Переплет

Глава XV

За несколько минут до встречи Пэки и Блэра на лужайке шато «Блиссак» появился, прихрамывая, пропыленный от долгого путешествия джентльмен. Это вернулся с прогулки Гордон Карлайл. Мы уже упоминали, что деревенскими прогулками он не увлекался, и нельзя сказать, чтобы эта сильно способствовала перемене его взглядов. Он натер пузырь на пятке, ему было жарко и душно.

Гордон устало плелся к дому, чтобы захватить купальный костюм, купленный накануне, и, спустившись к озеру, насладиться плаванием в его целительных водах.

Войдя в дом, он взял костюм и полотенце и отправился заросшей тропкой к месту своей мечты. На полпути он заметил, что кто-то поднимается ему навстречу, и, вглядевшись, узнал сенатора Опэла.

Тот жизнерадостно приветствовал его. Наблюдения из засады вполне его удовлетворили. Ухаживания Эгглстона за девицей продвигались распрекрасно, и сенатор счел, что надобность в бдительности отпала.

— Привет, герцог! — воскликнул сенатор. — А я как раз иду в город, ноги поразмять. А вы — плавать?

— Дэ-э.

— Осторожнее выбирайте местечко для раздевания. Горничная миссис Гедж там, у озера.

— Дэ-э? — Глаза у Карлайла блеснули.

— Да! Флиртует с моим камердинером Эгглстоном.

— Что?

— Да-да! Сам их только что видел! — хихикнул сенатор и отправился своей дорогой.

Карлайл постоял с минутку оцепенев, потом глубоко вздохнул и возобновил поход.

Спустя несколько минут, с налитыми кровью глазами и поджатыми губами, он уже выдирался из кустов с другого конца тропинки, а там ринулся, кипя мстительной яростью, на полянку у озера. Кровь Карлайлов вскипела. Краткий осмотр Эгглстона накануне вечером вполне его удовлетворил: размеры приблизительно соответствовали тем, какие нравились ему в людях, которых он вознамерился избить. И Гордон был преисполнен воинственного духа.

Рассчитывая прервать любовную сцену и взвинтив себя за короткий срок до боевого пыла, он был немало обескуражен, увидев Герти одну. Она кидала палки в озеро в явной надежде угодить по макушке какой-нибудь водоплавающей птице — невинная забава, придраться к которой не сумел бы даже ревнивец из ревнивцев. Гадая, неужели его все-таки неправильно информировали, Карлайл приостановился, но тут ему припомнились прощальные слова на подъездной дороге — жестокие, терзающие душу, каждый слог которых запечатлелся в сердце навеки — и он снова обрел твердость.

Герти оглянулась. Карлайл сверлил ее суровым взглядом.

— Ну и где же он? — с угрозой спросил Гордон.

Глаза ее остались равнодушны.

— Что это, интересно, вы тут поделываете? — осведомилась она. — Могу я вас спросить, мистер Карлайл?

— Где он?

— Кто?

— Тип этот, Эгглстон. Мне сказали, он тут, с тобой.

— Сказали тебе, вот как?

— Да. И еще кое-что сказали. Ты флиртовала с ним!

Герти зевнула.

— Ну и что?

В суровом взгляде Карлайла проглянула боль.

— Обниматься со слугой! Не ожидал от тебя, Герти!

— Мистер Эгглстон — джентльмен во всех смыслах этого слова, — надменно ответила она. — А если я нравлюсь ему, тут уж я ничего не могу поделать.

Легкий скрежет нарушил безмятежность дня. Это скрежетал зубами Гордон Карлайл.

— Похоже, он здорово в меня влюбился, — с легким беззаботным смехом продолжила Герти. — Такой внимательный. А глаза какие! Безумно красивые! И знаешь, так забавно: кажется, он считает, что и у меня красивые глаза!

Скрежет усилился.

— Как раз расхваливал их, когда я послала его в дом. Вернется с минуты на минуту, скажет еще что-нибудь приятное.

— Пусть только попробует при мне!

— Ты ему задашь, да?

— Я шею ему сверну!

— Ох-ох! А кто тебе поможет?

Свирепость Карлайла сменилась жалобной нежностью.

— Герти, не говори так! Не будь ты такой!

— Какой пожелаю, такой и буду И я тебе не Герти!

— А что тут дурного? — оскорбился Карлайл.

— Все! Если желаешь знать, мы — в ссоре, не забывай! Да-да! Ты пошел на попятную прошлой ночью! Не хватило храбрости отдубасить того типа! Фу!

— Да я же все объяснил!

— А что произошло год назад?

— И про это я объяснил.

— Да уж, объяснил! Заходил ко мне в больницу, миловался со мной, когда у тебя губы горели от ее поцелуев!

— Что ты говоришь! Я в жизни ее не целовал. Между нами были простые деловые отношения. И ничего больше! Она знала одного молодого миллионера в консервном бизнесе — ну, знаешь, сардины… а я уговаривал его соблазнить, втянуть в крупную карточную игру. Неужели ты мне не веришь?

— Не поверила бы, если б даже знала, что ты говоришь правду. Ты такой двуличный! Будь у меня хоть капля ума, в первый же день раскусила бы, что ты за штучка!

С губ Карлайла сорвался вздох.

— Ты, Герти, пожалеешь об этом. Очень скоро ты поймешь, что недооценивала меня!

— Как только пойму, тут же напишу. В какой ты тюрьме, узнать не трудно.

Карлайл остолбенел. Он любил эту девушку, но она зашла чересчур далеко. Посмела подпустить шпильку насчет его мастерства! Больше всего он гордился своим искусством, спасавшим его от грубых промахов, приводивших других аферистов за решетку. А она посмела насмехаться над его профессионализмом! Такого оскорбительного намека Гордон спустить не мог. Он холодно приподнял шляпу.

— После таких слов, — с холодным достоинством произнес он, — вынужден тебя оставить.

— Пожалуйста! Если никогда не вернешься, ожидание не покажется мне вечностью!

— Прощай!

Истинный джентльмен до последнего, Карлайл еще раз приподнял шляпу и надменно отступил в кусты.

