Перехламок

4: КРЫСИНАЯ НОРА

Стальноголовые подождали, пока я закончу первую работу — обыденную починку проводки в фонаре на перекрестке, а потом, лыбясь, похлопали меня по плечу, якобы нечаянно пихнули и без дальнейших слов двинулись обратно к Перехламку. Стоя в свете фонаря, я огляделся.

Перекресток находился в высоком помещении из покрытого пятнами серого скалобетона. Выступающая из потолка надо мной опора была увешана трупами падалюг и преступников, подвешенными стражей Перехламка. (Настоящей стражей Перехламка, поправил я себя. Стальноголовые! Я не хотел и думать об этом). Впереди был туннель, поворачивающий налево, где он встречался с рампой, идущей на Сияющие Обвалы, а там проходил через три-четыре ветхие несущие стены, соединялся с маленьким ломаным переулком под подъемником и вливался в дорожную трубу на Упырью Излучину. Еще три пути зигзагами уходили через столь же обветшавшие жилкомплексы с правой стороны. Один спускался на уровень ниже, возвращался назад и уводил к череде препятствий — ловчих ям и наблюдательных площадок — которая защищала грибные и слизевые фермы Кишкодера. Второй изгибался в другом направлении, поднимался на три уровня и выходил на плоскую равнину пустого скверноземелья, где стояли старые мануфактории, полные зловонной металлической пыли и труб, протекающих токсинами.

Третий был дорогой на Тарво, которая освещалась и патрулировалась совместно Перехламком и Берсерками, орлокской бандой, которая завладела Тарво. Я глубоко вдохнул, бросил взгляд на усыпанную трупами опору полуразрушенного моста наверху, и начал идти.

Работа, вот что мне нужно, хорошая работа, чтоб спина гнулась, а мозги прочищались, чтобы все это вышло из моего разума. Все эти проблемы доказали точку зрения, которой я уже давно придерживался. В подулье оно того не стоит, привязываться к людям. Нужно всегда уметь просто повернуться и уйти прочь. Уйти от водяных бунтовщиков. От тел остальных фонарщиков. От города, где ты никогда больше не увидишь мать и сестру, или от норы, где твой отец…

Я потряс головой, чтобы прочистить ее. Вот что случается, когда позволяешь вещам задевать тебя за живое. Вместо этого я уставился вперед.

Я знал лазейку, при помощи которой можно было бы обойти основную дорогу, и, судя по сцене у ворот, держаться от нее подальше было бы здравым решением. Не хотелось мне повстречать еще одну толпу, твердо намеренную попасть в Перехламок, тем более что мой эскорт благополучно свалил. Я припомнил слова Дренгоффа о том, что за пределами города появились проблемы, а потом выкинул их из головы. Кому мне верить? Ему или телам, висящим над перекрестком? Перехламок вычистил ближнее скверноземелье. Этим он славится. Черт, да я и сам — часть этой славы. Никто не знал другого города, который бы нанимал людей вроде меня, чтобы мы снова заставили старые осветительные приборы улья работать, хотя во многих местах нас теперь пытались копировать. Приносить свет, чтобы зверям было негде спрятаться и разбойникам негде укрыться. Перехламок и его фонарщики.

Перехламок и его фонарщик. Единственный. Я. Мне пришлось снова отогнать эти мысли.

Работа. Надо чем-то занять руки. Я уже на треть прошел дорогу, которая раньше была чем-то вроде высокого туннеля для доступа к жилым уровням, заброшенным в незапамятные времена. Освещение было хорошее, через каждый десяток шагов — по работающей лампочке, и я двигался быстро. Непривычно было идти с шестом и двухцветником, поэтому я экспериментировал с разными способами их ношения. Шест в одной руке, пушка на другом плече, ранец и лестница… нет. Шест и пушку сюда, ранец пониже, ближе к бедру? Я прошел еще три шага и понял, что сейчас это все свалится наземь. Это было хорошее занятие, оно отвлекало. Это была моя работа.

