Пионер, 1949 № 08

В одной станице

Георгий Дмитриев

Рис. П. Кузьмичёва

У въезда в станицу мы с мальчиками поспорили. Они хотели сегодня идти дальше, в Архиповку, до которой оставалось километров десять. Я же считал, что нам нужно остановиться здесь на отдых. С самого Майкопа, откуда вышел неделю тому назад наш маленький отряд, мы толком не отдыхали, не стирали, не чинились. Кое у кого из нас были уже и лопнувшие тапочки и растертые ноги.

- Куда вы так спешите? - опросил я, когда мы расположились в тени большого придорожного ореха, чтобы обсудить этот вопрос. - Времени у нас впереди достаточно, а здесь, в школе, нам уже приготовлено на сегодня помещение.

- Лучше лишний день провести в Архиповке, там исторические места есть, - сказал Серёжа, пряча от моего взгляда свой башмак с отвалившимся каблуком. - А тут совсем неинтересно.

- Конечно, лучше! Чего мы здесь не видели! - все разом заговорили ребята. - Только день потеряем, а здесь совсем неинтересно.

- Это почему же неинтересно? - прервал я их.

Серёжа, чувствуя поддержку, заговорил громче:

- А потому, что ничего тут такого нет. Вот в Апшеронской мы нефтепромыслы смотрели, в Дефановке - пещеры, в Горячем Ключе и Линейной - колхозы знаменитые. А здесь что? Это даже не станица, а посёлок какой-то, его и на карте-то нету. И колхоз, должно быть, самый маленький. Что тут мотет быть интересного?

Я собрался поспорить с ребятами, но не успел.

- А неинтересно, так зачем пришёл? - раздайся вдруг обиженный, суровый голос.

Мы оглянулись. На краю кукурузного поля, углом подходившего к нашему ореховому дереву, среди светло-зелёных коленчатых стеблей стоял мальчишка, такой загорелый, что свежевыбритая его голова казалась одетой в белую тюбетейку. Он в упор смотрел на Серёжу, сердито сдвинув брови, и не отвёл взгляда, даже когда все мы повернулись к нему.

Потом из кукурузы с шёлковым шелестом вынырнул и стал рядом с ним другой паренёк, поменьше, со вздёрнутым носом. Этот, видимо, не слышал разговора и глядел на нас иначе - с нескрываемым любопытством и немного опасливо.

Мы молча рассматривали друг друга. Набежал из синей глубины долины ветерок, шевельнул листья ореха; по кукурузе пошли суетливые, сухие шорохи, и разом грянули со всех сторон, будто был у них спрятан свой дирижёр, цикады.

Загорелый встрепенулся.

- Пойдём, Славка, - сказал он. - Им до нас нет интереса, а нам - до них.

И повернул спину в синей, чистой, выгоревшей добела рубашке.

- Туда и дорога, - буркнул Серёжа. Славке уходить явно не хотелось. Он неохотно

оторвал от нас взгляд и, уже двигаясь, натыкаясь на кукурузные стебли, всё оборачивал назад свой любопытный курносый нос.

- Погодите-ка, товарищи! - вдруг крикнул я, ещё не зная зачем; Славка быстро повернулся, старший стал в полоборота. - Далеко ли до школы?

- Не-ет, - с готовностью пропел Славка.

- Как идти, - коротко сказал старший. - Дорогой далеко, а бродом близко.

Я поднялся.

- Бот что, ребята, - сказал я своим. - Интересно или нет, а я объявляю отдых. Сейчас мы пойдём в школу и будем приводить себя в порядок. - Мои ребята сразу надули губы, забурчали. - А этих мальчиков попросим проводить нас. Как вас звать?

- Его - Никитой, - ответил младший, - а меня - Славкой.

- Ну, так как же, Никита и Славка? Доведёте нас до школы, где покороче?

Славка заискивающе посмотрел на Никиту.

