Переписка

РАШИД АД-ДИН И ЕГО ПЕРЕПИСКА

Творчество Рашид ад-Дина, крупного политического деятеля конца XIII — начала XIV в., неразрывно связано со временем монгольского владычества над странами Ближнего и Среднего Востока, т.е. с тем периодом в жизни этих стран, который наложил неизгладимый отпечаток на всю их последующую историю. Биография[1] Рашид ад-Дина, хотя и до настоящего времени известная далеко не полностью, чрезвычайно характерна для его эпохи.

Фазлаллах Абу-л-Хайр Рашид ад-Дин Хамадани родился между 1240 и 1247 гг. в Хамадане. Нам не известно социальное положение ни его отца, ни его предков. Весьма вероятно, как предполагает И.П. Петрушевский, что Рашид ад-Дин происходил из незнатной семьи ученых[2], однако полное имя Рашида, сохранившееся в одной из рукописей его труда, находящихся в Национальной библиотеке в Париже, говорит о том, что и отец, и дед Рашида или были врачами, или знали врачебное искусство[3]. Очень туманный намек на это мы находим и в историческом произведении Рашид ад-Дина — «Сборнике летописей»[4].

В правление Абака-хана (1265—1282 гг.) Рашид поступил на государственную службу, но трудно сказать, на какую должность и по какому ведомству. В начале правления Газан-хана (1295—1296 гг.) мы находим Рашида занимающим Должность придворного врача. Рашид ад-Дин был широкообразованным человеком. Он знал ряд языков, знал поэзию, литературу, изучал медицину, ботанику и историю, был сведущ в математике и астрономии, в богословии и, как показала его последующая деятельность, великолепно знал всю бюрократическую механику управления государством. В 1298 г. он был назначен на пост одного из везиров и скоро оказался не только главным советчиком молодого монгольского государя, но и первым после него лицом в государстве. Рашид ад-Дин — представитель местной иранской бюрократии, перешедшей на службу к завоевателям, являлся сторонником централизованной монархии и в отличие от других везиров государства Хулагидов «проводил четкую политическую линию»[5]. Он был наиболее ярким представителем и умным идеологом того направления в среде господствующих классов государства Ильханов, которое понимало необходимость сильной центральной власти. Его идеалом, которым он стремился увлечь своего повелителя, как я уже отмечала[6], была домонгольская государственность времен Великих Сельджуков. И старания Рашида не пропали даром. В реформаторских начинаниях Газана нетрудно уловить эту преемственную линию: в текстах указов Газан-хана встречаются неоднократные ссылки на сельджукских правителей и существовавшие при них порядки как на образец разумного государственного устройства[7]. Часто упоминает в своем историческом сочинении имена Низам ал-Мулка и Малик-шаха и сам Рашид.

Девятнадцать лет стоял Рашид ад-Дин у власти и на протяжении всего этого времени оставался верен старым местным традициям. Вся его политика, как при Газан-хане (1295—1304), так и при его брате и преемнике ильхане Олджайту (1304—1316), была направлена на то, чтобы примирить интересы завоевателей и интересы местной оседлой знати, обуздать произвол кочевых монгольских ханов, сблизить монгольских государей с местной феодальной верхушкой, в какой-то мере восстановить экономическое положение в стране. Конечно, при практическом претворении в жизнь этих принципов не на последнем месте оказывались и личные интересы. Честолюбивое стремление стоять у кормила власти, сохранить за собой и своими родичами высокие и доходнейшие посты не могло не сыграть роли в той последовательности, с которой Рашид-везир боролся со сторонниками политики децентрализации. Забота о личном обогащении и т.п. не мешала, однако, заботам об управлении государством, и именно Рашид ад-Дин явился вдохновителем и, надо полагать, в значительной мере и исполнителем реформ, предпринятых Газан-ханом[8], реформ, которые в известной мере облегчили положение завоеванного населения, уничтожили многие злоупотребления, сопутствовавшие установлению монгольского господства, способствовали некоторому восстановлению экономической жизни страны. Несомненно и то, что именно Рашиду и его совместной с Газан-ханом реформаторской деятельности обязано государство Ильханов еще несколькими десятками лет существования[9].

Несмотря на то что за время везирата Рашида чуть ли не вся провинциальная администрация сосредоточилась в руках ближайших родственников и слуг всемогущего везира[10], Рашид ад-Дин кончил свою жизнь трагически. Политика централизации «не находила прочной опоры в тенденциях феодального развития общества»[11] и мешала знатным кочевым родам. После смерти султана Олджайту, продолжавшего в своей деятельности политическую линию Газана, на престол Хулагидов был возведен малолетний Абу Са’ид. Регент малолетнего султана эмир Чубан, вождь наиболее сильной группировки кочевой знати, был тесно связан с противником Рашид ад-Дина, вторым везиром Тадж ад-Дином ‘Али-шахом[12].

Лишившись поддержки со стороны государя, Рашид ад-Дин в 1317 г. был вынужден уйти в отставку, а через год пал жертвой составленного врагами заговора[13]. Обвиненный в отравлении султана Олджайту, Рашид ад-Дин вместе со своим сыном Ибрахимом, кравчим государя, был предан 18 июля 1318 г. мучительной казни. Его семья подверглась гонению, имущество было конфисковано, выстроенный Рашидом квартал в Тебризе разгромлен. И лишь около десяти лет спустя Рашид ад-Дин был оправдан, семье его частично возвратили состояние, а его сын Гийас ад-Дин стал везиром и попытался продолжить в политике линию отца.

Рашид ад-Дин был не только крупным политическим деятелем, но и большим разносторонним ученым[14]. Превратившись по приказу Газана в историка, он создал труд, который сохранил его имя в веках, труд, который и сегодня считается лучшим источником по истории монгольского владычества на Ближнем Востоке. «Сборник летописей» Рашид ад-Дина содержит огромное количество фактов, касающихся состояния экономики и социального строя подвластных Ильханам стран. В этом отношении ни одно произведение историографии XIII—XIV вв. не может идти с ним в сравнение. На основании материалов, содержащихся в историческом труде Рашид ад-Дина, можно судить и о системе землевладения, и о системе землепользования в XIII в. и о видах налогов, и о способах их взимания, и о всевозможных повинностях крестьян, и об общем экономическом положении страны и т.д., и т.п.

В части, относящейся к правлению Газан-хана (особенно в заключающих это повествование сорока рассказах), «Сборник летописей» приобретает значение документального источника, так как свой подробный рассказ о преобразованиях Газан-хана Рашид ад-Дин иллюстрирует текстами самих указов. Общий панегирический тон «Сборника летописей» — неизбежное следствие того, что книга писалась по повелению государя и для государя, — не снижает огромного значения этого труда как исторического источника[15].

«Сборник летописей» Рашид ад-Дина, представляющий, по выражению В.В. Бартольда, «последнее слово»[16] средневековой персидской историографии, уже около полутораста лет привлекает внимание исследователей, и вокруг этого памятника существует обширная литература. Изучением и изданием «Сборника летописей» и сегодня широко занимаются во всем мире[17].

Наряду со «Сборником летописей» интереснейшим источником по истории стран Ближнего и Среднего Востока XIII—начала XIV в. является переписка Рашид ад-Дина. История этого памятника значительно менее известна, чем все связанное со «Сборником летописей».

Письма Рашид ад-Дина были собраны и объединены в одну книгу отнюдь не им самим, а спустя ряд лет после его смерти, во время везирата его сына Гийас ад-Дина Мухаммада Рашиди, т.е. между 1327 и 1336 гг.[18]. Составителем этого сборника писем стал в свое время состоявший на службе у Рашид ад-Дина и скорее всего бывший его секретарем Мухаммед Абаркухи. Книга была названа им Саваних ал-афкар-и Рашиди, т.е. «Думы и размышления Рашида». Целью ее составления, как пишет Мухаммад Абаркухи, было прославление Рашид ад-Дина, его красноречия и мудрости, которые должны служить примером и образцом[19]. Видимо, в тех же целях назидания в «Переписку» были включены и письма, содержащие небольшие дидактические трактаты[20]. В этих письмах совершенно отчетливо выступает зависимость автора от других, более ранних образцов как персидской назидательной прозы (в первую очередь от Кабус-наме), так и персидской литературы вообще (например, от Шах-наме, произведений Са’ди и др.).

Следует также заметить, что стиль писем, особенно в изящных началах, далеко не однороден, и можно предполагать, что порой они писались не самим Рашид ад-Дином, а его секретарями. Вместе с тем именно в этой части памятника сохранилось влияние сложившегося еще в домонгольское время персидского эпистолярного стиля.

