Пещера Лейхтвейса. Том первый

Глава 45 КРАСНАЯ МАМЗЕЛЬ

В ту же бурную осеннюю ночь разбойники покинули свое убежище и отправились в путь. Нарядившись в свои пестрые костюмы, они уселись в огромную колымагу. В последний раз взглянули они на холм, где прожили столько времени среди бесконечных опасностей и где все-таки были счастливы по-своему. Потом Лейхтвейс подал знак Рорбеку, исполнявшему обязанности возницы, и колымага, скрипя, тронулась в путь.

В течение ночи им нечего было опасаться столкновения с полицией, но они должны были стремиться к тому, чтобы с рассветом быть уже за пределами Франкфурта, так как в окрестностях этого города Лейхтвейс и его шайка пользовались наиболее широкой известностью и там скорее всего могла их захватить полиция. Рорбек подгонял лошадей, которые, хорошо отдохнув, и без того бежали довольно быстро. Лейхтвейс решил ехать через Фульду и Готу в Эрфурт, а оттуда уже через Галле и Магдебург в Берлин, так как этот путь считался самым кратчайшим. Правда, разбойники должны были проехать множество местечек, сел и деревень и повсюду могли столкнуться с полицией. Они постоянно должны были быть готовы к неприятностям, и с минуты на минуту им могли встретиться опасные препятствия.

Но когда взошло солнце и яркими лучами озарило проселочную дорогу, по которой ехала колымага, Лейхтвейс с облегчением вздохнул, увидев, что они уже оставили Франкфурт далеко позади себя. Он и товарищи выразили благодарность Рорбеку за умелое управление лошадьми. Лейхтвейс приказал остановиться на берегу ручья. Разбойники вышли из колымаги, достали свежей воды из ручья и приготовили себе великолепный завтрак. Не успели они позавтракать, как услышали конский топот. Лейхтвейс увидел быстро приближающегося всадника.

Это был пожилой мужчина с длинной седой бородой, очень представительный и, по-видимому, из знатного рода. Одна его осанка уже свидетельствовала о благородном его происхождении. Увидев пестро наряженных путников на лужайке, всадник насторожился, повернул своего коня и направился прямо к Лейхтвейсу и его товарищам.

— Здорово, господа, — обратился он к ним, вежливо поклонившись обеим женщинам, — я очень рад встретить на своей утренней прогулке служителей искусства. Я уверен, что вы бродячие актеры, странствующие из города в город, из села в село, чтобы развлекать народ и доставлять ему художественное наслаждение. Кто из вас является директором труппы?

Лейхтвейс встал и почтительно ответил на приветствие старика.

— Директором этой труппы состою я. Меня зовут Энрико Антонини. Но, несмотря на то, что мое имя итальянское, я сам немец, и мы играем только на немецком языке.

— Отлично делаете! — воскликнул старик. — Я ужасно люблю наш родной язык, и мне кажется, что другого такого красивого языка на свете нет. У нас почему-то принято думать, что французский язык является непременной принадлежностью каждого мало-мальски образованного человека и что где нет французского языка, там нет и искусства. Ну, а теперь скажите, согласны ли вы дать сегодня вечером в моем замке представление? Замок мой расположен недалеко отсюда, вблизи деревни Шенейх. Я граф Шенейх и страстно люблю искусство. В молодые годы я много путешествовал и видел много красивого и хорошего, а теперь я сижу дома в своем замке, почти безвыездно, в одиночестве, и очень рад буду приветствовать вас у себя. С вашей колымагой вы до вечера далеко не уедете, а потому лучше всего будет, если вы остановитесь у меня сегодня в замке.

— Мы с радостью принимаем ваше приглашение, ваше сиятельство, — ответил Лейхтвейс, — и сочтем за честь остановиться в вашем замке. Но предупреждаю вас, не ждите ничего особенного от нашего искусства, так как я, к несчастью, лишился во Франкфурте нескольких членов моей труппы, которые предпочли остаться в этом городе. Из-за этого нам приходится разучивать новые пьесы, а для этого нам нужно время.

