Переворот

Глава 8 ТЕАТР

Шарль дотронулся пальцами до подбородка девочки, а потом с силой подёргал себя за мочку уха.

— Это и есть наша позиция в данном вопросе? — Его голос звучал раздражённо. — Я не назвал бы её основательной. Впрочем, Версаль давно живёт в политике женским умом...

— Странно слышать подобные речи от вас, — съязвил кардинал Флёри. — Лиза, дитя моё, удалитесь. Мы с мадемуазель де Бомон вас более не задерживаем.

Лиза сделала реверанс и, сжав губы, вышла за дверь, оставив своего попечителя наедине с невысокой миловидной дамой, которая сегодня утром появилась в палаццо Таро и сразу же повела себя бесцеремонно, как драгунский офицер.

На лестнице никого не было и девочка, навострив уши, застыла у двери. Она так и не смогла избавиться от привычки подслушивать. В теперешнем положении этот порок мог оказаться даже полезен.

— В России переворот, к власти пришла императрица Екатерина. Нашему кабинету следует решить: признавать ли её и на каких условиях? Вместо этого мы, как всегда, пускаемся в мелкие деревенские хитрости, ищем подставных наследников, путаемся в собственных интригах, из которых сами же потом не знаем, как выбраться. Простите, кардинал, но за десять лет службы в «Секрете» короля я по горло сыт подобными поручениями. Сами можете судить, к чему они приводят.

Де Бомон развёл руками, демонстрируя собеседнику свой изысканный кружевной роброн, плотно облегавший талию, затянутую корсетом.

Последовал сухой смешок.

— Друг мой, вы стали раздражительны, — молвил Флёри. — Я ведь всего-навсего передаю вам приказ Версаля. Вы заберёте девочку в своё английское имение и сделаете так, чтобы ни одна душа не знала о ней. Вам следует позаботиться об её образовании. Средств, которые отпускает казна, достаточно и для принцессы...

— Это мои средства, — отрезал Шарль. — Если маркиза Помпадур думает объединить мой пансион с пансионом юной русской, разочаруйте её. За воспитание августейшей особы придётся платить отдельно.

— Вы скупы.

— Не более, чем казна.

Шарль залпом осушил стакан лимонада и начал обмахиваться веером.

— Ну и жара. Кажется, из-за влажности в Венеции она переносится хуже, чем где бы то ни было. Скажите, а что в Версале и правда хотят воспитать из незаконнорождённой наследницы престола шпионку?

— Считается, что кое-какие навыки резидента ей не помешают, — осторожно отозвался Флёри. — Впрочем, маркиза отдаёт этот вопрос на ваше усмотрение. Она лишь подчеркнула, что вы должны обеспечить девочке надёжное укрытие.

Шарль хмыкнул: «Сбыть с рук, вот как это называется!» Не в словах дело. Пока ребёнок никому не нужен, её стремятся убрать с глаз долой, чтоб не мешалась. И это ещё не худшее. Пройдёт время, и она может стать ключевой фигурой в игре между Версалем, Римом, Петербургом и ещё Бог знает кем. Подставленная под удар, лишённая права голоса, полностью зависимая от покровителей. Вот тогда бедняжка попляшет! «Моё ли это дело?»

— Маркиза предусмотрела в случае вашей неуступчивости увеличение гонорара на треть, — нехотя сознался Флёри. Видимо, ему были даны инструкции выложить этот козырь последним.

— В половину, — отрезал Шарль. — И я её забираю. Нет — возитесь с девчонкой сами или отдайте Римскому Папе. Сан обязывает его принимать подкидышей с распростёртыми объятьями.

— Вы умеете выкрутить руки.

— За что и ценят.

Лиза стояла всё это время за дверью, не без труда следя за быстрой французской беседой. Она далеко не всё поняла и уж, конечно, не заметила, когда гостья стала говорить о себе, употребляя мужской род. Зато девочка хорошо осознала, что ею едва ли не торгуют. Миловидная дама требовала большого задатка и за это обещала избавить Флёри от всех забот по воспитанию Лизы.