Он хотел вернуться на заросшую тропу, но не успел шагнуть на нее, как услыхал, что кто-то подходит, замер, и сразу же в поле его зрения возник Блэр.

Карлайл отпрянул в кустарник. Уходить он передумал. Уязвленная гордость снова сменилась ревнивой яростью, Герти отвергла его, или, как выразился бы его друг Слаттери, дала ему пинка под зад, и он не надеялся на примирение. Но оставалась месть!

Гордон бурлил и кипел, а Блэр, миновав его, вышел на полянку. Страдалец переменил позицию, чтобы ничто не загораживало вид, и горящими глазами впился в соперника.

К несчастью для Блэра, добрый совет Пэки привел его в отличнейшее расположение духа, и улыбающееся лицо, заодно с бутылкой вина, показались Карлайлу безошибочной картинкой распутника, устремившегося к цели на всех парусах. Да, вот-вот Гордон станет зрителем буйной оргии.

Оргия, если ее можно так назвать, началась в довольно вялом темпе. Эгглстон, откупорив бутылку, наполнил бокалы, угостил даму сигареткой, взял сигарету сам и уселся на дерн. Пока что поведение его было вполне безобидным. Он заговорил, но слова доносились до Карлайла лишь слабым бормотанием. Несколько минут его речи, о чем бы он там ни вещал, казались вполне безвредными. Герти покуривала, не выказывая эмоций, какие полагалось бы проявлять девушке, слушающей распутника. Потом ситуация резко переменилась. До ушей Карлайла донесся судорожный женский вздох. Из пальцев прекрасной дамы выпала сигарета, а сама она уставилась на собеседника, будто сказанное им потрясло ее скромность. Хотя стоял Карлайл не близко, он все-таки ясно различал ужас в ее глазах. И дольше не вытерпел.

Герти, знал он, ханжой не была. Если уж она смотрит так, то наверняка этот мерзавец сказал что-то крайне грубое и мерзкое, а значит, самая пора ему вмешаться. Обуреваемый лихорадкой — подобная всегда нападает на мужчин, готовых сразиться с распутниками габаритами помельче, чем они сами, — Карлайл вывалился из кустов.

Для Блэра, знавшего его под титулом Пон-Андемер и не раз видевшего, как он бесцельно слоняется по шато, все это никак не просигналило об опасности. Он удивился немножко, так как и не подозревал, что герцог прячется в кустах, но страха не ощутил. Первым намеком на враждебность возникшего ниоткуда гостя стал внезапный его выпад: что-то твердое ударило Блэру в глаз, и на несколько минут мир превратился в черновой набросок кошмарного сна, расплывчатый и приблизительный.

Литератор обычно рисуется нам мечтательным, рассеянным человеком, не способным здраво соображать в обстоятельствах, требующих практической смекалки. Блэр Эгглстон к такому типу литераторов не принадлежал. Соображал он быстро, не подкачал и сейчас. Для мужчины его сложения, если на него вдруг налетает явно спятивший герцог, самое разумное, мигом смекнул он, — убраться подобру-поздорову куда подальше, да поживее.

Удрать в заросли кустарника он не мог — Карлайл стоял как Аполлон, загораживая тропу, поэтому, улучив момент, когда его противник переводил дух, Эгглстон, сделав внезапный рывок, галопом рванулся к берегу и, плюхнувшись в воду, неуклюже, но энергично поплыл к островку, видневшемуся ярдах в пятидесяти от берега. Выкарабкавшись на землю и отдуваясь, он встал по щиколотку в грязи, поскольку это его убежище дважды в день покрывалось приливом. Зато здесь он хотя бы был один.

Между тем на большой земле разворачивалась нежная сцена. Наблюдавший ее Блэр еще больше утвердился в сложившемся уже убеждении, что все вокруг рехнулись, но на израненное сердце Гордона пролился настоящий бальзам. Герти, топтавшаяся на обочине битвы, подобно деве Средних веков, ради милостей которой сразились два рыцаря, теперь порывисто обняла Карлайла и словами, соответствующими жесту, дала ему понять, что прошлое забыто.

— Втируша! Ты чудо! Я и не знала, что ты на такое способен! Беру все свои слова обратно!

В ней пробудилась пещерная женщина. То, что у ее поклонника не имелось равных, когда подворачивался случай вытянуть наличные из кармана собратьев, она знала давно. Но сомнения по поводу физического его мужества сильно снижали восхищение, вызываемое его профессиональным мастерством. Сейчас сомнения эти он развеял, а заодно и сомнения в его любви к ней.

Она его поцеловала. Он поцеловал ее. Этот маленький эпизод не произвел на Блэра идиллического впечатления, хотя идиллическим, несомненно, был.

— Втируша! — выдохнула Герти.

— Герти! — пробормотал Карлайл и тут же — ведь в наши современные, практичные дни бизнес всегда идет по пятам за примирением влюбленных — завел разговор о том, что называл «дельцем».

— Послушай, а пора бы и дельцем заняться. Какой смысл без толку болтаться? Вскрыть сейф я хочу сегодня же, так около часа ночи — время самое подходящее. Как ты думаешь, сумеешь вывести машину из гаража?

— Конечно.

— Тогда дожидайся на подъездной дороге. Мотор включи. Я спрыгну с балкона с товаром, и умчимся в Париж.

— Милый, а ты не покалечишься?

— Что ты! Там высоты-то всего несколько футов. И слушай-ка, еще вот что. То письмо, про которое я тебе говорил, когда ты не захотела слушать…

В нескольких словах он передал суть дела.

Глаза у нее засверкали. Девушкой она тоже была не промах, и сразу сообразила, каким ценным подспорьем станет для молодой пары, только начавшей обзаводиться хозяйством, компрометирующее письмо сенатора Опэла.

Но тут же личико ее и потухло. В пылу недавнего примирения она кое-что упустила из виду.

— Втируша, а ведь нам надо поостеречься! Вон тот гусь на острове — сыщик!

— Сыщик! Не может быть!

— Сам мне только что признался. Его прислала страховая компания «Лондон, Париж и Нью-Йорк». Приглядывать за брюликами миссис Гедж.

