Пламя зимы

ГЛАВА 3 Бруно

Я прожил в Алнике десять с лишним лет, прежде чем получил ответ на вопрос, который задавал сам себе, когда ездил вместе с сэром Юстасом посмотреть, как Стефан Блуазский и Роберт Глостерский приносили присягу верно­сти Матильде. Тогда я спрашивал себя: кто первым из них предаст ее? Не знаю, вспоминал ли я об этом теперь, когда известия о смерти короля Генриха и короновании Стефана достигли Алника. Однако я не был удивлен, когда сэр Юстас, по-видимому уже забыв о клятве, данной им Ма­тильде, с радостью приветствовал эту новость и принес присягу новому королю. Я был удивлен, услышав, что король Дэвид шотландский решил сдержать свою клятву Матильде и привел в земли Нортумбрии армию, требуя, чтобы каждая крепость сдалась ему во имя Матильды. Просто то время я не был осведомлен, что король Дэвид, подстре­каемый женой, имел большие претензии на владение Нор­тумберлендом. Поскольку зима была уже в разгаре, весь урожай лежал в закромах и начали мало-помалу забивать скот, так что крепость имела полный запас провизии на случай осады. К этому времени я был главным бригадиром войска в Алнике и распорядился на полной скорости готовиться к отражению атак и к противостоянию осаде. Были проверены все военные. машины на стенах, собраны и аккуратно уложены камни для метания из пращей огромные стрелы для баллист. Оружейники мастерили стрелы для луков и арбалетов; кузнецы ковали дополнительное оружие и ремонтировали доспехи; а крепостные готовили длинные рогатины для отбрасывания штурмовых лестниц, носили песок и масло, предназначенные для выливания в разогретом виде, на головы наших противников и сваливали кучами шкуры там, где они могли бы пригодиться для защиты от огня. Когда подступили скотты, мы уже успели закончить все приготовления, но усилия оказались напрасными. Сэр Юстас уже продумал условия своей капитуляции. Он намеревался признать короля Дэвида как сюзерена Нортумбрии и повторить свою присягу Матильде, если будут подтверждены его права на владение Алником. Я едва поверил своим ушам, когда он приказал мне сообщить эти условия предводителю скоттов.

– Почему вы собираетесь капитулировать? – протестовал я. – Там снаружи не больше пяти-шести сотен человек. Вероятно, нам удастся их прогнать. Но даже если и не удастся, то у скоттов нет никаких условий для длительной осады.. Мы можем просто пересидеть их.

– Глупец! – вскричал он. – Неужели ты думаешь, что это вся их армия? Норэм был взят…

– Здесь вся армия! – оборвал его я. – И уж разумеется, этой армии недостаточно, чтобы заставить меня поменять свое мнение о том, кому лучше управлять Англией.

– Заставить тебя поменять свое мнение! – бушевал сэр Юстас. – Кто ты такой, чтобы лезть со своим мнением, сукин ты сын?! Ты – мой наемник, но с этой минуты – уже нет, так как ты отказываешься выполнять мои приказы. Убирайся в свои казармы с глаз моих долой! Убирайся!

То, что он прочел на моем лице, заставила его побагроветь и я едва унес ноги со своим конем и оружием. Думаю, мне удалось ускакать на Барбе только потому, что сэр Юстас либо побоялся, либо постыдился отдать приказ моим солдатам остановить меня. А скотты видимо, такой легкой добычи были слишком удивлены, чтобы помешать мне, когда я скакал прочь, а может, просто решили, что одиночного всадника не стоит преследовать. Еще до того, как я почувствовал себя в безопасности, я уже начал думать, что же мне теперь делать.

Сэр Оливер, конечно же, осудил меня за то, что я бросил место службы й лишился средств к существованию. Несомненно, он бы посчитал, что меня не должно касаться, как поступят сэр Юстас с Алником. И в самом деле, моя честь никоим образом не была затронута. Я даже начал думать, что действительной причиной моей ссоры с сэром Юстасом, возможно, была просто скука, а его отказ продолжать военные действия означал для меня скуку и в дальнейшем. Чем больше я думал, тем больше остановился недоволен своим поступком и тем меньше мне хотелось добраться до Джернейва и предстать перед сэром Оливером, несмотря на начавшийся холодный дождь. Я развернул Барбе точно на запад, к Уорку, сказав сам себе, что сэр Оливер, должно быть, уже знает о наступлении скоттов и что ничего страшного не случится, если я переночую в Уорке и, кстати, предупрежу смотрителя замка, который принадлежит сэру Вальтеру Эспеку.