Слёзы закапали у неё их глаз прямо на паркет, и, не став дослушивать разговор, маленькая Дараган умчалась наверх, в свою комнату, придумывать, как отомстит им всем.

Гудение пчёл сливалось с мерным плеском фонтана и слабым, но согласным звоном кос на лужайке перед домом. Садовники подстригали кусты. Старший из них срезал розы и укладывал их в белый передник, подставленный горничной. По утрам в покоях должны были появляться свежие цветы.

Они были обязательны, как горячие французские булочки, колониальный кофе к завтраку или пятичасовой чай. Жизнь в усадьбе графини де Бомон шла по раз и навсегда заведённому распорядку, сочетая в себе всё самое удобное и приятное из привычек континентальной аристократии с бытом британских островитян-провинциалов.

Этим летом хозяйка, всегда предпочитавшая регулярный парк с его низкими газонами и безжалостно обритыми кустами, решилась-таки уделить уголок для новомодного пейзажного сада. В излучине реки имелось подходящее местечко: зелёный косогор, сбегающий к воде, старая запруда, поросшая тростником, а на противоположном берегу — пара сосен с неряшливым лиственным подлеском. Его предстояло расчистить. Всё должно быть естественно, но не безобразно. Старую беседку придётся убрать. Никаких клумб, фонтанов и чайных домиков.

Как раз этого Шарль никак не мог растолковать тупому садовнику.

— Но, мадам, — талдычил тот, — я в толк не возьму, чего вы хотите? Здесь работы никакой нет. Лес лесом.

— Вот и сделай то малое, о чём я прошу! — Де Бомон всегда считал себя человеком терпеливым, но после получаса препирательств ему хотелось грязно выругаться и взяться за палку. Вместо этого Шарль взвизгнул, закатил глаза и устроил слуге истерику. Графиня была дама впечатлительная, нервная и нетерпеливая. Кто бы знал, как она надоела резиденту!

Однако здесь, в роскошном имении Стаффорд на юге Англии, все знали его как Лию-Женевьеву де Бомон де Эон, французскую аристократку, лечившуюся на местных водах. Летом на курорт в Бат собиралось пёстрое общество: скучающие светские львицы, актёры, художники, министры. Графиня держала открытый дом, в её салоне вращалась самая изысканная компания. Как пчела пыльцу, Шарль собирал из разговоров любопытные сведения и снабжал ими Версаль. Однако он понимал, что платят ему не за них.

Уезжая с континента, шевалье всё же сумел подложить своему коронованному начальству свинью. Утащил за Ла-Манш массу документов секретного свойства и среди них план вторжения французских войск на Британские острова, разработанный ещё в начале Семилетней войны и заверенный личной подписью короля. Эта бумажка дорогого стоила, ибо могла обострить отношения соседних стран, если бы была обнародована. В качестве обрамления к бриллианту первой величины существовали иные драгоценности — переписка Шарля с Его Величеством и Помпадур о подробностях операции. А кроме того, ещё много других милых архивных мелочей, о возвращении которых в Париж маркиза вела с резидентом долгие, безуспешные переговоры.

Шарль оценивал своё собрание слишком высоко. Положа руку на сердце, он вообще не собирался его продавать. Де Бомон сознавал: лишись он документов, и золотой ручеёк из Версаля тут же обмелеет. А потому надо поддерживать торг, ведь и отказать высокому начальству он не мог.

Обременительная услуга по воспитанию русской незаконнорождённой принцессы повышала ценность резидента в глазах Парижа. Де Бомон потому и согласился, что чувствовал шаткость своего положения. Кроме того, ему виделось нечто мистическое в обстоятельствах, приведших дочь Елизаветы в его руки. Когда-то он многим был обязан императрице. Теперь жизнь её ребёнка зависела от него... Таку графини де Бомон появилась милая племянница, прибывшая с континента.

