Перестройка в Церковь

МИССИОНЕРСКИЙ ПРИХОД

Каким может быть миссионерский приход? И может ли вообще храм или литургия быть предназначаемы не для всех, а именно для определенной группы людей?

Однако, уже сам выбор языка богослужения и проповеди проводит разделение между возможными приходами. Если мы молимся на молдавском или грузинском — значит, в этом храме мы не ждем греков или русских.

О том, что церковный устав должен служить человеку, а не наоборот, говорит пример святителя Иоанна Златоуста. Он приноравливал его к образу и расписанию жизни людей. Так, он ввел новые ночные службы для тех, кто занят днем — причем в целях безопасности только для мужчин[920]. Но если могут быть службы только для мужчин, то почему не могут быть службы только для детей или только для молодежи?

Мудрая свобода в обращении с церковным Уставом была присуща святителю Тихону Задонскому — он «предлагал заменить молоком столь опасное для русских монахов вино Типикона»[921]. Что ж, и этот пример можно будет вспомнить, если мы решимся последовать благословению Патриарха Алексия — «Отдельной областью миссионерского воздействия является и работа Церкви с молодежью, в том числе организация богослужений и религиозных бесед для детей и подростков»[922]. Впрочем, «ревнители» уже предложили повесить на "миссионерском приходе" табличку: «Миссионерский приход. Православным вход строго запрещен».

Что ж, и в самом деле, самым первым отличием такого прихода могли бы стать особые привратники.

Было бы здорово, если бы в наших храмах были возрождены послушания «акалуфов» — людей, стоящих у дверей. Эти молодые люди могли бы попарно дежурить у входа в храм, особенно в такие дни, когда могут зайти захожане (не прихожане, а захожане: люди, которые только еще прокладывают свою тропиночку в храм). И вот задача этих дежурных молодых людей была бы двоякая.

Первая — обращать внимание на этих зашедших и, не подходя к ним, на расстоянии, издалека, коситься в их сторону для того, чтобы при необходимости защитить их от наших приходских ведьм. Тут надо, конечно, корректно подойти и остановить ту самую костлявую руку, о которой митрополит Кирилл говорил в мае 2002 года на Московском съезде молодежи, и сказать: «Простите, матушка! Благословение отца настоятеля, чтобы с новозашедшими в храм общались мы!».

Вторая же задача — задача-максимум — при случае подойти самим и спросить: «Не можем ли мы чем-то помочь, что-то рассказать?».

Я помню свои первые месяцы в Церкви: как я хотел, мечтал, чтобы кто-то ко мне подошел, обратился, что-то рассказал. Сам я не решался людям себя навязывать, тем более, что советские времена были наполнены тотальным страхом прихожан друг перед другом.

Такое общение было бы полезно не только для тех, кто зашел в храм; это было бы важно и для тех, кто уже в храме. Потому что эти молодые дежурные для ответов должны были бы изучить историю своего храма, историю, сюжет и символику каждой иконки, которая в храме есть, должны были бы хорошо знать богослужение, то есть опять же историю и символику каждого песнопения. Они должны были бы уметь отвечать на основные недоумения, какие есть у людей по поводу нашей жизни и веры. И соответственно, это понуждало бы самих этих молодых дежурных лучше изучать Православие. И это давало бы им возможность чем-то еще прикипеть к церковной жизни.

Очевидно, что человек, который дежурит у ворот, будет отвлекаться от молитвы; и наверно для его духовного роста это малополезно. Поэтому мне кажется, что такие дежурные должны существовать в достаточно большом количестве. Не один человек должен постоянно стоять у дверей, а пять-шесть таких сменных пар. Тогда каждый человек нес бы такое дежурство раз в месяц, а на остальных службах он мог бы спокойно молиться[923].

Еще я бы хотел, чтобы на каждом приходе была устная библиотека. Помните роман Брэдбери «451° по Фаренгейту»? «Матрица» того виртуального мира сожгла все книги. Пожарники не тушат пожары, а выискивают остатки библиотек и их поджигают. Но есть подпольное братство книголюбов, которые хранят книги в памяти.