- Ладно, - сказал тот. - Нам всё равно туда идти.

Ребята мои неохотно поднялись, не очень дружелюбно поглядывая на провожатого, и мы пошли. Впереди шагал суровый Никита, сзади - угрюмые, недовольные - шли мои ребята. Мы со Славкой шествовали посередине, представляя собой нейтральную зону.

Никита скоро свернул с дороги и повёл нас по сухому руслу ручья. Под ногами перекатывались голыши. Во впадины с сохранившейся водой звонко бултыхались лягушки. Среди зарослей ажиеы качались высокие светложёлтые мальвы. Навстречу вырастала пышная, мягкая от зелени, звенящая цикадами гора.

- Вы откуда же? - поинтересовался Славка.

- Майкопские, - сказал я, - из школы, пятиклассники.

- У вас тоже в этом году пятый класс открывать будут. В него Никита перейдёт. А мне ещё два года до пятого, - затарахтел Славка, которому наскучило, видимо, молчать. - А школа у нас новая, и директор сам чучелы делает. Их у него много! Вы попросите, он покажет. И нырки, в чайки, и ещё недавно Иван Федотович, партийный секретарь, альбатроса убил и тоже в школу на чучелу отдал.

- Настоящего альбатроса? - опросил шедший к нам ближе других Вовка Смирнов.

- А то?… - сказал Славка. - Они в шторм налетают.

Вероятно, у них с Вовкой завязался бы разговор, но Серёжа уже смотрел сюда настороженно и ревниво.

- Ты что, никогда их не видел, что ли? - пренебрежительно спросил он. - Помоги-ка мне рюкзак подтянуть…

И они с Вовкой Смирновым отстали.

Русло ручья привело к речке, быстрой и неглубокой. На том берегу зеленели уходящие к горе сады, лениво крутилось болгарское колесо, краснели среди тополей конусы силосных башен.

- А вон за теми силосами, - Славка потянул меня за рукав, считая, видимо, уже своим, - участок Ксени Кесовой. Она уже большая, комсомолка. Она первая придумала между табаком бахчу разводить, хотя над ней и смеялись. А Иван Федотыч говорит: «Пусть смеются, сажай, в мою голову». И после больше всех табаку сняла.

- Второе место по району, - не оборачиваясь, сказал Никита.

- Что-нибудь не так, - докторским тоном вставил Коля Горшков, любитель ботаники, вырастивший в этом году лучшую в школе кустистую пшеницу. - Конечно, можно посадить вместе табак и арбузы, но табаку от этого не будет же больше?

- А ты их слушай, - тихонько оказал Серёжа.

Мне это не понравилось. Но как раз в это время мы подошли к броду. Пока мы стояли, ожидая, чтобы все перебрались по набросанным поперёк реки камням, Славка рассказывал, что сейчас будет сельпо, а потом площадь, а на ней - памятник, под которым похоронен неизвестный матрос. А за площадью с памятником - сельсовет и почта, а там и школа, и что если от школы шибко, во весь дух, бежать, то берег моря совсем близко.

Магазин был закрыт на обед. На крыльце плашмя, будто приклеенная к нему всем боком, распласталась собака с добрыми глазами. Не поднимая головы, она искоса посмотрела на нас и лениво постукала хвостом, будто только он один и не был приклеен.

За магазином, на пустыре с кустами держидерева сушилась длинная, метров тридцать, цы-новка. Близорукий, в очках, Игорь Кашкин долго присматривался к ней.

- И зачем это людям такая длиннющая цыновка? - опросил он наконец.

Я, признаться, и сам этого не знал. Меня выручил Славка.

- Это не цыновка, а ловилка для кефали, - сказал он. - Её ночью, когда луна, отвозят от берега и раскладывают по воде, а сами уезжают. А кефаль на неё выпрыгивает. Если место счастливое, то к рассвету и сорок и пятьдесят кефалей, бывает, напрыгает.

