Переворот

Глава 10 ВИНОВНИКИ ТОРЖЕСТВА

Зимний дворец строила для себя ещё императрица Елизавета. Некогда архитектор Растрелли возвёл в Рундале дом герцога Бирона — восхитительный алый цветок на дне чаши средневековой площади. Это чудо вызвало столько зависти у современников, что Елисавет всё своё царствование заказывала оформление резиденций только итальянцу.

Очередной дворец уже давно был бы закончен, если бы не война с пруссаками, поедавшая львиную долю бюджета. Елисавет умерла, так и не обновив Зимнего. Зато Екатерина переехала туда на третий день восшествия на престол. Она желала подчеркнуть, что началась иная эпоха, и хотя в полупустых залах ещё пахло сырой штукатуркой, а добрая половина покоев не была отделана, Зимний стал постоянной резиденцией. Отныне придворные собирались именно здесь.

Екатерина Романовна Дашкова нашла подругу в будуаре. Императрице убирали волосы. Её роскошная чёрно-каштановая грива нуждалась в тщательном уходе, особенно после трёх дней, когда Като и за гребень-то не бралась.

Камердинер Василий Шкурин старался вовсю. Костяная расчёска в его руках сменилась частой щёткой из свиной щетины. В сторонке, на жестяной коробочке с углями грелись позолоченные щипцы. Дрова были яблоневыми и наполняли воздух стойким ароматом. На круглом столике в уголке Марфа сервировала кофе с бисквитами. В комнате царили такой покой и умиротворение, что Дашкова на мгновение запнулась на пороге.

Она рассчитывала найти подругу, орошённую слезами скорби. В тоске слоняющуюся от окна к окну. Быть может, даже рвущую на себе одежды. Во всяком случае власы и платье императрицы представлялись Екатерине Романовне в полном беспорядке, лицо — красным, чело — затуманенным от горя.

Вчера, четвёртого июля, в городе официально объявили о кончине свергнутого государя. Царица явилась на публике в трауре, слёзы струились по её щекам. В полном молчании она выслушала манифест о смерти супруга, который читал Никита Панин. На словах «острый приступ геморроидальных колик пресёк его страдания» она зарыдала почти в голос.

Сцена была сыграна мастерски. Её испортил только цесаревич Павел, приведённый воспитателем. Когда мать попыталась взять его за руку, мальчик начал вырываться и плакать, а потом с криком «Не трогай меня!» убежал из зала.

Екатерина казалась смущена, и в этот миг её слёзы едва ли были неискренними.

Потому-то Дашкова и предполагала застать государыню, поражённую горем. Или хотя бы растерянностью. Ведь в смерти несчастного Петра Фёдоровича винили её ближайших друзей — Орловых. Гри-Гри ещё не стал официальным фаворитом, но его связь с императрицей была тайной полишинеля. Кому как не ему выгодно сделать Екатерину вдовой? Его наглый братец — этот Алексис — судя по кабацким замашкам, способен на всё. Для него задушить человека, даже государя, всё равно что сплюнуть под ноги. Такие люди не поднимаются до душевных терзаний.

Вчера княгини во дворце не было. Она поехала навестить детей и супруга: всё время переворота они были разлучены. Пробыв с Михаилом Ивановичем до вечера и засыпав его красочными рассказами о походе на Петергоф, Екатерина Романовна утомилась и задремала у камина. Пригревшаяся на её коленях маленькая Анастасия шкодливо драла кружево на материнском рукаве. Миша играл с Павликом на ковре.

Пробило девять. Детей пора было вести помолиться и баиньки. Как вдруг лакей доложил о приезде Никиты Ивановича Панина. Новоявленный граф появился в столовой взволнованный и бледный. Племянник и его супруга немедленно обернулись к нему. Вельможа попросил отослать детей и слуг, а потом, понизив голос почти до шёпота, рассказал о страшном.

Государь мёртв. Вероятно, уже не первый день. Но открыться соратникам императрица решилась только сегодня. Из Ропши прискакал гонец, туда уже уехали доктора. Но вот что странно: говорят, будто Пётр Фёдорович скончался от желудочных колик, между тем врачей пригласили только теперь, когда мёртвому припарки не помогут. Стало быть, он был здоров. На это Никита Иванович особенно упирал.