В тех же частях «Переписки», где мы находим хозяйственные и деловые распоряжения, и в письмах, написанных в форме указа жителям тех или иных городов, стиль изложения и язык «Переписки» перекликаются со «Сборником летописей»[21], а также повторяют обычные для деловых документов того времени формулы.

Объяснением тому, что на страницах «Переписки» сохранились многочисленные хозяйственные распоряжения, вернее всего может служить предположение И.П. Петрушевского о том, что прославление Рашид ад-Дина после его смерти делалось в первую очередь в интересах его наследников[22].

Собранные в одну книгу письма Рашид ад-Дина получили известное распространение на Востоке. Они несколько раз переписывались как на грани XIV—XV вв. (старая рукопись, из коллекции Э. Брауна), так и в последующие века вплоть до середины XIX в. (новая рукопись из коллекции Э. Брауна и ряд рукописей иранских коллекций). И не только переписывались, но и жили своеобразной жизнью. Так, в конце XV в. переписка Рашид ад-Дина была известна при дворе Тимуридов и ряд его писем[23] был включен Сайф ад-Дин-хаджжи ибн Низамом ал-‘Акили в его сочинение, носящее название Асар ал-вузара’, посвященное наиболее известным везирам всех времен[24].

Для истории «Переписки» Рашид ад-Дина любопытна и наша ленинградская рукопись: переписчиком ее опущено большинство конкретных экономических материалов (как, например, почти все росписи имущества, владений, пенсий и т.п.), но зато сохранены многочисленные блещущие красотой стиля периоды. Поэтому можно допустить, что уже в XVII в. письма Рашида, как и хотел того составитель «Переписки», рассматривались как литературное произведение. Видимо, о том же свидетельствует и неоднократная переписка писем Рашида уже в середине XIX в. (например, для библиотеки известного библиофила принца Бахман-мирзы).

В Европе о существовании «Переписки» Рашид ад-Дина стало известно в начале прошлого столетия, с тех пор как французский дипломат и востоковед Ж.-Л. Руссо[25] опубликовал каталог собранных и вывезенных им из Алеппо восточных рукописей[26]. Его коллекция была вскоре затем приобретена Академией наук в Петербурге и в 1819 г. подарена вновь организованному Азиатскому музею. Так называемая «Первая коллекция Руссо» содержала около 500 арабских, персидских и турецких рукописей, в числе которых находилась и рукопись XVII в. «Переписки» Рашид ад-Дина[27].

Приобретение богатой коллекции восточных рукописей вызвало ряд публикаций, характеризующих собрание. Так, в том же 1819 г. в «Прибавлении» к 91 (по-немецки) и 93 (по-русски) номерам «Санкт-Петербургских ведомостей» директор Азиатского музея X.Д. Френ поместил сообщения о «важном обогащении... Азиатского музея»[28], упомянув в том числе и «Переписку» Рашид ад-Дина[29].

Хотя о существовании нового памятника, относящегося к эпохе монгольского владычества на Ближнем и Среднем Востоке, казалось бы, и стало известно, а о Рашид ад-Дине много писали как в XIX, так и в XX в., его переписка почему-то не привлекла к себе внимания даже тех исследователей, которые непосредственно занимались Рашидом[30]. «Переписка» осталась неизвестной и И.Н. Березину, и Э. Блошэ, и даже В.В. Бартольду. И только через сто лет после того, как «Переписка» Рашид ад-Дина появилась в Европе, она привлекла к себе внимание английских ориенталистов, но привлекла его лишь благодаря двум новым приобретенным на Востоке рукописям этого сочинения. Они были привезены в Англию А. Хоутум-Шиндлером[31], а от него попали к Эдварду Брауну[32], которому письма Рашид ад-Дина и обязаны уже более широкой известностью.

Приобретя в 1917 г. коллекцию А. Хоутум-Шиндлера, Э. Браун уже в октябре того же года опубликовал ее описание, две страницы которого посвящены «Переписке»[33]. Оценив по достоинству письма Рашид ад-Дина как чрезвычайно интересный и важный для изучения эпохи монгольского владычества источник, Э. Браун считал, однако, что принадлежащие ему рукописи являются уникальными[34].

В 1920 г. вышла книга Э. Брауна по истории персидской литературы времен монгольского нашествия. В ней он повторил краткое описание находившихся в его владении рукописей «Переписки» Рашид ад-Дина и дал уже полный перечень всех пятидесяти трех писем, указав адресаты и изложив в нескольких словах основное содержание каждого письма[35]. Перечень этот был, однако, составлен не самим Брауном, а воспроизводил вкратце опись, сделанную Г. Ле Стренджем на основании заметок А. Хоутум-Шиндлера[36], и в продолжение нескольких десятилетий заменял многим востоковедам знакомство с самим памятником.

В 1921 г. вышла книга Э. Брауна, посвященная арабской медицине, где в разделе об Иране он отвел ряд страниц[37] Рашид ад-Дину и изложил — несколько более подробно, чем в своей предыдущей работе, — содержание тех писем, которые имеют значение для истории персидской медицины. Книга эта представляет собой записи лекций, читанных Брауном в 1919—1920 учебном году в Медицинском колледже Кембриджа. Следует заметить, что и при подготовке книги по истории арабской медицины, так же как и при написании «Истории персидской литературы времен татарского владычества», Э. Браун воспользовался не столько самой рукописью, сколько извлечениями из нее, сделанными на сей раз жившим в то время в Кембридже Мухаммедом Шафи’[38].

Примерно в эти же годы Мухаммад Шафи’ стал подготовлять сокращенный английский перевод «Переписки» Рашид ад-Дина и даже намеревался, как указывалось Брауном и Никольсоном, его опубликовать, однако и в 1955 г. перевод еще оставался в рукописи[39]. Не издан он, насколько я могу судить, и до настоящего времени.

Последнее, что мы находим у Э. Брауна относительно «Переписки» Рашид ад-Дина, — это две страницы, посвященные ей в оставленном самим Брауном, но изданном уже после его смерти Р. Никольсоном каталоге брауновского рукописного собрания[40]. В каталоге в основном повторены уже опубликованные Брауном материалы относительно принадлежавших ему рукописей «Переписки», хотя в некоторых деталях данные каталога расходятся с ранее написанным Брауном. Вместе с тем в каталоге Брауном вновь подчеркнуто, что письма Рашида содержат большое количество интересного, редко встречающегося в персидских историях материала[41].

Следующим этапом в истории изучения «Переписки» Рашид ад-Дина является публикация нескольких писем Рашид ад-Дина, предпринятая в середине 20-х годов известным иранским филологом Вахидом Дастгарди на страницах издававшегося им журнала «Армаган». Вахидом Дастгарди полностью опубликованы пять больших писем Рашид ад-Дина: письмо № 13 — маулане Садр ад-Дину Мухаммаду Турке[42], № 20 — сыну ‘Абд ал-Латифу[43], письмо № 19 — сыну ‘Али, № 21 — сыну Джалал ад-Дину[44] и письмо № 22 — сыну Шихаб ад-Дину[45]. В основу публикации легли две сохранившиеся в Иране рукописи. К сожалению, никакого описания использованных им рукописей Вахид Дастгарди не дает.

В 30-е годы в востоковедной литературе промелькнуло несколько упоминаний о существовании ценной коллекции писем Рашид ад-Дина[46]. О переписке Рашид ад-Дина как важном литературном и историческом источнике писал в начале 30-х годов ‘Аббас Экбал в первом томе своего фундаментального исследования, посвященного истории Ирана XIII—XIV вв. ‘Аббас Экбал не только писал о значении данного источника, но и явно пользовался им (какой именно рукописью — неизвестно, так как никаких ссылок на это в книге нет), поскольку ряд приводимых им фактов, например о Руб’-и Рашиди, мог быть почерпнут только из «Переписки»[47].

В 1940 г. была опубликована небольшая статья М. Шафи’, в которой автор писал о ценности переписки Рашид ад-Дина как источника по истории монгольского времени и разбирал письма Рашида, относящиеся к Индии[48].

