Пещера невольницы-колдуньи

Свиток восемнадцатый

В прохладе шатра прошло полдня. Эриния с наслаждением вспоминала странствия по пещере, беседу с бесплотным духом. Она с удивлением, хоть и знала, что это будет так, вернулась в утро и весь день упражнялась в своих новых умениях. А кошка, амулет матери, нагреваясь или остывая, подсказывала ей, когда она что-то делала неправильно.

Должно быть, поэтому, поглощенная своими новыми успехами, она не обратила никакого внимания на то, что Рахмана нет в стане, да и сам стан наполовину пуст.

Тишина царила до полудня, и лишь когда Рахман в сопровождении нескольких десятков всадников вернулся к своему народу, Эриния вместе со всеми выскочила на шум и едва не столкнулась с ним.

— Хорошо, что ты вышла сама. Я подумал… Не согласишься ли ты поужинать со мной сегодня вечером? — Рахман произнес это небрежно, а сам внимательно следил за выражением глаз девушки. — Я был бы очень рад, если бы ты согласилась.

Она задумалась лишь на миг и ответила:

— Да, с удовольствием.

Рахман смотрел, как Эриния грациозно идет к шатру, и жалел, что не может изменить прошлое. Если бы ему представился еще один шанс, он обошелся бы с ней совершенно по-другому. Он мог бы не отпускать ее, когда они были у водопада, но ему хотелось, чтобы она отдалась ему не по принуждению.

Когда девушка скрылась в шатре, он повел лошадей прочь. Невинность Эринии стояла между ними, как остро заточенный меч. Она, вероятно, была бы поражена, если бы узнала, как трудно ему было отпустить ее, когда они были в пруду. Она буквально разрывала его тело изнутри.

Сегодня вечером он должен добиться ее! Он должен сделать так, чтобы ее мнение о нем изменилось, — если, конечно, сумеет. Ни одна женщина прежде не казалась ему столь неприступной и неуловимой. Но Эриния была не похожа на других женщин и постоянно ставила его в тупик. В прошлом Рахман никогда не задумывался о духовной любви между мужчиной и женщиной, но последнее время, похоже, он не мог думать ни о чем другом.

Ее тело реагировало на него, но он понимал, что если не завоюет ее разум, ему никогда не овладеть ее сердцем. Рахману Эриния нужна была не на вечер, не на день — он хотел провести рядом с ней всю оставшуюся жизнь.

Сидя рядом с Рахманом на белой кушетке, Эриния ощущала неловкость. После того сближения, что произошло между ними, девушка не знала, как ей вести себя.

Рахман относился к ней почтительно, угощая со своей тарелки, что египтяне делали очень редко. Эриния опустила ресницы и откусила кусочек инжирины, выдержанной в меду. Она ощущала присутствие Рахмана каждой клеточкой своего существа и не осмеливалась поднять на него глаз из опасения, что он поймет, какие ее обуревают чувства.

Девушка остановила взгляд на его длинных тонких пальцах, когда он взял с блюда финик, и проследила за его рукой до самых губ, что было большой ошибкой. У него был красиво очерченный чувственный рот, и она тут же вспомнила, что ощутила в тот миг, когда он прижимался к ее губам.

Рахмана обрадовало, что Эриния надела платье, которое выбрала для нее его тетушка. Когда он увидел Эринию на борту корабля, а потом в царском дворце, она была одета скорее по-египетски. Презрев обычаи и моды, которые ввели в Александрии воцарившиеся эллины. То светло-зеленое, цвета нефрита, платье, которое было сейчас на девушке, мягкими складками облегая ее фигуру, как принято у женщин его прекрасного племени, подчеркивало ее изящные формы, и у Рахмана жар разгорелся в крови.

— Ты сегодня необыкновенно прекрасна.

Эриния покраснела.

— Это не я, — сдержанно сказала она и погладила ладонью легкую ткань. — Это платье очень красиво.

— Не будем продолжать эту тему, а то я наговорю глупостей, как слишком часто бывает, когда я с тобой.

— Как это?

Рахман положил в рот финик и снисходительно посмотрел на нее.