Есть сведения из надёжных рук, сообщил Панин, что никаких приступов у государя не было. А убили его братья Орловы со товарищи, и едва ли без ведома Её Величества ...

— Ну это уж ни на что не похоже! — вскричала княгиня, поднимаясь с кресла. Как бы она ни была поражена случившимся, не защитить подругу не могла.

Когда полгода назад в доме графа Разумовского решался вопрос о возможном устранении Петра, предполагалось, что гетман найдёт безвестного исполнителя. И никто из высших не будет к этому причастен. Сгорел на пожаре, кого в том винить? Теперь же в случившемся с ног до головы оказывалась замазана императрица.

— Екатерина не могла знать о злодеянии, — решительно заявила княгиня. — Она, конечно, не приказывала Орловым ничего подобного. Если их допросить...

— Дитя моё, — Никита Иванович обнял племянницу и усадил обратно в кресло. — Есть разные приказы. Одни из них отдаются гласно, во всеуслышание. Другие тихо и тайно. Но и о них у исполнителя можно разузнать. А есть такие, — граф помедлил, — которые слуга должен сам читать в глазах хозяина. О такого рода повелениях ничего нельзя доподлинно выпытать, даже применив суровые меры. Подумай сама, если б государыня вовсе не была причастна к случившемуся, разве стала бы она покрывать убийц? Разве лживый манифест о смерти от колик стал бы для них защитой и оправданием? Напротив, арест и суд над ними сделались бы лучшим щитом для неё самой. Будь Екатерина невинна, она больше других должна стремиться предать убийц в руки закона и очиститься от подозрений. Чему нас учит история королевы Марии Шотландской?

Дашкова подскочила как ошпаренная.

— Что вы такое говорите, дядя? Разве Её Величество способна дойти до такой низости, чтоб выйти замуж за убийцу супруга? Разве она не побоится возмущения народа?

— Именно этого нам теперь и остаётся ждать, — со вздохом заключил граф, весьма довольный произведённым впечатлением.

— Бог мой, я теперь же должна поговорить с ней, предупредить её...

— Нет-нет, душа моя, — Никита Иванович уже в который раз принялся усаживать княгиню в кресло и даже принёс ей воды. — Сейчас уже поздно. Её Величество почивает. Да и душевное смятение вряд ли позволит ей терпеливо выслушать тебя. А вот завтра поутру, когда страсти в её сердце поулягутся, поезжай к ней и обрисуй ужасное положение, в каком она может очутиться, если будет продолжать покрывать своих друзей Орловых.

Панин чуть не силой проводил племянницу до спальни. А Михаил, испуганный прежними выходками жены, даже запер её на ключ.

Ночь Екатерина Романовна провела без сна, и, едва забрезжил рассвет, устремилась в новый Зимний дворец. Её пропустили беспрепятственно, считая самой приближённой к императрице дамой. Княгиня с замиранием сердца взбежала по лестнице в покои Като и... застыла на пороге, как громом, поражённая отсутствием следов глубокой душевной трагедии.

— Ваше Величество готовится завтракать? — только и смогла произнести она.

— Княгиня, как я рада вас видеть. — Екатерина обернулась к ней от зеркала. — Садитесь, прошу вас, налейте себе кофе. Я сейчас присоединюсь, как только будет готова моя причёска.

— Благодарю, — голос Дашковой звучал сухо. — Но я пришла не пить кофе, а говорить с вами о случившемся...

Лицо Екатерины вытянулось.

— Вы имеете удивительное пристрастие к неприятным новостям.

— И тем не менее.

Они смотрели друг на друга с едва скрываемым недоброжелательством и, казалось, заняли разные стороны баррикад.

— Да, государь мёртв, — почти с вызовом бросила Екатерина. — В этом нет ничьей вины. Он обладал слишком хрупким здоровьем... — Она знаками выслала слуг и принялась сама закручивать себе волосы в тугой узел на затылке. Как раз такой идеально подходил под траурную вуаль. Бог мой, как за последние полгода ей надоел этот наряд!

