Плохая терапия. Почему дети не взрослеют

"Мужчины и женщины из обездоленного среднего класса чаще оценивались как относительно свободные от симптомов, чем не обездоленные, а также получали более высокие оценки по таким параметрам, как сила эго, интеграция импульсов и стремлений, использование личных ресурсов и способность к росту. Они характеризовались как более стойкие, уверенные в себе и менее оборонительные."

Дети, которым пришлось пожертвовать собой в этот период, в итоге обрели более высокую трудовую этику и ускорили вхождение во взрослый мир. Умеренные лишения и жертвы, вызов, независимость, риск, который приходит с автономией, - все это оказалось очень полезным для этих детей.

И все же стиль воспитания моего поколения характеризуется противоположным: приспособлением. Родители работают сверхурочно, чтобы создать бесшумный, дезинфицированный, безболезненный террариум для детей, которые потом не могут вынести мир за его пределами.

"Я считаю опасным заблуждением в области психической гигиены предположение, что человеку в первую очередь необходимо равновесие... состояние без напряжения", - писал великий австрийский психиатр и человек, переживший Холокост, Виктор Франкл. "Если архитекторы хотят укрепить ветхую арку, они увеличивают нагрузку, которая на нее ложится, ибо таким образом части прочнее соединяются друг с другом".

Если вы хотите укрепить мышцы человека, вы заставляете его заниматься спортом. Вы не укрепите ребенка, если побежите к врачу за диагнозом и будете требовать от школы, чтобы ему предоставили жилье. И вот самый важный момент: вам не нужно ничего делать, чтобы добиться этого. Вам не нужно ранить чувства ребенка, чтобы укрепить их. Вам просто нужно перестать вмешиваться. Перестаньте контролировать ее отношения в надежде, что никто и ничто в окрестностях никогда не заставит ее чувствовать себя хоть немного плохо. Проект обречен на провал. Патогенные микроорганизмы всегда пробираются внутрь, даже в самые стерильные помещения. Лучше выработать иммунитет.

Лошадь заходит в бар

Современные родители могут быть прощены за то, что не помнят, что такое юмор. Из всех гнилых черт наших книг по воспитанию детей, они почти одинаково мрачны и лишены юмора. Господи Боже мой, эти паршивые книги сделали каждый момент общения с нашими детьми тяжелым и серьезным. Приемы, которые нужно отрабатывать, ситуации, которые нужно отслеживать, проблемы, которые нужно распознавать, извинения, которые нужно приносить, если мы не смогли сделать все вышеперечисленное. Они рисуют мир суровости, где ставки высоки и царит уныние.

Но если вы хотите дать своему ребенку одну из лучших защит души в непредсказуемом мире, сбросьте бдительность, хотя бы на этот раз, и позвольте вещам снова быть забавными.

"Юмор был еще одним оружием души в борьбе за самосохранение", - заметил Франкл, пережив Освенцим. "Хорошо известно, что юмор, как ничто другое в человеческом организме, может позволить себе отстраненность и способность возвыситься над любой ситуацией, пусть даже на несколько секунд."

Я стараюсь не давать позитивных советов, поскольку мы все так в них погрязли. "Смейтесь со своими детьми" - звучит как позитивный совет. Но это не так. Юмор - одна из самых естественных защит психики. Это цензура, которая требует контроля. Если вы хотите подавить юмор, вы должны создать правила и обеспечить их соблюдение. В противном случае мы, люди, будем смеяться и подшучивать практически над всем.

Юмор - это принятие неожиданного. Это один из лучших психологических инструментов, позволяющих превратить бесконечный конвейер мелких разочарований жизни в веселую забаву.

Вы не одиноки на этом пассажирском рейсе

Около года назад я летел на самолете, сидя за американской семьей из четырех человек - двое родителей и две маленькие девочки. В середине полета девочка лет восьми издала такой пронзительный крик, что мои барабанные перепонки словно проткнули острым предметом.

Ее отец, рыжеволосый и бородатый великан, попытался успокоить ее. Он спросил ее, в чем дело. Он поинтересовался причиной ее гнева на младшую сестру. Он посоветовал младшей не щипаться и не делать того, что она натворила. Он призвал их помириться.

Он ни разу не упомянул о других пассажирах самолета. Он не сказал ни одной из этих девочек, что, когда они кричат, они могут потревожить девяносто других людей. Он ни разу не упомянул, что мы все находимся в одном пространстве в воздухе, и у нас у всех есть задача: быть хорошими соседями на протяжении всего путешествия. Он никогда не тревожил своих дочерей мыслями о нас.

Я рассказала об этом Ченцовой Даттон, чтобы узнать, что подумают об этом японские родители. "Для любого представителя более коллективистской культуры это просто безумие", - сказала она.

Наши дети не знают, что они связаны с другими людьми, потому что мы им об этом не говорим. Мы говорим им, что они такие совершенные маленькие индивидуумы, что они могут кричать в самолете, как будто они одни. Вот онтологическая проблема, усугубляющая моральную: солипсизм, которому он учит, прививая идею, что дети - свободные радикалы, не привязанные к социальному миру. Когда все хорошо, когда они счастливы, это может быть прекрасно. Но когда им трудно, им не к кому обратиться - нет даже ощущения, что есть кто-то, кому они действительно небезразличны, помимо их родителей.

Мы не создаем для детей паутину стабильных отношений. Мы выбираем для них самых лучших, отобранных вручную друзей, исходя из наших предпочтений, в разных местах, как если бы мы собирали камни на пляже. Но если посмотреть на общества с очень высоким уровнем патологической депрессии, говорит Ченцова-Даттон, то можно выделить две вещи: высокая ценность индивидуализма и высокая реляционная мобильность (то есть большая текучесть персонажей, населяющих вашу жизнь).

Подумайте на минуту о жизни наших детей сегодня: они не общаются с соседскими ребятами, или кузенами, или многочисленными братьями и сестрами, или даже со множеством одноклассников, которые сопровождают их всю школу. У них есть дети, с которыми они встречаются в шахматном клубе; дети из бейсбольной команды; друзья из первого класса; друзья из второго класса - никто из них не знает друг друга. Мы каждый год меняем состав их классов, полагая, что это поможет им найти новых друзей.

