Первый космонавт

СТАНОВЛЕНИЕ

Ежедневно в редакции газет и домой к Гагарину приходило множество телеграмм и писем. Писали со всех концов Советского Союза, со всех материков Земли, знакомые и незнакомые люди. Некоторые присылали подарки. Многих его товарищей по Гжатску, Саратову, Оренбургу Судьба разбросала по всей стране, и теперь они откликались отовсюду, приветствовали, напоминали о себе. Растрогала Юрия весточка от Анатолия Ильяшенко, который рекомендовал Гагарина в партию. Он писал: «Ах ты, Юрка, Юрка-непоседа, когда ты уезжал, помнишь, я говорил тебе: готовься к штурму. Я был уверен, весь мир услышит о тебе…»

Пришло великолепное письмо из Парижа. Написал его Франсуа де Жоффр — офицер ордена Почетного легиона, кавалер ордена Красного Знамени, автор книги «Нормандия — Неман».

Товарищи Гагарина, с которыми он служил в армии, не только писали, но и приезжали в гости. Первыми нагрянули Вдовины. Приехали в воскресенье из Калуги. Демобилизовавшись из армии, Борис Федорович воспитывал в &том городе летную молодежь. Они не знали, где живет семья космонавта, и явились к нам в «Правду». Мы объяснили, как найти Юрия Алексеевича.

Здесь уместно напомнить, что сразу после полета «Востока» Моссовет выделил космонавту на Кутузовском проспекте большую четырехкомнатную, хорошо меблированную квартиру. Но Гагарин наотрез отказался от нее и вернулся в свои старые пенаты — две комнаты на пятом этаже стандартного гарнизонного дома.

Когда Юрий открыл дверь, то не сразу узнал своего прежнего командира. До этого он никогда не видел его в штатском. Перед ним стоял человек в пиджаке и шляпе, из-под которой сияли небесной голубизны глаза.

— Юра!

— Боря!

Летчики бросились в объятия друг другу. Обнялись и расцеловались их жены. Валя потащила гостей к маленькой: Вдовины еще не видели Галинку… Пообедали вместе. И пошло, и пошло… Вспомнили однополчан, потолковали о космосе, о Калуге и не заметили, как зажужжали жуки и наступил тихий майский вечер. Борис Федорович украдкой поглядывал на часы и делал знаки Марии Савельевне: время, мол, уходить…

— Ну что же, Юра, как говорится, пора нам и честь знать, — сказал он, поднимаясь, — не станем мешать, ты человек видный, тебе теперь не до нас.

Чуткая Мария Савельевна поняла, как больно эти слова задели и Юрия, и Валю.

.— Как ты можешь так говорить, Борис, — сказала она, — разве ты не видишь, что Гагарины остались такими, как прежде.

Вдовины остались ночевать. Было тесновато, и все устроились на ночь по-походному: кто на раскладушке, кто на диванчике. Но так и не уснули до утра: все разговаривали, перебирали в памяти события и людей… Вспомнили, как Юрий после окончания Оренбургского училища выбрал назначение в авиаполк, базировавшийся на далеком Севере.

— Почему на Север? — спрашивала Валя.

— Потому что там всегда трудно, — отвечал он.

Молодожены решили: на первых порах Юрий отправится к месту службы один, а когда Валя закончит медицинское училище, немедленно приедет к нему. Так и поступили.

На Севере молодых летчиков — Гагарина и его друзей зачислили в 3-ю эскадрилью Н-ского истребительного полка, славного своими боевыми традициями. Гагарин попал в звено, командиром которого был Леонид Данилович Васильев — старший лейтенант. Он считал себя старожилом Севера. Не раз во время полетов с честью выходил из ловушек, которые то и дело подстраивает капризная, изменчивая северная природа с ее внезапными снежными зарядами, густыми туманами и непрерывным ветром, задувающим с Ледовитого океана.

Свирепствовал лютый январь. Непроглядная ночная темень придавила землю, засыпанную глубоким снегом. Но над взлетно-посадочной полосой не утихал турбинный гул. Жила летная молодежь дружной, спаянной семьей. Если приходило письмо, оно становилось достоянием всех. Его читали вслух, как на войне.

Вскоре молодые летчики сдали зачеты на право эксплуатации самолетов в условиях Севера. Особенностей действительно было много, и знать их должен был каждый. Летать начали в конце марта, когда во всем уже чувствовалось дыхание весны и длинная полярная ночь стала уступать такому же длинному полярному дню.

Как только Валя окончила училище и получила диплом фельдшера-лаборанта, она тотчас приехала на Север. Первые дни никак не могла привыкнуть к северной природе, к хмурому, моросящему небу, к сырости, к белым ночам: проснется, а на улице светло, как днем. Станет тормошить Юрия — проспал, мол, полеты. А он смеется:

— Сюда петухов привезли, так они все путали: не знали, когда кукарекать…

Осень на Севере наступает рано. Надо было заготовить на зиму топливо. Молодые Гагарины по вечерам пилили дрова, потом Юрий их колол и складывал в поленницу.

Прошла короткая осень, и наступила зима с ее длинной полярной ночью. Юрий и Валя часто любовались трепетным северным сиянием, охватывающим полнеба. Юрий нередко летал в мерцающем свете серебристо-голубоватых сполохов, соединяющих небо и землю, и, вернувшись домой, рассказывал жене о том, насколько красивее выглядят они с высоты многих тысяч метров.

Вечерами молодожены читали книги. Обыкновенно, лежа на койке, Юрий читал, а Валя, занятая домашними делами, слушала. К сожалению, подобных «вечеров громкого чтения» было не так много. Валя была занята общественной работой, а Юрий учился в вечернем университете марксизма-ленинизма. Занятия требовали непрерывного обращения к первоисточникам — трудам Маркса, Энгельса, Ленина. За полночь просиживал офицер над книгами с карандашом в руках, исписывая тетради конспектами к семинарам. Семинары проходили оживленно. Разбирая очередную тему, слушатели обменивались мнениями, приводили интересные житейские примеры. В сочинениях Владимира Ильича Ленина летчики находили ответы на многие вопросы современности. Юрий переписывал из его книги себе в тетрадь: «Ум человеческий открыл много диковинного в природе и откроет еще больше, увеличивая тем свою власть над ней…»

…Через некоторое время Юрий Алексеевич слетал в Оренбург, побывал в родном авиационном училище, повидался с преподавателями, выступил перед курсантами.

— Думал ли ты, Юрий Алексеевич, — спросил Ядкар Акбулатов, летчик-инструктор, обучавший его летному мастерству, — что твоя фотография украсит галерею портретов наших выпускников, ставших Героями Советского Союза?