— Тем лучше! — воскликнул граф. — Если так, то разучите какую-нибудь пьесу у меня в замке. В моей большой приемной зале имеется маленькая сцена с занавесом и кулисами. Словом, имеется все необходимое, недостает только актеров. Итак, друзья мои, поезжайте вслед за мной, я буду вас ждать после обеда в замке.

Приветливый старик любезно поклонился, пришпорил коня и вскоре скрылся из виду.

— Что-то выйдет из этой истории? — в крайнем смущении произнес Рорбек. — Как же мы станем играть, когда мы об этом даже понятия не имеем? С другой стороны, очень выгодно и приятно принять приглашение графа, так как в замке нас полиция не будет искать.

— Само собою разумеется, что мы воспользуемся этим приглашением, — решил Лейхтвейс, — а что касается представления, то дело не станет за каким-нибудь предлогом, чтобы отсрочить это дело на несколько дней, а там кто-нибудь из нас внезапно захворает, и мы избавимся от необходимости выступать на сцене. Тогда мы соберем наши пожитки и снова отправимся в путь.

Все товарищи Лейхтвейса согласились с его мнением, что если полиция и успела заметить их бегство, то удобнее всего скрыться на время в замке графа Шенейха.

Разбойники миновали несколько деревень и сел, продолжая свое путешествие. Повсюду на улицы высыпал народ, и крестьяне с любопытством смотрели на их необычные, пестрые костюмы. Когда Лейхтвейс замечал такое проявление любопытства, он говорил сидевшему на козлах Рорбеку:

— Живее, вперед! Гони лошадей, чтобы поскорее выехать из этих деревень. Повсюду, где есть люди, нам угрожает опасность, и мы можем быть сравнительно спокойны лишь в лесу или в широком поле.

Лошади как будто понимали, в чем дело: как только появлялись где-нибудь любопытные, они ускоряли ход, торопясь поскорее отъехать подальше. Лейхтвейс не сделал ни одного привала и не разрешил даже сделать передышку для обеда. Около четырех часов дня разбойники увидели у подножия горы хорошенькую деревушку с чистенькими домиками, крыши которых были озарены лучами заходящего солнца. По-видимому, деревня эта была довольно зажиточная: это видно было по жилым домам, амбарам, садам, да и по самим крестьянам.

На вершине горы, высоко над крышами деревьев, стоял старинный замок. Он не был похож на те замки рыцарей-разбойников, которые в прежние времена строились на крутых обрывах; он не был окружен ни рвом, ни валом и не был снабжен висячим мостом и башнями. Это был замок, выстроенный, несомненно, богатым человеком с одной только целью — приятно провести в нем время.

Лейхтвейс спросил проходившего мимо крестьянина:

— Скажите, милейший, в какой мы находимся местности? Что это за деревня?

— Это деревня Шенейх, — ответил крестьянин, — а там на горе стоит замок нашего графа. Он хороший господин, и я убежден, что если вы попросите у него ночлега, то он окажет вам радушное гостеприимство. Вряд ли в другом месте на всем побережье Рейна можно найти еще человека, который так любит искусство и науку, как наш граф.

Лейхтвейс счел целесообразным расспросить немного о графе, чтобы составить себе некоторое представление о нем. Поэтому он спросил:

— Значит, крестьяне довольны своим владельцем? Вероятно, он всегда хорошо обращается с вами?

— Еще бы, — с радостью ответил крестьянин, — у нас нет нищих, мы не знаем нужды и беды. Тюрьмы у нас тоже нет, так как она нам совершенно не нужна. Правда, трудно сказать, что это еще долго будет продолжаться. Похоже на то, что скоро произойдут большие перемены. Граф уже стар, а с тех пор, как в замке появилась Красная мамзель и распоряжается делами, граф как будто лишился собственной воли и все идет так, как того хочет мамзель. Впрочем, я слишком разболтался. Беда будет, если экономка в замке узнает, что я непочтительно отозвался о ней.

— Будьте покойны, милейший, — возразил Лейхтвейс, — я не выдам вас. Вы сделаете мне большое одолжение, если расскажете что-нибудь о Красной мамзели. Как ее зовут, кто она такая и какую роль играет в замке?