В 40-е же годы появились и первые статьи А.А. Али-заде и И.П. Петрушевского, где «Переписка» Рашид ад-Дина впервые была привлечена как источник по социально-экономической истории монгольского времени[49], а в 1946 г. английский иранист Р. Леви весьма бездоказательно объявил «Переписку» Рашид ад-Дина индийской подделкой XV в.[50]. В специальной ответной статье И.П. Петрушевский полностью отверг все доводы Р. Леви, доказав, что его мнение малообоснованно и не может быть принято. Гипотеза Р. Леви, писал И.П. Петрушевский, не позволяет ответить на вопрос, «с какою практическою целью фальсификатор предпринял бы столь сложную и трудоемкую работу»[51]. «Переписка» не может быть и позднейшей индийской подделкой, как то пытается утверждать Р. Леви, так как письма изобилуют терминами, мелкими фактами и подробностями, которые мог знать только «политик, живший в Иране в эпоху владычества Ильханов на рубеже XIII и XIV вв., и которые измыслить чужеземцу было нельзя»[52].

К этому следует добавить, что с гипотезой Р. Леви уже совершенно не вяжется то, что наиболее старая из описанных в настоящее время рукописей относится, по определению М. Шафи’, к границе XIV и XV вв., и что письма Рашид ад-Дина не только были уже известны в XV в. на Востоке, но даже частично сохранились, как указывалось выше, в сочинении другого средневекового автора этого времени.

Следующий этап в истории изучения «Переписки» Рашид ад-Дина связан с именем уже упоминавшегося выше профессора, а одно время главы Востоковедного колледжа в Лахоре — Мухаммада Шафи’. В 1947 г. М. Шафи выпустил хорошо выполненное издание текста памятника[53]. Работа над подготовкой издания, как явствует из опубликованной в 1940 г. статьи Шафи’ о письмах Рашид ад-Дина, относящихся к Индии[54], была начата примерно в это время, а задумано оно было, возможно, и раньше, так как, как уже отмечено выше, еще в 20-е годы М. Шафи’ изучал рукописи из коллекции Э. Брауна, и начиная с 1921 г. в течение ряда лет в «Е.J.W. Gibb Memorial Series» помещались анонсы о том, что краткий перевод писем Рашид ад-Дина, выполненный М. Шафи’, будет издан в этой серии.

В основу лахорского издания «Переписки», как об этом можно судить по указанной статье, была положена более старая из рукописей коллекции Э. Брауна. Для сравнения привлечены также тексты опубликованных в «Армагане» писем (№ 13, 20, 21 и 22). Тексты писем, сохранившиеся в Асар ал-вузара’, сличены с рукописью данного произведения, однако какой именно — неизвестно. Сказать что-либо более точно о принципах, которыми руководствовался М. Шафи’ при подготовке публикации, и рукописях, положенных в ее основу, не представляется, к сожалению, возможным, так как в лахорском издании нет предисловия издателя и вопросы эти нигде не оговорены.

М. Шафи’ снабдил публикацию текста «Переписки» многочисленными примечаниями (и подстрочными, и в конце книги), которые указывают разночтения, содержат толкования ряда малопонятных мест, отсылки к персидским средневековым словарям, а иногда и к европейской востоковедной литературе, указания, в каких других средневековых восточных сочинениях и в каком контексте встречаются многие из упоминающихся в «Переписке» лиц и географических названий, в большинстве своем точные указания, из какого места Корана взята та или иная цитата, определение авторства стихов и т.п. Многие из этих примечаний привлечены в комментарии к переводу.

Издание «Переписки» Рашид ад-Дина высоко оценено В.Ф. Минорским, который считает, что с появлением этой публикации «статья Р. Леви теряет свое значение»[55].

Почти одновременно с изданием Шафи’, в 1948 г., в журнале Тебризского университета Хусайи Нахджувани в статье, посвященной Руб’-и Рашиди — кварталу, выстроенному Рашид ад-Дином в Тебризе, — опубликовал полный текст письма № 17 и с некоторыми сокращениями текст писем № 18 и № 51[56].

Публикация Хусайна Нахджувани основана на драгоценной, по его словам, рукописи из личной библиотеки известного тебризского библиофила Мухаммада Нахджувани[57], брата автора.

Автору статьи лахорское издание «Переписки» неизвестно, но опубликованные тексты совпадают. Имеющиеся разночтения несущественны и, что любопытно, в ряде случаев повторяют разночтения между изданием Шафи’ и нашей ленинградской рукописью[58].

В 1950 г. на страницах журнала «Даниш» появилась еще одна интересная публикация отрывка из «Переписки» Рашид ад-Дина, позволяющая восстановить дефектное в издании М. Шафи’ предисловие составителя «Переписки». Предпринята она была, по словам публикатора, для того, чтобы заполнить существующие в публикации М. Шафи’ пропуски[59].

В 50-х и 60-х годах «Переписка» Рашид ад-Дина продолжает привлекаться в трудах советских иранистов[60], в первую очередь, как уже отмечалось, А.А. Али-заде и И.П. Петрушевского. Широко использованы материалы, содержащиеся в письмах Рашид ад-Дина, в появившихся в эти годы статьях И.П. Петрушевского о сельском хозяйстве. Ирана XIII—XIV вв. и, наконец, в вышедшем уже в 1960 г. его исследовании о земледелии и аграрных отношениях монгольского времени[61]. Должное место в ряду других источников этого периода отведено «Переписке» Рашид ад-Дина и в выпущенной в 1956 г. книге А.А. Али-заде, посвященной социально-экономической и политической истории монгольского времени[62]. Использована переписка Рашид ад-Дина и в работах А.И. Фалиной и Р.К. Кикнадзе[63].

В последние годы в трудах современных иностранных ориенталистов «Переписка» Рашид ад-Дина упоминается значительно чаще, чем раньше, и все-таки, хотя текст ее и издан уже более двадцати лет назад, она, как это ни странно, как источник по социально-экономической истории практически не используется. А ведь о значении «Переписки» как источника писали не только в советской востоковедной литературе, писал об этом, например, и такой известный исследователь к издатель «Сборника летописей» Рашид ад-Дина, как профессор Карл Ян[64].

Я знаю лишь одну большую статью американского ученого X. Шурмана, появившуюся в 1956 г., где данные «Переписки» по-настоящему широко привлечены при исследовании налоговой терминологии монгольского времени. X. Шурман привел в своей статье также перевод двух больших отрывков из письма № 22[65], говорящих о налоговой системе Ильханов.

«Переписка» Рашид ад-Дина не использована, например, в таких работах, как исследование А. Лэмбтон о землевладельцах и крестьянах средневекового Ирана (автор лишь упоминает о существовании данного сочинения), и во втором издании большой книги Б. Шпулера, специально посвященной монголам в Иране[66].

Значительно более широко привлекается «Переписка» Рашид ад-Дина современными учеными Ирана. Она используется и в книгах, посвященных истории отдельных городов и областей Ирана, и в книгах по истории культуры, и в многочисленных статьях, посвященных тем или иным событиям или явлениям монгольского времени[67].

Говоря о книгах, вышедших в Иране в последнее десятилетие, несколько подробнее следует остановиться на появившемся в 1959 г. в Тегеране издании Асар ал-вузара’[68]. Издание это снабжено обширными примечаниями издателя Хусайни Урмави, занимающими в разделе, посвященном письмам Рашид ад-Дина[69], порой больше места, чем текст самих писем. Урмави сличает тексты писем с лахорским изданием «Переписки», поясняет отдельные слова и фразы, недоумевает по поводу встречающихся в письмах Рашид ад-Дина терминов и т.д. Но больше всего места в этих примечаниях занимают рассуждения о том, что ряд разделов письма № 21 сходен и по сути и по форме с тем, что можно найти в произведении современника Рашид ад-Дина — Фазлаллаха Мунши (или Фазлаллаха Хусайни) Та’рих-и му’джам. Установив существование этой зависимости[70], Урмави со страшным негодованием обрушивается на Рашид ад-Дина, поскольку, по его мнению, именно он заимствовал из Та’рих-и му’джам, а не наоборот: ведь Рашид был везир и не мог иметь столько времени для литературных занятий, сколько его было у Фазлаллаха Хусайни[71].

Урмави обвиняет Рашид ад-Дина в воровстве и плагиате и считает, что обнаруженное им заимствование из труда «видного писателя своего времени» роняет престиж и уменьшает достоинство Рашид ад-Дина[72]. Следует, однако, заметить, что мнение о Фазлаллахе Хусайни как о выдающемся писателе весьма преувеличено[73], а в тех местах, где речь идет о дидактических наставлениях, оригинальности вообще нельзя даже требовать, поскольку в наставлении сыну отец, естественно, приводил установившиеся, принятые истины. Вызывает удивление тот факт, что Хусайни Урмави, по всей вероятности, незнаком с востоковедной литературой, где неоднократно писалось об источниках Рашид ад-Дина (применительно к «Сборнику летописей»), и что, столь возмущаясь Рашид ад-Дином, он почему-то уже без всякого негодования, пишет, что превозносимая им Та’рих-и му’джам сама не являлась оригинальным произведением, а повторяла более старые сочинения.