И на своих собраниях они говорят новичкам: «Вот это идет Гомер», «Вон там сидит Данте», «Сейчас к нам подойдет Шекспир», то есть люди, которые знали наизусть произведения этих авторов. Каждый человек хранит в памяти только одну книгу, но вместе они — библиотека.

В нашем миссионерском деле главное — это знать, куда послать. Это великое умение. Вот подходит к тебе человек с вопросом, а ты его посылаешь. «Прости, дорогой, я ничего про веру тумбу-юмбу не знаю, но видишь, там Петя стоит, он на эту тему диссертацию написал. Он твою тумбу-юмбу знает лучше и тумбаитов и юмбаитов, вместе взятых. Иди к нему. У тебя вопрос о переселении душ? Знаешь, у нас Маша просто классный специалист по реинкарнированию. Иди к ней, она тебе все расскажет. У тебя вопрос о боевых искусствах? Вот с этим — к Петрухе. Он умеет отличать айкидо от ушу. НЛО? — Нашего Ваньку они знаешь, как боятся? Пойди, он тебе расскажет — почему…». И так — о всех сектах, действующих в этом городе.

Знать все секты невозможно: крыша уедет слишком далеко. Но пусть на приходе будет двадцать специалистов, каждый из которых знает, как вести разговор с одной из двадцати сект.

Это совет для головастиков… А если есть на приходе ребятишки, у которых кулаки крепче головы, то и они тоже могут внести свой вклад в дело торжества Православия. Я предлагаю разделить ваш город на сектора, и этим рукастым ребятишкам вручить ключи от каждого сектора: «Это под твою ответственность, два раза в день ты патрулируешь свою территорию и следишь за чистотой фонарных столбов и заборов, чтобы никаких сектантски-целительских листовок там не было».

Впрочем, это задача-минимум, а в идеале в карманы этих православных рэкетиров батюшка мог бы вложить замечательную печатку (ее можно заказать в любой мастерской) с надписью: «Осторожно, секта». Идешь по улице, никого не трогаешь, смотришь — забор. А на нем объявление: «Потомственная целительница баба Шура починяет ауру, вправляет чакру». Ты подходишь, не срываешь, а достаешь из широких штанин дубликатом бесценного груза печатку, дышишь на нее, и от всей православной души припечатываешь. И теперь эта антиреклама работает против бабы Шуры.

Эту свою мечту я видел исполненной в Ханты-Мансийске. Там местные харизматыпятидесятники арендовали фронтон пятиэтажного здания, которое выходило на центральную площадь, и повесили на нем свою рекламу. А местные батюшки заказали трафарет «Осторожно, секта» размером в два этажа и приклеили поперек этой рекламы.

Что делать сектантам? Они же кучу денег потратили на эту рекламу, а она работает против них…

Впрочем, весной 2003 года в Киеве харизматы решили мне немножко отомстить. В итоге на мою лекцию (проходила она в кинотеатре, где обычно собираются эти сектанты) пришел юноша и сказал мне: «Я сам москвич и давно мечтал попасть на Вашу лекцию. Но все не удавалось. А тут на улице заметил объявление. Я бы прошел мимо него, но оно явно было кем-то дорисовано и тем самым привлекло мое внимание. Там были дописаны несколько букв к Вашему имени. И в результате читалось броско и интригующе: "Супердиакониице из Москвы…"».

И еще я хотел бы обратить ваше внимание на то, что у словосочетания «тоталитарные секты» есть синоним: «югендрелигионен» — молодежные религии. Согласитесь, что бабушка-кришнаитка — это довольно редкое зрелище. Оказывается, именно тоталитарные секты, те секты, которые отнимают у человека свободу, — вот именно они симпатичны молодежи! Эти секты спекулируют на юношеском стремлении к служению. По слову Достоевского, «человек ищет, кому поклониться». И значит, если мы хотим, чтобы юные сердца шли к нам, мы должны предложить им именно служение.

