Татьяна Галушко

* * *

В сорок третьем году в Душанбе

Мама тихо сказала: «Тебе

Здесь придется освоиться, Татка,

Эти горы надежно стоят.

Я спасла тебя. Мы в Ленинград

Никогда не вернемся обратно.

Так тепло, так приветливо тут;

Это толстое дерево — тут,

А с пятнистой корою — платаны.

У тебя загорела спина.

Скоро ты оживешь. Но сперва

На жаре не снимай сарафана».

Время ждет, чтоб увидели вы,

Как я за руку маму держала

И лицо ее в бликах листвы

Колебалось, смущалось, дрожало.

Я глядела на смуглые лбы

Непоспешной, красивой толпы.

На нее я глядеть не могла:

Жалость горло свела.

Я и в эту минуту, сейчас,

Нажимая пером на бумагу —

Горлом сдавленным, — маминых глаз

Виноватую помню отвагу.

Я не крикнула ей: «Не реви!

Я тебя никогда не покину...»

Мне мешала ангина любви,

Ностальгии ангина.

Если в летнем сквозном кинозале,

На отвесном куске полотна,

Заслоненный людьми и слезами

Город тот выплывал из темна,

Я лишалась дыханья и тела:

Выраставшего сердца звезда,

Добела разгораясь, летела,

Устремлялась к нему навсегда...

Мама тихо сказала: «Ну вот,

Мы и дома. У самых ворот

Помнишь, та разорвалась фугаска,

И тебя откопал морячок.

Ну, не буду. Не буду. Молчок.

Ты довольна, моя черноглазка?»

Весна 45-го года

Весны целомудренны краски

И нежен дыхания пар.

Похоже, боится огласки

Воскресший из гибели парк.

Еще как бы издали глядя

На озера сизую гладь,

Он весь отдается отраде —

Присутствовать в жизни опять.

Начало блаженно. Он медлит,

Он силы свои позабыл...

Неужто железным и медным

И наголо смертным он был?!

Взирая, впивая, внимая,

Весь — деепричастие он.

И вдруг — с наступлением мая,

Заполнит собой небосклон.

Загрузка...