Стоя на островке (с него вовсю капала вода), молодой романист заметил, как недавний его противник обернулся и устремил на него взгляд, до того отвратный, что ему тут же страстно пожелалось, чтобы расстояние между ними выросло раз в десять.

— Сыщик… — выговорил Карлайл, — вон оно как!

— Что ж нам делать?

— Остается одно. Связать его и упрятать куда подальше, пока мы не удерем.

— Как же до него добраться?

Задумчивым взглядом Карлайл обозрел водную гладь.

— А лодки на этом пруду не имеется?

— Вон за теми деревьями стоит лодочный домик.

— Герти! — преисполнившись энергии, воскликнул Карлайл; так мог воскликнуть Наполеон, отдавая приказания своему маршалу. — Я подожду здесь, буду следить за ним, чтоб не улизнул, а ты скачи-ка поскорее к этому самому домику и пригони сюда лодку. Заберешь меня, подгребем к островку и зацепим сыщика крюком. Когда бултыхнется в воду, мы отбуксируем его куда следует, а там свяжем и спрячем в лодочном домике. Завтра из Парижа отстучим здешним обитателям телеграмму, где его искать. Доехало?

— Доехало!

— Все ясно?

— Все!

— Ну так — бегом! — скомандовал Карлайл.

Из-за того, что в шато «Блиссак» царила суровая трезвенность, пришлось сенатору Опэлу этим погожим летним деньком отправиться в город. В своей частной жизни он привык несколько отклоняться от принципов, столь страстно проповедуемых им на публике, и засушливость в шато причиняла ему массу неудобств, понуждая к утомительным ежедневным визитам в коктейль-бар отеля «Дез Этранжэ», где взглядов придерживались более вольных. У него вошло в привычку заглядывать туда под вечер, чтобы скромно освежиться, как того требовал его организм. Именно туда-то он и направился после встречи с Карлайлом.

Обычно вестибюль сенатор старался проскакивать на полной скорости, с видом бычка, спешащего на водопой в аризонской пустыне, но сегодня его пробег затормозился из-за Пэки. Погрузив Геджа на «Летящее облако», тот явился в отель сообщить о развитии событий Супу Слаттери и в вестибюль вошел почти одновременно с сенатором.

Сенатор, предпочитавший в эти свои посещения одиночество, случайной встрече не обрадовался.

— A-а, Франклин, — отчужденно бросил он.

— Привет, сенатор! — откликнулся Пэки. — Что привело вас сюда?

— Вспомнил о важной телеграмме. Необходимо отбить в Нью-Йорк, без промедления. Вот и забежал.

— А я к Супу пришел.

— К Супу?

— Коллега мой, мистер Слаттери. Тот человек, который вскроет для нас сейф.

Сенатор Опэл просветлел.

— Роскошно! Вы… э… уже составили план?

— О да! Все прекрасно. В спальне миссис Гедж никого не будет. Горизонт абсолютно чист. Получите свое письмо завтра!

В багровые тона лицо сенатора Опэла окрашивалось не только от негодования, но и от внезапной радости. Когда протянул правую руку, схватил руку Пэки и сердечно похлопал того по плечу, как президент фирмы в рекламном журнале, поздравляющий многообещающего юнца, проявившего способности к изучению бизнеса на заочных курсах, он побагровел до корней волос.

— Мой дорогой!

— Так и думал, что вы обрадуетесь.

— Так этот человек в отеле?

— Пойду спрошу его номер у портье. Расскажу вам обо всем позже.

— Правильно. Не теряйте ни минуты!

С чувствами, слишком глубокими, чтобы передать их словами, он наблюдал, как Пэки приблизился к стойке портье, опасаясь, что в такой прекрасный денек эксперта не окажется дома. Но страх исчез, когда молодой человек направился через вестибюль к лифту. Считая, что уж такой-то случай просто взывает к лишней рюмке, сенатор Опэл, развернувшись, возобновил путь, но тут голос позади остановил его.

— Извините!

Сенатор круто обернулся, и у него перехватило дыхание. Даже мелодичность голоса не подготовила к поразительной красоте его обладательницы. Рядом с ним стояла самая красивая девушка, каких ему доводилось видеть, и он мгновенно стал воплощением галантности. Тридцать лет миновало с тех пор, как он умел обходиться с красивыми девушками, но в жесте, каким он сбил шляпу, в изысканной почтительности его поклона проглянула изрядная доля прежнего задора.

— Я видела, вы разговаривали с мистером Франклином. Вы не можете мне сказать, в каком номере он остановился? Портье уверяет, будто в отеле он не живет.

Если б кто минуту назад предрек сенатору Опэлу, что он горько пожалеет о встрече с такой несравненной красавицей, он бы высмеял такого предсказателя. Однако, услышав вопрос, отчетливо почувствовал, что жалеет, и очень. Меньше всего ему хотелось бы, чтобы в критический момент возникла какая-то знакомая Пэки.

Сенатор чуть поперхнулся, но тут же, оправившись, изготовился врать напропалую.

— Мистер Франклин?

— Вы с ним только что говорили…

— Что вы, что вы! Какой же это мистер Франклин! Насколько мне помнится, я даже и не знаком ни с каким Франклином. А говорил я только что с виконтом де Блиссаком.

— Что?!

— Да, вот именно. С виконтом де Блиссаком, — твердо повторил сенатор. — Из очень старинной, знаете ли, французской фамилии.

Красавица внимательно смотрела на него, и он с сожалением отметил, что в глазах у нее ясно читалось недоверие, однако отважно молол дальше.

— Такое сходство очень, по-моему, распространено. В жизни каждому не раз приходилось сталкиваться с двойниками. Вот и я сам… Помню, однажды в Вашингтоне…

Долг рассказчика перед читателем отсеивать и отбирать. Любой материал, не представляющий, на его взгляд, потенциального интереса, он обязан выбрасывать, и потому мы целиком выбрасываем историю, приключившуюся с сенатором Опэлом в Вашингтоне. И впрямь, она не увлечет никого. Единственное ее достоинство в том, что она дала рассказчику остро необходимую передышку. К моменту, когда история благополучно завершилась, сенатор поуспокоился, набрался хладнокровия от звука собственного голосам и снова стал самим собой, то есть помпезным и напыщенным.