В настоящее время мне известно упоминание 13 рукописей «Переписки» Рашид ад-Дина[74]. Из них в той или иной мере описаны и датированы восемь. Из остальных пяти рукописей о трех можно составить какое-то представление по опубликованным из них отрывкам, об одной — по написанной на ее основании обширной статье со ссылками и цитатами из нее, наконец, о последней, пятой, ничего не известно, кроме самого факта ее существования.

Из 13 рукописей «Переписки» две находятся в Кембридже, одна в Ленинграде, одна — в Стамбуле, остальные в Иране. Упоминания о большинстве рукописей, находящихся в Иране, очень скудны, история их мне неизвестна, а сообщения о них почерпнуты из книг и журналов, выходивших на протяжении последних 45 лет, поэтому очень возможно, что где-то я дважды пишу об одной и той же рукописи, зная о ней из разных источников, но не имея возможности их сопоставить. Подобные сомнения особенно вызывают четыре упоминаемых ниже сборника*** и ***, включающих «Переписку» Рашид ад-Дина.

Итак, известные мне сейчас рукописи «Переписки» Рашид ад-Дина при расположении первых восьми согласно хронологическому принципу таковы:

1) Первая рукопись из коллекции Э. Брауна, которая, как указывалось выше, по моему мнению, легла в основу публикации М. Шафи’. Она не имеет ни названия, ни даты, но, по определению Мухаммада Шафи’, относится к концу XIV или самому началу XV в.[75]. Рукопись состоит из 182 листов, написана четким почерком[76] и содержит 53 письма. Рукопись дефектна: отсутствует начало в предисловии и в первом письме. Э. Браун считал, что рукопись не имеет и конца. Однако М. Шафи’, исходя из аналогии с десятью другими письмами, не имеющими в конце традиционного ***, предполагает, что последнее, пятьдесят третье, письмо закончено полностью и дефекта в конце рукописи нет[77]. Сравнение с ленинградской рукописью, где данное письмо сохранилось целиком (отсутствует лишь заглавие), позволяет подтвердить вывод М. Шафи’. В конце письма № 53 в ленинградской рукописи также нет традиционной формулы «Мир вам!», но добавлено благопожелание, позволяющее думать, что письмо сохранилось полностью (подробнее см. ниже письмо № 53 и комментарий к нему).

Судьба данной рукописи, как уже указывалось, такова: в декабре 1908 г. она была приобретена в Тегеране А. Хоутум-Шиндлером, от него попала к Г. Ле Стренджу, а от последнего — к Э. Брауну. Вместе со всей его коллекцией рукописей она перешла в. 1926 г. в библиотеку Кембриджского университета, где и продолжает находиться в настоящее время[78].

2) Рукопись из библиотеки Хаджжи Хусайна Ага-Малика. Название — Саваних ал-афкар-и Рашиди, датирована 968/1560-61 г. Согласно описанию, данному Фуадом ‘Абдалма’ти ас-Сайадом, в рукописи 149 листов, на каждом листе 17 строк. Почерк — хороший, четкий насх, заголовки выделены красным[79]. В рукописи библиотеки Ага-Малика полностью сохранилось начало (и введение Мухаммада Абаркухи и № 1) и, насколько можно судить по нескольким словам, брошенным вскользь Фуадом ‘Абдалма’ти ас-Сайадом, сохранилось и последнее письмо № 53.

Основываясь на небольшом отрывке из этой рукописи, опубликованном на страницах журнала «Даниш», в котором много неточных мест, есть испорченные фразы и т.п., трудно сказать, вина ли это самой рукописи или типографские ошибки журнала «Даниш», где многое напечатано довольно небрежно.

3) Ленинградская рукопись Муншаат-и Рашиди. Принадлежит Ленинградскому отделению Института востоковедения Академии наук СССР[80] и относится, как указывалось выше, к первой коллекции Руссо. Переписка рукописи была закончена в последних числах раджаба 1088/конце сентября 1677 г. Переписчик — ‘Али Наки ибн ‘Абд ал-Кадир ал-Курайши ал-Бихбахани. Рукопись переписана для некоего паши Хасан-аги[81]. В ленинградской рукописи 74 листа, на каждом листе 15 строк, переплет — восточный, кожаный, почерк — наста’лик. Пагинация — европейская, сделанная, видимо, рукой X.Д. Френа.

Из пятидесяти трех писем, опубликованных М. Шафи’, в ленинградской рукописи представлены лишь тридцать три[82], причем часть из них не полностью[83]. Порядок расположения писем в ленинградской рукописи также несколько иной. В отличие от обеих рукописей из брауновской коллекции, дефектных в начале, в ленинградской рукописи «Переписки» начало сохранилось. Но это не введение Мухаммеда Абаркухи, секретаря и собирателя писем Рашид ад-Дина, которым начинается публикация Мухаммада Шафи’ (оно в рукописи ленинградского собрания вообще отсутствует), а начало того письма, которое в лахорском издании названо первым. В отличие от всех остальных писем как в брауновской, так и в ленинградской рукописях оно не имеет ни заголовка, ни какого-нибудь личного обращения к сыну, а начинается традиционной формулой ***[84]. По содержанию — это восхваление бога и рассуждения о вере. Таким образом, можно предположить, что данное «письмо» не является письмом в строгом смысле слова, а также представляет своеобразное введение.

Любопытно отметить, что в перечне содержания и адресатов писем, данном в свое время Э. Брауном в его «Истории персидской литературы времен татарского владычества»[85], отрывок, названный М. Шафи’ первым письмом, самостоятельно не выделен и, видимо, отнесен как конец к предисловию Мухаммада Абаркухи. Письмо № 1 согласно нумерации Брауна — это письмо Рашид ад-Дина к Маджд ад-Дину Исма’илу Фали, по нумерации же, принятой М. Шафи’, оно является вторым, правда, строго говоря, вторым номером, а не вторым письмом.

С № 3 и до № 23 (сохранилось частично) письма в ленинградской рукописи идут подряд и в том же порядке, что и в издании М. Шафи’. Затем на том же листе 53,, где кончается № 23, начинается письмо № 25, а за ним опять подряд идут письма № 26, 27 и начало письма № 29. Дальше, с листа 63, следуют, начинаясь и обрываясь на полуслове, отрывки различных писем[86], среди которых (лл. 66б—69а) полностью сохранилось письмо № 53. Кончается ленинградская рукопись письмом, которое по общепринятой нумерации является пятидесятым. В нем сохранились две страницы начала с соболезнованиями адресату по случаю утраты им сына, но опущена часть, перечисляющая посылаемые для поминания усопшего дары, вместо этого следует колофон.

Современное состояние ленинградской рукописи говорит о том, что ряд листов из нее утерян. При переплете л. 63 был вшит не на место, он должен следовать за л. 69[87]. Однако можно предполагать, что и в первоначальном виде порядок писем в этой рукописи был несколько иным, чем тот, что мы знаем по рукописям брауновской коллекции: непосредственно друг за другом следовали письма, которые известны теперь как № 35, 53 и 51 и № 48 и 50. Судить об этом можно по тем листам ленинградской рукописи, на которых одновременно сохранились конец одного письма и начало другого.

Характерной особенностью ленинградской рукописи, как отчасти уже говорилось выше, является то, что целый ряд писем (например № 18, 19, 22, 50) в ней короче, чем в лахорском издании: пропущены росписи владений, земель, даруемого имущества и т.п. Значительно короче и явно сокращены уже в XVII в. при переписке рукописи все заголовки к письмам. Основной же текст писем, сохранившихся в ленинградской рукописи, почти не отличается от изданных М. Шафи’. Существующие разночтения (оговорены в комментариях к каждому письму) обычно не имеют смыслового значения. Чаще всего это замена слов или выражений равнозначными, например *** вместо ***, *** вместо *** и т.п.

4) Рукопись Центральной библиотеки Тегеранского университета. Переписка Рашид ад-Дина является составной частью сборника *** (№ 5123) и называется Мукатиб-и Рашиди или Саваних ал-афкар. Данный сборник написан наста’ликом XII—XIII вв. х., на л. 26 сохранилась помета: 1224/1809-10 г.[88].

5) Рукопись Библиотеки Сената в Тегеране. Переписка Рашид ад-Дина входит как составная часть сборника *** (№ 4724) и называется Саваних ал-афкар-и-Рашиди. Рукопись написана наста’ликом XII—XIII вв. х. и в конце сохранила помету с датой 1254/1838-39 г.[89].