— Вы задали мне такие вопросы, на которые я затрудняюсь ответить, — сказал крестьянин, — начать хотя бы с ее имени. У нас в селе ее называют Красной мамзелью, так как ее действительного имени мы не знаем. Затем вы спрашиваете, кто она такая. Видите ли, в настоящее время она полная хозяйка в замке и в селе; ее воля для всех закон. Должно быть, старый граф влюблен в нее. Положим, она чертовски хороша собой и второй такой красавицы во всем мире не сыскать. Но в нашем селе никто ее терпеть не может за то, что она отнимает все права у дочери графа, молодой графини Ядвиги. В сущности, владелица-то — молодая графиня и ей надлежит хозяйничать, ее следовало бы уважать наравне с графом, а не эту Красную мамзель, которую сам черт принес нам в недобрый час.

Крестьянин до того разозлился, что высказал все накопившееся у него на душе.

— Уж скажу прямо, — продолжал он, — что она пришла сюда в Шенейх бродягой и нищей и постучала в дверь замка. На беду, сам граф открыл ей и спросил, что ей нужно. Она пленила его своими красивыми глазами. Ведь старая солома быстро загорается. Граф приютил пришелицу, предоставил ей ночлег, чтобы дать ей возможность хорошо отдохнуть, а она возьми да и останься совсем здесь. В прежнее время, когда графиня Ядвига проходила по селу, она всегда была весела и на лице ее играла приветливая улыбка, а теперь она приуныла и постоянно грустит. Мы-то знаем, откуда это все взялось. Красная мамзель похитила у нее сердце отца, она постоянно подводит ее и устраивает каверзы. Говорят даже, будто она пыталась отравить графиню Ядвигу. Пусть только попробует причинить ей зло. За это мы сломаем ей бедра и не выпустим отсюда живой, хоть бы нам для этого пришлось поджечь замок и выкурить ее оттуда.

Лейхтвейс остался очень доволен: он узнал о лицах, проживающих в замке, знал, с кем ему придется там иметь дело, и был предупрежден относительно Красной мамзели. Сам он не боялся ее. Он вообще никогда не боялся женщин и знал, что экономка графа нисколько не опасна.

По удобной дороге колымага разбойников поднялась к замку на вершине холма. На одном из балконов замка стоял граф Шенейх. Он махал белым платком в знак приветствия. Вдруг рядом с ним появилась прелестная молодая девушка лет шестнадцати, с темными кудрями и правильными чертами лица. Судя по поразительному сходству с графом, это, несомненно, была графиня Ядвига.

Когда разбойники въехали во двор замка и вышли из колымаги, граф вышел к ним и приветствовал их. Он приказал сбежавшимся слугам разместить лошадей по конюшням и поставить колымагу в сарай. Сам он проводил своих гостей в замок и был так внимателен и мил, что разбойники сразу полюбили его.

Граф Иоган Фридрих Шенейх мог быть вполне спокоен: он, конечно, не подозревал, что пригласил к себе известного разбойника Лейхтвейса с его шайкой, но и зная об этом, он мог бы спать совершенно беспечно: ни Лейхтвейс, ни его товарищи не присвоили бы себе ничего, а, напротив, в случае надобности, сами стали бы на защиту его имущества.

Старик проводил своих гостей в огромную столовую, стены которой были увешаны портретами его предков. Посередине комнаты стоял большой стол, за который граф и усадил своих гостей. Был подан великолепный ужин, и слуги разносили разбойникам самые изысканные блюда, наливая им в бокалы прекрасное вино из лоз прирейнских гор. Во время ужина граф весело беседовал со своими гостями, причем обращался преимущественно к Лейхтвейсу и Лоре. Он говорил много о сценическом искусстве и рассказал, что видел самых выдающихся артистов своего времени. В конце беседы он высказал свою просьбу.

— Через несколько дней, — обратился он к Лейхтвейсу, — дочь моя будет праздновать день своего рождения. Я хотел бы сделать ей сюрприз постановкой маленькой пьесы, и потому прошу вас и ваших товарищей остаться здесь и подготовиться к спектаклю. Не правда ли, вы не откажете мне в моей просьбе? Будьте уверены, я достойным образом вознагражу вас за это.