Расхожее мнение, будто «Церковь слишком требовательна, и потому молодежь туда не идет», не кажется мне убедительным. Молодежь если и идет в монастыри, то в те, где более суровый устав жизни. Молодежь если и идет в религию, то в те религиозные группы, где больше требовательности. У одного католического богослова есть вполне верные слова: «Я исхожу из предположения, что Церковь лишилась своей живительной силы не из-за того, что она слишком многого требует, но, напротив, потому что ее требования слишком малы — слишком слабо увязаны с приоритетом Евангелия. Будь Церковь по-евангельски "радикальней", ей не приходилось бы быть такой законническинепримиримой. Чрезмерная строгость и неуступчивость происходят скорее от страха, радикализм же — дитя свободы. Той свободы, к которой зовет Христос»[924].

Те, кто в сектах, — это, наверное, лучшие люди России. Своим уходом в секту они доказали свое неравнодушие. Это не телепузики, им что-то в этой жизни надо, у них неспокойный ум, неспокойное сердце. Поэтому просто открещиваться от них, говорить: «Ой, ладно, там все сумасшедшие», — это неумно. Это далеко не худшие из тех людей, что могут встретиться нам на жизненных дорогах. И пусть их мнение не совпадает с нашим, пусть они ошиблись, но они ошиблись в поиске, а, значит, поиск-то у них был. И если они прошли мимо нас, значит, это мы что-то им дать не смогли.

Я по своему опыту знаю: каждый раз, когда ведешь беседу с сектантом, если эта беседа идет нормально, если есть несколько часов для общения, то в конце концов все кончится признанием в роде: «Да, это все здорово, хорошо, что мне это все пояснили. Жаль, что я этого не знал. Но ведь, если честно, я пробовал быть православным, я пробовал войти в храм…». И дальше следует рассказ о том, как встретили, как посмотрели и куда послали… Слишком часто не от Христа люди прячутся в сектах, а от нас. Значит, нам нужно стать «христианнее» — тогда и люди через нас увидят Христа.

Ни содержание, ни методы сектантской пропаганды мне не близки. Но сама по себе идея того, что молодым людям надо дать возможность для работы в Церкви, вполне здрава.

Обратить человека в православную веру нетрудно. Трудно его там удержать. Дело в том, что молодой человек должен что-то делать, он не может просто работать подсвечником в храме. Надо придумать для него работу, зону его ответственности, чтобы каждый молодой человек понимал: «Это мое, и от меня что-то зависит в жизни Церкви». А так в большинстве наших храмов число молодых прихожан в точности равняется числу алтарников.

Посмотрите, как действуют сектанты: когда они завербовывают своего нового адепта, они сразу посылают его на какую-то работу, на проповедь. Зачем? Пусть этот неопытный проповедник ошибается, пусть набивает шишки, но зато каждая новая неудача будет заставлять его изучать глубже какую-то тему. А главное — он будет ощущатьозвучиваемые им тезисы уже как свои, а не как что-то, что было ему навязано чужим дядей. И в результате у него происходит внутренняя солидаризация с той идеологией, которую он теперь проповедует.

На прихожан в таком храме можно было бы возлагать особые обязанности. Не просто поклоны и посты.

Четыре раза в году наступает время поста, когда Церковь призывает своих людей к особым усилиям. Ну вот эти усилия и это время и посвятить бы запоминанию святых слов. Скажем, выписать из учебника по догматическому богословию десять цитат в защиту Божества Христова и развесить эти записки по стенам — и зубрить, зубрить, зубрить… Но зато, когда на Вашем пути встретится «свидетель Иеговы», Вы сможете быть свидетелем Христа.

А на следующей неделе — выучить пять цитат в защиту икон. А затем — в пояснение почитания святых.

Кроме того, миссионерствовать можно и молча. Не можешь писать свои миссионерские книги — так миссионерствуй через чужие книги. Надо просто поосмотреться вокруг себя и заняться точечным книжным орошением окрестных библиотек. Рядом с нами есть библиотеки школьные, районные, городские, детские, больничные, университетские, тюремные, санаторные… Выберите для себя какую-нибудь из них. И раз в месяц дарите ей церковную книжку. Такие дары могут стать формой внесения вашей церковной десятины (ее сегодня в нашей церковной жизни нет, но формально эту библейскую заповедь никто не отменял). Но главное — это возможность разбавить море атеистической и оккультной литературы, которое разлилось по этим библиотекам. Школьники и студенты часто готовят доклады и рефераты на темы, связанные с религиозной историей и культурой. Ну, задали парню сделать доклад на тему «Религия и культура». Приходит он в ближайшую к своему дому районную библиотеку и просит дать ему что-нибудь на эту тему. А в каталоге с советских времени под таким названием числится однаединственная книжка — атеистического профессора Угриновича… Вдобавок сектанты заваливают библиотеки своими изданиями.