— Я мог бы ответить, что даже если бы ты намотала на себя папирус, ты все равно была бы прекрасна. Так что это не платье, а ты красива, Эриния.

Довольный смех сорвался с губ девушки.

— Ты прав, ты действительно сказал глупость.

— Ты разве не знаешь, как ты прекрасна?

— Не знаю, — чистосердечно сказала она. — Отец часто говорил, что моя мать была красавица и что я очень на нее похожа.

— Я в этом не сомневаюсь.

Девушка грустно посмотрела на него.

— То, что мой отец считал меня красивой, вовсе не делает меня такой. Он очень любил мою мать и считал ее красавицей, и такими же глазами смотрел на меня.

Рахман опустил взгляд, устояв перед желанием созерцать холмики ее грудей.

— Ты слишком быстро соображаешь. Мне трудно удерживать нить разговора, беседуя с тобой.

Девушка согласно кивнула.

— Я сама это замечаю за собой. Ты хочешь сказать мне комплимент, а я начинаю его анализировать и все порчу. Сама не знаю, почему я так делаю.

— Потому что у тебя не по возрасту зрелый ум и ты во всем хочешь разобраться.

— Еще один комплимент?

— Еще одна правда. Сделай мне одолжение, — сказал Рахман, откинувшись на кушетке и вытянув вдоль спинки руку, так что едва не коснулся плеча девушки, — расскажи мне дальше, каково это — расти среди диких животных. Должно быть, это довольно рискованно.

Эриния немного расслабилась, потому что детство было безопасной темой, по крайней мере до тех пор, пока он не расспрашивал ее о матери.

— Я не могу вспомнить ни одного дня своей жизни дома, когда я не была счастлива. — Девушка смотрела мимо Рахмана, сосредоточившись на прикрывавшей вход ковровой завесе, которая колебалась под внезапными порывами ветра. — Не считая того времени, конечно, когда заболел мой отец. Было невыносимо трудно видеть, как он становится все слабее, а его боли с каждым днем все усиливаются.

Рахман заметил, что в глазах ее сверкнули слезы, и у него сжалось сердце. Требовалось срочно перевести разговор на более безопасную почву.

— Расскажи, как ты приручала животных. Наверняка у тебя есть о чем вспомнить.

Эриния радостно улыбнулась ему, и сердце Рахмана учащенно забилось. Эта хрупкая девочка, казалось, может и вознести ввысь и бросить на самое дно его желаний.

— Ты знаешь, Нюкта — моя любимица. Как и белый тигр, она из числа самых редких животных, которых нам случалось дрессировать. — Девушка засмеялась и прикрыла рукой рот. — С глупой кошкой постоянно случались неприятности, потому что ей разрешали свободно ходить по дому. Она была еще слепым котенком, когда отец впервые принес ее мне, поэтому домашние слуги привыкли, что она бродит по дому. Ночью она спала у меня в ногах, а днем ходила за мной по пятам, словно тень.

— Ты говорила, что она ласковая?

Эриния откусила кусочек дыни, и он показался ей восхитительным.

— Очень ласковая. Хотя я не знаю, что произойдет, если она подумает, что я в опасности. — Девушка взглянула Рахману в глаза. — Она не привыкла к разлуке со мной и, быть может, пропадет без меня.

Рахман неловко поежился, понимая, что это еще одна боль, которую он причинил Эринии.

— У тебя есть еще сокол…

— Тиль — прирожденный охотник. У него очень независимый характер. Он ревнует меня к Нюкте и все время пристает к бедной кошке. — Эриния улыбнулась, словно вспомнив что-то. — Можешь не поверить, но она его немного побаивается.

— Отчего же?

— Потому что Тиль главенствует в этой паре. Он сверху бросается на бедную Нюкту и заставляет ее съеживаться. Конечно, она могла бы ранить или даже убить сокола одним ударом лапы, но ей это не приходит в голову.

— Слабый может быть могущественным. Все сводится к храбрости, разве не так?

Эриния согласно кивнула.

— Отец говорил, что птица так ведет себя из любви ко мне и что уважение к Тилю удерживает кошку от ответных действий. — Девушка покачала головой. — Тиль замечательный, очень умный сокол.

