Пещера мечты. Пещера судьбы

НОЧНОЙ ФУТБОЛ НА ПЕРРОНЕ

— Пас сюда!

— Мочи!

— Погоди, свет сдох, сейчас контакты проверю.

— Взял!

— Черт, опять мяч вдрызг, давай новый!

— Кончились, пошли еще запас собирать.

Холодно. Влезать в спальник и пытаться заснуть не хочется — сказываются и треволнения последних суток, и предвкушение ближайших. Наконец, после годичного перерыва, в очередной раз добрались. И не куда-то. На Кугитанг — горный хребет на юго-востоке Туркмении, в котором таятся, наверное, самые большие, и достоверно самые красивые пещеры континента. Своеобразную Мекку спелеологов. Более точно хребет называется, конечно, Кугитангтау, но все, включая местных, пользуются сокращенным названием. Страна теперь тоже называется не Туркменией, а Туркменистаном, но вот не могу ее так называть, и все тут. И не потому, что не признаю ее самостоятельности. Потому, что слишком привык к ней за десятки посещений и полтора десятка лет, да и слишком люблю тамошнюю природу и людей, чтобы привыкать к новому названию. И да простят меня за это современные туркменские власти.

Собственно, до Кугитанга осталось еще полсотни километров. Пока что мы на железнодорожной станции Чаршанга, мимо которой никак не проехать, а все удобные поезда приходят часа за три-четыре до рассвета. Раньше мы ездили поездом от самой Москвы — трое с половиной суток, теперь обычно летим до Карши или Самарканда и садимся на поезд там.

Наши экспедиции проходят или ранней весной, или поздней осенью, или даже зимой — в другие сезоны слишком жарко. Все-таки пустыня. А в сезон — по ночам холод совершенно собачий, и единственный способ согреться — футбол. На бетонном пятачке между вокзалом и перроном, у которого с разных сторон есть две калитки, служащие воротами. В темноте и с фонарями. Мяча с собой, конечно, нет, да и искать его в темноте было бы затруднительно. Выручают какие-то фрукты. Совершенно не представляю, что это такое, ни в одном определителе их нет, местные ничего вразумительного о них рассказать не могут, но усердно обсаживают ими все улицы. А в октябре эти зеленые, пупырчатые и совершенно несъедобные шары осыпаются с деревьев и валяются всю зиму. Большие, прочные, и вполне удобные в качестве футбольных мячей.

Туркмения, тем более такие глухие ее районы — это нечто особенное. Казалось бы, мы пока еще в пути, но внутреннее ощущение, что добрались, уже наступило. Тихо. Тишина и полное безлюдье на большой железнодорожной станции примерно так же неестественны, как и все то, что ждет нас под землей. Фантастический контраст с городской жизнью, в которой мы варились еще час назад. Поезд, тем более поезд в Средней Азии, и особенно общий вагон (в другие на проходных поездах билетов просто не бывает) — это еще город со всем его шумом и волнениями. Пограничная проверка при слезании с поезда (еще несколько лет назад Кугитанг был пограничным районом, куда без специальных пропусков не пускали) — тоже. Пограничники ушли — все. Приехали.

Вспоминать последнюю пару дней и страшно, и весело. В любой экспедиции предвыездная сверка, кто что взял, а кто что забыл, есть великое мучение. В экспедиции, направляющейся под землю — вдвойне. Потому что есть несколько сотен мелочей, от которых столько всего зависит, что их отсутствие или неработоспособное состояние не просто осложняет жизнь, но делает невозможным сам спуск под землю.

Особенно забавны последние сутки — те, что уже в дороге. Опять же из соображений, что в пещеру едем, груза много, и заплатить за него минимум доплаты в самолете — одна из главных проблем всех спелеологов мира. И каждый решает ее по-своему, хотя общие тенденции есть. Например, карманы. У многих для авиапутешествий имеется специальная верхняя куртка типа анорака, в особо устроенные карманы которой можно набить всякого разного килограмм двадцать пять. И все тяжелое идет туда — батарейки, кувалды, аккумуляторы, пакеты с гречкой, всякое железо для лазания по веревке (самохваты, карабины, крючья). Конечно, на магнитных искателях все это начинает звенеть с такой силой, что иногда из потайных дверей начинает выскакивать спецназ с автоматами, но ведь нигде не написано, сколько и чего можно в карманах иметь. А явно запрещенных предметов там нет. И объяснение по поводу того, зачем в кармане кувалда килограмм на семь, типа что это любимый инструмент, который если сдать в багаж, с руки собьется, звучит вполне достойно.

Бывает и еще забавнее. Дров в пещерах из понятных соображений не водится, и кухни организуются на бензине, газу или сухом горючем. Первые два варианта при наличии в авиабагаже подпадают под уголовную статью, и потому в самолетах их никто не возит. Третий — трудно разжигаемые и слабо горящие таблетки — иногда порождает интереснейшие казусы. Раз Андрея Вятчина просто отказались пускать в самолет с ящиком в кармане, на котором был фабричный ярлык о том, что это такое. Ссылаясь на недопустимость провоза горючих материалов. И не пускали до тех пор, пока он не принес контролеру от начальника аэропорта бумагу совершенно потрясающего содержания: «Груз сухого горючего пропустить. Проверил лично. Оно не горит».