Конечно, подбирать книги для дарения в светские библиотеки надо с разбором. Например, в школьную библиотеку не стоит нести сборник акафистов. А вот книги по церковной истории, сектоведению, книги с христианским анализом тех или иных граней культуры обречены в ней на спрос.

Я бы даже попросил священников ориентировать своих прихожан на такую форму миссионерства. Пришел человек на исповедь и кается в интересе к гороскопам. В порядке епитимьи ему можно предложить не дополнительный пост и поклоны, а действие по принципу «клин клином вышибают». Ты пал жертвой оккультной литературы? Что ж, помоги теперь распространить христианское противоядие!

На миссионерском приходе должна быть атмосфера миссионерской приветливости, радости о вошедших.

Не только на миссионерском, но на любом приходе надо сделать священника легко находимым для прихожан. На службе священник — за иконостасом. До службы он торопится и просто не хочет рассеивать ум, внутренне собирается перед Богослужением. После службы священник уже устал, голоден и опять же торопится на требы. На исповеди говорить надо о грехах, а не о проблемах. В воскресной школе — о богословии, а не о своей частной жизни… Так где же найти место и время для частной беседы? Некогда двери всех советских начальников украшала табличка — «Часы приема по личным вопросам». Так почему же у священников, т. е. у людей, чья работа и состоит в общении с людьми, нет таких часов? Почему наши батюшки так неуловимы, почему они всегда куда-то торопятся? Вот и надо на вратах храма повесить объявление — «По вторникам с 15 до 20 часов священник принимает по личным вопросам». А батюшка в эти часы не поджидает требу, не исповедует, не проповедует. К нему можно придти семьей и поговорить в не-исповедальном режиме, поделиться своими недоумениями и трудностями… На исповедь ведь не придешь с мужем или сыном, а тут можно втроем с батюшкой обсудить сложности семейной жизни…

Если будут возможности для общения прихожан между собой и со священником, то и в богослужении не надо ничего менять.

Но если есть согласие и прихода, и настоятеля, и епископа на то, чтобы и сама служба носила миссионерский характер, то тогда, мне кажется, можно было бы сделать следующее.

В таком храме раз в месяц можно было бы служить всенощную с комментариями. Ведь многие священники совершают Крещение с комментариями, то есть поясняют: «Вот сейчас мы отрежем Вашему малышу волосики, и это будет означать то-то и то-то». А что мешает всенощное бдение совершать так же? Перед каждым действием за одну-две минуты объяснять, что сейчас будет сделано и почему. Например: «Братья и сестры, сейчас будет звучать ектенья, ектенья — это перечень наших прошений к Богу. Но это не молитва! Диакон не молитву читает, а называет повод к Вашей личной молитве, то, о чем Вы должны молиться в эту минуту. И вот пока хор будет петь «Господи, помилуй», каждый из вас про себя, своими словами, должен помолиться о тех людях, о тех нуждах, о которых нам напомнил диакон в ектенье».

Молитв на такой службе будет немного. Но из-за пояснений она все равно будет идти долго. Главное — чтобы весь город знал: в каждую первую субботу месяца в таком-то храме вам пояснят всё, что происходит на службе. Кто это уже знает, пусть идет в другой храм. Это в селе нет выбора, а когда в городе пять-десять храмов, постоянным прихожанам есть куда пойти. А сюда они могут пригласить тех своих знакомых, которые заявляют, что я бы, мол, в храм пошел, но там ничего не понятно.

Такой миссионерский храм тогда стал бы шлюзом. Люди в него входили бы и вскоре выходили: получив навык молитвы и понимания богослужения, они затем уже шли бы в обычные приходские храмы.