Меня спасла полная темнота, сгустившаяся к тому времени, как я въехал на вершину невысокого холма недалеко от крепости Уорк. Я был в полудреме, но руки инстинктивно натянули поводья и остановили Барбе. Мне понадобилось чуть больше минуты, чтобы осознать: что-то не так. И тогда я увидел желтые отсветы пообочь силуэта башни. Я смотрел через прорезь шлема прямо на замок, приподнятый насыпным курганом над окружающей местностью, но почти ничего не различая от утомления и вверил себя Барбе, который должен был сам найти безопасный путь. И вдруг я глянул вниз по склону холма и увидел источник отсветов. Уорк был опоясан лагерными кострами. Замок был осажден!

Я резко развернул коня на юг и вскоре чуть было не столкнулся с отрядом солдат. У них, похоже, не было намерений нападать; казалось, они кого-то искали. Мне удалось спастись, во-первых, благодаря тому, что я хорошо знал местность еще с тех времен, когда жил в Джернейве й сражался за сэра Оливера, и, во-вторых, потому, что Барбе, как бы ни устал все-таки был лучшим моим конем, чем любой из этого отряда. Но в то же время Барбе представлял для меня и величайшую опасность. Возможно, я еще быстрее спасся бы пешком, проскользнув среди деревьев, пока преследователи гнались бы за Барбе, да и до Джернейва было уже не далеко, но я не хотел и думать о том, чтобы оставить коня. Я действительно любил своего жеребца, однако этим причины не исчерпывались. Барбе был настоящим боевым рыцарским конем, и вряд ли я когда-нибудь мог бы позволить себе завести другого, если бы потерял его. Мой замечательный меч, доспехи и Барбе – главным образом Барбе – вот что выделяло меня из всех остальных воинов. И хотя, наверное, следовало бы преодолеть свой эгоизм и признать, что угроза Джернейву куда более важнее, чем моя лошадь, я этого не сделал.

Не буду останавливаться на ужасных подробностях погони под ледяным дождем. Все они меркнут в сравнении с тем горячим приемом, который мне оказала Одрис. Сэр Оливер не произнес ни слова упрека относительно моего побега из Алника. Он выслушал новости внимательно, ибо до тех пор и не подозревал, что шотландцы так близко – уже под Уорком. Однако я видел, что он был обеспокоен не только ими, но и моим появлением в Джернейве. Для Одрис – как и для меня, хоть я и старался скрыть это, – все происходящее было огромным удовольствием. Понимая, что вскоре мы должны будем снова расстаться и, что Одрис уже взрослая женщина, я сначала пытался соблюдать дистанцию, но Одрис оказалась и теперь не более управляемой, чем тогда, когда была маленькой девочкой. У нее была своя особая манера держаться: она всегда была приветлива и улыбчива. И в то же время я часто удивлялся утверждениям многих людей о том какая Одрис упрямая и своенравная и как она умеет добиваться своего.

Но в тот день я был только рад, что ей опять это удалось. Она настояла на своем и увела меня в свои комнаты. Сэр Оливер с этим согласился. Вначале меня это удивило, я всегда буду признателен сэру Оливеру за то, что он никогда не скрывал ни своих подозрений насчет нашей любви ни желания преуменьшить ее, позже я понял, что он хотел прежде всего удалить меня от посторонних глаз, а в башне Одрис меня как раз никто бы и не увидел. Но тогда меня просто распирало от удовольствия. Все эти двенадцать долгих лет мое сердце оставалось спокойным и равнодушным, ибо у меня не было никого, кроме Одрис, кто любил бы или желал бы меня любить.