— Так что сами видите, — заключил он, — это случается без конца. У меня нет сомнений, что между виконтом и вашим другом, мистером Франклином, существует необыкновенное сходство, но заверяю вас еще раз: молодой человек, которого вы только что видели, — виконт, и никто иной. Могу утверждать это вполне авторитетно, поскольку он помолвлен с моей дочерью.

— Помолвлен с вашей дочерью?

— Да.

— Вы уверены?

Эта фраза показалась сенатору Опэлу глупее некуда. Он самодовольно хихикнул.

— Вы и не спрашивали бы, если б видели их вместе. Я рад, что в наше циничное время еще можно наблюдать такую привязанность. Они просто поглощены друг другом. Им только бы целоваться, иначе они жить не могут. Мне нравится на это смотреть, — с чувством добавил сенатор. — Если молодые люди влюблены друг в друга, пусть и ведут себя соответственно. Таков мой девиз. Меня просто тошнит от нынешней идиотской моды — когда жених и невеста держатся так, будто до смерти наскучили друг другу. Ничего подобного между виконтом и моей дочерью нет.

— Какая прелесть!

— Да-да. Именно прелесть!

— Что же, значит, я ошиблась. Простите.

— Не за что, не за что!

— А не можете ли вы мне сказать, где гостиная? Полагаю, никто не станет возражать, если я напишу тут письмо?

— Ни в коем случае! А гостиная вон там, за портьерой.

— Благодарю.

Слегка поклонившись, красавица ушла, а сенатор Опэл, со слабым томлением по годам, когда он ни за что бы не допустил, чтобы такая девушка ушла из его жизни, последовал своей дорогой: припасть к источнику утешения, напитку Гюстава-филантропа. Хоть так мужчины, миновавшие возраст, когда любовь правит бал, могли ублажить душу.

Суп Слаттери сидел в кровати, читая «Алису в стране чудес». Когда вошел Пэки, он, чихнув, взял стакан, чтобы подкрепиться глотком горячего виски.

— Привет! — бросил Слаттери и показал книгу. — Читал эту книженцию?

— И часто. Где взял?

— В вестибюле подобрал. Забыл, наверное, кто-то. Послушай, может, ты сумеешь мне объяснить. Этот Белый Кролик. Что-то я его не понимаю. Чем он занимается?

— Спешит, по-моему, на чай с Королевой. Что-то в этом роде.

— А почему он тогда в деловом костюме и при часах?

— Н-да…

— Нет, — помотал головой Слаттери. — Так не бывает.

Он опять чихнул, и Пэки тревожно всмотрелся в него.

— Ты что, простуду схватил, что ли?

— Да уж точно.

— Жаль. Это осложняет дело. А я пришел просить, чтобы ты взломал для меня сейф сегодня ночью.

Слаттери был истинным спартанцем.

— Подумаешь, простуда! — легко отозвался он. — Ты что ж, считаешь, такая ерундовина меня остановит? Само собой, вскрою. Так ты выпроводил эту тетю из спальни?

— Мало того! Геджа там тоже не будет!

— Кр-расота! А как же тебе удалось?

— О, это долгая история, — нехотя отозвался Пэки. — Понимаешь, я показал необыкновенную мудрость и предприимчивость. Если тебе захочется назвать это гениальностью, тоже возражать не стану. Миссис Гедж перешла спать в спальню мужа, а мистер Гедж наглухо запрятан в одном местечке. Оставлю открытым для тебя окно гостиной. Тебе только и потребуется — войти и забрать. Непыльная работенка.

— Знаешь, непыльных для меня уже нет, — вздохнул Слаттери. — Раньше, бывало, чем заковыристее дело, тем мне больше по нраву. Джулия даже меня поддразнивала. А теперь я целиком за спокойную жизнь. Старею, видно. Если б сумел огрести где небольшой капиталец, чтобы ферму хватило купить, ушел бы от дел. Есть что-то такое в фермах… Коровы всякие, цыплятки…

И Слаттери мечтательно забылся. Потом какая-то неприятная мысль вторглась в его мечтания. Взгляд его загорелся.

— Слушай-ка, а я вот что хотел спросить. Насчет Шату этого…

— Да?

— Что это за тип там живет, с белыми волосами, черными бровями? Здоровила такой?

— A-а, так ты его видел? Это сенатор Опэл.

Пэки, пораженный, умолк на полуслове. У его собеседника вырвался свистящий вздох. Возможно, причиной явилось начинающееся воспаление легких, но больше походило на ярость сильного мужчины.

— Что?! — Слаттери дышал все так же странно и натужно. — Сенатор Опэл? Так ты для него хочешь раздобыть то канпраментирующее письмо?

— Да, для него самого.

— Брат! Все отменяется! Выхожу из игры!

— Да ты что!

— Ну нет! Не стану, даже ради тебя. Чтоб я вызволял этого сивого типа из передряги? Чем ему хуже, тем больше мне радости! Тонуть станет — кину ему утюг на голову!

Пэки впал в полнейшее недоумение. Он никак не мог разобраться в этом неожиданном всплеске эмоций.

— Но…

— Нет, — твердо повторил Слаттери. — Если этого типа опозорят, только рад буду. После того, что он со мной сотворил…

И в резких, цветистых фразах, перемежающихся случайным чихом, придающим рассказу дополнительную драматичность, Слаттери поведал историю своей ночи на открытом воздухе. Рассказывал он отменно: так и виделся подоконник, слышались порывы резкого ветра, свистящего вокруг его свисающих лодыжек, — и Пэки, слушая, чувствовал, как на него наваливается безнадежность. После такого происшествия нелегко будет уговорить настрадавшегося человека.

— Н-да, круто, — согласился он.

— Круто, — подтвердил, уныло чихая, и Слаттери. — Да, самое точное словцо. Вернее и не подберешь.

