Переспать на удачу

Глава 11

С утра Владислав Марченков отправился в Университет. Еще вчера выяснил, где у какой группы лекции, и значит, наиболее вероятно встретить сына. Сына. Сердце странно сжималось и начинало колотиться в груди.

Повезло, группа ребят стояла ну улице и Сережа среди них. Марченков подошел поздоровался, разговоры сразу стихли. Он обратился к сыну:

— Сергей Михайлович, я не ошибся?

— Нет, — процедил сквозь зубы Сергей Михайлович, не скрывая своего негативного отношения.

— Не могли бы Вы уделить мне немного времени?

Первой реакцией было послать этого мутного дядьку далеко и надолго. Но Сергей сдержался. Потом подумал, раз этот тип чем-то достает мать, надо узнать его поближе и поговорить с ним по-мужски, чтобы не портил ей жизнь. Поэтому, преодолевая неприязнь, кивнул соглашаясь.

— Пошли.

— Я мог бы отпросить Вас с лекции…

— Не надо.

Они отошли недалеко, но достаточно, для того, чтобы поговорить наедине.

— Что вам надо?

— Есть разговор…

— Я спрашиваю, что вам надо? За каким чертом вы нас преследуете?

— Я же говорю… есть разговор…

— Послушайте, — Сергей раздражался все больше, слушая, как этот взрослый мужик что-то мямлит, — Будете приставать к моей матери, пожалеете.

— Я…

— Будете ее нервировать, я за себя не ручаюсь! Вам ясно? Я спрашиваю?!

— Сережа…

— Вам ясно, что я сейчас сказал?

— Сережа… Я твой отец…

Влад не ожидал, что эти слова вот так сорвутся с его языка, просто мальчик был настолько негативно настроен, так напирал на него. Он хотел сначала подготовить почву, потом постепенно подвести его к этой мысли, а теперь… Теперь он с замиранием сердца, не дыша, ждал, что тот же скажет в ответ.

Сергей с полминуты смотрел в сторону, качая головой, потом расхохотался. Потом, наконец, повернулся к Марченкову и выдал:

— Мне все равно кто ты. И где ты был все эти двадцать лет.

Влад вскинулся что-то сказать, но Сергей остановил его взглядом.

— Мне все равно. Я тебя не знаю, и знать не хочу.

— Пойми! Я ничего не знал о тебе! — вскричал в сердцах Влад.

— Ничего не знал обо мне?! — сорвался на крик Сергей, — А о ней ты тоже ничего не знал?! О моей матери?! О ней ты тоже ничего не знал?!

— Знал… О ней я знал… — прошептал мужчина.

— Знал он! Ты двадцать лет не вспоминал о ней! Заделал ей ребенка и свалил! И двадцать лет не вспоминал! Словно ее нет на свете!

Марченков вздрагивал от этих криков, самое ужасное, что и ответить ему было нечего. Сергей внезапно успокоился, взял себя в руки, потому что на них начали обращать внимание:

— В общем так, будешь доставать ее, будешь иметь дело со мной. Еще раз увижу, что она из-за тебя плачет, тебе не сдобровать.

— Она плакала…?

Молодой человек смерил взглядом взрослого мужчину, как неполноценного, и покачал головой:

— Я все сказал. Вам здесь больше делать нечего, — и пошел мимо своих одногрупников прямо в здание.

Владислав Марченков еще долго стоял, глядя на двери, за которыми скрылся его сын. Было очень горько, горько и тяжело. Хоть расшибись в лепешку об асфальт. Но он не мог не гордиться мальчиком. Какой парень, какой сын! Настоящий мужик, за мамку порвет любого…

Страшно неприятно было ощущать бессилие и чувство близкое к отчаянию. Вот он локоть, как говорится. Но он не собирался отчаиваться. Надо искать пути.