Лиза сидела у окна и, с трудом преодолевая скуку, складывала наибольшее трёхзначное число с наибольшим четырёхзначным и деля сумму на наименьшее двухзначное. Задача была, по мнению девочки, слишком сложная, но графиня настаивала, чтоб её воспитанница занималась арифметикой.

— Цифры приводят разум в порядок, — повторяла дама. Она сама преподавала девочке счёт, геометрию и черчение, а кроме того, французский и верховую езду.

Только в Англии Лиза возобновила уроки. Венецианское житьё отличалось крайней неопределённостью: сидя на саквояжах, не слишком-то позанимаешься. Кардинал Флёри не проявлял особой заботы об образовании маленькой беглянки. Зато мадемуазель де Бомон подошла к вопросу весьма основательно. Она наняла учителей итальянского, немецкого и английского, музыки и танцев. Заметив у девочки склонность к рисованию, специально пригласила модного в Бате молодого художника Гейнсборо, и теперь Лиза раз в неделю с наслаждением вымазывалась краской с головы до ног.

Ей удавались пейзажи, натюрморты меньше, что же касается портретов... Лиза чертила их украдкой и никому не показывала. Впрочем, если девочке и хотелось кого-то нарисовать, то только саму графиню. Эта женщина оставалась для неё загадкой. Кто она? Почему не живёт во Франции? Откуда у неё такое состояние? И какие дела связывают эту строгую насмешливую даму с тайными покровителями Дараган? Ничего этого девочка не знала.

Зато она чувствовала, что графиня — единственная, кто не отмахивается от неё. Не то чтобы та проявляла к маленькой русской тепло или интерес. Держалась отстранённо и настороженно. Объясняла уроки просто, но без излишней снисходительности. Однажды на капризное Лизино «не понимаю» она ответила загадочной фразой:

— Извольте напрячь рассудок и вникнуть. У вашей матушки был от природы большой ум, но она потакала своим слабостям и лени. В результате её душу поглотила скука. Она томилась от смутного желания великих дел, но не умела сосредоточиться хоть на чём-нибудь.

— Вы знали мою мать? — поразилась Лиза.

— Пришлось, — нехотя кивнула графиня. — Вам следует муштровать свою наследственность, если вы хотите чего-то добиться.

— Я ничего не хочу! — вспылила девочка. — Только домой.

— Это не в моей власти, — сухо отрезала собеседница. — Чтоб вернуться домой, вам предстоит много потрудиться.

Лиза трудилась, но с явной ленцой. Были в её характере и природная строптивость, и обыкновенное детское отвращение к учёбе. Но графиня не давала ей спуску. Если надо, даже била линейкой по пальцам.

— Вы воспитывались не на скотном дворе. Где ваши манеры?

Девочка шмыгала носом и тянулась рукой к правильной десертной вилке или ложке для соуса. В доме её отца стол никогда не сервировали с такой тщательностью, а ей делали замечания, только когда она хватала еду руками. Мадемуазель де Бодрикур краснела до корней волос, ведь именно её воспитание подвергалось здесь суровой критике.

— Я полагаю, — однажды вечером сказала графиня, — что Лизе будет полезно посетить театр.

— Боже мой, этот вертеп? — ужаснулась гувернантка. — Господь не благословляет балаганов. Чему она там может научиться? Один разврат!

Родные мадемуазель были гугенотами и бежали из Франции при Ришелье. Они жили в Голландии, затем в Германии и, конечно, не одобряли таких богомерзких занятий, как театр и танцы. Перебравшись в Россию, эти достойные протестанты ещё более одичали.

Праведное негодование Бодрикур насмешили Шарля. Он чуть не хрюкнул в тарелку, но вовремя спохватился.

— Расин говорил, что театр, как ни одно другое человеческое изобретение, развивает душу и шлифует разум, — наставительно заметил он. — Лиза послушает, как надо правильно говорить и держаться в обществе.