6) Вторая рукопись из коллекции Э. Брауна. Она относится к середине XIX в. и, по единодушному мнению самого Брауна, Никольсона и Шафи’, представляет собой копию его первой рукописи[90]. Если в 1917 г. Браун писал, что рукопись эта принадлежала ранее Бахман-мирзе и что она не датирована, то в изданном Никольсоном каталоге брауновской коллекции мы находим уже, что это копия, сделанная для принца Бахман-мирзы в Тегеране, в 1266/1849-50 г.[91].

7) Тебризская рукопись, принадлежащая Национальной библиотеке в Тебризе № 413. Называется Мукатибат-и Рашиди. Переписана Мухаммадом ‘Али Табризи в 1303/1885-86 г.[92].

8). Рукопись собрания Ага Йахйа Зука. Название — Мукатибат-и Рашиди. Наста’лик XIII в. хиджры[93].

9—10) Две рукописи, которые легли в основу публикации писем Рашид ад-Дина на страницах журнала «Армаган». В середине 20-х годов одна из них принадлежала Хаджи Сайиду Насрулле, вторая — ‘Азизаллах-хану Фуладванду Бахтийари. Вахид Дастгарди называет обе эти рукописи словом ***[94].

11) Рукопись из собрания Мухаммада Нахджувани. Ряд отрывков из нее был в 1948 г. опубликован Хусайном Нахджувани[95].

12) Рукопись библиотеки Стамбульского университета № 884. Материалы этой рукописи широко привлечены в статье З.В. Тогана. Автором статьи указано, что стамбульская рукопись полнее рукописей брауновской коллекции[96].

13) Рукопись, находившаяся в 1950 г. в книготорговом заведении Экбала в Тегеране. Ничего больше о ней мне не известно[97].

Эпоха монгольского владычества в Иране и сопредельных странах очень богата источниками, в этот период было создано много больших исторических сочинений. Имена Вардана, Киракоса, Насави, Джузджани, Джувайни, Ибн ал-Асира, Хамдаллаха Казвини, Вассафа — широко известны. Почти все они не только очевидцы, но и участники описываемых событий, а потому их сочинения уже сами по себе являются документами данной эпохи. Очень важной для современного исследователя является возможность сопоставить официальную историографию, создававшуюся при дворах монгольских ханов, с историографией покоренных монголами народов, в первую очередь с сочинениями армянских историков, возможность привлечь памятники сирийской историографии, а также свидетельства европейских путешественников, таких, например, как Марко Поло и др.

И все-таки, несмотря на это обилие источников и на то, что каждый из них сам по себе представляет большой исторический интерес, «Переписка» Рашид ад-Дина по праву должна занять среди них одно из центральных мест. Характер этого памятника — получастная, полуофициальная переписка всемогущего везира — говорит уже сам за себя: из писем мы узнаем то, что нельзя найти ни в одной официальной истории того времени, и вместе с тем материалы «Переписки» на каждом шагу перекликаются с другими источниками данного периода, и в первую очередь со «Сборником летописей». Однако, поскольку письма содержат значительно больше конкретных данных о жизни, чем любое историческое повествование, «Переписка» во многом дополняет другие источники и раскрывает те явления социально-экономической жизни, которые известны лишь в самых общих чертах из исторических сочинений того периода.

Рашид ад-Дин не только политик, стоявший у кормила власти, но и широкообразованный человек: врач, ботаник, историк, богослов и поэт сочетались в нем с государственным деятелем. Разносторонен был этот человек, столь же разносторонней была его переписка. Хозяйственные распоряжения перемежаются в ней с распоряжениями государственного порядка; домашние дела — с рассказами о военных приготовлениях; изложение политических взглядов — с дидактическими наставлениями; богословские рассуждения — с медицинскими сведениями; одновременно с именем пророка и мусульманских святых упоминаются имена Платона и Галена. Рашид ад-Дин украшает свои письма стихами — и персидскими и арабскими, пересыпает бесчисленными цитатами из Корана. Он цитирует и известных поэтов (особенно Са’ди, Низами, ал-Мутанабби и Сана’и) и приводит, видимо, собственные стихи. Довольно большое место в «Переписке» занимают дидактические наставления, очень близкие и по-своему духу и по содержанию тому, что мы находим в иранской дидактической литературе, особенно в Кабус-наме. Причем совпадение с Кабус-наме порою бывает чуть ли не текстуальным (см., например, письмо № 27, а также письма № 20, 21, 22). Увещевая сыновей или давая им отеческие наставления, как следует себя вести в том или ином случае жизни, Рашид иногда приводит и назидательный рассказ из прошлых времен (см., например, № 29), а рядом — сухие перечни принадлежащих ему земель, скота, количества крестьян и рабов, таблицы налогов и рекомендуемых размеров налоговых обложений с того или иного района, описи земельных владений, чертежи новых каналов, планы поместий, описание городов, перечень вакуфных имуществ, перечень того, что должно составлять содержание служителей ханака или абваб ал-бирр, указание размеров пенсий и подарков тем или иным богословам или ученым, перечни медикаментов и плодовых деревьев, тканей и драгоценных камней и т.п. Разнообразен и круг адресатов Рашид ад-Дина. В основном это сыновья, которые занимали различные высокие административные посты в провинциях. Но наряду с ними мы встречаем имена местных династов, крупных чиновников того времени, известных богословов, ученых, врачей. Сохранилось письмо Рашида к ардебильскому шейху Сафи ад-Дину, эпониму династии Сефевидов. Есть письма к управляющим его имениями, к его вольноотпущенникам, пять писем содержат обращения Рашида-везира к жителям и знати городов, и, наконец, три письма адресованы Рашиду другими лицами. Это разнообразие «Переписки» Рашид ад-Дина дает в руки исследователя разносторонний и интересный материал. В «Переписке» мы находим сведения и о социальной жизни эпохи (налоги, землевладение, ленные отношения, рабство, ремесло, торговля и т.п.), и о политической истории, и о культуре того времени.

Причем конкретность содержания позволяет делать обобщения почти в каждом таком направлении и с равным правом говорить как о значении писем Рашид ад-Дина для изучения истории иранской медицины (Э. Браун[98]), так и восстанавливать на их основе картину крупного феодального хозяйства XIII—XIV вв. (А.А. Али-заде и И.П. Петрушевский[99]). Но в первую очередь, конечно, «Переписка» важна как источник по социально-экономическим отношениям и политической истории эпохи монгольского владычества в Иране, странах Закавказья и отчасти Средней Азии.

В «Переписке» значительно более четко и откровенно, чем в «Сборнике летописей», выступают политические взгляды автора. Прежде всего бросается в глаза совершенно определенное стремление рассматривать государство Ильханов как иранское. Не только собственно территорию улуса Хулагидов, но и многие прилежащие земли Рашид ад-Дин именует ***, а кочевых монгольских ханов называет не иначе, как «эмирами»[100] и «государями ислама». Сквозь всю «Переписку» проходят мысли о необходимости точной фиксации налогов и их размеров, о пресечении злоупотреблений чиновников фиска на местах, а также их излишней инициативы и даже мысли об обуздании произвола со стороны монгольских эмиров. Строгость и сдержанная умеренность по отношению к ра’ийатам — вот проповедуемый Рашидом идеал.

Говоря, например, о том, что такое казна правителей и как она должна содержаться, Рашид ад-Дин объясняет, что «приходное казнохранилище — это ра’ийат», так как казна «наполняется их усердным трудом и [тем, что они живут] в достатке» (№ 22). Разъясняя, что правители должны соблюдать разумную умеренность при эксплуатации подданных и что от справедливости правителей в конечном счете зависит процветание страны, Рашид ад-Дин приводит в доказательство ряд вытекающих друг из друга положений, расположенных им внутри замкнутого круга[101], что, по-видимому, должно само по себе лишний раз символизировать взаимосвязанность всех этих явлений. Нельзя получить царство, наставляет Рашид ад-Дин, не имея войска, а войско содержится исключительно благодаря налогам, взимаемым с ра’ийатов, ра’ийатов же можно сохранить[102], лишь проявляя по отношению к ним справедливость (№ 22).

