Пламя зимы

ГЛАВА 5 Бруно

– Милорд, у меня нет желания жениться, тем более на неизвестной мне особе, да и содержать я ее не смогу.

К счастью, когда эти слова слетали с моих губ, мы были наедине с королем, и в ответ он рассмеялся.

– Ты знаешь леди Мелюзину. После того как ты захватил ее поместье Улль, она стала одной из королевских фрейлин. Ты должен был видеть ее много раз. Это высокая, смуглая дама, с которой я часто беседовал. Она хороша собой, весьма скромна и мила. Вот именно, мила.

Как только король описал мне ее, я вызвал в памяти ее образ, но мне она совсем не показалась хорошенькой – здоровенная, созданная для тяжелого труда, словно крестьянка, а не хрупкое и нежное существо, каким подобает быть благородной леди. А ее лицо! Все, что я мог вспомнить, это выражение страха, которое искажало ее черты.

– Но милорд, – отчаянно запротестовал я, – вы лишили ее имущества, и по вполне понятным причинам. Я всем сердцем поддерживаю ваше решение. Однако, если я женюсь на ней, она будет низведена до состояния, не подходящего ей по рождению.

– Вздор, – возразил Стефан, все еще улыбаясь. – Если ты считаешь меня дураком, то по крайней мере не говори мне этого в лицо. – Он усмехнулся, заметив испуг, и взял меня за руку, поскольку я стоял прямо перед ним.

– Мой милый Бруно, я знаю, что у тебя нет ни гроша, – его улыбка стала кривой. – Но разве это не по твоей собственной вине? Не ты ли отказываешься брать взятки за то, чтобы шепнуть мне что-нибудь на ушко? – Затем взгляд его снова смягчился. – Это несправедливо, что ты беден из-за своей честности. Более того, хоть ты наверняка и думаешь, что я забыл о своем обещании сделать тебя рыцарем, уверяю тебя: ты ошибаешься. Я не забыл. Просто не хочу делать этого без особой на то причины. И так уже кое-кто смотрит на тебя косо и исподтишка называет «любимчиком».

Я знал по крайней мере одного из тех, кто косо посматривал на меня. Чем сильнее становилось влияние Ва-леран де Мюлан на короля, тем больше росла его ревность к любому, к кому благоволил Стефан. Валеран знал, что я нахожу многие из его советов вредными, и желал избавиться от меня. Не является ли этот брак изобретенным им способом отдалить меня от короля?

Сейчас, перед королем, открыто обвинить Валерана в таких намерениях значило помочь ему быстрее достигнуть этой цели. И я сказал лишь:

– Виноват, милорд. Вероятно, я вел себя неправильно. Постараюсь исправиться…

Стефан не принял игры.

– Я искал способ для твоего выдвижения и нашел его в Мелюзине. В моих интересах выдать ее замуж и притом за человека, в чью преданность я глубоко верю. Поэтому твоя женитьба будет мне услугой и послужит поводом посвятить тебя в рыцари и пожаловать пенсион. Этот пенсион будет предназначен только тебе, Бруно. Мелюзина же останется фрейлиной Мод, поэтому ее стол и по большей части платье будут обеспечены. А поскольку теперь ты станешь рыцарем-телохранителем то твои квартира и стол также будут за мой счет.

Рыцарь-телохранитель… Тогда я останусь рядом с королем, хотя и не так близко, как когда был оруженосцем. Впрочем, подальше от короля мне будет даже безопаснее, так как я часто противоречил ему, высказывая свои соображения или напоминая о мнении королевы, когда он не хотел прислушаться, – ведь я любил его за расположение ко мне и чувствовал себя обязанным в том малом, что мог, ограничивать его импульсивную натуру. К тому же я хотел стать рыцарем. Я давно миновал обычный возраст посвящения в рыцари и, будучи оруженосцем, вынужден был терпеть от тех, кто не знал меня, такие взгляды и речи, которые не раз задевали мое самолюбие. И пенсион… Но все это в обмен на жену?.. Я вспомнил лицо Одрис, когда она беседовала с Хью, и тяжесть сдавила мне грудь при мысли, что на мне никогда не остановит взгляд подобная женщина.

– Это слишком большая честь, милорд, – сказал я. – Наверное, имеется много мужчин, которые достойнее меня.

– Но я выбрал тебя, – промолвил король, хмурясь. – Я доверяю тебе, Бруно, и полагаю, что ты не позволишь своей жене доставлять мне неприятности.

Я разинул рот, как рыба, вынутая из воды, а он только пожал плечами, когда я переспросил:

– Доставлять неприятности?

