоже наступит Пагуба? Опять о том же, опять о том же…

Лук снова закрыл глаза и вскоре почувствовал, как в голове его смешиваются круги и кольца, увидел какой-то город среди гор, в котором посредине главной площади стоял не необычный, украшенный колоннами, Храм Пустоты, а огромная, до неба, глинка с его изображением. Увидел огненный круг в чистом поле, внутри которого светились двенадцать кругов, и в каждом кто-то стоял, то ли человек, то ли сиун, какие-то мелькнувшие лица показались знакомыми, какие-то нет, но толком Лук разглядел только одно лицо — лицо Харавы, тот стоял в пылающем круге и посмеивался, глядя на Лука. И сиуна рядом с ним не было.

— …а рабов в нашем селе вовсе нет, — продолжал рассказ Кулак. — Как-то не срослось. Было дело, мельник как-то купил себе раба, из обедневших гиенских луззи, бывает там у них такое, сами себя за долги в рабство отдают. Купил и купил, тот помогает ему на мельнице, парень крепкий, едва за двадцать, мешки таскает по два сразу, жернова правит, все как надо. А какой он гиенский сыр измысливал… Облизал бы пальчики, да откусить боишься. Ну да ладно. Купил раба и купил, а тут глянь — а дочка-то мельника о деревенских парнях забыла, только на этого раба и смотрит. Увидел это дело мельник, чуть с ума не сошел. Надзор за рабом установил. А по тому видно, что и ему дочка мельника приглянулась. Видно-то видно, да с виду монету-то не стрясешь! Короче, бухнулась дочка в ноги отцу — не могу жить без этого парня. Он ее розгами. Она не отступает. Он ее розгами, она не отступает. Засек до полусмерти, запер в баньке, только хлеб да воду матери наказал дочери передавать. И что ты думаешь? Парня-то этого все село к тому времени полюбило! Безотказный, работящий, в руках у него все спорится, этому поможет, тому поможет, а уж сыр… — Кулак причмокнул и даже хлобыстнул лошадей вожжами, чтобы побыстрее тащили. — Короче говоря, сама мамка этой девки, жена, стало быть, мельника, пошла по селу занимать монету. Набрала тридцать монет серебра. Большие деньги по тем временам. Да и сейчас немалые. Пришла к зачинному, села, принесла монету, показывай, говорит, купчую на этого гиенского луззи. А в купчей и сказано, что либо служить этому парню до самой смерти тому, кто его купит, либо заплатить хозяину двадцать серебра, пять серебряных пошлину ише да идти куда глаза глядят. Так что принесла она ему вольную и говорит: вот тебе, парень, ярлык, иди куда хочешь, только дочку мою спаси, пока отец ее до смерти не засек. Короче, пока мельник мотался по своим делам, достали они дочку из баньки да свадебку и сыграли. Веселая была свадебка, только невеста на лавке сидеть не могла. А потом уж… Ну что сказать, мельник вернулся, мамка спряталась в баньке, молодые в рощице. Неделю старик бушевал, зачинный только присматривал, чтобы баньку вместе с бабой своей не спалил. Но ничего, побушевал да перестал. Остыл. Бабу выпустил, молодых из леса выкликал, парня снова к делу приставил, а там уж и пора внуков пришла нянчить. Одно его злило до конца дней: что потом его же зятю пришлось отрабатывать да отдавать ту переплату, что зачинному пришлось выплатить. А ведь мог мельник и задарма парня отпустить, мог. Да и взял он его в Гиене всего за десять монет серебра.

— А что же стало с тем мужиком, который с лошадью разговаривал? — спросил Лук. — Ну к нему еще смотритель зенский подошел… Я что-то прослушал.

— Э, брат, — рассмеялся Кулак. — Крепко же ты спал. Тому рассказу уже десяток лиг минуло. Да ничего с ним не стало. Смотритель велел дробилку сколачивать, чтобы этого мужика за колдовство и разговоры с живностью неразумной раздробить, как в городах колдунов дробят. Ну тут жена этого мужика прибежала, староста, зачинный, да вся деревня. Бухнулись на колени, стали ползать, умолять этого смотрителя. Дело-то известное: одного раздробят, потом и понравится, зачастят. Опять же у мужика пятеро детей, что их, на шею всему селу вешать? И мало ли кто спьяну с кем разговаривает? Я вот, когда подопью, то с шилом, то с сапожным ножом, то с дратвой разговоры веду. Короче, плюнул этот смотритель да укатил в свою Зену.

До Дубков воз Кулака полз три дня. Наверное, это были не самые худшие дни в жизни Лука, пусть и случились они почти сразу после той черной пропасти, которая поделила его жизнь на две части. Когда была убита его мать, он был еще слишком мал. Когда погибли Курант, Самана, да что там — Арнуми, Нигнас, Намувай, Такш — жизнь не заканчивалась. Она становилась другой, окрашивалась в черное, жгла сердце, но не заканчивалась. А теперь, теперь, после гибели Неги, как будто не было больше ничего. И даже эти три дня поездки случились словно не с Луком, а с кем-то еще. Он сидел на телеге, поддакивал говорливому селянину, иногда что-то рассказывал ему и сам, в основном о разных городах Текана, условившись, что путешествовал в ребячестве вместе с отцом. Помогал смотреть за лошадьми, в очередь нес дозор, по утрам, когда Кулак начинал фыркать над ведром воды, уходил в ближайший перелесок и упражнялся с мечом, потом опять слушал разговоры Кулака. И так все тянулось и тянулось, пока в самую последнюю ночь, когда селянин уже собирался на боковую, не спросил он вдруг непривычно коротко и сухо: