Пещера мечты. Пещера судьбы

ВПЕРЕДИ — ТЬМА

Эта глава — вместо эпилога. Но так как связного действия в книге, в общем-то, не было, да и история исследования пещеры Кап-Кутан, не говоря об остальных пещерах Кугитанга, еще не закончилась, равно как и мои спелеологические искания, итог, приличествующий в эпилоге, подводить нечему. Да и вообще в спелеологии итогов не бывает — как заметил еще Кастере, в мире нет ни одной сколько-нибудь большой пещеры, про которую можно было бы с уверенностью сказать, что она исследована до конца. И потому я посвящу эту заключительную главу тому, что составляет непременный атрибут всей спелеологии — тьме.

Что впереди у данной конкретной пещеры? И что впереди у Кап-Кутанской спелеологии? И спелеологии вообще? И у чего угодно, имеющего к спелеологии хоть малейшее касательство? А ведь одно и то же — тьма. И чем она гуще, тем радужнее следует рассматривать перспективу. Как в прямом смысле, так и в любом из переносных.

Первозданная тьма пещер не поддается никакому описанию. Глаз человека — настолько тонкий инструмент, что способен видеть чуть ли не отдельные фотоны. И поэтому в обычных условиях настоящая пещерная тьма практически не может быть воссоздана. Всегда найдется какой-нибудь луч от какой-нибудь лампы или звезды, пусть просочившийся по тонким щелям, пусть отразившийся по пути пять раз, но оставшийся светом. Как в том анекдоте — чтобы гарантированно уберечься от СПИДа, наденьте четыре презерватива, обмотайте в шесть слоев синей изоляцией, наденьте пятый презерватив — и не допускайте никаких половых сношений.

В пещере стоит только выключить свет, и вас поглощает полная, первозданная, ни с чем не сравнимая тьма. Ее воздействие на человека чрезвычайно разнообразно и интересно, и по нему всегда можно сразу отличить опытного спелеолога от новичка. Новичка немедленно начинает одолевать или словесный понос, или непреодолимая тяга к производству максимально возможного шума иными методами. Мозг, лишенный привычного органа чувств, испытывает просто физиологическую потребность к увеличению информационного потока через другие шлюзы. Опытный же спелеолог умеет при наступлении тьмы добиться равновесия не искусственной перегрузкой чувств, а их обострением. Начинает вслушиваться в капель, звучащую на расстоянии сотни метров, в шелест крыльев летучих мышей, в эхо от ударов собственного сердца. Даже кожа на руке при движении ощущает отбойный ветер от стен и тончайшие перепады температуры. В ограниченном объеме узких лазов вполне может создаться впечатление, что и без света все видно — настолько точно слух и осязание могут вырисовывать картину ближайшего окружения.

И если спелеолог вдруг остался в одиночестве без света, именно последнее обстоятельство наиболее опасно. Правило ждать спасателей, не двигаясь с места, в основном продиктовано именно способностью человека «увидеть» кожей и ушами такие щели, в которые при свете ни один псих не полезет — обычное зрение имеет тенденцию к завышению сложности прохождения. И более того — уползти по этим щелям в самый дальний, а зачастую и вообще неизвестный район пещеры. Гораздо эффективнее, чем со светом. Если бы ему для проползания нужно было ощупать каждый камень, постучаться о каждый неожиданный выступ головой — далеко бы не уполз. Но в том и состоит проклятье спасателей, что если у объекта спасения не хватило выдержки на то, чтобы дожидаться на месте, то уж чувства стен и ходов ему заведомо хватит на то, чтобы вместо часа его искали двое суток.

Но в отсутствие аварийной ситуации практически все спелеологи тьму очень любят, хотя и в не очень больших дозах. Это как алкоголь. Остаться во тьме минут на пять — процедура, с совершенно необыкновенной эффективностью приводящая и мысли, и чувства в порядок, остаться на час — притупить и то, и другое.

Тьма облегчает поиск пещер и новых продолжений. Если перед вами стена каньона, и на ней чертова прорва всевозможных дыр, смело начинайте осмотр с той, которая чернее всех. Вероятность того, что если хоть одна из них ведет в пещеру, то это именно она, достаточно велика. Конечно, настоящей тьмы так не увидеть. Тьма и темнота — вещи очень разные. Темнота имеет разумный предел, диктуемый окружением. Тьма — нет. Она всегда слегка иррациональна. Немножко тьмы, подмешанной в темноту, означает неизвестность. И натренированный взгляд всегда этот оттенок видит.