Устав, как известно, на одном всенощном бдении указывает до 7 случаев, когда надо обращаться к народу с тем или другим поучением»[925].

Так отчего же не возродить эту практику? Конечно, сегодня эти «уставные чтения» надо уже брать не из Четьих Миней, а из более понятных для современного слушателя источников.

Наверно, на таком приходе можно было бы не прятать от прихожан «тайные молитвы» священника. Я недавно был на одном приходе, там батюшка эту проблему решил очень просто. Всё идёт как обычно: хор поёт своё, священник читает свои священнические молитвы, но читает не в перегонки с хором, а так, как священнику надо, чтобы проговорить, понять и пережить каждое слово. Т. е. спокойно читает, а не как на чемпионате по скорочтению. И соответственно, когда хор замолкает, батюшка только половину молитвы прочитал и ничтоже сумняшеся продолжает читать её дальше, но вслух, громко и внятно.

Нечто подобное есть на патриарших службах. Патриарх в алтаре громко и вслух читает все молитвы, и на его службах священникам не приходится пользоваться служебником. В храме, где я прослужил первые 15 лет своего дьяконства, настоятель тоже читал достаточно громко. Поэтому, когда я попадаю на «молчаливую литургию», у меня возникает ощущение собственной дьяконской ненужности в алтаре в эти минуты.

Эти молитвы тайные не потому что они секретные, а потому что они таинствосовершительные.

Еще одна литургическая черта такого прихода могла бы состоять в расширении предметов освящения. Напомню, что Церковь может благодать Божию призывать на самые разные грани человеческой жизни. Православие — религия своего рода священного материализма (то есть мы считаем, что материя может быть пронизана нетварным Духом Божиим). Поэтому круг предметов, которые могут быть освящены по молитвам Церкви, может быть расширен. Наши храмы полны тогда, когда в них что-то освящается. Когда воплощенную благодать можно из них изнести (освященные яблочки, водичку, куличи, мед…). Например, было бы хорошо раз в месяц проводить чин освящения лекарств, чтобы потом люди с молитвой вкушали таблеточки. При этом, правда, важно оговорить, что «фирма не гарантирует исцеления» (Церковь не занимается «целительством»). На этом молебне священник мог бы пояснить, что таблетки все равно надо употреблять не потому, что их сейчас батюшка окропил, а потому, что их врач прописал. Но все же принимать их надо — с молитвой. В минуту приема помня не болячку, а Бога[926].

Может, полезно было бы перед началом учебного года окроплять ноутбуки студентов (как когда-то кропили плуги крестьян)…

Необходимая черта миссионерского прихода — это книжная торговля. Поначалу она может быть убыточной.

В Москве все, кому интересно, знают, что помимо обычных книжных магазинов, забитых попсой, есть четыре книжных магазина, где продается серьезная научная литература (где-то в подвальных помещениях, далеко от метро…). Тем не менее, эти магазины не убыточны. Я думаю, что если бы и у вас пронесся по городу слух о появлении такого церковно-научного книжного магазина, в котором продается серьезная литература (не брошюры о чудесах), — люди стали бы сюда ходить. В нем могли бы быть не только церковные книги, но и светские ученые труды по истории России, по истории древнего мира, истории религий. И тогда даже неверующие люди, уставшие от макулатуры, заходили бы в ваш храм.

Еще молодежный приход должен учесть ту особенность своих прихожан, что они имеют привычку вступать в брак. А значит, очень быстро молодежный приход превращается в детский сад.

Поэтому я хотел бы увидеть (не в храме, конечно, но при нем) церковные магазины детской игрушки. В нем могли бы быть развивающие, умные игрушки плюс обычные хорошие детские книжки, а где-то сзади — какие-то церковные книжки для детишек, книги в помощь православной маме, по психологии, по педагогике, тут же иконы, святцы, молитвословы, домашние молитвы.

