Пепел и роса

7

Ночь прошла спокойно, хоть я и засиделась на подоконнике, выглядывая в снежном ветре высокий худощавый силуэт. Бестолку. Вторая ночь. Я ворочаюсь в постели, мне то жарко, то зябко, и вновь несколько случайных прохожих идут мимо моих дверей.

На третий день я уже перестала ждать моего героя-любовника, и продолжила жить своей прежней жизнью. В конце концов, он там что-то такое обещал, так что пусть возвращается. Однажды утром во время верховой прогулки Лазорка почему-то двинулась в сторону Усадьбы. Доселе я за ней ностальгию не замечала, но все случается впервые. На Моховую она шла своей дорогой, так что вырулили мы к задам усадьбы, где и увидели за сугробом много кучу окурков и другие следы жизнедеятельности. Один след жизнедеятельности немного заиндевел и был чуток припорошен снежком, но крови из-под живота натекло знатно, и именно эта алая масса и была заметна в сумерках. По своему опыту проживания там я была в курсе, что Лугов пресек все курилки по углам, так что явно человечек был не наш. Пришлось подходить к парадному входу, стучаться, одергивать лакея, держать лицо перед Луговым, недовольно косящимся одновременно на мою не первой чистоты юбку и презрительно кривящую губу Лазорку. Очень было бы кстати, если б кто-то его в эту секунду напугал. Но не свезло, пришлось идти так как есть — в жокейских сапогах, всклокоченной юбке — зеркало не стеснялось ни следов навоза на подоле, ни подсохшей лошадиной слюны на рукаве. Барин еще изволил почивать перед грядущим отъездом, так что принимал меня в халате поверх исподнего и — теперь я буду помнить это всегда — ночном колпаке.

— Что-то ты раненько сегодня, госпожа графиня. — сухо приветствовал меня родственник.

— Мы с Лазоркой всегда гуляем в эту пору. — туманно объяснила я свой визит. Вдохнула, выдохнула, успокоилась. — За Вашей усадьбой кто-то приглядывает, вон даже труп оставили на память — кивнула на предполагаемое место находки (в этом крыле усадьбы я плохо ориентируюсь).

— Ты о чем? — раздраженно переспросил Татищев.

— Примерно шагах в двадцати-тридцати от каретной, где жасмин еще растет, за оградой лежит мертвец. Свеженький, наверняка. Здесь же городовые по ночам гуляют, я помню — вряд ли бы такое упустили. Следы еще там, не один час кто-то курил. Вы уж, Николай Владимирович, сами с этим разберитесь. И подумайте заодно, кто ж такой любознательный за Вами приглядывает.

По побелевшим губам московского градоначальника я поняла, что у нас всех наметились проблемы. Даже без Ходынки.

— Вот не понимаю я, как ты исхитряешься столько проблем собрать на пустом месте. — раздраженно бросил он и пошел одеваться.

А я пожала плечами и присела. Может лучше уйти?

— Запомни, — приказал необычайно быстро вернувшийся граф, так и не выпустивший из рук подзорную трубу. — Ты заехала попрощаться и передать Ольге записку. Напиши для порядка хоть что-то.

Я послушно начеркала что-то благожелательное и несколько вопросов о новых фасонах шляпок. Тупо, но ей как раз.

— Умница. И давай домой. — Он чуть помялся. — Если что у себя подозрительное углядишь — напиши мне… о птицах что ли.

— Счастливого пути, papá.

Вот как после этого восстановить свою репутацию в глазах всей челяди? Теперь даже на Демьяна ходить перестанут. Печально, Усте одной тяжеловато будет.

Но помимо таких мелочей стоит обдумать связь между графом, этими его гостями, мной и трупом у ограды. С покойником вариантов два — это или случайный свидетель, или конкурент. Насчет причин для наблюдения — графу виднее. Но разбег побольше — это могут быть и революционеры-бомбисты, и просто желающие прославиться идиоты, и еще (а думать это совсем неприятно) это вполне могут оказаться люди, заинтересованные удивительными гостями.

Лазорка послушно добрела до дома — она как-то особо чутко улавливает настроение людей и не встревает, когда на душе совсем раздрай, а там мне стало сразу не до переживаний. Пока мы шатались по покойникам, Евдокия надумала рожать.