Я нашел расклад, который мне понравился — шест и ранец на одной стороне, двухцветник на перевязи ниже — и поправлял ремни и шляпу так, чтобы было удобнее, когда увидел руку и замер на месте как статуя.

Это была рука взрослого человека. Или не человека. Кожа была серая, как панцирь чеши-червя, уже расползалась от гниения, и на двух пальцах не было мяса. Двух из шести. Большой палец был длиннее, чем все остальные, и суставы у них были странные, угловатые. Я медленно шагнул ближе. Лишенные плоти пальцы выглядели обглоданными, кто-то расколол кость, чтобы добраться до мозга. На ногтях запеклось что-то темное. Все знают, что падалюги едят себе подобных, когда им не удается поймать чистокожих людей.

Я глубоко вдохнул и уронил ранец, чтобы схватить обеими руками двухцветник. Видно было, что руку кто-то таскал взад-вперед по неровному полу, оставив следы из запекшейся крови. Может быть, он пытался что-то написать, нарисовать? Я не мог сказать. Я прислушивался как мог, но не мог уловить ни звука.

Новый расклад. Ранец на спине, фонарный шест заткнут за его ремни, чертовски неудобно, но зато обе руки остаются свободны, чтобы держать двухцветник. Лучше перебдеть, чем недобдеть, и все такое прочее. Я сердито уставился на руку, как будто мог напугать ее в отместку за то, что она заставила меня нервничать, и снова отправился в путь, играя у себя в голове в вопросы-ответы. Скверная это была игра.

Если тут проблемы с падалюгами, то отцы ведь должны были попытаться их уничтожить?

Конечно, должны, ведь не то что бы в Перехламке так мало бойцов, что им пришлось заманить в стражу банду головорезов из дома Голиаф.

Но если была такая активность на дорогах, ведущих в Перехламок, то наверняка кто-то на это наткнулся и поднял тревогу?

Ну конечно, тут бы ее и услышали поверх криков и плача у ворот, и мы же точно знаем, что любые норные жители, которые перлись по этой дороге и наткнулись на засаду падалюг, запросто бы ее пережили, чтобы о них сообщить.

Ха! — сказал я себе, поднимаясь по туннелю, который поворачивал направо и резко уходил вверх над давно слежавшимся обвалом, где какая-то добрая душа много лет назад высекла ступени. Ха! Если им кто и встретился, то он уже давно не здесь. Падалюги не бросаются друг на друга, если только не в край голодны.

Все это знают, сказал я себе, пробираясь по дальней стороне склона. И это практически гарантирует, что любые падалюги, все еще скрывающиеся неподалеку, в край голодны.

Пока я стоял и думал об этом, сзади донесся какой-то звук. Тихий и отдаленный, может, ничего более серьезного, чем небольшой обвал или какой-нибудь мелкий зверек подулья, но этого было достаточно, чтобы инстинкт принял решение вместо меня: я снова двинулся в путь.

Ступени, спускающиеся по другой стороне кучи, уходили гораздо глубже первоначального уровня туннеля, до камней, которые возвышались, как гать, над химическим болотом. Воздух здесь обжигал глаза. Примерно через сто шагов тропа вновь начинала подыматься к дороге на Тарво. Я быстро выбрался из химической вони и уже медленнее пошел по более простому пути, минуя один уровень полуразрушенных, переплетенных коридоров за другим. Я пытался двигаться и дышать как можно тише, прислушиваясь, не раздастся ли позади еще какой-нибудь негромкий звук. Разумеется, я понимал, что мое воображение разыгралось от нервов, но это ведь не значит, что кроме воображения я ничего не слышал? На земле больше не было следов падалюг, единственные отметки, которые я видел, были аккуратно вырезанными и раскрашенными знаками, указывающими направление к дороге на Тарво, и это меня устраивало.