Лейхтвейсу оставалось только изъявить согласие, хотя ему было не по себе при мысли, что ему и его товарищам придется выступить на подмостках. Однако нельзя было поколебать доверия графа и возбудить его подозрения.

— Будьте уверены, ваше сиятельство, — произнес Лейхтвейс, — что мы сделаем все, что будет в наших силах. Правда, труппа моя расстроилась, но я все-таки надеюсь удовлетворить вашу просьбу.

— В таком случае завтра же возьмитесь за дело, — ответил граф, — и начните свои репетиции.

Лейхтвейс обещал не откладывать дела в долгий ящик.

Побеседовав еще около часу, граф ушел к себе и приказал слугам проводить гостей в отведенные им комнаты.

Было уже довольно поздно, когда разбойники встали из-за стола. Слуги с зажженными свечами проводили их в боковой флигель замка. Здесь для них было приготовлено несколько комнат. Одну из них заняли Лейхтвейс с Лорой, другую — Зигрист с Елизаветой, а третью — большую, в три окна, — Рорбек, Отто и Бруно. Все три комнаты были расположены рядом, Лейхтвейсу это было очень приятно, так как в случае надобности можно было действовать сообща. Прежде чем лечь спать, разбойники устроили маленькое совещание.

— По-моему, — сказал Рорбек, — мы должны завтра утром под тем или иным предлогом уехать отсюда. Мне что-то не по себе в этом замке. Возможно, что старый граф на самом деле благоволит к нам, но ведь он принимает нас за актеров, и гостеприимство он нам оказывает во имя искусства. Как только он узнает, что ошибся, что мы не смыслим ничего в театральном искусстве, его приветливость превратится в презрение и ненависть, так как он сочтет нас обманщиками.

Бруно высказался в том же смысле, присоединяясь к мнению Рорбека.

Однако Лейхтвейс разубедил их обоих.

— Мы обязательно должны остаться на несколько дней в замке, — сказал он, — весьма возможно, что в Висбадене обратили внимание на наше исчезновение и что за нами уже послана погоня. А если нас преследуют, то здесь в замке мы находимся в полной безопасности. Что касается представления, то нам волей-неволей придется как-нибудь примириться с необходимостью исполнить желание графа. Лично я как-то раз уже участвовал в любительском спектакле, а Лора, будучи фрейлиной при дворе в Бибрихе, тоже не раз уже играла на сцене. Зигрист и Елизавета, вероятно, тоже имеют некоторое представление об этом деле, а что касается остальных, то вам придется взять на себя исполнение хотя бы маленьких ролей. Впрочем, я еще и по другим причинам хочу остаться на несколько дней в замке. Вы слышали, что здесь не все обстоит благополучно. Граф любил свою дочь, красавицу Ядвигу, пока какая-то посторонняя авантюристка не ухитрилась заслужить его доверие. Ее прозвали Красной мамзелью, и она всячески старается уничтожить молодую девушку. Я клялся раз и навсегда заступаться за угнетенную невинность, и если здесь мне представится случай действовать в этом направлении, то я, не задумываясь, сделаю это.

Разбойники хорошо знали своего атамана и потому поняли, что спорить совершенно бесполезно, так как Лейхтвейс неуклонно исполнял раз задуманное им дело. Они пожелали ему покойной ночи и ушли к себе.

Но Лейхтвейс не думал ложиться спать. Он крепко и нежно поцеловал Лору и сказал:

— Я лично еще не лягу, а произведу подробный осмотр всего замка. Нам не мешает хорошо ознакомиться с местом, где мы находимся. Возможно, что в ближайшие дни нам придется бежать отсюда, и если мы тогда не будем осведомлены относительно расположения помещений, то мы погибли.

— Если так, то иди с Богом, милый, — ответила Лора, уверенная в том, что Лейхтвейс всегда поступает правильно, — но будь осторожен и не подвергай себя без нужды опасности. Нечего мне просить тебя, чтобы ты не трогал собственности графа — я знаю, что ты этого не сделаешь.