Это место из письма № 22, как уже отмечал И.П. Петрушевский[103], напоминает речь Газан-хана к знати, приведенную в «Сборнике летописей». Устами Газан-хана Рашид ад-Дин так увещевает эмиров, слишком усердствовавших в эксплуатации крестьян: «Я не держу сторону райатов-тазиков, — говорит Газан-хан. — Если польза в том, чтобы всех их ограбить, то на это дело нет никого сильнее меня. Давайте будем грабить вместе. Но ежели вы в будущем будете надеяться на тагар и столовое довольствие и обращаться [ко мне] с просьбами, то я с вами поступлю жестоко. Надо вам поразмыслить: раз вы райатов обижаете, забираете их волов и семена и травите хлеба, то что вы будете делать в будущем?.. И что за благородство и доблесть обижать своих райатов?.. Надо отличать покорного райата от врага»[104]. Но, конечно, это лишь в тех случаях, когда ра’ийаты покорны. Если же они «посмеют нарушить установившийся порядок и проявить недовольство» — никакой речи об умеренности быть не может. В таких случаях «не следует проявлять нерадивость в их наказании и беспечность в их устрашении» (№ 4).

Идеи, которые мы находим в «Переписке», соответствуют политической линии, которая восторжествовала в государстве Ильханов в период царствования Газан-хана, совпадают с общей направленностью его реформаторской деятельности и лишний раз убеждают в той значительной роли, которую сыграл Рашид ад-Дин при проведении реформ. Он был не только вдохновителем и исполнителем реформ, но и являлся, как явствует из его писем, тем звеном, которое связывало монгольского государя с местной знатью. А ведь именно опора на местную знать, сила которой состояла в том, что в ее руках были сосредоточены крупные земельные владения, торговля и ремесло, а в известной мере и провинциальная администрация, позволила Газан-хану и поддерживавшей его части монгольской знати повернуть политику Ильханов и провести реформы.

От везира тянулись нити во все области государства Ильханов и за его пределы. Любопытно отметить, что из пятидесяти двух известных нам писем Рашид ад-Дина лишь три адресованы монгольским эмирам, тогда как его переписке с местной знатью, крупным чиновничеством и духовенством посвящено тридцать семь писем. Рашид ад-Дин был связан со многими уцелевшими после монгольского завоевания на территории улуса Хулагидов местными царствующими домами, и связан не только делом, но порой и родством[105], связан с видными представителями чиновной знати и духовенства того времени. Характерно, например, что многие представители духовенства и служилой знати на границе XIII и XIV вв. получали установленные для них постоянные пенсии, получали их в виде больших сумм и в общем, достаточно постоянно. В целом ряде писем говорится о назначении таких пенсий отдельным лицами (см., например, № 8, 11, 14, 41 и др.), а в письме № 19 упоминается около пятидесяти человек, достаточно известных для своего времени людей, которым установлена ежегодная выплата подобных пенсий. Из писем не вполне ясно, шли ли эти пенсии из личных средств Рашида или из государственной казны, но скорее, видимо, последнее, поскольку Рашид сокрушается, что походы Газан-хана в Сирию опустошили казну и заставили задержать выплату этих пенсий. Как бы то ни было, судя по «Переписке», раздавались они через Рашид ад-Дина.

Целям привлечения и поощрения местной знати служили и постоянно упоминающиеся в письмах Рашид ад-Дина раздачи подарков как отдельным лицам, так и пожертвования в пользу ханака, медресе и т.п. Причем наряду с почетными одеждами, драгоценными материями, благовониями и пр. дарились крупные суммы денег и земли. Насколько широки и разнообразны были связи Рашид ад-Дина, свидетельствует тот факт, что в числе одариваемых им лиц мы находим в «Переписке» не только таких представителей ортодоксального Ислама, каким был, например, известный богослов и комментатор Корана Насир ад-Дин Байдави, но и ардебильского шейха Сафи ад-Дина. В адресованном к нему письме № 45, полном превозношений достоинств шейха, Рашид сообщает Сафи ад-Дину о многочисленных дарах, посылаемых его обители.

Подобная политика в отношении местной знати принесла Ильханам ожидаемые плоды. Среди многих упоминаемых в «Переписке» лиц они имели союзников. Таким был сам Рашид ад-Дин и его четырнадцать сыновей, таким был известный астроном и математик Насир ад-Дин Туси и его сын, тоже астроном, маулана Асил ад-Дин, таким был гератский кази Фахр ад-Дин и его сын и многие, многие другие. О том, как выглядела поддержка, которую оказали монголам перешедшие к ним на службу лица (если брать тех, кто упоминается в «Переписке»), пожалуй, наиболее наглядно говорит история жизни только что упомянутого кази Герата Фахр ад-Дина. При утверждении Хулагидами своей власти в Иране и сопредельных странах именно он помог монголам советом, как сломить или, вернее, хитростью и вероломством устранить владетеля Герата Шамс ад-Дина Курта, а тем самым и окончательно завладеть его областью. Во времена Газан-хана он принял непосредственное участие в подготовке судебной реформы. Судя по сохранившимся в «Переписке» материалам, сын кази Фахр ад-Дина, Сирадж ад-Дин, пошел по стопам отца и тоже верой и правдой служил Ильханам, за что Рашид и одаривал его соответствующим образом.

Фигура самого Рашид ад-Дина — мудрого старого везира, носителя местных традиций, какой она встает перед нами из «Переписки», несомненно, во многом идеализирована[106]. Вместе с тем в его письмах мы находим конкретные факты, говорящие о том, что он отнюдь не только проповедовал молодым монгольским государям идеалы централизованного государства, но и активно проводил их в жизнь. Рашид ад-Дин не боится выступать против монгольской знати. Так, например, в письме № 7 он требует, чтобы вновь назначаемым им чиновником были приняты меры, дабы не дать монгольским эмирам Таги и Сутаю «протянуть руку узурпации и господства» над вверяемыми этому чиновнику районами. Причем упоминаемый в письме эмир Сутай — ильханский наместник Мосула и Синджара. Не менее интересно в этом отношении и письмо № 44, где Рашид приказывает сыну, наместнику Грузии, не допустить своевольства и бесчинств по отношению к населению Грузии со стороны видных монгольских эмиров, направляющихся походом в ту сторону. А если же сыну это не удастся — пусть немедленно сообщит и Рашид сам займется их отражением.

Здесь, как видим, опять та же линия обуздания кочевой монгольской знати, которая была положена в основу реформ Газан-хана.

«Переписка» Рашид ад-Дина, как памятник более поздний, чем «Сборник летописей», сохранила и многочисленные свидетельства того, как воплощались в жизнь те мероприятия, с помощью которых монгольские государи пытались восстановить разрушенное как самим монгольским завоеванием, так и хищнической системой эксплуатации монголами уже покоренных ими стран и областей.

Одной из таких мер, с помощью которых Газан-хан стремился восстановить разрушенное хозяйство, были попытки заселить пустующие земли. Пустующими, или, следуя терминологии «Сборника летописей», втуне лежащими, были объявлены как все давно заброшенные земли, так и те, которые не обрабатывались ко времени восшествия на престол Газан-хана[107]. Правило это в равной мере распространялось на земли дивана, на земли инджу и на частновладельческие земли. Все желавшие возделать пустующие земли пользовались, во-первых, рядом налоговых льгот, а во-вторых, возделанный кем-либо участок пустующей земли переходил в собственность того, кто ее обработал, даже в том случае, если вдруг находился прежний владелец участка. «Всякая [земля], — гласил ярлык Газан-хана, — которую кто-либо обработал и устроил, составляет его имение и навеки передается и закрепляется за ним и за его потомками»[108].

Указ Газан-хана предусматривал, что таким путем будут наделены землей монгольские воины. Однако выгоду из этого указа прежде всего извлекла та часть знати, которая, подобно Рашиду, обладала достаточным количеством рабов или возможностью их легко приобрести, а также определенной административной властью над податным населением. При наличии этих условий указ Газан-хана «О заселении и устройстве втуне лежащих земель» открывал перед вельможами государства Ильханов неограниченные возможности. И представляется, он сыграл немаловажную роль в возникновении в государстве Хулагидов таких огромных богатств, как то, которым обладал, например, сам Рашид ад-Дин[109], хотя не следует при этом забывать, что в руках Рашид ад-Дина и его семьи была сосредоточена чуть ли не вся административная власть в стране, что также немало содействовало их обогащению.

В «Переписке» содержатся данные о том, как заселялись и благоустраивались подобные пустоши. Так, например, в письме № 39 Рашид ад-Дин пишет своему сыну Джалал ад-Дину, правителю Рума, о проведении в районе Малатьи нового канала, который должен быть назван именем Газан-хана. На берегах канала следует построить десять селений. Население для этих селений надлежит собрать из окрестных районов, а для поощрения новых поселенцев снабдить их семенами, рабочим скотом, выдать им пособия и продовольствие. К письму прилагается план канала и деревень.