Еще одно специальное приспособление — половинка парашюта. Как известно, в камерах хранения два связанных вместе предмета считаются двумя отдельно оплачиваемыми местами багажа. Тем самым нормальный спелеологический рюкзак — металлический станок, на котором привязано десятка полтора мешков, мешочков, и бухт веревок, обходится в круглую сумму. Десяток же таких рюкзаков, обмотанных парашютом и завязанных в узелок, опять становится одним местом. Любопытно, что примерно эту же методику освоили американские спелеологи, так как чуть ли не половина тамошних авиакомпаний требуют доплаты за груз не по весу, а по числу мест. Там, правда, парашют не проходит, и применяются специального изготовления гигантские чемоданищи.

Словом, путь от Москвы до Чаршанги всегда богат приключениями, и скучно не бывает.

Светает. На юге это даже зимой происходит стремительно. Чуть поблекли звезды — и через пару минут уже светло. И на горизонте, за железнодорожной линией, за безжизненными холмами пустыни, внезапно возникает увенчанный снежными пиками Кугитанг. Ненадолго. Через час утренний ветер поднимет в воздух достаточно пыли, чтобы видимость потерялась. Этот момент пропустить нельзя. Первый и последний восход солнца за всю поездку — ближе к горам солнце выходит из-за хребта только днем, и вместо утренней свежести моментально обрушивает на головы всю дневную жару. А также первый и последний взгляд на Кугитангские горы. Вблизи полого поднимающийся хребет напрочь закрывает стенками каньонов и мелкими холмиками всю панораму. Его величие — того сорта, что ощутимо только с почтительного расстояния. А ближе чем с двадцати километров даже доминирующих снежных вершин не видно.

Уже не до футбола. Пора переводить стрелку жизненного пути на более размеренный, неторопливый и созерцательный путь. Чай. За полчаса до рассвета в поселке начинают подавать воду, и как раз к рассвету можно успеть вскипятить, заварить, и рассесться на перроне с кружками. Созерцать горы и вживаться в настроение. Мы занимаемся пещерами Кугитанга кто пять, кто десять, а я даже пятнадцать лет, и панорама хребта навевает бездну воспоминаний. И предвкушений новых открытий, если опять повезет. И предвкушений такого отдыха, какой мало кому приходилось испытать — когда каждая минута наполнена смыслом, каждый день приносит что-то новое, а физическая нагрузка ровно такова, что организм за пару недель обновляется чуть ли не полностью, и при этом еще и умудряется не рассыпаться на запчасти.

Кугитангские пещеры. Кап-Кутан. Хашм-Ойик. Промежуточная. Таш-Юрак. Геофизическая. Куча более мелких. Пещеры, исследование которых никогда не прекратится. Известные еще с античных времен, пережившие периоды забвения, популярности и даже варварского уничтожения. Но сохранившие до наших времен самые впечатляющие залы нетронутыми. По своей геологии и минералогии не имеющие аналогов в мире. И хранящие свои самые сокровенные тайны на будущее.

Серьезная пещера — она как будто имеет свои собственные соображения на тему, когда ей открываться и какими дозами. Спелеология — отнюдь не изобретение нашего века. Люди, из собственного любопытства исследующие пещеры, были всегда. Но по-настоящему уникальные пещеры стали открываться только во второй половине нашего века, причем очень понемногу. Как бы пробуя, доросли ли люди до того, чтобы не разграбить хрустальные дворцы подземелий, а сохранить их для будущих поколений. Возможно, поэтому две самые фантастические по красоте и разнообразию группы пещер мира имеют настолько разную судьбу. Американские пещеры в Нью-Мексико Carlsbad Cavern и Lechuguilla открыли свои богатства очень быстро и как-то сразу. Возможно, именно потому, что в этой стране вопросы с защитой уникальных пещер от уничтожения уже были в большой степени решены, как на уровне спелеологов, так на уровне туристов, так и на уровне законодательном.

Наша бывшая страна Советов, к сожалению, не отличалась однозначной определенностью, а то, что от нее осталось, не отличается таковой и сейчас. Поэтому определить тот момент, когда пещера может открыть свои главные красоты, нелегко. С одной стороны, наши спелеологи-любители чтут пещеры не в меньшей степени, чем любые другие, а с другой стороны, нет практически никаких ограничений на те или иные варианты коммерческой эксплуатации пещер, и иногда этим начинают безбожно пользоваться. И главная подземная сокровищница — группа пещер Кугитангтау — показывает свои новые залы чрезвычайно медленно. Пожалуй, количество труда спелеологов по прогнозированию и раскопкам новых продолжений на единицу протяженности этих продолжений, на Кугитанге даже чрезмерно велико. Но — оно того стоит.