Внутри пещеры — то же самое. В любой трещине, любой узкой дыре есть кристаллы, есть капли воды, и все они отражают свет. Если они его отражают меньше, чем должны — значит, дыра дальше расширяется. Если в углу зала вы видите сверкающую великолепием кристаллов галерею, можете быть уверены, что это пусть красивый, но тупик. Если вы видите темную щель — встают вопросы. Но если в темноту узкого лаза подмешано немного настоящей тьмы — немедленно вперед! И часто хваленая интуиция спелеолога во время первопрохождений именно на том и основана, что глаз различает тончайшие оттенки темноты, а мозг уже на уровне подсознания определяет ту грань, за которой темнота приобретает оттенок тьмы, означающей новый неизвестный объем.

Тьма иногда и разочаровывает. Самая перспективная и самая темная дыра может неожиданно заткнуться. Буквально за следующим поворотом. Иногда — на год, иногда — навсегда. Но практически всегда — честно. Подлости за пещерами просто не водится, и если пещера не хочет кого-то пускать, она просто не пустит, но водить за нос не будет.

Чуть ли не главное достоинство спелеологии в ее слабой предсказуемости. В любой нормальной науке многое видно на два-три шага вперед. В пещерах и во всем, что с ними связано — на один. Дальше все равно тьма, способная скрыть что угодно и преподнести любой сюрприз. И в этом — величайшее наслаждение. Можно предсказать, что скоро галерея расширится и будет зал. Но его размеры всегда будут неожиданными. Можно предсказать, что зал должен быть красивым. Но то, что в нем обнаружится, превзойдет всякое воображение. Можно даже предсказать какую-нибудь экзотическую минералогию ожидаемого нового участка. Но и она преподнесет сюрприз, оказавшись зависящей не от физико-химических, а от каких-нибудь биологических процессов.

Проводимые после завершения каждой экспедиции капустники, они же слайдятники, радикально отличаются от таковых, проводимых какими-либо туристами. Главным образом тем, что служат не только для оживления старых и обсасывания свежих воспоминаний, но и для построения планов на будущее. Пещерная тьма, в отличие от всех прочих иррациональных явлений, вполне фиксируется фотоаппаратом, а также проявляется на новых отстроенных и увязанных картах. Конечно, не черными пятнами. Тьма — многолика. Она может приобретать любые цвета и формы, оставаясь в то же время тьмой. Приобретая вид замеченных только на слайде неизвестных кристаллов. Или нелогичного поведения галерей на карте. Или — противоречия в рассказах двух человек об одном и том же тупике. Совместный поиск и обсуждение таких отражений тьмы и составляет главную цель капустника. А главное — составление планов, как эту тьму на том или ином участке развеять. Не в смысле объяснить. Всякая наука, попытки смоделировать и объяснить эти отражения тьмы, будут уже потом. И уточнение исследовательских планов — тоже потом. Но главное — фиксация проявлений тьмы и первичное черновое планирование — делается сейчас.

Поэтому капустник превращается в некоторое мистическое действо, проводящееся в соответствующей обстановке. Растормаживающая экзотика необходима. Например, пара ведер живых раков и ванна, наполненная пивом. Или — жженка по древнему гусарскому рецепту. Для успеха мероприятия необходим свежий взгляд на вещи, а для этого должен быть создан непривычный фон по максимально большему количеству органов чувств. И — свежие люди. А потому капустники — не закрытые мероприятия. Гости на них вполне бывают, но — избранные. И у спелеологов — большая честь быть приглашенным на послеэкспедиционный капустник какой-либо чужой группы. Это — признание интуитивного видения не хуже своего, но отличного по сути. Обеспечивающего хороший дополнительный взгляд со стороны, ставящий многое на свои места.

Тьмой пронизана и сама спелеология в своем глобальном смысле. Во всем своем развитии. И во всем мироощущении спелеологов. Такого количества иррациональностей как в спелеологии, трудно себе представить в любой другой группе по интересам или социальной группе. Не могу, впрочем, уверенно ручаться в этом за эпоху ее становления, но в наше время это безусловно так. Чем радужнее кажутся перспективы, тем они хуже в реальности. И чем хуже они кажутся, тем они радужнее на самом деле. И это вселяет определенный оптимизм, так как перспектив хуже, чем просматриваются в данный исторический момент, просто невозможно придумать.