"В итоге они получают крайне фрагментированный набор отношений", - сказала мне Ченцова Даттон. "Вместо интегрированной, стабильной группы друзей, где вы знакомитесь друг с другом, общаетесь в течение длительного времени, ожидаете стабильности и развиваете отношения, которые качественно отличаются в плане того, что они могут предложить, чтобы поддержать вас, когда дела идут не так хорошо. И вот когда эти дети вступают в подростковый возраст с его обычными стрессовыми факторами, им не хватает стабильной сети поддержки".

Мексиканские иммигранты в Америку, у которых дела с психическим здоровьем обстоят гораздо лучше, чем у американцев с аналогичным социально-экономическим положением, тем хуже, чем более аккультурированными они становятся в американской жизни. И один из способов, которым исследователи объясняют этот "латиноамериканский парадокс психического здоровья", заключается в культуре, которую они приносят с собой, что заставляет их формировать относительно стабильные и прочные социальные сети.

Я живу в Лос-Анджелесе, где проживает более полумиллиона иммигрантов из Центральной Америки. И когда, например, два сальвадорца или гватемальца здороваются друг с другом, то сразу же интересуются, откуда именно родом каждый из них. Они выясняют, с кем у них есть общие знакомые, какую церковь посещает каждый из них. Если они общались раньше, даже один раз, они спрашивают о семьях друг друга и действительно слушают ответы.

Когда они встречаются снова, то проверяют, как идут дела в жизни друг друга; их культуры поощряют эту человечность и порядочность. Это учит их вкладываться друг в друга. Если бы вы встретились с ними, не зная ничего, вы бы заподозрили, что те, кто только что встретился, дружат уже много лет.

Все это когда-то обеспечивали семьи и районы. У наших детей этого нет. У них нет стабильной сети связей, которые заботятся о них или действительно знают их. Наш постоянный акцент на уникальности наших детей укрепляет это чувство, что они должны быть заняты только собой. Что они сами по себе - совершенно индивидуальные личности. Что они очень одиноки.

Расширенная семья (да, эти люди)

У моего свекра, выросшего на калифорнийской скотоводческой ферме, есть смехотворная, волнующая традиция общения с внуками. За много лет до того, как внукам исполняется шестнадцать лет - когда им одиннадцать или двенадцать, - он отвозит каждого из них в отдаленный район и учит водить машину. С того момента, как моим сыновьям-близнецам исполнилось девять лет, я начал бояться их очереди за рулем.

Я люблю своих сыновей и доверяю им самые разные вещи. Они регулярно устраняют всевозможные неполадки с компьютером в доме, а когда мне нужно, чтобы кто-то следовал указаниям и собрал торцевой столик, лучше их никого нет. Но я также знаю их, ну, целую вечность. Они регулярно нажимают на кнопки, не разобравшись, что эти кнопки делают. Они опрокидывают всевозможные стекла, а если видят педаль, то я очень сомневаюсь, что им можно доверять, чтобы они ее не растоптали.

Они могут пострадать. Они могли причинить вред другим. Риск был велик. Польза сомнительна. Деятельность незаконна.

Я отвечал за их безопасность. Позволить им управлять двухтонным автомобилем вместе с дедушкой казалось прямо противоположным решением. Они ни за что не сядут за руль.

Но однажды, когда я начала размышлять над этой книгой, на меня снизошло озарение: А что, если дело не во мне? Что, если мой комфорт был не единственным соображением, которое я принимала во внимание? Возможно ли, что, запрещая им общаться с дедушкой, я лишаю их чего-то большего?

Я вспомнил разговор с гарвардским психиатром Гарольдом Бурштайном, чьи родители пережили Холокост и спаслись из Лодзинского гетто, спрятавшись в канализационных трубах. Бурштайн рассказал мне, что во время Холокоста, на самых низких ступенях жизни его отца, его поддерживали богатые воспоминания о семье, которые крутились в его голове, как кинокатушка.

Многие из молодых пациентов, которых Бурштайн принимает в Гарварде, очень мало знают о своих семьях. Это делает их особенно уязвимыми, говорит Бурштайн, когда они сталкиваются с жизненными трудностями. "В них очень много неуверенности в себе, в том, кто я такой?" - говорит он о молодых взрослых пациентах, которых он наблюдал в последнее десятилетие. "В значительной степени это связано с тем, что они не могут связать себя с прошлым, не могут ощутить непрерывность жизни. Чувство, что будущее неизвестно, настоящее - это вызов. А прошлое - это загадка".

Когда мы чрезмерно ограничиваем общение или деятельность дедушки с нашими детьми, а тем более полностью их исключаем, мы мешаем нашим детям почувствовать, что они - самые новые стебли Пандо, осиновой колонии с единой корневой системой, опутывающей землю. Мы прерываем естественное ощущение того, что: Я - это не только я. Я ухожу далеко в прошлое. Люди из моего рода сталкивались с гораздо худшим и выжили. Я тоже смогу.

Когда вы подтверждаете естественную склонность детей считать свои проблемы уникальными и важными, когда вы не рассказываете им о том, что их собственные бабушки и дедушки пережили трудности, вы лишаете их способности рассматривать свои собственные страдания в контексте. Вы лишаете их единственного эмпирического доказательства того, что их генетический материал жизнеспособен. Вы лишаете их семейной паутины, одного из величайших источников смысла для человечества. Вы заставляете их видеть свои проблемы в изоляции и встречать трудности в одиночку.

Одно из худших последствий нашей сосредоточенности на нынешних чувствах, умышленного отказа от исторической перспективы и профессионализации воспитания детей - это то, что мы обесценили все, что могли предложить бабушки и дедушки. Мы стали считать их отсталыми, расистами, грубыми - слишком игривыми, недостаточно игривыми и слишком склонными апеллировать к тому, чем руководствовались их собственные родители. Мы корректировали их общение с нашими детьми, строго ограничивали его или вовсе запрещали.