В воздухе появляется дымка, постепенно растворяющая вершины Кугитанга. Чаршанга просыпается — потянуло запахом хлеба, который хозяйки пекут во дворе в специальных печах-тандырах. Заблеяла и закудахтала всякая домашняя живность. Пора дальше в путь. Скоро будет очередная серия поездов, встречать их опять будет пограничный наряд, поэтому тех, кого мы протащили «контрабандой» — без пропуска в пограничную зону — сейчас придется отправить налегке пешком до переезда, где мы их позже подберем с машиной. Ночью все было просто. Приезжаем в первом от локомотива вагоне — он останавливается за пределами видимости от вокзала, барахла у нас куча, в эту кучу закладываем «нелегалов», и помаленьку во много ходок таскаем все к вокзалу. На третьей ходке пограничники убеждаются, что всех нас уже по три раза видели, и отбывают. Днем же лучше им на глаза не попадаться, хотя ребята они и хорошие.

И уже скоро, когда люди позавтракают, нужно будет идти искать машину. Конечно, есть вариант доехать до Карлюка автобусом, ходящим раз или два в день, и там добираться пятнадцать километров пешком, но шансов вбиться в автобус со всем нашим грузом мало, да и таскать все на себе лениво. Так что остается наем машины. В годы наивысшей популярности пещер перевозка спелеологов была чуть ли не основной статьей «левого» дохода местных водителей грузовиков, так что все отлажено, и поиск машины занимает не более пары часов. Для большинства других групп, не связывающихся с серьезными проектами типа первопрохождения новых участков — все еще проще. Их достаточно подбросить до предгорий, дальше сами дойдут. Нам же нужен грузовик повышенной проходимости, чтобы довез почти до входа.

История пещер Кугитанга длительна, сложна, разнообразна, и в какой-то мере трагична. И нигде хоть с какой-нибудь приемлемой полнотой не описана. Волей-неволей мне придется местами обращаться к истории, хотя цель книги и несколько иная, и хоть отдельными фрагментами, но восполнить этот пробел. Тем более, что история исследования Кугитангских пещер составляет очень важную часть истории становления отечественной спелеологии, истории отечественного движения за сохранение пещер, истории понимания того, что пещеры способны подарить ученым не только курьезы, но и реально самоценные новые сведения для наук о Земле. Нет больше на территории бывшего СССР другого такого карстового района, в котором все было бы настолько необычно, настолько переплетено, и настолько интересно и сложно для понимания и изучения.

Я попробую привести здесь очень краткое изложение общей истории, а дальше, по ходу книги, разверну несколько наиболее примечательных ее фрагментов. Вероятно, это — единственный путь к тому, чтобы не превращать книгу в летопись и в то же время обеспечить читателю возможность понять происходящее.

В истории пещер Кугитанга можно достаточно четко выделить пять главных этапов. Первый и самый длинный из них — древний. Начавшийся, вероятно, еще до нашей эры и продлившийся до середины нашего века. Известны были только пещера Хашм-Ойик и небольшая часть главного этажа пещеры Кап-Кутан. Периодически о них писали. Начиная с Диодора Сицилийского. Путешественники считали за удачу, если получалось туда попасть и полюбоваться. Мы даже как-то нашли в пещере Кап-Кутан бутылку с запиской группы московских путешественников, оставленную в 1934 году. Но никаких систематических исследований не проводилось, и, по всей вероятности, ничего сверх известного тысячелетия назад, найдено не было.

Второй этап целиком и полностью связан с именем ашхабадского геолога Султана Ялкапова. Большинство современных открытий, а также большинство современных проблем связано именно с ним. Первый ученый, понявший ценность пещер Кугитанга для науки, положивший десятилетие на их исследование, расширивший известную часть Кап-Кутана вдвое, и открывший одну из красивейших пещер массива — Таш-Юрак, не говоря уж о множестве мелких полостей, он совершил одну-единственную глупость, имевшую дальние последствия. И даже не глупость — это была просто инерция геолога-производственника, по штату обязанного во всем видеть возможность нахождения полезных ископаемых. Так или иначе, опубликованная им статья предлагала вариант расценивать пещеры Кугитанга как месторождение мраморного оникса — полосатого кальцита, слагающего натеки и являющегося довольно красивым и дешевым облицовочным камнем.

Министерством геологии статья Ялкапова была воспринята как руководство к действию, и в начале семидесятых начался третий, самый горький этап в жизни пещер Кугитанга. Когда уникальные памятники природы превратились в рудник, и когда за десятилетие были практически уничтожены все известные к тому моменту участки пещер, равно как и несколько новооткрытых. И когда к мысли о допустимости разрушения пещер были приучены даже некоторые давно существующие спелеологические группы, посещающие Кугитанг, не говоря уж о многих новообразующихся.