К полному моему удовлетворению, в южной башне ничего не изменилось. С тех пор как я видел Одрис последний раз, она подросла на несколько дюймов, но лишь на несколько. Она осталась миниатюрным, волшебным созданием с волосами цвета позолоченного серебра, с самым радостным смехом и удивительно добрым сердцем. Ткацкий станок стоящий у окна, был намного больше, чем сама Одрис; вид пряжи наводил на мысль, что ткачество стало для нее серьезным занятием. На столе другой стороны окна лежала груда пергаментных свитков. Было ясно, что ненормальная склонность Одрис к писанному слову не ослабевала. Глядя не свитки, я вспомнил, как просто готов был убить Одрис, когда она заставила меня вместе с нею учиться читать и писать. Зачем, спрашивал я себя тогда, военному человеку разбираться в таких вещах? Если Одрис хочет забивать себе голову такой ерундой, то почему я тоже должен вязнуть в этом болоте?! Как я тогда страдал! Одрис учение давалось легко. И ткать она выучилась так же легко и естественно, как птица выучивается летать. И хоть она была на шесть лет моложе меня, ей, казалось, было достаточно один только раз просмотреть письмо, чтобы уже навсегда его запомнить. Перо в ее маленькой ручке летело страница за страницей, оставляя за собой изящные знаки. Моя же рука, огрубевшая и привыкшая лишь к оружию, не слушалась меня: чернила лились из пера и оставляли на бумаге какие-то бессмысленные пятна и черточки. Проклиная собственную неуклюжесть, я за урок ломал с десяток перьев. И мои мысли были такими же неповоротливыми, как и рука. В конце концов, я выучился писать потому что моя любовь к Одрис была сильнее моего негодования. Умение писать оказалось даже полезным для меня, но я никогда не получал от него удовольствия и– до сего дня прибегаю к услугам писца до тех пор, пока то, что я должен изложить на пергаменте, не оказывается настолько опасным или настолько милым моему сердцу, что стоит трудов взяться за перо самому.

Я снова и снова благословлял сэра Оливера в эту первую четверть часа, пока Одрис и ее немая служанка убирали мою комнату, а чуть позже я, похоже, всерьез расстроил его, хотя и не хотел этого. Я не мог это почувствовать: причина была в том, что Одрис все еще оставалась не замужем. Мы с ней чуть было не поссорились. Я считал, что ей нужно иметь мужа и как можно скорее. Это отложилось в голове у Одрис и вот спустя несколько месяцев привело к ссоре. В конце концов, все обошлось, но Одрис доставила сэру Оливеру немало огорчений, чего я никогда не мог себе представить.

Даже когда мы ссорились, душа моя пела. Любить и быть любимым вновь – для меня это было все ровно что воскреснуть. Тем горше было то, что удовольствие оказалось таким кратким. Уже на следующий день сэр Оливер приказал мне скакать на юг, чтобы доложить королю Стефану, что большая часть Нортумбрии в руках короля Дэвида.

В то утро сэр Вильям де Саммерфилд подошел к северной стене Джернейва и от имени императрицы Матильды приказал сэру Оливеру сдать крепость ему. Будь я на месте сэра Оливера, я бы рассмеялся в лицо Саммерфилду, но сэр Оливер был более мудрым человеком и потому вежливо ответил, что никому не отдаст Джернейва – ни мужчине, ни женщине. Таким образом, ответив хотя бы и вежливым, но открытым отказом на предложение короля Дэвида, сэр Оливер оказался в числе сторонников короля Стефана и мог сделать доброе дело, предупредив короля о приходе скоттов.

Я понимал, почему он выбрал меня в качестве, гонца: он хотел скорее избавиться от меня. Это делалось не для него самого, а ради Одрис. Тем не менее это причинило мне боль. Мне хотелось отогреться в теплых лучах любви Одрис. Только теперь я понял, каким холодным и равнодушным оставалось мое сердце все время, пока у меня не было о ком заботиться и кого любить. Я чувствовал, что, если бы побыл еще немного с Одрис, я мог бы оттаять и унести теплоту нашей любви с собой. И я вовсе не считал, что мое пребывание в течение нескольких недель в Джернейве представляло для Одрис какую-либо опасность. Напротив, я был уверен, что очень бы пригодился, случись какое-нибудь нападение. Я знал также и то, что гонец с плохими известиями порою становится козлом отпущения. Знал это и сэр Оливер, потому-то и отвел взгляд, когда я посмотрел ему прямо в глаза, услышав от него такой приказ. Он не взял свои слова назад, но предложил мне, абсолютно беззащитному человеку без родных и друзей, в случае необходимости искать покровительства у сэра Вальтера Эс-пека, а также сказал, что посчитал бы честью оказать мне какую-либо услугу.

