— Его нет.
Врут.
— Он просил меня прийти сегодня. Сказал, что будет после трех, — говорю я, улыбаясь им, словно лучшим друзьям.
К черту их! К черту их всех!
— Его нет, — повторяет толстуха с обвисшими губами, перепроверяя бумаги. — Нет, сегодня его не будет. Вы ошиблись.
Я сжимаюсь под ее взглядом. Достаю коробку, показываю ей:
— Это для него.
Коробка уже видала виды. Я слишком долго таскал ее с собой. Часто приходилось зажимать ее под мышкой, и в середине образовалась вмятина.
Коробка все еще почти белая, но бант вот-вот отвалится.
Она выглядит подержанной. Так и есть. Я нашел ее в мусорном баке. И пахнет она соответствующе — дымом, выпивкой и потом.
Ну и ладно. Зато нож внутри острый. Я проверял. Срубил ветку дерева одним движением руки. Это старый охотничий нож, напоминающий формой рыбу. Чешуйчатая рукоятка переходит в длинное, гладкое, цельное лезвие, толщина которого позволяет рубить ребра.
Я — охотник. Добыча от меня не уйдет.
Не сегодня, так завтра я его достану.
Я стараюсь казаться меньше. Им нравится, когда ты меньше. Так они кажутся себе большими и сильными.
Чуть сильнее сгибаю здоровое правое колено и опускаю плечи.
— Значит, я ошибся. Простите. А когда он будет?
Она смотрит на меня, и ее взгляд смягчается. Я ничтожен, не представляю угрозы. Я маленький, старый и грязный. Ей меня жаль.
— Не могу сказать, — отвечает она. — Это запрещено.
Я тру глаз. Тот, который инфицирован. Он слезится.
— Я просто хочу поблагодарить его, — говорю я. — Он помог моему сыну; он отличный врач. — Я смотрю в землю и стараюсь казаться еще меньше. — У меня для него подарок. — Снова показываю ей коробку.
Наконец толстуха ломается. Смотрит в бумаги и говорит:
— Завтра в девять он будет.
Тру глаз, благодарю ее и медленно ухожу, привычно прихрамывая на левую ногу.
Я не спешу, пока не оказываюсь в темноте, где она меня не видит.
Они все меня не видят.
Завтра в девять.