К чести Ялкапова, он первым понял, что натворил, завалил входы во все найденные им пещеры, которые не успел внести в свои отчеты, и практически полностью исчез из дальнейшей истории Кугитанга. Возможно, последнее зря, но возможно также, что он не имел выбора. Зависимость от начальства была слишком велика, и активное включение в противодействие вандализму могло иметь серьезные последствия. А на более поздних этапах борьбы его активность могла бы быть неправильно понята, и он предпочел просто удалиться. Что ж, это тоже путь, и тоже достойный. Многие спелеологи-любители, которым и терять-то было нечего, избрали гораздо менее достойный путь сотрудничества с «Памиркварцсамоцветами», грабящими пещеры.

В это же время появились и первые группы спелеологов-любителей, исследующие пещеры Кугитанга всерьез, и не предоставляющие свои материалы вандалам. Не буду вдаваться в подробности об их достижениях. Полная летопись Кугитанга когда-нибудь будет написана, но не мной. Мое участие в событиях слишком велико для вдумчивого и объективного анализа, особенно в части этого периода, так как моя собственная деятельность на Кугитанге, как это ни прискорбно, началась с работы именно в «Памиркварцсамоцветах». Где мне и довелось изнутри увидеть и понять происходящее в достаточной степени, чтобы развязать самоцветчикам войну не на жизнь, а на смерть. И что во многом определило всю мою дальнейшую жизнь, с этого момента тесно связанную с пещерами Кугитанга.

Война за прекращение этой вакханалии, поддержанная практически всеми спелеологами страны, и стала четвертым этапом нашей истории, а заодно периодом взрывного взлета популярности Кугитангских пещер, предопределившего резкий, но кратковременный подъем темпов и результативности дальнейших исследований. Пещеры оказались слишком сложны, чтобы в них за одно-два-три посещения можно было сделать что-то новое, и потому у большинства спелеологических групп интерес к ним быстро спал.

На чем и начался последний, продолжающийся по сей день этап. Характеризующийся четким разделением многочисленного потока глазетельных туристов и гораздо меньшего потока исследовательских групп. Небольшим, но постоянным приростом новых участков пещер. И каскадом чисто научных открытий. И, что гораздо важнее — относительной стабилизацией обстановки вокруг пещер, вселяющей серьезную надежду, что хоть какую-то значимую их часть удастся уберечь от разрушения.

Дорога через пустыню. Не очень понятно, почему, но в этой заброшенной и довольно бедной глуши много действительно хороших асфальтированных дорог, на первый взгляд кажущихся совершенно неуместными. И вообще контрастов несколько больше, чем положено. Совершенно лунный пейзаж с разноцветными холмиками и горушками, на которых не растет ни одной травинки, но все геологические формации прямо как с картинки. Сверкающие солончаки равнины, перемежающиеся редкими полянками верблюжьей колючки. До горизонта — ни одного поселка, ни одного человека, ни одного стада овец. И тут — за очередным поворотом ярко раскрашенные эстрады. От проведенного лет пять назад именно здесь фольклорного фестиваля народов Азии. А за следующим, на развилке дороги — крошечное кафе. В сорока километрах от ближайшего жилого дома. И даже действующее, и даже с пивом. Вещь, понятная сейчас, но совершенно невозможная в нашей стране десять лет назад.

Очень непривычен воздух. Сочетание характерной дымки, даже слегка размывающей солнце, с удивительной прозрачностью нижних слоев, часто приводит к обману зрения. На горизонте появляется длинный холм, «бронированный» с пологой стороны пропластком твердых песчаников в мягких пестроцветах. На крутой стороне пропласток образует обрывчик, от которого в живописном порядке вниз по склону до самой дороги валяются отвалившиеся блоки — «кубики». Дымка дает понять, что все это компактно и близко, но едем пять минут, десять, пятнадцать, а оно не приближается. А когда подъезжаем — «кубики» оказываются величиной метров по тридцать. Природу такой хитрой дымки мне так никто вразумительно и не объяснил. Это — какое-то локальное явление, возможно, вызванное тем, что несущий пыльные бури ветер — «афганец» идет здесь поперек хребтов и тем самым — на большой высоте. Заслоняя солнце, но не посыпая все пылью.

Характерен и неповторим также запах пустыни, сочетающий почти морской отчетливо соленый привкус от пыли, вздуваемой с солончаков, с пряным ароматом степных трав.

На развилке у кафе отходит дорога на Гаурдак — местный промышленный центр, основанный на крупном серном руднике. Довольно часто туда приходится заезжать, так как там расположена Кугитангская геологоразведочная экспедиция (КГРЭ). С ними необходимо поддерживать по крайней мере хорошие отношения — во многом судьба пещер зависит именно от них. Пока нет прочной законодательной базы, если КГРЭ вдруг почувствует интерес к возобновлению грабежа пещер, их уже будет не спасти. Так что постоянный контакт просто необходим. Причем с изрядной дозой дипломатии, ибо во главе экспедиции стоит политик — С. М. Ташев. Человек очень умный, и в целом честный, хороший и доброжелательный. Но еще раз скажу, что политик. А это значит, что если, скажем, развертывание сувенирного промысла на базе пещер будет единственным путем борьбы с безработицей в районе, и если будет хоть какой-либо шанс, что спелеологи не поднимут немедленно вой на весь мир — он на это пойдет. А пока мир — и геологи спелеологам часто помогают. Машинами и питьевой водой, геологическими и топографическими картами, да и просто содержательными беседами.