— Конечно, нет, — сказал Лейхтвейс, крепко обнимая свою жену, — я никогда не унижусь настолько, чтобы присвоить себе собственность того, кто оказал мне столь щедрое гостеприимство. Напротив, я готов сам стать на его защиту, если это понадобится.

Затем Лейхтвейс вооружился пистолетом, кинжалом и связкой ключей, взял с собой на всякий случай веревку и вышел из комнаты.

В больших помещениях замка, в коридорах и на лестницах стояла глубокая тишина. Никто не попадался ему навстречу; прислуга давно уже спала, да и сам граф, по-видимому, уже лег. Лишь ветер изредка врывался в открытые окна и уныло завывал. Лейхтвейс осторожно открыл дверь столовой. Там все еще стояло в том положении, как во время ужина, но лампы были погашены и в комнате было совершенно темно; лишь изредка проникал сюда свет луны.

Из столовой Лейхтвейс прошел в следующую комнату. Там он увидел, что через одну из дверей — из-за портьер — падает свет, по-видимому, от лампы в соседнем помещении. Тихими шагами Лейхтвейс добрался до двери, раздвинул портьеру и заглянул в комнату. По-видимому, это была спальня графа. Там в это время находилось два лица. Старый граф Шенейх, закутавшись в халат, сидел в большом кожаном кресле, а рядом с ним стояла какая-то женщина. Лица ее Лейхтвейс не видел, так как она стояла спиной к двери. Но по фигуре ее было сразу видно, что она — красавица. Она, видимо, была уже не первой молодости, того именно возраста, когда женщины бывают всего опаснее. Пышные, золотисто-рыжие волосы толстыми косами были собраны у нее на голове.

Но когда Лейхтвейс услышал то, что она говорила графу, то он забыл о ее красоте и преисполнился негодованием.

— Да, добрейший граф, — произнесла рыжеволосая женщина, садясь у ног графа на скамеечку, спиной к Лейхтвейсу, — если вы хотите заслужить прощения, то должны всеми доступными вам средствами убедить вашу дочь Ядвигу поступить в монастырь Серого ордена на острове Рейна. Вы тяжко согрешили и не сумеете дать ответа Господу Богу в ваших грехах, если ваша дочь не возьмет на себя решение молиться за вас. Если бы я была вашей дочерью и если бы мне был известен ваш поступок, то я, ни минуты не задумываясь, пошла бы в монастырь. Но ведь Ядвига упряма, своенравна и скрытна, она жаждет развлечений и веселья. Ее невинные глаза обманчивы, и добровольно она никогда не принесет вам этой жертвы.

— Неужели я должен принудить свою дочь, — тяжело вздохнул граф, — и заставить ее поступить в монастырь? Друг мой, я знаю, что вы печетесь о моем благе, но нельзя же требовать от меня навсегда расстаться с Ядвигой. У меня сердце разрывается на части от одной мысли об этом.

— Но ведь это необходимо! — воскликнула рыжая женщина. — Спросите у вашего священника, и он вам скажет то же самое; из исповеди он знает ваши тайны, и содеянное вами зло ему известно.

Седовласый граф молитвенно сложил руки и глухо проговорил:

— Да, я согрешил. Я был легкомыслен и поддался женским чарам. Но это Господь простил бы мне, ибо Он Сам дал людям сердце, чтобы любить. Но ведь я оттолкнул от себя на произвол судьбы ту, которая доверчиво отдалась мне, я бросил своего ребенка — вот этот грех не дает мне покоя ни днем, ни ночью.

— Расскажите мне еще раз всю историю, — сказала рыжая женщина, — до сих пор вы говорили со мной об этом лишь в общих чертах, а мне хотелось бы знать все подробности. Быть может, я найду те или иные смягчающие обстоятельства.

Старый граф в тяжелом раздумье склонил голову на грудь и тяжело вздохнул. По-видимому, ему было нелегко говорить о неприятном ему деле. Но рыжая женщина имела, казалось, большое влияние на старика. Она резко произнесла:

— Говорите.

И старик усталым голосом начал свое повествование.