Рахман смотрел, как в свете фонаря мерцают и переливаются ее волосы. Но требовалось как-то дать ей понять, что и предмет разговора ему более чем занимателен.

— Замечательно!

— Мой отец тоже так думал.

— Я когда-то встречал господина Фархаддина, когда был моложе, но не разговаривал с ним. Он пользовался большим уважением у царских особ.

Эриния теребила зеленую тесьму, обрамлявшую подол ее платья.

— Все любили его — он был честным и добрым человеком. Если бы ты только знал, как он был добр ко мне, ты бы понял… — Она внезапно замолкла. — Он был выдающимся человеком.

Рахман налил в чашу вина и протянул ей.

— Ты и сама необыкновенная.

Глядя в глубину его темных глаз, Эриния чувствовала, как ее влечет к нему.

— Еще одна лесть… Должно быть, сегодня ночь восхвалений. Ни один человек, кроме тебя и моего отца, не находил во мне ничего примечательного.

Рахман смотрел, как она поднесла чашу к губам и отпила глоток. Не в силах сдержаться, он взял у нее чашу и поставил на стол. Обхватив рукой ее талию, он медленно привлек ее к себе.

— Я хочу снова держать тебя в объятиях. Не понимаю, что ты со мной сделала.

Эриния не успела ответить, как он приподнял ее голову за подбородок и прошептал:

— Я испытываю невыносимые муки, не в состоянии думать ни о чем другом, кроме тебя, с тех пор как мы вместе купались в пруду.

Рахман склонился к ней, и Эриния широко раскрыла глаза. Но при первом же легком прикосновении его губ к ее губам глаза ее закрылись. Их учащенное дыхание смешалось. Девушка услышала, как он застонал, когда притянул ее к себе на колени и полностью завладел ее губами.

Эриния совсем потеряла способность думать. Она хотела бы никогда не расставаться с Рахманом — ни в этой жизни, ни в следующей. Медленно и робко, словно украдкой, она подняла руки и обвила ими его широкие плечи.

Не прерывая поцелуя, Рахман поднял ее на руки, и Эриния не воспротивилась, хотя поняла, что он понес ее на ложе. Он осторожно положил ее среди мягких подушек и опустился на постель рядом с ней, сжимая ее в объятиях. Хотя Рахман, по-видимому, сдерживал себя, Эриния без колебаний прижалась к нему всем телом и задохнулась от удовольствия, ощутив его отвердевшую плоть между своих бедер. Рахман упивался сладостью ее губ, словно это был сладчайший нектар. Кожа ее была нежнее шелка, от волос исходил аромат экзотических трав. Теперь он хотел овладеть ею полностью.

— Подари мне себя, — прошептал он, целуя ложбинку между ее грудей.

Эриния задрожала от желания, когда его ладонь ласково накрыла ее груди, плавно передвигаясь от одной к другой. Она испытывала внутри непонятное томление, неуемную жажду, предвкушение, и когда он прервал поцелуй, почувствовала себя обманутой.

— Будь моей, Эриния! Стань со мной одним целым!

Эриния почувствовала, как он остановился, когда его пальцы наткнулись на подвеску, которую она забыла снять.

Все волшебное очарование момента мгновенно улетучилось, и Эриния в ужасе застыла. Предостережение отца внезапно всплыло в памяти. Она допустила неосторожность. Рахман уже поднял подвеску и поднес ее к свету. Огромный черный алмаз засверкал, подобно колдовскому пламени.

Рахман нахмурился:

— Что это такое?

В панике Эриния вырвала украшение из его пальцев и сунула снова под платье.

— Это всего лишь безделушка, принадлежавшая моей матери.

— Нет, это не безделушка, — сказал он, пристально глядя на нее. — Если мои глаза не врут мне, это царское украшение.

Эриния попыталась придумать что-нибудь, что удовлетворило бы его любопытство, — сказать ему правду она не могла.

— Мой отец был придворным дрессировщиком животных, — напомнила она ему. — Он получал много прекрасных подарков от царя.