Дедушка и бабушка не были идеальными. Дедушка говорил все неправильные вещи, показывал неправильные фильмы и учил детей неуместным шуткам. Он заставлял их работать с инструментами, которые были опасны, и давал слишком мало наставлений. Бабушка готовила все неправильные блюда (вы же знаете, что Эйден плохо переносит молочные продукты!) и исправляла плохие манеры детей за столом так, что это казалось нам чрезмерным.

Но дети пережили все это, и они стали жестче, зная, что могут справиться со взрослыми, которые не следуют сценарию, навязанному им мамой. Дети получили нечто такое, что нелегко было представить из стольких отдельных частей: связь.

В конце концов, я разрешил своим сыновьям поехать с дедушкой не потому, что считал это хорошей идеей. Я не "дала разрешение". Я просто позволила этому случиться. И вот у моих сыновей осталось это бурное, волнующее воспоминание с дедушкой, который не будет рядом вечно.

Может быть, совместное с кузенами переживание этого странного обряда, который никто из родителей не смог бы обеспечить, поможет им почувствовать себя менее одинокими, когда они отправятся в неопределенное будущее. Возможно, этого будет достаточно, чтобы побудить их позвонить кузену, когда им нужно будет с кем-то поговорить, или предложить помощь, когда кузен будет в ней нуждаться. Может быть, все эти бессистемные семейные праздники и шумные семейные дни рождения внушают детям необходимость проявлять заботу о других, находить юмор в нелепом, подавлять раздражение по поводу мелких неудобств, связанных с тем, что бесчувственные люди достают друг друга назойливыми вопросами. Возможно, это поможет им научиться использовать это раздражение с пользой (например, помочь погрузить подносы с лазаньей в машину или подтолкнуть бабушкину коляску) и лучше выверять реалистичные ожидания относительно того, что ждет их каждый день. Возможно, абсурдный, трогательный театр расширенной семьи также дает стадный иммунитет против отчаяния перед лицом неизбежных трудностей. Расширенная семья стоит того, чтобы страдать только по этой причине.

Но не верьте мне на слово. В самом продолжительном и всестороннем психологическом исследовании благополучия взрослых, проведенном в рамках Гарвардского грантового исследования, было обнаружено, что пять наиболее эффективных черт, связанных с более высокой удовлетворенностью жизнью, включают: альтруизм (внимание к другим); юмор; сублимацию ("поиск приятных альтернатив фрустрации и гневу"); предвидение ("реалистичное отношение к будущим проблемам"); подавление (да, сохранение жесткости перед лицом неприятных мыслей и событий). Каждая из этих пяти черт подразумевает менее серьезное отношение к собственным чувствам. Жизнь с дядями, тетями, двоюродными братьями и сестрами, бабушками и дедушками помогает во всех этих случаях.

"Секрет жизни заключается в хороших и прочных интимных отношениях и дружбе, - резюмировал профессор психиатрии Йельского университета Чарльз Барбер, анализируя результаты исследования. Куча людей, которых вы любите и которые любят вас в ответ на протяжении всей жизни".

Глава 12

. Ложки наружу

Если вы сегодня подросток, вы гораздо меньше общаетесь с друзьями лично - на час меньше в день, чем предыдущее поколение. Вы слышали меньше личного смеха, меньше личных шуток, видели меньше личных слез, но и имели гораздо меньше поводов для прикосновений - гораздо меньше поцелуев и объятий, чем любой подросток с тех пор, как исследователи начали фиксировать эти вещи. Гораздо меньше возможностей совершить ошибку, расчувствоваться, извиниться, вырасти.

Ваши родители наблюдают за каждым аспектом вашей жизни, который разворачивается в социальных сетях, и если с вами или вашими друзьями что-то случается, они узнают об этом сразу же после того, как узнаете вы. Не существует частного детского мира с низкими ставками: ваши родители, постоянно подключенные к WhatsApp, знают о каждом ребенке, пойманном за курением в школе, через несколько часов после того, как это произошло. Они проводят вас через все ссоры, все конфликты с учителями, все недоразумения с друзьями. По умолчанию родители - ваши лучшие друзья.

Ваши родители посещают каждую тренировку и игру и регулярно общаются с вашими тренерами и учителями. За пределами Интернета вам негде шутить и экспериментировать без их ведома, поддержки, подбадривания и обратной связи.

Ваши бабушка и дедушка живут далеко. Вы не очень хорошо их знаете, а болтовня, никогда не практиковавшаяся, дается нелегко. Ваши родители, очевидно, предпочитают, чтобы вы получали указания от взрослых, которых они наняли и которые им подчиняются.

Каждый день насыщен занятиями под руководством взрослых, которые оценивают ваши успехи. Они говорят вам, когда вы совершенствуетесь, а когда нет. Они сообщают о дельте вашим родителям: "Ее прыжки на руках стали более четкими, но нам еще нужно поработать над бревном". За вами всегда, во всем, что вы делаете, наблюдают обеспокоенные взрослые.

Вы спите меньше, чем все предыдущие поколения подростков, - гораздо меньше, чем вам нужно. В некоторые дни вы так устаете, что кажется, будто на вас нет целого слоя кожи. Беспокойство не дает покоя.

Многие из ваших друзей пробовали резать или использовать другие творческие формы самоповреждения. Когда вам плохо, самоповреждение появляется как вариант. Это часть лексикона: способ сказать: "Спросите, как у меня дела". Телефоны доверия для самоубийц рекламируются в вашей школе гораздо чаще, чем на выпускном. До боли очевидно, что школьный консультант постоянно вынюхивает детей на предмет суицида, как немецкая овчарка на охоте за пластиковой взрывчаткой.