Переубедить его не удалось, тем более что девочка загорелась идеей поездки и целую неделю ходила сама не своя, пока для госпожи графини не заказали ложу.

Сутки «семейство» добиралось до Лондона. Ночь провели в столичном особняке графини де Бомон. Половину следующего дня приводили себя в порядок. И лишь к пяти часам двинулись в театр. Мадемуазель де Бодрикур не удалось уговорить поехать с ними. Она только зажимала уши и потрясала перед носом графини молитвенником.

— Скажу вам прямо: православные схизматики тоже с неодобрением относятся к балаганам!

— Не все, — отрезал Шарль. — Мать вашей воспитанницы ввела театр не только при дворе, но и для публичного увеселения. Девочке есть чем гордиться.

Лиза вспыхнула. Всякий раз, когда при ней произносили имя Елизаветы, она внутренне сжималась и настораживалась. Похвала императрице в устах де Бомон была для неё болезненно приятна. Она ощутила в этом нечто вроде поддержки и с благодарностью воззрилась на графиню.

— Итак, мы едем вдвоём, — заключила та. — Не хорошо, но и не плохо. Собирайся.

Девочка была уже готова. В её возрасте полагалось облачаться по-взрослому. Взбивать высокую причёску, белить лицо, затягиваться в корсет и подвязывать широкие фижмы. Лишь светлый — розовато-кремовый — цвет её платья и отсутствие дорогих украшений указывали на то, что юная леди не замужем. В остальном она должна была держаться, как дама. Это давалось Лизе нелегко. Ей хотелось прыгать через ступеньку и убыстрять шаг. Впрочем, в ней было ещё так много детского, что ни её костюм, ни заученные повадки никого не обманывали.

Шарль мог отвезти воспитанницу в Ковен Гарден на Сару Сидоне в роли Офелии, но выбрал Дрюли-Лейн, казавшийся менее опасным.

Карета остановилась справа от театрального входа, возница развернул лошадей так, чтоб занять место поудобнее и больше не разъезжаться с другими экипажами. Через низкие, выкрашенное в красный цвет двери народ валил валом. Для зрителей побогаче был особый вход, украшенный гирляндами хмеля и цветными фонариками.

Лакеи помогли дамам выбраться на мостовую и проводили их до ступеней. На улице было грязно, сточные канавы благоухали так, что Лиза зажала нос. «Это и есть Лондон?» — было написано на её лице. Графиня рассмеялась.

— Запах цивилизации, дитя моё. Благословляй Бога, что ветер не с реки. Иначе мы задохнулись бы от дёгтя.

Дрюли-Лейн изнутри напоминал конюшню, может быть, потому что пол был засыпан опилками. С графиней де Бомон все раскланивались, а она шла чинно, лишь коротким кивком отвечая на приветствия. По всему было видно, что дама не считает приличным останавливаться в холле. Спутницы вошли в ложу и уселись на свои места. Обитые красным бархатом кресла были продавлены, и девочка провалилась чуть не по самые уши.

— В театре роскошь фальшивая, — беспечно бросила графиня. — Цветы — бумага, кровь — свекольный сок, шпаги — фольга. Но в остальном это жизнь. Через минуту ты обо всём забудешь.

Лиза перегнулась через перила и стала с любопытством разглядывать партер. Пока состоятельная публика рассаживалась в ложах, нижние места были едва ли не штурмом взяты городской толпой. Зрители неслись по скамейкам без спинок, стараясь захватить сиденья поближе к сцене. Тут и там завязывались потасовки. Между рядами проталкивались торговки с корзинами апельсинов, выкрикивая:

— А вот, кому кидаться!

Лиза фыркнула:

— Они ещё не видели спектакля, а уже хотят забросать актёров?

— Для многих это самое интересное, — пожала плечами графиня.

Девочка покусала кончик веера и снова уставилась вниз. Её внимание привлекли изящные зарешеченные кабинки, полумесяцем огибавшие сцену.