— Государь умер слишком рано для вашей славы. И для моей, — отчеканила Дашкова. — Светлая революция, устроенная вашими истинными друзьями для счастья Отечества, отныне запятнана грязью преступления. Его совершили люди, к которым ваша благосклонность широко известна. Неужели вы не понимаете, что теперь все станут подозревать именно вас? Мой дядя, граф Панин, говорит, что уже и сегодня в полках солдаты ропщут, называя вас соучастницей гнусного убийства. Вы должны немедля взять Алексея Орлова под стражу и провести гласное расследование. Только этим вы спасёте свою репутацию.

Дашкова смолкла, полагая, что её речь должна произвести на подругу сильное впечатление.

Екатерина молчала долго. Наконец она встала и прошлась от стола к окну.

— Я буду очень признательна вам, княгиня, — твёрдо сказала императрица, — если впредь вы не станете говорить мне, что я должна, а что не должна сделать. У меня нет желания опровергать вздорные выдумки. Как нет обязанности оправдываться перед вами. Я — ваша государыня, а вы — моя подданная. Этим всё сказано. Я явила бы пример чёрной неблагодарности, если бы после всех услуг, оказанных мне господами Орловыми, отдала бы одного из них под суд за преступление, которого он не совершал. Но что ещё хуже, я обнаружила бы себя слабой и недостойной носить корону, если бы не смогла защитить своих друзей от клеветы.

Екатерина Романовна побледнела.

— Значит, Орловых вы называете друзьями, а меня — подданной? Их защищаете, а от меня требуете слепого повиновения? Даже против моей совести?

Императрица отвернулась и цепко следила за Дашковой в зеркало.

— Что оскорбительного вы находите в требовании сохранять верность? — спросила она. — Впрочем, если ваша совесть не позволяет вам сделать этого, я никого насильно не удерживаю возле себя.

— Что ж, — княгиня отодвинула от себя нетронутую чашку кофе. — Сожалею, что моя верность и честность здесь не ко двору. Неужели столько людей рисковали собой только для того, чтоб Орловы вознеслись на вершину власти?

Она встала, всё ещё надеясь, что Екатерина удержит её. Но императрица молчала. Дашкова удалилась, не отказав себе в удовольствии захлопнуть дверь громче, чем позволяли приличия.

Алехан стоял у дверей аудиенц-зала, не находя в себе сил переступить за порог. Ещё никогда он не испытывал такой неуверенности. Казалось, перед ним не воздух, а плотная стена из человеческой неприязни. Орлов чувствовал её с самого приезда в столицу. Никто прямо не бросал ему в лицо обвинений. Но в молчании, которым он был окружён, явившись ко двору с докладом, крылся немой упрёк. У всех на лицах был написан приговор: убийца.

Алексей содрогнулся, так единодушно было мнение окружающих. Словно у него на лбу светилось клеймо каторжника.

Орлову вовсе не захотелось выбежать на середину зала и в голос закричать о своей невиновности. Он испытал приступ чёрной злости на всё это стадо. Ведь им ничего не известно! Почему они так уверены именно в его вине? Кто им сказал? Кто внушил? Панин?

Эта злость помогла ему справиться с болезненным чувством вины, которое мучило его после убийства. Всё-таки именно он, Алексей, отвечал за охрану императора. И именно с него государыня должна спросить по всей строгости. Орлов ехал в Петербург с упавшим сердцем. Он мучился стыдом перед Екатериной, доверившейся ему, предупреждавшей его, предусмотревшей всё, кроме того, что караулить свергнутого царя станет такой остолоп, как он...

Вопреки ожиданию, императрица встретила Алехана сердечно. Она закрыла дверь кабинета и допустила его к руке. Неслыханная милость для человека, провалившего важную миссию. Орлов, уже ощетинившийся и готовый оправдываться, сразу размяк, осел перед Екатериной на пол и, вместо того чтоб просто коснуться губами воздуха над её ладонью, чуть не заревел в голос.