Раз уж произнесены слова о геологической и географической информации, необходимой спелеологам, сразу и начну вводить читателя в курс дела о том, что такое Кугитанг, как он устроен, и с чем его едят. Примерно в том же духе, как и с историей — пара маленьких сводных блоков информации в этой главе, и фрагменты по ходу книги. Не думаю, что тем, кто не знает и не хочет знать геологию, на этом стоит отложить книгу — непонятного будет мало. Просто пещеры — объект в первую очередь геологический, и без хотя бы минимальных знаний их не понять. И именно этим минимальным объемом я и собираюсь ограничиться.

Кугитанг с геологической точки зрения устроен чрезвычайно просто. Основная часть хребта сложена полого залегающими пластами известняка верхнеюрского возраста — достаточно растворимой горной породы, чтобы в ней могли образовываться пещеры. Мощностью (толщиной) около четырехсот-пятисот метров. Так как хребет — одна большая складка с осью с севера на юг, практически не осложненная никакой мелочью, пологий западный склон бронирован известняками, то есть поверхность склона практически выровнена по пластам. Получившееся слабонаклонное (около семи градусов) плато постепенно поднимается от подгорной равнины, расположенной на высоте около трехсот метров над уровнем моря, до гребня хребта на высоте чуть больше трех километров. За гребнем начинается восточный склон — обрыв высотой полкилометра, под которым крутой лесистый спуск к равнине.

В реальности западное плато не совсем слитно. Большими разломами — взбросами оно разделено на разных участках хребта либо на два, либо на три плато. На нашем участке на два — верхнее и нижнее. Под известняками залегают более древние рыхлые флишевые отложения (аргиллиты, алевролиты и песчаники), в которых пещеры не образуются, но которые и не являются водоупором. На обычном карстовом плато это означало бы, что пещеры должны идти практически вертикальными шахтами сквозь все известняки и тупиковаться на переходе во флиши. К счастью, Кугитанг далек от того, чтобы быть нормальным карстовым плато, и его пещеры обычным закономерностям практически не подчиняются.

Сверху на известняках местами сохранились отдельные холмы-останцы еще более растворимых и чуть более молодых гипсовых отложений, и эти же отложения опоясывают хребет вокруг. В них тоже немало пещер, но далеко не таких интересных. Еще выше — мощные залежи пестроцветов мелового возраста — глинистых пород с отдельными слоями белого, красного, желтого, голубого цветов, с пропластками гипса, песчаника и известняка. На самом хребте эти отложения полностью смыты, зато слагают холмы и пригорки на равнине, между которыми мы сейчас и едем.

В плане интересных пещер Кугитангский хребет не совсем одинок в окрестностях. Он является средним из трех хребтов с практически одинаковым геологическим строением, на которые расщепляется западный конец Гиссарского хребта — одного из главных в Гиссаро-Алайской горной системе. В остальных двух хребтах пещеры тоже известны. На хребте Байсунтау — большие и глубокие, а на Гаурдакском хребте, видимом сейчас с машины — красивые. К сожалению, единственная крупная и очень слабо исследованная пещера Гаурдакских гор — Фата-Моргана уже утрачена, и не потому что разграблена, а потому что удосужилась оказаться в одно время и в одном месте с крупным серным месторождением. И была практически целиком съедена карьером.

Последняя гряда холмов — и дорога вырывается на подгорную равнину. На горизонте опять встает Кугитанг, но теперь он виден уже далеко не полностью, а только его южная часть, в которой и расположены все известные на настоящий момент крупные пещеры. Остальная часть хребта еще только ждет своей очереди на серьезное опоискование.

С этого расстояния из-за пологости склона хребет уже не выглядит монументальной горной цепью, а скорее грядой больших холмов. Впечатление усиливается тем, что перегиб между нижним и верхним плато скрывает за собой большой кусок, и рисующиеся на дальнем горизонте снежные вершины кажутся относящимися не к этой горной цепи, а к какой-то следующей и далекой.

Карлюк. Здесь асфальт кончается — уходит в сторону поселка Свинцовый Рудник, расположенного в центральной части Кугитанга, где действительно имеется небольшое и уже отработанное свинцово-цинковое месторождение, а мы переезжаем на пыльный проселок. После кратковременной остановки у последнего на пути магазина, где можно чем-либо полезным или вкусным поживиться.

Вообще интересное впечатление производят среднеазиатские поселки. Полных руин и остатков былой цивилизации, где на один жилой дом приходятся развалины трех. Просто дома строятся в основном глинобитные, без фундамента, и ремонту практически не подлежащие. Пошла после землетрясения серьезная трещина — и проще построить рядом новый, чем чинить старый. Благо места хватает. К тому же не очень принято заботиться о внешнем виде дома. Возможно, это скромность и нежелание выделяться среди соседей, возможно, что-то еще, но почти все жилые дома снаружи выглядят не лучше соседних развалин, а вот внутри — чистые, и подчас довольно богатые.