Мое настроение стало оптимистичнее, и я снова задался вопросом: разве не правда, что я провел приличный кусок жизни до Перехламка, путешествуя так же, как сейчас, и от этого мне вовсе не стало хуже (наоборот, я стал искусней и богаче)?

Конечно, ответил я, и это было потому, что у меня хватало ума всегда путешествовать с большим караваном и не сваливать на безлюдную тропу в одиночку.

За спиной снова раздался стук упавшего камня. Не падалюга, но и не мое воображение. Я стиснул двухцветник с такой силой, что пальцы заныли. Я нашел, чем отвлечься от мыслей, и это хорошо, но теперь нужно отвлечься от того, что меня отвлекает. Я чуть ли не бегом кинулся к трубе в верхней части тропы и, подтягиваясь одной рукой, взобрался вверх по лестнице, к знакомому зеленоватому свету ламп над дорогой Тарво. Поднявшись, я попятился от лестницы, наставив на нее двухцветник. Наконец, мой пульс успокоился, и я удостоверился, что по ней ничего не поднимается. Давненько я не испытывал такой радости от того, что закончил очередной этап обхода.

Зеленоватые цепочки ламп делали дорогу на Тарво одной из самых хорошо освещенных, и, стало быть, безопасных, но жрали электричество как полные ублюдки. Дорога зависела от толстого электрокабеля, который Берсерки отбили у своих соседей Эксеров, банды отступников из дома Ван Саар. После трех светофаз жестокой, хотя и небольшой войны за территорию единственный выживший Эксер сбежал по дороге на Глубокую Камеру, лишившись одного глаза и большей части снаряжения, и с тех пор его никто не видел. Теперь Берсерки сдавали кабель в аренду Тарво, а Тарво заключил сделку с Перехламком, и вот я здесь, работаю на кого-то из них или на всех сразу, насколько я мог сказать и насколько это меня интересовало.

Я хорошо умею подключаться к кабелям, наловчился с тех пор, как разбивал лагеря во время своих путешествий. Я все еще нервничал из-за находки руки, но после того, как я увидел огни, движущиеся на мосту (Берсерки ни за что бы не оставили свой пост, где взимали пошлины за переход, неважно, засуха или нет), у меня прибавилось уверенности. Это хорошее место, оно в хороших руках. Берсерки были одной из самых крутых банд по эту сторону Лощины Комы. Зря я боялся.

Эта мысль подняла мне настроение, пока я светил вокруг фонарем. Кто-то, возможно, Тэмм, слишком расточительно распределил лампы у моста через Черпальный канал, и мощности на все не хватало. Само местное подключение к главному кабелю было более-менее в порядке, несмотря на некоторые халтурно сделанные узлы (точно Тэмм, к ее работе с тонкими компонентами я прикопаться не мог, но вот кабели она соединяла отвратительно), но нужно было подвести резервный провод. Никаких проблем.

Я пошел вдоль кабеля Тэмм, который уводил с дороги, и пролез за ним сквозь широкую трещину в рокритовой стене, ограничивающей дорогу с одной стороны. Из-за этого мы порой ругались — Тэмм терпеть не могла, когда я устанавливал что-то слишком высоко, куда она не могла дотянуться, а я терпеть не мог, когда она упрятывала что-то в места, куда я не мог пролезть. Я пытался протиснуть себя и свой ранец вглубь трещины, когда услышал голоса за спиной, у лестницы, по которой я взобрался. Понадобилось мгновение, чтобы понять, что они говорят, и тогда я застыл на месте.

— В смысле, ты его не видишь? А как он тогда прошел мимо нас?

— Может, рванул со всех ног до моста. Честное слово, он нас услышал. Потому-то и вел себя так тихо, когда поднялся, чтобы не спалиться.