— Не будешь же ты дуться из-за таких мелочей?

— Как ты сказал? — переспросил Слаттери. — Мелочей?

— Это ж просто шутка.

— Шуточки, ничего себе!

Пэки спохватился, что выбрал не ту линию уговоров, и ударил по более личной ноте.

— Подумай обо мне! Ты ведь меня не подведешь, а?

Слаттери зашелся недоумением.

— Послушай, да при чем тут ты? Чего ты-то так распалился? Если этот дурила написал не то письмо, пускай сам и расхлебывает. Не пойму, каким ты тут боком?

— Понимаешь, у сенатора Опэла есть дочка. Она, конечно, очень расстраивается. Вот я и хочу ей помочь.

— А ты что ж, втюрился?

— Разумеется, нет!

Пэки брала досада, что его дружбу с Джейн, чисто платоническую, все истолковывают неверно. Сам он, конечно, знал, что между ними ничего нет, только рыцарственное желание помочь попавшей в беду знакомой — с его стороны, а с ее — естественная благодарность. Правда, разок-другой он ненароком погладил ей ручку и даже подержал минутку-другую, но ведь из чистой вежливости — точно так же он вел бы себя и с родной тетей, попади его тетя в беду. Пэки изо всех сил постарался растолковать это Слаттери.

— Ничего подобного! Мне просто ее жалко!

— Пожалей лучше старикана Опэла.

— Так ты не выручишь нас?

— Нет уж!

— Не могу поверить, — укоризненно сказал Пэки, — что передо мной действительно Суп Слаттери. Добрый, надежный старина Слаттери.

— Он самый! — заверил Слаттери.

— И ты решительно отказываешься?

— Да!

Пэки направился к двери. Он потерпел поражение.

— Да-а, — с бесконечной грустью вздохнул он, — это разбивает мне сердце. Надеюсь, больше никогда в жизни у меня не случится таких огорчений.

Надеялся он зря. Шагнув из лифта в вестибюль, Пэки узнал в красивой девушке, направлявшейся к нему, свою невесту.

Молодому человеку, помолвленному с красавицей и оказавшемуся вдалеке от нее, полагалось бы, неожиданно столкнувшись с невестой, испытывать одно чувство — ликование чистейшей воды. Однако чувства Пэки вряд ли подпадали под такую категорию. В ситуации, которая могла бы стать благодатным сюжетом не для одного поэта, чувство им владело одно — будто какой здоровяк-приятель крепко саданул его но носу.

Первой заговорила Беатриса:

— М-да. Что-то ты мне не слишком обрадовался…

При этих словах Пэки опомнился и сумел до некоторой степени воспользоваться своими умственными и физическими способностями. До полной ясности ума было еще далековато, но здравый смысл, доковыляв на подкашивающихся ногах до своего трона, подсказал: требуется выказать хотя бы малую толику сердечного восторга. И Пэки кинулся выказывать. Мозги у него пребывали еще в отупении от грянувшей катастрофы, но он все-таки ухитрился нежно улыбнуться.

— Я ужасно рад, — выговорил он. — Просто не ожидал, что… я имею в виду… понятия не имел…

— Да. Наверное.

— Когда же ты приехала?

— Сегодня днем.

Потихоньку Пэки обретал надлежащую форму. Всеми силами, понимал он, надо избегать малейших проявлений нечистой совести. В конце концов все не так уж и плохо. К счастью, у него есть в качестве алиби яхта. Беатрисе ни к чему знать, что обретался он после своего приезда не на «Летящем облаке». Манеры его, не вполне еще уверенные, стали все-таки гораздо непринужденнее.

— Нет, как чудесно, что ты сумела приехать! — воскликнул он. — Я так и надеялся, когда сообщил тебе в письме, что я тут. Но боялся, что ты не сможешь оставить дом. Как, кстати, ваши гости?

— Прекрасно.

— Много интересных?

— Весьма.

— А как домашние?

— Прекрасно.

— Как твой отец?

— Прекрасно.

— А мать? Как она?

— Прекрасно.

— А тетя Гвендолин?

Столь дотошная внимательность не тронула леди Беатрису, а только раздосадовала.

— Может, сэкономим время? Тебя удовлетворит, если я скажу сразу, что все в Уорблсе, до единого, поживают распрекрасно?

Пэки признал разумность такого предложения.

— Да… Как же чудесно, что ты сумела выбраться сюда! — повторил он, оставляя тему здоровья ее родных. — Наверное, тебе нелегко было разыскать меня, я ведь не в отеле живу. Видишь ли, я приплыл сюда на яхте. Помнишь, я говорил, что, возможно, найму… или я в письме написал про яхту?

— Нет. В письме ты написал только, что уезжаешь в Сен-Рок.

— A-а… Ну так вот, я нанял яхту. Сейчас она на якоре в гавани.

— И ты живешь на яхте?

— Да, совершенно верно. Живу на яхте.

— Вот как… — протянула Беатриса. — А я так поняла, что гостишь ты в шато, выдавая себя за виконта де Блиссака.

Пэки снова почудилось, будто его крепко двинули в нос и даже что невидимый драчун, не удовлетворившись одним ударом, заехал заодно и в челюсть. Как сквозь дымку он слушал дальше.

— Я случайно узнала, что виконт де Блиссак гостит в шато своей матери у американцев по фамилии Гедж. А только что встретила одного старика, и он рассказал мне, что ты и есть тот самый виконт де Блиссак и помолвлен с его дочерью. Ты не считаешь, что тебе следует объясниться?

Один из существенных изъянов жизни в том, что иногда человек просто вынужден говорить правду. Такой вот момент, понял Пэки, наступил сейчас. Кое-какую правду ему никак не хотелось выкладывать, но никуда не денешься.

— Я тебе все расскажу!

— Жду с нетерпением.

— Этот старик — сенатор Опэл.

— Итак, ты помолвлен с мисс Опэл?

— Нет, нет и нет! Он только думает, будто я помолвлен.

— Из того, что он рассказал мне, ты, по-моему, даешь ему достаточные основания.

— Сенатор Опэл написал письмо…

— Какое любопытное совпадение! Я только что тоже написала письмо.

