Пепел и снег: роман в письмах

Письмо сто восемьдесят четвёртое

Мне снилось, что мы с Монтесумой переходим вброд реку Лимпопо. Преодолев вихри водоворотов, мы вместе устроились на согретом солнцем валуне посреди реки.

«Ты запутался, — сказал Монтесума. — Берегись, как бы твоё путешествие не стало изощрённым побегом от самого себя. Ты слишком много внимания придаёшь числам, отметкам на компасе, высоте над уровнем моря, приливам, температурам. Ты ищешь логики и структуры в том, что случайно. Твои движения математичны, тогда как должны бы быть музыкальными. Ты принимаешь отдельные позы, но до сих пор не можешь стать самим танцем.

Помни, что компас и карандаш могут помочь тебе измерить длину реки, но ни один механический инструмент не измерит движений твоего сердца.

Некоторые карты нужно чертить по талому снегу. Живя в своём разуме, ты лишаешь всякого смысла все свои мили и реки. Твоё сердце — флейта, а ты играешь на нём, словно оно барабан. Фотоаппарат — это музыкальный инструмент. В нём ещё столько октав, которые ты не исследовал!»

Повисла долгая пауза. Я молчал.

«Ты описываешь и фотографируешь мили. Но проживаешь ли ты их на самом деле?»

Я снова ничего не сказал.

«Ты должен отложить на время и ручку, и камеру. Докажи, что ты стоишь подарков, которые получил.

Посмотри на мир сквозь линзу собственного глаза.

Только тогда ты будешь готов странствовать так, как это делают птицы.

И помни, что когда-нибудь, когда ты пересечёшь свою последнюю реку, ты предстанешь перед слоном, который измерит ценность твоей жизни не пройденными тобой реками и не тем, как много ты видел, а скорее тем, много ли ты любил».