— Много еще места в этой галерее, — ответил Юрий и показал на курсантов, не спускавших с него восторженных глаз. — Кто знает, чьи портреты еще придется увидеть здесь?! В нашей стране каждый может стать героем.

Упорство в достижении поставленной цели — отличительная черта характера Гагарина. Он ничего не делал наполовину, учился без праздников и выходных. Почетные грамоты и дипломы отмечали учение Гагарина и в школе, и в техникуме, и в аэроклубе, и в воздушной инженерной академии, которую он окончил накануне своей трагической гибели. По высшему разряду закончил он Оренбургское авиационное училище, которое в свое время воспитало пионера реактивного летания Григория Бахчиванджи.

Мы видели любопытный документ, в нем сказано: «Представление к присвоению звания лейтенанта курсанту Гагарину Юрию Алексеевичу. За время обучения в училище показал себя дисциплинированным, политически грамотным курсантом. Уставы Советской Армии знает и практически их выполняет. Строевая и физическая подготовка хорошая. Теоретическая — отличная. Летную программу усваивает успешно, а приобретенные знания закрепляет прочно. Летать любит, летает смело и уверенно. Государственные экзамены по технике пилотирования и боевому применению сдал с оценкой «отлично». Материальную часть самолета эксплуатирует грамотно. Училище окончил по первому разряду. Делу Коммунистической партии Советского Союза и социалистической Родине предан».

Со степным Оренбургом у Юрия Алексеевича связано много хороших воспоминаний. Они измеряются не только цифрами налетанных часов и совершенных посадок. Главное — дух училища, впитанный в плоть и кровь: 134 Героя Советского Союза дало это училище стране, и каждый своим примером вдохновлял и учил молодого авиатора.

В Оренбурге Юрий Гагарин узнал о запуске первого советского искусственного спутника Земли. Там нашел он и спутницу своей жизни Валентину Ивановну— милую и нежную жену, которая в решительный момент его жизни проявила характер, волю, выдержку, высокое понимание своего долга.

Охваченный жаждой неизведанного и прекрасного, повинуясь зову времени и собственного сердца, молодой военный летчик написал рапорт с просьбой доверить ему полет в космос. Этому смелому решению предшествовали беседы с женой. Только с ней, самым близким человеком, мог разделить он сомнения, тревоги, надежды, обуревавшие все его существо.

— Если ты уверен в себе — решайся, — ответила Валентина Ивановна.

— А если?..

Они знали, что кроется за недосказанным вопросом. Ведь никто не мог дать гарантии, что проводы в космос не явятся последними. Но женщина с большой душой, понимая устремления беспокойного мужа, целиком разделяя их, успокаивала:

— Все будет хорошо…

Рапорт, как того требует военный устав, был подан по команде. Гагарин был терпелив и умел ждать. Потянулись дни ожидания. А жизнь продолжалась: старший лейтенант Гагарин жил в военном городке на Севере, по утрам уходил на аэродром, летал, нес дежурства, в свободное время играл в баскетбол, бегал на лыжах, пел в самодеятельном хоре, учился в вечернем университете марксизма-ленинизма, редактировал «Боевой листок», читал трагедии Уильяма Шекспира и романы Леонида Леонова, нянчился с дочкой.

В эскадрилье любили молодого летчика. Он слыл исполнительным, дисциплинированным офицером. Летал грамотно и уверенно. Товарищи высоко ценили его скромность, принципиальность, отзывчивость, трудолюбие. И когда Юрий Гагарин на листке из ученической тетради написал в заявлении: «Хочу быть активным членом КПСС, активно участвовать в жизни страны…», коммунисты Владимир Решетов, Анатолий Росляков и Анатолий Ильяшенко с легким сердцем рекомендовали его в ряды Коммунистической партии.

Юрию Гагарину был вручен партийный билет № 08909627.

…Ветер времени листал страницы календаря. Наконец было получено «добро!», последовал вызов в Москву. Началась подготовка к полету в космос. Гагарин попал в новую для него обстановку. Все было загадочно, таинственно, необыкновенно. И машины, приучающие живой организм к перегрузкам — центрифуги и вибростенды, и люди, знакомящие его со сложным устройством космического корабля, и длительные тренировки в кабинах, похожих на ту, в которой придется лететь в неведомый мир. На столе у летчика появились учебники по астрономии, геофизике, биологии. Живой и восприимчивый ум будущего космонавта-героя позволил ему быстро приобрести навыки научного работника, а вскоре стать соавтором коллективного труда многих ученых.

…После всех торжественных церемоний Юрию не терпелось погостить в Гжатске, съездить в родное село Клушино, где прошли детские годы, повидать земляков. И вот они, милые его сердцу, раздольные края. Глубокая и чистая река Гжать, опушенная метелками камыша, березовые рощи и перелески, полевые дороги среди цветущей ржи и льна и цоканье соловьев — тьох, тьох, тьох… Все — как в детстве. Только появились высоковольтные линии электропередач, да на дорогах стало больше машин, да еще кварталы новых домов в городе, новая больница и школа.

Отец с матерью встретили его в новом доме, все на той же Ленинградской улице, где прошло его детство. Советское правительство подарило родителям Юрия Гагарина новый домик, окруженный небольшим яблоневым садом. Построили его напротив старой избы, которую Алексей Иванович перевез когда-то из Клушина и собрал своими руками.

Много было радостных, приятных встреч в празднично разукрашенном Гжатске. Юрий ходил на Московскую улицу в школу, посидел за своей прежней партой, побеседовал со своими учителями. На митинге в городе, расцвеченном флагами, он обнялся с учителем физики Беспаловым. Кто знает, не повстречай его на своем пути и, может быть, не стал бы космонавтом.

Гагарин сказал с трибуны:

— Это так важно — с детства определять свой жизненный путь и идти по нему, не сворачивая в сторону. Лев Михайлович привил мне любовь к точным наукам.

В доме за столом, у которого хлопотала гостеприимная Анна Тимофеевна, собрались многочисленные родственники: сестра Зоя с мужем — фрезеровщиком радиозавода Дмитрием Бруевичем, с четырнадцатилетней дочерью Тамарой и десятилетним сыном Юрой; брат Борис — «рабочий радиозавода, брат Валентин — шофер на грузовике. Вся бывшая колхозная семья Гагариных, ставшая рабочей семьей.

Июньским вечером шестьдесят первого года, когда в «Правде» версталась очередная глава записок Гагарина, пришло сообщение о том, что Президиум Верховного Совета СССР своим Указом наградил около семи тысяч рабочих, конструкторов, ученых, инженерно-технических работников — создателей ракетной и космической техники, осуществивших первый в мире полет в космос человека на корабле-спутнике «Восток».