Родители и учителя не на шутку обеспокоены вашим психическим здоровьем. Половина ваших друзей ходит к психиатрам, принимает психиатрические препараты или и то, и другое. Ваши родители обеспокоены настолько, что наняли психотерапевта, который беседует с вами каждую неделю. "Нет неправильных ответов", - уверяет вас женщина в растянутых черных брюках и пластиковых очках под тихое журчание фонтана с водой в помещении. Но, оказывается, есть много неправильных ответов - некоторые из них приводят к диагнозу. Как бы хорошо вы ни провели неделю и как бы хорошо ни следовали советам терапевта, она никогда не скажет: "Вы исправились! Нет необходимости возвращаться".

Диагноз у вас уже не меньше года; он стал казаться вам такой же частью , как ваше собственное имя. Ваши родители испытывают явное облегчение от того, что у вас появилось обозначение того, что с вами не так. У большинства ваших друзей тоже есть диагноз. Он работает как амулет; вы начинаете подозревать, что он может быть самой важной вещью в вас. Но еще он заставляет вас чувствовать себя как стекло с трещиной от звездочки - поврежденным навсегда. Вы никогда не станете несущим предметом, достаточно сильным, чтобы нести других.

Ваш психотерапевт предлагает медикаментозное лечение, и педиатр с радостью соглашается. Лекарства делают вас спокойнее и не дают разбиться, но иногда вы жалеете, что не приварили колесики. Кто знает, на что вы способны без них? Вы так долго принимали SSRI, что трудно сказать.

Вы набрали лишние килограммы. Вы ничего не можете с этим поделать: наркотики делают вас менее сдержанным по отношению к еде. Они убили ваше сексуальное влечение. Вы даже не уверены, что это имеет значение. Вы проводите гораздо больше времени на диване. Вы больше не чувствуете себя виноватым в этом, но вы также гораздо менее склонны к тому, чтобы сдвинуться с места.

Когда вам приходится ждать чего-либо - прихода еды, начала шоу, разговора с другом - ваша кожа начинает зудеть. Вы всю жизнь привыкли считать ожидание невыносимым. Вы носите в кармане машину для аккомодации, которую можно было бы назвать устройством для руминации. Она загоняет вас все глубже в лес собственного разума, где вас преследуют тени: бывший парень, которому вы были не нужны, вечеринка, которую вы пропустили, бесчисленные способы, которыми вы не подходите друг другу.

Смартфон выполняет любую вашу прихоть, и это кажется прекрасным, но потом становится намного сложнее приспособиться к миру, который не поддается клику. Все реальное также разочаровывает. Ни один друг не может быть таким же смешным, как видео, которое вы можете посмотреть на телефоне. Ни одна девушка не может быть такой же сексуальной, как бесконечный подиум в вашем кармане. Вы можете встретиться с кем-нибудь за пиццей, но одним движением руки она будет доставлена к вашей двери; "бесконтактная доставка" означает, что вам даже не нужно разговаривать с разносчиком пиццы.

Иногда с одноклассником вы теряете бдительность и обмениваетесь сообщениями , чего делать не следует. Это была всего лишь шутка, но она никогда не бывает просто шуткой. Друзья сохраняют все, что вы говорите, в скриншотах. Вы делаете то же самое, чтобы сдерживание взаимного гарантированного уничтожения применялось учителями, администраторами и приемными комиссиями колледжей.

Вы редко проводили целый день с подругой, которая уделяла вам все свое внимание. Вы не знаете большинства ее секретов, а она не знает ваших; она уже поделилась своими самыми сокровенными переживаниями с психотерапевтом. Повторять все это снова кажется бессмысленным.

У вас все равно нет времени на друзей. Ваша неоплачиваемая стажировка на полный рабочий день отнимает каждую лишнюю минуту: пять, шесть, восемь часов в день - настройки не врут - на то, чтобы смотреть в свой телефон.

"У меня хреновое психическое здоровье", - сообщаете вы в групповом чате. Другие говорят, что у них тоже. Вы не можете поверить, что в вашем возрасте у вашего отца была настоящая работа. Вы не чувствуете себя готовым к чему-то подобному.

Вы знаете только эту чрезмерно управляемую, телячью жизнь. Время от времени вам приходит в голову мысль: Что, если риск - это единственный способ почувствовать себя готовым? Что, если решение проблем с психическим здоровьем подростков заключается в том, чтобы перерасти подростковый возраст? Это может объяснить, почему нескончаемый парад приспособлений и вмешательств, растягивающих детство, как ириску, только продлевает ваши мучения.

Для родителей: Размышления о цели детства

Когда у вас появляется ребенок, меняется все. Не только ваш распорядок дня, домашнее хозяйство, круг друзей или места, где вы отдыхаете. Вы обретаете опору в человеческом обществе: вы становитесь чьей-то матерью или отцом.

Вы - тот, о ком плачет ребенок, когда ему больно или плохо. Вы, сжимающий подлокотник и подавляющий крики, когда она учится водить машину. Тот, кто каждую ночь ложится спать с телефоном рядом, включенным на полную громкость, в ожидании новостей о том, что она благополучно добралась до места назначения, получила работу, которую так хотела, или родила собственного ребенка.

Вы - кто-то в этом мире, потому что вы - все для своего ребенка. Когда она задумывается о том, как должен вести себя взрослый человек, ее мысли неизменно обращаются к вам. Даже если она захочет отойти от вашего примера, вы навсегда останетесь для нее образцом, по которому она будет строить свою жизнь.

Вам не нужны сложные знания о человеческом мозге и его бесконечно сложных системах, чтобы понять, что беспокоит ваших детей. Скорее всего, вам не понадобятся лекарства, изменяющие сознание, чтобы вылечить их. Вам просто нужно желание улучшить жизнь своего ребенка, убрав все плохое и освободив место для хорошего.

Это как в старом анекдоте: Мужчина заходит в кабинет врача с жалобой: "Всякий раз, когда я пью кофе, у меня возникает острая боль в глазу".

Доктор отвечает: "Попробуйте вынуть ложку".

Для решения проблемы не нужен врач. Оно требует лишь изменений в жизни человека: он должен перестать делать то, что ему явно вредит. Климатический алармизм, разговоры о том, что мы скатываемся в фашизм, охота за подавленными травмами, iPhone, терапия, в которой они не нуждаются. Кризис не является органическим. Это то, что мы впустили в дверь.