- Сами? - недоверчиво спросил Егор.

- Сами! - вдруг громко и насмешливо крикнул Серёжа, хотя и делал вид, что не слушает. - Сами так и прыгают, жареные, с луком!

Ребята засмеялись, загалдели, обившись вокруг Серёжи. Никита, ушедший далеко вперёд, оглянулся на шум подозрительно и сердито.

- Нет, правда же, прыгают! - горячо сказал Славка, подняв на меня голубые глаза.

- Я тебе верю, - ответил я ему. Но мне было ясно, что ребята мои слишком расходились и с ними не поладишь. - Вот придём в школу, сядем, и ты тогда всё нам объяснишь.

Покладистый парень кивнул головой.

Тем временем мы вышли на площадь, седую от Польши. Там, окружённый молодыми топольками, стоял сложенный из тёсаного камня обелиск с красной звёздочкой.

- Вот тебе и раз! - крикнул Вовка Смирнов, когда мы подошли к нему ближе. - Да это вовсе не неизвестному матросу. Тут же написано!

И мы прочли:

«Вечная слава храброму моряку-черноморцу Семёну Боговуту, павшему за родную землю. 1942».

Все глаза повернулись на Славку. Но сейчас никто не смеялся: про такое говорить неправду совсем уж нельзя.

Все глядели на Славку, а Серёжа глядел на Никиту.

- Зачем же они всё врали! - возбуждённо крикнул он. - Здесь же похоронен известный матрос, а он говорил - неизвестный! И всё они врали: и про кефаль и про табак!…

Никита резко повернулся, сжал кулаки, шагнул к Серёже. Серёжа выпрямился навстречу. А я приготовился разнимать их: ничего не поделаешь! Видно, придётся-таки мне вмешаться!

Но Никита вдруг сунул кулаки в карман.

- Ничего Славка не врёт, всё правда. Сам ты… - он не договорил и снова отвернулся.

- Погоди, Никита, - сказал тогда я. - Серёжа неправ, и мы ещё будем с ним об этом говорить. Но неправ и ты. Почему ты всё отмалчиваешься, не расскажешь, не объяснишь толком?

- А ему же неинтересно, - бросил Никита.

- Ему неинтересно, а нам интересно.

- Да что… Славка и сам расскажет. Славка вздохнул - не то от удовольствия, не то от огорчения, что драки не будет.

- Матрас тут похоронен неизвестный. Так и Иван Федотыч говорит. Я тогда маленький был, сам не видел. Никита, и то маленький был.

- Ты, Славка, по порядку, - сказал я. - Откуда он, неизвестный матрос? Ведь боёв у вас здесь не было?

- Нет… сорок километров не дошло. А матрос с берега - волной прибило. Иван Федотыч говорит: из-под Севастополя. Фрицев, говорит, много прибивало, а тут вдруг свой. И похоронили его с честью всей станицей…

- Про автомат скажи, - подсказал Никита.

- А в руках у него автомат. Не целый, конечно, но всё равно, до того крепко держит, что вынуть невозможно. Так и похоронили с автоматом. А лица не разобрать…

- Ну?

- Ну, стали хоронить, надпись придумывать. А в тот самый час приходит с моря наш рыболовецкий бригадир Боговут - тогда он на «охотнике» ходил, сам три раза раненый. Приходит он до Ивана Федотыча и говорит…

- Этот старик как раз известие получил о сыне, что убит под Севастополем и не найден, - не вытерпел, стал сам рассказывать Никита. - Приходит он и говорит: «Это мой сын, моряк из-под Севастополя. И якорь на руке, и фигурой походит, и всем. А что в час смерти оружья с рук не выпустил, то тем более мой сын и есть…»

- «…Мой сын безотказно и есть», - вставил Славка, продавая, видимо, этому слову особенное значение.