— Это бенуар, — пояснила мадемуазель де Бомон. — Выдумка Вольтера. Только так удалось согнать публику со сцены. Ещё пару лет назад самые дорогие места были прямо на подмостках.

В ложах бенуара хлопали дверцы. Из-за увитых бумажными цветами решёток раздавались взрывы смеха и визг.

— Там золотая молодёжь уединяется с актрисами, — Шарль не считал нужным скрывать от воспитанницы некоторые подробности окружающей жизни.

Он потому и настоял на поездке Лизы в театр, что преданная Бодрикур держала девочку едва ли не в монастырском целомудрии. Лизе не полагалось задумываться над вопросами, которые — де Бомон это замечал — уже начинали смутно беспокоить её. Случайно наткнувшись на кухне на целующихся горничную с лакеем, гувернантка захлопнула дверь перед носом воспитанницы и закричала: «Там никого нет!!!» — так, что у девочки заложило уши.

— Театр тем и хорош, что здесь всё выставлено напоказ, как на сцене, так и в зале.

Подобные заявления графини смущали Лизу. Но она не находила в душе достаточно стыдливости, чтоб просто опустить глаза и залиться краской. Любопытство брало верх.

Занавес заколебался, из-за него вышел человек в золочёном колпаке и с нарисованной до ушей улыбкой. Он провозгласил, что сегодня почтеннейшая публика увидит трагедию Расина «Федра».

— Будет хор, горы трупов и наставления в гражданской доблести, — съязвила графиня. — Наш выбор неплох. Вспоминай, мы читали с тобой этот текст.

Лиза кивнула. Постепенно происходящее на сцене завладело её вниманием. Шарль благодушно похмыкивал всякий раз, когда воспитанница вскакивала или сжимала подлокотники кресла. Практика в языках — первое дело.

Вдруг он заметил, что зрители в ложе на противоположной стороне зала смотрят вовсе не на сцену. Один из молодых господ, сидевших там, достал лорнет и стал бесцеремонно разглядывать графиню де Бомон с воспитанницей. Шарль давно привык, что сам вызывает повышенное любопытство. Но внимание к Лизе его насторожило.

— Посиди немного одна, моя дорогая, — сказал он девочке. — Я пойду пройдусь.

Шевалье покинул ложу и, оказавшись в коридоре, рассчитал, где именно должны были находиться заинтересовавшие его зрители. За каждой из тонких фанерных дверей переговаривались. Где тише, где громче. До шевалье долетели обрывки русского, он буквально споткнулся о знакомый, резковатый выговор.

— Бьюсь об заклад, это племянница графа Разумовского, — басил один. — Что она делает в Лондоне и где её родные?

— Вы обознались, — возражал другой. — Кто бы отпустил девочку за сто вёрст от Петербурга?

— И всё же я пойду поздороваюсь с ней, — настаивал первый. — Я многим обязан гетману и не могу...

Этого было достаточно. Шарль мгновенно оценил ситуацию как очень опасную. Он ничего не имел против молодых людей, случайно опознавших Лизу, но и позволить им подтвердить свои подозрения не мог.

Он обогнул ложу, направляясь к лестнице, миновал ливрейных служителей на входе, любезно заверив их в своём скором возвращении, и выбрался к каретам.

Шёл второй акт. Темнело. В Лондоне сумерки ранние из-за близко стоящих друг к другу домов, зажимающих улицу в тиски. Даже у театра, где постройки размыкали круг, стоял обычный синеватый туман, едва подсвеченный масляными огоньками из окон.

Переходя от кареты к карете, Шарль прислушивался столь же внимательно, как и у дверей лож. Кучера от нечего делать переговаривались с лакеями. Одни резались в карты, другие бросали кости и даже проигрывали кое-что из барского скарба. Иные унимали тявкающих собак или открывали дверцы и зазывали к себе гулящих девок, готовых отдаться только за счастье посидеть часок в настоящей карете.

