Пилотируемый космический полет

21. И все-таки. Как космические полеты сказываются на здоровье космонавтов? Как ощущается человеком невесомость?

Неблагоприятных факторов, влияющих на здоровье космонавтов при нахождении ими в космическом пространстве, много. Но главное из них — невесомость. С нее и начнем наше разбирательство.

НЕВЕСОМОСТЬ…. Существуют разные научные ее определения, но думаю, что лучше всего сущность этого явления передает само слово — невесомость. То есть отсутствие веса, силы взаимодействия с опорой… После пятидесяти лет космических стартов, полетов и экспедиций о невесомости написано и рассказано очень много. И все-таки, она до сих пор остается таинственной незнакомкой даже для космонавтов. Для каждого она своя, индивидуальная. «Заигрывала» невесомость с людьми задолго дот первого космического полета. Еще летчики-штурмовики времен Великой Отечественной войны часто и достаточно длительно испытывали на себе влияние невесомости в различных ситуациях.

Так что известность, и вместе с тем таинственность, популярность и недоступность тревожили людей с давних пор.

А вот как я сам на себе испытывал состояние невесомости. Была мне представлена такая возможность.

Надо ли говорить, какие я испытывал чувства, когда в ходе выполнения одной из работ в рамках моих служебных обязанностей, мне представилась возможность совершить полет на самолете, задачей которого было кратковременное воспроизведение невесомости.

Увы. Возможность еще не реальность. Но приподнятое настроение не покидало меня, пока я обходил начальников, добиваясь окончательного разрешения на полет в самолете-лаборатории. Все-таки не каждому удается поплавать в невесомости, испытать хоть часть тех ощущений, которые дарит человеку космический полет.

В беготне, в хлопотах об опасностях затеянного предприятия я даже не задумывался. В мыслях и ощущениях было одно — полететь! И, в конце концов, окончательное разрешение на полет было получено.

Осознание важности и исключительности предстоящего события переполнило меня и…. начало тревожить. Задолго до испытания невесомостью началось самое настоящее испытание себя на моральную стойкость, на крепость жизненных позиций.

Коллеги заговорили со мной приблизительно так.

— Молодец! Тебе здорово повезло. Не каждому это позволяют. Как ты только сумел?

От этих слов я, кажется, становился выше ростом, раздувался как пузырь, не в силах сдержать довольную улыбку. Однако, тут же кто то добавлял.

— А тебе не страшно? Говорят, что ощущения в невесомости довольны неприятны. И вообще…. В такие полеты обязательно берут с собой парашюты, да и полет на самолете уже сам по себе не безопасен.

Мне уже не завидовали. Меня жалели.

После еще двух-трех таких разговоров тревожно екнуло где-то под сердцем: «А вдруг действительно что-нибудь случится! Невесомость есть невесомость. А мне до сих пор жилось спокойно, „как всем“. Я не влезал ни в какие истории, был аккуратен в работе. К тому же, этот парашют…. С его непонятной надежностью».

И все же я упрямо возражал сам себе: «Не должно быть сюрпризов. Сколько лет летаю на самолетах, и ничего не происходило опасного. В сущности, необычной будет сама невесомость. Зато проверишь себя еще и невесомостью, почувствуешь это неизведанное состояние».

Запаса энтузиазма у меня все-таки было достаточно много. Сопротивлялся я чужому голосу, хоть и с некоторыми колебаниями, но все еще бодро. И только возвратившись домой, и, увидев тревогу в глазах жены, понял, что мне будет нелегко отстаивать свои позиции. Жена искренне удивлялась моей бодрости, моему желанию лететь.

Были мгновения, когда я всерьез задумывался о неизбежном прыжке с парашютом и…. поеживался. Под ребром неприятно посасывало, и я вспоминал, что медики разрешили мне полет, исходя только из состояния моего здоровья. Они даже не поинтересовались моим опытом парашютных прыжков, которого, конечно же, у меня не было.

По совету доктора на предварительном инструктаже спать я лег пораньше, но сон в ту ночь был тревожным. Несколько раз просыпался. Все боялся опоздать на электричку. И приходила даже мыслишка о том, что, если я просплю свой поезд, может быть это и будет самый подходящий для меня вариант.

Но утром, едва зазвенел будильник, я бодро вскочил, будто пытаясь кого то опередить.

Предполетный медосмотр закончился опросом: «Как самочувствие?».

У меня давление было 105 на 70. Однако пульс оказался великоват. Пришлось признаться.

— Все-таки первый раз в «космос» лечу. Не привык.

Объяснение было принято с понимающей улыбкой, и я был допущен к полету.

Правда, мой внешний вид не очень понравился руководителю бригады: не удалось мне выполнить все его рекомендации по экипировке. Вырядился зачем то в спортивный костюм вместо теплого комбинезона. Одел ботинки вместо сапог. На голову натянул шапку-ушанку, так как шлемофона у знакомых летчиков выпросить не удалось.

Беспокойство руководителя было понятным. Такая форма одежды значительно ухудшила бы мое положение, если бы в полете пришлось воспользоваться парашютом. Его одобрение вызвала только теплая фуфайка, так как мороз на улице был уже 15 градусов, а в самолете обещали довести температуру до нуля или чуть выше.

В конце концов, после беседы со мной, дополнительных наставлений о правилах поведения в самолете, руководитель полетной бригады все же допустил меня к выполнению программы. Не было замечаний и к другим участникам будущей работы по тренировке в невесомости.

Работать должны были парами, сменяя друг друга после выполнения определенного этапа. Еще два новичка космонавта впервые должны были испытать на себе невесомость. Так что я был не одинок в своем «Невежестве». Разница была лишь в том, что для меня никто не устанавливал четких рамок деятельности, а у космонавтов программа была вполне определенной и должна была завершиться приобретением практических навыков передвижения в космическом корабле в условиях невесомости. Кроме того, для изучения влияния невесомости каждый из космонавтов должен был работать с набором медицинских приборов.

Все космонавты после медицинского осмотра одели медицинские пояса с датчиками, которые в мужском обиходе назывались «лифчиками». Пояса отрегулировали каждому по размеру и силе обжатия тела. Проверили контрольные показания приборов, снимаемые с датчиков, сделали контрольные записи.

Итак. Полетная бригада была готова к посадке в самолет.

Огромен пассажирский салон самолета «ИЛ-76», в котором разместилось специальное оборудование.

Я бродил по салону, с кем то вроде сталкивался и, похоже, всем мешал в их привычной работе. Но постепенно глаза мои не стали разбегаться по всему многообразию деталей обстановки, и я смог внимательно осмотреться.

У стенки, ближе к кабине пилотов, место борттехника. Он управляет светом, дверьми и контролирует общую ситуацию в салоне.