— Простите, — только и сумел выдавить из себя он. Ему почудилось, что пальцы Като дрожат. А потом Алехан понял, что дрожит и вся она — беззащитная и желанная — жалеет и не проклинает его, врага рода человеческого!

Като роняла маленькие слезинки ему на макушку, и в этот момент Орлов чувствовал себя виноватым, как никогда. Не столько в смерти Петра, сколько в её сегодняшнем сокрушении.

— Постарайтесь понять, Алексей, — сказала императрица, справившись с собой, — вас использовали. Впрочем, как и меня. А теперь хотят заставить признать свою вину, в то время как настоящие убийцы останутся в тени. Возьмите себя в руки. Настоящая драка только начинается.

— Государыня, — Орлов поднял на неё глаза, — я, как и брат, хотел просить вас о милости. Разрешите мне покинуть двор и скрыться в деревне. После случившегося, нам не простят. Хотя, видит бог, я повинен только в собственной глупости.

Екатерина выпрямилась и внимательно посмотрела ему в лицо.

— Скажите, Алексис, — тихо, но твёрдо спросила она, — вы действительно хотите бросить всё, чего добились с таким трудом? Власть? Славу? Состояние? Надежду играть первую роль при моём дворе? Только потому, что кто-то хочет вас от всего этого оттолкнуть?

Алехан мотнул головой. Он всегда цепко держался за своё. Не то что Гришка-раззява. Ему ничего не давалось в жизни легко. А потому в других обстоятельствах и в голову бы не пришло отворачиваться от добытого по́том и кровью. Только под грузом обрушившейся беды он отчаялся и решил бежать.

— Ваше Величество, — от души сказал он, — я просто не знаю, как теперь показываться людям на глаза? Как с ними разговаривать?

— Со спокойным лицом, Алексей Григорьевич, со спокойным лицом, — грустно усмехнулась императрица. Она впервые обратилась к нему по имени-отчеству, и это знаменовало новый этап их отношений. — Как это делаю я. Ведь моё положение теперь не лучше вашего. В вас видят только исполнителя, тогда как во мне — главного заказчика преступления.

У Алехана слегка приоткрылся рот. По простоте душевной он и не подозревал, что в случившемся могут обвинить не его, дурака и растяпу, а её. Её!

— Что же теперь будет? — потрясённо спросил он.

Екатерина издала сухой смешок.

— Вы и правда хотите знать?

Алексей смотрел на неё, не мигая.

— Если не найдут виноватого, или по крайней мере того, кого будут считать виноватым, и тем самым не отведут подозрения от меня, я пропала. Под давлением общественного мнения, — эти слова она произнесла с крайним отвращением, — мне придётся уйти. Уверяю вас, положение серьёзно. Противостоять напору нам лучше всем вместе...

Алексей поднялся с колен.

— Не бойтесь, мадам, — твёрдо заявил он. — Ваши недруги уже нашли козла отпущения, и клянусь, я ни слова не скажу в своё оправдание. Лишь бы тень не пала на вас.

— Тень я переживу, — невесело усмехнулась Екатерина. — Только бы эти подозрения не кристаллизовались в твёрдую уверенность в моей причастности.

— Если надо, я всё возьму на себя, — отрезал Алексей.

Императрица подняла ладонь.

— Я не требую от вас самопожертвования, более того, я запрещаю...

— Разве я просил разрешения? — Алехан вдруг почувствовал себя очень сильным. Гораздо сильнее неё — хрупкой, уязвимой, нуждающейся в его защите.

Они расстались, оба сознавая непоправимость и абсолютную правильность его решения.

Выходя из кабинета императрицы, Алексей не знал, что первое испытание ждёт его уже на лестнице.

Спустившись в белые дворцовые сени, он погрузился в толпу придворных. Вокруг него немедленно возникло пустое пространство. Алехан вовсе не стремился сейчас вступать с кем-либо в беседу. Напротив, он хотел как можно скорее покинуть Зимний и вернуться домой. Казалось, никто его не задерживает. Даже знакомые отворачивались от Орлова и делали вид, будто не замечают его.