Редколлегия «Правды» поинтересовалась, что думает об Указе Юрий Гагарин? Позвонили ему домой. Валентина Ивановна ответила:

— Юра у своих родителей в Гжатске…

В Гжатске? Где там его искать? Пожалуй, сразу не найдешь, а время позднее: через два часа газету начнут печатать. И вдруг резкий звонок — на проводе Гжатск. В телефонной трубке знакомый голос:

— Только что услыхал по радио приятную новость. Не удержался и позвонил вам… Если не поздно, давайте сочиним заметку в газету?

— Еще не поздно, диктуйте.

И Гагарин продиктовал сердечные слова, воздающие дань советской науке, технике, промышленности, ее людям.

Заканчивая разговор, Гагарин пригласил нас приехать к нему на родину. Светало, когда, сняв с ротации сотню пахнущих типографской краской экземпляров только что вышедшего номера «Правды», мы покатили по старинной Смоленской дороге.

Зеленый разлив раздольных гжатских полей. В синем небе переливчато заливаются жаворонки. Полевые дороги среди цветущих ржи и льна. Благословенный край, где ласточки день начинают, а соловьи кончают.

На скошенном лугу возле реки собрались родственники и друзья космонавта. Среди них не сразу найдешь Юрия Алексеевича. Секретари райкома партии, одетые в косоворотки распояской, ловят рыбу, а он в футбольных трусах и белой безрукавке хлопочет у костра.

— Газету привезли? — увидев нас, спросил космонавт.

Раскрыв «Правду», Гагарин вслух прочел собравшимся Указ о награждении многих исследователей космического пространства и создателей космической техники. Лицо его озарилось довольной улыбкой. Он рад за всех, чей труд отмечен правительственными наградами. Многих он знал, встречался с ними на тренировках, в лабораториях, на космодроме.

Наступило время завтрака, и Гагарин налил каждому по миске пахучей, отдающей дымком, сдобренной перцем и луком ухи, оделил большими ломтями ржаного хлеба. Когда все расселись на скошенной траве, держа в одной руке деревянную ложку, а в другой полную чарку, кто-то из земляков предложил первый тост за первого космонавта.

— Э нет, так не пойдет, — запротестовал Юрий Алексеевич. — Первый тост — за нашу партию.

На реке было весело, разливался смех, зажигались и погасали песни. Купались, ловили рыбу. Космонавт смеялся:

— Чтобы рыбу есть, надо в воду лезть.

Колхозники из близлежащих деревень принесли молока, яиц, воскресных пирогов. Всем хотелось поглядеть на знаменитого земляка. А он то нырял в реку, то помогал тянуть бредень, то срывал водяные лилии, то, как мальчик, резвился на лугу, бегая взапуски с ребятишками, нагрянувшими со всей округи.

В полдень мы с Гагариным отправились вдоль реки. Юрий Алексеевич был доволен днем, проводимым в родных местах. Мы смотрели в его приветливое, открытое лицо, слушали его восторженные возгласы то о прелести неба, то о красоте полей и рощ и находили в его облике черты многих знакомых нам молодых людей.

— Ваш полет собрал большой урожай — почти семь тысяч орденов!

— Что вы, — замахал руками Гагарин, — это семь тысяч человек своим трудом добыли мне Золотую Звезду…

Он следил за пчелами, пролетавшими со взятки, рвал полевые цветы — насобирал охапку, умело перевязав ее тонкими стеблями повилики, передал нам:

— Наверное, вы раньше увидите Валю, передайте этот букет от меня…

Недавно в этих местах прошли ливневые дожди, дороги размыло. Возвращались в Гжатск на грузовике. Машину трясло на ухабах, залитых водой. Гагарин вместе со всеми стоял в кузове, держась руками за крышу кабины. Далеко окрест разносился смех и песни. Впечатление было такое, словно с сенокоса возвращается хорошо поработавшая бригада.

В деревнях, через которые мчался грузовик, народ ждал Гагарина. Мало кто обращал внимание на веселую машину, полную хохочущих, приветственно машущих руками людей. Все думали, что космонавт едет в одном из легковых автомобилей, следовавших сзади. А он стоял в грузовике, поддерживая товарищей, и товарищи поддерживали его.

Когда вернулись в Гжатск, в старом бревенчатом доме Гагариных было полно народа — все больше родственники, близкие и дальние. Узнав о массовом награждении специалистов, причастных к полету сына, Алексей Иванович мудро изрек:

— Все это хорошо… Но почин всего дороже!

Поклонившись всем в пояс, хозяин пригласил собравшихся к столу.

— Какой гость, такая ему и честь.

Когда все расселись, Алексей Иванович поднял стакан.

— Дивны дела твои, сын, и душа моя вполне понимает это…

Мы внимательно прислушивались. Ведь за столом могли сказать что-то новое о герое. Со слов Юрия мы знали, что отец его — мастер на все руки. Он говорил образно и певуче:

— Не возьмешь топор в руки, избу не срубишь… Не топор тешет, а человек… — Алексей Иванович знал, когда и что сказать, когда помолчать, послушать других.

В суровом крестьянском облике матери и отца, в лицах братьев и сестер проглядывали красивые черты Юрия, его манера держаться, говорить, улыбаться. С выдубленного солнцем лица Алексея Ивановича глядели чистой воды глаза сына, и мы видели перед собой портрет космонавта, каким он мог стать через три десятилетия. Природа повторяла свои лучшие произведения.

Народу явилось много. Не хватало посуды. Мать послала Зою к соседям. Юрий сказал:

— Надо бы принимать гостей в новом доме, там просторней.

Эти слова не понравились Алексею Ивановичу, он топнул больной ногой о пол, прикрикнул на обремененного славой сына:

— Пока еще я хозяин в своем доме!

Юрий залился румянцем, моментально умолк.

Он с удовольствием ел простые крестьянские яства, приготовленные руками матери. На столе не оказалось пирогов с грибами. Алексей Иванович, держа в руках граненый стакан, ворчал:

— Чего жена не любит, того мужу век не едать.

Анна Тимофеевна вспомнила:

— Заболит у Юры пальчик, а у меня сердце захолодает, прямо хоть плачь.

Алексей Иванович перебил жену:

— Один сын — не сын, два сына — полсына, три сына — вот это сын!

Трое сыновей его сидели рядом, и все для него были равны и одинаково любимы, всех он вывел в люди, научил жить и, как сказал нам, «всем помогал по силе-мочи».

Когда гости подвыпили, кто-то из родственников затянул песню. И пошло, и пошло. Полились знакомые с детства полные русской удали песни. Юрий пел с огоньком, во всю силу. У него был голос красивого тембра — грудной, звонкий, отличимый в общем хоре.