Чуть дальше, спиной к кабине пилотов установлены два ряда кресел для инструкторов и испытуемых. Отсюда виден весь салон, осуществляется дистанционное управление фото и киноаппаратурой, медицинскими приборами.

Еще дальше расположились соответственно друг за другом макет переходного отсека станции «Салют», два держателя для выходных скафандров, макет бытового отсека транспортного космического корабля «Союз» и небольшая площадка для отработки элементов свободного парения в невесомости.

Все металлические части и острые углы в салоне обшиты поролоном. Макеты крепко удерживались на полу цепями и специальными якорями.

Вдоль всего салона сверху, снизу и посредине были прикреплены специальные жесткие поручни для страховки людей, закрепления фото и киноаппаратуры и дополнительных светильников.

В хвостовой части салона перед полетом натягивались веревочные канаты, с помощью которых можно было надежно фиксировать положение своего тела в состоянии невесомости. Натянутые параллельно и попарно, эти канаты были очень похожи на обыкновенные гимнастические брусья.

Специалисты экипажа проверяли радиосвязь со всеми абонентами на борту. Проверялись скафандры, работоспособность приборов на рабочих местах. Механики пылесосили дорожки и маты на полу, очищали все поверхности, где только можно было предположить накопление хотя бы мизерного количества пыли. Здесь, в салоне самолета, в период наступления невесомости, она будет столь же серьезной помехой в работе космонавтов, как и в реальном космическом полете.

Но вот, наконец, все работы закончены, и руководитель бригады подал команду.

— Всем одеть парашюты. К полету приготовиться. Надели парашют и на меня, сопроводив коротким инструктажем, и еще более коротким напутствием.

— Торопись не спеша. А не знаешь — спроси.

Меня заставили под присмотром инструктора тут же два раза снять и одеть парашют. И только после этого инструктор отошел от меня.

Врач, наблюдавший за моими не совсем уверенными действиями, добавил.

— О ручке вытяжного кольца все равно забудешь, если ни разу не прыгал. Поэтому для тебя главное — не бросаться сломя голову к люку, а надежно зацепить карабин вытяжного кольца за трос. В этом случае автомат сам на высоте 1000 метров раскроет парашют. Даже если ты будешь лететь…. Без сознания. Так что учти. Не хочешь камнем лететь вниз — зацепи карабин. Железное правило. — Он помолчал, улыбнулся и добавил. — Впрочем. Твой карабин зацепят за трос в любом случае.

Подошел ко мне и руководитель бригады. Тоже дал свои советы.

— Покрепче затяни лямки, а то при раскрытии парашюта, когда перегрузка на доли секунды достигнет более 10 единиц, можешь на мгновение потерять сознание, и тебя просто вышвырнет из привязной системы парашюта, — он не ограничился словами, а сам лично подтянул лямки моего парашюта. Да так сильно, что мне показалось сначала, что в таком положении я и вздохнуть не смогу. А руководитель усмехнулся. — Вот теперь порядок. Этого ощущения и придерживайся, если придется прыгать.

В этот момент я окончательно понял, что соприкоснулся с очень серьезным делом.

Шум и грохот заполнили салон. Самолет пошел на взлет. Меня предупредили.

— Первую «горку» сиди в кресле. На второй, если все будет нормально по ощущениям, встанешь. Посмотришь работу космонавтов.

Врач добавил.

— Не торопись. Не старайся успеть все. Не резвись. Поспешай медленно.

Согласно кивая всем головой, я и хотел и не хотел выполнять все эти советы. Слишком мало будет «горок», и наблюдать за происходящим лишь в сидячем положении мне не хотелось. Я ведь так ничего и не успею увидеть и прочувствовать. Главное для меня будет упущено.

Меня уже манила к себе эта неизвестность, имя которой «невесомость». Хотелось побыстрее узнать — смогу ли я выдержать хотя бы одну «горку» без использования гигиенического пакета.

И будто угадывая мои мысли, со всех сторон стали сыпаться новые советы.

Кто-то пугнул: «Будешь бегать за пакетом. Никуда не денешься. Мы все через это проходили. Так что заранее попроси у доктора несколько пакетиков про запас, если сам забыл прихватить их из дома».

А я, как назло, хоть и думал взять с собой пакеты, в последний момент совсем о них забыл. Тоже примета не из добрых.

Другие успокаивали: «Не боись. Главное — перетерпеть в начале. Если не расслабишься, потом все будет в норме».

Те, кто уже прошел через подобные полеты, вспоминали, что трудно преодолеть тошноту в первые секунды невесомости. Хотя специалисты и отмечают, что с каждым новым полетом негативные признаки становятся все менее и менее выраженными. Делается оптимистический вывод о том, что можно полностью приспособиться к невесомости. В том числе и в этих сложных условиях быстрого чередования перегрузки и невесомости до десяти, а то и до пятнадцати раз подряд.

Наш самолет резко пошел на разгон, и инструктор, сидевший на ящике, (место в кресле уступил мне) сдвинулся с места и заскользил по матам к хвосту самолета. В доли секунда, однако, он успел среагировать на вводную, и ухватился за боковое крепление.

— Не зевай, — весело засмеялся он.

Я уперся ногами, сопротивляясь какой — то силе, упрямо стягивающей меня с кресла. Уши стало закладывать, но ничего особенного, отличного от обычного взлета самолета, не произошло. Рабочую высоту набрали быстро.

И вот долгожданная команда.

— Приготовиться к невесомости. Через 5 минут работа.

Космонавты быстро сняли парашюты, разделись и бросились к скафандрам, заняли позиции для работы в невесомости. Ждут.

Ждем и мы. Инструкторы и другие члены бригады заняли свои места, откуда можно хорошо контролировать действия космонавтов, и в случае необходимости в любую секунду прийти им на помощь.

Недалеко от меня занял свою позицию оператор служебного телевидения. Вся сегодняшняя тренировка будет снята на пленку, и после полета космонавты будут не раз просматривать видеозапись своих действий, разбирая с инструктором совершенные ошибки, намечая планы их устранения.

Обещанные 5 минут растянулись «до бесконечности», но невесомость так и не наступала. Возникшая была, небольшая перегрузка быстро спала, затем снова возросла и вновь пропала.

Телеоператор не выдержал напряжения, опустил телекамеру, стал разминать руки. Все-таки вес у телекамеры пока существует, а положение, занятое оператором, было удобно только для работы в невесомости.

Взгляды космонавтов и специалистов обращены к руководителю бригады. У него одного имеется связь с экипажем. Но он молчит. Лишь через некоторое время, выслушав какое-то сообщение экипажа, он поднял руку и объявил.

— Прекращаем режим. Всем надеть парашюты. Приготовиться к посадке.