На следующее утро, на рассвете, Одрис спустилась вниз, чтобы попрощаться со мной. Она подала мне темно-красный отороченный густым, мягким мехом великолепный плащ с капюшоном и тяжелый кошелек. Я сразу вспомнил свое первое с ней расставание и кошелек, который она подарила мне тогда и из-за которого до сих пор я чувствовал угрызения совести. Я взял его тогда из боязни обнаружить при сэре, Бернарде, который ждал меня, что Одрис, похоже, каким-то образом вскрыла сейф своего дяди. На этот раз сэра Бернарда не было. Я спешился с Барбе, крепко обнял Одрис и сказал:

– Ты невозможный ребенок. Где ты взяла такой плащ и этот кошелек?

И она тоже обняла меня и рассмеялась, хоть в ее прекрасных глазах застыли слезы.

– Это мои вещи, я соткала их сама. И ничего нет страшного в том, что я беру что-то из казны Джернейва, ведь я вкладываю в нее по крайней мере в десять раз больше.

Я провел рукой по плащу, понимал, что среди тел людей, которых я, возможно, встречу в королевском окружении, он мог сыграть намного большую службу, чем просто уберечь меня от холода. И все же я не хотел его брать у Одрис. А кошелек я просто оттолкнул в сторону.

– Мне он не нужен. У меня свой достаточно тяжел.

Пока я говорил, она отколола пряжку, на которой держался мой плащ, и бросила его на землю.

– Он весь испачкан! – воскликнула она. – Ты не можешь носить такой плащ, пока его не высушат и не вычистят.

Я покачал головой, но она уже надела на меня обновку. Я видел, как искренне она желала, чтобы я принял ее подарок, и поэтому поцеловал ее в лоб и уступил. Затем еще раз крепко прижал ее, подхватил с земли старую накидку и вскочил в седло, понимая, что еще секунда – и мы оба расплачемся.

В полдень, еще до того, как я остановился, чтобы перекусить, я обнаружил привязанный к моему ремню кошелек. Чертенок! Своими ловкими пальчиками она все-таки пристегнула его либо в тот момент, когда отвлекла меня своим нежным разговором, либо когда я в последний раз обнял ее. Я уже говорил, Одрис почти всегда умела настоять на своем. Когда я расстегнул кошелек с целью уложить понадежнее, что-то хрустнуло в моих руках. Это был клочок пергамента с такими словами: «Не отсылай это назад, возлюбленный мой брат. Воспользуйся этим, чтобы послать ко мне гонцов с новостями. Я не смогу больше засылать к тебе людей, ведь я не буду знать, где, ты, а без известий от тебя я умру от волнения.»

И хотя я не нуждался в деньгах и послал бы весточку Одрис, даже если бы оставался голодным, я решил не отправлять их назад. Жуя свой завтрак, я все время улыбался. Пусть она думает, что опять перехитрила меня. Когда она все забудет, я найду какую-нибудь необычную безделушку, что-нибудь подходящее для принцессы из сказки, и пошлю ей взамен. Придумав такое, я сразу успокоился.

Плащ Одрис оказался таким уютным и теплым, что я чувствовал себя окутанным ее любовью. Он как щит для меня. И даже то, что я был гонцом плохих вестей, уже казалось, не может причинить мне зла. Я уверен, именно сияющее великолепие этого красного плаща с темной меховой оторочкой выгодно завершало впечатление от моего рослого жеребца, серебристого блеска колодки арбалета, голубоватого сияния моей стальной секиры и потертой кожи на рукояти моего меча. Меч, секира, арбалет и конь означали, что я воин, а такой плащ свидетельствовал о том, что я богат. Мне пригодилось и то и другое, когда в полночь я прокричал стражникам, что у меня есть послание к королю, и мне открыли небольшие боковые ворота Оксфорда. Только из-за своей доброты король воздержался от наказания гонца с плохими вестями и даже предложил ему место в своем войске, причем почетное место собственного оруженосца.