– Я считал, что достаточно было бы поместить ее в монастырь, но Мод не желает и слышать об этом. Отец леди Мелюзины был влиятельным человеком в Камбрии, и я слышал от эконома, которого направлял в Улль, что люди там только и ждут сигнала, чтобы подняться против меня. А если взбунтуется Улль, то не исключено, что и остальная Камбрия последует за ним.

– Вы думаете, что леди Мелюзина сбежала бы из монастыря и возвратилась бы в Улль, чтобы возглавить восстание? – сказал я с недоверием в голосе.

– Нет, – ответил Стефан, – я много раз говорил с ней и уверен, что она… тишайшее создание.

Я удивился его неуверенности перед словом «тишайшее», вспомнив также, как король произнес, что Мелюзина мила, но только кивнул в знак согласия.

– Но, – продолжал король, – она пыталась тайно покинуть нас во время путешествия на север. Я думаю, что бедная девушка соскучилась по своему старому дому. Я сомневаюсь, что она вообще раньше когда-либо выезжала из него. Однако, пока она не замужем, я не могу позволить ей поехать туда даже ненадолго. Весьма велика вероятность, что какой-нибудь тамошний мужчина – а я не доверяю ни одному из них, так как думаю, что все они тайно сочувствуют Дэвиду, – ведет ее во владение поместьем и женится на ней. Тогда он сможет заявить об ее правах на Улль и использовать мое несогласие для того, чтобы поднять восстание.

Во время всей речи лицо Стефана обнаруживало только интерес, а глаза его были совершенно бесхитростными. Я знал его и верил, что он говорит правду. Но затем он слегка подвинулся в кресле, как если бы что-то мешало ему, и добавил:

– Мод говорит, что Мелюзина что-то скрывает, но я не верю ей.

Это в корне меняло дело. Если королева Мод сказала, что леди Мелюзина что-то скрывает, и если она возражает против помещения девушки в монастырь, то попытка Мелюзины сбежать приобретает уже иную значимость. И хотя перспектива такой женитьбы не казалась мне приятной, я понял, что обязан это сделать. Королева обладала сверхъестественной способностью чувствовать любую опасность, грозящую ее мужу, поэтому она, по всей вероятности, была более права относительно Мелюзины, чем Стефан. Мое эгоистическое желание иметь в браке тепло и заботу следует отбросить: я потеряю не слишком много, так как сомневаюсь, что смогу когда-либо сделаться достойным женихом для какой-нибудь женщины порядочного происхождения.

– Прекрасно, милорд, – сказал я, – я женюсь на леди Мелюзине тогда и там, где вы скажете.

– Тебе не обязательно выглядеть так, словно я обрек тебя на вечные муки.

Стефан казался окончательно рассерженным, и я понял, что мое выражение лица было очень мрачным.

– Вы застали меня врасплох, – ответил я. – Я ни разу еще не брал на себя ответственность за другого человека, а уж быть связанным на всю жизнь…

Король потянулся ко мне, пожал мне руку и широко улыбнулся.

– Я понимаю. И вот о чем я теперь думаю. Когда мне предложили жениться на Мод, я выглядел ненамного счастливее. Она не казалась мне привлекательной женщиной., – Он от души рассмеялся. – Какие же все-таки мужчины дураки! Если бы я знал, какое благо будет мне даровано, какую радость она мне принесет и какую будет оказывать помощь, я провел бы все время от помолвки до женитьбы на коленях, моля Бога о ее благополучии. Но у тебя нет причин жаловаться на внешность твоей дамы. Да, и пенсион…

– Я даже не думал об этом, – сказал я с негодованием. – Вы должны знать, милорд, что я всегда считал вас очень щедрым человеком. Что касается внешности, то я обычно предпочитаю женщин невысоких и белокурых и не нахожу мою невесту очень привлекательной. Я могу лишь надеяться, что судьба будет так же великодушна ко мне, как и к вам. И если мой брак принесет мне хотя бы часть того счастья, какое испытали вы, милорд, я буду считать себя счастливее большинства мужчин.

Брови Стефана слегка сдвинулись и тут же вернулись на прежнее место. Он кивнул головой с видимым удовлетворением.

– Все верно, и я надеюсь на тебя. Мы с Мод считаем, что пятьдесят марок в год во время твоей службы при дворе и сто марок, когда тебе придется жить на собственные средства, будет достаточно.

Я низко поклонился.

– Это действительно щедро.