Команда не смутила меня, так как я знал, что такими бывают и тренировочные команды. Меня предупреждали, что в течении полета такие подобная тренировочная команда может последовать в самое неподходящее время, а наш руководитель очень любит такие тренировки. Он считает их полезными для приобретения практических навыков и проверки готовности полетной бригады к действиям, например, в аварийной обстановке.

А мне было интересно. Подумалось даже, что руководитель специально для меня устроил эту тренировку, чтобы показать работу бригады в полной мере. А может быть и меня решил заодно попугать.

Жаль только космонавтов. Они снова мчались в белье к одежде, чтобы облачиться в теплое, и надеть парашюты. Имитировать надевание одежды и парашюта никто и не пытался. Такие шутки дорого могут обойтись исполнителям. Ведь никто не знает, тренировка это или нет. А вдруг это реальная опасность. Ведь за бортом самолета высота 8000 метров и температура минус 40 градусов. Вылетишь полураздетый, а к земле опуститься свежезамороженный экспонат.

Я невольно посмотрел на свои руки, и стал судорожно искать перчатки. Оказалось, что лямки парашюта крепко обхватили не только меня, но и карманы, в которых были мои перчатки. Пришлось быстренько, поглядывая на соседей руководителя, освободиться от привязной системы, достать перчатки, и снова затянуть лямки.

Все молчали, без обычных шуток ожидая прояснения сложившейся ситуации, и на душе стало как то тревожно. Прошла минута, другая. Отбоя, которого мы нетерпеливо ждали, все не было.

Ко мне подошел инструктор-парашютист, проверил мой парашют, еще туже затянул лямки, ничего не сказав, и своими действиями только усилил тревогу.

Через несколько минут, однако, в салоне снова раздались шутки и смех. Тягостная тишина плохо действует на людей, и они стараются преодолеть это состояние.

Через некоторое время руководитель бригады отправился в пилотскую кабину, и, возвратившись, объявил.

— Мужики похоже на сегодня отлетались. Неполадки в двигателе. На режим невесомости выйти не сможем. Идем домой.

Получалось, что напрасны были мои переживания, эмоции.

Оказалось, что масляные редукторы принудительной подпитки двигателя в невесомости не достигали полной мощности. Различие было небольшим, но во время режима невесомости, оно могло сказаться резко отрицательно на работе двигателя, и, следовательно, на поведении самолета. Командир корабля был, конечно, прав, решив после двух попыток возвращаться на аэродром.

После посадки авиационным специалистам дали два часа на ремонт, но желаемого результата добиться не удалось. Было принято окончательное решение о переносе полета на «невесомость» на следующий день.

Итак, мой первый старт оказался неудачным. Я как будто бы побывал в роли дублера космонавта, уже побывал одной ногой «там», но в последнюю секунду какая то сила взяла и вышвырнула меня «оттуда».

Врач, услышав решение, вынул из кармана целлофановый пакет и улыбнулся.

— Эх, жизнь. В кои то веки была возможность оказать помощь человеку, впервые летящему в «космос», и то не вышло.

Кто-то засмеялся.

— А если бы он ему не понадобился?

— Это в первый то раз? — Удивился доктор, а глаза его лучились добром, участием. — Не знаю таких. В крайнем случае, если бы он посчитал себя исключительной личностью, есть тысяча способов довести человека до нужной кондиции. Например. Рассказать несколько соответствующих моменту историй.

Я вдруг отчетливо понял, что каждую секунду, с того момента, как я попал в этот коллектив, обо мне здесь никто не забывал, хотя внешне это никак не проявлялось.

По тому, как обо мне заботились перед полетом и в полете, как иногда грубовато, по мужски, но участливо давали советы, было ясно, что никто и никогда не стал бы доводить меня «до кондиции». Но сейчас психологическая разгрузка нужна была всем, а я был идеальным объектом для дружеских розыгрышей. И я не обижался. Более того, мне уже самому было весело и совсем не страшил очередной полет. Я начинал тоньше чувствовать ритм всеобщей деятельности и пружины взаимоотношений в этом маленьком, но безусловно дружном, коллективе. У мен появилось полное доверие к этим людям и технике, с которой они работали.

Восторженные мысли о новом завтрашнем полете не покидали меня в тот день.

Но утром второго дня тревожные мысли, однако, вернулись ко мне, но уже не столь сильно заставляли сжиматься сердце. Борьба с самим собой временами напоминала игру, и где то в глубине души я уже смеялся над собой, но… лететь не хотелось. Возможные опасности как то отдалились и существовали сами по себе, но нет — нет да и вспоминал я крепкие шутки коллег по полету, и почему то представлял себе падающий самолет.

К счастью, дома обстановка изменилась. Никто меня уже не отговаривал от полета. Лишь иногда родители сочувствующе посматривали в мою сторону.

Утром, как и накануне, я был первым на месте сбора. Забрался в автобус, сел на заднее сиденье, притих и вскоре, пригревшись, задремал.

— Да ведь он, поди, ночевал тут. Боялся, что не сможет оторваться от теплой подушки. — Смех разбудил меня, и всю дорогу до аэродрома я снова был объектом шуток и веселых розыгрышей. Но уже ничего не задевало моего закаленного самолюбия. Да, собственно, и тон шуток был совсем иным. В них не было настороженности, сомнения. Похоже было, что меня приняли в число своих. Разговор шел откровенный, как с равным.

Привычно прошел взлет и набор высоты, и снова так же быстро переодевались космонавты, готовясь войти в скафандры, а инструкторы придерживали их, проверяя каждую деталь экипировки. Так же тщательно устраивался телеоператор, а рядом с ним фотограф.

А вскоре я услышал знакомую команду: «Приготовиться невесомости…». Вчерашний рубеж был достигнут.

Через несколько секунд из динамика раздался голос командира экипажа.

— До режима 5 секунд.

Движение в салоне прекратилось. Все были готовы, хотя еще секунду назад казалось, что еще долго будем устраиваться, примериваться, проверять и подгонять.

Телеоператор ободряюще подмигнул мне. И в это время из динамика послышалось.

— Режим!

Парашют вдруг стал тяжелым, и меня чуть наклонило вперед. Чтобы улучшить опору, я инстинктивно слегка согнул ноги в коленях, напрягся. Левой рукой я продолжал держаться за поручень, правой подхватил парашют снизу, облегчая давление лямок на плечи.

Перегрузка нарастала, но летчик вел самолет устойчиво. Из стороны в сторону, как на ухабах, нас не бросало. Голова становилась тяжелой, и ее все сильнее и сильнее клонило к груди.

И вдруг перегрузка резко пропала. В паху защемило, закололо, и горячая волна, пробежав снизу вверх, ударила в голову.

Все предметы перед глазами мгновенно оказались как бы размытыми, виделись в тумане.