— Ну давайте и дальше базарить, как идиоты, чтобы себя выдать? — прошипел первый голос. — Пошли, найдем его, пока он не добрался до моста, раз уж он туда идет. Не хочу лезть под прицелы Берсерков. Вы слышали Хелико в светофазу — к бандам не лезть, пока не разберемся с Перехламком.

Я был прав. Они следовали за мной. Охотники на фонарщиков.

Если они боятся, что я лежу в засаде и жду их, хорошо. Этим они дают мне приличную фору. Я уж точно не смог бы пробраться мимо них и дойти до моста через Черпальный канал, но благодаря кабелю Тэмм я знал, что этот лаз куда-то да выйдет. Страх помог мне протиснуться через расщелину, подцепив ранец фонарным шестом и волоча его за собой, и теперь я был внутри толстой двойной стены. Но этого мало. Если меня услышат, а я еще буду здесь, то я окажусь в ловушке, и мне кранты. Я выдохнул и полез дальше, следуя за кабелем Тэмм, пока не выбрался из полости через еще одну большую трещину.

Когда выходишь из стены или люка, ландшафт подулья часто неожиданно меняется. Я внезапно оказался между двумя огромными жилблоками, на шатком трубопроводе едва шире меня, который висел над темной пропастью, уходящей далеко вниз. Но именно по нему проходил кабель, и значит, здесь был путь к спасению, поэтому с помощью троса и крюка на конце шеста я перебрался на другую сторону и проник в еще одну полость между другой парой двойных стен. Расстояние между ними было небольшое, едва хватало места, чтобы я мог вытянуть одну руку, и даже это тесное пространство было загромождено. Свет фонаря отражался от труб, стоек и перекладин, серебристого металла с пятнами старой ржавчины, а сапоги утопали в том, что обычно накапливается на полу в нехоженых закоулках подулья. Пыль, ил, кусочки металла, мусор, мелкие косточки, соединенные старой паутиной или тонкими как бумага лоскутьями кожи.

Я отцепил от пояса трос, выключил фонарь и замер, не издавая ни звука. На миг мне почудились голоса на другой стороне пропасти, которую я только что пересек, и я спросил себя, какого черта не подумал об охране перед тем, как припереться сюда.

Да ни о чем я не думал. Слишком рад был тому, что можно убраться подальше от ворот и от Стальноголовых, и без задней мысли побрел по маршруту, который был мне так привычен. И что я вообще должен был делать, попросить Стальноголовых остаться со мной?

Ну, возможно, и правда стоило проглотить свою гордость.

Я заскрипел зубами и решил не размышлять об этом. Если на той стороне громадного провала и слышались голоса, то теперь их точно не было. Я заставил себя стоять смирно и прислушиваться, пока не досчитал до ста пятидесяти, и тогда решил, что можно рискнуть и включить фонарь.

Теперь надо сориентироваться. Кабель Тэмм должен соединяться с магистралью ниже места, где я нахожусь, и я, скорее всего, смогу подключить к ней еще один. И еще я примерно начал понимать, где относительно меня расположена заначка с запчастями, которую мы спрятали за…

В свете фонаря блеснули злобные черные глаза и оскал желтых кинжальных зубов. Я завопил. Мои руки метнулись к двухцветнику и схватились за него, но тут лампа с треском ударилась о скалобетон, и она начала мигать, и мой фонарный шест грохнул о пол позади меня.

Только не темнота, не сейчас.

Нет.

На одно мгновение белая дульная вспышка двухцветника выжгла тьму. Всего пару секунд назад я видел эту морду, и мои руки, сжимавшие пистолет, еще помнили, где она находилась.

Я попал туда, где она была раньше — но не сейчас. Крыса, длиной с мое предплечье, толще бедра, уже мчалась на меня, а мой выстрел убил другую крысу, за ней.