Нет ничего страшнее для ребенка, чем вид его родителей, которые испытывают страх и тревогу. Когнитивно-поведенческие терапевты эффективно лечат детскую тревожность путем лечения тревожности их родителей, потому что родители часто передают беспокойство детям. Но мы тоже можем передавать спокойствие. Мы можем быть храбрыми ради них, потому что именно этого требует любая жизнь, если она прожита хорошо: чтобы мы смотрели в лицо тому, что нас пугает, чтобы мы пробовали, пробовали и еще раз пробовали - независимо от того, готовы ли мы к этому каждый раз или нет.

Когда вы отключите советы экспертов, когда вы выйдете из Slate Parenting, когда вы установите правила в соответствии со своими ценностями и будете настаивать на том, чтобы ваши дети их соблюдали, вы будете удивлены тем, насколько сильно вам нравятся ваши дети . Потому что на самом деле так и должно быть. Ничто в жизни не сравнится с удивительным приключением, связанным с их воспитанием.

Вы когда-нибудь видели, как молодая мама грузит продукты в машину с малышом на руках? Нет более прекрасного или более захватывающего зрелища. Она устала, занята, у нее столько забот - весь ее мир, зажатый в стальной петле ее руки.

Жеребенок рождается почти готовым к бегу на "Преакнесс". Наши дети приходят в этот мир вопящими некомпетентными. Почему человеческие дети так долго взрослеют? Почему природа создала период затяжного детства?

Насколько я могу судить, цель детства - позволить детям рисковать, получая всевозможные травмы, и отрабатывать навыки, которые понадобятся им во взрослой жизни, пока они все еще находятся в безопасности под крышей родителей. Детство существует для того, чтобы дети могли подвергнуть опасности непредсказуемого друга, проиграть в мяч, противостоять хулигану, взять себя в руки, протянуть руку помощи другому ребенку. Мы хотим, чтобы они рисковали, чтобы им разбивали сердца, чтобы они пробовали, терпели неудачи и, наконец, добивались успеха - и все это в то время, когда мы все еще находимся в соседней спальне.

Вот что такое счастливое детство: переживать все боли взрослой жизни в меньших дозах, чтобы у детей выработался иммунитет к яду душевной боли и потерь. А когда они оступаются, чаще всего им не нужен сеанс со школьным психологом. Им нужно сказать: "Встряхнись". В наших глазах они должны видеть не беспокойство, а веру в то, что у них все будет хорошо. Мы хотим, чтобы все это происходило, пока они молоды. Если же они впервые столкнутся с разочарованием или отвержением, будучи взрослыми, значит, что-то пошло не так.

Родители это знают. Именно поэтому до появления экспертов мы постоянно проводили бета-тестирование своих детей: дразнили, уговаривали, обнимали. Давая им почувствовать боль от игнорирования наших предупреждений, но затем помогая им подняться, отмахиваясь от них, отправляя их в путь.

Именно поэтому отцы сжимают пухлые лодыжки малыша, переворачивают его вверх ногами, подбрасывают высоко в воздух под визгливый смех ребенка. Они готовят ребенка к будущему: намеренно вызывают у него волнение и страх, когда могут справиться с риском, и готовы подхватить его на руки.

Попробуйте убрать ложку. Если бы доктор из анекдота был чуть менее этичен или имел хоть унцию здравого смысла, он бы выписал обезболивающие, назначил магнитно-резонансную томографию и взял бы плату за полную проверку зрения. Необходим был просто негатив: устранение очевидной вещи, причиняющей вред.

Мы позволяли нашим детям пить из кружек, полных таких ложек: iPad, когда они были маленькими, затем iPhone, что было еще хуже. Каждый из них начинал процесс ослабления их внимания, высасывая из них радость от окружающего мира, который мог лишь бледнеть в сравнении с ними. Когда они оставались внутри, в одиночестве, они даже не понимали, что теряют.

Столько технологий привели к бесконечным удобствам. Мы приучили наших детей к жизни, в которой почти все их желания удовлетворялись немедленно: заказать какую-нибудь передачу, остановить ее, как только она наскучит, и заказать следующую; или еду; или новые туфли; или даже лицо друга. Медленный темп более насыщенной, более осмысленной жизни, моменты, которые завязывают разговор - поездка в лифте, ожидание в зале, очередь в кассу, поездка на велосипеде - стали просто невыносимыми.

Школы укомплектовали свои факультеты персоналом по охране психического здоровья и бросились играть в психотерапевта, побуждая наших детей бесконечно думать о своих чувствах - обыденно, формально, не дожидаясь, пока выяснится, есть ли у них проблема. Консультанты так охотно говорили о боли наших детей. Они исследовали и превозносили каждое беспокойство, потому что они занимаются беспокойством.

Недавно я разговаривал с матерью семнадцатилетнего мальчика, которому в средней школе поставили диагноз СДВГ, назначили риталин и заставили посещать психотерапевта. Когда ему не понравилось, как он себя чувствует от риталина, родители с неохотой позволили ему отказаться от него. Но спустя годы, найдя, наконец, области, в которых он преуспевал, и предметы, которые вызывали у него постоянный интерес, он стал возмущаться временем, проведенным на терапии. Он сказал своей матери: "Ходить на терапию - все равно что учиться кататься на лыжах, ориентируясь на деревья".

Если бы школьные эксперты по психическому здоровью действительно хотели восстановить психическое здоровье наших детей, первое, что они сделали бы, - запретили бы смартфоны в течение учебного дня. Доказательства того, что социальные сети вредят самочувствию детей, практически неопровержимы. Но я бы пошел дальше: смартфоны - это приспособление, гизмо, позволяющее избегать и предаваться размышлениям - последнее, что нужно нашим детям, которые стремятся к взрослой жизни. Смартфоны - не единственная сила, заманивающая подростков в порочный круг негативной сосредоточенности на себе, но, пожалуй, самая вездесущая и самая убедительная.