Ходжак. Последний форпост цивилизации — поселочек на четыре семьи. Недавно он был существенно больше — у Памиркварцсамоцветов здесь была база с пятком вагончиков и парой капитальных домов. Не совсем заброшенная — соседи следят за ней и не допускают разрушения. И чуть ли не главная мечта спелеологов — со временем увидеть здесь научный стационар по координации исследования пещер и концентрации данных. Как это делается в любой уважающей себя стране. Здесь — остановка уже не на пять минут, а на полчаса. Попить чайку у Ижбая — одного из самых колоритных людей во всей окрестности. И единственного, кроме работников КГРЭ, кто не спрашивает спелеологов на второй минуте разговора о том, сколько им платят. Между прочим, именно из-за этого, а также из-за того, что Ижбайское семейство при виде фотоаппарата не вскакивает по стойке смирно и не начинает требовать немедленно их сфотографировать, Ходжак — то место, где можно наконец вывести из подполья иностранных участников экспедиции и окончательно расслабиться. Трудно все-таки объяснить каким-нибудь американцам, что совершенно неприличные с их точки зрения вопросы и просьбы проистекают от дружелюбия, а не от желания взять в оборот.

Ижбай не туркмен, а узбек, как впрочем и большинство населения района. И демонстративно гордится вошедшей в пословицу узбекской хитростью. Я, пожалуй, не видел в нашей бывшей многострадальной и многонациональной стране ни одной другой местности, где межнациональные отношения были бы настолько гармоничны, как здесь. У того же начальника КГРЭ Ташева одна из любимых поговорок — я, мол, бухарский еврей, и меня надуть нельзя.

Впрочем, по отношению к спелеологам хваленая узбекская хитрость Ижбая совершенно не наблюдается. Он всегда и совершенно безвозмездно накормит, и чаем напоит, и свозит, если куда нужно, и даст напрокат ишака с пацаном, если машина в гору не полезла. Осенью, правда уже не безвозмездно, снабдит любым количеством арбузов и дынь — у него довольно большая бахча. У него можно спокойно оставить на хранение пару рюкзаков со снаряжением или записку для другой группы. А главное — он прирожденный миротворец. Бывают периоды, когда различные местные организации развязывают междоусобную драку за контроль над пещерами. Ижбай всегда ладит со всеми. Если контроль у организации, с которой у группы нет контакта, и пещеры на замке — для постоянно ездящих групп он всегда достанет ключи.

Конечно, Ижбай, как и все узбеки, слегка циркач, и при отъезде любой группы начинает колоритно выклянчивать у них все вышедшее из строя снаряжение — перегоревшие лампочки, севшие батарейки, прохудившиеся канистры. И, даже не рассмотрев, через полчаса выбрасывает. Нужно же марку фирмы поддерживать.

И еще одно — изо всех местных только у Ижбая хороший чай. Он не довольствуется солоноватой и гнусного вкуса водой из арыка, а привозит из родника ту же самую кристально чистую и изумительно вкусную воду, которую мы пьем в пещерах.

От Ходжака панорама хребта еще более локализуется. До гор шесть километров. Теперь виден только конкретно наш участок. Белые гипсовые холмы у подножия склона — около них расположены провалы, выходящие на гигантские подводные пещеры, которые в итоге принимают всю дождевую и снеговую воду с хребта. Чуть выше и примерно до половины видимой высоты вся левая часть — пещеры системы Кап-Кутан, к которой относятся практически все известные крупные полости. Общая протяженность лабиринтов самой большой части системы — соединенных пещер Кап-Кутан Главный и Промежуточная — составляет без малого шестьдесят километров. Это — самая длинная пещера бывшего СССР среди заложенных в известняках, и просто самая длинная в Азии. Считая вместе с не присоединенными к системе пещерами поменьше, протяженность возрастает до семидесяти с лишним километров, а если попробовать проэкстраполировать имеющуюся плотность галерей на площадь блока, занятого системой, получается, что когда пещера будет пройдена вся — ее протяженность составит пару тысяч километров. Впрочем, при современных темпах прохождения на это понадобится пара тысяч лет.

Примерно посередине и слегка наискось виден каньон Булак-Дара, отграничивающий систему Кап-Кутан от следующей, в которой пока известны только небольшие пещеры типа Безымянной и Дальней. Еще правее наклонный обрыв показывает местоположение каньона Аб-Дара, за которым начинается следующая система — Чинджирская. Тоже только с небольшими пещерами. Самый правый фланг, с горой, похожей на кита, выпирающей из хребта в нашу сторону — практически не исследованная часть, хотя у красноярских спелеологов там какая-то недокопанная заморочка имеется.