И вот тут-то я испугалась по-настоящему. Когда на твоих глазах человек орет так, что выворачивает наизнанку, это совсем не то, что лежащий тихий покойничек. Устя уже сбегала за повитухой, которая оказалась пьяненькой после успешных родов накануне и даже руки вымыть не соизволила, устроившись рядом с Евдокией на кровати и напевая что-то задушевное. Я наслышана, что роды — процесс естественный, даже изучала эту механику, пока Люська сдавала акушерство — мы всей семьей тогда много лишнего узнавали, но подобная помощь не обнадеживала.

Я поймала зеленоватого лицом Митрофана и снабдив денежкой отправила к врачу. Жил неподалеку в доходном доме человек, изредка возвращавшийся затемно в белом халате. Вскоре он появился у нас на пороге, несколько ошарашенный подобной демократичностью графини, лично наблюдающей роды кухарки. Доктор выгнал нас всех и лично занялся роженицей.

Солнце поднялось к зениту, мы так и не позавтракали, так что пришлось брать Устю с корзинкой и ехать в ближайший приличный ресторан, где нас с трепетом и нежностью снабдили провизией на весь день и пообещали повторить уже с доставкой на дом.

Дома первым делом мы услышали мяуканье. Странно, вроде бы кошек мы не заводили, но оказалось, что эти странные звуки издает младенец. Евдокия родила девочку, живую, крупную. Страшненькую, конечно, как и все младенцы, но живую. Доктор, однако, радости не проявлял и что-то озабоченно пояснял Мефодию.

— Доктор, извините, мы не успели познакомиться. — вклинилась я в серьезный мужской разговор. — Графиня Татищева, Ксения Александровна.

Протянула ему ладонь и с удовольствием увидела тщательно обстриженные чистые ногти на его руке.

— Полозов, Семен Агеевич, врач. — машинально ответил он.

— Что с моей Евдокией?

— Да я вот как раз объяснял мужу…

— Это не муж, муж ее в солдатах, так что можете объяснить мне. — не терпящим возражений тоном я оборвала его.

— Гмм… Как изволите. Роженица неплохо перенесла роды, жить будет. Плод жизнеспособный, но вот ноги…

— Что с ногами?

— Я не знаю причин, но нижние конечности плода сильно деформированы и не реагируют на раздражение.

Черт бы побрал все!

— Ее избила свекровь несколько месяцев назад. — вспомнила я.

— Что ж, это многое объясняет. — доктор Полозов собирал инструменты в чемоданчик. — Ребенок в остальном крепкий, жаль, что так получилось. Слабого бы можно было не выхаживать… Ну да она баба молодая, крепкая, еще нарожает…

И покинул наш притихший дом. Обедала я, как-то не особо ощущая вкуса еды, а челядь затаилась на кухне. Как будто покойник в доме. Всесторонне обдумав ситуацию, отправила Мефодия в казарму к молодому отцу. Его конюх доставил почему-то немного потрепанным, наверняка раза три или четыре наш везунчик спотыкался о стены домов со всего роста. Пока мужчины проходили через заднюю дверь на половину прислуги, я поглаживала круп Лазорки, невидимая для окружающих. Свистом подозвала Мефодия, похлопала по плечу. Молодец, ситуацию понимает правильно.

О чем там говорили новоиспеченные родители мне неведомо, но беседа прошла быстро, закончилась рыданиями Евдокии, которые тут же подхватил младенец. Уже во дворе этот щуплый рыжеусый мужичок потрясал кулаком и требовал избавиться от урода. Как-то сама собой открылась дверь, и отвязанная Лазорка совершенно случайно наподдала незнакомцу обоими копытами.

— С лошадью поосторожнее, милейший, денег стоит. — обронила я, шествуя в дом.

Молодую мать навестила спустя пару часов. Евдокия сидела на кровати, плотно обвязав голову черным платком, и я даже помертвела в первую минуту. Но из-за подушек раздалось ворчание, и можно было выдохнуть.

— Ну что ты, милая? — осторожно погладила ее по плечу.

— Да что ж тут скажешь, Ваше Сиятельство… — расплакалась опять она. — Куда ее, такую?!

Вот выше промежности новорожденная выглядела совершенно нормально: упитанный щекастый маленький человек с багровым червячком пупка, плотно сжатыми кулачками и насупленным взглядом из-под опухших век. А ниже… свернутые рогаликом ножки оказались тоньше запястий и явно короче рук. Я подошла и погладила девочку по телу. Так одернулась от прикосновения к ручке, жадно обхватила губами палец, но даже не пошевелилась от щекотки ступни. Подобное и в моем времени — приговор.