Я помнил, что увидел при свете вспышки, и мой сапог уже мчался навстречу. Он врезался прямо в оскаленную морду твари. Рефлекторно я переместил свой вес вперед и прижал ее ногой. Визг и шипение крысы, казалось, почти складывались в слова. Я продолжал нажимать, пока не услышал хруст позвоночника, и, отступив назад, наткнулся ногой на фонарный шест.

В отсвете фонаря я увидел еще больше крыс — глаза, зубы, костяные хребты, когти. Подулей искажает крыс, так же как и людей, только хуже. Передо мной затопотали лапы, я рискнул отправить короткую как выдох очередь вниз, где шум был громче всего, потом наклонился и подхватил фонарь.

Когда дерешься с крысами подулья, держись прямо. Если твои жизненно важные точки будут низко, то им не придется лезть по тебе или прыгать, чтобы вцепиться в них. Я положил шест на сгиб локтя, и светящийся стержень фонаря снова ожил, когда я вытащил его из пыли — сильный и яркий, слава Хельмавру.

От внезапной перемены освещения крысы замедлились, и я воспользовался паузой. Отошел на полшага назад, выпустил половину боезапаса двухцветника и ведущие крысы отлетели назад, шлепнувшись в брызги собственной крови. Это снова дало мне передышку, и я снова шагнул назад, быстро, как ящерица, бросив взгляд по бокам и назад. Ага, крысы подулья достаточно умны для засад и зажимания в клещи.

Надо выбираться из этого гроба с двойными стенами или вытаскивать пистолет. Двухцветник через миг опустеет, если я не прибью себя рикошетом в этом гробу. Я осознал, что мои ноги все чаще и чаще с хрустом натыкаются на кости. Обглоданные кости.

Я просунул голову сквозь перевязь двухцветника, и он повис на мне. Крысы метались и шипели. Большинство из них были величиной с младенца, с голыми хвостами длиннее моей руки. У ближайшей твари вокруг головы торчали пучки острых перьев. У следующей вдоль позвоночника тянулся ряд язв, из которых торчали загнутые костяные шипы. По меньшей мере у двух были дополнительные пары лап, и они бегали, припав к земле, как пауки. Они смотрели на меня и лязгали зубами. Я, видимо, напугал их, убив нескольких, или они… вокруг трупов… они что, пьют?

Моя голова задела какой-то выступ, я вскрикнул, пригнулся и затанцевал, пытаясь убраться подальше от всего, что торчало из металла на уровне моего лица. Как только моя концентрация нарушилась, крысы снова бросились в атаку. Море облезлых спин кишело паразитами.

Я не осмеливался поднырнуть под выступ, не зная, что может быть за ним. Если я вдруг окажусь скрюченным в тупике, то не проживу и минуты. Закзакзак! — пистолет выжег воздух передо мной, лишил жизни еще двух крыс. Остальные не замедлились. На один ужасный миг я пригнулся, сбросил ранец, потом прыгнул, выбросив ноги в стороны, и завис в воздухе, упершись стопами и плечами в грязные стены.

Из массы выпрыгнула одна крыса и умудрилась прокусить край моего плаща. Она на миг повисла там и чуть было не уронила меня, но я конвульсивно дернулся, извернулся и смог попасть ей в брюхо. Мертвые челюсти расслабились, и она упала обратно. Еще одна крыса подскочила, метя в вытянутую руку с пистолетом, и я с усилием отдернул ее. Я вспотел: от тепла моего тела и лазерных выстрелов в этой адской пещерке поднялась температура. В нос била вонь крысиного дыхания и паленой шерсти. Синден Кэсс, последний фонарщик Перехламка, наживка для крыс в дыре, куда он по дурости залез не глядя.

Я закрыл глаза и попытался продышаться, но от зловония и неправильного положения тела легкие работали кое-как. Не кашлять. Я посмотрел на выступ, о который стукнулся несколькими мгновениями раньше. Похоже, это вентиляционная труба, для воздуха или дыма или еще чего. Насколько она прочная? И сколько еще я смогу так простоять? Минуту? Две? Может быть. Выбора нет.