Верхняя треть панорамы, над выраженным поперечным обрывчиком — начало верхнего плато, на котором тоже пока мало что всерьез исследовано.

Как оно ни удивительно, но это — практически все, что известно. Главная система пещер, Кап-Кутан, настолько велика и красива, а поиск новых пещер настолько тяжел и сложен, что на новые системы мало, кто тратит время. И даже если время на поиск потрачено, пещера открылась, но не предъявила немедленно полномочий на огромные размеры или сказочную красоту — маловероятно, что она будет копаться дальше. Но это — опять длинный разговор, и всему свое время.

Приближаемся к горам. На равнине появляются следы воды — рытвины и широкие полосы голубоватой гальки. Изредка, примерно раз в десятилетие, происходят такие ливни, что вода пещерами поглощаться не успевает, и в каньонах беснуются селевые потоки, ворочая глыбы в сотни и тысячи тонн весом. Именно сели и выносят на равнину всю эту гальку.

Подъем начинается резко, безо всякого перехода. Вот машина свободно едет по равнине, и вот — уже натужно ревя карабкается вверх. И через две-три минуты происходит первое чудо. Даже от Ходжака хребет кажется маленьким и пологим, а каньоны видны хиленькими ложбинками. Просто нет масштаба, а каньоны идут слегка наискось. С равнины видны только их верхние развалы, но сейчас — картина уже совершенно другая. Вот еще равнина — рукой подать, мы только на первый пригорок поднялись. А вот — под бортом машины уже отвесный обрыв в каньон, который совершенно непонятно, когда успел врезаться метров на семьдесят.

Название «Кугитангтау» состоит из корней узбекского и таджикского языков, и при удалении повторов приблизительно означает «гора тесных ущелий». Название точно до чрезвычайности. Все плато распилено на мелкие кусочки густой сетью совершенно отвесных каньонов глубиной от сотни метров до полукилометра. По красоте, дикости и внушительности ничуть не уступающих знаменитым американским каньонам.

Каньоны совершенно сухи — вся вода мгновенно перехватывается в пещеры. Единственная вода выше пятидесяти метров над уровнем равнины (где выходят родники) — микроисточники, дренирующие маленькие пещеры верхнего этажа системы и имеющие расход буквально несколько капель в час, а также лужи от последнего дождя. Летом луж, конечно, нет, но летом мы на Кугитанг и не ездим.

Практически вся растительность на нижнем плато сконцентрирована в каньонах, где есть хоть какая-то вода, и это добавляет им красоты. Для туристов каньоны Кугитанга — дополнительный, а для некоторых и основной объект интереса. Их вполне можно понять — и красота фантастическая, и зелень, нехарактерная для данной климатической зоны, и масса живности: куропатки, синие птицы, дикобразы, винторогие козлы, ящерицы всякие корявые и экзотические. И спортивная сложность — в днищах каньонов хватает уступов — «сухих водопадов» высотой до сотни метров, непроходимых без специального снаряжения. Проход по каньону, длиной со всеми извивами тридцать-сорок километров, вполне может оставить впечатления на всю жизнь.

Для спелеологов же каньоны — настоящий бич. Хоронящий всякую надежду на легкий поиск пещер. И потому, что поперек плато ходить просто нельзя — спуски в каньоны редки, а там где и есть — на переход каньона требуются часы. И потому, что на каждом метре каждой стенки десятки дыр на различной высоте. До каждой из которых добираться те же часы, причем только одна из тысяч ведет в пещеру — все остальные либо непроходимо узки, либо являются маленькими тупиковыми гротами. Наконец — что вдоль каньонов ходить, как я уже отмечал, тоже нелегко. По сути, от каждого поискового лагеря за разумное время можно обследовать только несколько километров правого каньона и столько же — левого. И то обычно не со всеми притоками. И — безо всякой гарантии, что осмотрено все.

Все дороги, поднимающиеся в горы, устроены одинаково, и служат одной главной цели. Они проходят там, где можно между каньонами проехать до верхнего плато, не упершись в «тупик» из двух слившихся притоков. По этим дорогам, которых всего полтора десятка на почти сотню километров протяженности хребта, производится обслуживание скотоводческих летовок — ниже полутора тысяч над уровнем моря вся трава, кроме как в каньонах, выгорает полностью. Естественно, некоторые дороги имеют и дополнительные функции — например, те же самоцветчики «усилили» дороги, поднимающиеся мимо Кап-Кутана, Промежуточной, Хашм-Ойика и Эшек-Ела. Дорога на главный пик хребта — Айри-Бабу — обслуживает телевышку-ретранслятор.

Еще одно, почему мы не любим забрасываться пешком или с ишаками — постоянность и однообразие подъема. По каньону идти приятно, но сложно и далеко. По плато — крайне неприятно. Если бы подъем хоть иногда чередовался с мелкими спусками или хотя бы с горизонтальными участками — все было бы совершенно по-другому. Но ровный тягун с постоянными семью градусами вверх заматывает кого угодно, причем чрезвычайно быстро.