Когда мне это сказали, я подумал, что король Стефан равен по великодушию всем богам и легендарным героям. Это был широкоплечий, сильный мужчина, с лицом, не поражающим красотой, но привлекательным, с высоким лбом, светло-русыми волосами, серовато-голубыми глазами, выразительным носом и четко очерченными губами. Нет, не внешность короля поразила меня, а его ответ на мои слова о своем происхождении. Я сразу сказал ему, что я просто-напросто сын путаны, который благодаря милости сэра Оливера выучился воинскому делу, а он рассмеялся и ответил, что это для него намного лучше, ведь в таком случае он может рассчитывать на мою абсолютную преданность. И я был предан ему, хотя он и не всегда верил мне. Был предан даже тогда, когда понял, что ошибся в своем первом впечатлении. Я ошибся не в его доброте. Будучи излишне щедрым, он зачастую с легкостью обещал то, чего не мог потом сделать. А главное, понятие гордости, чести у Стефана сильно отличалось от того, что я усвоил у сэра Оливера. Я научился держать язык за зубами, но только после того, как несколько раз чуть не угодил в тюрьму либо в изгнание. Фактически именно доброта короля спасала меня от его же гнева. И разве не понятно после всего этого, почему я любил Стефана и люблю его до сих пор?

Я нес службу при короле, когда встретил Хью Лайкорна. Несмотря на его странную внешность, он сразу понравился мне, и мы вскоре очень подружились. От него я узнал, что он был первым, кто принес вести о вторжении короля Дэвида. Но именно с моим приездом, получив подтверждение этой новости, король Стефан отложил все другие свои дела и повернул армию на север, чтобы прогнать скоттов. Тогда у меня не было возможности продемонстрировать свою воинскую доблесть. Скотты оттянули войска еще до нашего прихода, и Стефан пользовался случаем, чтобы проявить себя мудрым, справедливым правителем с добрыми намерениями. Зная эти земли и местные обычаи, я мог ему помочь, и он искренне был доволен мной и несколько раз говорил, что поступил действительно мудро, взяв меня в свое окружение.

Лишь одна вещь омрачала эти ясные солнечные недели моей жизни. (Я слышу смех, ибо все знают, что Стефан заключил мир с Дэвидом в феврале, а это обычно влажный, порою снежный и особенно холодный месяц в северных землях. Я не помню, какой была тогда погода. Знаю только, что для меня небо оставалось чистым и сияло солнце.) После утверждения под присягой результатов переговоров Стефан совершил объезд замков и крепостей в северных графствах и везде без обид и давления подобрал из своих людей мужей для наследниц владений и опекунов для сирот. Тучи начали сгущаться, когда я узнал, что Стефан собирается и Одрис причислить к тем девушкам, которым он подбирал мужей.

Но вскоре эти тучи рассеялись. Одрис в присутствии короля назвала меня «братом» и, как только меня увидела, бросилась в мои объятия – таким уж непосредственным созданием она была. И тогда, как объяснил мне Хью, к моему ужасу, замужество Одрис стало для короля бессмысленным, ибо Стефан решил, что, если понадобится, он сможет управлять Джернейвом непосредственно через меня. Но когда моя неприязнь к самой идее, что я мог бы способствовать отобрать у Одрис Джернейв, улеглась, я вдруг, и даже как-то с удовольствием, решил не мешать в этом королю. Если бы это произошло, подумалось мне, я мог бы видеть Одрис счастливой в замужестве и тогда уж найти себе службу где угодно, в другом месте.

В любом случае мне не нужно вмешиваться. Хью и Одрис сами все решат. С тихой радостью я наблюдал, как Одрис привязывалась к Хью. Она не изменила своей привычке держаться холодно с чужаками, но Хью уже слышал ее смех, видел ее сердечность и ласковость, а это действовало на него подобно пьянящему аромату, в котором тонет разум. Я видел, как бедный Хью утопал, но я ничего не говорил ему. Я думал он не нуждался в напоминаниях о том, что наследница, подобная Одрис, не для таких, как он. Я не говорил о Хью и с Одрис, полагая, что она любезничала с ним только ради меня. Я очень рад, что у меня не возникло ни малейшего подоарения в том, что Одрис нашла для себя новый объект обожания. Мои страхи ничего бы не изменили, а, наоборот, только добавили бы трудностей Одрис и Хью. Но я вынужден был себе признаться, что никогда не видел более подходящей друг другу пары.