Ни лицом и ни голосом я не выдал своего изумления и тревоги по поводу предложенной королем суммы пенсиона. Это была очень большая сумма. Жалованье рыцаря составляло двадцать фунтов в год, и из него рыцарь должен был оплачивать стол и ночлег для себя и лошади. С необходимым обеспечением для меня и моей жены, включая одежду, Стефан предложил мне более чем двойное жалованье. Если бы такое предложение было сделано другим человеком, то я бы мог предположить, что эта женщина не только горбатая карлица, но к тому же и буйно помешанная. Но я знал, что леди Мелюзина имела нормальную внешность и вела себя тихо и спокойно среди дам королевы Мод. Такая сверх щедрость была типична для Стефана.

Король был горазд на обещания, но слаб на выполнение их. Я не сомневался, что как только окончится свадебная церемония, Стефан вручит мне первую четверть моего пенсиона. Смогу получить я и другую четверть. А вот после этого все будет зависеть исключительно от состояния кошелька короля. Если он будет полон, деньги будут переданы мне с улыбкой и шутками, если же нет, я получу улыбку и извинения. Но если я стану настаивать, улыбка сразу же сменится гневом – и, чем больше причитающаяся сумма, тем сильнее будет гнев. Этого недостатка короля я больше всего опасался. Не потому, что его гнев повлияет на меня – в самом худшем случае я всегда смогу послать мою жену к Одрис, чтобы она не пострадала, – а из-за недовольства, которое он порождает у знати.

Когда я поднял голову после поклона, то смог увидеть, что королю не понравились ни мой сдержанный голос, ни выражение лица. Меня охватило раскаяние, так как я знал, сколько удовольствия получает Стефан, делая людей счастливыми, – а я уверен, он искренне намеревался исполнить свои обещания. Что мне стоило изобразить на своем лице улыбку? Стефан не слишком хорошо понимал чувства других людей и не представлял себе, что улыбка может быть неискренней. Но у меня не было времени исправить свою ошибку, так как его следующие слова снова застали меня врасплох (это только доказывает, насколько я глуп. Ведь мне следовало знать, что он должен сказать).

– Тогда послезавтра я посвящу тебя в рыцари, а через неделю, скажем в первый день сентября – так будет легче запомнить, – мы сыграем свадьбу.

Я совершенно забыл, что должен казаться счастливым, так как бурный протест просто рвался с моих губ. Я сумел подавить его, но мой голос не подчинялся мне, и я не смог сделать ничего другого, кроме как снова поклониться. Когда же я попытался заговорить, Стефан отмахнулся от меня, сказав раздраженно, что мне следует хорошенько рассмотреть прелести моей невесты и прийти в более приятное расположение духа.

Я воспринял его замечание относительно невесты как приказ и покинул королевские покои, намереваясь пройти на половину королевы, но сомневался, чтобы внешность Мелюзины намного улучшила мое настроение. И хотя я знал, что тут ничего не поделаешь, меня все же раздражало ожидание короля увидеть радость на моем лице в ответ на его предложение. Как он не мог понять, что у меня тяжело на душе от перспективы взять невесту против своей воли? Но подумав о том, что сказал Стефан, я задал себе вопрос: а какова была воля леди Мелюзины? Некоторые женщины так стараются быть покорными, что кажется – у них вообще нет воли. Эта мысль не сделала меня на много счастливее. Я подумал, что лучше иметь спокойную, покорную жену, чем выданную замуж из-под палки злючку, но и это не прибавило мне энтузиазма. Единственная высокородная леди, которую я знал хорошо, моя возлюбленная Одрис, была настолько же капризной и своенравной, насколько доброй и деликатной, и я полагал это неотъемлемой частью женского обаяния. Я всегда выбирал себе путан среди тех, у кого был дерзкий язык.

Вспомнив об этом, я подумал, что теперь не нужно будет больше пользоваться услугами путан, а это не только сэкономит деньги: леди Мелюзина, несомненно, будет чище и свежее пахнуть. Но в то же время замечания женщины, имеющей право спросить меня, куда я ухожу и когда приду, вряд ли будут мне приятны. И во мне опять заговорила обида на короля, на королевское нетерпение связать меня с этой женщиной, с которой я даже незнаком.

В какой-то момент я понял, что был несправедлив. Для поспешности короля имелась важная причина. Возведение в рыцари и свадьба были бы хорошим развлечением для малого двора, собиравшегося вокруг Стефана в Винчестере. В течение какого-то времени каждое событие, о котором можно было поговорить, сдерживало рост числа людей, восстававших против короля. Июньское нападение из засады на Роберта Глостерского в Нормандии дало горькие плоды, несмотря на заявления короля о непричастности к нему. Глостер направил посланцев к Стефану, чтобы заявить об открытом неповиновении – формальном отречении от присяги вассала. Посланцы принесли также плохие новости, – хотя это и не относилось к неповиновению: что Глостер отдал города Кан и Байе под власть Жоффрея, графа Анжуйского.