- Да, безотказно и есть, - согласился Никита: - «И не пишите, - говорит, - неизвестного, а пишите прямо: Семёна Боговута…» Стали было тут некоторые сомневаться, а Иван Федотыч - он и тогда секретарём был - говорит: «Хоть бы это и кто другой - обиды ему нет, об нём тоже где-то непременно вспомянут. И Боговут наш геройски за родину погиб, значит, вечная ему от нас слава…» Так и написали.

Круглое облако с ослепительно высеребренными краями закрыло солнце. По яркозелёяым горам поползла его резкая синяя тень.

Повернувший с полудня ветер нёс неуловимый и всё-таки явственный запах близкого моря. Ребята стояли, тесно обившись в кружок около Славки с Никитой; один Серёжа стоял поодаль; лица его мне не было видно.

- А тебе, Серёжа, неинтересно? - спросил я. Оглянувшийся было на мой вопрос мальчик быстро опустил голову и ничего не ответил.

Мы двинулись дальше, но шли теперь все вместе.

- Только как же всё-таки она сама на цыновку прыгает, кефаль? - немного погодя задумчиво сказал Игорь Каштан. - Приманку туда кладут, что ли?

- Нет, совсем другое, - ответил Никита. - Вот когда пуна, то от ловилки тень идёт в воду, в глубину. А рыбе кажется, что это загородка. А кефаль - она такая рыба, сворачивать не любит, ей лучше перескочить. Она и через сеть перескочить норовит. Рыбаки это заметили и придумали.

Цыновка-то широкая, кефаль на неё и падает. Некоторые, конечно, попрыгают и уйдут, а больше остаются.

- Вот бы посмотреть! - вздохнул Игорь.

- А что? - оказал Никита. - Возьмём лодки да поедем, как будут ловилки ставить. Их или нынче или завтра ставить будут…

- И табак с арбузами тоже посмотрим, - сказал Коля Горшков. - Я догадался, почему табак сильней на бахче растёт: ползучая листва влагу в земле сохраняет… А она пустит, эта Ксеня?

- Пу-устит! - протянул Славка. - Она всех пускает. Иван Федотыч нарочно к ней на участок ребят гоняет.

- Он говорит, чтобы мы учились, - добавил Никита, - брать с земли всё, что нам положено.

Мы шли ужасно медленно и ужасно шумно. Люди оглядывались на нас. Ребята на ходу договаривались, куда и когда пойти, спорили о том, что.раньше смотреть - «чучелы» или участок Ксении Кесовой. В этой суете я и не заметил, как Серёжа оказался рядом с Никитой. Я только видел, как, теребя его за локоть, Серёжа что-то быстро говорит ему.

- Только мы с тобой в одной лодке поедем, ладно? - разобрал я.

- Ладно, - как ни в чём не бывало, отвечал Никита. - А утром в балку смотаем, тут за станицей. Там у нас…

Но что там у них, я за шумом уже не расслышал.

- Вот что, ребята! - стараясь перекричать их всех, сказал я. - Пожалуй, сделаем всё-таки по-вашему: отдохнём часок - другой да и двинем в Архиповку!

Мгновенно воцарилась тишина. Я видел, как в обращенных на меня глазах недоумение и растерянность быстро сменяются Возмущением и гневом. Сердитее всех смотрел Серёжа. Я представил, какой сейчас поднимется крик.

Но крика не было: я выдал себя, рассмеялся.

И уж не стал говорить им о том, что нет и не может быть на всей нашей бескрайней советской земле такого уголка, где не было бы интересно. Я видел, что они прекрасно поняли это сами…

Итак, похоже было на то. что мы не выберемся отсюда ни сегодня, ни завтра. Впрочем, я но был огорчён. Мне тоже хотелось посмотреть на лов кефали и участок Ксени Кесовой. И еще мне хотелось увидеть, какой он такой, этот их партийный секретарь Иван Федотович.

А. Студитский,

профессор, доктор биологических наук