По теории я знал, что это кровь, ранее равномерно распределенная по всему телу, вдруг большей своей частью устремилась к голове. Кровеносные сосуды головы, испытывая усилившееся давление, создают различные нескоординированные воздействия на чувствительные органы, контролирующие состояние человека.

В момент перехода к невесомости одним людям кажется, что перед глазами у них вырастает сплошная пелена, другим — что предметы и обстановка кажутся размытыми либо даже перевернутыми, хотя на самом деле, естественно, ничего реально не изменилось.

Такое состояние у многих людей сохраняется достаточно долго, и не всем из них, конечно, показана профессия космонавта.

При длительной невесомости в первоначальный период сильно опухает лицо, и долго не приходит первоначальное состояние, даже после возвращения из космического полета.

Мне то, правда, подобное не грозило. Ведь за одну «горку» невесомость может длиться от 20 до 40 секунд, и неприятные последствия не успевают возрасти до угрожающих размеров.

И все таки, пелена перед глазами неприятно удивила. Однако, я чувствовал, что это еще не сама невесомость, а ее преддверие. Я все еще стою устойчиво, хотя уже и не вдавливает меня в пол. Да и «размытость» предметов держалась лишь секунды. Постепенно знакомые четкие очертания прорисовывались перед глазами. Не было и ощущения перевернутости.

Пытаясь окончательно разогнать пелену перед глазами, я заморгал ими. И как раз в это время меня каким-то чудом чуть приподняло над полом. Впечатление такое, будто весь салон стал заполняться водой, и начал срабатывать известный закон Архимеда.

Оставив в покое потерявший вес парашют, я двумя руками инстинктивно ухватился за перила, когда меня, как лодку на волнах, закачало, бросая из стороны в сторону, и куда то потащило вверх ногами. В этот момент показалось, что из меня вдруг решили разом вывернуть все мои внутренности, и варварским способом выбросить наружу содержимое желудка. Это состояние было знакомо по многочисленным предупреждениям специалистов, и я стал усиленно делать глотательные движения, не забывая крепко удерживать себя руками на привязи.

Позыв тошноты был сильным. Но, не найдя поддержки, он отхлынул, дав мне секундную передышку. Волна второго позыва была уже значительно слабее. А само ощущение невесомости было так прекрасно, что практически я тут же забыл обо всех неприятностях и … отпустил руками перила.

Что-то плавно подняло меня над полом и отнесло в сторону. Помня о том, что на самолете невесомость воспроизводится кратковременно, и, не имея возможности оценить ситуацию по времени, я рванулся вновь к перилам, но их рядом уже не оказалось. Они находились буквально в сантиметре от рук, но дотянуться до них я не мог. Ноги мои почему то неумолимо поднимались вверх, а сам я медленно переворачивался спиной вниз. Я перестал ориентироваться в происходящем вокруг меня, и в отчаянии завертел головой, замахал руками, забарахтался, как утопающий в воде. Однако, меня неумолимо продолжало нести не вниз, а вверх к потолку. Уже не вижу ни космонавтов, ни инструкторов, а главное — никак не могу оценить, сколько же секунд осталось у меня для того, чтобы успеть зафиксировать свое положение в пространстве.

Тут то и пришло настоящее чувство страха. Ощущение моего бессилия породило чувство какой то неотвратимости неудачи, беды. Ведь я не мог ни передвигаться куда хотел, ни даже прогнозировать свое положение и перемещение в пространстве.

А время шло. Даже мчалось. Через несколько секунд невесомость должна была закончиться, и, если я не найду опоры, то меня хорошенько приложит спиной к полу салона с силой, развиваемой возвратившимся ко мне весом и инерцией, да еще с высоты более двух метров.

Но главное — это даже не возможная боль или травма. Главное — это пресквернейшее чувство беспомощности в данной ситуации, невозможность что-то предпринять, хоть в малой доле совладать со своим телом.

А голос из динамика предупредил.

— Конец режима.

И прозвучал он как приговор моей неповоротливости и самонадеянности. Меня ведь предупреждали, чтобы на первой «горке» я всего лишь должен осмотреться.

Я уже мысленно махнул на все рукой, приготовился к наихудшему, и в этот момент кто-то развернул меня за плечи и толкнул к спасительным перилам. Едва успел я схватиться за спасительную опору, как невесомость резко пошла на убыль. Мои ноги, как налитые свинцом, тяжело уперлись в жестковатые, но такие желанные сейчас, маты. Парашют, вес которого вновь увеличился вдвое, еще сильнее припечатал меня к полу.

Хоть голова была тяжелой, я уже, однако, верчу ею во все стороны, пытаясь понять, кто оказал мне помощь в критическую минуту. Но все заняты своим делом, и, казалось, никто не обращал на меня внимания. Понял. Окружающие щадят мое самолюбие, дают возможность успокоиться и без отрицательных комплексов продолжить работу.

Итак. Первый урок, первая встреча с невесомостью состоялись. Теперь уже не только умом, но и собственным, бешено колотящимся, сердцем понял я, почему первым космонавтам на космических кораблях «Восток» не позволяли отвязываться от кресел, и совершать свободный полет в кабине. Чрезвычайно трудно было тогда оценить состояние космонавта в невесомости, длящейся час и более. Ведь в то время на самолетах невесомость воспроизводилась меньше, чем ныне — 10–15 секунд. Никто не мог исключить такой ситуации в космосе, когда космонавт, освободившись от опоры в виде кресла, беспомощно повиснет в центре кабины, так и не сумев возвратиться в кресло перед посадкой. Некому будет подтолкнуть его в кресло.

Впервые только космонавтам А. Николаеву и П. Поповичу разрешили отстегнуться и повисеть в невесомости реального космического полета. В течение часа они свободно плавали, опробовали различные методы передвижения, проводили различные эксперименты, позволяющие лучше познакомиться с этим странным состоянием — невесомостью.

С появлением космических кораблей «Союз» и орбитальных станций типа «Салют» космонавты уже плавали в невесомости, как рыбы в воде. Необычайные ощущения, которыми так восхищались, стали теперь нормой, образом жизни космонавтов. Появились новые технические средства, позволяющие как можно лучше подготовиться к работе в невесомости как внутри космического аппарата, так и в открытом космосе.

Одним из этих средств — летающей лабораторией невесомости — и был самолет, на котором мы летали.

В Центре подготовки космонавтов существует и гидролаборатория, где в бассейне с водой космонавты отрабатывают будущие операции в открытом космосе. Там невесомость можно имитировать достаточно длительное время, но и ощущения ее тоже несколько иные….

Однако, на долгие размышления времени мне не дали. Вскоре последовала очередная команда, и мы замерли в ожидании, готовясь принять новую порцию невесомости.