Майка плакала. Может… Душа, уставшая от терзаний последних дней, затрепетала слабой надеждой. Ведь если бы он был Майке безразличен, она бы не стала плакать… Постепенно, медленно, но верно оформилась мысль, что ему удастся приблизиться к ним, то только если Майя позволит. Учитывая то, что она его в тот вечер культурно послала, легко ничего не будет.

Владислав устало побрел в гостиницу. Надо что-то делать. Напиться что ли…

День у Майи Суховой прошел тяжело. Она устала от мыслей, переживаний, занятий, студентов, просто устала. А если учесть то обстоятельство, что на вечер она наметила неприятный разговор с сыном, то расслабляться не следовало. Еще и Сережа какой-то смурной, пришел, буркнул что-то и сразу в свою комнату. Одна радость — посидеть пять минут с Василисом на диване, набраться сил. Однако, довольно. Встала, пошла в кухню готовить ужин. После ужина она собиралась все рассказать сыну.

Ужин прошел непривычно тихо и молчаливо. Каждый в себе, несколько сухих фраз и все. Майя налила в чашки чай, повертела в руках ложечку, склонила голову над столом и начала то, к чему готовилась два дня:

— Сережа, я хочу тебе кое-что рассказать…

Парень вскинул на нее глаза и промолчал.

— Кое-что из моего прошлого.

Он затряс головой и встал, отошел к окну, засунув руки в карманы:

— Не надо, мама.

— Сережа, я должна. Ты послушай. Пожалуйста.

Молча вернулся за стол.

— Двадцать лет назад…

— Я уже знаю.

— Что ты уже знаешь? — не поняла женщина.

— Я уже знаю, что этот тип мой отец.

— Откуда?

— Он приходил ко мне у институт и сам признался.

Майя сглотнула, прижав руку к горлу. Вмиг стало нечем дышать. Сын не смотрел в ее сторону, он был погружен в себя, прокручивая вновь чувства, который он испытывал в тот момент.

— Сережа…

Парень зло взъерошил волосы, потом взглянул матери в глаза и сказал:

— Я его послал. Не нужен он мне. Не. Нужен. Двадцать лет его не было, а теперь заявляется как ни в чем ни бывало.

— Сережа, ты много не знаешь.

— И не хочу знать.

— Я прошу тебя, все-таки послушай. После будешь делать выводы и судить.

Он оперся локтями о стол и опустил голову на скрещенные руки, выдохнул:

— Хорошо, я слушаю.

— Давай я начну с самого начала. Мы с Марченковым учились вместе в школе, а потом на мехмате в Университете. Дружили, он был мне как старший брат. Даже не так. Он меня считал, наверное, младшим братом, — Майя улыбнулась, — Муськой называл, мы были не разлей вода… Я тогда была такая мелкая, худущая, ни кожи, ни рожи, это потом я выросла и похорошела. Он даже и не подозревал, что я влюблена в него ни раньше, ни потом.

Она отхлебнула чай, развернула конфетку, повертела шоколадную пирамидку, так и не съела.

— В том, что он не любил меня, нет его вины, тут ничего не поделаешь. В общем, он женился на другой и после института уехал в Америку. А перед отъездом зашел попрощаться… И вот…

Женщина замолчала на пару минут, может быть, вспоминая те свои ощущения, которым в ее жизни не было ничего равного, а может быть, стараясь забыть.

— В этом столько же моей вины, Сережа, сколько и его. О тебе он ничего не знал. Я не сообщала. Не знаю, может быть, я была не права. Влад имел право знать, что у него есть ребенок. Но у него была другая семья и я не хотела…

Какое-то время оба не произносили ни слова. Сын нарушил молчание первым.

— Мама… Просто ты у меня ужасно гордая, и тобой ужасно горжусь, — Сережа потянулся и погладил мать по руке, — А виноват он в том, что заставляет тебя плакать, и если я еще раз увижу, что ты из-за него плачешь…

— Сережа, сынок, это касается только нас двоих. Ты еще молодой, знаешь, черное не всегда черное, а белое тоже не совсем белое. Если твой отец хочет наладить с тобой отношения, я не буду против…

— Отношения? Нет, мама.