— Дуня, она есть хочет. — прошептала я.

Кухарка чуть помедлила и поднесла уродца к груди. В пеленке девочка вообще не отличалась от других детей.

— На все воля Божья. — больше на ум аргументов не пришло. — Как назовем-то?

Евдокия подняла на меня тяжелый взгляд. Об этом она еще не подумала.

— Я думала мальчика Платошей назвать. А девочку — Марфушей, как матушку мою звали. — отстраненно проговорила она.

— Вот и славно. Сейчас батюшку кликнем и нынче же окрестим. — успокаивающе бормотала я, пугаясь этой черноты в лице всегда благостной Евдокии. Послеродовые депрессии накрывают и благополучных мамаш, что уж говорить про такое. Не ровен час, сама удавится или дочку сгубит.

Бедняга Мефодий уже заметно хромал, отправляясь в следующий поход. Он отчего-то заартачился и отказался становится крестным отцом Марфуши, не помогло даже то, что в матери вписалась я сама. Начал что-то говорить о недостаточном собственном благочестии, в общем зачудил. Вот только этого мне не хватало к концу дня. Красноперовы смотрели исподлобья — от них в этом деле толку было чуть.

Был у меня один вариант, конечно… Пришлось идти наверх, взяв обещание с Усти, что она ни на минуту не спустит глаз с молодой матери, писать на дорогой лощеной бумаге с фамильным татищевским гербом (заказала целую пачку и использовала только на благодарственные письма) приглашение для господина Лугова. Официальное. Срочное.

Тот, к моему изумлению, добрался раньше священника.

— Чем могу помочь, Ксения Александровна? — чист, ухожен, элегантен, только вот глаза больные.

Я усадила его в своем кабинете, велев Демьяну сменить Устю, которая почти прилично справилась с подачей чая.

— Новая девочка? — обратил на нее внимание посетитель.

— Да, взяла вот сиротку в дом. Старательная. Конечно, учится пока, но Ваши девушки ей в пример. — я пододвинула тарелочку с сушеными ананасами и орешками, которыми Лугов чинно лакомился.

Про его слабости Сусанна мне рассказала все и немного больше. Я знала о его привычке копировать манеры графа и потом тайком принимать те же позы на диване, о вкусовых (ананасы) и алкогольных (черничная настойка) пристрастиях, об одержимости собственным телом и безразличии к обоим полам. И сама догадалась, для чего он хранит в шкафу шелковые чулки — если горничные копнут глубже, они и платья найдут, уверена.

— Я хочу предложить Вам, Алексей Трифонович, стать моим… — драматическая пауза, как раз чтобы поперхнулся. — кумом.

Когда он откашлялся, выпил воды и слезящимися глазками уставился на меня, продолжила.

— Евдокия, помните же ее, разрешилась от бремени, родила девочку. И мы ее окрестим сегодня же — Мефодий как раз за батюшкой отправился. А то дитя так слабо…

И вот попробуй теперь вывернись.

Он даже не стал пытаться. Все же даже дефективная графиня в кумах — это не у каждого мажордома случается.

Прибывший священник оказался на диво обаятельным и каким-то светлым человеком. Он мигом оценил ситуацию, ласково поговорил с Евдокией, торжественно провел ритуал крещения — мне пришлось ущипнуть Лугова, чтобы тот лицо сделал попроще, когда увидел особенности ребенка.

— Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес, и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася. Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием. И возшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца. И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Егоже Царствию не будет конца. И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном споклоняема и сславима, глаголавшаго пророки. Во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых, и жизни будущаго века. Аминь. — рокочущий голос священника наполняет нашу комнату неопределенного назначения.

— Аминь. — повторяем мы.

Где-то в своей каморке молятся Красноперовы. И их молитва так же доходит до Господа, а свет ее делает жизнь малышки хоть чуть-чуть, но радостнее.

Я не знаю, почем тут нынче крещения, но вряд ли вкладего, утешившего мать, меньше, чем у врача, принявшего Марфу.

По случаю такой радости мы накрываем большой стол, лакомимся ресторанными припасами, немного грешим и распечатываем черничную наливку, которую как раз для взятки Лугову и берегли.

— А что девица Ваша на крестинах не была? — в какой-то момент спрашивает разомлевший мажордом.

Девица замерла.