Среди гостей выделялись своим весельем две молодые, обаятельные женщины — двоюродные сестры Юрия — Антонина и Лидия, дочери Савелия Ивановича, брата отца Юрия. Было жарко, женщины вышли на крыльцо, обмахивая разгоряченные лица ветками цветущей сирени.

— Расскажите о Юре самое памятное, — попросили мы.

— Самое памятное? Ну это когда он неожиданно прикатил к нам в Москву с деревянным сундучком в руках, — припомнила Лидия.

— Юра все волновался: как-то встретит его дядя Савелий. Наш отец работал в строительной конторе, заработки маленькие, а тут с приездом племянника в семье прибавлялся лишний рот.

— Опасения оказались напрасными, встретили мы его как родного, — улыбнулась приятным воспоминаниям Антонина Савельевна. — Мы показали ему столицу. Сводили в Третьяковскую галерею, в цирк. А затем я отвезла его в Люберцы на завод сельскохозяйственных машин. Там в ремесленное училище набирали мальчишек. Юра решил учиться на токаря или слесаря. А оказалось, что на слесарное и токарное отделения берут только с семилетним образованием. Пошли к директору.

— Не горюй, парень, — обнадежил директор ремесленного училища, — возьмем тебя в литейщики…

Экзамены были нетрудные. Юрию выдали первую в жизни форменную одежду: фуражку с рабочей эмблемой на околыше, суконную гимнастерку, брюки навыпуск, ботинки, шинель, ремень с железной пряжкой.

Оглядев себя в зеркало, Юра сказал:

— Как солдат.

Я поправила его:

— Хватай выше, как офицер!

На последние деньги он сфотографировался и послал карточки домой.

На крыльцо, обдуваемое полевым ветром, вышел Юрий Алексеевич. Он слышал последнюю фразу двоюродной сестры.

— Хотите расскажу, как зародилась во мне мечта сделаться офицером. Даже больше того — летчиком.

Хотелось услышать нам новый рассказ, но не довелось. Гагарин лишь только начал его.

— Когда мне стукнуло семь лет, отец обнадежил: «Ну, Юрка, в сентябре пойдешь в школу…»

В этот момент Алексей Иванович высунулся из окна, позвал сына в избу. Он исчез с крыльца, но вскоре вернулся и пригласил нас в автомобиль.

— Справная машина, — и похлопал ладонью по капоту мотора, словно лошадь по крупу.

Гагарин сел за руль, и через минуту мы вырвались за зеленые околицы Гжатска.

Мы не спрашивали, куда везет нас космонавт, так как знали — в Клушино, свое родное село. Он не торопился, по дороге припоминал, как, сотрясая небо и землю, загремела гроза войны, словно мутная вода в половодье, докатилась она до Смоленщины. Через Клушино, нагруженные домашним скарбом, молча проходили беженцы, проезжали раненые, все двигалось за тридевять земель в тыл. В деревне поговаривали: фашисты стерли с лица земли Минск, кровавые бои сотрясают Смоленск и Ельню.

Наступило долгожданное 1 сентября, и Юра со своими сверстниками направился в школу. Едва ребята познакомились с учительницей и начали выводить первые буквы да складывать палочки, разнеслось тревожное:

— Немцы совсем близко, под Вязьмой…

Над маленьким Клушино пролетели два аэроплана с красными звездами на крыльях. Первые самолеты, увиденные Юрием, как потом выяснилось, один ЯК, а другой ЛАГГ, подбитый в воздушном бою. Летчик тянул его из последних сил на болото, поросшее желтыми, как утята, кувшинками и густым камышом, затем удачно выпрыгнул почти над самой землей, а самолет упал.

Рядом с болотцем на кочковатый луг опустился и ЯК. Мальчишки со всего села кинулись на помощь. Каждому хотелось залезть в кабину самолета, посмотреть и потрогать приборы. Летчики были возбуждены и злы. Жестикулируя руками, они успокаивали себя — дорого достался немцам исковерканный ЛАГГ. Они расстегнули кожаные куртки, и на гимнастерках, словно цветы бессмертника, блеснули ордена. Мальчишки поняли, какой дорогой ценой достаются военные награды. Летчики провели ночь у ЯКа, в темноте похожего на огромную лошадь. Юрий с товарищами, как в ночном, поеживаясь от холода, перебарывая сон, не спускали с их лиц слипающихся глаз. Ему впервые в жизни захотелось летать, быть таким же храбрым.

Горькие события разворачивались быстро, как сорвавшаяся в часах пружина. Через Клушино поспешно пропылили колонны грузовиков, торопливо провезли раненых. Колхозники заговорили об эвакуации. Собрались в неизвестную путь-дорогу и Гагарины, да не успели. Загремел гром артиллерийской канонады, низкое небо окрасилось кровавым заревом пожаров, и в село ворвались немецкие самокатчики. Семью Гагариных выгнали на улицу. Дом заняли прожорливые вражеские солдаты, которые тут же перерезали всю живность. Пришлось выкопать землянку и поселиться в ней. Жутко было ночами, когда в небе заунывно гудели моторы фашистских самолетов, летящих в сторону Москвы. Алексей Иванович не спал, все прислушивался, не ударят ли советские пушки, беспокойно шептался с Анной Тимофеевной о появившихся вблизи белорусских партизанах, тревожился о Валентине и Зое. Они почти взрослые, а в соседних селах свирепые полицаи угоняли молодежь в неволю.

Ни радио, ни газет, ни писем — никаких вестей о том, что происходит в стране! Но вскоре притаившиеся колхозники почувствовали: фашистам крепко наломали бока. Через село повезли раненых и обмороженных гитлеровских солдат. А затем взбаламученным потоком, но уже с востока на запад, потекли машины, танки, пушки… Пятились остатки эсэсовской дивизии, разгромленной в огромном сражении, развернувшемся под Москвой. Клушинцы ждали близкого часа освобождения. Но фашистам удалось удержаться на оборонительных рубежах, и многострадальное, обглоданное огнем село осталось в их ближних тылах.

Фронт медленно приближался к Клушину. Передовая оказалась в восьми километрах. Село забили немецкие войска. По нему палили из пушек, бомбили. Круглосуточно что-нибудь горело. Горький дым стлался над землей, как туман. Как-то прилетел проворный истребитель и сбросил пачку листовок. Стаей белых голубей они долго и весело кружились в небе, опустились за околицей, на заснеженном лугу. Юрий схватил одну, увидел русские буквы. Огляделся — нет ли поблизости оккупантов: за листовки они карали смертной казнью. Сунул листок за пазуху — и бегом в землянку. Хворая Зоя прочитала, ожила:

— Юрка, победа!

В листовке описывался разгром гитлеровцев на Волге. Радость охватила село. Во всех землянках только и говорили о сокрушении врагов.