Как вдруг с другого конца вестибюля раздался громкий, пронзительно-звонкий голос, дрожавший на невероятно высокой, гневной ноте.

— Орлов! — окликнула его женщина.

Алексей обернулся.

К нему размашистым, неровным шагом приближалась княгиня Дашкова. Её руки мяли веер, превращая страусовые перья в мочало.

— Господин Орлов, — отчеканила она, остановившись от него на некотором расстоянии. — Я хочу сказать вам, что вы низкий человек. Негодяй и убийца. Надеюсь, отныне вы никогда не осмелитесь заговорить со мной и впредь не будете числить меня среди своих знакомых.

С этими словами Дашкова развернулась на каблуках и столь же стремительно удалилась прочь. Алехан стоял, как громом поражённый. Примерно этого он и ожидал. Но одно дело ждать, когда с тебя сдерут кожу, а другое...

Все насторожились: что он ответит? Никто не назвал бы Алексея кротким человеком, склонным прощать врагам и подставлять другую щёку под удар. Язвительный и крепкий на словцо третий Орлов всегда умел отбрить обидчика. Однако сейчас он молчал.

И чем дольше это продолжалось, тем сильнее крепла уверенность окружающих в его вине. В том, что ему — негодяю и убийце, — просто нечего сказать.

Так и не справившись с затянувшейся паузой, Алехан покинул дворец, провожаемый громким, неприязненным ропотом.

— Как ты мог, Алексей? Как ты мог? — Гриц тряс Орлова за лацканы мундира, и казалось, что золотые, выпуклые пуговицы с двуглавым орлом вот-вот отскочат от зелёного сукна. — Почему ты позволил им назвать себя убийцей? Я не могу на каждом углу орать, что это не так! А ты молчишь!

Алехан холодно отстранился от него.

— Почему не так? Кто видел? Кто сможет доказать?

В его словах была злая обречённость, и Потёмкин подумал: уж не повредился ли приятель головой? С таким азартом тот топил самого себя.

— Я видел, — коротко отрезал Гриц, — и если нужно... Тяжёлая лапища Алехана легла ему на горло.

— Нишкни, — цыкнул тот сквозь зубы. — Только попробуй что-то сказать, шею сверну.

Гриц не без труда освободился от мёртвой хватки Орлова. Сумасшедший, одно слово. Совсем мозги раскисли!

— Мне было поручено его охранять, — как бы через силу проронил Алексей. — Значит, мне и ответ держать. Я и убил...

Потёмкиным овладела злость.

— Да ты что? В своём уме? А мы? Остальные? Тоже с тобой должны разделить...

Гриц не договорил. Лицо Алексея исказила такая болезненная гримаса, что все обидные слова застряли у собеседника в горле.

— Нет. Я один, — выдавил Орлов. — Вы ни при чём. Никто ни при чём. Моя вина.

— Леша, не надо, — взмолился Гриц. — Не подставляйся. О брате подумай. Ведь на плаху потянут. Ведь им же только виноватого и надо!

— Вот именно, — веско сказал Алехан, отстраняясь от приятеля. — Виноватого. А если не найдут? Ты о ней подумал? — Оба понимали, о ком речь. — В неё все каменья и полетят. Другая мишень нужна. — Орлов крякнул. — На этом, думаю, мы разговор и закруглим. Устал я. Домой пойду. Прости, Гриц.

Потёмкин отступил на шаг и проводил Алехана удивлённым взглядом. Вот, оказывается, как? Орлов решил пожертвовать собой, чтоб снять с императрицы обвинения? Неужели и он тоже... А Гриц-то и не догадывался. Просмотрел. Болезненно ревновал к Григорию.

Потрясённый вахмистр побрёл домой. Он не хотел оставаться во дворце, деля с толпой придворных всё новые и новые сплетни. У себя на квартире бросился, не раздеваясь, в кровать и даже не позволил денщику стянуть с себя сапоги.

Он всё думал о страшном многоугольнике, центром которого была Екатерина, а к ней с разных сторон направлялись лучи любви и ненависти участников большой игры. В этой игре он лично пока не проиграл и не выиграл. А вот Алехан сегодня, казалось, потерял всё.