— …очень и очень компрометирующее его. А письмом этим завладела миссис Гедж и пригрозила отправить в газеты. Ему ужасно хочется заполучить письмо обратно. Я случайно познакомился с его дочкой…

— Как же?

— Ну, это долгая история. Подстригал старикану волосы, а…

— Что-что?

— Сейчас некогда вдаваться в подробности. Ну, в общем, когда я подстригал ему волосы, я с ней и познакомился. Она и рассказала мне про письмо. Ну, естественно, я вызвался помочь. А это натолкнуло сенатора на мысль, будто я — Блэр Эгглстон.

— Что?!

Пэки приостановился на минутку, стараясь выстроить мысли. Он видел, что рассказ получается не таким внятным, как хотелось бы.

— Когда я говорю, что он подумал, будто я Эгглстон, я имею в виду, что Джейн…

— Вот так, значит! Уже — Джейн!

— Ее зовут Джейн. Он подумал, будто я — тот человек, с которым мисс Опэл помолвлена. А помолвлена она с Блэром Эгглстоном.

— Вот это уж точно нет! Эгглстон, когда я встретила его в Лондоне, про помолвку ни словом не упомянул.

— Ну, естественно. Понимаешь ли, помолвка у них тайная.

— Да? Что ж, продолжай.

— Вот потому-то сенатор и подумал, что мы помолвлены.

Беатриса отбивала такт ножкой по ковру. Дурной знак.

— Пока что я поняла одно — сенатор Опэл написал письмо, а мисс Опэл желает, чтоб ты раздобыл его обратно.

— Ну, это все так и есть.

— Не совсем. Разве не рискованное занятие — красть письмо у миссис Гедж?

— Ох, рискованное! Это уж точно!

— Ты можешь угодить в весьма неловкое положение.

— Вполне вероятно, — подтвердил опять Пэки, тронутый ее заботливостью.

Губы у Беатрисы поджались.

— И тем не менее, — продолжала она ласковым, шелковым голосом, какой частенько пускают в ход женщины и какой ни одному мужчине не сулит ничего хорошего, — ты явно готов рискнуть ради мисс Опэл, которая ничего для тебя не значит.

Слишком поздно Пэки разглядел трясину, в которую Беатриса заманила его. На него навалилось бессильное отчаяние, словно на нервного свидетеля, запутавшегося в сетях перекрестного допроса.

— Да, но разве ты не понимаешь…

— Я все вполне понимаю. Вывод для меня очевиден. Эта девица вскружила тебе голову. Вот, возьми это письмо и прочитай. Избавит нас от лишних разговоров.

— Ты не понимаешь!

— О, вот как?

— Я ввязался в эту затею только ради развлечения!

— Какое же тут развлечение?

— Ну, видишь ли… дух приключений…

— Дух совершеннейшего идиотизма. Ты не только ухаживаешь за мисс Опэл за моей спиной, но вдобавок, как мне представляется, ты еще и слабоумный. И мне вполне очевидно, что ты не тот человек, с каким мне хотелось бы связать свою жизнь. Я воображала, будто могу что-то из тебя слепить, но все — пустые мечтания. С тем же успехом можно признать это сразу. Пожалуйста, как улучишь свободную минутку, дай себе труд, прочитай мое письмо. В нем сказано все. Прощай.

— Но послушай…

Неудобство вести интимные, сердечные разговоры на публике в том, что действия наши стеснены необходимостью соблюдать условности. Даже во Франции вы не можете гнаться за девушкой через вестибюль отеля. Беатриса столь скорым шагом устремилась к выходу, что у Пэки был один выбор — или позволить ей уйти, или припуститься за ней галопом. И он позволил Беатрисе уйти.

Конверт похрустывал у него в пальцах. Он вяло распечатал его, не рассчитывая, что письмо добавит что-то существенное к уже имевшейся у него информации. После последних Беатрисиных слов, таких типичных для нее, ясных и четких, он предположил, что письмо это — разрыв в письменной форме.

Догадки его подтвердились. Написано оно было на трех страницах, захватывая еще и четвертушку четвертой, однако суть можно было бы выразить в одной, мучительно горькой фразе, столь знакомой любителям мелодрамы: «Не звонить нашим свадебным колоколам».

Свадьба между леди Беатрисой Брэкен (да-да, дочерью графа Стейблфорда) и Патриком Б. Франклином (да-да, хорошо известным американским миллионером и спортсменом) отменялась.

Статистики, которые так увлекаются цифрами — на ум тут же выскакивает имя Швертфегера из Берлина, — информируют нас, что из молодых людей, только что получивших отказ на предложение о браке (а под эту категорию, безусловно, подпадают и те, чьи помолвки порваны), 6,08 процента стискивают руки и безмолвно глядят вдаль, 12,02 процента садятся на первый же поезд в Скалистые горы и охотятся там на гризли, в то время как 11,07 процента усаживаются за письменные столы и превращаются в модных романистов.

Остальные (как доказано статистиками, именно они составляют подавляющее большинство) норовят побежать за ближайший угол и хватить рюмашку-другую. В эту подгруппу попал и Пэки. Сильнейшее желание влить в себя чего похолоднее и позабористее охватило его в первые же десять секунд после того, как он внимательно прочел первые строки Беатрисиного письма. Две минуты спустя он уже очутился в баре, умоляя добряка Гюстава прийти на помощь страждущему, а пока тот доставал бутылки и музыкально побрякивал льдом, Пэки заметил, что к нему направляется сенатор Опэл.

И ничуть не удивился. Неубедительному вранью сенатора, будто бы он примчался в отель «Дез Этранжэ» отправить телеграмму, Пэки не поверил, ни на секундочку не усомнившись, что стоит ему войти в бар, и первый, кого он там увидит, — великий приверженец «сухого закона». Заметив сенатора, он почувствовал явную тошноту, накатывающую на молодых людей с разбитым сердцем, которые видят потенциального собеседника, держащего к ним курс. Охоты болтать с ним не было ни малейшей, и лишь жгучее желание принять внутрь целебного снадобья удержало его на месте.