Я сдвинул одну ногу, другую, уперся плечами и начал протискиваться наверх, работая руками и плечами. Скалобетон царапал кожу сквозь одежду. Глупость, все это глупость. Как она выдержит мой вес, если…

Нет. Без паники. Я заскрипел зубами, вытянул руку и отстрелил башку двухфутовой крысе, которая поднялась на мой ранец, схватив передними лапами один из ремней. У нее был язык длиннее моего пальца и с присоской на конце.

Вот так. Кто тут всех выше? Я продвинулся дальше. Один локоть соскользнул, и я чуть не выронил фонарный шест. Грудь сводило, я хрипло втягивал воздух. Волосы прилипли к лицу. Подо мной раздавался визг — крысы дрались, пытаясь забраться на стены.

Не думать о них. Если бы они могли сюда забраться, то уже бы это сделали. Я наугад выстрелил вниз. Еще один взвизг. Вот он я, Синден Кэсс, Крысобой, бог, что восседает высоко над маленьким крысиным подульем и поражает смертью, кого пожелает. Бойтесь меня.

Я бормотал эту самоотупляющую чепуху, игнорируя жжение в мышцах, и двигался, двигался дальше. Уже почти на месте, только не сорваться, сделать рывок слишком рано, и окажешься внизу среди…

Лязг. Я зацепил фонарным шестом плоский верх трубопровода и смог его отпустить. Свободная рука! Я извернулся, чтобы прижать обе ноги, правое плечо и правую сторону головы к стене, потом уперся левой ладонью в стену перед лицом и выгнулся дугой, лицом вниз. Под собой я не видел ничего, кроме зыбкой массы меха, пронизанной розовыми хвостами и белой костью. Я пристрелил еще одну крысу, чтобы поднять боевой дух, а потом, упираясь ногами, плечом и рукой, пополз вдоль стены, пока не оказался над трубопроводом.

Момент истины. Я опустил одну ногу, чтобы проверить опору, но тут у меня иссякли силы, я свалился и растянулся во всю длину на трубопроводе.

Он выдержал. Верх прогнулся, лязгнул и затрещал, но, черт возьми, выдержал.

Крысы внизу бесились, кипели и корчились от гнева и ярости, прыгали с верха моего ранца и лязгали зубами в воздухе, бились друг о друга и о стены.

Металл трубопровода начал поддаваться.

Возле моей головы послышался пронзительный скрежет сгибающейся опоры, а потом вся труба деформировалась и начала сминаться. Крысы по-прежнему были внизу, вставали на задние лапы, крутились и хватали лапами воздух, а потом раздался иной звук, звук осознания. Я услышал топот крысиных лап внутри трубопровода, почувствовал вибрацию от когтей и хвостов, скребущих по металлу под моей щекой. Они поднимались сюда.

Думай. Надо мной был еще один трубопровод, но слишком высоко, чтобы дотянуться, и большая часть его висела в воздухе, ржавая и покосившаяся. Я смутно разглядел еще один, внизу за собой, но чтобы добраться до него, надо встать и перепрыгнуть на него, а времени на это (снизу снова донесся скрежет раздираемого металла) нет.

Я прижал горячий ствол пистолета к тыльной стороне ладони и прочистил мозги. Без паники. И схватился за фонарный шест в тот же миг, как трубопровод обрушился.

Я уперся концом шеста в пол внизу и согнулся над его верхним концом, как будто я был одним из повстанцев Быка Горга, насаженным на кол у ворот Тупика, как про это рассказывают. На миг я был уверен, что мне конец, настолько абсолютно уверен, что оставалась лишь чистая формальность быть сожранным заживо на полу. Потом шест превратил падение в неловкий пируэт, благодаря которому я грохнулся на нижний трубопровод. Я обнял его крепче, чем любую женщину в своей жизни, так что весь покрылся спереди ржаво-белой пылью, залез на его верх и залег там, тяжело дыша в полумраке. Тем временем первый трубопровод, на котором я лежал, наконец повалился на пол с таким грохотом, что заглушил вопли крыс.