Космонавты, выполнявшие функции командира и бортинженера, в первой «горке» успели выйти из мест крепления скафандров. С началом второй командир уже вошел в шлюзовую камеру, а бортинженер стоял в метре от ее входа, собираясь последовать за командиром. Они как бы входили в шлюзовую камеру из рабочего отсека станции с последующим выходом в «открытый космос». За одну горку выполнить весь этот процесс невозможно, и он был разделен специалистами на этапы, в течение которых осуществлялся весь цикл выхода от исходной точки и возвращение в нее после завершения всех видов работ.

Оба космонавты-новички впервые выполняли такую работу в целом, хотя теоретически изучили каждое свое действие до деталей и отработали некоторые элементы в свободном плавании накануне. Каждая операция — это и новые навыки, и новые ощущения для космонавтов, которые должны все прочувствовать самостоятельно, пропустить все не только через свой ум, но и через мышцы рук и ног, через общее физическое напряжение при том или ином действии.

Собственно, этот «выход» и был для них своеобразной прикидочной комплексной тренировкой. Однако оценки им ставились реальные и весьма строгие. Бесконечно пробовать нельзя. Каждая секунда невесомости дорога и в прямом смысле этого слова — в материальном и денежном выражении.

Вторая горка тоже не обошлась без сюрпризов и поучительных уроков и для меня. Как только наступила невесомость, я попробовал оттолкнуться так, чтобы долететь до потолка и, оттолкнувшись оттуда, возвратиться обратно. Расчет и мои действия казались мне вполне верными. Но получилось не так, как хотелось. Оттолкнулся я слишком слабо. Перелет был каким то вялым, медленным. Но я уже считал мысленно секунды и был терпелив — дождался потолка без панических настроений.

Зато в обратную сторону я уже оттолкнулся, как бывалый невесомщик — резче и постарался при этом прицелиться так, чтобы в конце воображаемой траектории моего полета было за что ухватиться руками.

Чувство парения! До чего же оно приятно! Здесь все: и радость, и удовлетворение и огромное желание как можно быстрее попробовать новый вариант перелета.

Страха моего как не бывало. Росла уверенность в своих силах и возможностях.

Оказалось, что я научился уже и распределять время, контролировать его бег. Хотя заключалось это в осуществлении коротких перелетов и постоянной настроенности на ожидание очередной команды.

Как только прозвучал сигнал: «До конца режима 5 секунд», — я сразу прекратил свои эксперименты и, оттолкнувшись от бытового отсека, на который успел взобраться (ведь это же так легко в невесомости), устремился к спасительным перилам у пола и, причалив к ним, сразу постарался опустить ноги на пол. Но не тут то было. Выталкивающая сила оказалась сильнее меня. Силы моих рук и одной опоры для выполнения такой операции явно не хватало. Однако осматриваться и примечать, что делается вокруг, такое положение моего тела не мешало, хотя и выглядели предметы несколько необычно. Как будто я находился вниз головой. Хотя, в принципе, оно так и было.

В таком положении я и увидел, что с бортинженером не все обстоит благополучно. Выполняя операцию по входу в шлюзовую камеру, он последнее движение выполнил слишком резко и промахнулся. Не успев ухватиться за обрез люка, он быстро взмыл вверх. Натянутые кабели скафандра дернули его в сторону, и он неуправляемо завертелся, потерял ориентировку, и оказался в том самом неприятном положении, в котором на предыдущем режиме был я сам.

Телеоператор, пытаясь наиболее полно заснять всю ситуацию, изо всех сил тянулся за космонавтом, и в какой то момент он так увлекся, что забыл о контроле собственного положения. Он расслабил левую ногу и «по земному» стал искать для нее более выгодную точку опоры. И, естественно, был за это сразу наказан. Все тело его закачалось, как маятник на правой ноге, а левой он стал быстро — быстро ощупывать вокруг, пытаясь теперь уже хоть за что-то зацепиться. Тем более, что его уже стало разворачивать. Однако, съемку он не прерывал, хотя и изгибался немыслимым образом, и камера в его руках тоже начала ходить из стороны в сторону.

Пока я в нерешительности раздумывал, чем бы помочь телеоператору, фотограф, работавший рядом с ним, прекратил свою работу, изогнулся всем телом почти горизонтально над полом, ухватил обеими руками ногу коллеги и воткнул ее между матами, чуть повернул носок для лучшего зацепа.

Оператор так и не прервал съемки, не оторвал взгляда от окуляра телекамеры, и даже не поблагодарил своего товарища. Потом он наверное скажет ему добрые слова благодарности, а в данный момент такое поведение для обоих было вполне естественным.

Ситуация с космонавтом, между тем, обострилась. Он боролся с невесомостью самоотверженно. Использовал в качестве опоры кабели, шланги, пытался двигать телом, но никак не мог сориентироваться в обстановке и возвратиться в исходное положение. И я уже представлял, как через несколько секунд с высоты потолка салона он плашмя будет падать на пол.

Инструкторы не вмешивались. До последней секунды они давали возможность космонавту самому справиться с возникшей аварийной ситуацией. И только в самый последний момент руководитель бригады и один из инструкторов синхронно взлетели к космонавту, затем оттолкнувшись от потолка, увлекли за собой и неудачника. Расчет был настолько точный, что момент их касания пола совпал с исчезновением невесомости.

Правд, приземление было не совсем удачным. В сложившейся обстановке приземлить космонавта на ноги не удалось, и он по окончании режима невесомости остался лежать на боку, не совсем удобно подвернув под себя руку.

— Как самочувствие? — Сразу же запросил его руководитель.

— Нормально. Рука вот только беспокоит, но терпимо.

— До очередного режима совсем немного времени. Потерпи. А там мы сразу поставим тебя на ноги.

Помочь космонавту сразу было проблематично. Один скафандр весил более 200 килограмм.

И космонавт терпел. Особенно трудно ему пришлось в начале очередного режима, когда на подвернутую руку стал давить уже двойной вес. Но вот вновь наступила невесомость. Космонавта подняли на ноги, и вновь он, как и мы, отправился в полное неожиданностей путешествие. Дальше он все должен был сделать сам.

За третьим режимом последовал четвертый, затем пятый…. И вот уже космонавты возвратились к исходному рубежу. Задание выполнено.

А мое состояние от режима к режиму улучшалось. Меня не стеснял никакой скафандр, у меня не было конкретного задания. Задача моя была минимальной — прочувствовать на себе влияние невесомости, понаблюдать за работой космонавтов и попытаться определить в ней какие то существенные особенности. И я полностью использовал отведенное мне время. Летал по потолку, взбирался, вернее вспрыгивал как кузнечик, на бытовой отсек и шлюзовую камеру, откуда мне открывался полный вид всего салона. Я совершенно забыл о неприятных ощущениях, припоминая кое что из этой области лишь в краткие мгновения переходных периодов. А когда руководитель бригады, вроде бы мимоходом, сказал мне: «Молодец. Если так и дальше будет, можешь писать заявление в космонавты», я совсем загордился. И тут же был наказан за самонадеянность.