Стоящие консультанты скажут: "Мы не можем работать в такой обстановке. Если вы хотите, чтобы мы помогли вашим детям, первое, на чем мы должны настаивать, - это чтобы все телефоны забирались в начале занятий и не возвращались до конца дня". Что может быть проще? Это немного похоже на то, как если бы школьная медсестра настаивала: "Первое, на чем я должна настаивать, - это запретить курение в кампусе. Курение усугубляет все проблемы со здоровьем. Если вы хотите, чтобы я помогал детям, давайте начнем с создания предпосылок для хорошего здоровья".

Но школьные психиатры лишь в очень редких случаях, если вообще когда-либо, настаивают на запрете смартфонов в своих школах, даже в дневное время. Вместо этого они присваивают себе значительную часть школьной программы и раздают советы по "здоровому образу жизни": Попробуйте медитацию, попробуйте осознанность, попробуйте вести дневник благодарности. Расскажите нам о своих проблемах, и мы сделаем вас лучше. Они ведут себя так, словно ими движет не желание избавить детей от эмоциональных проблем, а стремление расширить собственное влияние.

Терапевты всех мастей ставят диагнозы, не задумываясь о том, к каким неприятностям это приводит: о чувстве собственной значимости, о самоопределении детей. Врачи пичкают детей психотропными препаратами, которые ограничивают их способность чувствовать, справляться и развиваться. И никогда не предупреждают их о сильных симптомах отмены, которые они могут почувствовать, если когда-нибудь захотят увидеть, каково это - существовать в мире без эмоционального снежного костюма.

Наркотики, которые мы даем еще развивающимся умам - двум, трем, даже десяти за раз - заглушают интеллект, приглушают половое влечение, подавляют эмоции, возможно, даже притупляют совесть. Мы отправляем детей в школу такими - раздражительными в одну минуту, зомбированными в следующую. Онемевших от боли и беспокойства, с затуманенным интеллектом и мотивацией, смутно чувствующих, что им не хватает целой жизни - своей собственной.

Слишком долго мы, родители, позволяли этому происходить. Мы стали привязываться к диагнозам, которые ставит нашим детям кто-то, кто не знает их ни на одну миллионную долю лучше, чем мы сами. Неудивительно, что наши дети стали отождествлять себя со своими диагнозами. Мы тоже стали идентифицировать их таким образом.

Мы принижали своих детей, даже не осознавая этого. Мы решили, что они не справятся с теми вещами, которые делали сами, когда выросли. "Ну не может же она отправиться в полет без iPad". Или: "Я не могу отобрать у нее iPhone, он есть у каждой девочки в классе". Или: "Я знаю, что в ее возрасте я оставалась дома одна, но сейчас все по-другому". И так далее. Риски, с которыми мы справлялись без раздумий, мы решили, что они никогда не смогут.

Мы стали смотреть на своих детей, как на этикетку "Факты питания": таксономию расстройств. Во время написания этой книги я внимательно прислушивалась к тому, как родители говорят о своих детях. "Ну, это мой ребенок с СДВГ", - услышала я от нескольких мам. "На самом деле он очень умный и чувствительный, но у него проблемы с сенсорной обработкой", - слышала я снова и снова в ответ на обычные вопросы о том, как поживают их дети.

Один из друзей сообщил о поступлении своего сына в государственный колледж на Facebook следующим образом: "Это нечто, что этот ребенок с дислексией, у которого с самого начала были проблемы в школе, добрался до старшей школы и превзошел все ожидания, включая, смею сказать, и свои собственные".

Я вспомнил нескольких знакомых с дислексией: одна из них была математиком. Она училась в Уортоне, изучала финансы, а затем отправилась на Уолл-стрит, после чего открыла ряд собственных предприятий. Для нас она была подругой, которая организовывала лыжные поездки, уговаривая и договариваясь о серии фантастических приключений, каждое из которых было инновационным и удивительным.

Когда мы называем своих детей теми ярлыками, которые дают нам чужаки, мы позволяем этим экспертам разрушать наши отношения с детьми. Мы позволяем экспертам принижать наше восприятие своих дочерей и сыновей.

Думала ли мама Томаса Джефферсона о нем как о "моем сыне-дислексике"? Или Джон Ф. Кеннеди? Стал бы кто-нибудь из них президентом, если бы это было так? Для родителей неестественно видеть своих детей такими. Ярлыки и бирки иногда полезны для экспертов, но для нас они просто мешают. Они редуктивны и унизительны, и им совершенно не пристало загрязнять родительскую любовь.

Мы думаем о наших детях в соответствии с нашими собственными категориями: мягкость их щек, трепет их рук в наших, запах их волос, когда мы целуем их на ночь. Я знаю одного из своих сыновей по его опереттам возмущения, за которыми спустя несколько минут следуют извинения. Мое представление о нем частично запечатлелось после того, как он внезапно проклял своего брата-близнеца на пасхальном седере. После того как мы отправили его в комнату, мы смеялись до слез.

Он - тот ребенок, который не преминет спросить, как прошел мой день, и действительно выслушает ответ. Он ежедневно изучает статистику "Доджерс" и результаты "Пэкерс", а также их соперников, готовый помочь своим командам своевременной разведкой. По ночам он тихонько напевает себе под нос, отправляясь спать.

Моя дочь до сих пор держит меня за руку, чтобы просто пройтись по дому. Она иголки, она шутит, она вмешивается. Она кричит, когда смеется. Она - наш семейный талисман, и в школе, где учатся дети, каждого из нас знают в основном по его отношению к ней.

Мой второй сын всегда больше всех оберегает меня по причинам, которые я не могу понять и не могу заслужить. Он быстрее всех поднимает для меня тяжести и беспокоится о моей безопасности. Его ум занят множеством каламбуров, головоломок и связных мыслей. Прежде чем уснуть, он должен пересказать мне события дня.

