Письмо

Разжала ночь медлительный кулак,

Стал резче контур, твёрже перспектива;

И темнота с домов сходила, как

Ленивая волна отлива

В холодном небе зрели голоса,

Гремел трамвай и каркали вороны.

Сквозь темноту, едва продрав глаза,

Спешил народ на ранние перроны.

И было грех лежать на простыне

Расслабленным, зевающим невеждой,

Когда носили утро по стране

И мыли лица ледяной надеждой…

Ночные облака

Аляповатой формы,

Как войско ангелов…

Я провалился в сон,

Когда в кромешный час

Качнулся эшелон

И, грохоча, пошли

Железные платформы.

И кто-то небеса

Рванул незримой ниткой,

И голубая пыль

Зависла у виска,

И понеслись во тьму

Небесные войска,

Но пахло в городе

Сиренью и калиткой…

Собака…

Соловей…

Невольный стон…

Сверчок…

Листва…

Обрывок разговора…

В переплетенье звуков погружён

Глубокий сон

Весеннего простора.

И потому безмолвие легло,

Что в темноте,

Не следуя примеру,

Желают страстно,

Говорят легко,

Но в меру…

Проснёшься в темноте —

Раскаянье и жуть

Опять собою заполняют грудь,

Ворочается крик,

И сердцу тяжело,

Как будто над тобой

Летает НЛО…

И возгласа падучая звезда

Летит во тьму

Сырой весенней дачи.

Скребётся за стеклом

Подобие куста,

А изнутри душа

Скребётся по-собачьи…

Да, мы не ведали беды,

Когда встречались тут.

О, Патриаршие пруды,

Или, точнее, пруд!

У вечереющей воды,

Покуда не темно,

Гуляли дети и коты,

Стучало домино.

Да, я не ведал маеты,

Хотя усвоил свойство

Краснеть, когда спешила ты

Вдоль польского посольства

Туда, где свиристел сверчок,

Где шелестело лето

И на меня косил зрачок

По-детски, по секрету…

О, привкус яблока во рту,

О, солнечная дата!..

Я собирался в Воркуту,

Потом ещё куда-то.

Я расставался впопыхах,

Я жил легко и честно.

А ты осталась на прудах,

Растаяла, исчезла…

Я просыпаюсь в поздний час

И слушаю, как гулок,

Под женским шагом вперетряс

Гарцует переулок.

Рукой, протянутой во мрак,

Что густ, как кофе крепкий,

Мучительно ищу табак

На шаткой табуретке.

И высекаю лишь на миг

Из темноты кромешной

Своё лицо, как бы тайник

Души слепой и грешной.

И слышу гневный перестук,

Отрывисто-короткий.

И женский чувствую испуг

За быстротой походки.

Шаги раскачивают ночь,

Но места нет надежде,

Что это ты спешишь помочь,

Как это было прежде…

Мысль о тебе, что голуби в окне,

Что в цирке — лошадь или обезьяна,

Естественна.

В сознание ко мне

Ты входишь без нажима, без изъяна.

Ты в думах и на кончике пера.

В чистилище, где никотина копоть.

И без тебя останется дыра,

Которую, пожалуй, не заштопать.

А, впрочем, занесённый на листы,

Твой облик заслонит собой пустоты.

И нежным светом сладко налиты

Из рамок жизни вынутые соты.

Когда подступает тоска,

Когда я и замкнут, и скован,

И, как от забора доска,

Оторван от мира людского,

Тогда в серебристую рань,

Забыв о снегах расставаний,

Целую тебя через ткань

Годов и больших расстояний.

Целую сквозь грустный покой

Октябрьской нечаянной сини.

Ты — чудо, ты будешь такой

Во мне и со мною отныне.

У счастья секретов не счесть,

И я от судьбы не завишу —

Ты кажешься лучше, чем есть,

Но разницы я не увижу…

Сентябрь завершается. Лёгкий туман

Окутал и море, и пляж.

Не ходит вдоль берега катамаран —

Окончен его каботаж.

Твой палец с колечком в ладони зажат.

Идём, замедляя шаги.

Своим деревянным пасьянсом лежат

На нашем пути лежаки.

Белёсое море хлопочет у ног,

Пустыня воды и песка.

И длится томительный диалог,

И лестница в город близка.

Куда мы с тобою в обнимку идём

С беспечностью напускной,

Мы — сбитые наспех случайным гвоздём

Осенней любви отпускной?

Совсем не входящей в расчёты твои —

Как ты накануне сказала.

Тебя провожаю до кемпинга и…

До завтрашнего вокзала.

Ленивый прилив замывает следы,

Баркасы стоят на приколе.

Обрывок газеты ползёт вдоль воды,

Как перекати-поле.

Желтеют медленные кроны,

Поют валторна и гобой.

Как над оркестриком, вороны

Кругами ходят над судьбой.

Погода и пейзаж меняются.

Тепла, мой друг, уже не жди.

Опять московские дожди

На улицах переминаются.

Они судачат, сообща

Стучат по камню и извёстке.

Я вышел в город без плаща

И вот стою на перекрёстке.

Такси летят в сырую мглу,

Торопятся листва и люди,

А встречный ветер на углу

Играет на пустой посуде.

И с мешаниною в мозгу,

Как на постылую работу,

Я еду к женщине в субботу

Через огромную Москву…

Как горько сознавать: тебя никто не любит,

Как страшно одному — на остром сквозняке…

Солома шебаршит, и хваткий ветер лупит,

И бочка — ходуном в пустом товарняке.

Качаются, скрипят продутые вагоны,

Колёса в темноте разматывают нить.

Любви, причём большой, желают миллионы,

Никто не хочет сам кого-то полюбить…

Я не спешу. Мне некуда спешить.

Листвою шелестит ночное лето.

Зачем воспоминанья ворошить,

К чему всё это?..

Припоминаю дни и города,

И письма, что остались без ответа.

Прогнувшись, убегают провода,

К чему всё это?..

О узкое, о тусклое и столь

Бессмысленное преломленье света!..

Зачем на раны посыпаю соль,

К чему всё это?..

Исчезло ощущение души,

Шипя в канаве, гаснет сигарета.

Глухие окна, парки, гаражи,

К чему все это?..

Над головой горит ночной неон

И Лета протекает через лето,

Смывая начертания имён,

К чему всё это?..

Под лёгким ветерком уводит в крен

Листву, что ждёт июльского рассвета,

Но не смолкает горестный рефрен:

К чему всё это?..

Не страшно сознаться, что пыл

Угас, как светило — в овраге.

Не страшно признаться, что пыль —

Сукном на рабочей бумаге.

Не страшно, споткнувшись у скал,

Сказать: «Насмотрелся — и баста!..»

Не страшно подумать — устал…

И вспомнить про Екклесиаста.

Не страшно, но только один

С душой, что знобяще тревожит,

Ты будешь дрожать, и ватин

Согреться тебе не поможет.

Не страшно, но только урод,

Вдев ногу в железное стремя,

Летит,

и скрипит поворот

Спины, раздвигающей время.

Не страшно, но только в упор

Со смертью, уже без обмана,

Как раненый тореадор

Ты встретишься mano o mano[4].