Многие из английских вассалов Глостера последовали за ним. Некоторые – из-за того, что были людьми чести. Чаще же всего, они были как сейчас разочарованы в нем, поскольку обнадеженные обещаниями Стефана, получили от него гораздо меньше, чем ожидали. Если бы однажды Глостер пришел в Англию и объединил этих людей, то неизвестно, чем бы все это закончилось. Но Глостер не приходил. Каждый выражал неповиновение отдельно, и Стефан подавлял это восстание, как только оно возникало. Но так как за разгромом очередного бунта следовал новый бунт, то даже среди тех, кто был вполне верен королю, росла тревога.

В довершение всех бед в июне король Дэвид атаковал и осадил Норэмский замок. В начале казалось, что он останется там, но в июле-августе новости стали приходить одна хуже другой. Замок за замком сдавались Дэвиду, и шотландцы хлынули вниз через Нортумбрию и Дарем и теперь угрожали Йорку. Стефан даже не решался выступить на север для сражения с Дэвидом, опасаясь, что нападение скоттов лишь провокация с целью отвлечь английского короля, дабы Глостер смог прийти из Нормандии и возглавить объединенное восстание. Это лишило бы Стефана богатого и густонаселенного юга, не говоря уже о портах, через которые корабли королевы Мод доставляли людей и деньги из ее земель.

Поэтому любое развлечение, даже столь незначительное, как посвящение в рыцари королевского оруженосца и свадьба одной из фрейлин королевы, следовало приветствовать. Я бы и сам испытывал настоятельную нужду в развлечениях – том немногом, что мог потерять, если Стефана вытеснят из Англии, – если бы не получил письма от Одрис на прошлой неделе с сообщением, что она в безопасности в Джернейве, а Хью отправился присоединиться к сэру Вальтеру Эспеку, который собирал армию, чтобы оборонять север. Новости от Одрис успокоили меня. По глупости, я полагал, что Хью будет участвовать в защите графства не только за себя, но и за меня. Я знал, что не смогу приехать туда сам до тех пор, пока неприятности держат короля на юге, но не беспокоился относительно Джернейва. Шотландцы могут совершить набег на земли и даже захватить нижний двор замка, но они никогда ни штурмом, ни осадой не возьмут саму мощную крепость. Насколько я знал леди Эдит, в Джернейве были сделаны запасы не менее чем на год, так что Одрис была в безопасности.

Более того, подумал я, внезапно остановившись посреди зала, развлечение, вызванное моим посвящением в рыцари и свадьбой, было бы особенно увлекательным, так как послужило бы достаточной пищей для злословия о том, что даму высокого происхождения выдают замуж за сына путаны. Затем я снова двинулся вперед, почти улыбаясь. Об этом будут судить и рядить, но, как Сказал король, с некоторой завистью. Стефан, несомненно, захочет, чтобы о его щедрости говорил всякий – вероятно, это была еще одна ошибка, но я почти всегда считал, что пылкость короля заслуживает высокой оценки. По крайней мере она предохранит меня от появления лишних врагов, так как все те, кто еще не знал, скоро уже узнают, что отец леди Мелюзины был лишен прав на имущество и у нее нет приданого.

Так размышляя, я достиг верха лестницы и вошел в маленькую приемную покоев королевы. Паж кивнул мне и прежде, чем я успел спросить о леди Мелюзине, крикнул через дверь:

– Королевский оруженосец к королеве.

Вряд ли стоило конфузить мальчишку и поправлять его. Я знал, что королева Мод не рассердится, когда я объясню ей его ошибку – у нее не такой уж капризный характер, – и, возможно, она отведет меня к леди Мелюзине и облегчит наше знакомство. Я подумал и о другом: если свадьба была задумана только Стефаном и он не обсуждал ее со своей женой, то, возможно, Мод будет против этого союза. Имея королеву на своей стороне, я мог быть уверен, что свадьбы удастся избежать. Но первые же слова Мод после того, как я поклонился перед креслом, в котором она сидела, и сказал, что не несу никакого сообщения от короля, разрушили эту надежду.

– Я полагаю, ты пришел повидать Мелюзину. Это мило, Бруно, но я думаю, лучше будет не делать этого.