Если говорить о первом, «элитарном», варианте книжного магазина, то поначалу это будет убыточно. Но есть имена и книги, которые должны быть на глазах. Люди должны привыкать к тому, что с православной мыслью и верой надо знакомиться не по брошюркам, а по книгам Владимира Лосского, Георгия Флоровского, Василия Болотова, Иоанна Мейендорфа. Конечно, эти книги будут лежать. Но есть книги, которые именно должны лежать — просто потому, что они всегда должны быть, должны мозолить глаза. Как в школе: «классик» — это тот, чей портрет висел в классе.

Понимаете, какие-то деликатесы могут меняться, но хлеб всегда должен быть в магазинах. Вот так же должны быть в наших храмах серьезные книги о нашей вере, а то ведь порой нынешние агитброшюрки придают Православию какой-то прямо идиотский облик. Порой, листая их, я думаю: «Слава Богу, что я не сейчас пришел в Православие, потому что если бы я составлял представление о Православии по этим книжкам, то я бы никогда в Церковь не вошел».

Священник такого храма сам должен идти к молодежи, читать лекции в институтах города — чтобы студенты знали, что есть такой храм и священник, который в состоянии с ребятами говорить на более или менее их языке, об интересных для них сюжетах. Не надо просто ждать, когда сами придут.

Без активной поддержки со стороны батюшки миссионерский храм трудно построить. В Православной Церкви устроено так, что без духовенства ничего делаться не может. Надеяться на то, что будет активное миссионерство мирян при немиссионерской, закрытой позиции священника, не стоит.

А еще очень важно, чтобы батюшка был просто доступен. Чтобы всем было известно: в такие-то дни, в такие-то часы священник просто открыт для беседы наедине. Не исповеди, а именно беседы. У нас ведь почти невозможно побыть со священником с глазу на глаз. На исповеди для общения только одна минута, когда ты чувствуешь, что в спинутебе дышат другие прихожане, а батюшка торопится продолжить литургию. А вот если бы были такие вечера, когда служба была бы краткой (молебен или вечерня), а затем час или два шла бы просто беседа: для желающих — общая, а при иных потребностях — наедине. В отличие от исповеди, здесь обсуждались бы проблемы, а не грехи.

Если приход желает быть миссионерским — в нем должны быть какие-то формы внебогослужебного общения людей. Не надо трогать литургию, что-то менять в ней, адаптировать. Надо просто после службы сделать, скажем, общее чаепитие, беседы.

Должны быть выставки, поездки, да и просто капустники. Внебогослужебные формы — общение, клубы, киноклубы, в основном это формы досуга, — не должны восприниматься священством как форма забавы. Здесь важны не личные вкусовые предпочтения, а особый, даже холодный расчет: «Не то, что мне интереснее, а что уместнее, что принесет большую пользу другим людям». Да, холодный расчет — но питаемый любовью к людям. Современное церковное пение (голоса, разделенные на партии, поющие по линейной нотной записи) мало похоже на традицинно-православное (демественный, знаменный распев и тому подобное). И заимствовано оно у католиков, с Запада. Но ввели его украинские православные для противостояния униатам[927]. Это было состязание в красоте, и в XVIII веке его выиграли православные. Это было для людей, для их спасения, а не для услаждения похотей.

Так что если какие-то формы молодежного общения неинтересны священнику, это не означает, что их не должно быть в жизни его молодых прихожан.

Церковь — в соответствии с принципом «агрессивного миссионерства» — могла бы воспринять празднование дня святого Валентина именно 14 февраля.

14 февраля — это «день влюбленных». Разве это плохо с точки зрения Православия? Разве наша Церковь состоит только из монахов? Разве только монашеский путь считается у нас спасительным и дозволенным? Разве влюбленность не должна сопровождаться молитвой?

Понимаю, что большинство из тех, кто празднует «день святого Валентина» именно молиться-то Валентину и не помышляют… Но вот тут-то и уместно было бы слово Церкви: как же так, в день-то Валентина и не поставить свечку Валентину, не помолиться ему?!! Поскольку традиция эта в России еще только-только новорожденна, она изменчива и пластична. И Церковь могла бы оказать влияние на ее формирование не брюзжанием, а чем-то иным.