В качестве примера опять вернусь к «перевороту» в отечественной спелеологии, который я частично затронул в главе «Эпоха вандализма». И копну его хоть и немного, но — вглубь. Волна спелеологических открытий конца семидесятых и начала восьмидесятых, третья в истории отечественной спелеологии, была во многом обусловлена совершенно иррациональным противостоянием двух величайших российских спелеологов того времени — Владимира Илюхина и Александра Морозова. Боровшихся за одно и то же — за охрану пещер, за безопасность подземных экспедиций, за развитие спелеологии и как науки, и как спорта. Но — друг против друга. Потому что Илюхин начал чуть раньше. И, что совершенно закономерно в обстановке отсутствия конкурирующих подходов при давлении государственных структур, пришел к содранному с альпинизма армейско-казарменному варианту организации всей спелеологии. Который вариант, несмотря на очевидный его идиотизм, привел-таки ко второму периоду расцвета отечественной спелеологии. И немедленному обратному затуханию. И вследствие распространения которого Александру Морозову, человеку на самом деле той же целеустремленности, что Илюхин, той же бескорыстной любви к пещерам, и вероятно, даже тех же жизненных принципов, пришлось начинать в «подполье». И этим двум людям, ненавидящим любые военные действия, по совершенно иррациональному стечению обстоятельств, пришлось воздвигнуть между собой баррикады, развести спелеологов на разные их стороны и заставить воевать. По сути — под одним и тем же флагом, с одними и теми же лозунгами, не испытывая вражды друг к другу и не желая ничего завоевывать. И вот именно этот бред и привел к третьему, наиболее плодотворному, периоду расцвета спелеологии в стране.

И точно то же самое можно сказать о пещерах Кугитанга. Не были бы пещеры разгромлены самоцветчиками — их бы просто тихо уничтожили геологи и туристы. К сожалению, в условиях Средней Азии, лишенной спелеологических традиций, иного исхода быть не могло. И тихо уничтоженные пещеры так же тихо потеряли бы свою привлекательность, и не собрали бы той критической массы спелеологов, которая нарушила бы застой в их исследовании. И не было бы того каскада открытий, которыми мы так гордимся, равно как и тех новых залов, открытием которых может гордиться все человечество.

В любой науке, в любых исследованиях, в любом туристическом походе, в любой жизни есть путь. Более или менее определенный, но путь. В пещерах — нет. Только тьма. И это отсутствие пути — чуть ли главная прелесть спелеологии. Отсутствие пути — это и отсутствие необходимости этот путь расчищать, кого-то с него спихивать. Как только на короткое время появляется подобие пути, приятный климат заканчивается до тех пор, пока опять не сгустится спасительная тьма. Тьма в качестве своеобразной эмблемы спелеологии, пожалуй, сейчас даже более популярна в мире, чем традиционная летучая мышь. С одной стороны, пришло понимание важности именно тьмы, а с другой, с летучими мышами спелеологи теперь встречаются не так уж часто. И пещеры пошли вглубь, так что далеко не всякая летучая мышь залетит. И просто, как это ни прискорбно, летучих мышей распугали. Привходовые части многих пещер уже настолько посещаемы, что эти милые животные теперь предпочитают селиться в других, более тихих местах.

И, так как тьму в качестве эмблемы не нарисуешь, она нашла себе другое выражение. Максимально возможная на поверхности темнота, символизирующая пещерную тьму, наступает, как известно, в момент лунного затмения. И лунные затмения являются праздниками для всех спелеологов мира. К ним даже обычно привязываются сроки и места проведения спелеологических конгрессов. Которые, к слову, совсем не похожи на любые другие научные конгрессы. Во-первых тем, что научная программа в них всегда сопровождается технической и спортивной, а также всевозможными фотовыставками и конкурсами, выставками снаряжения, киноконкурсами и многим другим. Во-вторых — своим особенным психологическим климатом, в котором полностью отсутствует конкуренция, уступающая место чистому и бескорыстному сотрудничеству. И в-третьих — тем, что неформальное общение превалирует над официальным. В этом они даже чем-то похожи на туристские слеты, хотя публика в массе и постарше, да и основа мероприятия в первоисточнике научная. Но спелеолог — он только до тех пор спелеолог, пока лазит сам, а раз так — его интересуют и снаряжение, и фильмы, и рассказы, и, конечно, грандиозный праздник лунного затмения.

Сейчас в спелеологию пришло новое поколение. От моего остались единицы. Многих уже просто нет, а многих отсекли от пещер трудности, переживаемые страной. И опять впереди — тьма. Новое поколение практически оторвано от предыдущего и живет своими идеями и интересами. Но оно есть. И то, что оно местами труднопонимаемо, еще ничего не значит. Пещеры накладывают свой отпечаток на человека, и если человек несовместим с пещерами — он уйдет. Если же совместим — его обязательно ждут открытия. А какие — посмотрим. И — да здравствует тьма!