Пленники Барсова ущелья (илл. А. Лурье) 1956г.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
О том, что было бы, если бы…

На сорок пятый день своего плена, сытно поужинав, ребята уселись вокруг печки и долго молчали, думая каждый о своем.

Саркис сидел, мрачно опустив свою большую голову. Чем больше он сближался с ребятами, тем все более задумчивым и молчаливым становился. Большая внутренняя борьба происходила, по-видимому, в сердце мальчика.

Подняв глаза на Ашота, он вдруг спросил:

— Когда мы вернемся в село, как мне жить?

Его томил вопрос об отношениях с отцом, но прямо сказать об этом мальчик не смог.

— Как жить? Так, как подскажет тебе твоя совесть.

— Моя совесть? Моя совесть говорит мне… — Он помолчал и, словно отважившись, взволнованно добавил: — Но тяжело, ведь он отец мой!

В самом деле, трудную задачу задал товарищам Саркис. Что сказать ему, что посоветовать? Все молчали, и только Ашот, как наиболее решительный и, к слову сказать, наиболее прямолинейный, глядя в глаза Саркису, сказал:

— Что, по-твоему, важнее для пионера: личные интересы или интересы колхоза?

Снова воцарилось молчание, но оно о многом сказало Саркису. Значит, все думают так же. Значит, настало время решать.

— Хорошо, — только и смог он сказать, но взгляд его, выражение лица, высоко поднятая голова — все свидетельствовало о победе, которую мальчик одержал над самим собой.

Прошло еще несколько минут, и Саркис сказал:

— В селе мне никто не говорил об отце. Почему вы молчали? Чем раньше я узнал бы правду, тем лучше было бы для меня. Ведь о его поступках я многого не знал.

Вопрос был поставлен разумно, и Ашот раздумывал, как ответить на него, когда вмешался Гагик:

— Ты слышал поговорку: «У того, кто говорит правду, должен конь под седлом стоять, чтобы, сказав, можно было сесть и удрать».

Ребята засмеялись, а Гагик серьезно продолжал:

— Да, тот, кто говорил правду, должен был бы сейчас же унести ноги в Барсове ущелье, чтобы голову спасти. Ну, а раз мы и так оказались в этом ущелье, чего же молчать?

— Это, конечно, ответ несерьезный, — возразил Ашот. — Дело в том, Саркис, что, если бы мы в селе обо всем этом тебе сказали, не подействовало бы. А здесь — другое. Условия другие. Тут мы все вместе открыли тебе глаза, и обстоятельства помогли этому:… Сам знаешь, какие. А потом, ты думаешь, что мы в селе умалчиваем о несправедливых делах? Говорим! Но там часто услышишь: «Вы еще дети, не вашего ума дело». Нет, нашего! — Левая щека его нервно дрогнула, а глаза заискрились всем знакомым огнем. — Пусть не думают, что мы ничего не смыслим. Мы все видим и понимаем! — повысил он голос. — Вот вырастем — докажем.

— Ашот, а ты, когда вырастешь, будешь нашим председателем? — простодушно спросил Асо.

Все засмеялись, а Ашот так прямо и ответил:

— Да, буду! Я себе целью поставил стать председателем нашего колхоза. Как хотите это назовите — честолюбием или еще чем. Я стану агрономом. Думаете, к славе стремлюсь? Нет, я хочу помочь нашим колхозникам, хочу, чтобы им лучше жилось и чтобы не было несправедливостей.

— Интересно! Расскажи, как же ты будешь править селом? — с лукавой усмешкой попросила Шушик.

Ашот открыл было рот, чтобы ответить, но Саркис перебил его.

— Погоди, Ашот, — сказал он. — Вот вы тут много говорили о колхозном складе и о лавке в Ереване. Даже Гагик как-то сказал, что склад и лавка портят людей. Это верно. Я с этим делом знаком. А ты скажи, что надо сделать, чтобы наша лавка не портила продавца. Ведь там продукты, деньги. Какого бы честного человека ни приставил, все равно постепенно испортится. И склад тоже. Что хочешь говори, но склад — соблазнительное дело. — Саркис покраснел, словно уличенный в чем-то нехорошем.

— Неверно! — возразил Ашот. — Вот я расскажу вам одну историю, и ты, Саркис, увидишь, что склад может соблазнить только очень слабовольного, малодушного и, прости, жадного человека. Эту историю я слышал от отца.

Ашот остановился, смущенно посмотрел на Саркиса, но потом" махнув рукой, начал:

— Может, то, что я скажу, и обидит кого-нибудь, но все равно… Когда советская власть только что установилась в Ереване, отца назначили в охрану центрального ереванского склада. С тем же оружием, какое у него было, в той же походной шинели он и пошел туда. В Армении тогда свирепствовал голод, люди болели тифом и другими болезнями. Все получали в день по полфунта селедки и по четверти фунта хлеба. В дни военного коммунизма, говорил отец, зарплаты не было. Но работали все с большим воодушевлением.

В эти дни с севера пришел поезд и остановился у ереванского вокзала Вагоны до потолка были набиты мукой и шоколадом. Когда складские рабочие выгрузили продукты и разошлись по домам, они, конечно, надеялись, что им тоже кое-что достанется, и эту радостную весть принесли своим семьям.

Целый день люди работали на складе, и запах шоколада кружил им головы. Некоторые, может, и думали хоть по кусочку взять детям. Разве заметят? Ведь его было очень много! Но даже в этих еще неграмотных людях революция воспитала высокую сознательность. «Как можно? С какой совестью ты понесешь своим детям шоколад, когда другие дети умирают от голода?»

В сердцах работников склада происходила жестокая борьба, и борьбе этой положил конец приехавший в склад народный комиссар продовольствия Александр Бекзадян.

Он обошел все помещения и остался доволен. Запах шоколада и его раздражал, мучил — ведь комиссар получал тогда паек не больший, чем рядовой рабочий.

«Товарищ комиссар, вы хоть бы кусочек съели», — предложил ему заведующий складом.

Но комиссар отказался. Он попросил собрать служащих склада и сказал им:

«Товарищи, сейчас наша страна — это страна сирот. Я приехал, чтобы лично попросить вас не дотрагиваться до шоколада: советская Россия прислала его для наших сирот».

Сказал и уехал. И никто из сорока семи человек не прикоснулся к шоколаду.

Видите теперь, что честного человека не испортит никакая должность.