Однако Одрис и Хью поженились не скоро. Прошло еще два года, пока их желания осуществились. Я ничего об этом не знал. Этот чертенок Одрис ни разу, ни в одном письме, не обнаружила своих надежд. И Хью тоже ничего не говорил мне, хотя мы в тот год вместе участвовали в осаде Эксетера. Он вовсе не старался обмануть меня. Просто в то время он не мог и мечтать о том, что Одрис влюбится в него так же, как и он в нее. К тому же мы оба были слишком заняты – сначала самим сражением, а позже той напряженностью, тем недовольством, которые появилось среди присягнувших королю.

Мне кажется, Стефан надеялся, что сдача Эксетера положит конец всякому дальнейшему сопротивлению и позволит ему укрепить власть над своими баронами. Лорд Эксетерский Бриан де Редверс был одним из немногих, кто не пришел присягнуть на верность и не засвидетельствовал своего почтения королю на королевском приеме в честь Великой Пасхи в 1136 году. Хотя Стефан любезно простил всех, кто не пришел на его коронацию в декабре 1135 года, он ясно дал понять: он ждет, что все посетят его на Пасху. В конце концов даже Роберт Глостерский, единокровный брат императрицы Матильды, отдал должное королю. После приказа Стефана Редверсу сдать королевскую крепость при Эксетере Редверс предложил-таки королю свою присягу, но тут уже отказался Стефан. Он был доволен, что появился человек, сопротивление которого сломлено, и это будет хорошим уроком для других.

Сейчас, спустя столько лет, бессмысленно описывать ошибки и просчеты, сделанные под Эксетером. Я должен только сказать, что под влиянием Роберта Глостерского король Стефан предложил Редверсу слишком уж великодушные условия сдачи крепости. Это послужило поводом к серьезной ссоре между Стефаном и его братом, епископом Винчерским, во время которой епископ нанес Стефану оскорбление, которое тот никогда не простит: он сказал, что Стефан оказался, как и его отец, трусом. Вдобавок, мне кажется, тот факт, что король побоялся обидеть Глостера, навел Вильяма Ипрского на мысль раз и навсегда избавиться от лорда Роберта. Поэтому произошло ипрское покушение на Глостера, которое в конечном счете и привело к утрате Нормандии.

Я уверен, что король считал именно Вильяма Ипрского виновным в провале нашего похода в Нормандию. К тому же Валеран де Мюлан постоянно напоминал королю об оскорблении, нанесенном лордом Винчестером. Мне не нравилось, что Валеран имел такое влияние на короля. Он был прекрасным воином, но я не мог забыть, как он предал короля Генриха. Кроме того, он был слишком честолюбивым и слишком заботился о своей собственной выгоде. Я знаю, что большинство из тех, кто окружил короля, думали в первую очередь о своих собственных интересах, и меня, к моему стыду, можно было тоже обвинить в этом, но Валеран был еще и недальновидным и надменным, и это делало его советы просто опасными. Я думаю однако, что именно Валеран убедил Стефана вернуться в Англию для подготовки к защите северных графств от нового вторжения скоттов. Скорее всего, он догадался, что сам король не нашел бы на это время, и захотел разбить скоттов, чтобы возвысить себя еще больше в глазах Стефана.

Король назначил регентшей королеву Мод, но Валеран, будучи невысокого мнения о женщинах, видимо, посчитал (вот уж что мне никогда бы не пришло в голову), что Роджер, епископ Солсберийский, королевский верховный судья, и другие государственные лица будут игнорировать ее и придерживать решение всех дел, за которые они сами не отважились бы браться, до королевского возвращения. Лорд Солсбери вполне мог управлять страной, так как он был регентом при короле Генрихе, но Стефан никогда особо не доверял ему (я полагаю, из-за того, что епископ был все-таки человеком Генриха и, более того, даже опасался, что Солсбери скрывает свои симпатии к Матильде. Игнорирование Мод, которое шло со стороны Солсбери проста оттого, что он был очень занят, раздражало короля.

Все мои симпатии принадлежали Стефану. Но я чувствовал, что его решение не идти дальше границ Вестминстера было ошибкой: следовало двинуться на север, чтобы встретить наступление короля Дэвида.

Ничего плохого не было в том, что Солсбери настоятельно требовал, чтобы Стефан занимался всеми государственными делами – актами, законами, займами, но это отнимало у короля много времени. Поэтому когда Валеран отправил королевскую пехоту на запад в Камбрию и вытеснил скоттов на восток, в руки нортумбрийских баронов, очень не любивших шотландцев, король не смог, как намеревался, последовать за ним через несколько дней с конным войском. Прошло почти три недели, пока мы двинулись в путь.