«Что соответствует истине, — подумала она. — До некоторой степени». Конечно, отец никогда не получал такого драгоценного подарка, как эта подвеска. Эриния опустила глаза, чтобы Рахман не смог прочесть в них обман.

— Я не сомневаюсь, что твой отец получал много подарков, — сказал он с недоверием. — Но царскую кошку, думаю, вряд ли.

Она явно что-то скрывала! И незнакомое ему до сих пор чувство ревности охватило Рахмана.

— Какой-то мужчина царского рода сделал тебе этот подарок?

— Я же сказала, это украшение принадлежало моей матери.

По глазам было видно, что она говорит правду, но все же она обманывала его, хотя каким образом, Рахман не мог постичь. Он привлек ее к себе и коснулся губами пульсирующей жилки у шеи.

— Милая, милая Эриния, доверься мне…

Эриния не услышала шагов, предупреждавших, что кто-то вошел в шатер, но Рахман услышал. Он быстро выскользнул из-за сетчатой занавески и плотно задернул ее, чтобы спрятать девушку.

— У тебя должны быть очень серьезные причины, чтобы без спроса явиться сюда! — сказал он гневно.

Эриния услышала голос другого мужчины:

— В городе появились люди, которые ищут бея Хамила, повелитель. Твоим людям удалось завлечь их в старые конюшни, но долго ли они смогут удержать их там… Тебе нужно торопиться.

Сетчатая занавеска отдернулась, и Рахман с грустью в темных глазах протянул Эринии руку.

— Долг прежде любви, моя красавица.

— Мне не следовало… — начала она.

Рахман прижал ее к себе так крепко, что девушка не могла вздохнуть.

— Конечно, следовало. Мы оба теперь знаем, что созданы друг для друга. Не отвергай того, что предопределено богами.

Эриния заглянула ему в глаза.

— Что происходит между нами?

Он поцеловал по очереди ее глаза и затем посмотрел на нее.

— Ты так молода и совсем не пресыщена.

— У меня нет никакого опыта в… любви.

Рахман крепко прижал ее к себе, сожалея, что должен уезжать, когда она чувствует себя так неуверенно.

— У меня тоже. — Он прижался щекой к ее щеке. — Увы, нам придется на какое-то время отложить этот разговор. — Он тяжело вздохнул.

— Пожалуйста, скажи мне, есть ли у тебя жена или жены, — может быть, целый гарем?

Рахман сжал ладонями ее лицо и прижался к нему лбом.

— У меня нет ни жены, ни гарема, только ты. Мне очень не хочется оставлять тебя сейчас. Мы так много не успели еще сказать друг другу. Я хотел бы рассказать тебе о себе, и мне хотелось бы все узнать о тебе. Когда я уеду, — сказал он, взяв ее руку и поднося ее к своим губам, — спи здесь, в моей постели. Позволь мне думать, что ты здесь и ждешь меня. — Он вопросительно взглянул на нее. — Ты будешь ждать меня?

Девушка коснулась его щеки, и он повернул голову так, чтобы губами прикоснуться к ее пальцам.

— Я буду ждать столько, сколько потребуется.

Рахман улыбнулся ей вымученной улыбкой и повернулся к выходу. Его одежда вихрем взметнулась вокруг него, когда он выходил из шатра, исчезая в ночи.

Эриния произнесла короткую молитву богам, чтобы хранили его во время пути. И еще она молилась о том, чтобы он скорее вернулся. Она все еще трепетала внутри, страстно желая ощутить прикосновение его рук к своему телу.

Как сможет она существовать вдали от него?

Эриния скользнула за занавеску и бросилась на его кровать. Слезы струились по ее щекам, но она сама не знала, из-за чего плачет. Она дотронулась до губ, все еще хранивших воспоминание о его поцелуе. Она любит Рахмана и будет ждать его хоть до конца своих дней.

С сожалением он оглянулся на шатер. Трудно было расставаться с ней сейчас, когда они только-только начали понимать друг друга, но долг — прежде всего.

Рахман поспешил в шатер тетушки.