Подо мной шуршали и трещали крысиные голоса. Я ощутил грудью успокаивающие очертания двухцветника, потом вытянул шею и посмотрел вниз. Фонарь все еще светил из слоя мусора на полу, куда упал, его наполовину скрывал изгиб чьего-то разбитого черепа, а время от времени полностью закрывала тяжелая тушка, пробегающая мимо.

Я сел на новом трубопроводе. Этот не поддавался, но верх у него был круглый, поэтому, чтобы поднять фонарный шест и достать патроны, приходилось двигаться медленно и осторожно. Я поморщился, подумав о своем бедном ранце с инструментами, который остался там, внизу. Сейчас крысы грызут и буравят его, наполняя заразными блохами и зловонным дерьмом. Но лучше его, чем меня.

Здесь есть путь наружу. Он должен быть, потому что Тэмм протащила тут кабель, и он выходит на дальнюю сторону. Я зажал шест между коленями и нашарил на поясе свежий магазин для двухцветника. Пустой я припрятал — а то, потеряв бдительность, я мог бы его забыть и уронить — и когда уже собирался перезарядиться, из темноты надо мной вывалилась крыса, тощая серая скотина с прямыми и тонкими, как иглы, зубами. Она на ширину пальца промазала мимо моего колена, скатилась по боку трубопровода и с сердитым визгом упала.

Глупо, глупо. Если они знали, как пролезть в ту трубу, то почему бы им и не знать путь в новую? Я ударил по шляпе, так что она слетела с головы и повисла на шнурке со спины. Не так-то часто увидишь в подулье широкополые шляпы. Капюшон или каска защитят от пыли и токсичных дождей и при этом не помешают тебе увидеть врага, нападающего сверху. Подулей — трехмерная территория. Широкие поля — это опасность, роскошь, реклама, заявление о своем тщеславии. Казалось бы, я должен это знать, не правда ли?

Еще две крысы приземлились на трубопровод. Я выпрямился, насколько осмеливался, и скинул одну фонарным шестом, но потом его конец заскрежетал о стену, и я чуть не свалился вперед. Я восстановил равновесие, но тем временем вторая крыса цапнула меня за ногу. Умная, не умная, но ей понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что ее зубы не в силах добраться до моих пальцев — я разве говорил, что Голиафы тут единственные в подкованных металлом сапогах? — и за это время я успел зарядить двухцветник и одним точным выстрелом вынести все, что было у нее между ушей и плеч.

Еще мгновение я размахивал руками, пытаясь прийти в равновесие, потом поймал его, пригнулся и вытащил лазер. Отдача двухцветника невелика, но достаточна, чтобы вызвать проблемы, когда сидишь на изогнутом металле, а мне их не надо. Следующая крыса приземлилась, зацарапала когтями по трубе, оскалилась и утратила морду от лазерного выстрела. То же случилось и со следующей, а та, что после нее, получила ногой. Когда подульевая крыса бросается снизу тебе на колено или поджилки, лучше пинать выше, чем ниже, чтобы быть готовым затоптать или прижать ногой эту тварь, если вдруг сразу ее не убьешь. А иначе она может схватить за стопу, а там и укусить за щиколотку.

Я скинул дергающееся тело с трубопровода и застрелил следующую крысу — облезлую, коричневую, с зачаточными глазами в плечах, которые слепо таращились на меня. Но следующая за ней, видимо, разбежалась перед прыжком, пролетела по дуге дальше и врезалась мне в грудь. На один жуткий миг она прильнула ко мне, царапаясь когтями и тыча мордой мне под подбородок, а потом я ее оторвал. Когда я попытался отшвырнуть ее, она извернулась и заграбастала полный рот моего рукава, и я почувствовал что-то мокрое на груди и ладони, где кожу укололи когти и иглы.