Я могла бы определить своих детей по трудностям, с которыми они сталкиваются, но это кажется предательством даже для того, чтобы определить их. Кто я такой, чтобы решать, что есть вызов? Эти дети действительно мои только на ранней стадии того, чем они станут. Некоторые черты, которые я могу записать в недостатки, в неожиданном контексте окажутся сильными сторонами. Или причиной того, что другой человек однажды полюбит их очень сильно. Многие люди любят своих супругов за их причуды. Я никогда не слышал, чтобы кто-то любил другого за его диагноз.

И я знаю, что мои дети столкнутся с трудностями и болью - эта мысль пронзает мое сердце, как раскаленная игла. Я читаю некрологи. Wall Street Journal заполнен точечными изображениями великих мужчин и женщин, чья бурная жизнь была омрачена бедностью и болью. Мужчины и женщины, которые писали великие книги, основывали важные компании, изобретали необычные вещи, женились и заводили прекрасные дружеские отношения, наполняли свои дома детьми и внуками.

Даже самые лучшие жизни содержат определенную долю боли. Это неизбежно.

Но если мы хотим, чтобы дети познали бесконечную щедрость жизненных удовольствий, мы должны уйти с их пути, а также убрать с их пути технику. Экраны не предлагают общения - во всяком случае, не того, которое наполняет нас. Вашим детям не нужен iPad, чтобы пережить ужин или поездку на машине, так же как и вам. Подростки прекрасно обходятся обычными телефонами. Они не слабее вас - если только вы не сделаете их такими.

Действуйте методом вычитания. Вычистите грязь из пореза, и тело исцелится само. Пока вы не вычтете загрязнения окружающей среды, которые могут мешать вашим детям, - экспертные, технические, мониторинговые, медикаментозные или иные - вы не узнаете, насколько она счастлива или может быть счастлива.

Как понять, стоит ли отдавать своего тринадцатилетнего подростка на лечение? Все просто: не ведите ребенка к психологу, пока не исчерпаете все другие варианты. Если же вы все-таки записали подростка на терапию, изучите психотерапевта так же, как и любого хирурга. Во всех случаях, кроме самых серьезных, вашему ребенку будет гораздо лучше без них. В любых обстоятельствах, кроме самых тяжелых, ваш ребенок получит огромную пользу от осознания того, что вы за него отвечаете - и что вы не считаете, что с ним что-то не так.

Перестаньте позволять интервентам вставать между вами и вашими детьми. Подросткам, страдающим от тревоги и депрессии, очевидно, не помогают существующие и широко распространенные методы лечения психических расстройств. Здоровый подростковый возраст может быть переменчивым и безумным; мы знаем это, потому что пережили его. Сегодня нормальные подростки становятся больными из-за ненужного лечения, которое без разбора назначают наши специалисты по психическому здоровью. Возможно, наиболее коварно то, что эксперты настаивают на том, чтобы приучить наших детей к бесконечной конфронтации с единственным вопросом, перед которым не может устоять ни один психотерапевт: А что ты при этом чувствуешь? Зацикливаясь в юном сознании, этот вопрос усиливает дисрегуляцию, тормозит рост, превращает подростков в малышей, а молодых взрослых - в никогда не готовых к жизни людей.

Профилактическое вмешательство в психическое здоровье - по определению ненужное - задерживает взросление, загоняя молодых людей в карательную петлю размышлений о чувствах, зависимости от лечения и сильного неприятия риска. Это препятствует нормальному процессу выхода из юности и избавления от подросткового раздражения. Мы интерпретируем стул молодых людей как психическое заболевание. Но очень часто это не так. Это недомогание, которое наступает, когда они понимают, что им столько же лет, сколько было их дедушке, когда он женился на их бабушке, и они слишком напуганы, чтобы пригласить девушку на свидание.

Это не кризис психического здоровья. Это ближе к эмоциональному кризису ипохондрии и ятрогенеза. Его причина не в нейроанатомии, а в ослаблении души - страх, разочарование, отсутствие способностей, сгусток ужаса перед собственной пассивностью. Непреложный вердикт, что они не смогли повзрослеть.

Что касается терапевта, который постоянно ставит диагнозы-кандидаты: более чем вероятно, что она не обнаруживает реальной патологии. Возможно, она просто заставляет вашего ребенка думать о себе как о больном и вести себя так, как будто это так и есть.

Немногие, гордые

Иан был старшим юристом в шикарной юридической фирме, где я недолго был заурядным новичком. Блестящий и яростно трудолюбивый, Иан нравился всем. Его единственный недостаток? Он водил пятнадцатилетний Ford Taurus.

Когда Иан стал партнером, фирма обусловила это предложение покупкой новой машины. Партнеры хотели, чтобы он думал, что его машина их смущает, что из-за нее они будут плохо выглядеть перед шикарными клиентами фирмы. Но я подозревал, что на самом деле их не смущала его машина. Они его боялись.

Автомобиль Ияна представлял собой бежевый металлик, доказывающий, что Ияну не важны всевозможные побрякушки. Ему просто нравилась работа. Его нельзя было купить и нельзя было отвлечь. Это внушало его конкурентам нечестивый ужас.

Так и с родителями. Культура придумывает способы принизить нас: за то, что мы не в форме, усталые и изможденные. Мы носим "мамины джинсы", рассказываем "папины шутки" или имеем "папино тело". Непрекращающийся парад статей в New York Times, призванных задокументировать страдания родителей, делает все возможное, чтобы представить нас грустными, бесполезными, жалкими.

Все, кто преследует свои личные цели в отношении будущего поколения, знают, что мы являемся препятствием. Они не могут сравниться с нашей заинтересованностью в том, какими станут эти дети. Они не могут представить себе глубину нашей любви.

Я часто слышу, как эксперты по воспитанию детей говорят о "решении завести детей", как будто рождение детей - это что-то вроде потребительского интереса, сродни выбору лунного люка или руля с подогревом. Это совсем не так. Это призвание, сбрасывание старой кожи и формирование новой. Вы заводите детей не потому, что думаете, что это будет весело, и не потому, что вам нужно новое хобби. Вы становитесь морским котиком не потому, что вам нечем заняться.