— Поручаю тебе заботиться об Эринии до моего возвращения. Я не знаю, когда это случится. Но когда бы я ни вернулся, я хочу сразу отпраздновать нашу свадьбу.

— Ты, бей, властелин Маскары, собираешься жениться на дочери дрессировщика животных?

Рахман улыбнулся:

— На ней и только на ней.

— Она тебя околдовала.

Он не отрицал этого, да и не хотел отрицать:

— По правде говоря, так и есть. Я стал ее рабом в тот момент, как впервые увидел.

Тетушка, о чудо, просияла:

— Наконец-то женщина соблазнила моего племянника, наконец он хочет жениться! Моя сестра, твоя мать, будет очень довольна — она уже перестала надеяться, что ты когда-нибудь найдешь себе жену и подаришь ей внуков.

— Позаботься о моей любимой и не допусти, чтобы с ней случилась беда.

Зарма внимательно посмотрела на племянника.

— С ней ничего плохого не случится, клянусь. Она уже согласилась выйти за тебя замуж?

— Я ее еще не спрашивал, но надеюсь, что согласится.

Тетушка слегка коснулась губами щеки племянника.

Эриния вначале пыталась бороться с чувством любви к Рахману, но, однажды уступив ему, полностью сдалась. Она спала в его постели с тех пор, как он уехал. Рахман попросил ее ждать его, и она ждала. Девушка напрягала свою память, пытаясь представить, что он лежит рядом с ней, здесь, где она коротала каждую ночь.

Никто никогда не говорил ей, что любовь может быть такой всепоглощающей. Все в ее жизни изменилось из-за этой любви. Она больше уже не считала себя пленницей Рахмана, скорее женщиной, которая ждет его возвращения. С тех пор как она поняла, что любит его, все окружающее стало казаться прекраснее — еда, которую она вкушала, воздух, которым дышала.

Труднее всего давалось ожидание. Она хотела быть рядом с Рахманом до конца своей жизни. Глубокая тоска терзала ее, как прожорливый зверь. Рахман любил ее, она была в этом уверена — вот что помогало ей выносить разлуку.

Только возможность спрятаться ненадолго в пещере у водопадика, возможность поболтать с незримым Сезамом позволяла ей хоть как-то развеяться, отвлечься от страсти, ставшей подлинным наваждением.

Эриния представляла себя в его крепких объятиях. Он прогонит все мрачные мысли из ее головы и навсегда избавит ее от одиночества. Она будет принадлежать ему и никогда больше не почувствует себя одинокой и беспомощной, какой ощущала себя с момента смерти отца.

Эриния закрыла глаза и улыбнулась. Рахман обладал огромной силой и в то же время был способен на нежность. Она хотела бы стать для него всем — его возлюбленной, его женой, той, что проведет рядом с ним всю эту жизнь и последует за ним в загробное царство.

Стараясь отвлечься от мыслей о Рахмане, она решила, что следует как можно лучше закрыть от посторонних взоров ее пещеру — ее тайну.

— Но ведь об этих местах знают единицы… Зачем же тебе это, о хозяйка? — решился спросить у нее Сезам.

— Затем, мой невидимый друг, что раньше или позже здесь появится еще какой-то любопытный… Мне бы совсем не хотелось, чтобы тайна моего сердца стала для кого-то просто стоянкой, унылым каменным бивуаком. Так ты согласен?

— Конечно, о хитрейшая из пленниц…

— Тогда скажи, сможешь ли ты сдвигать вот эту узкую и высокую скалу так, чтобы не шевельнулся более ни один даже самый крохотный камешек?

— Да, моя повелительница. Я бы смог сдвигать и сами горы…

— Нет, этого мне совсем не хочется. Спасибо тебе, добрый горный дух. Значит, отныне ты будешь впускать меня, когда я буду появляться здесь, у порога?

— Да будет так…

— Нет, это было бы слишком просто. Я должна встать вот здесь, у склона, и сказать: «Сезам, по велению сердца, откройся!» И только тогда ты будешь впускать меня.

— Слушаю и повинуюсь, моя осторожная госпожа!

Эриния рассмеялась. Впервые с тех пор, как Рахман покинул ее.