Подошедший врач поинтересовался моим самочувствием и сообщил, что один из космонавтов, отрабатывая эксперимент в невесомости в сидячем положении, чувствует себя довольно плохо.

Наверное, врач хотел этим сообщением похвалить меня, а получилось непредвиденное. Я вдруг представил себе этого космонавта, его измученное лицо, бумажный пакет и «брызги шампанского» из рвотных масс. И мне вдруг самому захотелось полностью освободиться от завтрака. Уж не знаю, как я сдержался, сколько сделал судорожных глотков, но какое-то время я ничего вокруг не видел и не замечал. Хорошо, что врач, передав мне сообщение, сразу же отошел. Почему то именно ему мне было стыдно показать свою слабость.

Усиленные глотательные движения помогли мне и на этот раз. Тошнота ослабевала, а вскоре и совсем прошла. А как только наступила невесомость, я и вовсе забыл обо всех неприятностях в очередной раз.

Хотя я и знал, когда закончится полет, но команда: «Приготовиться к посадке» прозвучала все же несколько неожиданно. Я еще не успел налетаться досыта, не выполнил всего, чего хотел. Но что поделаешь. Теперь нужно на земле подготовиться к тому, чтобы пройти второй цикл невесомости.

После посадки я даже не пошел в помещение, как все, а стал прогуливаться вокруг, надеясь, что свежий воздух и мороз быстрее помогут мне восстановить хорошую физическую форму, избавиться от вдруг появившейся головной боли и общего состояния сильной усталости. Хотелось даже без помех обдумать некоторые вопросы, возникшие в ходе полета.

Ко мне подошел руководитель бригады и похвалил, но не за полет, а за эту прогулку на свежем воздухе.

— И не расслабляйся, — наставлял он. — Хорошее самочувствие в первом цикле не гарантирует того же во втором.

Услышав такой «обнадеживающий» совет и вспомнив, что я уже был близок к позору, мне вдруг захотелось остаться на земле. Ведь главная цель достигнута — невесомость я уже испытал, за работой космонавтов понаблюдал. Второй полет не даст мне практически никакой новой информации.

Я бродил по мерзлому полю, беседовал сам с собой, и потихоньку приходил к выводу, что мои размышления вполне логичны, справедливы, и что вряд ли стоит думать о том, что и как обо мне скажут другие. Важно как я сам оцениваю свое поведение. Рационально ли поступаю?

В моих рассуждениях и расчетах все вроде было правильно. Задание свое я выполнил. Профессию менять не собираюсь. И все-таки, чем больше я убеждал себя в непогрешимости своего решения, тем неуютнее почему то становилось на душе. Второй полет нужен был не кому-нибудь, а мне. Для моего самоутверждения. Отказ от второго полета на невесомость диктовался бы малодушием. Я потерял бы многое, что с таким трудом удалось завоевать. Попросту говоря, не трус ли я в сущности?

Быть трусом как то легче. Тем более, что есть оправдание: в голове трещало еще больше, в желудке сосало так, будто я сутки не ел и не спал. И еще больше давала о себе знать жажда.

Что-то, однако, удерживало меня от принятия окончательного решения. С каким то раздражением я увидел, как другие члены бригады, гуляющие неподалеку, грызли сухарики, уплетали яблоки.

— А разве невесомость и полный желудок совместимы? — Не выдержав, спросил я одного из них.

— Возьми яблочко. Нам по норме положено, — инструктор улыбнулся. — Не помешает и жажда пропадет.

И я взял яблоко. Другой протянул мне сухарик, добавив.

— Пусть желудок занимается своим делом. Привычным. Тогда и нам мешать не будет.

Я поблагодарил и… пошел пить воду.

Перестала болеть голова, успокоился желудок и куда то в сторону ушли никчемные мысли. А тут и руководитель бригады сообщил мне.

Нашли тебе новую работенку. На первой горке пойдешь в кабину штурмана. Там невесомость ощущается по другому. Попробуй. Будет немного страшновато, но ты ведь уже опытный, освоился с нашей работой.

Он ничего больше не добавил. Ушел. А я совсем забыл о расслабляющих мыслях. Назад пути нет. Иначе явная трусость и позор.

И я с благодарностью подумал о нашем руководителе, который вновь оказался возле меня в самый нужный момент, сказал самые необходимые слова. Без нравоучений, без панибратски-снисходительного похлопывания по плечу.

Он ушел не оглядываясь, а я сразу же прекратил бесцельное шатание и направился к самолету. В рабочей обстановке и думалось по деловому. Прежде чем собралась вся бригада, и вновь заработали двигатели, я успел присмотреть в кабине штурмана местечко понадежнее, где можно было бы зацепиться ногами и руками. В кабине не полетаешь. Приборы, кабели, стекло вокруг. Штурман прижат к сидению ремнями, а мне для оседлости предлагалось использовать лишь ноги и руки.

После взлета штурман улыбнулся мне как старому знакомому, и жестом пригласил понаблюдать панораму мелькавшей внизу земли.

Что и говорить. Было красиво, но уже неинтересно мне. Я ждал новой встречи с невесомостью. И мысленно снова вспоминал все, что знал о ней. Мне, например, было известно, что для воспроизведения кратковременной невесомости самолет должен лететь по сложной траектории. Сначала это ровная площадка с точным выдерживанием высоты. Затем нос самолета опускается, и он пикирует вниз под определенным углом. Скорость увеличивается. Естественно в этот период перегрузка на человеческий организм возрастает до нескольких единиц.

Затем летчик начинает выравнивать самолет и по сложной траектории переходит из режима пикирования в режим крутого набора высоты. Самолет как бы взбирается на горку, облетая ее воображаемую вершину. Поэтому и весь режим назвали «горка».

В момент перехода к вершине и при быстром ее облете, в соответствии с законами физики, и возникает невесомость. К сожалению, только кратковременно.

Теоретически, невесомость в результате такого режима может длиться от 10 до 40 секунд. Все зависит от конструкции самолета, на котором воспроизводится невесомость, и в огромной степени от искусства летчика, управляющего самолетом. Весьма трудно точно выдержать траекторию полета, еще труднее продолжить выполнение этой операции в момент, когда наступает невесомость. Ведь и люди и авиационная техник работают в состоянии особом, необычном…

Задумавшись над этим вопросом, я не сразу среагировал на прозвучавшую команду: «Приготовиться к режиму». Штурман, заметив мое состояние, легонько тронул меня за плечо, показал на приборы. Высота падала. Резко возросла перегрузка. Стремительно приближалась и росла в размерах земля. В кабине не было матов и перил, но имелась возможность сидеть на ступеньке, крепко вцепившись руками в переплетение рам, упираясь ногами в ограждения.