Вы заводите детей, потому что чувствуете, что для вас полноценная жизнь требует этого. Такого уровня самопожертвования и непрерывности будущего, бурной радости и пьяной любви больше нигде нет в меню.

Родители знают об этом. Мы избегаем говорить об этом из уважения к тем, у кого нет детей, и из вежливости к тем, кто не может их иметь. Но на самом деле, если вы думаете, что иметь детей - это такое же решение, как и любое другое, то, скорее всего, для этого нет веских причин. Либо все ваше существо склоняется к этому, либо нет.

Но желание иметь детей можно привить, и мы должны постараться. Скажите своим детям: Я привела вас в этот мир, чтобы вы сыграли роль в чем-то гораздо большем, чем вы сами. Это незаменимая нить в шнуре нашей семьи. Не будьте обтрепанным краем шнура.

Мы хотим, чтобы люди в обществе заводили детей не потому, что это обязательно сделает их лучше. Не потому, что дети - это единственный способ внести свой вклад в развитие мира. (Мы хотим, чтобы люди заводили детей, потому что родители - это краеугольный камень любой цивилизации, единственная когорта, которая не может быть скомпрометирована.

Другие люди могут утверждать, что заботятся о нашем общем будущем, но только родителям нужно, чтобы все сложилось хорошо. Мы сделали самые глубокие, самые личные инвестиции: мы выпустили в мир высшее мерило самих себя.

Другие смотрят на нас с жалостью. Они видят темные отпечатки под глазами, серебристые растяжки на бедрах. Но это боевые шрамы.

Ни одно мое личное достижение не сравнится с гордостью в тот день, когда мой застенчивый четырехлетний сын объявил свое имя собравшейся аудитории родителей на своем первом концерте по фортепиано. Я никогда не чувствовала себя настолько близкой к Богу, как в тот день, когда один из моих детей появился на свет, когда я впервые услышала их крики и была уверена, что это может объяснить только чудо. Ни одна волна нежности не сравнится с тем чувством, когда я сжимаю в объятиях любого из своих детей.

Заявления экспертов о том, что они знают - или, что еще более смешно, заботятся - о том, что лучше для наших детей, должны встречаться с насмешкой, презрением и мурашками по коже. Эксперты на свободе, они набирают маленьких пациентов быстрее, чем кто-либо может их вылечить. Они наблюдают за нарастающей волной подростковых страданий и представляют себя в качестве ее решения. Большинство из них следует увольнять на месте.

Уберите ложки: технологии, наведение порядка, наблюдение, постоянные сомнения. Диагностирование обычного поведения как патологического. Психиатрические препараты, в необходимости которых вы не уверены. Экспертные оценки. Изгоните из их жизни всех, кто склонен относиться к вашим детям как к ненормальным.

Они вам не нужны. Они никогда вам не были нужны. И вашим детям почти наверняка будет лучше без них.

Рождение детей - это самое лучшее и достойное, что вы можете сделать. Воспитывайте их хорошо. Только вы можете это сделать.

Благодарности

Если смотреть с определенной точки зрения, то обычная жизнь полна травм. Но на самом деле это не так. Она полна чудес.

Кит Урбан взял меня в клиенты, когда многие литературные агенты боялись ко мне подходить. Я всегда буду делать все возможное, чтобы он и вся команда Javelin смеялись до последнего".

Бриа Сэндфорд из Sentinel верила в эту книгу с самого начала. Ее редакторская проницательность неизмеримо улучшила эту работу. Ее доброта и дружба стали дополнительным бонусом. Адриан Закхейм и вся команда Sentinel и Penguin Random House никогда не ослабляли своей поддержки. Пабло Делькан пришел на помощь в одиннадцатый час, предложив блестящий дизайн обложки.

Дорит Уолдман остра как бритва, полна проницательности и доброго юмора. Без нее я бы не смогла написать эту тяжелую для исследования книгу.

Джонатан Розен - блестящий читатель. Он подтолкнул меня к углублению и доработке этих идей.

Бари Вайс и Нелли Боулз были со мной от начала и до конца, полные ободрения, мудрости и любви.

Ной Поллак помогал при каждой возможности и предоставил в мое распоряжение арсенал документов Parents Defending Education. Что касается школьных опросов, то Райен Стейли помогал щедро и мощно.

Джесси и Яэль Сейдж приютили меня на время исследовательской поездки. Несравненная Салли Сател дала мне советы и познакомила со многими своими замечательными коллегами. Марк Герсон, Лиза Логан, Стефани Винн, Марко Дель Гвидиче, Ленор Скенази, Софи Меламед и Мод Марон качали деревья. Моше Лифшиц провел меня по чужому ландшафту приложений для психического здоровья. Пол Макхью, Леонард Сакс, Ларри Диллер, Рита Эйхенштейн, Стелла О'Мэлли, Дженни Бристоу, Роберт Пондишио, Джеймс Линдсей и Макс Иден предложили мудрость. Р. Кристофер Барден, Кэндис Джексон и Марк Пендерграст улучшили мое понимание технических вопросов в психологии и юриспруденции. Брайан Андерсон постоянно поддерживал меня. Джошуа Коулман подал мне идею названия этой книги.

Мои мать, отец, свекровь и свекор неизменно щедры и великодушны в своей любви. Я ежедневно благодарен за каждого из них.

Когда трое наших детей каждое лето отправляются в лагерь с ночевкой, в доме воцаряется тишина, и я вспоминаю, как много радости проносится вместе с ними, заявляя о себе криком. Все трое категорически возражали против того, чтобы я писал эту книгу. Тем не менее Р подарил мне понимание своего поколения и первоклассные объятия. J - истории, мнения и дар улыбки. Д - объятия и самую лучшую помощь в исследовании, которую когда-либо предлагал десятилетний ребенок.

В каком-то смысле моя жизнь началась в тот день, когда я встретила Зака. Он прочитал все черновики и улучшил каждую идею этой книги, направил меня в нужное русло и заставил смеяться. Наша жизнь так часто напоминает переполненный дом из идишской сказки. И это несет в себе тот же урок: переполненность - это благо, а благо - это смысл.