Горький комок сдавил мне горло, но голос мой оставался ровным, когда я спросил:

– Она настолько против? Оттого, что я сын путаны? Мадам, если она…

– Нет, нет, – заверила меня Мод. Она встала с кресла и взяла меня за руку. – Она вовсе не против. Я говорила с ней о свадьбе и о твоем происхождении. – Королева запнулась и смущенно улыбнулась мне с тенью извинения в глазах. – Я должна была поговорить с ней. Ты ведь знаешь двор. Она могла услышать это от кого-нибудь другого и в менее приятной форме. И я также объяснила ей, почему мы с королем выбрали для нее этот брак. Я сказала ей, что ты очень добр и возьмешь ее без приданого, что ты, наверно, получишь большое повышение по службе, потому что ты прекрасный человек и король питает к тебе глубокую любовь. Я сказала и о моем собственном расположении к тебе, Бруно.

– Я очень благодарен, мадам.

Надеюсь, она поняла искренность этих немногих слов. Я любил короля, несмотря на его недостатки, но королевой я восхищался до глубины души. Когда не было необходимости помогать Стефану и оберегать его, она была и мудрой и сердечной. Несомненно, Мод использовала все имеющиеся у нее средства, чтобы убедить леди Мелюзину в том, что я для нее бесценный подарок, и сделать меня скорее приятной, чем ненавистной необходимостью, которой, конечно же, я мог предстать, если бы королева просто сообщила Мелюзине, что свадьба – это королевский приказ и возражений быть не может.

– Почему же тогда, – продолжил я, – мне не следует видеть леди Мелюзину и сказать ей лично, что, хотя я беру ее по королевскому приказу, я сделаю все возможное, чтобы быть хорошим мужем?

– Маленькая предосторожность, – ответила Мод, возвращаясь к своему креслу. – Ты, конечно, помнишь, что был первым человеком, ворвавшимся в зал замка Улль. Если Мелюзина узнает тебя, она может переменить свое намерение и попытается отказаться от свадьбы.

– Тем больше причин у меня поговорить с ней сейчас, – начал было я.

– Нет! – прервала меня королева, и ее глаза засверкали яркими черными огоньками. – Говорю же тебе: хочет она или не хочет, она выйдет за тебя замуж в течение недели. Я предпочла бы, чтобы не пришлось тащить ее к алтарю связанной и с кляпом во рту, но, если будет необходимо, я это сделаю. Винчестерский епископ обвенчает вас, и я найду свидетелей, удостоверяющих, что она вышла замуж добровольно. У Стефана сейчас слишком много неприятностей, и я не позволю этой девчонке добавить к ним хотя бы малость, а единственный способ ей уберечься от этого – иметь мужа, преданного королю. – Затем выражение ее лица смягчилось, и она добавила: – Но это было бы очень плохое начало, и я не желаю его для тебя, Бруно.

– А если она узнает меня перед алтарем и закричит? – спросил я, и мой голос все-таки сорвался, хотя я и старался владеть собой.

– Я не думаю, что в тот момент она что-нибудь заметит, – сказала Мод. – Она будет смущена и возбуждена, и даже если она узнает тебя, я полагаю, у нее хватит ума не пытаться протестовать. Я много думала об этой девочке. Нет, она уже не девочка, а девушка. Многие месяцы она старалась показать себя тихой и скромной, очень послушной, но я, чувствую, что все это – притворство. И вот что я скажу: этот спектакль разыгрывается для того, чтобы обмануть нас и заставить доверять ей. В леди Мелюзине скрыто много больше, чем я могу увидеть. И ее очень любят лорды Камбрии. Король получал запросы о ее здоровье и благополучии даже от тех, кто наиболее предан ему.

– Но наверно…

Королева покачала головой, как будто отрицая все, что я мог бы ей сказать.

– Король и я согласны, что только ты тот человек, который подойдет для наших целей. И возможно, Мелюзина вовсе не узнает тебя. Ну а если и узнает, то вскоре ты сможешь убедить ее, что только выполнял свой долг перед господином. И ты ведь ее не обижал. Насколько я помню, Стефан говорил, что ты даже не подходил к ней.

– Это правда, – вынужден был согласиться я. – И я сразу же покинул зал. Леди Мелюзина была очень испуганна. Вполне возможно, что она не запомнила меня.

– Я также надеюсь на это, – сказала Мод, – но я хочу во что бы то ни стало избежать скандала. И поскольку перед свадьбой тебя должны сделать рыцарем, я могу сказать ей, что тебе не дали возможности прийти и поговорить с ней. Я вижу, что тебе все это не нравится, Бруно, но король убежден, и я вместе с ним, что, дав ему присягу, .в богатстве или в бедности ты будешь верен ей до самой смерти.