Более подробно об устройстве, точнее восстановлении, пяти деревень на новой территории сада, отданного Рашидом в вакф Руб’-и Рашиди, говорится в письме № 17. Правда, в данном случае Рашид поселяет на оживляемых им пустошах рабов.

Более широкое, чем в предыдущее время, применение рабского труда было одной из специфических особенностей периода монгольского владычества над Ираном и сопредельными странами[110]. Походы монголов за пределы созданного ими государства, а также бесконечные междоусобицы монгольских ханов и эмиров приводили к обращению в рабство значительного числа как военнопленных, так и жителей завоеванных районов и даже самих монголов[111]. Рабы использовались и в военном деле, и в ханских ремесленных мастерских, и в сельском хозяйстве. Не приходится и говорить, что значительное количество рабов употреблялось в качестве домашних служителей.

«Переписка» Рашид ад-Дина содержит интереснейшие сведения о рабстве в государстве Ильханов, и особенно о его домашней форме и применении труда рабов на сельскохозяйственных работах. Материалы «Переписки» прежде всего подтверждают сам факт наличия на границе XIII— XIV вв. большого количества рабов в Иране, Ираке, Руме и в странах Закавказья. В Руме (Малой Азии) существовали большие невольничьи рынки. Причем, судя по заказам Рашида (см., например, письмо № 17) купить ему рабов (точных указаний, где именно в Руме, в «Переписке» не сохранилось) только такой-то или такой-то народности, выбор на этих рынках был достаточно велик. Любопытно, что на невольничьих рынках Рума торговали не только рабами-иностранцами, но и рабами-румийцами[112]. Правда, следует оговориться, что из писем Рашида не ясно, кто понимался под термином румиец — житель ли Малой Азии вообще или только Византии.

Судя по письмам Рашид ад-Дина, в те времена часто встречались также рабы-эфиопы и рабы-негры, покупавшиеся где-то на африканских невольничьих рынках, вероятно в Фаззане (Феццане, см. комментарий к письму № 6).

Рабы, использовавшиеся в домашнем хозяйстве, жили на довольствии господина, получали семена, рабочий скот, орудия и даже снабжались одеждой. Одежда эта была простой, сшитой из холста (кроме того, рабам выдавались овечьи шубы), но по количеству видов одеяний рабы Рашида получали столько же, сколько выдавалось его служащим значительно более высокого разряда (см. письмо № 34). И чтобы снабдить своих рабов одеждой, Рашид заранее писал сыновьям, поручая достать и прислать необходимое. Рабы, использовавшиеся в сельском хозяйстве, как указывалось, поселялись в деревнях, которые они сами благоустраивали. В их обязанность входила обработка земли, проведение оросительных каналов и поддержание их в должном состоянии. Рабы, которых Рашид ад-Дин поселял в своих вновь разбитых садах, должны были обрабатывать деревья, поливать их, ухаживать за ними и, наконец, собирать плоды. Причем Рашид ад-Дин проявлял даже своеобразную заботу о своих рабах. Так, например, создав, как упоминалось, ряд селений на территории Руб’-и Рашиди, он поселил там равное количество мужчин и женщин, причем в каждом имении и мужчины и женщины были одной народности (№ 17). Конечно, наивно было бы предполагать, что заботы эти были продиктованы соображениями только гуманности, а не соблюдением собственной выгоды.

Однако не только о положении рабов можно судить по «Переписке» Рашид ад-Дина. На ее страницах сохранились многочисленные материалы, повествующие об общем положении податного населения в государстве Ильханов. Если уже в «Сборнике летописей», несмотря на его общий панегирический тон, Рашид ад-Дин нарисовал яркие картины того, что представляло собой монгольское владычество в Иране и сопредельных странах, то в его письмах мы находим сведения о том, что именно разорило такой-то или такой-то район, о том, что такую-то область надо освободить от таких-то налогов, дабы дать ей как-то вздохнуть, что в Исфахане, допустим, надо вполовину уменьшить чарик и т.п. Любопытно отметить, что сыновья Рашид ад-Дина далеко не всегда последовательно придерживались политики отца и, подобно монголам, часто разоряли вверенные им области. Так, например, в письме № 5 Рашид ад-Дин выговаривает сыну-наместнику за то, что он разорил округ Бам, и велит исправить положение, истратив на это средства, получаемые с их собственных имений. Рашид перечисляет при этом целый ряд налогов и повинностей, которые способствовали разорению края. Подобные перечни налогов вообще характерны для «Переписки». Часто указываются не только названия налогов, но и их реальные размеры в том или ином районе. Особенно любопытно в этом отношении письмо № 22 и помещенная в нем таблица налогового обложения в Хузистане. Таблица эта содержит перечень налогов и повинностей и указывает как размер суммы взимаемого налога на тех или иных видах земель каждого района, так и то количество людей, которое должно, например, отбывать воинскую повинность по данному району. Подобные же сведения рассыпаны и по другим письмам Рашид ад-Дина. В большинстве случаев они существенно дополняют, а порой и раскрывают то, что известно об этих налогах из других сочинений современников[113].

Среди данных о налогах есть в «Переписке» Рашид ад-Дина и общие рассуждения, вроде приведенных несколько выше о том, что ра’ийат — это приходное казнохранилище, и совершенно конкретные указания, как следует собирать налоги. Любопытно, что и здесь легко прослеживается та же линия, что в «Сборнике летописей». Так, например, в уже упомянутом письме № 22 мы находим описание установления медной доски с росписью налогов, причитающихся с одного из районов Тустера. Невольно напрашивается сравнение с указом Газан-хана, повелевающим изготовлять подобные записи из прочного материала и устанавливать в селениях, чтобы население знало количество причитающегося с него и приезжающие сборщики налогов не могли взять лишнего[114].

Очень важной стороной «Переписки» Рашид ад-Дина является также то, что на ее страницах сохранились указания на недовольство населения монгольскими порядками и правителями. Указания эти, правда, разбросаны и не содержат точного описания происшедшего, но все-таки тот факт, что Рашид не может уйти от этого вопроса, знаменателен сам по себе. Так, например, в весьма высокопарных и аллегорических выражениях сообщает Рашид о недовольстве, а возможно, и о прямом возмущении, вспыхнувшем среди населения Басры, в письме № 4.

Упоминания о народном недовольстве, сохранившиеся в письмах Рашид ад-Дина, дополняют доселе неизвестными фактами сообщения других источников, в первую очередь исторический труд того же Рашид ад-Дина, и тем самым, позволяют значительно более широко нарисовать картину народного недовольства, которое не затихало во владениях Ильханов и к середине XIV в. вылилось в движение сарбедаров.

Покончив с завоеванием новых территорий и утвердив на них свою власть, Ильханы, подобно другим государям, занялись строительством, и в первую очередь градостроительством. Последнее получило наиболее широкий размах при Газан-хане, а затем и Олджайту. Первый отстраивал свою столицу — Тебриз; второй выстроил новый стольный город. И в обоих случаях Рашид ад-Дин старался не отстать от своих государей. «Переписка» не сохранила сведений о строительстве, предпринятом Рашидом в новой столице Султание, хотя оно и было значительным, зато сообщает много интересных сведений о создании им обширного предместья в Тебризе. Это грандиозное сооружение, созданное Рашид ад-Дином по примеру Газан-хана, должно было по замыслам Рашида увековечить память о нем. Строительство Руб’-и Рашиди — вопрос, который в течение многих лет занимал Рашид ад-Дина, и потому в ряде писем сохранились те или иные материалы, касающиеся этого предместья. Наиболее цельную картину рисует письмо № 51, где Рашид с гордостью сообщает сыну Са’д ад-Дину, что постройка предместья наконец завершена, и подробно описывает, что оно из себя представляет. Это письмо из «Переписки» Рашид ад-Дина, пожалуй, больше всего привлекало исследователей. Пересказ его или упоминания о нем можно найти и у Э. Брауна, и у ‘Аббаса Экбала, и у А.А. Али-заде, и у И.П. Петрушевского, и у Б. Денике, и у Л.С. Бретаницкого, и у X. Нахджувани и М. Минови, и повторять его здесь нет смысла, так как читатель может полностью прочесть это письмо. В данном случае больший интерес представляют те разбросанные сведения о данном предместье, которые мы находим в других письмах. Создание квартала было, видимо, делом, которому на протяжении последних 10—20 лет Рашид посвящал не меньше забот и энергии, чем другим своим начинаниям. Завещание Рашид ад-Дина (оказавшееся, правда, на этот раз ненужным), сохраненное в одном из его писем, наиболее наглядно убеждает нас в этом. Рашид оставляет в вакф Руб’-и Рашиди, а также основанного в предместье госпиталя земли, сады, стада, всяческую утварь, количество которой «вне пределов подсчета», библиотеку, в числе книг которой много ценных рукописей, переписанных рукой известных каллиграфов, и т.п. (№ 36).