Для начала, прежде чем перейти к более насущному вопросу, сенатор остерег Пэки:

— Только что встретил девушку, расспрашивала про вас. Я ей с три короба наплел, так что все в порядке. Но лучше все-таки не попадайтесь ей на глаза.

Пэки подали снадобье Постава. Одним глотком, не отвечая сенатору, он осушил бокал и заказал еще порцию. Добряк Постав, умеющий читать по лицам, повторный заказ предвидел и бокал наполнил моментально. Пэки вцепился в коктейль, точно напуганный ребенок в материнскую руку.

— Уж не знаю, кто эта девушка, но вас она, безусловно, знает. Однако я наболтал ей, будто вы виконт де Блиссак, и она ушла вполне убежденная. Выйдите из бара вон через ту дверь и не наткнетесь на нее.

И, разделавшись с мелочевкой, сенатор Опэл перешел к предмету гораздо более существенному.

— Ну как? Все уладили?

Пэки, почавший третий бокал, посмотрел на него тусклым взором. Буйный нрав сенатора, всегда тлеющий наготове, мигом располыхался. Тень королевского пурпура, обычно заливавшего ему лицо в моменты ярости, уже окрасила его щеки.

— Какого такого дьявола вы пучите на меня глаза точно рыба? — спросил он. — Вы что, упились? Говорить не в состоянии? Полчаса назад вы поднялись наверх организовать все с этим вашим человеком. Что стряслось?

Пэки с усилием напряг мозги, стараясь уразуметь вопрос. От напряжения ему показалось, будто у него отлетела макушка, но что-то подсказывало, что, лишь выдав затребованную информацию, он сумеет без помех отдаться своим печалям.

— A-а, все сорвалось, — выговорил он.

Сенатор побагровел.

— Сорвалось?!

— Угу. Сказал, что не станет…

— Почему? Он ведь взломщик, правильно?

— Угм. Но прошлой ночью, когда он что-то взламывал, вы высадили его на подоконник. Ему это не понравилось.

Сенатор примолк, сраженный ужасом.

— Черт! Это что ж, тот самый тип?

— Ухм…

— Он обиделся, что ли?

— И крепко. Сказал, если вы тонуть станете, он вам утюг швырнет в голову, иной помощи вы от него не дождетесь.

Сенатор молча переваривал эти слова. До чего ж верна истина, думал он: неведомы нам последствия поступков наших, даже самых мелких. Эка, подумаешь, важность — высадить грабителя на подоконник! Обычный, самый заурядный поступок; совершив такой, люди через минуту напрочь выкидывают его из головы, и вот на тебе — из-за этого ему грозит полнейший крах! Сенатор скорбел о бесповоротности прошлого, как скорбели и до него многие мужественные люди.

Пэки молчанию только радовался, получив возможность обратиться мыслями к собственным бедам. Он с головой нырнул в них, когда настойчивый шум вернул его на землю и, сильно досадуя, он увидел, что сенатор еще тут; мало того, тот опять принимается за расспросы.

— Что же нам делать?

Пэки с облегчением увидел, что на эту загадку ответ легок и прост.

— Не знаю.

Но сенатор почему-то явно не удовлетворился. Заметив, что его молодой друг впал не то в транс, не то в мечтательность, он завоевал его внимание самым немудрящим способом, резко лягнув по правой лодыжке.

— У-ух! — взвыл Пэки, разом забросив все мечтания.

— Мы должны получить письмо! Необходимо что-то предпринять!

Этот вопрос Пэки прояснить тоже мог.

— A-а, письмо… да я уже получил!

— Что? Получил?

— Ну да…

— Когда же?

— Только что.

— Мое письмо?

— Нет, не ваше. Беатрисино.

Сенатор застонал.

— Спятили, а?

— Не то чтобы спятил, но мне неприятно, — признался Пэки. — Видите ли, в нем это… фрукт.

— Фрукт еще какой-то! Что за фрукт?

— Фига.

— Где?

— В письме.

Возможно, лишь благодаря присутствию духа голова у сенатора Опэла не развалилась на части. Он успел стиснуть виски, цепляясь за краешки ускользающего разума.

— Кто-то должен вскрыть сейф! — Сенатор вернулся к единственному вопросу, который не мог вызвать разночтений и недопонимания. — А сами вы что, сейфы вскрывать не умеете?

— Нет.

— А почему? — возмутился сенатор, словно подобное умение входило в программу обязательных наук.

— Вскрывать сейфы… тут столько сложностей… Кистеры, болты, зажимы… еще много всякого. Динамит нужен… марля, толстые какие-то штуковины, а еще и тонкие… сложно все очень.

— О-ох черт!

— Если только это не сейф другого типа.

— Какого?

— Такого, как у миссис Гедж. Тогда все просто и легко.

— Легко?

— Угу. Только и надо — отыскать код.

— А как его искать?

Пэки в слабом удивлении взглянул на него.

— Понятия не имею.

Надежды сенатора увяли. Внимание Пэки снова рассеялось.

— Так что, вы хотите сказать, что сделать ничего нельзя?

— Э?

— Сделать ничего нельзя?

— Абсолютно ничего. Она говорит, одно время еще надеялась, будто сумеет что-то из меня сделать, но теперь видит — нет, не получится.

— Какого дьявола? — выпучил глаза сенатор Опэл. — Про что вы тут бормочете?

Сознание Пэки прояснилось. Он спохватился, что чуть было не выболтал этому старику, сующему нос в чужие дела, сокровенную историю священной личной трагедии, открывать которую ни в коем случае нельзя. С некоторой трудностью (Гюстав из отеля «Дез Этранжэ» снадобье смешивал крепости убойной) Пэки отлепился от стойки.

— До свидания…

— Эй, эй! Погодите!

Но Пэки уже ушел, ушел туда, где нет никаких голосов, где царят покой и тишина. Ну если не покой, так хотя бы можно размышлять на досуге, в одиночестве, о своем разбитом сердце. По пути к пирсу, где была зачалена его лодка, он немножко поудивлялся, с чего вдруг сенатор Опэл так заинтересовался Беатрисиным письмом, но, приписав этот интерес пустому любопытству, выкинул из головы такую мелочь.