Площадка разворота перед прорубленным самоцветчиками спуском в каньон. Приехали. Дороги в каньоне уже нет. Природа — штука на удивление упругая и там, где затронута в меру, активно и успешно борется с результатами человеческого вмешательства. Если в развале, по которому проложен спуск, еще виден шрам дороги, то в самом каньоне внизу уже трудно себе представить, что по руслу еще недавно ездили тяжелые грузовики. Единственный за послесамоцветское время сель переместил все глыбы и массы гальки в русле так, что каньон приобрел совершенно первозданный вид. Так что оставшиеся до входа полтора километра пройдем пешком, немного побеседовав о том, что из себя представляют Кугитангские пещеры.

Классическое понятие о карсте — специфическом процессе растворения горных пород — включает в себя фильтрацию дождевых и снеговых вод сквозь поверхность плато, выражающуюся перво-наперво в массах воронок и мелких тупиковых шахт, а потом уже в пещерах. И, если рельеф достаточно расчленен глубокими долинами, выходные части пещер открываются в стенах долин и каньонов. Древние сухие этажи — повыше, современные обводненные — пониже. И ничего этого на Кугитанге нет и в помине. Те воронки, которые когда-то были, если они и были, что тоже не факт, давно съедены каньонами. А многочисленные дыры в стенах, как правило, не ведут ни в какие пещеры.

Кугитангские пещеры — древние. Древнее каньонов. Древнее самих гор. Первоначально они были щелевыми лабиринтами перетока между руслами двух давно исчезнувших рек, почти такими же, как гигантские лабиринты Подолии, разве что в известняках, а не в гипсах. Когда переток идет ниже уровня грунтовых вод, он идет достаточно медленно, чтобы формировать не крупные галереи, а площадные лабиринты. Вода в которых, опять же из-за низкой скорости течения, способна растворять породу, но неспособна переносить крупные частицы. И потому, если врезка русел рек не выносит пещеры достаточно быстро на уровень выше зеркала воды, пещеры полностью забиваются глиной. Что в нашем случае и предотвратило их обрушение при горообразовании. Подравнинные пещеры были перенесены в горные условия в «законсервированном» виде.

Следующий этап в истории пещер не то, чтобы совсем обычен, но — более понятен. При быстром поднятии плато по водотокам врезались каньоны. Как только каньоны почти дошли до главного уровня пещер, вода стала уходить под землю, освобождая имевшиеся объемы и наращивая новые. Причем это произошло именно с главным уровнем. Более мелкие верхние этажи не были способны на перехват всей воды, а потому каньоны быстро врезались глубже, и эти этажи так и остались узкими до непроходимости и забитыми древней слегка окаменелой глиной. Именно эти этажи и образуют те сотни дыр в стенах, которые видны с каждой точки на дне. На самом деле пещеры имели и другие способы «добывания» воды, кроме отъема ее у каньонов, но об этом дальше.

Настоящие входы в главные пещеры массива выглядят совершенно иначе. То есть в большинстве случаев они никак не выглядят, потому что их нет. Места, в которых вода в каньоне поглощается, усердно забиваются галькой и глиной селевыми потоками, и совершенно неотличимы с виду от остальных участков дна каньона. А если бы и были отличимы — было бы не легче. Прокопаться через нанесенную за сотни тысяч лет гальку все равно невозможно.

Вход, который открыт, или поддается прокопке, всегда расположен на завале. Если непосредственно под каньоном освободился от глин достаточно крупный зал, бывает, что вся его кровля рушится, причем с захватом шире каньона, и на флангах — выше дна каньона. Разумеется, каньон быстро приводит в непроходимое состояние центральную часть завала, но в стенах остаются щели между верхом завала и не рухнувшим известняком, вдоль которых иногда можно пройти или проползти, а несколько чаще — прокопаться.

Последний взгляд вокруг перед спуском в каньон. Если дымка сегодня не очень сильна, на горизонте видна темная полоса Аму-Дарьи, перед которой — Чаршанга, а за которой — Афганистан. Правее река скрывается за гребнем Гаурдакского хребта. Вся равнина, вместе с грядами холмов, со всеми поселками — как на ладони. И — тишина. Слышен даже шум машин, проезжающих где-то совсем на горизонте, километрах в двадцати — тридцати.

Чернота входного отверстия. Прохлада и ровный мощный ветер из-под земли, волнующий до глубины души любого спелеолога. Включаем свет. Это совсем не значит, что можно сразу идти вниз с первой ношей груза. Спелеология возможна только потому, что человеческий глаз — чрезвычайно тонкий инструмент, который может подстроиться к очень низкому уровню освещенности. Иначе запас питания для ламп был бы просто слишком тяжел. Но, как и любой другой тонкий инструмент, глаз нуждается в подстройке. Прежде чем станет что-нибудь видно, пройдет не меньше получаса. Которые и идут на перепаковку снаряжения, переодевание, и — обед. Силы очень нужны — путь неблизкий. Пока доберемся до подземного лагеря, может пройти и двадцать часов.