Вскоре затряслась земля, и под Клушином советские войска начали наступление. В эти дни случилась большая беда — эсэсовцы забрали Валентина и Зою Гагариных и вместе с другими девушками и парнями, как стадо, пешком погнали на запад.

Но горе не бывает бесконечным. В полночь в крохотное оконце землянки постучали два человека в белых полушубках, в шапках-ушанках, с автоматами, покрытыми изморозью. Советские солдаты дали Алексею Ивановичу закурить и начали расспрашивать. Анна Тимофеевна наварила чугун картошки, покормила приморившихся разведчиков. Юрий проснулся, слушал, рассказывал. Русских солдат интересовали эмблемы на фашистских машинах, и он говорил о пантерах, носорогах, гиенах, запомнившихся ему.

Через день гитлеровцы торопливо сожгли несколько изб и навсегда покинули Клушино. Алексей Иванович вышел навстречу своим и показал места, где фашисты заминировали дорогу, — ночью он тайком наблюдал за работой вражеских саперов. Полковник в высокой смушковой папахе при всем народе объявил Гагарину благодарность и расцеловал, как солдата. Было это в день, когда Юре исполнилось девять лет. День рождения оказался счастливым — начиналась жизнь на освобожденной от врага, хоть и испепеленной, но родной земле!

Алексей Иванович ушел в армию, и остались Гагарины втроем: Анна Тимофеевна, Юра и Боря. В колхозе заправляли женщины, наступило настоящее бабье царство. Юрий отправился в школу. Учились в одной комнате сразу два класса. Не было ни карандашей, ни тетрадей. Писать учились на старых газетах. На уроках арифметики складывали не палочки, а патронные гильзы. Карманы учеников были полны патронами да снарядными осколками.

Бежавшие из неволи и вернувшиеся в село соседи поведали: Валентин и Зоя Гагарины удрали от фашистов и остались служить в Советской Армии до окончательной победы. Почтальон принес треугольничек письма со штампом полевой почты, и Юрий по слогам прочел весточку от Зои. Она сообщала, что служит ветеринарным санитаром в кавалерийском эскадроне. Затем пришло письмо и от Валентина. Он воевал на Т-34 башенным стрелком и не раз сталкивался с фашистскими танками и самоходками.

Обо всем этом мы узнали от Гагарина, пока ехали от Гжатска до Клушина, по хорошо накатанной, ровной, как полотно, дороге, будто вышитой по краям цветами.

Милое, маленькое село возникло перед глазами, как акварельный рисунок. Живописные избы с рябиной и кустами сирени у окон, с резными наличниками. Кругом растут смородина, бересклет, крапива, чернобыльник, куриная слепота. Все близкое, родное, пахучее — то, чего всегда не хватало ему в городах. В этом небольшом селе 9 марта 1934 года и родился он — первый человек, побывавший в космосе. Отец тогда обрадовался — появился на свет еще один колхозник.

— Здесь красовался наш дом, а вон моя школа, а там, на лугу, мы, босые мальчишки, играли в лапту и горелки. Хотелось погонять футбол, но мяча не было.

На открытое лицо Юрия Алексеевича словно тень набежала от облачка. Длинными ресницами он закрыл синие глаза и, наверное, увидел, как прыщеватый фашист пытается повесить на яблоневой ветке его младшего братишку Бориса. Он рассказывал — эта тяжелая сцена была одним из самых сильных впечатлений детства.

— Кажется, всю бы жизнь оставался в Клушине, — полной грудью вдыхая воздух родных полей, проговорил Юрий.

— А почему же уехал? — вызывая на разговор, спросили мы.

— Уехал отец и, как водится, потащил за собой всю семью. Его пригласили в Гжатск отстраивать спаленный город. Он перевез туда из села свой старенький деревянный домишко, быстро и ловко собрал его, И я помогал ему.

Юрия приняли в третий класс гжатской школы при педагогическом училище. На всю жизнь запомнилась молоденькая учительница Нина Васильевна Лебедева. Внимательная, начитанная, она рассказывала ребятам о В. И. Ленине, показывала книжку, в которой был напечатан табель с отметками гимназиста Володи Ульянова — сплошные пятерки.

За школьной партой минуло еще два года, и Юрий, сдав первые в жизни экзамены по русскому языку и арифметике, перевелся в другую школу, в пятый класс. Там его приняли в пионерскую организацию. В доме пионеров он занимался в духовом оркестре и драмкружке, выступал в школьных спектаклях.

Юрий Алексеевич рассказывал с перерывами. Произнесет несколько фраз и замолкнет. Он все оглядывался вокруг, словно заново переживал детство. Все тут пахло теми годами жизни: земля, деревья, настоенный на цветущих травах воздух.

В школе организовали технический кружок. Руководил им преподаватель физики, бывший авиатор-фронтовик Лев Михайлович Беспалов. Под его наблюдением ребята смастерили летающую модель самолета, выписали из Москвы игрушечный бензиновый моторчик, установили на фюзеляж, сделанный из камыша, клеем прикрепили крылья. Модель, к великой радости всей школы, взмыла в воздух и, набирая высоту, полетела, проворная, как стрекоза! Довольный успехом, Лев Михайлович пообещал:

— Быть вам, хлопцы, летчиками…

Получив всемирное признание, никого так часто не вспоминал Гагарин, как своего первого учителя физики. А вспоминать было кого, всю жизнь его окружали цельные, интересные натуры.

Возвращаясь из Клушина, Гагарин остановил машину, вошел в ржаное, с детства знакомое поле, счастливо улыбаясь своим мыслям, произнес:

— Огонь силен, вода сильнее огня, земля сильнее воды, но человек сильнее всего!

— Откуда такая цветистость?

— Отгадайте, — он растирал в пальцах зеленые стебли ржи, нюхал.

Такие слова мог сказать какой-нибудь писатель. Мы стали перечислять известные имена.

— Нет, нет и нет… — Гагарин смеялся, — Это изрек мой мастер в литейном цехе Николай Петрович Кривов. Нравился мне наш завод и цех. Куда ни глянь — огонь, дым, струи расплавленного металла… Я все думаю, кто я такой? Крестьянин, рабочий, интеллигент? Наверное, и первое, и второе, и третье. Наверняка нет в стране такой семьи, где бы не было одновременно рабочих, колхозников, людей умственного труда. Все смешалось, и смешалось к счастью. — Гагарин находился в блаженном хмелю легкого опьянения, вызванного картинами детства, проплывающими перед ним.