С гордостью описывает Рашид сад и постройки, видимо предназначавшиеся для личного пользования, разбитые им на территории предместья (№ 17).

В другом месте того же письма он сообщает об устройстве пяти деревень на территории сада в Руб’-и Рашиди. Жители этих деревень должны будут следить за садом, за его орошением, возделывать землю и т.д. (№ 17).

Не меньше заботы проявляет Рашид о госпитале, основанном им в Тебризе на территории того же предместья. Подробнейший реестр различных лекарственных средств, которые надлежит достать в Индии и привезти в Тебриз, содержит, например, письмо № 18. При этом Рашид чрезвычайно подробно перечисляет все названия необходимых ему лекарств и особо подчеркивает те из них, которые добываются исключительно из индийских растений[115]. Письмо это убедительно свидетельствует о том, что Рашид не только основал госпиталь, но и как врач продолжал следить за ним и за его нуждами. Ряд лекарств упоминается и в письме № 42, где речь идет о другом основанном Рашид ад-Дином госпитале в его родном городе Хамадане.

Наряду с перечисленными выше сведениями по внутренней политической и социально-экономической жизни государства Ильханов «Переписка» Рашид ад-Дина содержит интересные сведения и о международных связях государства Хулагидов, о его торговле как с соседними странами Азии, так и с государствами Африки и Европы.

На первое место здесь следует поставить отношения с Индией, или, точнее, с Делийским султанатом. Одно из писем повествует о поездке Рашид ад-Дина в Индию. Поездка эта, несомненно, преследовала какие-то политические интересы, хотя какие именно — сказать трудно.

Как бы то ни было, поездка, несомненно была встречена со стороны делийского султана благожелательно, поскольку он наградил Рашида большим сойургалом в районе Малатьи (см. письмо № 36). Сохранилось в «Переписке» и письмо к Рашид ад-Дину делийского султана ‘Ала ад-Дина Хилджи, с перечнем самых разнообразных посылаемых ему подарков (№ 47).

Вопрос о торговых связях государства Ильханов не раз привлекал внимание исследователей, однако, насколько мне известно, материалы «Переписки» Рашид ад-Дина в этом направлении еще никем не использованы. Наиболее интересным в этом отношении является вопрос о торговых связях с Русью. В нескольких письмах, в приводимых в них реестрах того, что следует приобрести для тех или иных нужд, или же в росписях отправляемых Рашид ад-Дином даров рядом с египетскими, аравийскими и другими товарами упоминаются русские товары. Так, в письме № 34 упоминается ткань русийа, в письме № 37 — рубашки из ткани руси, а во многих других письмах (например, № 19, 40 и т.д.) — беличьи и собольи шубы, т.е. изделия из тех мехов, которые с древних времен составляли один из главных предметов восточноевропейского экспорта.

Любопытно также еще одно место из письма № 34. Ткань русийа, о которой речь шла выше, согласно распоряжению Рашид ад-Дина надлежит приобрести в Руме. Это свидетельство «Переписки» является лишним подтверждением того, что на грани XIII—XIV вв. наряду с торговым путем по Волге и Каспию, засвидетельствованным для той эпохи сообщением Нузхат ал-кулуб об острове Ним Мурдан (Мазендеран), куда приходили корабли с Руси[116], русские товары продолжали ввозиться в Рум и дальше на восток по Черному морю.

Таким образом, «Переписка» Рашид ад-Дина, содержащая столь разнообразные сведения по самым различным вопросам жизни XIII—XIV вв., является очень важным и пока еще недостаточно использованным источником для понимания истории народов Ближнего и Среднего Востока монгольского времени.

Перевод «Переписки» Рашид ад-Дина выполнен с наиболее полного и наиболее старого из доступных в настоящее время текстов этого памятника, опубликованного известным ориенталистом Мухаммадом Шафи’ в 1947 г. в Лахоре. Предварительно текст лахорского издания был сверен с ленинградской рукописью «Переписки», М. Шафи’ не использованной; с публикацией четырех писем Рашид ад-Дина, которая была осуществлена на страницах журнала «Армаган» Вахидом Дастгарди; с появившейся уже после 1947 г. публикацией отрывков из нескольких писем X. Нахджувани на страницах журнала Тебризского университета; с публикацией начала «Переписки» на страницах журнала «Даниш», выполненной Фуадом ‘Абдалма’ти ас-Сайадом, а также с другим средневековым памятником — сочинением тимуридского времени Асар ал-вузара’, включившим в раздел о Рашид ад-Дине ряд его писем. Для сравнения текстов «Переписки» Рашид ад-Дина с Асар ал-вузара’ использован как изданный Хусайни Урмави в 1959 г. в Тегеране критический текст этого памятника, так и оставшаяся неизвестной тегеранскому издателю Асар ташкентская рукопись этого сочинения.

Сличение всех этих независимых друг от друга рукописей и публикаций позволило прийти к выводу, что все сохранившиеся до наших дней тексты писем Рашид ад-Дина чрезвычайно близки друг другу и почти не имеют смысловых разночтений. Наиболее существенные разночтения указаны в примечаниях. Вместе с тем сличение лахорского издания с ленинградской рукописью сделало возможным восстановить начало «Переписки», отсутствующее в рукописях, легших в основу издания М. Шафи’, а в ряде случаев уточнить и прочесть отдельные места, что тоже оговорено в соответствующих примечаниях. Предисловие составителя переписки — секретаря Рашид ад-Дина — восстановлено на основании указанной выше публикации на страницах журнала «Даниш».

На полях перевода обозначены страницы текста лахорского издания и листы ленинградской рукописи.

Перевод снабжен двумя видами примечаний: буквенными (подстрочными) и цифровыми. Цифрами обозначены примечания, данные к каждому письму в конце книги, в комментарии. В буквенные подстрочные сноски вынесены отсылки к Корану; пояснения, когда это возможно, чьи именно стихи цитируются Рашид ад-Дином, персидское начертание тех терминов, которые приведены в переводе, разночтения с ленинградской рукописью и т.п.

Термины, имена и малоизвестные географические названия приведены на основе принятой в серии «Памятники письменности Востока» транслитерации, однако по техническим причинам диакритические знаки сохранены только в указателях. В некоторых широкоизвестных географических названиях и терминах сохранено их традиционное написание.

В текстологических комментариях, а в некоторых случаях и в пояснениях к географическим названиям и персоналиям воспроизводятся отдельные примечания Мухаммада Шафи’ или же даются соответствующие отсылки на них.

Сопровождающий перевод комментарий отнюдь не претендует на полноту. В нем пояснены лишь основные, встречающиеся в «Переписке» Рашид ад-Дина социально-экономические термины, малоизвестные географические названия и некоторые важные с точки зрения истории или истории культуры XIII—XIV вв. персоналии, события и явления.

При комментировании привлечены другие исторические и географические сочинения, современные или почти современные Рашид ад-Дину, и в первую очередь его собственный исторический труд, в котором очень многое перекликается с его письмами; произведения средневековой армянской, грузинской и сирийской историографии; свидетельства европейских путешественников того времени. Привлекая литературу для комментария, я по мере возможности старалась не вдаваться в историю изучения комментируемого термина и т.д., а привести существующие точки зрения по тем или иным вопросам, связанным с монгольским владычеством над странами Ближнего и Среднего Востока, или же в отдельных случаях дать отсылки к работе, где можно найти подробное освещение вопроса.

Встречающиеся в тексте «Переписки» арабские стихи (отмечены звездочкой) любезно переведены В.М. Бейлисом, которому приношу свою благодарность. Искренне благодарю А. Азера за помощь и консультации при переводе персидского текста. Считаю своим долгом поблагодарить за дружеское содействие и поддержку, оказанную мне в моей работе, X.С. Айни, А.А. Али-заде, В.А. Лившица, В.М. Махмуди и коллектив сектора публикации памятников письменности народов Востока Института востоковедения АН СССР, ранее возглавляемого И.С. Брагинским, затем А.С. Тверитиновой, а также всех, кто помогал мне своими консультациями и советами.

А. И. Фалина