— Смущается посторонних. Вы для нее — как генерал для солдата.

Умиротворенный Лугов покинул наш дом в самом благостном настроении, успев насплетничать о чудовищном злодеянии в аристократическом квартале.

— Вот представьте только, Ксения Александровна, только Вы уехали, а за усадьбой труп нашли. Полиция приезжала, да. Поговорили с Их Сиятельством, опросили всю прислугу и уехали восвояси… нет, незнакомый труп. Никто его не опознал, чужой какой-то.

— Неужели разбойники? — ужаснулась я. — Сохрани Господь! В таком приличном месте и средь бела дня жизни лишают. А я ведь там сколько жила — двери-то не всегда закрывали….

— И не говорите, Ксения Александровна! — он весь ушел в мысли об опасности проникновения врага на вверенную территорию.

— Теперь и окна, и двери надо будет укрепить от греха. — посоветовала я. — У меня как раз мастер такой имеется. — и сплавила кума восвояси.

— Что сидим, как на поминках? — спросила я у прислуги, в молчании нависших над тарелками. — Человек родился, между прочим, душа Божья. Устя, неси завтрашнюю еду, отмечать будем.

Устя тоже не особо видела повод для радости, но к моим сумасбродствам уже привыкла и воспринимала их стоически. За почти два месяца брат и сестра отъелись, отоспались и выглядели как раскрашенные картинки, по сравнению со своими бледными первоначальными образами. В стабильной и размеренной жизни Демьян начал чаще смотреть на окружающих, меньше сутулился. О чем думала Устинья, мне неизвестно, но точно не страдала, а порой я заставала улыбку на ее лице — истинную, а не дежурную.

Евдокия пока не могла сидеть, но я уговорила ее постоять с новорожденной рядом. Мы чокались морсом, произносили тосты и старательно делали вид, что все, как на обычных крестинах. К второму кругу поздравлений я созрела до очевидного, но ранее незаметного из-за суеты решения.

— Евдокия, я не думаю, что тебе стоит ехать в деревню. Оставайся тут вместе с Марфой. Комнаты вам обеим хватит, зарплату я повышу. Марфа подрастет, Бог даст смышлёная будет, выучим ее ремеслу какому-нибудь сидячему — кружева плести или вышивать бисером. Так и она сама, если что, не пропадет. А отдавать ее куда — это же, сама понимаешь, погубишь.

Воцарилась тишина, и я поняла, что все смотрят на нас обеих. Ну на меня — будто я отрастила вторую голову, а на Евдокию — как на участницу чего-то изумительного, что больше ни с кем уже не произойдет.

Евдокия подняла глаза от пестрого кулька — она скопила несколько дюжин лоскутов, из которых нашила очень креативных пеленок.

— О-оставить ее тут? — заикаясь переспросила и начала оседать.

Демьян успел подхватить ребенка, Мефодий — мать, перенесли их в каморку, мы с Устей осмотрели роженицу — кровотечения нет.

— Сомлела. — уверенно заявила горничная. — Вы, барыня, когда нас с Дёмушкой к себе позвали, я тоже чуть не сомлела. Молила тогда Господа о чуде, а тут Вы… Вот и Дуня… Глядите, околёмывается…

Евдокия осмотрелась и не найдя Марфы испуганно посмотрела на меня.

— Сейчас Демьян принесет. — улыбнулась я. Раз ищет, значит приняла.

Но Устю на ночь оставила с семьей.

Наверх доползла за полночь и рухнула в постель. Когда только Устя успела ее расстелить, подумала я, проваливаясь в глубокий сон.

Утром нашла себя уставшей как ломовая лошадь после двойной смены, зато хоть платье в ночи расстегнула. Только вот сложено оно как-то… Видела я на днях такую укладку…

— Федор Андреевич? — тихо окликнула я.

Нет ответа и было бы странно, что он сидит рядом, но это так удивительно… Устя неотлучно была при мне с самых крестин. Лунатизмом я точно не страдаю, значит платье само собой не снялось. А эта странная манера аккуратно сворачивать корсаж присуща только одному моему знакомцу.

Бардак в доме творится, если посторонний человек шастает тут, как у себя в комоде. И ладно, если это Фохт, а мало ли кому еще придет в голову меня навестить. Может и вправду собаку завести?

Новый день принес новый букет — на этот раз с преобладанием жасмина и камелий. Жаль, мужчинам цветы не дарят, а то кактус был бы в самый раз. И желательно с доставкой ночью в постель.