Квартировали ремесленники в общежитии, где во всем царил порядок: вставали и ложились одновременно, вместе ходили в столовую, вместе бегали в кино и на стадион. Литейный цех полюбился Юрию — он перестал завидовать токарям. Работа спорилась и с каждым днем становилась интереснее. Подростку нравилось просыпаться с первым заводским гудком и, умывшись холодной водой, выходить на улицу, вливаться в поток рабочих, спешащих к проходной завода. В первую получку кассир выдал всего тридцать целковых. Но это были первые заработанные деньги. Половину из них Юрий послал матери в Гжатск. Ему хотелось помогать семье, чувствовать себя взрослым.

В ремесленном училище ребята одновременно проходили теоретическую подготовку и практику. Юрий вместе с друзьями поступил в седьмой класс люберецкой вечерней школы. Было тяжело работать и учиться. Мастер Кривов посоветовал поступить в Саратовский индустриальный техникум по литейной специальности.

В молодости так: сказано — сделано! Люберецкие ремесленники оказались в Саратове. Устроились в общежитии на Мичуринской улице, в доме № 21. Помчались на Волгу. Долго стояли на пристани, любуясь рекой, необозримыми синими далями.

Обстановка в техникуме была серьезнее, чем в школе и ремесленном училище, и требования жестче. В группе Гагарина — тридцать пять человек, приехавших из разных городов Советского Союза. Среди них — коммунисты, орденоносцы, участники Великой Отечественной войны. На первых порах новые знания давались с трудом. Однако в техникуме царил дух товарищеской взаимопомощи. Молодежь, присматриваясь, как ведут себя старшие, прислушивалась к их мнению, подражала им.

В свободное время студенты занимались спортом, организовали баскетбольную команду; она участвовала в городских соревнованиях и заняла первое место среди саратовских техникумов. Гагарин был капитаном этой команды.

В Саратове хороший оперный театр. Сильное впечатление произвела на Юрия опера Глинки «Иван Сусанин». После каждого спектакля или фильма студенты обменивались мнениями, спорили. Гагарину понравился фильм «Повесть о настоящем человеке», сделанный по книге Бориса Полевого. Он смотрел его дважды. Авиация входила в его жизнь, овладевала мыслями. Почти все студенты техникума были комсомольцами. Гагарина избрали членом бюро.

Неожиданно Гагарин прервал воспоминания, сказал:

— Хорошее было время! — с не присущей ему грустью добавил. — Прожитое что пролитое, — не воротишь.

Время летело быстро. Наступил последний год учения в техникуме. Юрия направили на практику в Москву на завод имени Войкова, а затем в Ленинград— на завод «Вулкан». Он ходил по Ленинграду, охваченный небывалым восторгом. Все в городе говорило о революционной борьбе. И каменные стены Петропавловской крепости, и чугунные мосты через Неву, и Зимний дворец, и корпуса бывшего Путиловского завода, на котором давным-давно работал Юрин дед — Тимофей Матвеев. История русского рабочего класса разворачивалась перед очарованными глазами юноши. Он побывал в Смольном, ездил к Финляндскому вокзалу, чтобы увидеть бронзового Ленина на броневике.

Дни Гагарин и его друзья проводили на заводе, а вечерами ходили в музеи, в театры.

Любимым предметом в техникуме, как и в школе, была физика. Ее преподавал Николай Иванович Москвин.

— Техник не может не знать физики, — сказал Николай Иванович студентам, — земной шар вращается по законам физики.

Преподаватель организовал физический кружок, участники его выступали с докладами. По совету Николая Ивановича Гагарин разработал тему «К. Э. Циолковский и его учение о ракетных двигателях. и межпланетных путешествиях». Пришлось прочесть и сборник научно-фантастических произведений Константина Эдуардовича; и книги, связанные с этим вопросом, имевшиеся в библиотеке. Доклад на кружке Гагарин закончил словами ученого: «Человечество не останется вечно на Земле, но, в погоне за светом и пространством, сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство».

Занятия в техникуме шли своим чередом. Но стоило Юрию услышать гул пролетающего самолета, встретить на улице летчика, и на душе становилось теплее. Он знал, в Саратове есть аэроклуб. Как бы поступить туда? Однажды группа четверокурсников вместе с Юрием отправилась в аэроклуб. Подали заявления, прошли все комиссии и начали заниматься. Сначала теория полета, знакомство с устройством самолета и авиационного двигателя. На первых порах студентов разочаровали скучные занятия. Ведь они рассчитывали сразу отправиться на аэродром, сразу летать! А тут те же классы, задачи у доски да учебники. Дорога к самолетам оказалась длиннее, чем предполагали молодые люди.

Напряженными для Юрия и его товарищей были первые месяцы 1955 года. Приходилось работать в две тяги: днем занимались в техникуме, а вечером— в аэроклубе. Пришла страдная пора защиты дипломных проектов. Юрию досталась тема «Литейный цех крупносерийного производства». Кроме того, он должен был разработать технологию изготовления деталей и методику производственного обучения в ремесленном училище по изготовлению этих деталей. Материалы, необходимые для диплома, он брал в библиотеке и в техническом отделе городского книгохранилища. Опыт, хотя и небольшой, приобретенный в ремесленном училище, на Люберецком заводе, и во время стажировок в Москве и Ленинграде, пришелся кстати.

Работая над дипломом, Юрий не пропускал занятий в аэроклубе. Там тоже сдавали экзамены. Но прежде чем начать учебные полеты, полагалось прыгнуть с парашютом.

Пришел долгожданный день, на который назначили прыжки. Небо было хмурым, облака громоздились на горизонте, как снежные горы. Невыспавшиеся, переволновавшиеся, возвращались студенты в техникум и принимались за дипломные работы. Наконец погода установилась, и после первого «пристрелочного» прыжка летчик-инструктор Дмитрий Павлович Мартьянов, невысокого роста человек, прибывший в аэроклуб из истребительного полка, скомандовал:

— Гагарин! К самолету…

Юрий плохо помнит, как забрался в самолет, как взлетели, как ПО-2 очутился на заданной высоте. Выбрался из кабины, встал на плоскость, крепко уцепился обеими руками за бортик.

— Готов, Юрий! — крикнул инструктор.

— Готов!

— Ну, пошел!

Оттолкнулся Гагарин от шершавого борта самолета и ринулся вниз, словно в пропасть. Дернул за кольцо. А парашют не открывается. Хочется крикнуть, а воздух забивает дыхание. Рука невольно потянулась к кольцу запасного парашюта. И вдруг сильный рывок. И тишина. И только в небе плавно раскачивается белая хризантема парашюта…

На земле Дмитрий Павлович спросил Юрия:

— Хочешь полетать на ЯКе?