— Не спеши, сынок, подумай хорошенько.

— О чем мне думать?

— Он может тебе многое дать.

— Что он может мне дать теперь? Мне от него ничего не нужно!

— Ты мог бы поехать в Америку…

— Ага! Всю жизнь мечтал! А тебя тут одну бросить. Не надо злить меня, мать!

— Сережа… — мать не выдержала и расплакалась.

Сын встал, обнял ее и стал утешать подсмеиваясь:

— Ага. Уехать. Тебя тут одну бросить. Размечталась. Ты от меня так легко не отделаешься.

— Сережа… — ее улыбка сквозь слезы была счастливой, до этого момента она в глубине души боялась.

— Так, прекращаем сырость разводить.

Плакать перестала, успокоилась, снова сели за стол. Взяла кота на руки, потом все-таки выдала:

— Сережа… не надо его ненавидеть…

— Пусть не лезет к нам, и никто его не будет ненавидеть, — сказал сын, и мать поняла, что разговор окончен.

Они разошлись по своим комнатам, и в кухню Майя снова зашла уже перед сном. Налила себе стакан воды, не включая света, выглянула в окно. Да так и замерла, не донесши стакан до рта. В пустом ночном сквере на скамейке сидел он, Владька Марченков.

Да он выпил, прилично выпил, потом пошел пройтись. И незаметно для себя опять оказался в сквере перед ее домом. Раз уж пришел, оставалось только присесть на скамейку и пялиться на ее окна. Владу хотелось подняться и сказать ей… Да, ей… Что это несправедливо… Черт бы ее побрал… Никто его не любит…

Мужик выпил лишнего, и теперь бормотал себе под нос какую-то одному ему понятную мешанину:

— Алька! Где тебя носит… Не хочет… Двадцать лет не вспоминал о ней! Заделал ей ребенка и свалил! Я не знал! Не знал! Я не знал… Я знал… Знал…

Он закрыл лицо руками, тяжело дыша и пытаясь успокоить что-то, странно болевшее внутри. Душу, наверное. Боль прорвалась сквозь пальцы тихим стоном.

Прохладный ночной воздух постепенно вернул ясность сознания, хмель отступил, стало холодновато. Пора домой. Глупость какая, сказал бы кто, что он на старости лет будет вот так, как малец под окнами околачиваться, ни за что не поверил бы. Много еще обиженных пьяных мыслей вертелось в голове, и чувствовал мужчина себя очень тоскливо. Сегодня ему впервые было по-настоящему больно.

Она смотрела на него из окна и думала, думала.

Повела плечами. Да уж… Когда тебя не желает признавать твой ребенок… Невольно представив себя на его месте, женщина ужаснулась. Никому не пожелаешь такого.

Майе вдруг показалось, что она чувствует его боль.

Боль.

Она хорошо знает, что такое боль. Сейчас она только кажется уверенной и непреклонной. Внутри боль. Сомнения и горечь воспоминаний. И страх перед будущим. И черт побери! Глупое бабское желание пожалеть его! Надо же! Увидела, как он «страдает» и все! Размякла! Пожалеть его, пригреть… Как же… Таких нельзя жалеть.

— Воспользовался однажды и бросил. Сделает это еще раз. Ты посмотри на него, глупая ты баба. Ты посмотри, он же не угомонился, все хочет от жизни свой приз получить. Ты его еще котлетами накорми! Ненавижу!

Она резко задернула жалюзи, чтобы не видеть. Зло выплеснула в раковину воду из стакана и вышла из кухни.

— Ненавижу, — процедила сквозь зубы.

Вот только слова эти были обращены совсем не тому грустному мужику на скамейке. А себе, себе бестолковой, жалостливой дуре.