Евдокия рвалась к плите, но ее осаживали четыре человека, а пятый требовательно напоминал о других обязанностях. Вот тут-то Евдокия по-настоящему оценила водопровод и душ, который вначале считала баловством. Я несколько раз настрого велела ей купать дочку при каждой смене пеленок и теперь она сама удивлялась тому, что нет опрелостей, привычных ее деревенским братьям и сестрам.

Три дня длился наш разлад в хозяйстве. Устя умела готовить, но вот ассортимент откровенно печалил. Теперь мы все постились самым экстремальным образом. Я снова пережевывала кашку по утрам — в обед и вечером нас подкармливали рестораторы.

Евдокия переживала, но все проходит, и это прошло. Я записала ее на прием к ортопеду, без особой, правда, надежды. На очередной долговой распродаже купила старенькую колыбельку и жизнь потекла почти обычно. Ночной гость больше не заглядывал, а вот дневные…

На досуге, наблюдая из окна двумя мужичками невнятной наружности, я почитывала всяческую литературу. Особенно меня впечатлило «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных». Для поднятия духа интересная книжка.

Например, статья 294 — о подлогах в официальных бумагах — лишение всех прав состояния плюс поселение в Сибири. Это и использование чужих документов при бракосочетании, и выправленные по случаю два странненьких паспорта на подлинные имена моих слуг — тоже в эту кассу. Хотя голод пятилетней давности выкосил много деревень и кое-где концов не доищешься… Статья 780 о нарушениях правил врачевания — самая щадящая — о воспрещении практики. Но можно квалифицировать некоторые манипуляции как подлог — и тогда, здравствуй, Сибирь бескрайняя. Статья 951 о бродяжничестве — здесь за амнезию дают 4 года арестантских рот мужчинам, и столько же работных домов женщинам с дальнейшим переселением — угадай куда… Статья 975 — о составлении ложного документа на себя — полтора года арестантских рот в Тобольской или Томской губерниях. Статья 994 — о незаконном сожительстве неженатого с незамужней — мелочевка, церковное покаяние. А вот 995, за мужеложство предлагает лишение всех прав состояния и турпоход на Колыму, где мы и встретимся с Фролушкой. Странно, распространение этого дела не хуже, чем в мое время, о Пажеском корпусе только ленивый не шутит, но скандалов немного. Или все откупаются, или строгость закона нивелируется необязательностью его исполнения. Статья 1690 о подлогах. Там за одно использование подложных бумаг при торговых сделках — лишение всех прав и высылка в Сибирь (передача тебе, Ксюша, подвала).

Утешает одно — глубина и масштабы позора от этого факта будут слишком затрагивать дорогого родственника, так что вряд ли мне стоит крепко печалиться. А вот идея с путешествиями в монашеской рясе точно бы себя не оправдала. Вопреки художественным произведениям, даже им предписывалось иметь документы.

Но бывали времена, когда я задумывалась о будущем не только себя лично, но и других особ. В основном такое происходило, когда я, бывая в ванной или уборной (а тут этим словом зовут комнату для переодевания), наблюдала из окон, выходящих во двор, прогулки Марфы. Удалось убедить Евдокию в необходимости свежего воздуха для новорожденных и теперь дворня по очереди выгуливала малышку. Оказывается, Тихон Архипович Байков, наш счастливый отец, имеет более чем широкие правомочия. Когда придет время менять Дуне паспорт, он может не дать на это разрешения, и тогда она отправится к себе в деревню, где так рады двум лишним ртам. Насчет Тихона Архиповича у меня имелись некоторые мыслишки, каждая из которых также была прописана в соответствующей статье Уложения, но я-то попадаться не намерена. И начну с самой простой.

— Устя, позови мне Евдокию. — проговорила я в завершение обеда.

Встревоженная роженица появилась так быстро, что я подозреваю уже сидение под дверью.

— Голубушка, как себя чувствуешь?

— Хорошо, Ваше Сиятельство, грех жаловаться. — конечно, тени под глазами — они от курортного материнства.

— Марфуша здорова ли?

Тут ее прорвало и мне рассказали о множестве достижений моей крестницы, хорошем аппетите, улыбчивости и других милых материнскому сердцу мелочах.

— Дуня, я вот насчет мужа хочу спросить. — кухарка напряглась и поникла. — Вы с ним венчаны? Ты не думай, я не стану о тебе хуже думать, если нет.