К счастью, мы не очень-то понадобились как военная сила. Быстрое продвижение войска Валерана через земли Камбрии предупреждало любое наступление или сопротивление в этом графстве. Когда мы встретили армию Валерана в южной – Шотландии, мы узнали, что он освободил Уорк из осады, и обнаружили среди убитых и заключенных в тюрьмах много людей из Камбрии. Для Стефана это было последней каплей. Служба этих людей Дэвиду против него, Стефана, после присяги, данной ему в 1136 году, сделала их явными бунтовщиками. Этого королю было более чем Достаточно, чтобы лишить их (или их наследников, в случае если сами бунтовщики погибнут в бою) владений и раздать эти земли своим верным слугам.

Итак, мы повернули на запад, вновь опустошая северную Шотландию. Все это уже почти изгладилось из памяти. Я понимаю, зачем сжигались деревни и забирались запасы еды и скот, но я не мог спокойно смотреть на мучения бедных простых людей, когда разрушали их дома, когда насиловали женщин и уводили детей. Я знал также, что впереди их ждали еще большие страдания: гибель от голода, холода и боязней в суровые зимние месяцы. Поэтому я испытал огромное облегчение, когда мы повернули на юг, назад в Камбрию. Здесь мы продвигались медленно, и Стефан запретил беспричинное уничтожение. Он хотел посетить каждую крепость, каждое большое поместье и потребовать от всех, кто не примкнул к Дэвиду, повторения присяги и клятвы верности ему, Стефану, данных в 1136 году. От сторонников тех, кто был убит или взят в плен при вооруженной осаде Уорка, король требовал полного повиновения. Он оставлял им лишь жизнь, одежду, что была на них, и их оружие и отправлял в изгнание. Эти суровые условия охотно принимались: на долю теперь уже беспомощных мятежников гораздо чаще выпадали испытания и пострашнее. Армия короля оставалась многочисленной. Никакая крепость, никакое поместье не имело ни малейшей надежды противостоять ей, и поэтому все они сдавались сразу без боя, кроме одной-единственной крепости, которая и была взята приступом.

Как я ни напрягаюсь, я не могу припомнить ничего примечательного при взятии поместья Улль. О, я, конечно, помню, что Стефан назначил меня руководить штурмом. Стефан был исключительным воином. Это было очень здорово – сражаться рядом с ним. Еще в Нормандии король взял две небольшие крепости, и я тогда получил от него несколько комплиментов насчет моей силы и мастерства. После того как король и я, оказавшись почти полностью изолированными от нашего отряда и, попав в окружение во дворе второй башни отбивались вдвоем, чтобы не оказаться в плену, Стефан сказал мне что-то насчет титулования меня рыцарскими званием. Но, кажется, тут он не забыл и мое мастерство и, обойдя вниманием своих более знатных лордов, назвал командующим атакой меня. Никто не возразил. От легкой победы всегда получаешь мало удовольствия, и сама награда как-то теряет ценность. К тому же не похоже было, чтобы Улль оказался богатой добычей. Да и в любом случае, поскольку присутствовал сам король добыча предназначалась ему для раздела. Так или иначе, мое назначение не послужило поводом ни для чьей зависти. Нет нужды вспоминать все подробно. Все, что я помню, – это мое удивление людям Улля, которые пытались сопротивляться. Их было слишком мало, чтобы защитить это поместье. Во время первого же штурма мы взяли стены крепости, и я не могу вспомнить, чтобы хотя бы один солдат короля получил ранение большее, чем синяк. Затем я приказал открыть ворота для торжественного въезда Стефана. Внутри не было никакого замка. Строения поместья предназначались только для проживания, а не для защиты, поэтому я и не беспокоился о безопасности короля. И все же после того, как тараном вышибли дверь, я вскочил в главный зал первым. Внутри не оказалось ни одного мужчины. Я увидел только группу причитающих женщин, прильнувших к одной, которая, казалось, настолько оцепенела от ужаса, что не могла и плакать. Я покинул поместье еще поспешнее, чем туда въезжал и думал тогда, что это конец истории, но не тут-то было. Через восемь месяцев король приказал мне жениться на леди Мелюзине Улльской.