– Так-то оно так, но есть ведь и другие, не менее преданные мужчины, – сказал я, и королева, которая была так же не безразлична к чувствам других людей, как Стефан глух к ним, несомненно, услышала в моем голосе оттенок обиды, которого я не смог скрыть.

Вместо того чтобы рассердиться, она улыбнулась мне.

– Даже если и так, кроме желания власти и богатства, есть много других вещей, которые могут изменить человека. Нередко мужчины сбиваются с правильного пути из-за разных пристрастий и прежде всего из-за женщин. А Мелюзина хороша собой и умна. Я знаю это, несмотря на ее длительные попытки заставить меня поверить, что она глупа.

Мод протянула руку и коснулась меня, словно извиняясь. Этот жест привел меня в замешательство. И вдруг она произнесла:

– Будучи сыном путаны, ты знаешь о женщинах больше, чем любой другой известный мне мужчина.

– Я?

Я был шокирован, и это заставило королеву рассмеяться.

– Да, ты. Я наблюдала, как ты смотришь на девушек моего двора. Женщины не имеют на тебя влияния.

Я подумал о том, почему одна слезинка, блеснувшая на ресницах Одрис, могла заставить меня позволять ей все, что она хотела, сколь бы неправедным или опасным не казалось дело. Не происходило ли это потому, что я помнил ее ребенком, когда только ее маленькие влажные поцелуи могли выказывать любовь, безраздельно отданную мне? Абсолютно верно, что не вся сексапильность женщин, побуждавшая твердо стоять мое копье, не имела касательства до моей воли. Однако я знал свою слабость: то, что согревало мое сердце, также могло заставить меня делать глупости.

– Я знаю свое место, – сказал я, поскольку если бы я попытался объяснить, что не так тверд с женщинами, как она полагает, королева могла подумать, что это лишь еще один способ воспротивиться свадьбе.

Она покачала головой.

– Многие люди знают свое место, но их взгляды отличаются от твоих. Ты хороший муж для Мелюзины. Она не сможет обмануть тебя или склонить к измене. И потому, что ты таков, каков ты есть, я надеюсь, что она оценит тебя по заслугам. Тогда ты будешь счастлив, хотя, я знаю, сейчас ты думаешь, что Стефан и я причиняем тебе зло.

Я не высказал даже формального протеста. Королева знала, что это не так: пусть даже я искренне был готов умереть ради Стефана, но никогда не позволил бы себе заподозрить, что он способен вместо смерти обречь меня на пожизненные муки.

Прежде, чем я отвесил поклон в знак покорности, Мод встала и подошла ближе ко мне, снова коснувшись моей руки.

– Бруно, если этот брак останется горьким для тебя…. когда королевство укрепится под властью Стефана, ты сможешь оставить свою жену. Мы поможем тебе, я обещаю.

Я не знаю, что сказал, когда поклонился, а королева кивнула и позволила мне удалиться. Наверное, это были слова благодарности, поскольку я понимал, что она хотела как лучше. Однако последняя ее мысль привела меня в ужас, как и ожидание ненавидящей и презирающей меня жены. Вероятно, я смог бы оставить такую женщину. Но что если мой ад создан моими собственными руками? Что если Мелюзина действительно глупа? Смогу ли я оставить наивную женщину, которая будет раздражать меня, стараясь понравиться?

Это были не те мысли, на которых я хотел бы сосредоточиться, и я напомнил себе, что мне следовало подумать еще кое о чем. Если через два дня меня будут посвящать в рыцари, мне потребуется время, чтобы подготовиться и очиститься. Я снова явился к королю и попросил его об отпуске для этих целей. Он все еще досадовал на меня, и в какой-то момент я подумал, что он откажет мне. Затем он вдруг принял довольный вид, кивнул и отпустил меня прочь. Вероятно, он думал, будто такое серьезное отношение не пристало бойцу моих лет и мне следовало знать лучше, что и омовение, и исповедь, и ночь бдения предназначались для того, чтобы произвести впечатление на молодого человека. Или, возможно, он был удивлен мыслью, что в любом возрасте церемонии присяги и посвящения в ранг рыцарства должны быть чем-то большим, чем формальность, которую при возможности обходят.