Вся эта жизнь была знакома Шарлю очень хорошо. Когда-то, обучаясь в Сорбонне и не имея за душой ни гроша, он едва не задержался на дне, среди человеческих отбросов. Будь де Бомон чуть щепетильнее в вопросах чести, и этот ад мог бы стать его домом. Но шевалье всегда карабкался наверх.

Теперь он не был уверен в правильности своего выбора. Впрочем, и тогда тоже. Просто шёл в ту дверь, которая открывалась, а там будь что будет. Сейчас перед ним открылись две двери, вернее, две возможности. Стремительно бежать вместе с Лизой и оставить знакомых Разумовского гадать: та ли это девочка? Или пресечь всякие разговоры в корне. Как человек он бы предпочёл первое. Как резидент обязан был выбрать второе.

Но для начала следовало узнать, кто им, собственно, угрожает? Может, это такая мелкая сошка, что не стоит и беспокоиться?

Через некоторое время шевалье набрёл на карету, где кучер и лакей болтали по-русски. Он терпеливо прислушивался к их разговору до тех пор, пока не выяснил имя владельца экипажа. Поручик Рышкин. Это не сказало ему ровным счётом ничего, пока де Бомон не вспомнил, что в России незаконнорождённым детям присваивают усечённые фамилии. Стало быть, в ложе с лорнетом восседал кто-то из семейства Нарышкиных. Молодой ловелас, отправленный отцом за границу. Судя по тому, что он был представлен гетману, а на его содержание в Лондоне не жалели денег — иначе не на что было бы шататься по театрам — юноша не оставлен родными и вхож в светские гостиные. Это плохо.

Для кого? В первую очередь для господина Рышкина, чёрт возьми! Себя-то Шарль сумеет обезопасить.

Резидент вернулся в ложу, где Лиза уже извелась.

— Вас так долго не было! — воскликнула она. — Прошу прощения, мадемуазель, но вот тот господин, он всё время на меня смотрит. Это странно, не правда ли?

— Правда, — согласился Шарль. — Смотреть надо на сцену. Этот господин невежлив.

Больше они не сказали друг другу ни слова, но де Бомон видел, что девочка встревожена. Разговоры об опасности, которая угрожает ей в России, дали свои плоды. Лиза привыкла бояться. Неведомо чего. Например, незнакомца в театре. Это не понравилось шевалье. Надо научить её точно определять источник страха и устранять его.

Весь оставшийся спектакль воспитанница извертелась. Она уже не следила за игрой актёров и слушала диалоги вполуха.

— Ваше сиятельство, нам лучше поехать, — наконец взмолилась Лиза. — Кто эти люди? Что им от меня надо?

Шарль ответил не сразу. Он считал маленькую Дараган достаточно разумной для честного разговора.

— Они хотят всего-навсего засвидетельствовать почтение, — произнёс шевалье. — Один из них, сын графа Нарышкина, вхож в дом вашего дяди. Он узнал вас.

— Я пропала, — прошептала Лиза, прижав ладони к щекам. — Мадемуазель де Бодрикур говорит: если меня узнают, со мной могут поступить скверно. Нынешняя императрица убьёт любого претендента на престол...

— Как же ты собираешься претендовать, если всего боишься? — усмехнулся Шарль. — Нет, будем держать удар: сидим До конца пьесы.

Спектакль завершился уже в глубокой темноте. На улице при разъезде горели факелы. Кучера зажгли огоньки в лампах под крышами карет. Графиня де Бомон, нарочито не спеша, вывела свою воспитанницу и усадила её в экипаж. У самых дверей, как она и ожидала, к ним подошёл господин Рышкин. Галантно откланявшись, молодой человек начал:

— Прошу прощения, ваше сиятельство, что я, не будучи представлен, осмеливаюсь докучать вам. Но ваша юная спутница столь разительно похожа на племянницу графов Разумовских. Многие же у нас в России полагают, что старшему она вовсе не племянница, а дочь...

«Дело куда хуже, чем мне казалось, — вздохнул Шарль, — он болтлив».