Я ухватился руками за ограждения еще крепче, но появившееся ощущение опрокидывания не проходило. Казалось, что я уже лежу на спине, а самолет вот-вот начнет падать спиной вниз к земле. Удивляло лишь, почему это он до сих пор не падает? А сердце щемило от предчувствия опасности. И сделать что-то для собственного спасения я не мог. Оставалось только ждать дальнейшего развития событий. К знакомому и казалось забытому, чувству бессилия прибавилось и неотвратимое чувство опасности.

Когда к горлу подступила тошнота, а знакомая, но странная сила стала выдергивать мои ноги из мест закрепления, я даже обрадовался. Наконец то! Вот она — невесомость.

Летать в невесомости по кабине штурмана нельзя, зато возникла новая проблема — удержание себя на одном месте. А мне, как назло, очень хотелось взлететь к потолку.

Штурман понимающе улыбнулся мне и сказал, что здесь в первый раз действительно бывает тоскливо, неинтересно. Но потом привыкаешь.

Я внимательно выслушал штурмана и, едва закончился режим, тотчас поблагодарил его за гостеприимство и поспешил в салон. Там было гораздо интереснее! Там была живая работа, было крылатое и постоянное ощущение полета в невесомости. А тут, на привязи в кабине, было лишь тоскливое ожидание неосуществимого.

Руководитель бригады встретил меня улыбкой и предложил.

— В конце салона можно полетать в охотку. Мы там с новичками будем отрабатывать элементы космической акробатики. Проще говоря — элементарные навыки передвижения в невесомости.

Я кивнул головой, но в начале понаблюдал все же за работой новой пары космонавтов в скафандрах. Ощущение уверенности в своих движениях было столь велико, что я без всякой опаски самостоятельно выбирал наиболее удобные точки для наблюдения и проведения своих, увы доморощенных, любительских экспериментов по освоению невесомости.

Мною уже отлично различались оттенки разговоров, тональность произносимых людьми тех или иных слов. И вся обстановка вокруг заново открывалась мне во всей ее сложности, неоднозначности, но и ясности, простоте одновременно. Сложности, потому, что выполнялись и тренировались действительно необычные для человека операции. Простоте, потому, что разобравшись в вопросе, понимаешь, что вся трудность заключается не в невесомости, а в психике самого человека, в его умении владеть собой, своими чувствами и, конечно, своим телом.

И как важна здесь роль инструкторов! Великих психологов! Они знаю кого и когда надо доброжелательно и ласково, но без сюсюканья, подбодрить. Над кем надо в меру подтрунить или даже посмеяться, а кому и сердито выговорить за ту или иную ошибку. Они немногословны во время работы. Только добрая улыбка выдает иногда их хорошее настроение, если обучаемый успешно выполняет операции, следуя их советам, и делая при этом неожиданные открытия своих не познанных до сих пор возможностей.

Один из инструкторов подошел к руководителю бригады и сообщил, что кто-то из новичков, готовившихся в космонавты и плохо перенесший невесомость в первом полете, сейчас снова воспользовался гигиеническим пакетом.

— Может быть бесполезно его накатывать? — последовал вопрос.

Руководитель бригады требовал от инструкторов не только информации, но и решений. А решать нужно было, ни много ни мало, судьбу человека.

— Я бы не спешил с выводами, — подумав, твердо произнес инструктор. — Парень борется. И, похоже, может выкарабкаться. Вот так, как он, — и инструктор показал на другого космонавта, который завершив «выход в открытый космос» через люк шлюзовой камеры уже возвращался обратно, стараясь успеть до конца режима полностью войти в камеру, а не повиснуть на обрезе люка. Висеть бы так ему предстояло до следующего режима, а это не очень то приятно. Если кому-нибудь достается такая доля, инструкторы не помогают. Суворовский принцип «Тяжел в ученье, легко в бою» переделан на космический лад и соблюдается неукоснительно. Космонавт должен все ощущения, приятные и неприятные, пропустить через себя, чтобы не было неожиданностей в реальном полете. Там учиться будет уже поздно.

— Поработай здесь, — предложил руководитель инструктору, — а я сам пойду посмотрю, что к чему у новичков.

Он резко оттолкнулся и поплыл в другой конец салона. А я направился к бытовому отсеку транспортного корабля. Там, знакомые по первому полету, командир экипажа и бортинженер отрабатывали действия по аварийной команде «Разгерметизация космического корабля». По этой команде космонавты должны были, помогая друг другу, надеть стартовые скафандры и выполнить ряд действий перед посадкой.

Сложно выполнить эту операцию на земле, еще сложнее в невесомости. Тут все, что космонавт сложит, тотчас расползается как живо, если не закрепить на положенном месте. И без помощи товарища космонавту просто не обойтись. При этом, в невесомости, чтобы выполнить простейшую работу руками, необходимо надежно закрепиться за что-то ногами или привязать свое тело к опоре.

На миг мне представилась реальная обстановка действительно опасной ситуации на орбите. Тот, кто наденет скафандр первым, имеет больше шансов выжить. И уже на земле бортинженер, который завершает надевание скафандра после командира, фактически готовит себя к возможному самопожертвованию на орбите. Однако среди космонавтов разговоры об этом не ведутся. Они не в чести. О подобных случаях говорится как об осознанной необходимости. Лучше подготовленный к управлению кораблем космонавт, должен быть готовым к работе первым. И понимание этого на деле гарантирует то, что и на орбите все будет происходить точно так же, как это тренируют на земле. Спасение заложено в точном и надежном следовании разработанной методике действий. И потому отрабатывают ее до мелочей, до автоматизма, увеличивая тем самым вероятность своей безопасности в реальном космическом полете.

Надевание скафандров в бытовом отсеке завершилось с окончанием очередной «горки», и сопровождалось многократным смехом как самих космонавтов, так и специалистов. Не слушались скафандры неопытных рук космонавтов. Даже в четыре руки они не успевали с первой попытки заправить все веревочки, шнурочки и другие детали внутрь скафандров, чтобы успеть закрыть все замки. Что-то обязательно успевало выскользнуть обратно. Руки космонавтов бросались в погоню, а в это время начинали расползаться в стороны другие элементы скафандра. Сопровождаемая веселыми шутками и сердитыми комментариями первая попытка одевания прошла весело, но заняла слишком много времени.

В короткий перерыв между горками инструкторы тщательно разобрали действия каждого космонавта. Вторая попытка шла уже быстрее. Норматив был даже перевыполнен.

Кто-то тронул меня за плечо.

— Как самочувствие? — Рядом стоял врач.

— Нормально, — обрадовался я новой возможности пооткровенничать, и выслушать очередную похвалу.