О его впечатлениях я не тревожился. С тех пор, как сэр Оливер отправил меня из Джернейва, я полагал, что вряд ли когда-нибудь получу шанс удостоиться рыцарского звания. Для меня оно было высокой честью, успехом, на который я не мог рассчитывать просто по праву рождения, как другие, а может быть, даже достижением. И если это достижение несколько запятнано необходимостью связать себя браком, которого я не желал, то я тем больше должен уделить внимания тому, чтобы мое сердце было чистым, а понимание целей и долга рыцаря целостным и завершенным само по себе, независимо от внешних обстоятельств.

У меня не было близких друзей. Разумеется, нашлись бы такие, кто помог бы мне подготовиться, если я попрошу, но я не хотел помощи. Те, с кем я пил и ходил по женщинам, были легкомысленны от природы и могли ненароком обидеть меня своими шутками и намеками.

Поэтому я был занят весь день. Во-первых, я устроил в уединенной комнате настоящую ванную, лучшую, чем парильня и мыльня в бане. Затем мне понадобилось чистое белье, чтобы надеть после ванны, когда я пойду к исповеди. К счастью, в городе был кафедральный собор, иначе была бы у меня еще забота – отыскать его за такое короткое время. Моей последней задачей было договориться со священником, который выслушал бы мою исповедь после вечерней службы. Наконец, я нашел тихий уголок и почистил свой меч и доспехи. Конечно, я и так держал их в исправности и без ржавчины, но для того, чтобы предстать перед Господом и всеми его святыми, моя тусклая кольчуга была недостаточно хороша. Я занимался этим, пока совсем не стемнело и почти до обеда следующего дня, а когда я закончил, кольчуга сверкала как серебро, ярче, чем когда ее вручил мне сэр Оливер.

Вероятно, что я должен был разговаривать с людьми, есть и все прочее, но я ничего этого не помню. Помню, что умывался с мылом, чтобы обязательно быть чистым, а когда вышел из дома, в котором снимал комнату, и пошел в церковь, странная мысль пришла мне в голову: как хорошо, подумал я, что сейчас лето, а то у меня замерзли бы ноги. Я признался священнику и в этой грешной мысли, и в более крупных прегрешениях, и, конечно, в недостатке преданности, который выразился в моих сомнениях относительно предстоящей женитьбы. Это была длинная исповедь, поскольку обычно я не был слишком старателен, освобождаясь от грехов. Я с радостью выслушал свою епитимью. Я исполнил ее и стал свободен. Когда, облачась в мои доспехи, я пошел на всю ночь молиться, на сердце у меня уже было легче, даже при мыслях о Мелюзине. Больше мне нечего сказать об этом. Я не хочу ничего скрывать в этой повести о моей жизни, но у меня просто нет слов для того, чтобы рассказать, что я передумал и перечувствовал. К моему удивлению и большой радости, я оказался не без поручителей. Вильям Мартель, королевский управитель, и Роберт де Вир, его констебль, отделились от группы наблюдающих и вышли вперед. Один взял мой меч, а другой – мой шлем, так что они смогли вернуть мне их как гаранты моей годности к рыцарству. А королева, действуя от имени короля в качестве третьего гаранта, подала мне пару золоченых шпор. Я был так счастлив, что мог бы вознестись над помостом, но справился с собой, удержался на земле и преклонил колени.

Король посмотрел на меня сверху. Его лицо было одновременно веселым и злым. Он попытался сбросить меня на помост, и я почти позволил ему это сделать – почти, ибо, когда он нанес мне удар кулаком, моя гордость взбунтовала, и я устоял. Я только качнулся, но не упал, и он рассмеялся. К нему вернулось его обычное чувство юмора. Он обнял меня и громко провозгласил:

– Сэр Бруно Джернейва, рыцарь-телохранитель, я приветствую тебя!

Я знал его, знал все его слабости и недостатки, но чем я мог больше ему помочь, кроме как все так же любить его?

Пришла пора вылезть из доспехов перед обедом. Когда я взялся прислуживать за столом короля и он, как обычно, из-за моей неуклюжести при разделке и подаче кушаний освободил меня от услужения, я заметил, что Мелюзины нет среди королевских фрейлин. Король мог бы забыть столь незначительную вещь; королева – нет. Сразу же после обеда король подозвал меня и отправил в Оксфорд с письмом для своего кастеляна. Я понял, что это тоже проделки Мод. Поскольку мне не было дано устного сообщения, столь же хорошо мог выполнить эту задачу любой посыльный.

