Пир на заре

ДОМ НА КРЫЛЬЯХ

Там, далеко на востоке, на кряжистых северных увалах над мглистой и своенравной Ветлугой крыльцом крестьяне называют плечо вместе с ключицей. «Пошире крыльца-то ему вырезай», — говорила Васса Ефремовна дочери, когда вдвоем они мне кроили рубаху. Это короткое и стремительное слово на увалах произносят с особой напевностью, как бы подразумевая под ним нечто значительнее того, что принято понимать. Может быть, предполагают за нашим человеческим плечом в далеком таинственном прошлом возможность парения в бесконечном и полном превратностей воздухе? А может быть, наоборот — угадывается за человечеством возвышенное в полном смысле слова крылатое будущее.

Здесь, над Глубоким, я живу в доме с двумя крыльцами. Десятка два лет назад бревенчатую избу эту ставили для двух деревенских учреждений, для сельпо и еще для какой-то важной конторы. Построили два отдельных и вполне самостоятельных крыльца. Но учреждения повзрослели да выпорхнули из дома, само строение десять лет простояло брошенным, да так и рассыпалось бы от времени, если бы мне не посоветовали дом над озером облюбовать.

Но иногда мне кажется, что дом этот возник однажды осенью из золота кленовой листвы, из ветра и еще из тонкой синевы озерной ряби. Он появился как-то на рассвете среди тишины и шелеста, среди безветрия и бега облаков, когда сердце замирает, как робкая птица, и стучит одновременно на всю вселенную. Два моих крыльца шумят и реют на горе совсем как крылья. В ночные тихие времена на крыльях отражаются, как на озерной глади, звезды и от малейшего движения рассеивается вокруг них серебристый туман.

Когда поднимается ветер, дом неслышно расправляет над озером крылья. В такое время крылья гудят, как осенние клены. Они поднимаются все выше и выше, и далеко видны становятся тогда просторы нашей равнины. Плечистые громады Иван-города. И огненные струи воздуха лижут валуны этих богатырских стен. А под стенами бегут сквозь ветер автобусы, большие и маленькие, в Таллин и в приморскую столицу на заливе. Там блещут золотыми соблазнительными телами статуи фонтанов Петергофа. А дальше на озерах казематы под шатрами крепости Корела. Там изнывали в заточении жены Пугачева, Софья и Ульяна, сын и двое дочерей. И южнее тяжелыми жерлами башен глядится в небо, как бельмами, Порховская крепость и росами стремительной Шелони омывается…

Отсюда с высоты так ясно видны все ключи, что бьют из-под валунов, сочатся сквозь мхи, питают наши озера и реки. Они светоносны. Голубое свечение изливается из земли, и словно кто-то смотрит в небеса оттуда из ключей неистовыми синими глазами. Как будто это души наших предков и наших внуков и внуков их внуков.

Здесь в небе так радостно видеть, какая чистая, какая удивительная у моего дома душа! Она горит как маленькая, но спасительная свечка. Ее огонь всего виднее в сумерки, когда осень скликает над озерами птиц. Когда стаями они появляются в нашем небе. Лебеди, журавли, гуси, утки… Все, кто беззащитен в пути, кто доверчив, кто устал и кому бесприютно.

Мы поднимаемся тогда с моим домом высоко над лесами. Наши оба крыльца реют в небе, их двери гостеприимно распахнуты. И осенние стаи листвы тогда зажигаются над каждым крыльцом, словно два маленьких золотистых костра. Мы смотрим зорко, нам видно, где в кустах, в шалаше или просто в таинственном месте замер охотник. Злые заряды огня и свинца притаились там в ружьях. Заряды не дремлют, они только делают вид, будто спят. Глаза охотников горят, а сердца их бьются яростно и глухо.

Вот уже месяц проклюнулся над озером в пустынной ночной синеве. Глухо щелкают под берегами курки. Вот теперь мы спускаемся долу и встречаем усталую стаю. И огонек горит в окошке. Там свеча, такая добрая, такая тихая, приветливо трепещет и говорит, что здесь на озере сегодня ночевать не стоит: здесь опасно. И все, кто в небе, кто там на поднебесных дорогах ветра и мечты, так хорошо понимают друг друга, особенно когда в окошке приветливый и добрый огонек. И грохотом тревожных добрых крыл сегодня вечером наполнится мой дом. По комнатам движение и гомон, дыхание, усталые улыбки, устройство на ночлег.

За окнами крадется месяц, и длинные его лучи плывут по потолку, по бревнам стен. Такие тихие и теплые озера расстелет ночь на моих половицах, здесь будут спать без страха и печали мои случайные, мои добрые гости. И, может быть, другие поздние стаи неслышно будут пробираться сквозь крыльцо на тихий свет свечи. Они не потревожат спящих, но сами в тишине задремлют и будут видеть сны.

Ночь будет доброй к ним. Склонятся звезды. Послушные созвездия потекут над спящими стаями. Созвездия Лебедя, Лиры, Пегаса, Возничего, но уж совсем не Стрельца, не Орла, не Дракона. И месяц сам под утро проплывет под косяком, вдоль комнат, задумчиво повиснет на окне. И нежная музыка будет слышаться в доме, пока будут спать утомленные путники. Пусть будет сон их легким и отдохновенным.

На рассвете мы будем долго смотреть им вслед, улетающим стаям надежд и ожиданий, и я, и месяц, и тишина, и тонкая свеча на подоконнике. Я буду махать им прощальною шапкой с крыльца над равниной.