— Что ж, молодой человек, — любезно улыбнулась графиня, — коль скоро вы добрый знакомый Разумовских, я готова удовлетворить ваше любопытство. Сейчас я отправлю свою воспитанницу домой, а сама сяду в вашу карету и отвечу на интересующие вас вопросы. Не рискую делать это в присутствии ребёнка, ибо наш разговор затронет печальные для неё воспоминания. А завтра приглашаю вас и вашего друга к себе, у меня собирается приятное общество. Надеюсь, мы славно проведём время.

Очарованный её любезностью Рышкин отступил, давая даме дорогу, и жестом пригласил её в свою карету.

На лице у Лизы было написано отчаяние. «Не оставляйте меня!» — молили её широко распахнутые глаза. «Сиди смирно», — мысленно приказал шевалье.

По распоряжению графини кучер повёз девочку в особняк де Бомона на Ривер-стрит. Сама же Лия-Женевьева села в карету с незнакомыми молодыми людьми, готовыми жадно выслушать её рассказ, и завела милую беседу о России. Оказалось, что спутник Рышкина — Никита Лопухин — выпускник Кадетского корпуса, прислан родными в русское посольство и второй месяц бьёт в Лондоне баклуши, не имея от министра никаких поручений. Теперешнее изменение на российском престоле обоих ставило в тупик, и они сходились на том, что пока не стоит торопиться домой.

Послушав их несколько минут, Шарль оценил спутников как пустых, но безобидных болванов, опасных ему только в силу любопытства и болтливости. Он вовсе не желал им зла, но...

— Когда я увидел дочку Разумовского, — восхищался своей догадливостью Рышкин, — я сразу подумал: вот какую мину английское правительство собирается подложить под нашу новую матушку-государыню. А что? Разве сама Елизавета взошла на престол не путём заговора? Разве её мать Екатерина I имела хоть какие-то права на корону? Разве теперешняя немка лучше дочери казака и царицы? В ней течёт кровь Петра Великого!

— Подождите вы, — оборвал приятеля Лопухин. — Многие в России до сих пор считают законным только Брауншвейгское семейство.

Подобные разговоры наскучили Шарлю ещё в Петербурге. Он мял в руках веер, внутри одной из пластин которого было спрятано длинное выкидное лезвие.

— Посмотрите сюда, молодые люди, — сказал шевалье, разворачивая на коленях изящную китайскую безделушку. — Я покажу вам кое-что, что прояснит ситуацию, касающуюся прав моей воспитанницы.

Оба, как по команде, склонились вперёд. Шарль не позволил себе медлить. Вскинул лезвие и быстрее брадобрея полоснул спутников по двум беззащитным горлам, нарочно подставившимся под его руку.

Затем он нажал на ручку двери и выскочил на ходу, не успев даже испачкать юбок в крови, закапавшей на пол.

Слишком просто и слишком гадко, чтоб поздравить себя с успехом. Улица была пустынна. На набережной его подобрала собственная карета. Лиза сидела, забившись в уголок, и тихонько поскуливала.

— Успокойся, мы едем домой, — сказала ей графиня. — Больше эти люди не обременят тебя своим обществом.

— У вас веер в крови, — с ужасом прошептала девочка, ещё глубже вжимаясь в подушки кресла. — Что вы с ними сделали?

Шарль поморщился.

— Только то, что должна была бы сделать ты сама, если бы была постарше.

Глаза Лизы ещё больше расширились.

— За что?

— Они дураки, а дураки опасны в нашем деле. — Шевалье размахнулся и выбросил веер в окно. Через секунду вода в канале булькнула. — Всегда избавляйся от улик. И от свидетелей.

Лиза обеими руками зажала уши и затрясла головой.

— Почему вы мне всё это говорите?! — почти закричала она. — Кто вы? И за кого принимаете меня?

— Ты претендентка на престол, — спокойно ответил Шарль. — А я служу во французской разведке и учу тебя кое-чему из своего ремесла.