Как можно не согласиться! Мартьянов советует: гляди на землю, ориентируйся по ней, определяй высоту полета. Юрий быстро освоился с обстановкой. Деревья и кусты казались низкими, вровень с травой; ломтями ржаного хлеба чернели вспаханные поля; видны грейдерные дороги; отчетливо вырисовывалась каждая тропинка, стада коров и пастух, поднявший голову к небу. ЯК прошел по кругу, Мартьянов повел машину в зону и стал показывать фигуры высшего пилотажа.

Когда приземлились, инструктор пытливо поглядел на курсанта.

— Завтра опять слетаем?

— Я готов летать хоть круглые сутки, — вырвалось у Гагарина.

Через несколько дней в техникуме защищали дипломы. Государственная экзаменационная комиссия присвоила Юрию Гагарину квалификацию техника-литейщика. Трудный жизненный рубеж взят. Можно идти на производство, можно продолжать учение. Товарищи разъезжались: кто в Магнитогорск, кто в Донбасс, кто на Дальний Восток, и каждый звал с собой. Но Юрий не мог бросить полюбившееся дело. И когда в аэроклубе сказали, что на днях курсанты отправятся в лагерь, он поехал туда.

В лагерях рядом с аэродромом на выгоревшей траве были разбиты палатки, будто паруса, похлопывающие под ветром. Ежедневно полеты. Летали на ЯК-18 — маневренных, легких в управлении самолетах.

Наступил июль. Дни стояли знойные, вечера душные. Как-то Дмитрий Павлович не сел, как обычно, с Гагариным в машину, а стоя на земле, сказал:

— Пойдешь один. По кругу…

Юрий вырулил самолет на линию старта, дал газ, поднял хвост машины, и она плавно оторвалась от земли. Его охватило трудно передаваемое чувство небывалого восторга.

Молодой учлет провел машину по кругу над аэродромом, рассчитал посадку и приземлил самолет у посадочного знака. Сел точно, в ограничители. Настроение бодрое. Вся душа поет. Зарулил, вылез из кабины, доложил: задание выполнено.

— Молодец, — похвалил инструктор.

На следующий день товарищи принесли «Зарю молодежи* — газету саратовских комсомольцев. В номере несколько строк о полете Гагарина, названы его имя и фамилия, помещена фотография: он в кабине самолета, подняв руку, просит разрешения на взлет. Первая похвала в печати много значит для человека. Он послал газету домой. Анна Тимофеевна в ответном письме написала: «Мы гордимся, сынок. Но смотри не зазнавайся…»

Полеты становились все более интересными. Мартьянов посылал курсантов в пилотажные зоны и на маршруты. Незаметно подкралась тихая осень. Через аэродром потянулась серебристая паутина бабьего лета, в палатках по ночам замерзала вода. Подошла пора выпускных экзаменов. Юрий Гагарин получил оценки: самолет ЯК-18 — «отлично», мотор— «отлично», самолетовождение— «отлично», аэродинамика — «отлично»; общая оценка выпускной комиссии — также «отлично»!

Некоторые курсанты аэроклуба ушли в гражданскую авиацию. А Юрий мечтал стать летчиком-истребителем. Не давали покоя воспоминания о пилотах, виденных во время войны в Клушине. Хотелось быть защитником Родины.

Гагарину дали направление в Оренбургское авиационное училище. Его провожал Мартьянов. Ожидая, пока отправится поезд, юноша ходил с инструктором по перрону, шуршащему гравием, и говорил о будущем. Дмитрий Павлович предсказывал, что с каждым годом авиация будет совершенствоваться, самолеты станут летать дальше, быстрее, выше…

— Будущее принадлежит вашему поколению, — сказал он на прощание, крепко пожимая руку, — вы еще полетаете на таких машинах, которые нам и не снились… Крылья-то растут от летания…

Гагарин рассказывал складно. Он хорошо владел искусством словесной живописи. Стоя у края дороги на ржаном поле, мы видели люберецкий литейный цех, саратовский техникум, будто затканный ромашками, маленький клубный аэродром.

Дома его ждали гости, и надо было возвращаться, но Гагарин не торопился. Он знал, что не скоро вернется сюда, и все никак не мог оторвать глаз от тонкого очертания села с деревянными резными избами.

Обратный путь лежал вдоль глубокого глинистого оврага. Космонавт вел машину, не снижая скорости.

— Осторожней.

— От смерти не посторонишься, — улыбнулся Гагарин и через минуту добавил: —Умереть сегодня — страшно, а когда-нибудь — ничего.

Вернулись в праздничный Гжатск. Увидев сына, Анна Тимофеевна обрадовалась, сказала:

— День долог, а век короток. — Она смотрела на своего Юру любящим и грустным взглядом.

К вечеру наползли набухшие влагой тучи, небо прожгла ветвистая молния. Юрий выбрался из-за стола, скинул ботинки и к великой радости мальчишек, собравшихся на улице, босиком, в одной рубахе кинулся под налетевший душистый ливень.

Вернувшись на мокрое крыльцо, затараторил:

— Хорошо бы поиграть в горелки… Хорошо бы в ночное… Хорошо бы снова на речку Гжать, порыбалить в грозу…

В полночь удалось поговорить о деле. Разговор шел об издании записок «Дорога в космос» отдельной книгой.

К великому сожалению, записки делались скороговоркой, по-газетному быстро, в номер. И хотя Гагарин ни разу не пожаловался, мы видели, как он сокрушался, ощущая наш ежедневный репортерский натиск и торопливость.

С той же неугомонной быстротой готовилась и книга. Мы утешали требовательного к себе автора — когда все то, что сейчас нельзя, станет можно писать, сядем вместе за стол, допишем упущенное, недосказанное, расшифруем условное, снимем сделанное наспех, хорошенько отредактируем каждую страницу и получим то, чего ждет взыскательный читатель.

Юрий Гагарин любил писать. За несколько дней до своей гибели он подписал в печать рукопись «Психология и космос», которую создал совместно с кандидатом медицинских наук Владимиром Ивановичем Лебедевым. В начале июня 1968 года книга вышла в издательстве «Молодая гвардия».

Журналисты, знавшие его, не раз говорили: не будь Юрий Алексеевич летчиком и космонавтом, он стал бы писателем.

— Откуда это у вас?

Он улыбался:

— Мама знает превеликое множество песен, сказок, поверий, примет, поговорок. Слова-то в них какие, хоть нанизывай на нитку и делай из них монисто.

В Гжатске мы убедились в правоте космонавта. Анна Тимофеевна Гагарина — одна из самых замечательных русских женщин, и найдется писатель, который изобразит ее во весь рост, нарисует ее обаятельный портрет.

Придерживаясь во всем точности и достоверности, Юрий Алексеевич, начитавшись очерков о себе, просил:.

— Не спутывайте правду с вымыслом, избегайте беллетризировать биографию, не сочиняйте диалоги. Чем проще, тем лучше.