— Молодец, — врач пристально посмотрел мне в лицо, потом перевел взгляд к креслам. — Трудный у нас сегодня полет. Даже оператору стало плохо. Не одну сотню раз уже летал, а сегодня скрутило.

Я помнил слова руководителя бригады перед вторым полетом, и все же эти слова показались мне шуткой. Я решил сам посмотреть на коллегу, и мы вместе с врачом подошли к оператору.

Сомнений не было. Бледное, осунувшееся лицо, измученный взгляд. И этот чертов гигиенический пакет в руках.

— Таблетку дать? — поинтересовался врач.

— Нет, — помахал рукой оператор и, закрыв глаза, замер в кресле, весь уйдя в борьбу со своими ощущениями.

До конца полета оставалось еще полчаса, которые для оператора, наверное, будут казаться часами.

Я уже повернулся, чтобы уйти, но он открыл глаза, остановил меня.

— Ничего не хочу. Только бы побыстрей на землю! И невесомость понял, кажется, только сейчас. Ты не пиши о ней красиво. Она злая, — и оператор снова закрыл глаза.

А мне подумалось. Как же трудно космонавтам жить на орбите в постоянном ожидании того известного нехорошего состояния, или того же вообще неизвестного, не познанного никем! Ведь никто не знает, когда это произойдет. Быть готовым к неожиданностям нужно в любой момент времени. Таково первейшее требование к космонавтам. Уверенность, это прекрасно. Но она может перерасти в самоуверенность, и потому доля сомнения помогает не расслабляться, быть в постоянной готовности к встрече с неизвестным, чужим, даже враждебным.

А влияние невесомости на человека и сейчас до конца, до глубины не выяснено. Хотя многое об этом уже известно.

Медики говорят, что перераспределение крови в организме при наступлении невесомости вредно влияет на человеческий организм. Особенно остро это проявляется в первые дни пребывания в невесомости. Именно тогда, когда члены экипажа должны выполнять большой объем высокоточной и физической работы, чтобы привести системы корабля и станции в рабочее положение.

Со временем организм привыкает (адаптируется) к новым условиям. Однако, невесомость коварна, и нельзя расслабляться, нельзя не выполнять огромную физическую работу, нельзя не нагружать мышцы, если хочешь сохранить хорошую рабочую форму.

Известно, что в невесомости из-за вынужденного снижения физической нагрузки из костей постепенно исчезает кальций. Кости космонавта, находящегося многие месяцы на орбите, становятся более хрупкими, более подвержены переломам, чем в обычных условиях. А ведь космонавтам предстоит после полета посадка, всегда сопровождающаяся перегрузками, повышенными ударными воздействиями на весь организм. Поэтому в невесомости у космонавтов, если не заниматься усиленно физкультурой, довольно быстро развивается атрофия мышц. Недаром, возвращаясь из полета, космонавты адаптируются к земным условиям по специальной программе и под пристальным наблюдением медиков….

А очередная «горка» тем временем снова заявила о себе. Это была последняя «горка» в полете. В общей сложности за два полета я находился в невесомости более десяти минут. И в этом своем последнем свободном парении я с радостью наблюдал за космонавтом, которому поначалу не везло. Он летал, кувыркался. Может быть не та резво, как остальные, но инструктор был им очень доволен.

Уже под конец режима, устав от впечатлений, я устроился возле бытового отсека, уцепившись за опору руками и ногами, как кавалерист. В полуметре от пола это было не опасно. Кончится режим, и я спокойно встану ногами на пол.

И вдруг, когда уже было объявлено, что до конца режима осталось 5 секунд, мимо меня пролетел руководитель бригады, которого явно несло в сторону и вверх.

Я даже не понял сразу. Ради шутки я схватил его за ногу или всерьез обеспокоился его положением. Что-то сработало в сознании, а вот почему, до сих пор понять не могу. Хотя вслух потом восхитился своей реакцией и поступком. Считал, что это действие есть результат того, что я окончательно освоился с невесомостью. Может быть и так, но действовал я тогда все же неосознанно.

Руководитель бригады с благодарностью посмотрел на меня.

— Молодец, — и встав на ноги, сразу поспешил к космонавтам.

Пожалуй, где то тут, в этом факте, заключался для меня главный урок, который я вынес, работая в невесомости.

Как все-таки важно, чтобы в трудную минуту при выполнении любой работы, рядом оказался понимающий, чуткий человек, который помог бы лучше понять твой организм, твое место в жизни вообще, стать увереннее в себе, испытать истинную сладость победы над собственными слабостями, осознать великое чувство уважения к другому человеку.

Нет, не только физические ощущения невесомости познал я в этом полете. Урок Человечности был и останется на всю жизнь для меня важнее урока влияния невесомости и других факторов космического полета на человеческий организм.

Теперь попробуем рассмотреть еще несколько моментов, связанных со здоровьем космонавтов. И не будем обращать внимания на соблюдение врачебной тайны. Они люди публичные.

Начнем с самого начала. Первый отряд космонавтов набирали из молодых, абсолютно здоровых летчиков-истребителей. И это было оправдано в определенной степени, так как на первом этапе предстояло проверить способность человека выжить на орбите, и определить возможность выполнения полноценной работы человеком в условиях длительной невесомости.

Полеты на космических кораблях «Восток» и «Восход» доказали — человек может работать в космосе. Но стало ясно и другое — одного здоровья для полетов в космос мало. Особенно четко такая ситуация стала проявляться с началом длительных экспедиций на орбитальные пилотируемые станции. Нужны были специалисты. Причем в разных областях знаний и большим практическим опытом. А таких людей с абсолютным здоровьем было мало. Да и, как показал опыт полетов, оно особенно и не требовалось. Ограничения по некоторым позициям можно было снимать. И их снимали. Не особенно афишируя эту позицию.

Острый период адаптации к невесомости у космонавтов заканчивался через 3–4 суток полета, а полноценно работать они могли через две недели. Через два месяца полета начинались проявляться признаки усталости.

Восстановление всех физиологических дополетных параметров космонавтов наступало на земле приблизительно через столько же времени, сколько продолжался космический полет.

Кроме того. Никто из медиков и сейчас не сможет сказать для конкретного космонавта долгосрочный медицинский прогноз.

Космонавты Лебедев, Серебров считают, что здоровье у них ухудшилось вследствие совершенных космических полетов. Медики же считают, что причиной могут быть и послеполетные жизненные условия.

А вот космонавт Левченко умер через шесть месяцев после своего кратковременного полета в космос. До полета у летчика-испытателя не было никаких жалоб или признаков нездоровья.

Если же внимательно рассмотреть мартиролог космонавтов и астронавтов, то можно сделать вывод, что причиной смерти (рак, инсульт, инфаркт) почти у половины из них является стресс. И не только в полете, но и на земле, в период подготовки.

Так что в этих вопросах медикам еще работать и работать.