Заведя мотор, Пэки поплыл — не совсем по прямой — к лодочному домику. В состоянии он находился весьма рассеянном, и всяческие приземленные явления доходили до него смутно.

Именно по этой причине слабое бульканье (его ухитрялся издавать через кляп во рту Блэр Эгглстон, связанный по рукам и ногам в темном углу лодочного домика) не пробилось в его сознание. Если даже Пэки и слышал его, так и внимания не обратил. Зачалив лодку, он, по-прежнему весь в раздумьях, отправился в домик.

Несколькими часами спустя, когда Сен-Рок окутала темнота, можно было заметить, как гибкая фигура, выскользнув украдкой из отеля «Дез Этранжэ», направляется, тоже украдкой, к гавани.

Вынужденное затворничество давно угнетало нервную систему Мориса, виконта де Блиссака. Этот молодой человек всю жизнь любил веселье и развлечения, а мало что веселого, а уж тем более развлекательного, в затянувшемся одиночестве.

Сегодня вечером виконт сломался. Долгие часы созерцал он потолок, умывальник, одно кресло, другое, обои в цветочек, гравюру «Прощание гугенота» и созрел для любого риска, пусть даже самого опасного. Словно героине современной пьесы, ему хотелось одного — убежать от невыносимой среды. Когда он сражался с этим приступом, его вдруг осенила идея, такая блестящая, какая в жизни не осеняла. Почему бы ему не пробраться под покровом темноты на яхту Пэки, а там во имя их старинной дружбы умолить того сняться с якоря и увезти его в Англию, где он не подвластен жандармерии Сен-Рока?

Чем больше виконт раздумывал над этой идеей, тем больше она ему нравилась. Он даже недоумевал, отчего ему раньше такое в голову не пришло. Разумеется, в пробежке по улицам, ведущим к пирсу, таится определенная опасность, но ему было наплевать. Он жаждал сбежать от потолка, умывальника, кресла, второго кресла, обоев в цветочек и гравюры «Прощание гугенота».

И виконт, с превеликой осторожностью, крался по узким улочкам, которые, петляя, спускаются к гавани.

Удача сопутствовала ему. Не раздалось строгого окрика с требованием остановиться, тяжелая рука не легла ему на плечо. Виконт добрался до пирса, разыскал лодку, забрался в нее, отвязал канат и отплыл. Было несколько затруднительно опознать «Летящее облако» среди множества яхт, покачивавшихся на подступающем приливе, но в конце концов ему удалось разыскать и ее.

Виконт тихонько окликнул Пэки, однако ответа не дождался. По-видимому, тот ушел на берег. Он решил, что поднимется и дождется друга на яхте.

Ступив на палубу, виконт де Блиссак вспомнил нечто весьма существенное, о чем узнал в предыдущий свой визит на борт: местонахождение шкафчика, в котором Пэки хранил виски, — и прямиком устремился к нему. Душа его томилась по тонизирующим напиткам.

Лишь несколько минут спустя виконт обнаружил, что он не единственный пассажир на борту, чьи мысли текут в этом направлении.

Влетев в каюту, он увидел пузатенького коротышку, сжимавшего бокал, полный до краев. Стоял он спиной к виконту, но при звуке шагов встрепенулся, подпрыгнул и расплескал содержимое бокала на консервированный язык, составлявший его скромный ужин.

Виконт де Блиссак обнаружил, что смотрит в вытаращенные глаза Дж. Веллингтона Геджа, того самого, которого, как ему стало известно из надежного источника, он убил три вечера назад, на празднике Святого Рока.

Когда стрелки часов, мимоходом украденных в Цинциннати, указывали двадцать пять минут первого, лучшая часть Супа Слаттери, после ухода Пэки беспокойно ворочавшаяся в нем, вдруг воспряла и взяла командование в свои руки.

Теперь он ясно увидел, что находился буквально на волосок от греха, почти единственного, который признавал за грех его весьма гибкий кодекс, и грех непростительный: он отказал в помощи приятелю, попавшему в беду Приятель подал ему сигнал бедствия, а он отмахнулся.

На многие качества Супа Слаттери моралист поджал бы губы и вздернул бровь. Например, взгляды его на священность частной собственности были в корне ложными, а на причиненное ему зло Суп чересчур часто отвечал левым хуком в челюсть, а не кроткими словами.

Но за одно он всегда себя хвалил, одного никто не мог бы поставить ему в упрек — он никогда не подводил друга в час беды.

Теперь он сгорал от стыда и угрызений совести. Несмотря на заверения Пэки, что лишь чистейший альтруизм движет им в желании помочь Джейн Опэл, Суп умел читать между строк и пришел к заключению, что движущей силой была все-таки любовь. Да, Пэки влюблен в эту девицу, а он, Суп Слаттери, только из-за того, что рассорился с ее папашей, вознамерился подсыпать песку в его коробку скоростей. Натягивая брюки и доставая сумку с инструментами, Суп тихо стонал.

С озаренной душой кающегося грешника и тихим восторгом человека, прозревшего на краю гибели, он уже через десять минут выскочил из отеля и припустился по холму к шато «Блиссак».

На этот раз, знал он, открытое окно для него не приготовлено, но не так уж трудно залезть через балкон, тот самый, еще в первый раз получивший его одобрение. Никаких трудностей и не возникло. Можно было подумать, что установили балкон ради удобства грабителя, вздумавшего наведаться в дом. Бесшумно, в считанные секунды Слаттери забрался на него и, слегка отдуваясь — все-таки был он уже не первой молодости, — заметил, что окно открыто.

Это вызвало у него недоумение. Ведь Пэки заверил его, что нынешней ночью спальня будет пустовать. Суп подкрался поближе и изумился еще больше, разглядев, что за шторами горит свет.

Странно! Чуть раздвинув тяжелые складки шторы, он приник глазом к узкой щели. На столе лежал электрический фонарик, свет от него падал на сейф. А над сейфом, возясь с замком, склонилась смутно различимая фигура.