Спросили его о речи, произнесенной на космодроме перед стартом, опубликованной в апреле 1961 года во всех газетах.

— Все тогда было слишком торжественно и вызывало странное чувство, будто говорил не я, а кто-то другой, а я стоял и слушал и думал, что будь я на месте того человека, то сказал бы то же самое.

Завечерело. Но крестьянская горница, освещенная улыбкой Гагарина, сияла как чертог.

Мать зажгла электричество. Долгий, прекрасный день кончился безвозвратно.

Ночевали мы в старом бревенчатом доме Гагариных. Шорохи, звуки, запахи — все было таким, как в детстве космонавта. Мы не могли уснуть. Здесь мальчик Юра о многом мечтал, и думы его были необыкновенные и веселые, словно детские сны.

…Нередко Гагарин появлялся в «Правде» совсем неожиданно, не предупредив даже по телефону. Открывается дверь, и на пороге возникает со своей ослепительной белозубой улыбкой желанный гость.

— Космический привет труженикам пера!

Однажды он явился, когда у нас сидел молодой художник Илья Глазунов, принесший показать свою последнюю картину, изображавшую В. И. Ленина с «Правдой» в руках. Космонавт и художник познакомились.

Мы знали — Глазунов собирался написать портрет человека, проникнувшего в звездный океан.

— Юра, непоседа, — попросили мы Гагарина, — сможешь тихонечко посидеть у нас полчаса?

И пока Илья Сергеевич с присущей ему быстротой цветной пастелью писал портрет, мы, чтобы Гагарину не было скучно, дали ему прочесть шесть «Звездных сонетов», только что присланных из Киева поэтом Леонидом Вышеславским. Юрий Алексеевич, увлекшись, читал стихотворение за стихотворением. По его выразительному лицу было видно: сонеты нравятся. Наконец он не выдержал и, жестикулируя, с подъемом продекламировал:

С листа ватмана стали проглядывать мечтательные, небесной голубизны глаза космонавта. И нам показалось, что Глазунов в портрете Гагарина создает облик того самого корабельщика Вселенной, о котором так проникновенно сказал поэт.

Портрет космонавта, за полчаса написанный на наших глазах, демонстрировался на выставках в Италии и очень понравился известной киноактрисе Джине Лоллобриджиде, которая встречалась с Гагариным на Московском кинофестивале. Позируя Илье Глазунову в Риме, она попросила его написать ее портрет с такой же экспрессией и лиричностью, с какими он создал своего Гагарина.

Но вернемся к сонетам. Они понравились космонавту, и он просил главного редактора «Правды» опубликовать их вне очереди.

Через какое-то время он прочел рукопись «Звездных сонетов», приготовленную для издательства «Советский писатель», и написал к ней предисловие, в котором были такие строки: «Мне очень понравились эти стихи. Это лучшее, что за последнее время я читал о космических полетах… Леонид Вышеславский малым количеством слов сказал многое. В его сонетах все на месте, надежно и прекрасно и нет ничего лишнего, все как на космическом корабле».

Гагарин многим помогал. Он был депутатом Верховного Совета СССР, получал сотни писем, десятки людей являлись к нему в Звездный городок за помощью, и никто не оставался в обиде. Когда он хлопотал за чужих людей, ему невозможно было отказать. Возможно, что без рекомендации Юрия Алексеевича великолепные «Звездные сонеты» не скоро бы увидели свет.

Первое издание «Дороги в космос» вышло в издательстве «Правда». По всему видно было, что автору полюбилась собственная книга. Он охотно дарил ее. Этот небольшой томик с его автографами есть в крупнейших библиотеках мира, у государственных деятелей многих стран, у московских рабочих, у школьников Гжатска, который недавно переименован в город Гагарин.

Юрий Алексеевич все время улучшал свою книгу. Для этого он, бывало, то позовет нас к себе в гости, то приедет в «Правду», то позвонит по телефону, то пришлет новую страничку.

Он хотел каждому космонавту посвятить отдельную главу, но не успел, хотя никого не оставил в тени, и, добавляя в свои Записки новые страницы, дал оценку каждому полету, одарил каждого космонавта своей меткой характеристикой.

Ему хотелось, объясняя историю космонавтики, связать ее с историей общества. Работая над книгой, он уделял внимание чисто творческим, профессиональным вопросам, спорил о композиции, сюжете, стиле.

Крупнейшие писатели мира называли его сыном планеты, сыном человечества. Он морщился и, краснея от непомерных похвал, говорил:

— Я русский человек, — и, улыбаясь, добавлял: — Я объездил полмира, но лучше советской земли нигде не видел.

Одной высокой целью жил весь отряд космонавтов от полета к полету. В становление каждого из них заложена огромная доля гагаринского труда.

Он был настоящим коммунистом. Достигнув вершины небывалой славы, Гагарин оставался предельно скромным. Все космонавты видели в нем вдумчивого учителя и бережного наставника.

Уместно вспомнить, как весной 1961 года академик Сергей Павлович Королев у себя дома с отеческой любовью говорил нам о Гагарине:

— Юра — олицетворение вечной молодости русского народа… В нем счастливо сочетаются природное мужество, аналитический ум, исключительное трудолюбие. Если он получит надежное образование, то мы услышим его имя среди самых громких имен советских ученых.

Следуя пожеланиям умудренного опытом советского ученого, Гагарин продолжал оставаться на высоте, был незримым участником каждого нового полета. Он был все время в движении, в росте, в центре космических событий. Он непрерывно учился и все крепче связывал себя с наукой. Он говорил, что дальнейшее освоение космоса потребует космонавтов-ученых, и ставил себе в пример Константина Петровича Феоктистова. Будучи одним из руководителей космонавтов, Гагарин учился у каждого из них. Блестяще окончив Военно-Воздушную инженерную академию, он готовился к новым свершениям.

Став космонавтом, Гагарин продолжал оставаться летчиком-истребителем. И как моряк, погибающий в океане, погиб в небе. Тяжело писать эти горькие строки.

За несколько дней до своей гибели Юрий Алексеевич посетил редакцию «Правды». Как всегда, много шутил и смеялся, попросил в главу, где говорилось о его жене Валентине Ивановне, вставить фразу: «Моя любовь, как перстень, не имеет конца».

Он приехал по делу — принес новую главу о выходе Алексея Леонова в открытый космос. Улыбаясь доброй улыбкой, полушутя, полусерьезно сказал:

— Это о новом этапе освоения космоса — леоновском… Он как бы передал из рук в руки космическую эстафету тем, кто вне скорлупы корабля будет работать в открытом космосе.

Эту главу, его лебединую песню, «Правда» опубликовала на своих страницах в День космонавтики — уже после трагической гибели Гагарина.