Извивающаяся тварь на конце руки заставила меня потерять равновесие, и на мгновение я зашатался в воздухе. Следующая крыса прилетела под тем же углом и врезалась мне в живот. Я настолько испугался мысли о том, что она вопьется в мои кишки, что засадил в нее с полдюжины выстрелов. Она скорчилась и упала, дымясь, и я тоже рухнул с трубопровода и приземлился на спину. Я пытался затормозить падение, раскинув руки, но они только задели стены, не зацепившись.

Болезненно-серая тварь на конце руки рычала и грызла рукав, пытаясь высвободить зубы из ткани. Остальные бросили ранец с инструментами и ринулись на меня, последние несколько спрыгнули со стены и вскочили на ноги, не сводя глаз с моей глотки. Я заорал, попытался встать и стал бешено палить из пистолета, удерживая их лишь благодаря сплошному огню. Мусор на полу перед их мордами начал тлеть и загораться от выстрелов. Крыса на руке выла и царапалась, пока мне не удалось собрать мозги в кучу и я сообразил ткнуть пистолетом ей сбоку в челюсть и разнести башку.

Пламя лизало мусор передо мной. Не такое-то большое, но дыма и света достаточно, чтобы купить мне чуть времени. Я не вставал и продолжал ползти назад. Интересно, что за грязь и паразиты сейчас попадают в мои рассеченные руки. Но это вопрос на потом. Если я умру завтра больным, я не умру сегодня съеденным. Я рискнул оглянуться и…

…и увидел, что позади тоже виден дым. Дым и свет. Мерцающий свет исходил из трещины в скалобетоне. Я услышал голос. Я точно его слышал.

— Эй там! Я выхожу! Фонарщик, я фонарщик!

Мне было плевать, как звучит мой голос. Я был ранен, меня преследовали, а боезапас заканчивался: на задней части лазерного пистолета мигал янтарный сигнал. Извиваясь, я продирался сквозь узкий ход, чуть не задушил себя перевязью двухцветника, но выкрутился из нее и продолжил ползти. Хоть зубами ее разгрызть, только бы высвободиться отсюда.

Я оказался лежащим на спине на голом металле, зажмурил глаза, глотая воздух. Между вдохами я выговорил:

— Поверьте, люди, я так рад…

Потом чьи-то руки рывком подняли меня. Они обращались со мной без нежностей. Они были большие, мощные, костистые, и они схватили меня за волосы и откинули голову назад.

Первое лицо, которое я увидел, открыв глаза, было вялым и обвисшим. Глаза — две мокрые красные дыры, окаймленные коростой. Верхняя губа была завернута наверх и атрофирована, под ней виднелись зеленые беззубые десны.

— Есть снаряга! — сказало оно. Деформированный рот делал речь гнусавой. Озираясь в отчаянии по сторонам, я увидел другие лица, которые эхом повторяли эти слова. Святый ссаный красный Искупитель, что это были за лица.

Серая плоть, желтая плоть, белая как воск плоть. Глубоко посаженные глаза, отвратительные блестящие скопления глаз, полное отсутствие глаз или глаза, пульсирующие под пронизанной венами кожей. Атрофированные черты, язвы как кратеры, рты как раны, рты как присоски, рты как звериные пасти, недостающие зубы, бивнеподобные зубы, рога, хоботы, горловые мешки. Гигантская рука, которая держала меня за грудки, топорщилась темно-зелеными чешуями.

— Есть снаряга, — задумчиво проговорило обвисшее лицо, а потом расплылось в ухмылке. — Есть снаряга, есть мясо!

Оно начало орать, и вся его резиновая морда задергалась, а короста вокруг глаз потрескалась и засочилась гноем.

— Есть снаряга, есть мясо! Есть снаряга, есть мясо!

Меня нашли падалюги.