— Венчаны, Ваше Сиятельство, а как же. В церкве были…

Печалька, а то такой хороший вариант наклевывался… Но есть еще идеи.

— А ты с ним дальше-то жить хочешь?

— А куда ж я денусь-то. Скажет — и пойду. — Евдокия вздохнула.

Да, вдовство обретает все больше и больше преимуществ.

— Насчет развода не думала? — все же попыталась продвигать идеи феминизма я.

— Куда мне, такой-то грех. — перекрестилась женщина.

— Дуня, он твоему ребенку смерти хочет! Может, подумаешь еще?

— У нас в деревне все так живут. На роду бабе писано битой быть и горести претерпевать. Пойду я, Ваше Сиятельство.

Ну вот как это все? Отголоски подобной коровьей логики встречаются и в две тысячи пятнадцатом. Только среди моих знакомых вполне-таки социализированных женщин с образованием, маломальской карьерой, а порой и собственной недвижимостью, десятка полтора терпят унижения и побои мужей ради эфемерного социального статуса или более материальных бонусов. Да и мужчины с замашками тиранов тоже не редкость. Хотя в двадцать первом веке законы все-таки очень сильно облегчили женскую долю. В случае развода Тихон имел право забрать дочь себе и манипулировать бывшей женой. Есть, правда, одна лазейка… Неэтичная, подлая, но я в святые и не рвусь.

В ближайший воскресный день из окон салона я углядела вертевшегося на углу солдата. Близко к дому он не подходил, но и глаз с калитки не спускал. Через полчаса такого моциона из ворот ужом выскользнула Евдокия — что за бардак, даже не закрыли вход. Она мелкой трусцой подбежала к мужу и понурив голову выслушивала сначала придирки, а потом весомый аргумент в виде затрещины.

Я остановила себя от вмешательства — раз хочет себя гробить, кто я чтобы мешать. Вечером допросила Устю.

— Ну и что там рассказал счастливый отец?

— Что коли Вы зарплату повысите, то пусть пока девчонка живет. А как в деревню поедут — в монастырь подкинут. — сухо изложила девочка.

— И Евдокия довольна?

— Что ж довольна то? Деваться некуда — муж…

Не понравился мне и такой расклад, и покорность Дуси, и вообще нетуманная перспектива визитов этого паразита сюда.

Для начала я на хорошей бумаге набросала письмо. Мефодий у нас провалами в памяти не страдает, так что сообщил мне и имена основных командиров Тихона, и еще кое-какую информацию.

Два экземпляра в разные канцелярии и через четыре дня разъяренный служивый уже колотился в двери. Мефодий, следуя моим указаниям, его долго не впускал, и лишь мольбы Евдокии заставили дать возможность супругам поговорить. После кухарка долго плакала и даже пересолила ужин. Так, цирк пора завязывать. Клиент почти созрел. К следующему выходному солдат явился сосредоточенный, целеустремленный, в начищенных сапогах и без сомнений. На этот раз Мефодий препятствий не чинил и наш герой под чутким надзором нескольких пар глаз вошел в Дусину каморку. Дикий визг потряс окрестности и дальше все пошло как по нотам. Мефодий как кутенка выкинул отца из комнаты, и вытащил оттуда же кухарку и кулек с малышкой. Из окон и по коридору повалил едкий белый дым. Этот козел меня сжечь решил, что ли?

Первоначально я хотела укрыть Красноперовых от полицейского надзора, но пришлось переигрывать на ходу. Демьян бросился в комнату и одеялом накрыл банку, продолжавшую источать дым и смрад. Внизу все кашляли. Устя с моей запиской уже бежала в полицейский участок.

Сучонок, притащил дымовую шашку от крыс. Полдома бы потравил и не пожалел.

Потом прибыл городовой, полиция — тех я быстро уговорила не поднимать особого шума: графиня слегла с мигренью от ядовитой шашки. И все начало стремительно налаживаться. Полицмейстер в кратчайшие сроки опросил свидетелей, забрал несостоявшегося душегуба, мы проветрили окна и выдохнули.

Как оказалось, даже в суд с разводом обращаться не пришлось — в следственном отделении другие заключенные не очень хорошо отнеслись к попытке убийства малолетней дочери. Евдокия надела черное платье, а я добрым словом вспомнила того, кто был столь разговорчив.