— Ваше Величество, это необходимо. — Никита Панин старательно подсовывал под руку императрицы широкий лист бумаги, на котором красивым канцелярским почерком были выведены имена участников злополучного конвоя в Ропше. — Вы должны подписать приказ об их аресте и дознании по столь щекотливому делу. Господин Орлов ничего не отрицает.

Екатерина подняла на воспитателя цесаревича усталый взгляд.

— Но он ничего и не подтверждает, граф. Он молчит.

Государыня нарочно назвала Панина только что пожалованным ему титулом, как бы говоря тем самым: друг мой, вы всем обязаны перевороту, который без Орловых не состоялся бы... Но Никита Иванович предпочёл её не понять. Он лично отводил себе в «счастливой революции» куда большую роль, чем все Орловы, перемноженные друг на друга.

— Не заключает ли в себе его молчание уже факт признания своей вины, о которой так много говорят в обществе?

— Вы говорите, — отчеканила Екатерина, отодвигая от себя лист, — устами многих, граф. Но не всех. Не стоит выдавать за общественное мнение выгодную для себя байку, которую удаётся озвучить на сотню послушных голосов.

Она не часто позволяла себе говорить столь откровенно.

— Думаю, мы понимаем друг друга. — Императрица старательно скомкала поднесённую Паниным бумагу, бросила её на серебряный поднос для кофейника и подожгла. — Запомните, граф, то, что я сейчас делаю. У меня никогда рука не поднимется подписать что-либо опасное для моих друзей.

— Это лишь изобличает вашу зависимость от них, — не сдержал досаду Никита Иванович.

«А подмахни я вашу галиматью, я изобличила бы свою зависимость от вас», — этого Екатерина не сказала вслух. Она лишь кивнула, показывая вельможе, что аудиенция окончена. Граф вынужден был откланяться. Но Като знала, что завтра он придёт вновь и вновь будет требовать крови, а когда отчается получить желаемое, станет интриговать тихонько, из-под полы. Что опаснее? Бог весть. За этим человеком нужен глаз да глаз. Тем более теперь, когда система распределения власти оставила в его руках цесаревича Павла. Играя им, Панин всегда сможет угрожать государыне.

Господи! Екатерина завела руки за голову и глубоко вздохнула. Затевая переворот, она и не подозревала чем, вернее, кем придётся расплатиться. Отныне её мальчика будут окружать только люди Панина. Что они расскажут ему о случившемся? Сможет ли мать переубедить его? Да и стоит ли? Если ребёнок, отобранный у неё буквально в миг своего рождения, больше привязан к воспитателю, чем к ней? Возможно, ему лучше с Никитой Ивановичем. Спокойнее. Надёжнее.

Но что же делать самой Като?

— Спать, — раздался с порога родной, тёплый от позёвывания голос. — Я спать пойду, Катя. Сколько можно в бумагах рыться?

Гришан стоял, потягиваясь и улыбаясь ей совсем по-домашнему. Точно они сто лет были мужем и женой, жили-поживали, добра наживали. За дверями не таилось никаких бед. А она только что не отклонила приказ об аресте его родного брата.

Орлов мягко, по-кошачьи приблизился к ней, обогнул кресло и обнял сзади за плечи.

— Знаю, — прошептал он, — всё знаю. И как Лешку на растерзание не отдала, и что он, дурак, ради нас с тобой себя губит. Неужели после этого не пойдёшь за меня? Не будет у нашей сказки счастливого конца?

Екатерина чуть не заплакала. И правда выходило, как в сказке. Солдат и царица. Только сказка эта не про любовь была, а про Божье наказание.

— Гриша, Гриша, — её белые ладони легли на его большие грубые руки. — Всё, что хочешь, для тебя сделаю. Графом будешь, князем. Собак своих сможешь в бриллиантовых ошейниках на охоту водить. Только не проси об этом. По крайней мере сейчас. Нам Алексея из болота вытягивать надо...

— Утро вечера мудренее. — Орлов поднял её на руки, как бывало в прежние времена, и понёс прочь из кабинета, открывая по дороге двери ногой.