Я сразу же предположил, что целью такого поручения было избавиться от меня. И тем не менее, когда кастелян Оксфорда подтвердил мое подозрение, сказав, что для ответа королю ему потребуются один или два дня, мною овладела черная меланхолия. Я знал, что время приблизить невозможно и мои шансы на успех совсем слабы, но с тех пор, как король взял меня к себе на службу, я постоянно лелеял дорогую надежду. Я надеялся, что, когда Англия окрепнет под властью Стефана, мне в награду за преданность дадут какое-нибудь поместье. Тогда, мечтал я, я смогу взять жену – женщину, которая будет мила моему сердцу и приятна глазу и которая с желанием, даже с радостью, придет в мою постель, так что я обрету верную подругу и разделю с ней всю мою жизнь.

Эта мечта была грубо разрушена. Исходя из стремления королевы помешать Мелюзине и мне даже мельком увидеть друг друга, я должен был сделать вывод, что Мод использовала слова «не против», чтобы замаскировать угрюмую уступчивость Мелюзины королевскому приказу. Тогда, если даже Мелюзина не опознает меня как первого захватчика ее замка и не будет думать обо мне с ненавистью, очевидно, лучшее, на что я могу надеяться, – это холодное безразличие. Один только лучик тепла и света спокойно сиял над морем черной безысходности – любовь Одрис. К нему я и обратился. Купив пергамент, гусиные перья и чернила, я уселся, чтобы излить свою тоску, записав собственной рукой то, что никогда не смог бы высказать писцу.

Не впервые пришлось мне благословлять свои медлительность и неуклюжесть во владении пером. Прежде чем я справился с первой частью рассказа, я пропустил всю свою горечь через свое сердце добрый десяток раз: и то, что я принужден взять жену, которая не в моем вкусе, и то что я намерен до конца нести это бремя без возможности кормить и одевать свою жену, которая в этой сделке должна быть, наверное, несчастлива не менее, чем я. Когда в четвертый или в пятый раз я обдумывал свое положение, я окончательно понял, что все это значит.

Если король не выполнит своего обещания по выплате пенсиона, меня могут отправить в такое место, где совсем не останется средств, так что Мелюзине придется какое-то время пожить на попечении Одрис. Мне не следовало добавлять горя моей бедной жене, посылая ее туда, где ее будут третировать холодной любезностью, так как я знал: Одрис с негодованием отнеслась бы к любому, кто, по ее мнению, делал меня несчастным. Поэтому в письме не должно оставаться никаких намеков на мое нежелание жениться на Мелюзине.

Мысль о сочувствии Одрис утешила меня, и я стал думать, что терпение и доброта в конце концов помогут мне добиться того, на что я надеялся вначале. Нет, я не верил, что даже нежность сможет сделать Мелюзину красивой в моих глазах, но это было и неважно. Я знал, что к тем, с кем бываешь постоянно, привыкаешь настолько, что даже не замечаешь их внешности. Среди моих товарищей-оруженосцев были и красивые, и такие, которых я когда-то считал уродливыми, но сейчас я уже не замечал разницы между ними.

Невозможно рассказать, сколько раз я писал и переписывал это письмо. Я так часто выскабливал пергамент, что его поверхность стала неровной и чернила растекались. К тому же я никак не мог найти нужных верных слов, чтобы объяснить мою женитьбу. В конце концов все объяснения показались мне подозрительными. И когда я взял свежий пергамент, то написал Одрис только то, что стал рыцарем и что у меня имеются еще более важные новости для нее, которые я сообщу лично, как только смогу получить отпуск и приехать в Джернейв на побывку. Но после всех моих стараний я не мог найти посыльного, желающего отвезти мое письмо в Джернейв так как все были наслышаны об ужасах шотландского вторжения и оспаривать это было бы бессмысленно. Я смог послать свое письмо только с одним из королевских вестовых, едущих в Ньюкасл.

Выговорившись или, вернее, вылив письменно свою тревогу о бедной женщине, чьи мечты, несомненно, также были разрушены, я использовал свободные дни в Оксфорде, чтобы приобрести новые башмаки и тонкое платье темно-красного цвета, с богатой вышивкой, столь же элегантное, как любая одежда знати. Обычно я одевался просто – во-первых, щадя свой кошелек, во-вторых потому, что чувствовал себя удобнее в простой одежде, которая освобождала меня от постоянного беспокойства о том, что она испачкается или порвется, и, в-третьих, для того, чтобы никто не мог сказать, что покровительство короля сделало меня богатым. В данном случае я подумал: сейчас для меня более важно, чтобы леди Мелюзине при нашем венчании не было стыдно или неловко за мой внешний вид после всего того, что она, вероятно, уже вынесла из-за сплетен о моем происхождении.