В идеале (миссионерском идеале) можно было бы сказать: настоящие «валентинки» — это те, что приобретены и освящены в храме. А начать хотя бы с того, чтобы 14 февраля служить молебны святому мученику Валентину об умножении любви[928]. Для этого не нужно даже ждать разрешения Синода: мы же в любой день можем служить молебен святому Николаю или Георгию — а не только в дни их календарной памяти.

На этих молебнах можно было бы пояснять молодым людям, что любовь самого Валентина была прежде всего — ко Христу. Что любовь и похоть — не одно и то же. Что «любить» и «использовать» — это антонимы.

А взрослых прихожан в этой проповеди можно было бы призвать к молитве о сохранении наших детей в чистоте и о даровании им опыта подлинной любви. И тем, и другим можно было бы напомнить, что в трудных житейских ситуациях, когда не знаешь, как строить отношения с человеком, можно молиться мученику Трифону (его память как раз приходится на 14 февраля). И если вы не умолите святого Валентина даровать вам крепкую и настоящую любовь, то со временем придется вам молиться именно Трифону — избавителю от недуга пьянства…

А в конце сказать: если вы, ребята, действительно дороги друг другу, приходите еще завтра. Завтра, 15-го февраля — день Встречи, Сретения. Помолитесь вместе друг о друге. Ведь молитва — это максимальное напряжение доброй воли человека, желающего добра другому человеку. Если ваши глаза и глаза любимого вами человека будут направлены на одну и ту же икону, еще одна ниточка соединит вас друг с другом. Как говорил древний подвижник авва Дорофей, люди подобны точкам на окружности, центром которой является Бог. Если люди будут просто двигаться по окружности, то, приближаясь к одному соседу, они буду отдаляться от других. Но если они вместе двинутся к центру — то сократится и расстояние между ними[929].

Этот праздник может быть светлым. Хотя бы для некоторых людей, некоторых пар. Для кого-то он останется поводом к смакованию очередной порции грязи. Но соотношение тех и других зависит и от нашего миссионерского усилия. В конце концов и на православную Пасху кто-то упивается до свинского состояния. Что же нам — отказаться от нашей Пасхи? А на Крещение кто-то гадает и колдует. Следует ли из этого, что и мы замараемся, если будем по-нашему праздновать Крещение? Кто-то ждет Рождества только ради скидок на рождественских распродажах. Но мы ждем Христа.

Не надо излишнего смиренничанья, не надо поспешных капитуляций, не надо оставлять наши святыни, если к ним прикоснулась чья-то нечистая рука. Не оставлять надо наши праздники в руках язычников и лавочников, а бороться за сохранение (или возвращение) их христианского смысла.

Можно наполнить Валентинов день более христианским содержанием, несколько сменив акценты, но оставив пафос. Сейчас это праздник свободной любви, а можно сделать его Днем семьи. Действительно, в светском календаре есть разорванные половины — Женский день 8 марта, мужской День защитника Отечества, а праздника всей семьи нет. А надо бы — учитывая наши демографические проблемы.

С другой стороны, устанавливая в день Валентина праздник семьи, мы даем молодежи правильный ориентир: цель взаимных отношений — семья, а не кайф. То есть акценты из легкого безответственного флирта смещаются в область светлой и вечной любви.

От нас требуется ведь немного. Просто сказать, что в день святого Валентина храмы ждут тех, кто любит и желает быть любимым. Улыбнуться пришедшим. И помолиться вместе с ними.

От нас требуется всего лишь добрый взгляд. Ни денег, ни реформ, ничего такого эта миссионерская программа не требует. Достаточно просто объявления на церковных дверях: «14 февраля. Молебен святому Трифону и святому Валентину Интерамскому». Молодые прихожане уже сами разнесут эту весть по окрестным школам и университетам. И еще хорошо бы батюшке подежурить этот день в храме — в ожидании «валентиновцев», чтобы с ними поговорить и, быть может, снова помолиться…

Ничем не обижая и не смущая своих традиционных прихожан, нисколько не меняя их уклад жизни и веры, через этот день можно привести в Церковь несколько молодых людей.

Даже если таких новичков «валентинова призыва» окажется всего пять человек — неужели этого мало?